Сильный яд Сэйерс Дороти
— Еще бы! И вы ведь меня ждали. По крайней мере, я надеялся, что мне удалось вас убедить. Знаете, мне в голову пришел отличный детективный сюжет.
— Правда?
— Идея первоклассная. О таких обычно говорят: «Я часто подумывал о том, чтобы написать книгу, — ах, если бы только у меня было время, чтобы сесть и написать». Видимо, для того чтобы породить шедевр, достаточно просто сесть. Но об этом позже. Сначала нужно разобраться с делами. Одну минуту… — Уимзи сделал вид, будто ищет что-то в записной книжке. — А, вот. Вы, случайно, не знаете, составил ли Бойз завещание?
— Насколько мне известно, да. В то время, когда мы жили вместе.
— И в чью пользу?
— В мою. Не то чтобы бедняге было что завещать. На самом деле ему нужен был литературный душеприказчик.
— То есть вы сейчас являетесь его душеприказчиком?
— Боже, мне это даже в голову не пришло! Я думала, что после нашего разрыва он, само собой, переписал завещание. И он, видимо, так и сделал — иначе со мной бы связались после его смерти, верно?
От ее честного, прямого взгляда Уимзи сделалось неловко.
— То есть вы не знали, что он изменил завещание? Я имею в виду, до его смерти?
— Честно говоря, я никогда об этом не задумывалась. Но если бы задумалась, то, конечно, пришла бы к такому выводу. А что?
— Ничего, — ответил Уимзи, — но должен сказать, я рад, что эта штуковина обошлась без обсуждения завещания.
— Вы имеете в виду судебное разбирательство? Можете говорить прямо, не опасаясь задеть мои чувства. Вы хотите сказать, что раз я все еще считала себя наследницей, то могла убить его из-за денег? Но это ведь не наследство, а чепуха. Я зарабатывала в четыре раза больше, чем он.
— Да-да. Просто у меня в голове вертится тот глупый сюжет. И теперь, когда я об этом думаю, он мне кажется еще глупее.
— Рассказывайте.
— Значит, так… — начал он, запнувшись, и затем с преувеличенной веселостью принялся излагать свою историю. — Так вот, жила-была девушка (мужчина тоже подойдет, но пусть будет девушка), которая писала романы, точнее, детективы. И был у нее друг, тоже писатель. Оба не то чтобы бешено популярные — так, рядовые романисты.
— И что дальше? Пока все правдоподобно.
— Друг этой девушки пишет завещание и все оставляет ей — ну, гонорары за книги и так далее.
— Понимаю.
— И девушка, которой этот друг, кстати, уже порядком надоел, придумывает, как с помощью громкой сенсации сделать их книги сверхпопулярными.
— И как же?
— А вот как. Она решает прикончить его тем же способом, что использован в ее последнем детективном романе.
— Смелый ход, — произнесла Гарриет Вэйн с мрачным одобрением.
— Да. На его книги, естественно, взлетает спрос, а она срывает весь куш.
— Очень изобретательно. Совершенно новый мотив для убийства — я ведь билась над этим годы. Но вам не кажется, что это может быть опасно? Вдруг ее заподозрят в убийстве.
— Тогда спрос взлетит и на ее книги.
— Это точно! Только она, возможно, не доживет до того, чтобы насладиться успехом.
— В этом вся загвоздка, — сказал Уимзи.
— А без обвинения, ареста и процесса над ней это будет только полсенсации.
— Именно. Но ведь вы, как искушенный автор детективов, придумаете какой-нибудь выход?
— Может быть. Во-первых, она могла бы обеспечить себе хитроумное алиби. Или, при известном вероломстве, свалить вину на кого-то еще. Или заставить всех думать, что ее друг покончил с собой.
— Это слишком расплывчато, — ответил Уимзи. — Как бы она это сделала?
— С ходу трудно сказать. Я подумаю и дам вам знать. Или же… о! Гениально!
— Что?
— Пусть у нее будет мономания — только не мания убийства. Это очень скучно, да и по отношению к читателю нечестно. Пусть будет человек, которому она страшно хочет принести пользу, — отец, мать, сестра, возлюбленный или какое-то дело, требующее больших денег. Она составляет в его или ее пользу завещание и дает себя повесить, зная, что после ее смерти деньги достанутся предмету любви. Ну как?
— Блестяще! — воскликнул Уимзи, увлекшись. — Но постойте. Ей ведь не дали бы вступить в наследство, разве нет? По закону преступник не получает денег.
— Вот черт! Вы правы. Она смогла бы передать только собственные деньги. Подарить или составить специальный документ… Придумала! Смотрите: если бы она сразу же после убийства написала, например, дарственную на свое имущество, это бы включало все — вместе с деньгами, которые отходят ей по завещанию ее друга. Тогда все досталось бы предмету любви — и, по-моему, в этом случае закон бессилен!
Она торжествующе посмотрела на Уимзи.
— Послушайте-ка, — сказал он, — вам нужно быть осторожнее. Вы сами не понимаете, что придумали. Но, согласитесь, сюжет отличный?
— Высший класс! Будете соавтором?
— Еще бы!
— Правда, боюсь, возможности не представится.
— Не смейте так говорить. Мы обязательно напишем вместе книгу. В конце концов, зачем я здесь, как вы думаете? Даже если бы я мог смириться с тем, что лишусь вашего общества, то лишиться шанса написать свою самую знаменитую книгу — ни за что!
— Но все, что вы успели сделать на данный момент, — это подбросить мне убедительный мотив для убийства. Сомневаюсь, что это нам сильно поможет.
— Зато я успел выяснить, что такого мотива у вас не было, — ответил Уимзи.
— Почему вы так решили?
— Если бы у вас был такой мотив, вы бы мне не сказали. Наоборот, незаметно сменили бы тему. А кроме того…
— Что?
— Я навестил мистера Коула в «Еримсби и Коул» и узнал, кто получит большую часть прибыли от книг Филиппа Бойза. И как-то не могу себе представить, чтобы он был предметом вашей любви.
— Не можете? — откликнулась Гарриет Вэйн. — Отчего же? Между прочим, я слепо обожаю все его подбородки.
— Если вам так нравятся подбородки, — сказал Уимзи, — я постараюсь отрастить себе парочку, хотя это будет очень нелегко. Главное, продолжайте улыбаться — вам это страшно идет.
«Все это замечательно, — подумал он, когда ворота закрылись у него за спиной, — веселая болтовня поднимает настроение пациенту, только вот не двигает нас вперед. А что, кстати, с этим Эркартом? В суде он выглядел вполне прилично, но тут никогда не знаешь наверняка. Стоит, наверное, заскочить к нему и немного поболтать».
Приняв такое решение, Уимзи отправился на Уоберн-сквер, однако там его ждало разочарование. Мистера Эркарта вызвали к больной родственнице. Дверь открыла не Ханна Вестлок, а полная пожилая дама — очевидно, кухарка, предположил Уимзи. Хорошо бы ее расспросить, но Уимзи подумал, что мистер Эркарт едва ли окажет ему радушный прием, если узнает, что из его слуг вытягивают какие-то сведения у него за спиной. Поэтому Уимзи ограничился тем, что поинтересовался, когда вернется мистер Эркарт.
— Точно не могу сказать, сэр. Насколько я понимаю, зависит от того, как эта больная леди будет себя чувствовать. Если ей станет лучше, мистер Эркарт сразу вернется, потому что у него сейчас вроде бы очень много дел. А если она скончается, то он, конечно, задержится, чтобы разобраться с имуществом.
— Ясно, — сказал Уимзи. — Так неудобно получается — видите ли, у меня к нему довольно срочное дело. Не могли бы вы назвать мне его адрес?
— Извините, сэр, но я не уверена, что мистер Эркарт это бы одобрил. Если вы по деловому вопросу, сэр, можете обратиться за сведениями в его контору на Бедфорд-роу.
— Большое спасибо, — ответил Уимзи, записывая номер. — Я зайду в контору — может быть, мне даже не придется беспокоить мистера Эркарта.
— Да, сэр. Как мне передать, кто заходил?
Уимзи протянул ей свою карточку, подписав сверху: «In ге[37] Г. У. Вэйн», и добавил:
— Но ведь есть вероятность, что мистер Эркарт вернется совсем скоро?
— Да, сэр. В прошлый раз он уезжал всего на пару дней, хвала милосердному провидению, ведь как раз тогда бедный мистер Бойз так ужасно скончался.
— О да, — согласился Уимзи, радуясь, что тема всплыла сама собой. — Могу себе представить, какое это было страшное потрясение для всех вас.
— Да вы знаете, я до сих пор стараюсь об этом не думать, — сказала кухарка. — В доме умирает джентльмен, да еще от отравления, а я, значит, готовила ужин — это, в общем, может навести на всякие мысли.
— Но ведь ужин был ни при чем, — великодушно заметил Уимзи.
— О да, сэр, и мы это доказали честь по чести. Чтобы у меня на кухне и вдруг что пошло не так — да никогда в жизни! Но людям ведь только повод дай — сразу пойдут разговоры. На самом деле не было ни одного блюда, которое бы не попробовал хозяин, а потом и мы с Ханной, и уж как я этому рада, вы не представляете.
— Да уж, понимаю, — сказал Уимзи, раздумывая, о чем ее спросить дальше, но тут их беседу прервал пронзительный звонок со стороны кухни.
— Это мясник! — всполошилась кухарка. — Простите, сэр, мне нужно идти. Горничная слегла с простудой, и я все утро кручусь одна. Я передам мистеру Эркарту, что вы заходили.
Кухарка закрыла дверь, а Уимзи отправился на Бедфорд-роу, где его принял немолодой клерк и без лишних вопросов сообщил ему, по какому адресу можно найти мистера Эркарта.
— Вот адрес, милорд: миссис Рейберн, Эпплфолд, Уиндл, Вестморленд. Но не думаю, что он долго там пробудет. Могу ли я вам чем-то помочь в данный момент?
— Нет, спасибо. Видите ли, я хотел переговорить с самим мистером Эркартом. Это касается его безвременно скончавшегося кузена, мистера Филиппа Бойза.
— В самом деле, милорд? Такая трагедия. Мистер Эркарт был глубоко потрясен, тем более что все произошло у него в доме. А какой приятный молодой человек был мистер Бойз. Они с мистером Эркартом очень дружили — когда это случилось, ему пришлось нелегко. Вы присутствовали на слушании, милорд?
— Да. Что вы думаете о вердикте?
Клерк поджал губы.
— Не скрою, я был удивлен. Дело, на мой взгляд, совершенно ясное. Но что взять с присяжных, тем более в наши дни, когда и среди них есть женщины. В этой сфере теперь часто встречается прекрасный пол, — он многозначительно усмехнулся, — а дамы редко разбираются в законах.
— Как это верно, — согласился Уимзи. — Хотя, с другой стороны, без прекрасного пола было бы гораздо меньше судебных процессов, так что вашей практике от него большая польза.
— Ха-ха! Отлично сказано, милорд. Конечно, нужно идти в ногу со временем, но я сам человек старомодный, и, на мой взгляд, дамы были восхитительны, пока служили для украшения и вдохновения, но сами в делах не участвовали. Взять хотя бы одну нашу молодую сотрудницу — нет, работала она замечательно, но вот взбрела ей в голову блажь — она взяла и вышла замуж, бросив меня на произвол судьбы, как раз когда мистер Эркарт в отъезде. Молодого человека женитьба заставляет остепениться, дорожить своей работой — а с юной леди все наоборот. Правильно и хорошо, что она решила выйти замуж, но какое неудобство для нас — ведь не можем же мы в адвокатской конторе то и дело нанимать клерков на короткий срок. Часть работы требует конфиденциальности, да и атмосфера стабильности тоже весьма желательна.
Уимзи посочувствовал бедам старшего клерка и пожелал ему хорошего дня. Найдя на Бедфорд-роу телефонную будку, он влетел внутрь и поспешно набрал номер мисс Климпсон.
— Говорит лорд Питер Уимзи. — Здравствуйте, мисс Климпсон! Как идут дела? Лучше не бывает? Отлично! А теперь слушайте. Есть вакансия личного секретаря в адвокатской конторе мистера Нормана Эркарта, на Бедфордроу. У вас есть кто-нибудь подходящий? Прекрасно! Пошлите их всех в контору. Да, мне очень нужен там свой человек. Нет, нет, никакого расследования. Просто собирать все слухи и сплетни о деле мисс Вэйн. Да, выберите кого-нибудь посолиднее и проследите, чтобы не злоупотребляли пудрой. Юбки — четыре дюйма ниже колена: сейчас всем заправляет старший клерк, у которого предыдущая сотрудница выскочила замуж, так что женская привлекательность его теперь не привлекает. Договорились! Устройте туда кого-нибудь и пришлите ко мне за инструкциями. Храни вас бог, и да не располнеет ваша тень![38]
Глава VIII
— Бантер!
— Милорд?
Уимзи постучал пальцами по только что полученному письму.
— Бантер, ваше обаяние готово к подвигам? Несмотря на зимний холод, чутки юные умы? Как весной, кичится Бантер блеском радужной каймы?[39] Есть в вас дух завоевателя? Так сказать, немного донжуанства?
Бантер, удерживая на пальцах поднос с завтраком, неодобрительно кашлянул.
— Вы хорошо сложены, у вас прекрасная осанка и представительный вид, — продолжал Уимзи, — смелый и даже нескромный взгляд — в нерабочее время, конечно, — язык у вас подвешен отлично, и мне, Бантер, кажется, в вас просто бездна обаяния. Ни одна кухарка или горничная о таком и мечтать не смеет!
— Я неизменно стремлюсь проявлять себя наилучшим образом на службе у вашей светлости, — сказал Бантер.
— И я это вижу, — признал лорд Питер. — Сколько раз я себе говорил: Уимзи, это ненадолго. Близок тот день, когда этот человек сбросит рабские оковы и найдет себе работу в пабе или где-нибудь еще, но ничего не происходит. По-прежнему каждое утро я получаю свой кофе, нахожу наполненную ванну, заранее приготовленную бритву, аккуратно разложенные галстуки и носки, а на фамильном блюде — яичницу с беконом. И все же в этот раз мне потребуется еще большая преданность. Преданность, чреватая опасностями для нас обоих, дорогой Бантер, ибо, если вы, утратив волю, сделаетесь мучеником брачного союза, кто тогда будет приносить мне кофе, набирать ванну, выкладывать бритву и так же самоотверженно проделывать все прочие ритуалы? И все-таки…
— К кому вы хотите меня направить, милорд?
— К двум леди в терем над водой, Биннори, о Биннори![40] Горничную вы уже видели, Бантер. Это Ханна Вестлок. Ей, полагаю, лет тридцать с небольшим, и она далеко не безобразна. Что до кухарки, я, к сожалению, не могу усладить ваш слух ее нежным именем, так как оно мне неизвестно, но это наверняка Гертруда, Сесилия, Магдалена, Маргарита, Розалис или что-то столь же благозвучное — так вот, женщина она прекрасная, хотя и не первой молодости, но в этом нет большой беды.
— Полностью согласен, милорд. Зачастую женщина зрелых лет с царственной фигурой более открыта для ухаживания, чем ветреная юная красавица.
— Верно. Предположим, Бантер, что вам нужно доставить учтивое послание некоему мистеру Норману Эркарту на Угберн-сквер. Могли бы вы, располагая очень ограниченным временем, вкрасться в доверие к обитательницам дома?
— Если такова ваша воля, милорд, я постараюсь вкрасться, куда ваша светлость пожелает.
— Вы храбрец, Бантер. Естественно, в случае иска о нарушении брачного обещания и при прочих неблагоприятных последствиях все издержки за счет фирмы.
— Премного благодарен, милорд. Когда бы вы хотели, чтобы я приступил к исполнению плана?
— Как только я напишу мистеру Эркарту записку. Я позвоню.
— Хорошо, милорд.
Уимзи переместился за письменный стол. Вскоре он поднял взгляд и с некоторым раздражением посмотрел вверх.
— Бантер, у меня ощущение, будто вы нависли прямо надо мной. Мне это не нравится. Я к такому не привык, меня это раздражает. Умоляю вас, не стойте у меня над душой. Вам неприятно мое предложение или вы считаете, что мне необходима новая шляпа? Что вас терзает?
— Прошу прощения, милорд. Мне пришла мысль спросить вас, милорд, не сочтите за неуважение с моей стороны…
— О господи, Бантер, бросьте эти церемонии! Терпеть не могу, когда вы так тянете одну фразу. Пора кончать, кинжал в нее вонзив![41] Что у вас?
— Я хотел бы узнать, милорд, не задумали ли вы каких-то изменений в заведенном порядке?
Уимзи отложил ручку и уставился на камердинера.
— Какие еще изменения, Бантер? Я же только что так красноречиво расписывал свою безмерную любовь к нерушимому постоянству кофе, ванны, бритвы, носков, яичницы с беконом и давно знакомых лиц! Это что, предупреждение об увольнении?
— Нет, что вы, милорд. Мне было бы очень жаль оставить службу у вас. Но я посмел предположить, учитывая, что ваша светлость теперь подумывают о тонких материях…
— Я так и знал, опять вы со своей галантереей! Бантер, все на ваше усмотрение. У вас на примете какая-то конкретная ткань?
— Боюсь, вы меня неверно поняли, милорд. Я имел в виду такие тонкие материи, как семейная жизнь. Бывает, когда джентльмен начинает перестраивать свое хозяйство на семейный лад, его супруга желает принять участие в выборе камердинера, и в таких случаях…
— Бантер! — воскликнул Уимзи, порядком удивленный. — Могу я узнать, как вы дошли до таких идей?
— Путем умозаключений, милорд.
— Вот что бывает, когда учишь людей вести расследование. Похоже, я сам взрастил в своем доме ищейку. Скажите, продвинулись ли вы настолько, чтобы определить имя дамы?
— Да, милорд.
Последовало молчание.
— И что? — смиренно спросил Уимзи. — Что скажете, Бантер?
— Очень достойная леди, с вашего позволения, милорд.
— Правда, она производит впечатление? Обстоятельства, конечно, не самые обычные.
— Да, милорд. Я бы даже позволил себе смелость назвать их романтическими.
— Вы можете себе позволить еще большую смелость и назвать их отвратительными, Бантер.
— Да, милорд, — сказал Бантер с сочувствием.
— Не станете бежать с корабля, Бантер?
— Ни в коем случае, милорд.
— Тогда не пугайте меня больше. Нервы у меня уже не те. Вот записка. Отнесите ее и сделайте все возможное.
— Хорошо, милорд.
— И еще, Бантер.
— Да, милорд?
— Кажется, я превращаюсь в открытую книгу. Мне бы очень этого не хотелось. Если вы вдруг заметите, что я становлюсь уж слишком прозрачен, намекните мне, пожалуйста.
— Конечно, милорд.
Бантер деликатно удалился, а Уимзи подошел к зеркалу.
— Я вот ничего не замечаю, — сказал он сам себе. — Розы щек вроде не увяли, да и на лбу никаких лилий в росе не наблюдается.[42] Хотя Бантера, похоже, все равно не проведешь. Ну да ладно. Дело прежде всего. Значит, я обложил уже одну, две, три — четыре норы.[43] Что дальше? Может, заняться Богеном?
Обычно, когда Уимзи требовались сведения о ком-то из богемы, он прибегал к помощи мисс Марджори Фелпс. Она зарабатывала на жизнь изготовлением фарфоровых статуэток, так что чаще всего ее можно было найти в мастерской — ее собственной или чьей-то еще. Телефонный звонок в десять утра, скорее всего, застал ее дома у плиты за приготовлением омлета. Во времена расследования в клубе «Беллона»[44] мисс Фелпс и лорда Питера связывали некие отношения, из-за которых посвящать ее в дело мисс Вэйн было не совсем удобно и даже жестоко, но сроки поджимали и уже не приходилось выбирать помощников, так что Уимзи решил оставить щепетильность в стороне.
Он позвонил Марджори и обрадовался, услышав наконец в трубке «Алло!».
— Марджори! Это Питер Уимзи. Как поживаете?
— Спасибо, хорошо. Рада вновь слышать ваш чудесный голос. Чем я могу помочь лорду-детективу?
— Вы не знаете некоего Вогена? Он связан с нераскрытым убийством Филиппа Бойза.
— О, Питер! Вы взялись за это дело? Великолепно! На чьей вы стороне?
— Защиты.
— Браво!
— Отчего же такой восторг?
— Как же, ведь защита гораздо интереснее и сложнее.
— Боюсь, что да. Вы, кстати, не знакомы с мисс Вэйн?
— И да, и нет. Видела ее пару раз в компании Бойза, Вогена и прочих.
— Она вам нравится?
— Не то чтобы очень.
— А он? В смысле, Бойз.
— Он меня никогда не интересовал.
— Нет, я хотел сказать, Бойз вам нравился?
— Он никому не нравился. Кто-то попадался на его удочку, кто-то нет. Понимаете, он не был ясноглазым всеобщим любимцем.
— Хм. А что Воген?
— Ходил за ним по пятам.
— Хм.
— Верный пес. Из тех, что без конца твердят: ничто не должно мешать раскрытию талантов моего гениального друга.
— Хм.
— Прекратите говорить «хм»! Хотите увидеться с этим Богеном?
— Если это не очень вас затруднит.
— Заезжайте за мной вечером на такси — объедем все обычные места. Где-нибудь непременно на него наткнемся. Да и на вражеский лагерь, если он вас интересует, — я о группе поддержки Гарриет Вэйн.
— А, девушки, которые давали показания в суде?
— Да. Думаю, Эйлунд Прайс вам понравится — она презирает всех, кто носит брюки, но в беде не бросит.
— Я приеду, Марджори. Не хотите вместе поужинать?
— Я бы с радостью, Питер, но не могу — страшно много работы.
— Ладно! Тогда заеду за вами около девяти.
В девять вечера Уимзи сидел в такси с Марджори Фелпс, намереваясь совершить тур по мастерским.
— Я сделала немало телефонных звонков, — сказала Марджори, — и думаю, мы найдем его у Кропотки. Они обожают Бойза, большевиков и музыку, выпивка отвратительная, но русский чай пить можно. Такси нас подождет?
— Да. Судя по вашим словам, нам, возможно, придется спасаться бегством.
— Как приятно быть богатым. Сюда, через двор, направо, за конюшнями Петровича. Лучше пропустите меня вперед.
Когда они, спотыкаясь, поднялись по узкой, захламленной лестнице, из-за дверей на верхнем этаже до них донесся шум, в котором сливались дребезжание пианино, визг струнных и звон столовых приборов, — очевидно, веселье было в самом разгаре.
Марджори громко постучала в дверь и, не дожидаясь ответа, резко ее распахнула. Уимзи, следовавшему за ней по пятам, ударила в лицо густая волна тепла, шума, дыма и запаха жареного.
Маленькая комната тускло освещалась одной-единственной электрической лампой, спрятанной в фонарь из разноцветного стекла, и была до отказа набита людьми, чьи обтянутые шелком ноги, обнаженные руки и бледные лица плавали у Уимзи перед глазами, как светляки в мутном полумраке. Через всю комнату медленно проплывали туда-сюда кольца табачного дыма. Антрацитовая печка в одном углу, раскаленная докрасна и грозящая удушьем, соперничала с газовой плитой в другом, превращая комнату в одну большую жаровню. На печке стоял большой дымящийся чайник, на приставном столике — большой дымящийся самовар; у плиты, переворачивая вилкой колбаски, склонилась над сковородой темная фигура, в то время как некий помощник колдовал в духовке над чем-то, что острый нюх Уимзи среди и без того сложного букета верно определил как копченую селедку. На пианино, стоявшем прямо в дверях, молодой человек с буйной рыжей шевелюрой играл нечто чехословацкое, а на скрипке ему подтягивало существо неопределенного пола, но удивительной гибкости, одетое в жаккардовый свитер. На вошедших никто не обратил внимания. Марджори, переступая через многочисленные ноги, пролезла к худой молодой даме в красном и закричала ей прямо в ухо. Та кивнула и сделала Уимзи знак подойти. Он добрался до худой дамы, которой его представили очень лаконично: «Знакомьтесь: Питер — Нина Кропотки».
— Очень приятно! — прокричала мадам Кропотки, стараясь перекрыть общий гвалт. — Садитесь рядом со мной. Ваня принесет вам чего-нибудь выпить. Не правда ли, грандиозно? Станислас просто гений, его новая пьеса о станции «Пикадилли» — это что-то потрясающее, n’est-ce pas? Пять дней он ездил по эскалатору, чтобы впитать нужные тональности.
— Колоссально! — проревел Уимзи.
— Вы правда так думаете? О, да вы настоящий ценитель! Вы поняли, что это вещь для целого оркестра. На фортепьяно она вообще не звучит. Тут нужна сила, нужны медные духовые, нужны литавры — баммммммм! Вот! Но и так можно уловить саму форму, структуру. Все! Это самый конец! Великолепно! Божественно!
Тут какофония прекратилась. Пианист скривился и утомленно огляделся по сторонам. Когда скрипач положил инструмент и поднялся с места, по ногам стало понятно, что это все-таки скрипачка. Все разом загалдели. Перегнувшись через сидевших рядом гостей, мадам Кропотки дважды обняла обливавшегося потом Станисласа. С плиты подняли сковороду, плюющуюся раскаленным жиром, раздался крик «Ваня!», через мгновение прямо перед Уимзи возникло мертвенно-бледное лицо, и низкий голос рявкнул: «Что будете пить?», в то время как над плечом Уимзи зловеще зависло блюдо с копченой селедкой.
— Спасибо, — сказал Уимзи, — я только что поужинал. Только что поужинал! — вскричал он в отчаянии. — Я сыт, complet![45]
Марджори, способная на более пронзительный тон и решительный отказ, пришла Уимзи на помощь.
— Ваня, сейчас же уберите эту гадость! Меня от нее тошнит. Принесите нам чаю, чаю, чаю!
— Чаю! — повторил мертвенно-бледный господин. — Дайте им чаю! Что вы думаете о симфонической поэме Станисласа? Мощно, ново, скажите? Революционный дух толпы — столкновение и бунт в самом сердце машины. Да уж, буржуа будет над чем подумать!
— Ха! — усмехнулся кто-то у Уимзи над ухом, как только замогильного вида господин отвернулся. — Это все ерунда. Буржуазная музыка. Программная. Миленькая! А вы послушайте «Экстаз на букве Z» Вриловича — чистая вибрация и никаких замшелых правил. Станислас много из себя корчит, но его музыка — сплошное старье, вы только послушайте: все диссонансы так и просятся к разрешению. Так, замаскированная гармония, и больше ничего. Но этих он, конечно, с потрохами купил своей рыжей гривой и костлявостью.
Говорившего эти свойства, очевидно, никак не могли ввести в заблуждение — сам он был лыс и кругл, как бильярдный шар. Уимзи ответил ему в тон:
— И не говорите! Но что прикажете делать с этими никудышными, замшелыми оркестрами? Диатоническая гамма, ха! Всего тринадцать жалких буржуазных полутонов, фу! Чтобы выразить всю палитру сложнейших новых эмоций, нужна октава из тридцати двух нот.
— Но зачем держаться за октаву? — сказал толстяк. — Пока мы не отбросим октаву и сентиментальные ассоциации, с ней связанные, мы никогда не скинем оков традиции.
— Вот это, я понимаю, настрой! — воскликнул Уимзи. — Я бы вообще избавился от всех нот. В конце концов, ноты ни к чему котам для их полночных концертов — они и без того сильны и выразительны. Любовный голод жеребца не заботится об октавах и интервалах, порождая чистый крик страсти. И только человек, в путах бессмысленной традиции… Марджори, вот и вы — извините, — что такое?
— Можете пойти поговорить с Райлендом Богеном, — сказала Марджори. — Я отрекомендовала вас как горячего поклонника творчества Бойза. Вы ведь читали его книги?
— Некоторые читал, — ответил Уимзи. — Но мне кажется, я уже не совсем ясно соображаю.
— Через час-другой будет еще хуже. Так что лучше идите сейчас.
Она указала ему на дальний угол возле газовой плиты, где на полу, скрючившись на подушке, сидел чрезвычайно длинный господин и ел из банки икру вилкой для маринованных огурцов. Он поприветствовал Уимзи с каким-то мрачным воодушевлением.
— Адское место, — сказал он, — и адская вечеринка. Плита страшно горячая. Выпейте что-нибудь. Больше тут все равно делать нечего. Я прихожу, потому что Филипп сюда часто заходил. Сами понимаете, привычка. Ненавижу это место, но больше ведь пойти некуда.
— Вы, наверное, очень близко его знали, — сказал Уимзи, садясь в корзину для бумаг и жалея, что не захватил с собой купальный костюм.
— Я был его единственным настоящим другом, — скорбно произнес Воген. — Остальные только охотились за его идеями. Попугаи! Обезьяны! Черт бы их всех побрал.
— Я знаком с его книгами и высоко их ценю, — сказал Уимзи, не совсем кривя душой. — Но мне казалось, сам он был очень несчастен.
— Его никто не понимал, — сказал Воген. — Все говорили, с ним сложно, — а с кем будет легко, если на человека постоянно нападать? Они пили из него кровь, а негодяи издатели загребали себе все, на что могли наложить лапы. И в конце концов эта стерва его отравила. Боже мой, что за жизнь!
— Но что ее на это толкнуло — если она правда это сделала?
— Можете быть уверены. Все из-за лютой животной злобы и зависти. Сама-то она не могла написать ничего, кроме этой своей ерунды. Гарриет Вэйн, как и остальные дамочки, помешана на мысли, что они, женщины, могут делать что-то стоящее. Они ненавидят мужчин и ненавидят их работу. Думаете, ей было бы довольно заботиться о таком гении, как Бойз, и помогать ему? Как бы не так! Черт возьми, и он еще спрашивал у нее совета о своей работе, у нее — совета!
— И он обычно принимал ее советы?
— Так она никогда их не давала! Говорила, что не высказывается о работе других писателей. Других писателей! Какая наглость! Конечно, в нашей среде она была чужой, но как она не понимала пропасти между своим умом — и его! С самого начала было ясно, что Филиппу не следует связываться с такой, как она, что это безнадежно. Гению нужно служить, а не спорить с ним. Я пытался его тогда предупредить, но он был ослеплен страстью. И как только можно было захотеть на ней жениться…
— А почему он захотел? — спросил Уимзи.
— Видимо, остатки религиозного воспитания. На все это было жалко смотреть. Да еще этот Эр карт, по-моему, сильно ему навредил. Эдакий ловкий семейный адвокат — вы его знаете?
— Нет.
— Эркарт в него вцепился — наверное, по указке родных. Я видел, как его влияние отравляет Фила, еще задолго до того, как начались неприятности. Может, и к лучшему, что он умер. Было бы ужасно смотреть, как он остепеняется и становится обывателем.
— И когда же это началось — когда кузен в него вцепился?
— Года два назад, может, чуть больше. Позвал его на ужин или что-то вроде того. Как только я увидел этого Эркарта, я понял, что он разрушит тело и душу Фила. Он — в смысле Фил — хотел свободы, чтобы было где развернуться, а с женщиной, кузеном да еще отцом на заднем плане — какая уж там свобода! Ладно, поздно теперь плакать. Остались книги, и это лучшая его часть. Он завещал мне о них заботиться — в конце концов. Гарриет Вэйн все-таки осталась с носом.
— Уверен, теперь его наследие в надежных руках, — сказал Уимзи.
— Но если задуматься, как много он еще мог создать, — произнес Воген, обратив к лорду Питеру свои отчаянные, налитые кровью глаза, — то сразу хочется перерезать себе глотку, правда ведь?
Уимзи согласился.
Читать бесплатно другие книги:
