Сибирская роза Санжаровский Анатолий
— И каковы в таком случае ваши условия? — прямо спросила.
Кребс не ожидал такого вопроса в лоб и с мелким, неохотным смешком ответил уклончиво:
— Не паникуйте за свою долю. В любом случае половина яйца лучше, чем целая, да пустая скорлупа.
Она тоже перешла на ироничный тон.
— Спасибо и за половинку… Не обошли… Но не рано ли делить яйцо, которое ещё не снесено?
— Вот! Вот! — подхватил он. — Курочка в гнезде, яичко кой-где, а мы бегаем вокруг курочки с раскалённой сковородкой… Милуша, умерьте ваш пыл. Если думаете, что изобрели ах штучку, то… Ходит меж учёными одна кислая байка. Некто изобрёл нечто и требует: признавайте. Ему говорят, прежде чем требовать признания потрудитесь хоть пролистнуть всю английскую энциклопедию за последние этак лет двести, нет ли уже там вашего изобретения. Посмотрел, не нашёл. Говорят, ну полистайте теперь всю французскую. Нет и во французской. Настаивают, берите немецкую. Взял. Нету. Ему и отвечают: если нигде, ни в одной энциклопедии нету вашего изобретения, то кому такое оно и нужно?
Усталая улыбка безучастно потрогала её лицо.
— А вы… А вы всё такой же, неисправимый болтунок.
— Увы. Только гробовая доска исправит.
— Похоже. Никакие вас годы не мнут.
— Слаб им! — торжественно приосанился Кребс. — Не кисляйка какой, чтоб поддаваться годам. Я сам их ломаю… Кого хотите сломаю, но горя к вам не подпущу! — с неожиданной серьёзностью намахнул он.
— Это что-то новое…
— И я попробую открыть вам на него глаза, мамочка, — вкрадчиво сказал Кребс, цепко беря её за локоть.
Она не сняла его руку с локтя. Напротив. Пошла тише, ладясь под его короткий шаг, напуская на себя беззаботность:
— Сделайте уж милость, откройте, пока странное любопытство подогревает меня.
— Знаете, что в городе о вашей доброте ходят легенды?
— Даже так? Это очень плохо?
— Очень! Почему вы бесплатно раздаёте свои чудодеи капельки, как навеличивают вашу настойку? Откуда такая бессребреница? О натюрель!.. Я преотлично знаю ваше генеалогическое древо и что-то не выудил из анналов старины, что оно от рокфеллеровского корешка! Разве вы берёте корень у барыг за спасибо? Разве спирт на настойку вам тоже дуриком достаётся? Так чего ж вы своё отдаете за так?
— Я отдаю больным.
— А разве аптека продает лекарства только здоровым?
— Так то аптека. У меня и мысли не было брать деньги.
— Ах, какие мы добренькие! Ах, какие мы хорошенькие! Да похвалите, пожалуйста, нас поскорей! Может, кто-то и хвалит, да есть и — хохочут! Вы стесняетесь взять с человека своё заработанное честно, а он, умняра, не стесняется доить вашу доброту. Раз по разу берёт и берёт у вас пузырёчки. Ему уже и не надо, а у него руки зудятся, горят нашаромыжку потянуть с ротозинихи, коль можно, и, не в силах удержать себя, берёт дальше, берёт на всякий аховый случай. И такой случай наворачивается. У вас кончилось. Вы с извинениями говорите больному, что пока нет настойки. Он в печали уходит от вас, а на углу его… в конце вашего же тупичка… у вас же в вашем Карповском переулке, перехватывает шельмоватый этот запасливый хомяк, про запас нахапавший внахалку выше глаз, и предлагает ваши же капли за бешеные капиталы! И тот по-ку-па-ет. А куда деваться?
— Ну, чего сплетни сплетать?
— Это правда, но не главная правда. Главная правда в том, что там, — Кребс яростно потыкал оттопыренным большим пальцем за плечо, назад, где был диспансер, — вас уронили, а здесь, — величаво повёл рукой вокруг, — а здесь, на тёмной этой улице вас подняли! Да не без моей помощи. Помните, ребёнок растёт, падая и вставая… па-дая и вста-вая, па-дая и вста-вая… В эту минуту вы получаете в моей институтской клинике десять коек… Испытывайте на здоровье свой борец!
— Что вы сказали? Повторите… — остановив дыхание, одними губами прошептала Таисия Викторовна.
Кребс подумал: «Разве краб проживёт без клешней?», а вслух сказал:
— Ничего особенного… Жалко, почему вы раньше мне ни гугушки про своего борчика? Без митинга я б отстегнул вам места, оградил бы от десятого вала грициановского кланчика… Ну-с, с этой минуты, милочек, у вас, повторяю, десять коек в моей клинике. Работайте на здоровье. И вот вам на верную помощь моя рука.
Он барски подал ей руку.
Она в растерянности взяла её обеими своими руками, прижалась к ней щекой и заплакала, наклоняясь перед ним всё ниже, ниже.
Кребс всполошился.
— Таёжик! Что вы делаете? Не плачьте… Поднимите лицо… Прохожие что подумают? Втихую избиваю и плакать не велю…
Она не слышала его и плакала-благодарила.
Чем прекратить эти слёзы? Чем её поднять?
— Даю при условии, что вы запишете меня к себе консультантом, — запоздало напомнил он.
Не отрывая лица от уютного тепла его ладони, она подтвердительно качнула головой. Согласна!
— И сразу первый вам совет. Тяжёлых больных не брать!
Таисия Викторовна перестала плакать. Подняла голову.
— Почему? — спросила отчуждённо. — Поступит человек с четвёртой стадией и что, показывай на дверь?
— Показывай! — жёстко рубнул Кребс. — Видите… Везут человека по татарской дороге,[31] везут, разумеется, на кладбище, на этот «склад готовой продукции», а по ошибке примчали к нам в клинику. Из этого вовсе не следует, что от нас он побежит своими ножками домой. Я лично не уверен, что он у нас поднимется… Я не могу рисковать репутацией своей клиники, наконец, своей собственной репутацией. Если мы сейчас забьём клинику едва тёпленькой публикой, то где гарантия, что у нас она не сделает последнее — не остынет? Какие слухи взорвут город? У Кребса не клиника. Сплошной морг! Туда ехать можно, но только предварительно заказав гроб! Вас такая репутация веселит? Лично меня знобит!
— Но-о институтская клиника и не базар. Это на базаре вы за свои денюжки можете набрать, скажем, яблок, какие на вас смотрят. А в нашем деле выбора нет. Что подали… Что подвезли, то и принимай.
Кребс уныло поморщился.
— Боюсь, наживу я с вами рак головы… На меня смертельную нагоняют тоску ваши фантазии дилетантки. В полупустую корону клиники вы должны добыть богатые жемчуга, а не булыжники. Жемчуга нужны! Жем-чу-га! И не мне одному! И вам! Прежде всего вам! Вашему методу! Вашему борцу! Нужен звёздный взлёт! Обвальный успех! Каскад! Карнавал! Незатухащий вулкан успеха!.. Тогда народище хлынет к вам, вознесёт! Воспоёт! Но если мы в своей клинике будем корячиться исключительно на могилокопателей, город капитально забросает нас камнями. Вы погубите и свой метод, и себя, и меня!..
Молотил Кребс с тем безотчётным, неуправляемым энтузиазмом, когда грохочущему потоку напыщенной, бессвязной речи не было видно ни конца, ни маломальской ясности.
— Совсем зарапортовались, — кротко перебила его Таисия Викторовна. — Никак не вырулите на главную мысль.
— С вами, милочек, вырулишь! Поясняю… Мы берём хотя б на первых порах больных полегче. От нас они выскакивают здоровенькие. Подправляется реноме клиники, наш метод вежливо вырывает поддержку в верхах. Мы на коне! Отогреваемся в лучах… славы… А чтоб были лучи, не должно быть четвёртой стадии. Излечение в четвёртой стадии равносильно чуду и то неземному. Так что лчи и четвёртая несовместимы.
Таисия Викторовна уставилась на Кребса в глубокой задумчивости.
«Почему он о моём методе говорит как о нашем? Неужели у него на плане вмазаться в соавторы? Ну что ж, этого и следовало ожидать. Разве руки гнутся от себя, а не к себе? Было б озеро, черти наскочат… Без личной выгоды зачем ему дарить мне десять коек в его клинике? Но заупрямься я на четвёртой — вообще к клинике не подпустит. Потеряешь всё! Мда-а… Гладкая дорожка, а не перейдёшь…»
Что же делать? Что? Спасать разом всё — заживо хоронить всё! Не умнее ли на первой поре уступить, поддакнуть, кинуть в жертву четвёртую, а там, закрепившись, и за эту малость вступиться? Как это один говаривал… Кажется, главное ввязаться в драку, а там кто-нибудь по шее и даст? А может, и не даст. Главное, хоть как-то ввязаться, хоть как-то начать…
— Конечно, — сожалеюще сказала Таисия Викторовна. — Раз вы нашли несовместимость крови у лучей с четвёртой стадией, так нельзя это не брать в резон… Не посидеть ли пока в тенёчке госпоже Четвёртой?
— Наконец-то я слышу дело! — Кребс ободрительно пожал ей локоть. — И то… Разве, спасаясь бегством, любуются природой? Не-ет… Вот мы и уговорились. Можно расходиться. Но прежде разрешите по старой памяти проводить вас до калитки.
— Если не устали…
— Возле вас устать?! — воскликнул он. — Да возле вас с каждым шагом по году с плеч сваливается! Я чувствую себя возле вас совсем молодым, прытким, лёгким. Как тогда….
Тогда, в студенчестве, он на первом курсе провожал её до калитки и возвращался в общежитие уже на первом свету. Странно. Тогда адски тёмных ночей почему-то не было. Сколько помнит, все ночи в этом её тупичке были с какой-то волшебной светлинкой, не то что сейчас.
Они шли рядом, и он не видел её лица.
Он хотел спросить, почему сейчас такие чёрные вечера, но счёл свой вопрос нелепым, не стал спрашивать.
«Что он вцепился, как вошь в кожух?» — беззлобно подумала она, недовольная тем, что он поддерживал её за локоть.
Она резковато качнула локтем.
Кребс отпустил его, оправдывая её невежливость:
«Близко дом… Опасная зона… Нам ли разгуливать под ручку? А вдруг навстречу муж иль из соседей кто? Зачем же наводить на Таёжку компромат? Да и сам могу поймать по мордаскам…»
Дальше молчать было просто неприлично.
Кребс задумался, что бы такое спросить, и даже охнул от восторга, когда вопрос всё-таки стоящий выискался.
— А вы не откроете служебную тайну, кто первый принял ваши капли? Вы помните того человека?
— Я сама. Моя игрушка… С себя и начинай.
— Вы-ы? — как-то огорчённо удивился он, опечалившись не тем, что это была именно Таисия Викторовна, а тем, что ответ ему так скоро нашёлся. — И… Как всё это было?
— Да как… Начинала с пустяка. С одной каплёшки. Капля для человека, что слону дробина. По одной три раза в день. Через неделю уже по две. На пяти каплях почуяла… как-то угнетает…
— И перекинулись давать больным?
— Нет. После себя проверила ещё на кошке. Сразу боялась ей давать. А ну примрёт?… Ну, моя игрушка, сама поиграла первая… Не отравилась. Как-то кошка теперь примет мои капли? Давала с молоком, с супом. На пятой учуяла — как человек! — запротестовала, не взялась есть. У меня не она, а он… Не взялся есть мой бедный Мурчик…
Кребса так и осыпало морозом.
— Совершенно белый кот, лишь одно ухо, правое, забрызгано чёрными крапинками? — отшатнувшись, выкрикнул он, поражённый.
— Совершенно белый кот, лишь одно ухо, правое, забрызгано чёрными крапинками, — слово в слово подтвердила Таисия Викторовна. — Вы-то откуда знаете моего кота?
— Это мне-то не знать своего кота? — как-то неестественно, дураковато хохотнул Кребс и навалился объяснять: — Люция Ивановна была помешана на кошках. Дюжины с три держала. Не дети — кошки задавили… Не терпел я их, а потом притёрся, привык. Грома-адное кошачье наследство отписала покойная. Всему городу раздариваю её кошек, а они всё назад сбегаются. Что они никому не нужны, что я… — горестно выронил он.
Ему вспомнилось, как дворничиха, ширкая сегодня утром под окнами метлой, пожалела его какой-то старухе, сказав: «Один, как перст!» Он уже не спал, слышал весь их разговор, и слова про то, что он в свете один, как перст, сломали его, он заплакал в холодной постели.
«Один, как перст», — сокрушенно повторил он в мыслях. Ему стало жалко всё вокруг и дальше он говорил уже так — всё жалея:
— Я их, кошек, вроде и жалеть начал… Мурчик мне нравился, да не стерпел, подарил вашей Миле. Дочка у вас — совершенная очаровашка. Только очень уж худа, как игла.
— А вы хотите, чтоб была, как мешок с зерном?
— Конечно, и мешок ни к чему… Когда я её вижу, меня обжигает такое чувство, будто лично я ей отец.
Таисию Викторовну бросило в огонь. Колко отстегнула:
— Спешу вас авторитетно успокоить, чувства вас обманывают.
— Да, да, — опечаленно согласился он. — Жизнь ушла, и под старость лет ни одного не пустил я своего росточка… Кем прорасту в завтра? Не кем, а чем… Кладбищенской травой…
— Что вы себя опеваете? — рассердилась Таисия Викторовна. — Ну что зубы-то пилить?[32]
— Правдушка ваша, — твердея, ответил он, набираясь духом, через силу улыбаясь. — До травы мы ещё… Вернёмся к Мурчику. Как судьба удачно-то завернула! Ну Мурчик! Ну Мурчик! Он снова нас свёл… В опытах вы пили свою долю, а Мурчик — мою. Теперь скажите, милочек, что я на равных с вами не участвовал в открытии борца!?
Кребс игриво выбросил вперёд одну ногу, изловчился, низко наклонясь, хлопнул под нею в ладошки и, не устояв, пал на попочку.
Всегда безукоризненно чисто одетый, всегда педантично важный Кребс, не без оснований носивший прозвище стерильный Кребс, поверг Таисию Викторовну в недоумение. Изгвазданный с ног до головы, обмакнутый в грязь, он стоял, понуро раскрылив руки. С пальцев катилась чёрная жижица.
— До калитки, Тайна Викторовна, я вас проводил, — потерянно пробормотал он, — но рук вам пожать не смогу… Я вас выпачкаю… О натюрель…
10
Закавырцевский борец неслыханно набирал силу, власть.
Скоро весь Борск только и гудел о нём.
Кребс ходил гоголем, ни с кем не обмолвился и словом без того, чтоб не подхвалить борец. Хотя хорошая вещь крикламы не требует, но кому реклама мешала?
Как-то Таисия Викторовна погоревала вслух при Кребсе, хорошо б всё-таки испытывать борец не только в институтской клинике, но и у себя в диспансере, где работала, под своим непосредственным постоянным наблюдением.
Кребс меланхолично пообещал:
— Бу сделано, соболиночка.
И пошёл в облздрав.
Пришлось Грицианову выжимать десяток коек под борец.
Укрепил Кребс прежде всего себя.
В шутку он подпускал, что его историческое место во все времена впереди и с шашкой на белом коне. Всякая шутка правдой жива. Он был ведущий консультант у раковых гинекологичек у себя в клинике, стал им и в диспансере. Подмяв два таких трона, позволит ли он теперь плюнуть себе в лицо, допустит ли, чтоб борец дал в диспансере результаты, не устраивающие его, Кребса?
Была пора, диспансер наотрез отмахнулся от борца, а тут, пристыженный успехами в кребсовской клинике и поталкиваемый облздравом, снова покаянно шатнулся к борцу.
Борск очумело разинул рот.
А придя в себя, сказал Кребсу:
— Глубокоуважаемый Борислав Львович! Не хватит ли нам коридорно-уличных сладких песнопений? Однажды соберите всех нас в кучу да покажите, что за млодец ваш борец. Тогда и мы поймём, чего вы с ним носитесь как Маланья с ящиком.
— И соберу! И покажу! — тронно ответствовал Борислав Львович.
Однако время шло.
Борцовские смотрины всё отодвигались, всё отодвигались.
Борислав Львович не находил места. Чьим представлять этот проклятый борец? Закавырцевским? Ш-шалите! Зачем же генералу подсаживать солдатика в маршалы? Зачем обставлять самого себя? Это накладно. Это нерентабельно.
Может, преподнестиего как наш борец? А Тайга-Таёжка не вскинет норку, не покажет коготки? Не захнычет ли на весь город: «Дедюка[33] отнял пирожок!»?
А что?… Тайга-Таёжка — мой остров сокровищ! А что, если мы этой Тайге, извините, застегнём роток женитьбой? Самой вульгарной, самой банальной?… О женщины! Вами движется жизнь. Вы — вечный двигатель жизни! За Люцийкой Ивановной я умкнул кафедру, клинику, чин профессора. А за Тайгой с её борцом разве не вырву я себе академика? Выр-ву. Обязан. Поначалу будет «Борец Кребсов», потом вывеску я заменю на «Борец Кребса». Так звучней, конкретней, солидней, надёжней. Щекотнётся наша Тайга! Нечего нарымской свистушке ошиваться в науке, историческое место жаны на кухне!
Такой план пленения борца разогрел Кребса.
Под момент он боковыми словами, обиняками намекнул Таисии Викторовне на разженёху, на развод. Мол, сотвори ручкой своему просветителю-рентгенологу и пускай не отсвечивает, отбывай своим душевным теплом отогревать наши настывшие профессорские апартаменты. Ну что, невестушка, не прочь покататься под кустиком?[34]
Она приняла этот выверт как неуклюжую шутку. Однако выкатила ему на сто лет — крапивка и молода, а уже кусается! — так что у него сразу рассохся интерес к женитьбе.
В голову полезла дичь.
То ему зуделось, чтоб Таисия Викторовна однажды взяла да и сделала предоброе дело — померла. Таисии Викторовны нет, а борец есть! Недурственно.
Как-то легко всё выбежало на пословицу: что бабе хотелось, то и приснилось.
Три ночи подряд он сладко видел, как Таисия Викторовна умирала. Ещё во сне вежливо ликовал, но, пробудившись, едва прощурив глаза, густо мрачнел. На всякий случай — а вдруг и правда? — на рани звонил каждый раз Таисии Викторовне домой по её номеру 59–96, слышал её жизнерадостный голос и совсем скисал, убеждаясь на собственном опыте, что сны, увы, химера, верный обман.
А то вчера наснилось, что борец, стройный орёлик, увешанный своими синими колокольчиками, в синем цилиндре, покручивая на синем пальчике синюю тросточку, пришёл на кладбище.
Приподнимет чинно цилиндр, поклонится холмику, скажет: «Прошу!» — и холмик расступается. Потягиваясь, как после сна, встает упокойник. Невесть чьи руки — человека всего не видно, видны лишь руки — подносят покойнику всё то новенькое, в чём провожали сюда, он одевается.
Борец обошёл всё кладбище, оживил всех покойников и те разбежались, весёлые, по домам. Лишь у кладбищенских ворот остался лежать кладбищенский сторож. Он умер, испугавшись наказания за то, что не устерёг мертвецов.
Кребс присмотрелся к сторожу и закричал. У сторожа было его, Кребсово, лицо!
Этот сон подтолкнул профессора к решительности. Чего декламацию разводить? Чего тереться вокруг да около? Надо г-гох молотком и гвоздь по самую шляпку в бревне!
Через неделю сияющий уверенностью Кребс принёс Таисии Викторовне тугую пачку листков величиной с ладонь.
— Я дам вам список. Разнесёте этот динамит, — тряхнул пачкой. — В упор добьём последних скептиков!
Таисия Викторовну взяла пачку, чугунелым взглядом пристыла к верхнему листку.
ОБЪЕДИНЁННОЕ ЗАСЕДАНИЕ
хирургического, онкологического и гинекологического
борских научных обществ
СОСТОИТСЯ В АКТОВОМ ЗАЛЕ БОРСКОГО МЕ-МЕДИЦИНСКОГО ИНСТИТУТА 29 СЕНТЯБРЯ 1955 ГОДА, В 7 ЧАСОВ ВЕЧЕРА
ДОКЛАДЫ:
Профессор Б.Л.КРЕБС
ЛЕЧЕНИЕ РАКА БОРЦОМ (ДЕМОНСТРАЦИЯ БОЛЬНЫХ).
Ассистент У.Х.ПУПБЕРГ
Ординатор Н.И.НЕКИПЕЛОВА
Некоторые данные лечения борцом женщин,
страдающих раком половой сферы
(демонстрация больных).
«А где же я? Где?… Осталась остриженная?…"[35]
Таисия Викторовна ещё раз пробежала фамилии — нет Закавырцевой!
И растерянные её жалкие глазёночки остолбили[36] Кребса.
Кребс хищневато ждал этого взгляда, потому не сводил с неё глаз; покуда она читала, наготове держал на лице остановившуюся липкую улыбку.
— Милочек! Выше головку! Это я вам говорю!
Она как-то придавленно подвигала одним плечиком.
— Вы искали себя и не нашли. Объясняю, почему вас нет… Здесь, — Кребс потыкал согнутым указательным пальцем в пачку, которую она как-то неловко держала, — больша-ая дипломатия… Слишком ответственная игра… У нас отобрано право на проигрыш. На карту поставлено всё! И банк должен метать первый игрок, ваш покорный слуга! — с лёгким, галантным поклоном показал на себя. — Короче, основной доклад обязан делать я. Я — это я… Профессор и так далее. А кто вы? Кто вас знает? Народу набежит битком. В каждом стаде найдётся чёрная овца. Одна чернушка вякнет, вы растеряетесь, другая подвякнет — и дело пустило пузыри. Я же не растеряюсь. У меня не выдернешь кость из пасти! Старая гончая надёжно делает охоту! — распаляясь и входя в раж, убеждённо чеканил Кребс. Ему понравилось насчёт гончей, он подобрался, как гончая, чутко и быстро огляделся, будто выискивая что. — Мы, повторяю, вылетели на финишную прямую. Нам сейчас важней повыигрышней поднести свои успехи. Не мельчить! Чья есть фамилия, чьей нету… Что за мелочи!? Дело — прежде всего! Мы с вами, — он подумал и простодушно улыбнулся, — мы с вами так слились в борце, что не разлить водой. И не надо разливать. Это ж, — повело его на игривость, — и экономия воды, и экономия места в объявлении, и ещё громадный плюс — лишний раз не подразним злых гусей фамилией, неизвестной в учёном миру. Не убивайтесь. Вас просто не воспримут, милочек! Так что ваше отсутствие, — кивнул на пачку в её руках, — работает исключительно на нашу мельницу! Пускай вас нет в листке — подумаешь, событие века, глянул и выбросил! — зато вы в сути! Я представляю, я защищаю перед высоким собранием лично ваши интересы!
Она слабо, отстранённо качнула головой.
С мягким удивлением, с удовольствием — есть на чём погреть глаз — он изучающе уставился на Таисию Викторовну:
«Ну, слава Богу, кажется, уломал. Может, ещё малой кровью выхвачу своего академика? К чему нам свадебные скачки?…»
«Что же я такая безграмотная, как кошка, в этой в ихней распроклятой дипломатии? — корила она себя. — Это ж он, гладкий клоп, отгоняет, откидывает меня, плюшку… Невжель я совсем пустёха, что и свиньям щей не разолью?»
Ей стало жалко себя, и она тонко, по-щенячьи заскулила в плаче.
«Плачьте, милочек, плачьте, дружочек, — ласково подумал он, обнимая её за худые плечики и отечески целуя в лоб. — Плачьте и запомните — это ваши последние слёзы. В канун счастья! Двадцать девятого вы услышите гимн борцу. И петь его будет весь зал стоя! Запомните и то, что двадцать девятое сентября красно будет вписано во все календари мира. Этот день повсюду станут праздновать как день избавления человечества от рака! Рак упоминался ещё в папирусах Эберса, это 3730-ый год до нашей эры. Без мала шесть десятков веков человечество билось с ним, как видите, безуспешно. И лишь вот, наконец, в клинике вашего покорного слуги, — в мыслях Кребс благостно сложил ладонь к ладони, с грациозным поклоном указал ими на себя, — свершилось чудо. Рак побил рака!»[37]
Борислав Львович был в высшем расположении духа, и этот свой нечаянный экспромт он отнёс к пробной прокрутке коронной речи, которая была уже готова и держалась ото всех в тайне.
Всё узнаете двадцать девятого!
11
Но как раскладывалось, увы, не выкрутилось.
За три дня до заседания Борислав Львович топнул ножкой. Факт невероятный, как невероятно землетрясение в Рязани или наводнение в Сахаре.
Всегда безукоризненно выдержанный «стерильный Кребс» был со всеми ровен, спокоен, как параграф, и вдруг — топнул.
По единодушному мнению сослуживцев, топот Борислава Львовича был зарегистрирован всеми сейсмическими станциями в тот момент, когда он налетел в областной газете на объявление о заседании.
Что за невидальщина! Как объявление затесалось в газету? Кто подсуетился? И главное, ка-ак в докладчики выскочила сама мадам Закавырцева?!
Чёрный детектив! Без Дюма-папаши и сыночка не разобрать.
Борислав Львович спешно востребовал к себе в кабинет Закавырцеву. В кулак зажал своё мужество, заставил себя стерильно улыбнуться ей.
Трудно, но улыбнулся.
Трудно идёт улыбка, когда тебя рвёт жажда метать икру вперемежку с молниями.
— Дорогая Таисия Викторовна, — строго выдерживая ровный тон, сказал он. — Нет ли у вас горяченького желания осчастливить меня вашей программкой?
— А разве вас как докладчика не пустят?
— Всё может быть, — заставил он себя вежливо улыбнуться.
В программке был тот же текст, что и в газете.
— Тэ-экс… чики-брики… — задумался он. — Извините, но меня одолевает любопытство… А вам нетрудно объяснить, почему вы всю программку заново перепечатали?
— Ну… — замялась она в нерешительности. — У вас программка была напечатана чёрным… Текст обвели толстой чёрной рамкой… Будто объявление о смерти… Я и текст пустила синим, и витую рамку синей. Разве так не красивей? У борца колокольчики синие…
— И наложить текст на рисунок цветущего борца… Во вкусе вам не откажешь, — сдержанно подхвалил он. — Поделитесь, будьте любезны, опытом, как это вы умудрились переделать на свой лад? Вышло красиво… объявление — цветок… Но всё это не просто… Не частное дело… Типография, заказ, разрешение… Кто вам всё это санкционировал?
Конфузясь, заикаясь, Таисия Викторовна начала рассказывать так невнятно, что Кребс ничего не разобрал, но из деликатности уточнять не стал.
— А теперь, почему и в газете и здесь, — Кребс постучал остро отточенным красным карандашом по программке, — вы водрузили себя в докладчиках впереди меня, не спросив на то даже моего согласия?
Ехидное, какое-то насмешливое, совсем не к месту словцо водрузили дёрнуло её. Она сморщенно и быстро посмотрела на Кребса, сердито пропищала:
— Потому что вы его всё равно б не дали!
— Спасибо. Честно и даже с наскоком смелости. Я должен рассматривать это как вызов? — нарочито безразлично спросил он.
— Только лишь как справедливое уточнение. А то получалось, что я вообще никакого отношения не имею к работе с борцом.
— Опять двадцать пять, — совсем поскучнел Кребс. — Опять перепевай сказанное в прошлый раз? Я подавал вам руку помощи, вы её оттолкнули. Пожалуйста… Однако я позволю себе заметить. Забегая поперёд батьки в пекло, вы не подумали, что, вбежав, не найдете, где и присесть? Не подумали, что в том пекле можете сгореть? Если вы у себя дома обвели в календаре двадцать девятое красным и ликуете, то лично я теперь подожду и обводить и ликовать, — монотонно, тоскливо тянул он. — Поставив себя впереди меня, вы, мягко говоря, опасно замахнулись. Ну что ж, посмотрим, как вы… Это будет бой. И с чем вы выйдете к этим мамонтам? К этим носорогам? Наши предки ходили на добычу с копьями, с луками, со стрелами… У вас же нет не то что простого камня,[38] у вас нет даже камушечка. Голенькая, пустенькая, чего вы добудете кроме смеха? Пока не поздно, будьте мудры, не бейте по дающей руке… Нам надо как-то узаконить наши отношения… Вы пришли со своим препаратом ко мне в клинику, мы вместе, союзом… ну и… Мы не чужие друг другу… На худой конец, мы соавторы. Не так ли? Не дичитесь, отвечайте…
Сбелев лицом, Таисия Викторовна молча положила перед ним на стол вчетверо сложенный лист.
Он нервно развернул.
СПРАВКА № 697
о принятии к рассмотрению заявки на предполагаемое изобретение.
Выдана министерством здравоохранения СССР Закавырцевой Таисии Викторовне в том что 16 октября 1954 года министерством принято заявление о выдаче авторского свидетельства на предполагаемое изобретение.
СПОСОБ ЛЕЧЕНИЯ РАКА БОРЦОМ
Действительным автором предполагаемого изобретения указан Закавырцева Т.В.
Заявление подано заявителем.
Начальник отдела изобретательства и рационализации Ученого совета министерства здравоохранения СССР Г.Субботина.
Эта справка так ошеломила Кребса, что он век не мог оторвать от неё окаменелого, ненавистного взгляда.
«Действительным автором предполагаемого изобретения указана Закавырцева!» — суматошно толклось в голове.
Он мёртво пристыл к этой строчке, вовсе не замечая, что в слове указана съедено окончание.
«Юридически плотно всё обставила. Комар носом не подденет… Она, она одна действительный автор, и ни с какого боку к ней не подхватиться. Не подхватился тупенький Золотой Скальпель, не удержался и я… Неудачнику и в яйце кость попадается… А думалось, я-то не Скальпель, я-то не лопухнусь. Ло-овко провела старого краба! Весёленький номерок… Гм… У мелкой рыбёшки острые косточки… Какая-то девка-шнырь профессору нос подтирает! А насядь… Не пришлось бы льву от комара защищаться. Ах, милочек, милочек… Всё молчала… Так поддеть на фуфу… Маленькая змейка взмутила целое море! Ну!»
Кребс свёл пальцы в кулаки, подавил ими — лёгкая судорога трясла кулаки — подавил ими столешницу, словно пробовал, прочна ли.
— Вы… — просительно буркнула Таисия Викторовна, — вы уж не гневитесь… Заявку я подала зараньше. Ещё до прихода к вам в клинику… При всём желании уже не впишешь вас в соавторы…
Не удержался Кребс на деликатных вожжах и всплыви на дыбки.
— Какие соавторы?! — зыкнул во всю глотку. — Какие ещё соавторы? Я к вам — в соавторы? Я что, специализируюсь на стибрилизации?! Да вы даёте отчёт своим словам?! Сию же минуту выписываю всех ваших больных второй стадии! Набираем только четвёртой! Вот и увидим, чего стоит ваш хвалёшка борец!
— Ка-ак?! — жалобно простонала она. — Ну, к чему из иголки верблюда делать? Вы ж запрещали брать четвёртой…
— Вы ещё девчонка, чтоб меня учить! Девчонка!
12
Таисия Викторовна посмотрела с трибуны в зал и её опахнуло жаром.
Народушку невпроход! Негде пятку поставить. Пятна, пятна, пятна. Пятна лиц. Океан лиц. Взоры, ожидающие, тоскующие, ободряющие, холодные, злоехидные, тесно сошлись на ней, как в фокусе.
Прихватывал, подкусывал непонятный, необъяснимый страх.
Она растерялась, забыла, зачем вышла к трибуне.
Оробело скосила на президиум.
Ближний к ней из президиума мужчина ободрительно вскинул голову с сивым ёжиком.
— Поехали! — И ласково приказывающе прошептал по слогам подсказку: — То-ва-ри-щи!
— Товарищи… — еле пошевелила она зачугунелым языком. — Товарищи! — уже надёжней, разгонистей повторила. — Това…
Мужчина из президиума строго глянул на неё. И далече вы собираетесь ускакать на товарищах?
Читать бесплатно другие книги:
