Где будет труп Сэйерс Дороти

Глава XXII

Свидетельствует манекенщица

• Все люди честные, мой добрый Мельхиор, —
• Ведь уж что-что, а честен ты бесспорно —
• Все склонны доверять тебе.

«Торрисмонд»[154]

Гарриет Вэйн с комфортом обосновалась в комнате покойного Поля Алексиса. Вежливое письмо от литературного агента с вопросом, будет ли новая книга готова к публикации осенью, вернуло ее к проблеме городских часов, но на ней никак не удавалось полностью сосредоточиться. По сравнению с великолепно запутанным клубком дела Алексиса ее собственный сюжет выглядел блекло и банально, а обезьяноподобный Роберт Темплтон стал, к ее досаде, все чаще выражаться как лорд Питер Уимзи. Гарриет заметила, что то и дело откладывает работу в сторону — «отстояться» (словно это чашка кофе). Романисты, когда застрянут с сюжетом, обычно склонны так поступать в надежде, что подсознание сделает работу за них и сюжет «отстоится». К несчастью, подсознание Гарриет предпочитало отстаивать другой кофе и наотрез отказывалось заниматься городскими часами. Все знают, что в таких случаях на сознание тоже рассчитывать бесполезно. Вместо работы Гарриет удобно устраивалась в кресле и читала книгу, взятую с полки Поля Алексиса, чтобы не мешать подсознанию делать свое дело.

В результате ее подсознание впитало выдающееся количество разнообразных сведений о русском императорском дворе и еще большее число романтических повестей о любви и войне в руританских государствах. Поль Алексис, очевидно, отличался строгим вкусом в беллетристике. Ему нравились истории о стройных, неотразимо прекрасных юношах, которые ухитрялись вырасти безукоризненными джентльменами, несмотря на самое неподходящее окружение, затем вдруг оказывались наследниками трона, а в последней главе, собрав сторонников, поднимали восстание, расстраивали козни злых президентов и появлялись на балконах в голубых мундирах с серебряными галунами под овации освобожденных подданных.

Иногда им помогали прекрасные и храбрые наследницы громадных состояний (англичанки или американки), отдающие все свои средства на благородное дело реставрации. Иногда юноши вопреки искушению оставались верны невестам из своих стран и в последний момент спасали их от неравных браков со злыми президентами или еще более злыми советниками. Время от времени им помогали молодые англичане, ирландцы или американцы с точеным профилем и избытком энергии, и всякий раз на их долю выпадали смертельные опасности и захватывающие приключения на суше, на воде и в воздухе. Никто, кроме злых президентов, не задумывался о таких низменных вещах, как сбор средств по обычным финансовым каналам или старые добрые политические интриги. Великие европейские державы и Лига Наций никогда не позволяли себе сказать хоть слово. Подъем и крах правительств, казалось, были частным делом, которое по-семейному утрясалось между несколькими крохотными балканскими государствами, непонятно где расположенными и не признающими никаких связей за пределами самого близкого круга. Такая литература как нельзя лучше годилась на то, чтобы высвободить подсознание, однако оно упрямо отказывалось работать. Гарриет с тяжелым вздохом обратилась к кроссвордам, прибегнув к помощи словаря Чемберса, этой библии кроссвордиста, которая обнаружилась здесь же между русской книгой в мягкой обложке и «Правом на трон».

Лорду Питеру Уимзи тоже нашлось что почитать, дабы занять и сознание, и подсознание. Это было письмо со штемпелем «Лимхерст, Хантингдоншир» следующего содержания:

Милорд!

В соответствии с распоряжениями вашей светлости

я остался здесь на несколько дней, дожидаясь, когда починят мое магнето. Я установил дружеские отношения с господином по фамилии Хогбен, владельцем жатки-сноповязалки, который хорошо знает окрестных фермеров.

От него я узнал, что состояние дел м-ра Генри Уэлдона считается несколько запутанным и что его ферма («Форвейз») заложена и перезаложена. Общеизвестно, что за последние год или два он не однажды брал ссуды в счет денег, которые рассчитывал получить от матери. Однако ввиду того, что м-с Уэлдон в последнее время к нему не приезжает и ходят слухи, что их отношения несколько испортились, возникли резонные сомнения в крепости подобных гарантий. Фермой в настоящий момент управляет некто Уолтер Моррисон, старший пахарь. Этот человек не имеет значительных достижений и, по сути, немногим лучше обычного работника, хотя и весьма опытен в своей области. То, что м-р Уэлдон оставил ферму в это время, все считают странным. В свете телеграммы вашей светлости, полученной вечером в прошлую среду, в которой говорится, что м-р Генри Уэлдон и м-р Хэвиленд Мартин — одно и то же лицо, нет необходимости сообщать вашей светлости, что м-р Уэлдон уехал из дому в воскресенье 14-го и вернулся в воскресенье 21-го лишь для того, чтобы на следующее утро вновь уехать. Сейчас на ферме задерживают жалованье работникам. Не в последнюю очередь по этой причине Моррисон никак не закончит уборку сена.

Я также слышал, что возникли какие-то неприятности с кредиторами по закладным из-за ремонта фермы, запруд, оград и т. д. Я предпринял вылазку на «Форвейз», чтобы лично осмотреть имущество, и обнаружил, что слухи о состоянии фермы соответствуют действительности. Многие постройки требуют серьезного ремонта, а межевые изгороди зияют проломами из-за того, что строительству оград и рытью канав не уделяется достаточного внимания. Дренажная система (каковая, как известно вашей светлости, в этой части страны имеет первостепенную важность) во многих местах находится в плачевном состоянии. В частности, большое поле (называемое шестнадцатиакровым) было, как мне сообщили, на всю зиму оставлено в заболоченном состоянии. Прошлым летом были начаты действия по осушению этого участка пашни, однако дело не пошло дальше закупки необходимого количества черепицы. Начать работы помешали финансовые трудности. В результате этот участок земли (который граничит с топью) сейчас заболочен и никуда не годен. К самому м-ру Уэлдону, судя по всему, в округе относятся с симпатией, вот только говорят, что он слишком вольно обходится с женщинами. Он имеет репутацию азартного игрока и часто бывает на скачках в Ньюмаркете. Ходят также слухи, что он содержит некую даму, поселив ее в уютном маленьком домике в Кембридже. Считается, что м-р Уэлдон прекрасно разбирается в животных, но несколько невежествен или небрежен в отношении земледельческой стороны фермерского дела.

За его домом смотрят пожилые супруги, выполняющие также обязанности скотника и молочницы. Они показались мне порядочными людьми, а из беседы, которую я имел с женщиной, когда та по моей просьбе любезно налила стакан молока, я заключил, что они люди честные и скрывать им нечего. Она сообщила мне, что м-р Уэлдон живет тихо и дома держится замкнуто. У него редко бывают гости, не считая местных фермеров. За шесть лет, что эта пара с ним живет, к нему трижды приезжала мать (все три раза в течение первых двух лет). Кроме того, дважды у него был гость из Лондона — невысокий бородатый джентльмен, по словам м-с Стерн (так ее зовут) — инвалид. В последний раз он гостил в конце февраля этого года. М-с Стерн проявила безукоризненную сдержанность в вопросе финансового положения ее нанимателя, но от Хогбена я знаю, что они с супругом тайком разузнают насчет нового места работы.

Это все, что я смог выяснить за то короткое время, которым располагал. (Забыл упомянуть, что я проследовал на поезде в Кембридж, нанял там автомобиль для подкрепления моей легенды и прибыл сюда в четверг около полудня.) Если ваша светлость пожелает, я могу остаться и продолжить расследование. Ваша светлость извинит меня за напоминание, что перед отправкой сорочек в прачечную рекомендуется вынуть из манжет запонки. Я весьма обеспокоен тем, что в понедельник меня, возможно, не будет рядом с вами, чтобы за этим проследить. Меня глубоко огорчит, если повторится неприятный инцидент, который произошел во время моей прошлой отлучки. Перед отъездом я не уведомил вашу светлость, что костюм в тонкую полоску ни в коем случае не следует надевать, пока не зашита дыра в правом кармане пиджака. Ее происхождение мне неизвестно, предполагаю лишь, что ваша светлость неосмотрительно носили в кармане какой-то тяжелый предмет с острым краем.

Надеюсь, ваша светлость наслаждается благоприятным климатом, а расследование продвигается, как и ожидалось. Мое почтение мисс Бэйн.

Засим остаюсь вашим покорным слугой,

Мервин Бантер

Уимзи получил эту депешу в субботу утром, а вечером представил ее на рассмотрение инспектору Ампелти, который зашел к нему с визитом.

Инспектор покивал.

— Наши сведения это подтверждают, — заметил он. — В письме вашего человека больше подробностей — какого черта черепица делает в дренажной системе? — но, думаю, можно считать доказанным, что наш друг Уэлдон застрял в небольшой финансовой дыре. Однако я к вам не за этим пришел. Дело в том, что мы нашли героиню снимка.

— Неужели? Прекрасная Феодора нашлась?

— Да. — В голосе инспектора звучало сдержанное ликование, слегка подточенное сомнением. — Прекрасная, вот только, по ее словам, она вовсе не Феодора.

Уимзи задрал кверху брови, точнее, одну бровь — ту, которой не нужно было удерживать на месте монокль.

— Если она не она, тогда кто же?

— Говорит, что ее зовут Ольга Кон. У меня с собой ее письмо. — Инспектор полез в нагрудный карман. — Хорошо написано, и почерк, надо сказать, прекрасный.

Уимзи взял листок голубой бумаги и придирчиво изучил его.

— Весьма изысканно. Такой бумагой знаменитый магазин мистера Селфриджа снабжает аристократию. Витиеватый инициал «О» на королевском синем с золотым тиснением[155]. Почерк, как вы заметили, красивый. Эффектный. Подчеркнуто изящный конверт в тон бумаге. Отправлено с Пикадилли в пятницу вечером с последней почтой, адресовано коронеру Уилверкомба. Так-так. Посмотрим, что поведает нам сама леди.

259, Риджент-сквер, Блумсбери

Милостивый государь!

Я прочла в сегодняшней газете заметку о дознании по делу Поля Алексиса и была безмерно удивлена, увидев свою фотографию. Заверяю вас, что не имею отношения к этому делу и не могу представить, как моя фотография оказалась на теле мертвеца и почему она подписана не моим именем. Насколько мне известно, я не встречалась ни с кем по имени Алексис, а снимок подписан не моим почерком. По профессии я манекенщица, меня много фотографируют. Полагаю, мое фото попало кому-то в руки. Боюсь, о бедном м-ре Алексисе мне ничего неизвестно и помочь вам я не смогу, но я подумала, что должна написать вам и сообщить, что фотография, напечатанная в газете, — моя.

Ума не приложу, как я оказалась замешана в эту историю, но, разумеется, буду рада рассказать вам все, что знаю. Снимок был сделан около года назад в ателье братьев Фрис на Вардур-стрит. Прилагаю другой отпечаток того же снимка — убедитесь, что они одинаковые. Я тогда искала работу манекенщицы и разослала этот снимок многим руководителям больших фирм и нескольким театральным агентам. В настоящее время я — манекенщица в фирме Доре и Си на Ганновер-сквер. Я работаю у них уже шесть месяцев, они могут дать вам отзыв относительно моей репутации. Буду очень признательна, если вы сообщите, как фотография попала в руки м-ра Алексиса, поскольку мой жених очень расстроен по этому поводу. Простите за беспокойство, но я подумала, что следует поставить вас в известность. Хотя боюсь, что не могу вам помочь.

С уважением,

Ольга Кон

— Что вы об этом думаете, милорд?

— Бог его знает. Конечно, не исключено, что девушка лжет, но мне так не кажется. Тот кусочек, где говорится о сильно расстроенном джентльмене, звучит правдоподобно. Ольга Кон — похоже, русская еврейка. Не сказать чтобы голубая кровь, и, очевидно, не училась ни в Оксфорде, ни в Кембридже.

Но, хоть письмо и изобилует повторами, пишет она по делу и сообщает полезные вещи. К тому же, если фото не врет, смотреть на нее не противно. Не хотите съездить в Лондон и расспросить леди? Я предоставлю транспорт, завтра воскресенье, она, вероятно, свободна. Не отправиться ли двум беззаботным холостякам на поиски Ольги-Феодоры? Пригласим ее на чашку чаю.

Инспектор решил, что это хорошая мысль.

— Спросим, не знает ли она мистера Генри Уэлдона, этого дамского угодника. Нет ли у вас, случаем, его фотографии?

У инспектора был прекрасный снимок, сделанный фоторепортером во время дознания. Мисс Ольге Кон послали телеграмму с уведомлением о грядущем визите. Когда в полицейском участке были закончены необходимые приготовления, инспектор втиснул свое дородное тело в «даймлер» лорда Питера и на опасной скорости был доставлен в Лондон. Они приехали ночью, несколько часов отдохнули в квартире Уимзи, а утром направились на Риджент-сквер.

Риджент-сквер, наводненный чумазыми детьми и дамами сомнительных занятий, — это что угодно, только не респектабельный район. Зато жилье там сравнительно дешево для центра города. Вскарабкавшись на самый верх темной и грязной лестницы, Уимзи и его спутник, к своему приятному удивлению, обнаружили свежеокрашенную зеленую дверь с именем «Мисс О. Кон», аккуратно написанным на белой карточке, прикрепленной канцелярсними кнопками. Латунный дверной молоток в виде линкольнского чертика[156] был отполирован до блеска. На его зов дверь сразу открыла красивая молодая женщина — та самая, что была на фото, — и улыбнулась, приглашая войти.

— Инспектор Ампелти?

— Да, мисс. Вы мисс Кон, насколько я понимаю? Это лорд Питер Уимзи, который любезно подвез меня до Лондона.

— Очень приятно познакомиться, — сказала мисс Кон. — Входите.

Она провела их в очень мило обставленную комнату с оранжевыми занавесками. Тут и там на низких столиках стояли букеты роз, и вообще в помещении витал дух богемной утонченности. У незажженного камина стоял темноволосый молодой человек семитской наружности. Он хмуро поздоровался.

— Мистер Симонс, мой жених, — представила его мисс Кон. — Пожалуйста, присаживайтесь и курите. Не желаете чего-нибудь?

От всего отказавшись и горячо желая мистеру Симонсу куда-нибудь убраться, инспектор сразу пустился в расспросы о фотографии. Но вскоре и он, и Уимзи поняли, что в своем письме мисс Кон написала чистую правду. Лучась искренностью, она многократно заверила их, что не была знакома с Полем Алексисом и никогда не давала ему фотографии с именем «Феодора» или с каким-нибудь еще. При виде его фотографии она помотала головой:

— Я совершенно уверена, что никогда в жизни его не встречала.

Уимзи предположил, что он, возможно, увидел ее на показе мод и пытался познакомиться.

— Конечно, он мог меня увидеть, меня видит очень много людей, — ответила мисс Кон с простодушной самовлюбленностью. — Разумеется, кто-то пытается и познакомиться. Девушка в моем положении должна уметь за себя постоять. Но, думаю, я запомнила бы это лицо, если бы видела его. Молодой человек с такой бородой довольно заметен, да?

Она передала фото мистеру Симонсу, и тот презрительно на него скосился. Но потом выражение его лица изменилось.

— Знаешь, Ольга, я будто бы где-то видел этого человека.

— Ты, Льюис?

— Да. Не знаю где. Но в нем есть что-то знакомое.

— Со мной ты его точно не видел, — быстро сказала девушка.

— Нет. Не знаю, теперь кажется, что я не его видел. То лицо, которое вспомнилось, было старше. Может быть, это был не живой человек, а картинка или фотография. Не помню.

— Это фото печатали в газетах, — подсказал Ампелти.

— Знаю, но я не о нем. При первом взгляде я заметил сходство с кем-то. Не уверен… Может быть, что-то в глазах…

Он задумчиво замолчал, а инспектор уставился на него, будто ждал, что он вот-вот снесет золотое яйцо. Но ничего не вышло.

— Нет, не могу вспомнить, — сказал наконец Симонс, отдавая фотографию.

— А мне и вспоминать нечего, — вставила Ольга Кон. — Надеюсь, вы мне верите.

— Я верю вам, — вдруг заговорил Уимзи, — и рискну сделать предположение. Этот Алексис был романтичный тип. Как вы думаете — он мог где-нибудь увидеть вашу фотографию и, так сказать, влюбиться в нее? Я имею в виду, что он, возможно, пал жертвой воображаемых чувств… воспылал страстью к идеалу, так сказать. Придумал, что он любим и все такое прочее, написал на фотографии необычное имя, чтобы иллюзия была полной, и так далее?

— Это возможно, — сказала Ольга. — Только очень глупо.

— Как по мне, совершенная нелепость, — хмуро произнес Ампелти. — К тому же мы хотим узнать, где он достал карточку.

— Это было совсем нетрудно, — объяснила Ольга. — Он работал танцовщиком в большом отеле. Туда приезжает масса антрепренеров, один из них и мог дать ему фотографию. Они их от агентов получают.

Инспектор Ампелти стал расспрашивать мисс Кон об этих агентах и получил три имени. У всех троих были конторы недалеко от Шафтсбери-авеню.

— Но они, скорее всего, об этом не вспомнят, — предупредила Ольга. — Они видят очень много людей. Но попробовать можно. Я буду ужасно рада, если все прояснится. Но вы мне верите, правда ведь?

— Мы верим в вас, мисс Кон, — торжественно произнес Уимзи, — так же глубоко, как и во второй закон термодинамики.

— Что вы хотите этим сказать? — с подозрением спросил мистер Симонс.

— Второй закон термодинамики, — с готовностью объяснил Уимзи, — не дает вселенной сойти с рельсов; без него время пошло бы вспять, как неправильно смотанная кинопленка.

— Неужели? — воскликнула польщенная мисс Кон.

— Алтари колеблются, — продолжал Уимзи. — Мистер Томас[157] может отринуть свой фрак, а мистер Сноуден[158] — отречься от принципов свободной торговли, но второй закон термодинамики останется незыблемым, пока гнездится память в несчастном этом шаре[159], под которым Гамлет разумел свою голову. Однако, посмотрев шире, можно отнести эти слова к планете, которую мы имеем счастье населять. Инспектор Ампелти, кажется, шокирован, но, уверяю вас, я не знаю более выразительного способа засвидетельствовать безоговорочную веру в вашу абсолютную честность. — Он усмехнулся. — Что мне нравится в ваших показаниях, мисс Кон, — они добавляют последний штрих к непроницаемой и темной загадке, которую мы с инспектором взялись решать. Превращают ее в ярчайший пример непостижимой бессмыслицы. Следовательно, в соответствии со вторым законом термодинамики, который гласит, что с каждым часом и минутой мы приближаемся к состоянию полного хаоса, мы можем быть совершенно уверены, что благополучно движемся в правильном направлении. Можете мне не верить, — добавил Уимзи, уносясь на крыльях воображения, — но сейчас я дошел до того состояния, когда малейший проблеск здравого смысла в этом нелепейшем деле не просто собьет меня с толку, но причинит глубокое страдание. Я расследовал неприятные дела, дела трудные, запутанные и даже противоречивые, но дело, основанное на чистейшем абсурде, мне еще не попадалось. Это что-то новенькое. Хоть я человек пресыщенный, но, признаюсь, заинтригован до мозга костей.

— Ну что ж, — подытожил инспектор Ампелти, поднимаясь на ноги, — мы очень признательны вам, мисс, за предоставленную информацию, хотя она пока что не сильно прояснила дело. Если вам придет в голову что-нибудь, связанное с этим Алексисом, или вы, сэр, сумеете вспомнить, где его видели, вы нас очень обяжете. И не обращайте внимания на то, что тут говорил его светлость. Такой уж он человек — то стихи сочиняет, то говорит вот так чудно.

Восстановив, как он полагал, душевное равновесие мисс Ольги Кон, инспектор повел своего спутника к выходу, но, пока он искал шляпу в крошечной прихожей, девушка обратилась к Уимзи.

— Этот полицейский не поверил ни одному моему слову, — взволнованно зашептала она. — Но вы-то ведь верите?

— Верю, — ответил Уимзи. — Но это потому, что я умею верить в то, чего не понимаю. Достигается упражнениями.

Глава XXIII

Свидетельствует театральный агент

• Ты честный человек или двуличный,
• Двурушный — заговорщик и политик?

«Книга шуток со смертью»[160]

Уимзи и инспектор Ампелти провели воскресенье в Лондоне, а в понедельник отправились на Шафтсбери-авеню. Проверка первых двух имен в списке не принесла ничего: один агент не давал никому фотографий Ольги Кон, а второй не смог припомнить вообще ничего на этот счет. Контора третьего агента, мистера Айзека Дж. Салливана, была меньше и грязнее, чем у первых двух. В приемной толпилась обычная для таких мест публика, терпеливо ожидая вызова. Инспектор сообщил свое имя печальному секретарю, который выглядел так, будто всю жизнь говорил людям «нет» и принимал на себя их гнев. Никакого результата это не принесло. Уимзи, настроенный философски, уселся на скамейку, где уже сидели восемь человек, и стал решать кроссворд в утренней газете. Инспектор ерзал. В дверях кабинета возник секретарь, на которого тут же набросились посетители. Он твердо, но без раздражения их отодвинул и вернулся за стол.

— Послушайте, молодой человек, — сказал инспектор. — Мне срочно нужно увидеть мистера Салливана. Это касается полицейского расследования.

— Мистер Салливан занят, — бесстрастно отозвался секретарь.

— Значит, придется ему освободиться.

— Чуть погодя, — ответил секретарь, переписывая что-то в большую книгу.

— У меня нет времени, — сказал инспектор и шагнул к двери.

— Мистера Салливана нет. — Секретарь с проворством угря бросился ему наперерез.

— Есть, как не быть, — возразил инспектор. — А ну-ка не препятствуйте мне в выполнении служебных обязанностей.

Одной рукой придержав секретаря, другой он распахнул дверь, открыв взорам почти раздетую юную леди, демонстрирующую свои прелести двум дородным джентльменам с большими сигарами.

— Закройте дверь, чтоб вас, — бросил один из них, даже не поглядев в их сторону. — Сквозняк устроили, к тому же так они все сюда вломятся.

— Кто из вас мистер Салливан? — спросил инспектор, не сдаваясь и хищно глядя на вторую дверь в противоположном конце комнаты.

— Салливана нет. Вы закроете дверь?

Инспектор ретировался, потерпев поражение, но был встречен в приемной громкими аплодисментами.

— Как вы думаете, старина, — спросил Уимзи, — кого этот паршивец имеет в виду: «сверкает глазами, проглотив бескрылое двуногое»? Похоже на бенгальскую тигрицу, катавшую смелых девиц[161].

Инспектор фыркнул.

Какое-то время они ждали. Вдруг дверь кабинета снова открылась, и вышла юная леди, одетая и, очевидно, в здравом уме, поскольку улыбнулась присутствующим и сообщила своему знакомому, сидевшему рядом с Уимзи:

— Все в порядке, дорогой. «Девушка в аэроплане», первый ряд, пою, танцую, начинаю со следующей недели.

Знакомый должным образом ее поздравил, двое мужчин с сигарами и в шляпах вышли, а все собравшиеся ринулись в кабинет.

— Леди, леди, — протестовал секретарь, — так вы ничего не добьетесь. Мистер Салливан занят.

— Послушайте, — подал голос инспектор.

В этот момент дверь приоткрылась на долю дюйма, и нетерпеливый голос прорычал:

— Хоррокс!

— Я передам ему, — торопливо сказал секретарь и червем протиснулся в щель, оттеснив от двери златовласую сильфиду.

— Да хоть сам господь бог. Подождет. Запускайте ту девушку, и эй, Хоррокс…

Секретарь имел неосторожность повернуться спиной. Сильфида тотчас этим воспользовалась. На пороге завязалась перепалка. Затем дверь вдруг распахнулась и разом изрыгнула сильфиду, секретаря и очень полного мужчину, чье добродушное выражение лица полностью противоречило воинственному голосу.

— Грейс, дорогуша, даже не пытайся. Для тебя сегодня ничего нет. Зря тратишь мое время. Будь хорошей девочкой. Я дам тебе знать, когда что-нибудь появится. Привет, Филлис, снова пришла? Молодец. Ты мне можешь понадобиться на той неделе. Нет, Мэмми, седовласые матроны сегодня не нужны. Я… Эге!

Его взгляд упал на Уимзи, который застрял с кроссвордом и рассеянно озирался кругом в поисках вдохновения.

— Эй, Хоррокс! Какого черта вы мне не сказали? За что, по-вашему, я вам плачу? Тратите мое время почем зря. Эй, вы, как вас звать? Вы тут впервые, да? Мне нужен ваш типаж. Эй! Розенкранц!

В дверях возник еще один джентльмен, не такой толстый, но тоже склонный к ожирению.

— Я говорил, мы вам что-нибудь подберем! — радостно проревел первый толстяк.

— Для чего? — лениво спросил мистер Розен-кранц.

— Для чего?! — В реве послышалось негодование. — Для «Восставшего Червя»[166], разумеется! Вы что, не видите, типаж идеально ложится? Это тот, кто вам нужен, мальчик мой. Все упадут, а? Да тут один нос вытащит вам всю пьесу.

— Все это очень хорошо, Салливан, — отвечал мистер Розенкранц, — а играть он умеет?

— Играть?! — взорвался мистер Салливан. — Ему не надо играть. Ему достаточно просто прохаживаться. Да поглядите же! Это идеальный Червь. Эй, вы, любезный, скажите что-нибудь, давайте!

— Э-э-э, дело в том, что, знаете ли, вот. — Уимзи ввинтил монокль поглубже в глазницу. — В самом деле, старина, я чувствую себя болваном.

— Вот! — торжествующе провозгласил мистер Салливан. — Не голос, а персик. Костюм носить умеет, а? Я вам лежалый товар не стал бы подсовывать, сами знаете, Розенкранц.

— Неплохо, — нехотя признал мистер Розенкранц. — Пройдитесь-ка.

Уимзи повиновался, просеменив к двери кабинета. Следом, урча, пошел мистер Салливан, за ним — мистер Розенкранц. Хоррокс в ужасе схватил Салливана за рукав.

— Осторожно, — сказал он. — Похоже, тут какая-то ошибка.

— Какая еще ошибка? — огрызнулся его начальник свистящим шепотом. — Я его не знаю, но фактура отменная, так что не лезьте.

— Главные роли играли? — спросил у Уимзи мистер Розенкранц.

Лорд Питер остановился в дверях и дерзко обвел глазами застывшую публику.

— Я играл главные роли, — объявил он, — перед всеми монархами Европы. Прочь маску! Червь восстал! Я — лорд Питер Уимзи, ищейка с Пикадилли, иду по горячему кровавому следу!

Он втащил обоих толстяков в кабинет и захлопнул дверь.

— Хороший финал, — сказал кто-то.

— Черт меня побери! — выдохнул инспектор и двинулся к двери. На этот раз Хоррокс не оказал сопротивления.

— Ай-ай-ай, — причитал мистер Салливан, разглядывая визитную карточку Уимзи. — Какая жалость. Такая фактура пропадает, а, Розенкранц? С вашим лицом вы бы озолотились.

— Тут мне, видно, ловить нечего, — сказал мистер Розенкранц, — так что пойду-ка я. Червь — чистый аспид, как писал Шекспир[167], но не продается. Разве что лорду Питеру вздумается пойти в актеры. Он бы имел успех, а? Лорд Питер Уимзи в главной роли? Аристократия нынче не шибко в цене, но лорда Питера хорошо знают. Он чем-то занят. Теперь в моде люди, которые чем-то заняты. Лорд — это ничто, а вот лорд, который летает через Атлантику, или держит шляпный магазин, или расследует убийства, — на это могут клюнуть. Что скажете?

Мистер Салливан смотрел на Уимзи с надеждой.

— Простите, — отказался его светлость. — И речи быть не может.

— Времена сейчас непростые, но я предлагаю вам хорошие деньги, — не сдавался мистер Розен-кранц, который, казалось, воодушевлялся тем сильнее, чем стремительней добыча от него ускользала. — Что скажете насчет двух сотен в неделю, а?

Уимзи помотал головой.

— Трех сотен?

— Простите, служивый, я не продаюсь.

— Тогда пять сотен.

— А теперь простите меня, — вставил Ампелти.

— Не выйдет, — перебил его мистер Салливан. — Печально, но ничего не выйдет. Вы, должно быть, богаты, а? Какая жалость. Это ведь ненадолго. Налог на сверхприбыль, налог на наследство… Лучше берите, что дают, пока дают. Нет?

— Категорически, — сказал Уимзи.

Мистер Розенкранц вздохнул:

— Ну, тогда я лучше пойду. До завтра, Салли. И уже найдите мне что-нибудь наконец.

Он вышел не через приемную, а через дверь в дальнем конце комнаты. Мистер Салливан повернулся к своим посетителям:

— Я вам нужен? Говорите, что вам надо, и поживее. Я занят.

Инспектор показал ему фотографию Ольги.

— Эту девочку звать Кон, так? Что с ней случилось? Ни во что не влипла? Хорошая девочка. Работящая. Ничего плохого про нее не скажу.

Инспектор объяснил, что их интересует, не распространял ли мистер Салливан недавно фотографий Ольги Кон.

— Так, дайте подумать. Ее тут давненько не видно. Небось устроилась манекенщицей. Это и к лучшему. Хорошая девочка — и хорошенькая! — но актриса из рук вон, бедняжка. Погодите-ка. Где Хоррокс?

Он подошел к двери, осторожно приоткрыл ее и рявкнул в образовавшуюся щель:

— Хоррокс!

Секретарь бочком протиснулся внутрь.

— Хоррокс! Знаете это фото малышки Кон? Мы давали его кому-нибудь недавно?

— Да, сэр, разве не помните? Человек, который сказал, что ему нужен русский типаж в провинцию.

— Верно, верно. Я же помню, кто-то был. Расскажите о нем джентльменам. Мы ведь его не знаем, да?

— Нет, сэр. Он сказал, что собирает собственную труппу. Назвался… минутку. — Он достал с полки записную книжку и, послюнив палец, стал ее листать. — А, вот: Морис Вавазур.

— Имечко что надо, — пробормотал мистер Салливан. — Конечно, ненастоящее. Такие всегда ненастоящие. Он, скорее всего, Поттс или Спинк. С таким именем нельзя держать антрепризу. Несолидно. Теперь я его припоминаю. Низенький такой, с бородой. Сказал, набирает состав для романтической трагедии и ищет русский типаж. Мы ему показали Ливийскую, малышку Петровну и парочку других. Но он, помню, сразу вцепился в этот снимок. Я ему сказал, что у Петровны больше опыта, но он ответил, что это не важно. Мне этот тип не понравился.

— Вот как?

— Да. Не люблю, когда ищут хорошеньких девочек без опыта работы. Старый дядюшка Салливан, может, и не подарочек, но ничего такого не потерпит. Сказал ему, что у девчонки и так полно работы, но он ответил, что попытает счастья. Ко мне она с этим не пришла, я и решил, что она ему отказала. Если бы пришла, я б ей объяснил, что к чему. Не так уж я трясусь над своими комиссионными — спросите девочек, они вам скажут. А что, кстати, случилось? Этот Вавазур втянул ее в какую-то дрянь?

— Не совсем, — сказал Уимзи. — Она по-прежнему работает манекенщицей. Но Вавазур — инспектор, покажите мистеру Салливану ту, другую фотографию. Это он?

Салливан и Хоррокс разом склонились над фотографией Поля Алексиса и одновременно замотали головами.

— Нет, — сказал Хоррокс. — Это не он.

— Совсем не похож, — подтвердил Салливан.

— Вы уверены?

— Совсем не похож, — убежденно повторил Салливан. — Сколько этому парню? Вавазуру лет сорок, не меньше. Такой проходимец, щеки впалые, а голос сладкий, как сироп матушки Зигель[168]. Подошел бы на Иуду.

— Или на Ричарда III, — вставил Хоррокс.

— Это если делать его скользким и подобострастным, — сказал Салливан. — Но в пятом акте я его не представляю. В эпизоде с горожанами — пожалуй. Ну, это: наверху появляется Ричард, с книгой, между двух монахов [169]. Дело в том, — добавил он, — что на эту роль сложно подобрать актера. Противоречивая роль, я считаю. Можете не соглашаться, но я, бывает, кое-что читаю, а потом обдумываю прочитанное, и вот что вам скажу: когда Шекспир эту роль писал, он думал о чем-то другом. В начале пьесы Ричард слишком скользкий, в конце — слишком грозный. Это неестественно. Хотя пьеса всегда идет с успехом. Потому что в ней есть энергия. Динамика. Но Ричард будто сделан из двух людей — вот что мне не нравится. Один из них такой червяк-интриган, а другой такой храбрый бузотер, ярится и рубит головы направо-налево. Как-то это не сочетается, а?

Инспектор Ампелти начал постукивать ногой об пол.

— Я всегда думал, — откликнулся Уимзи, — что Шекспир написал Ричарда таким человеком, который всегда играет роль — все драматизирует, так сказать. Я не верю, что его ярость настоящая — как и его любовь. В сцене с земляникой[170] все становится понятно.

— Возможно, но сцена с Бэкингемом и часами[171], а? Может, вы и правы. Разбираться в Шекспире — не мое дело, а? Мое дело — ножки хористок. Но я всю свою жизнь так или иначе связан с театром, а это ведь не только ножки и сцены в спальне. Смеетесь? Эк меня занесло. Но я вам вот что скажу: порой меня тошнит от моей работы. Доброй половине этих антрепренеров не нужны ни актеры, ни актрисы — им нужны типажи. Когда мой папаша руководил труппой, ему были нужны актеры: такие, чтоб сегодня могли играть Яго, а завтра — Брута, а в промежутках давать фарсы и водевили. Но теперь, если парень один раз успешно сыграл заику с моноклем, он до девяноста лет будет играть заик с моноклями. Бедняга Розенкранц! Ему поперек горла встал ваш отказ сыграть ему Червя. А взять опытного актера и дать ему хорошую роль — куда там! У меня есть актер на эту роль, славный малый — и талантливый. Но он имел успех в роли добродушного седого викария в «Розах над дверью» — и теперь его не берут ни на какие роли, кроме седых викариев. Его карьере конец, но кого это волнует? Только старого дядюшку Салливана, которому остается следить, откуда ветер дует, и стараться выглядеть при этом порядочным человеком.

Инспектор Ампелти поднялся:

— Мы вам очень обязаны, мистер Салливан. Не станем вас больше задерживать.

— Жаль, что не очень-то сумел вам помочь. Если еще увижу этого Вавазура, дам вам знать. Но он, скорее всего, вылетел в трубу. Вы уверены, что у малышки Кон все в порядке?

— Скорее всего, мистер Салливан.

— Хорошая девочка, — повторил мистер Салливан. — Не хотелось бы, чтоб она сбилась с пути. Знаю, знаю, вы думаете, что я старый дурак.

— Ничуть, — сказал Уимзи.

Они вышли через заднюю дверь и молча спускались по узкой лестнице.

— Вавазур, ишь ты! — проворчал инспектор. — Хотел бы я знать, кто он и чего ему было надо… Думаете, этот жирный идиот замешан?

— Уверен, Салливан здесь ни при чем. И если он сказал, что ничего не знает о Вавазуре, можете быть уверены — он не антрепренер и вообще не из театральной среды. Эти люди все друг с другом знакомы.

— Пф! Будто это нам поможет.

— Как скажете. Интересно…

— Что?

— Интересно, почему Хоррокс подумал о Ричарде III?

— Увидел, наверное, что он дрянь человек. Ричард — это ведь тот тип, который решил стать душегубом, нет разве?

— Да. Но я почему-то не думаю, что Хоррокс способен вычислить злодея по лицу. Боюсь, его полностью удовлетворяет прискорбная практика набора актеров по типажам. Вертится какая-то мысль, но какая, пока не пойму.

Инспектор что-то буркнул и споткнулся о ящик — к тому времени они вступили в окрестности Вардур-стрит.

Глава XXIV

Свидетельствует школьный учитель

Смиренный, малодушный род людской.

«Книга шуток со смертью»

Поля Алексиса хоронили в понедельник. Было много цветов и огромная толпа зевак. Лорд Питер еще был в Лондоне вместе с инспектором, но его достойно заменил Бантер, только утром вернувшийся из Хантингдоншира. Бантер со своей неизменной предусмотрительностью принес на похороны красивый венок с приличествующей случаю надписью. Близких усопшего представляла миссис Уэлдон при поддержке Генри, одетого в парадный черный костюм. Персонал «Гранд-отеля» прислал целую делегацию и цветочную композицию в виде саксофона. Руководитель оркестра, непримиримый буквалист, говорил, что пара бальных туфель куда лучше символизировала бы жизненный путь покойного, но общественное мнение воспротивилось. К тому же буквалистом, похоже, руководила профессиональная зависть. Мисс Лейла Гарленд явилась одетой, как скорбящая вдова. К негодованию миссис Уэлдон, в самый патетический момент она бросила в могилу гигантский букет пармских фиалок, затем картинно потеряла самообладание, и ее унесли в истерике. Церемония была подробно, с фотографиями, освещена в центральной прессе, а вечером ресторан «Гранд-отеля» так переполнился, что пришлось накрыть дополнительные столы в «салоне Людовика XV».

— Вы, наверное, теперь уедете из Уилверкомба? — спросила Гарриет у миссис Уэлдон. — Он всегда будет навевать вам печальные воспоминания.

— Ну уж нет, дорогая, не уеду. Я намерена остаться здесь, пока доброе имя Поля не будет полностью восстановлено. Я точно знаю, что его убили советские бандиты. Позор полиции, которая такое допускает!

— Сделайте милость, уговорите мать уехать, — вмешался Генри. — Ей для здоровья вредно тут оставаться. Вы, наверное, и сами недолго тут задержитесь.

— Вероятно.

Казалось, тут ни у кого не осталось дел. Вильям Шик попросил в полиции разрешения покинуть город и получил его с условием, что будет сообщать о своем местонахождении. Он тут же вернулся к себе в Сигемптон, собрал вещи и двинулся на север.

— Остается надеяться, — сказал суперинтендант Глейшер, — что он будет под присмотром. Мы не можем гоняться за ним по всем английским графствам. На него ничего нет.

Когда Уимзи и инспектор во вторник утром вернулись в Уилверкомб, их встретили новостями.

— Мы нашли Перкинса, — сообщил суперинтендант.

Оказалось, что мистер Джулиан Перкинс, наняв в Дарли машину, доехал на ней до Уилверкомба, потом поездом до Сигемптона и оттуда возобновил свой пеший поход. Через двадцать миль его сбил грузовик. В результате он около недели пролежал в местной больнице без сознания. По содержимому рюкзака установить личность не удалось. Только когда пациент начал садиться и реагировать на окружающее, о нем хоть что-то узнали. Поправившись настолько, что смог участвовать в разговорах, он обнаружил, что его соседи по палате обсуждают дознание в Уилверкомбе. Слегка важничая, он заявил, что знаком с девушкой, которая нашла труп. Тут одна медсестра вспомнила, что по радио передавали сообщение о розыске некоего Перкинса в связи с этим самым делом. Позвонили в полицию Уилверкомба, и для беседы с мистером Перкинсом тотчас приехал констебль Ормонд.

Теперь-то выяснилось, почему на объявления по радио не ответил ни сам Перкинс, ни его близкие. Также стало понятно, почему никто не волновался из-за исчезновения этого джентльмена. Он работал учителем в лондонской общеобразовательной школе и сейчас находился в отпуске по состоянию здоровья. Он был холост, сирота, близких родственников не имел, а жил в небольшой гостинице возле Тоттенхэм-корт-роуд. Покидая Лондон в мае, объявил, что проведет отпуск, бродя с места на место, и постоянного адреса у него не будет. Обещал время от времени сообщать персоналу, куда пересылать письма. Так случилось, что со времени его последнего письма (отправленного 29 мая из Тонтона) никакой корреспонденции для него не приходило. Поэтому его и не думали искать. В объявлении по радио упоминалась только фамилия, и в гостинице не поняли, что мистер Перкинс, разыскиваемый полицией, — это их мистер Джулиан Перкинс. В любом случае никто не знал, где он должен быть, поэтому и сообщить ничего не могли. Полиция связалась с гостиницей, оттуда прислали почту мистера Перкинса. Она состояла из рекламной листовки дешевого портного, призыва купить билеты Ирландского тотализатора[172] и письма от ученика, которое повествовало преимущественно о бойскаутских делах.

Мистер Джулиан Перкинс не выглядел закоренелым преступником, но кто знает? На вопросы полиции он отвечал, сидя на постели в красном больничном халате, обложенный подушками. Его голова была перебинтована, а на встревоженном небритом лице, довершая трагикомический образ, красовались большущие роговые очки.