Судьба и другие аттракционы (сборник) Раскин Дмитрий

10. Странная ночь

– Не верю, что через месяц, ровно уже через месяц, я улечу отсюда, – говорит Мэгги.

Они с Глебом стоят на границе, там, где кончается станция, на самом обрыве плато. Под ними отвесная бездна. Где-то там, внизу, должен быть мир людей омега и альфа. Спящий сейчас. Над ними громадная ночь планеты «Земля второй попытки» со звездами, которых никогда не видели люди Земли, так же как и видны они для тех, кто живет в герметичных поселках на спутниках Юпитера или же на Плутоне, осваивается на планете Луби, открывает мир Саржа.

– А вот вернусь, и земное небо будет чужим, экзотичным, даже пугающим. Буду бояться Большой Медведицы? Маяться, тосковать при виде ее ковша?

– Что ты, Мэгги. Звезды не могут быть чужими и уж тем более враждебными. Пусть у нас с тобой разный опыт здесь… Они могут быть никакими, – добавил Глеб после паузы.

– Станция, – говорит Мэгги. – Уйти и не оглянуться. Я? Всем обязана ей, наверное. Но уйти, и уйти, и уйти.

– А Земля?

– Если ты о временных парадоксах, несовпадениях… А я и хотела, чтоб так!

Вернуться на Землю, с которой ничто не связывает, где нет уже тех, кто помнит тебя – чтоб до анонимности, до неузнавания пейзажа, себя самой в пейзаже. Не за-ради пустоты. В пользу чистоты возвращения, чистоты предстоящего тебе в земном бытии… Или же, может, во имя чистоты просто, как таковой, не имеющей отношения к тебе… А пустота, что же, – попыталась улыбнуться Мэгги, – так, побочный эффект. – После скомканной паузы. – Мы здесь вроде как пригубили от Истины, Смысла… может быть, от того, что поважнее будет Истины, Смысла… И не получили ничего.

– Вы дали, понимаешь, дали самой этой Истине, этому Смыслу! При всех ошибках ваших, несуразностях, тупиках – привнесли в них. – Глеб сбился.

– Если б это и вправду было так. – Она обняла его, прижалась. – Общность неудачи связывает с ними, да? Единственная связь. Ради этого стоило. – Она замолчала. Потом страстно:

– Значит, Истина есть, Смысл есть, и мы настоящие, столько холода, одиночества, тоски. Метафизика достигает самой себя лишь самой своей неудачей – вот чего не понял наш гениальный профессор Снайпс. Больше, глубже самой себя на неудачу. А нам ни-че-го не надо.

– Это такая свобода и еще неприкаянность, – говорит Глеб. – Земля второй ли попытки, первой, космос, хаос – всё детали.

– Это гимн безысходности, – улыбается Мэгги. – Попытаемся жить без подпорок. Надо же когда-то начинать.

Они вошли к нему, не поняли даже, захлопнули дверь, нет… Не зажигая света…

Их губы, их руки, тела.

Компенсировать годы без любви, сделать их небывшими. Отменить суету, маяту, неподлинность своих прежних любовей. Оставить позади себя самих: мелких, сентиментальных, самообольщающихся, себялюбивых в этих своих любовях.

У них не было ничего подобного никогда раньше. Всё становилось сейчас откровением, всё было страстью, взрывом, трепетом, страстью, таинством, страстью, счастьем.

Счастье проснуться вместе. То есть он проснулся, а она всё еще спит к нему прижавшись. Это ее покой. Полнота покоя. Это ее дыхание. Он был счастлив.

Он на крыльце. Выбрался из кровати, не разбудив. Побоялся длить мгновение донельзя. Суеверно как-то испугался, что оно потеряет в своей глубине, чуть ли не станет сообразным ему-всегдашнему.

Скрипнула дверь квартиры Марии. Мария уже на крыльце. Прошла мимо с каменным лицом. «Опаздываю в лабораторию». Глеб не понял, была ли это ревность ребенка или же девичья, женская… Марии было плохо. Как просто, да? Она с детства видела «сцены» как само собой разумеющееся. И вот теперь страдает. И не сделаешь ничего.

11. Космические туристы

Команде четвертой и, как все теперь уже понимали, последней смены, предстояло сделать одно весьма грандиозное дело – установить за орбитой пятой, самой дальней от планеты луны противометеоритную защиту, застраховать эту хрупкую жизнь от экологической катастрофы или же от попадания смертоносного вируса или спор чужой жизни – чего еще можно ждать от небесного тела? Смена фауны и флоры, гибель сущего, апокалипсис – всё теперь отменялось заранее. Несколько тысяч лет космический зонтик будет работать автоматически, а потом потомкам племени омега надо будет уже самим. Кстати, это первая цивилизация, которая поймет, что ей помогли. И с этим знанием надо будет жить. Ничего, считает профессор Снайпс, для них это знание будет естественным, само собой разумеющимся, а не кризисным. Ничего, считает Энди, цивилизация будет настолько созерцательной, что они никогда не узнают о наличии «зонтика», а профессор поступает весьма опрометчиво, лишая их радости созерцания звездопада. Преступление перед будущей поэзией этих мест.

Итак, у них две недели, чтобы подняться в космос и смонтировать выведенные туда заранее элементы системы в систему. И еще две недели останутся, чтобы «собрать вещи», законсервировать всё, что подлежит консервации (профессор не говорил, новсе понимали, что он остается. Насчет Ульрики тоже уже догадывались) и спокойно ждать корабля за ними. Спокойно? Возвращение на Землю без кавычек, комментариев, «вторых попыток»… Как там? Что? Как? Всё казалось настолько неважно перед лицом самого возвращения, пред одной уже только фонетикой этого слова.

А сегодня вся команда станции – двадцать мужчин и женщин поднимутся в космос на космических шлюпках и сателлитах и выполнят довольно рутинную работу по сохранению чужой истории, которая (будем надеяться, хотелось бы верить и тому подобное) когда-нибудь да начнется на этой планете.

– Профессор Снайпс простирает свою оберегающую длань над пространством изуродованной им жизни. – Высказался один из команды по поводу монтажа защитной системы.

На станции остаются только профессор, Ульрика, Энди и Глеб с Мэгги. Собственно, участие Мэгги предполагалось, но с учетом ее «медового месяца». В общем, все ей сказали: «оставайся». Ну да, две недели в космосе они как-нибудь переживут без психолога (многие считали, что и в эти пять лет на станции тоже вполне бы обошлось без него), а предстоящее возвращение делало всех великодушными и сентиментальными, «наслаждайтесь, ребята».

Третий день как команда в космосе. Профессор со своими друзьями (хорошо, что теперь никто не мешается под ногами за исключением Глеба) готовится к тому, что они навязчиво, можно сказать, занудно называют «последним шагом».

Он вызвал их аварийным сигналом. Они нависают над профессором в кресле у центрального пульта. На канале связи с НАСА чей-то доброжелательный, вкрадчивый голос:

– Приветствую вас, профессор Снайпс. Добрый день, доктор Дальман. Как поживаешь, Энди? Самые горячие приветствия очаровательной Мэгги Ларсон. Наилучшие пожелания мистеру Терлову.

Все пятеро переглянулись.

– Мы космические туристы. Направляемся к вам с санкции НАСА. – Голос будто почувствовав их напряжение и оторопь, стал еще доброжелательнее и вкрадчивее. – Ой, извините, забыл, точнее, не успел представиться, отец Габриэль.

– То есть? – спросил профессор.

– Святой отец, – пояснил голос.

Всеобщее: «а-а. Ну да».

– Со мной доктор Аврора Браун, доктор Джон Керенджи. Просим разрешения на посадку.

– Почему вы на этом канале связи? – спросила Ульрика, наблюдая по мониторингу за маневрами их корабля на орбите первой луны.

– Оператор Морган любезно предоставил нам, – ворковал отец Габриэль.

Последние десять земных лет оператор Морган и был для них голосом НАСА. Они не знали, что это значит, если НАСА предоставляет свой канал… Этого не было в практике раньше, значит, они отстали от жизни, что вполне естественно. Но почему их не предупредил сам Морган?

– Да, действительно, получилась накладка. – Отец Габриэль говорил так, будто они проговорили все эти свои сомнения вслух. – Но вы можете с ним связаться.

– Даю посадку, – вдруг сказал профессор.

– До встречи, – обрадовался отец Габриэль и отключился.

– Вы не торопитесь, сэр? – задумалась Ульрика.

– Девочка моя, – начал Снайпс. – За двадцать лет я видел только три земных корабля, если не считать тот, на котором сам прилетел на эту планету, и вот выпал шанс увидеть четвертый, который вообще не планировался в моей жизни!..

– Всё понятно. – Ульрика вызывала Землю.

– Да-да? – послышались позывные, а затем и голос оператора Моргана[1].

– Морган, почему вы нас не предупредили? – сдержанно-возмущенный голос Ульрики.

– О чем? – удивился Морган.

Немая сцена у центрального пульта на станции.

– Ах да! – спохватился Морган. – Я поручил Дугласу, это мой новый помощник, вы, наверное, помните, а он отвлекся, видимо. Но вообще-то у нас как раз идет смена руководства, так что, – доверительным шепотом, – сами понимаете.

Земля в очередной раз дает понять, что ей не до них и дает, судя по всему, не без удовольствия. Что ж, не впервой, но чтобы уж так!

Ну да, пятой смены не будет – они и без того уже поняли.

– Да-да, – говорит Морган. – Отец Габриэль, доктор Браун, между прочим, серьезный генетик, доктор Керенджи, космический антрополог, если хотите, мы вышлем на них все данные.

– Спасибо, не надо. – На профессора Снайпса произвела тяжелое впечатление демонстрация пренебрежения со стороны Моргана, этого клерка НАСА.

– Мы вообще-то привыкли, – поясняла Мэгги Глебу шепотом, – и я не знаю, чего это профессор уж так. – Сама же себе возразила. – Но чтобы узнавать о консервации эксперимента по косвенным признакам?!

Глебу трудно было судить, к чему они привыкли, но во всем поведении Моргана ему показалась некоторая чрезмерность. К тому же: если в НАСА всё уже действительно предопределено, зачем тогда была вообще нужна его инспекция?

– Что-то они там, на Земле, в самом деле форсируют, – согласился с ним Энди. И тут же, в своей манере: – Может, мне тоже не возвращаться?

– Что им какая-то там планета с антропоморфной жизнью, если у них меняется завотделом, – мрачно съязвил Снайпс.

– А я всё-таки запрошу данные по нашим гостям, – грозно сказала Ульрика.

– Слушайте, вы! – возмутился Снайпс. – Вы, наверное, каждый день натыкаетесь на людей с Земли? Осточертели они, правда? Отдохнуть бы от них, а они всё лезут и лезут, прямо хоть в НАСА жалуйся. Или, может, отстреливать лазером?

Это произвело впечатление. На своей станции они, кажется, позабыли, что есть, существуют и другие люди, миллиарды людей. Точнее, помнили об этом только формально. И еще: священник со своими двумя компаньонами – это последние люди с Земли, которых увидит в своей жизни профессор Снайпс.

В конце концов эти трое туристов не виноваты, что в НАСА дошли до такого хамства.

12. Встреча

Небольшой звездолет неизвестной им модели опустился почти бесшумно.

Они стояли и ждали, когда откроются люки. Всех проняло. Сами не ожидали. Сейчас увидят людей. Не голос по радио, не фигурки на экране, а настоящие земные… Этот ком в горле. Какой мелкой, недостойной показалась им вся их недавняя подозрительность. Как надо держаться с людьми? О чем говорить? Как это принято теперь у них, там, на Земле?

– Странно, – сказал Энди. – Всё пытался представить, как на Земле будут встречать нас, а вот получается, мы встречаем землян. – Эти «земляне» были у него специально, чтобы вызвать раздражение, сбить пафос.

Наконец, люк открылся. Первым вышел лысоватый, пухленький человечек в сутане. За ним могучего сложения с волевым открытым лицом, длинные седые волосы зачесаны назад, подал руку худощавой остроплечей женщине с коротко постриженными волосами.

Объятия, рукопожатия, объятия. И Снайпс, и Энди, и Ульрика задыхались от радости, от какого-то странного чувства, точней, целой гаммы чувств – они не одни, не одиноки, не брошены в Космосе, они человечество, может быть, даже братство. (Чувствовать то, что все эти годы было твердым, бесспорным, но в самом деле формальным знанием!) Они помнят земные запахи, не забыли названия даже самых незначительных земных вещей! Не забыли, что такое пожать руку, ощутить своими губами кожу человека с Земли, будь это жесткая, с щетиной, что не видна глазу, но колется при прикосновении щека Джона Керенджи или же нежная, с едва различимым ароматом духов щека Авроры Браун.

Всё было откровением. Потрясло. Никто не стыдился слез. Они че-ло-ве-че-ство. Вселенная обогрета, хоть сколько-то, человеческим усилием в глубину Вселенной, человеческим поиском истины, человеческим братством.

Глеб, в отличие от остальных, недавно с Земли, но и его захлестнуло этой волной. По целому ряду незначительных примет ему показалось, что гости не совсем с Земли. Ну да, много путешествовали по закоулкам галактики, прежде чем прилететь сюда. Частный звездолет не для челночных рейсов, пусть даже таких уникальных как «Земля – Земля второй попытки».

Аврора Браун при всех своих слезах радости быстрым, цепким, натренированным взглядом оценивала корпуса лабораторий, будто запоминала расположение. Или это Глебу лишь показалось? Да, конечно же, показалось.

– Не обращайте внимания, Глеб, – рассмеялась Аврора Браун. – Это у меня профессиональное, точнее, профессиональная аберрация, ха-ха.

Глеба кольнуло, как это она перехватила его, в общем-то, случайное недоумение? И зачем этот ее комментарий? Кстати, почему у генетика именно такие аберрации? Но всё это было так, всё неважно, когда столько счастья и радости.

В доме профессора Снайпса самый разгар банкета. Они, увлекаясь, сбиваясь, мешая друг другу, пытаются пересказать гостям свои годы, свою жизнь здесь, сам этот открытый ими, ими созданный мир. И вот, в счастии, в радости этой минуты то, что не удалось им, то, что мучило, давило, лишало воздуха, вдруг показалось не столь уж и страшным, не столь уж значимым. Профессор сам поразился, усмехнулся, но…

Гости говорят о Земле, о мирах, где побывали. Отец Габриэль – чудесный рассказчик. Наконец-то они на станции узнают о Земле не из дайджестов НАСА.

Рассказы отца Габриэля… Глеб вдруг понял, что в них было не так – стиль. Они какие-то литературные, что ли. Литературизированные. Ну и что? Что? Это вопрос лишь стиля. Человека и стиля. Какая разница сейчас, если в них речь идет о Земле.

– Друзья, – поднялся профессор Снайпс. – У меня появился тост…

Гости наотрез отказались от коттеджа. Они будут жить в своем звездолете. Они так привыкли, правда. И не хотят стеснять гостеприимных своих хозяев. Мэгги настаивала, ведь ее домик свободен ввиду переезда к Глебу. Ей казалось, что гости устали от своего корабля, даже если не хотят признаться или же в самом деле не замечают этой усталости.

– Ну что за церемонность такая! – поддерживал ее, возмущался профессор. – Нет, в тысячный раз нет, вы не стесните нас.

Но гости мягко, деликатно, со всеми расшаркиваниями настояли на своем. И надо признать, в этом была своя логика. В самом деле, куда их? Гостевой коттедж занят. Запихнуть всех троих в домик Мэгги? Ничего нет проще – разместить в домах тех, кто сейчас в космосе, но неловко, там же вещи, быт… Получается, гости правы? А до них не сразу дошло из-за всеобщей радости, эйфории встречи.

– Почему они прилетели как только все наши вышли в космос? – сама не зная зачем, спросила Ульрика.

– Мы погостим у вас три дня, если вы не против. – Пояснял отец Габриэль.

– Против. Конечно же, против, – возмущался профессор Снайпс. – Покрыть такие расстояния, рисковать…

– Дети мои, ну какой же тут риск! – умилился отец Габриэль.

– И всё ради каких-то несчастных трех дней! – продолжал своё Снайпс. – Это немилосердно. Не по-христиански, в конце-то концов!

Переглянувшись со своими, отец Габриэль сказал:

– Мы останемся на неделю.

– Ура! – обрадовались все.

Правда, в криках Энди была и какая-то ироническая нота, но это, скорее, самоирония, у него же это на автомате.

Вот уже и Джон Керенджи поднимается в звездолет. Глеб смотрит на его могучую спину. При росте за метр девяносто в нем килограммов сто двадцать как минимум. Он одевается так, чтобы мускулатура не слишком бросалась в глаза. Он явно ее затушевывает, но Глеб видит, что, несмотря на возраст (ему чуть-чуть за пятьдесят), это упругие, быстрые, взрывные мышцы.

Керенджи уже из проема люка повернулся к нему, сказал с простодушной улыбкой:

– Я был командиром отряда по экстраординарным ситуациям (космический спецназ), вышел на пенсию, у нас ранние пенсии, ты же знаешь, и вот, путешествую.

Уже вечером, когда они останутся одни, Глеб скажет Мэгги:

– Я точно знаю, у него на затылке не было глаз.

– А почему они не пригласили нас в свой звездолет? – вдруг поразилась Ульрика.

– Мы же не знаем, может быть, так на Земле теперь не принято? – пожал плечами профессор Снайпс.

Вечером Ульрика получила с Земли ответ на свой запрос насчет гостей.

– Надо же, как они быстро отреагировали! Исходя из того, что было утром, я думала, что НАСА соизволит ответить не иначе, как через месяц.

Биография каждого, с массой мелких, излишних подробностей. Всё правильно, всё сходится. Да, действительно, отец Габриэль, доктор Аврора Браун, отставной командир отряда «Космические волки» Джон Керенджи, тоже доктор.

13. Гости знакомятся с планетой

Утро следующего дня они начали с экскурсии для гостей. Что творилось с профессором Снайпсом! Он как будто помолодел на двадцать лет. То есть стал таким, как вначале, когда только прилетел на планету, начал создавать свою станцию? На неделю забыть о неудачах и разочарованиях, надеть маску чудаковатого, не от мира сего ученого-энтузиаста, каким он всегда и хотел быть, но вот не сложилось… Эта его игра в себя самого, в лучшего самого себя, если точнее… Его недельная передышка перед этим их «последним шагом»? Глебу вдруг показалось, что профессор хочет не просто перевести дыхание, но отвлечься от сомнений насчет этого самого «шага». (Чем меньше остается времени, тем больше становится сомнений и у профессора и у Ульрики. Глеб пытался поговорить с Ульрикой, но она не сознавалась.)

Профессор выстраивал экскурсию так, чтобы не показывать племя альфа. У них-де сезонная миграция и вообще… Но гости вежливо, с улыбками и расшаркиваниями настояли. Это стиль, понял Глеб. И получится так, что все эти дни они вежливо добьются от них всего, что им нужно. А что, собственно, нужно им?! Глеб поразился, как ему этот вопрос не пришел в голову раньше. Как он не пришел в голову им всем? Гости прекрасные, чудные люди, и дело даже не в той эйфории, что вызвана неожиданным появлением на станции людей с Земли. Они действительно были такими: добрый, милый, чуточку старомодный (с точки зрения Глеба, у остальных несколько иное представление о старомодности) отец Габриэль, мужественный, сдержанный Керенджи, умная, умнейшая, мгновенно всё схватывающая Аврора Браун. Чуть суховатая, да. Но в этой ее сухости, замкнутости был свой шарм. (Во всяком случае, Энди решил, что так.) А само отношение их к хозяевам станции – столько добра, дружественности, может, даже и в самом деле, братства. Пусть отец Габриэль слишком, может быть, много говорит на эти темы. Но это опять-таки стиль, и только. Неуклюжий, неловкий стиль доброго человека, говорящего о добре. Они поняли так, и не придирались к стилю. («Это возвышает нас в собственных глазах, не правда ли», – иронизировал Энди.) Всё правильно, и всем хорошо, счастливо, радостно было в эти дни. Но их гости совсем не похожи на праздных туристов, на восторженных дилетантов.

– А почему мы вообще решили, что туристы должны быть праздными? – возмущался профессор. – Это же штамп. Понимаю, штампы бывают верными. Но этот, видимо, устарел, вот и всё.

– Не кажется ли вам, сэр, – говорит Ульрика, – что, судя по всем их вопросам, они как-то уж очень много знают про наши эксперименты, да и вообще про нас. – Ульрика взяла паузу, но сама же не удержала. – Подозрительно много. Неужели НАСА так охотно посвящает людей с улицы в такие детали?

– Ульрика, милая, – говорит Энди, – мы с тобой не были на Земле полвека, пропустили пару технологических революций, сколько-то экономических кризисов и духовных…

– Покороче, если можно, – перебила его Ульрика.

– Я к тому, – Энди как всегда доволен, когда Ульрика злится, – что на Земле вполне могли измениться представления о секретности и открытости, и о том, что есть такое «человек с улицы».

– Не до такой же степени, – сказал Глеб. – Ничего там на эту тему, в общем-то, нового не было.

– Оптимизм нашего милого Энди вызван тем, что на Аврору Браун, кажется, подействовали его флюиды.

– И что, ты ждешь, что я сейчас покраснею как мальчик? Нет, как скажешь, конечно, могу и покраснеть для вящего твоего удовольствия.

– Я бы хотел, чтобы Аврора Браун была в моей команде, – вдруг сказал профессор.

– Дело не только в ее квалификации, она действительно потрясает. – Ульрика демонстрировала широкий взгляд на вещи. – Но никакая квалификация не объясняет, почему она так много знает о том, что делается на станции, почему в курсе даже тех подробностей эксперимента, в которые мы не посвящали Глеба. Вам, профессор, не показалось, что, задавая вопросы, наши гости на самом-то деле знают ответы?

– Что? – недоуменно переспросил Снайпс.

– Но вы же так увлечены этой своей ролью, – не удержалась Ульрика. – Вам не до таких нюансов.

– Кажется, Ульри права, – ухватилась Мэгги.

Ульрика нашла слово для того, что сама Мэгги только лишь смутно чувствовала. Во всяком случае, с некоторыми вопросами космических туристов было именно так.

– То есть, вы считаете, что трое наших гостей и есть настоящая инспекция?! – изумился профессор Снайпс.

Никто об этом и не думал, но когда он сказал!

Мэгги взяла Глеба за руку.

– А я, знаешь ли, спокоен. – говорит ей Глеб. – Пусть заодно и проверят, как я проверял вас. Я даже буду настаивать, чтобы оценили качество моей инспекции.

– Если это и проверка, то мы, кажется, проходим ее вполне успешно. – Непонятно было, Энди говорит это всерьез или же издевается.

– Ну да, братство проверяющих и проверяемых, – бросила Мэгги. – Любовь персонала станции к высокой комиссии.

– Кстати, о любви, – говорит Ульрика, – может, тебе стоит ускорить развитие отношений с доктором Браун, чтобы мы прошли инспекцию уж наверняка.

– Хватит! – закричал, затопал ногами профессор. – Хватит!

Все замолчали, и в тишине всем вдруг сделалось ясно: радость и счастье закончились. Внезапно. Бездарно.

А деваться некуда. И будешь отбывать свой номер. Только вот зачем? Что им проверка? Чего им бояться? На что надеяться? Но все понимали – наступит завтра, и всё пойдет так, как было задано самой этой встречей, с улыбками, объятиями, рукопожатиями, признаниями в дружбе и любви, с проявлениями любви невысказанной, дружбы, что не нуждается в слове, боится жеста и слова.

Профессор сказал что-то жалкое «о проклятой бюрократии» и сам же осекся.

Это ощущение помойки в душе.

14. Гости в лаборатории

И вот наступило завтра. Продолжилось знакомство с планетой, шло по согласованному с гостями графику. И постепенно, «при свете дня» вчерашние страхи оказались преувеличенными. Словоохотливый, несколько приторный священник. Но его болтовня уравновешивалась сдержанностью доктора Керенджи, который к тому же оказался неплохим специалистом по космической антропологии. Доктор Браун действительно много спрашивала, но спрашивала вроде бы по-настоящему, то есть не зная ответов как это было вчера (как им вчера показалось!), не для отвода глаз. И опять проявления дружбы, душевности, братства, и опять изъяснения в них. Единственное, что смущало: гости не могли не видеть изменения в настроении хозяев, сколько бы они, все пятеро, ни маскировали это своё, сколько бы ни пытались соответствовать. Но гости вели себя так, будто всё стало еще радостней, еще счастливее. Впрочем, наверно, из такта. Такт переходит в фальшь? Но гости не чувствовали за собой вины. Но должна же быть хотя бы неловкость за такую вот лицемерную проверку! Черт возьми, проверяйте, но зачем же при этом лезть к ним в душу с любовью и братством? А если они всё это специально?! Тогда должно было быть удовольствие от манипуляции, от игры в кошки-мышки с проверяемыми. Но удовольствия вроде бы тоже не было. То есть они искренние?!

Мэгги пыталась понять, в какой области специализируется отец Габриэль. Но всё было настолько расплывчато. Получается, что он просто священник? Но Земля не могла позволить себе такую роскошь, перелет к ним до сих пор для НАСА операция уникальная и дорогостоящая, и в составе комиссии прислать человека просто так?! С Керенджи и Браун всё понятно, проверяют каждый по своей специализации, а отец Габриэль?.. Для полноты проверки на его месте должен быть, ну, астробиолог, биохимик хотя бы, а вдруг это не проверка вовсе? Тогда что? Что?! И тут Мэгги начал разбирать смех. Тогда это космические туристы! Она предвкушала уже, как вечером Энди будет издеваться над этим их приступом коллективной паранойи вперемежку со шпиономанией. Но эти вопросы Авроры? Она спрашивает так, будто слышала вчера их подозрения, что ей известны ответы, и теперь ненавязчиво так показывает, что нет. Всё! Кажется, Мэгги Ларсон уже сама нуждается в психотерапевтической помощи. Или уже в психиатрической? Хватит. Возвращаемся к реальности. Для начала надо сосчитать до ста. Это всегда помогает. Мэгги добросовестно сосчитала, а потом подумала: «что если гости установили подслушивающую аппаратуру?» То есть надо проверять комнаты, лаборатории, ангары? Но у них на станции нет такой техники, и не могло быть. Они же летели в палеолит, кто мог их прослушивать в палеолите? Только ни одна комиссия, никакая инспекция не будет подбрасывать им «жучков» или как это там называется… Вот второе уже доказательство, что они не проверка от НАСА. Жаль только, что кажется последнее… А туристы могли бы прослушивать их? Энди, будто спровоцированный Ульрикой, усилил излучение флюидов на Аврору Браун. Кстати, она оказалась не такой уж и букой. И ее цепкий, холодный взгляд, что удивил Глеба при первом контакте… вроде бы больше не было ничего такого. Стало быть, Глебу тогда показалось. Да, Глеб и сам не настаивает. Стало быть, мы просто-напросто одичали здесь, на станции, скоро, наверное, на людей бросаться начнем.

Ульрика и профессор выворачивались перед гостями наизнанку, выворачивали все свои лаборатории – вот, никаких секретов, и неважно, проверяющие вы, непроверяющие. Мы не знаем, что там у вас на Земле считается открытостью, но мы, как видите, открыты и для туриста и для инспектора НАСА. И по мере движения от одного лабораторного комплекса к другому они успокаивались, так сказать, в процессе.

К середине дня все успокоились полностью. Им уже было неловко за свою вчерашнюю истерику. Но осадок. Да, конечно, осадок.

– Так бывает в кошмаре, тебя душит твой муж. Просыпаешься, сердцебиение, пот, слава богу, что сон. Муж с самым невинным видом посапывает на своей подушке, а ты – всё понимая, да? – дуешься на него всё утро. – Прокомментировал их общее настроение Энди, обращаясь почему-то к Мэгги.

– Всё бы отдала, чтобы ты оказался прав, – ответила Мэгги.

Энди нашел минуту. Пригласил Аврору Браун сегодня вечером: «Там над обрывом такие звезды. Вы должны это видеть».

Уже к концу сегодняшней программы, когда, казалось, все ходят по кругу, повторяя одни и те же подозрения, одни и те же успокоительные доводы… Когда все они убедили себя, что свободны от ситуации… Да, конечно, если эта такая проверка, то это подло. Но, в самом деле. Что им проверка? Если это туристы, то все становится безобидно, только слащаво и лицемерно. Но что им туристы? Улетят к концу недели… Так вот, к самому финишу этого долгого утомительного для Глеба дня кольнуло вдруг: почему, обсуждая эксперимент, вникая в детали, гости не касались совершенно той проклятой «нравственной составляющей»? Отец Габриэль сразу же принялся о «пределах вмешательства в Замысел Божий». Всё. С Глеба хватит. Можно на этом и успокоиться. Священник в комиссии, чтобы как раз и заниматься нравственной составляющей. Кажется, всё сошлось. Или же это как тогда, когда Керенджи спиной, затылком почувствовал, что Глебу показалась подозрительной его гипертрофированная мускулатура. Слишком уж быстро отреагировал отец Габриэль. Стоп. Он сегодня же вечером ляжет к Мэгги на гипноз.

И вот тут, когда все уже устали и от гостей и от самих себя, от самого действа, да и гости устали, и ничего уже в принципе не могло произойти больше…

– А теперь давайте пройдем в нашу «студию мозга», – предложил Снайпс.

Он специально оставил это под самый занавес, чтобы уставшие гости отмахнулись, отложили на завтра или же просмотрели бегло. (Он озвучил им самый нейтральный, безобидный вариант названия.) Это единственное в лабораторном комплексе, что они хотели показать, не показывая.

Ноги Авроры Браун сами, на автомате повернули к дверям «студии». А в НАСА об этой части эксперимента не знали. Вообще! (Снайпс собирался отправить отчет по этой работе лишь после отлета четвертой смены.) Об этом никто на Земле ничего не знает. А доктор Браун в курсе, за какой это находится дверью.

И всем пятерым стало страшно.

15. Кто же они такие

Гостиная в доме профессора превращена в штаб. Да, они не могут выявить подслушивающую аппаратуру, но вывести ее из строя… Энди сконструировал один нехитрый приборчик, и теперь в радиусе десять метров ни одно устройство (за исключением радиосвязи) вообще работать не может.

– Итак, что мы имеем? – в который раз уже вопрошал профессор Снайпс.

– Кажется, наоборот, имеют нас. – В конце концов, ответила ему Мэгги. – И, кажется, весьма успешно.

– Тише! – кричит профессор.

И все замолкают. НАСА наконец-то вышло на связь.

– Слушаю вас? – ответил Морган после обычных своих позывных.

Профессор Снайпс, задыхаясь, сбиваясь, изложил, в чем ужас их ситуации. Морган был оптимистичен и невозмутим. НАСА доверяет отцу Габриэлю и его команде, всё по плану. Они, разумеется, будут осмыслять информацию, полученную от профессора… и как только… в смысле, выйдут на связь сами.

Резким движением Глеб вырубил связь.

– Ты что! – поразились все.

– Это имитация. Неужели не поняли?! – кричит Глеб. – Они заблокировали канал связи с НАСА и включили имитационную программу. Компьютер голосом Моргана говорит нам приятные успокоительные вещи, безусловно, имеющие психотерапевтический эффект.

– Ты уверен? – спросила бледная Ульрика.

– Реальный Морган начал бы с того, что пригрозил бы вам всем судом за утайку части экспериментальной программы.

Профессор бросился проверять другие каналы связи. Ни один не работал. Покрытый холодным потом, он пытается вызвать свою команду, что сейчас монтирует «зонтик». Тот же результат.

– Это потому, что у вас трясутся руки. – За дело берется Ульрика.

– У тебя трясутся еще больше, – сказала ей Мэгги.

– Увидев, что связь заблокирована, они поймут, что что-то не так, и вернутся! – проблеск надежды у всех.

– Скорее всего, они сейчас мирно общаются с компьютерным профессором Снайпсом из аналогичной имитации, – говорит Глеб.

– Они же все равно поймут, что что-то случилось. – Все еще надеялась Мэгги. – И поймут быстро.

– А мы с вами быстро поняли? – спросил Глеб.

– Очевидно, ваша электронная версия, профессор, прикрикнула на людей, чтобы не отвлекали по пустякам, – сказала Ульрика. – А чего им, собственно, вас отвлекать, операция по монтажу «зонтика», пусть и грандиозная, но достаточно типовая.

– Значит, мы можем рассчитывать только на свои силы, – кивнула Мэгги. – Во всяком случае, пока.

Звонок в дверь поверг всех в ужас.

– Это Энди, – сообразила Ульрика. – Вернулся со свидания.

Вошедший Энди был усталым и хмурым:

– Звездное небо над головой не произвело на Аврору ни малейшего впечатления.

– А нравственный закон внутри? – Мэгги пыталась язвить для поддержания духа. – Мы можем хотя бы надеяться, что он у них есть?

– Мне даже не удалось ее поцеловать, – продолжил Энди.

– Что, твои чары совсем не подействовали? – Ульрика спрашивала без малейшего сарказма.

– Она выстраивает отношения так, будто это начало долгого, неторопливо разворачивающегося романа.

– То есть ты хочешь сказать, что они не собираются улетать отсюда? – вцепилась в него Мэгги.

– Какое счастье было бы, если они в самом деле являли собой такую вот инспекцию НАСА, – вдруг сказал профессор.

– Энди, – напряженное, злое лицо Ульрики, – Аврора не поняла, что мы знаем?!

– А мы как раз ничего и не знаем, – будто самому себе сказал Глеб.

– Нет, по-моему, – ответил Ульрике Энди. – Нет. По-моему, нет.

– Кому вы доверили! – бросила Ульрика Снайпсу.

– Хочешь сказать, надо было послать на свидание тебя? – наконец Энди вернулся к своему всегдашнему тону. – Это было бы правильно. У тебя же, Ульрика, больше выдержки, ты прекрасно контролируешь себя, твоя реакция куда быстрее моей.