Незримое, или Тайная жизнь Кэт Морли Уэбб Кэтрин

Эстер приоткрывает рот.

— Откуда вам… — невольно начинает она.

— Альберт мне рассказал. Как-то раз, когда превозносил свою добродетельность. Но он не смог бы похваляться собственной девственной непорочностью, не подразумевая при этом, что и вы пребываете в том же состоянии, верно? — объясняет Робин, ухмыляясь по-волчьи.

Эстер закрывает глаза, лицо у нее пылает. В темноте под закрытыми веками комната, кажется, кружится, и ее мысли кружатся вместе с ней.

— Эстер, Эстер, нам с вами нет нужды доставлять друг другу неприятности, — спокойно произносит Робин. — Нам нельзя доставлять неприятности друг другу, — прибавляет он, обращая простое утверждение в приказ. Рука, утиравшая ей слезу, не спешит отстраняться, а медленно скользит по щеке, по скуле, переходит с подбородка на шею, с шеи на ключицу. Эстер начинает задыхаться, она не может ни возразить, ни сдвинуться с места, ни отвернуться. — Дражайшая Этти, я поговорю с Альбертом. Я сумею его убедить. Ваша горничная останется у вас — это будет мой маленький подарок, чтобы загладить все то, что я успел натворить, восстановив вас против себя, — говорит он; глаза у него горящие, дикие.

Его рука еще на мгновение задерживается на ее руке, пальцы у него теплые, влажные от ее собственных слез. Они как будто обжигают ее, его легкое прикосновение подобно железному обручу, который не дает сойти с места. А потом Робин проходит по коридору и негромко стучит в дверь кабинета. Эстер с облегчением вздыхает, чувствуя, как кружится голова, и бежит из комнаты, ничего не видя перед собой.

Миссис Белл открывает каждую корзину с бельем, доставленную от миссис Линчком, вынимает каждый предмет и вычеркивает его из списка, щурясь от усилий, какие требуются, чтобы прочитать собственный неразборчивый почерк.

— Должно быть шесть наволочек. Я шесть насчитала? — бормочет она этот и подобные ему комментарии.

Кэт множество раз наблюдала весь процесс и знает, что может пропускать ее слова мимо ушей. Миссис Белл, несмотря на близкие и, очевидно, дружеские отношения с прачкой, кажется, твердо убеждена, что та замыслила злодейское похищение салфетки или ночной рубашки, и не успокаивается, пока лично не проверит все корзины. Она надувает щеки, утирает потный лоб, упирается руками в громадные бедра и изучает отделанную кружевом блузку, отглаженную и аккуратно сложенную перед ней. Та ли это, которую она отправляла в стирку? Или же ее подменили другой, похуже?

— Ваши собственные подозрения должны вас утомлять, — замечает Кэт.

— Что с того? И не бормочи, пожалуйста, у меня за спиной, — ворчит миссис Белл.

— По-моему, подобная скрупулезность заслуживает похвалы. — Кэт коротко улыбается.

Миссис Белл издает быстрый лающий смешок:

— Ха! Этого я от тебя еще не слышала! — Она снова принимается за изучение содержимого корзин.

Кэт пожимает плечами. Она колет соль, которую принесли от бакалейщика, огромную твердую глыбу. Делает это круглым штырем с ровной деревянной ручкой, настолько гладкой, что приходится прилагать усилия, чтобы удержать ее. Руки ноют. Кэт размеренно ударяет по глыбе под нужным углом, чтобы откалывались части подходящего размера: не слишком большие куски, иначе их пришлось бы колоть еще раз, и не слишком маленькие сыпучие крошки, которые было бы трудно собрать со стола. Кусочки правильного размера раскладываются по керамическим банкам и закупориваются до поры. Затем их мелют вручную по мере необходимости и заполняют серебряную солонку. Повторяющиеся удары доставляют удовольствие — способ выместить гнев, не теряя контроля над собой. Необходима большая точность, удары требуют определенной силы и быстроты, их приходится повторять снова и снова. В голове у Кэт проясняется, пока она занимается этим делом; непонятная, холодная ярость, терзавшая ее все утро, начинает отступать. Странная ярость, действительно безжалостная и вызывающая оцепенение. Она сама не знает, на кого она направлена. На викария — за то, что ее увидел? На теософа — за то, что послал священника в крестовый поход? На Эстер — за то, что та запретила ей выходить из дому по вечерам? На Джорджа — за то, что настаивает на женитьбе? Или же все потому, что ее секрет раскрыли. Потому, что у нее больше нет тайны: единственное, что принадлежало только ей одной, теперь отняли. Она колет соль, крушит глыбу, мышцы ноют, а она становится все спокойнее. Кэт сбрасывает туфли, позволяя гудящим ногам ощутить прохладу плиточного пола.

— Возможно, меня скоро здесь не будет. Может, уже сегодня, — говорит она наконец, и в ее голосе не угадывается даже намека на протест.

— О чем это ты болтаешь? — спрашивает Софи Белл, заканчивая инспекцию и тяжело опускаясь на стул. Взмахом руки она отодвигает прочь кучку приготовленного к лущению гороха, чтобы на столешнице уместился ее бюст и крапчатые руки.

— Кажется, меня уволят. Жена викария просила его оставить меня, но сомневаюсь, что ей удастся его убедить, — поясняет Кэт.

Экономка сидит разинув рот.

— Но… за что, Христа ради? Что ты натворила, чертенок?

— Я… ухожу из дому по ночам. Мне не спится. Я хожу в Тэтчем. И вот теперь меня застукали. Потому увольняют. — Кэт пожимает плечами, словно будущее не превратилось вдруг в нечто расплывчатое, бесформенное, зловещее и пустое. Уволенной прислуге не дают рекомендаций. У нее не будет нового места, поскольку она уже использовала свой последний шанс.

— Кэт Морли… Кэт Морли… — Миссис Белл проговаривает ее имя так, будто это то самое проклятие, которое произносится в самых крайних случаях, когда невозможно поверить своим ушам. Ее прищуренные глазки раскрываются шире обычного. — Ну как же ты могла быть такой дурочкой? Ты, такая умная? — спрашивает она, и это настолько далеко от всего, что ожидала Кэт: от насмешек, от издевок, — что сначала она даже не знает, как отвечать.

— Я… я люблю одного человека, — произносит она в итоге, прерывая работу, потому что штырь накрепко застрял в соляной глыбе. Она ударила слишком сильно, и он ушел слишком глубоко.

Миссис Белл качает головой:

— Мужчина! Чего хорошего можно ждать от мужчины? Здесь у тебя было все!

Кэт молча сражается со штырем. Мухи летают по душной кухне, а у миссис Белл, кажется, в кои-то веки закончились слова.

— А что «всё»? Если честно? Что у меня здесь было, кроме совершенно одинаковых дней, как будто я не человек, а машина? И мне постоянно твердят, что это моя судьба, что я должна быть счастлива, хотя другие в это время целыми днями валяются на диване и… и… цветочки сушат! — выкрикивает она, и ее голос предательски дрожит.

— Что «всё»? Постель! В чистом теплом доме… трехразовое питание, жалованье, хозяева, которые тебя не бьют, а терпят твои колкости, когда ты не успеваешь прикусить язык! Вот что значит «всё»! — произносит миссис Белл. — Разве этого тебе мало, когда тысячи мечтают оказаться на твоем месте?

— Да, — серьезно отвечает Кэт, — этого мало. Мне это невыносимо. Я не могу. — Она ждет и наблюдает, однако экономка просто смотрит куда-то вдаль, затем вниз, на свои растрескавшиеся, изуродованные работой руки, и ничего не отвечает. Кэт тяжело вздыхает. — Если к вечеру меня уволят, я хочу успеть вам сказать, что мне очень жаль вашего мальчика. Жаль, что вы потеряли его. И жаль, что вы потеряли мужа. Мне жаль, что я… насмехалась над вами из-за того, что вы хорошая служанка. Вы точно такая, какой должны быть. А мне здесь действительно не место, как вы и говорили с самого начала, — произносит она размеренно.

— Только не надо передо мной каяться, детка. Это тебе не идет, — отзывается Софи Белл, однако ее голос лишился всей хлесткости, как и ее взгляд.

Робин выходит всего через четверть часа. Эстер была в своей комнате, однако она слышала, как открылась дверь кабинета, а затем закрылась с мягким решительным стуком. Слышала, как звучали голоса, низкие и приглушенные, все время, что теософ провел с ее мужем. В основном, насколько она смогла различить, говорил Робин, выдержав несколько тяжеловесных пауз; Альберт произнес несколько едва слышных, полных сомнения слов. Даже сквозь пол она ощутила его неуверенность. Эстер уже знает, различая, как теософ проходит сначала гостиную, затем идет по коридору к лестнице, что Альберт последует путем, указанным Робином. И каким бы ни был путь Робина, теперь это и путь Альберта тоже. Она сидит перед туалетным столиком, зажав в пальцах пуховку, поднесенную к щеке. Эстер собиралась устранить следы, нанесенные слезами, однако, перехватив в зеркале собственный взгляд, замерла. Глаза у нее распухли и щеки кажутся более худыми и осунувшимися, чем когда-либо. Волосы примятые и безжизненные, и в слабом свете из окна они выглядят тусклыми. Какое она, в самом деле, невзрачное создание, думает Эстер. Неудивительно, что Альберт предпочитает ей своих эльфов и красавчика-теософа. Пуховка чуть дрожит, осыпая столешницу красного дерева мелкой светлой пудрой.

От звука шагов Робина на лестнице ее сердце замирает. Его походка узнается мгновенно — он не прилагает усилий, чтобы ступать осторожно и тихо. Он топает, словно бездумный ребенок… Хотя нет. Эстер он больше не кажется ребенком, несмотря на его непослушные пряди, несмотря на живую улыбку. Он вежливо стучит в дверь, однако она не впускает его.

— Эстер? Миссис Кэннинг? — зовет он.

Она слышит, с какой насмешкой он произносит ее имя и «миссис Кэннинг», — как будто ему решать, как ее называть.

— Этти, у меня хорошие новости, — произносит он, и, хотя кровь тяжело пульсирует в висках, она все равно хранит молчание.

В зеркале она видит, как ее губы крепко сжались в угрюмую линию, которая делает ее еще более непривлекательной. Следует долгая пауза, затем он хихикает.

— Я не стану дуть, не стану плевать, не стану разваливать ваш дом… Альберт сказал, что Кэт может остаться. Ну как, это вас не подбодрит? Правда, он назвал… некоторые условия, которые ей не понравятся, однако я сделал все, что мог. По крайней мере, она не окажется на улице без средств к существованию. Эстер, разве вы не хотите меня поблагодарить? — спрашивает он.

«Нет», — мысленно кричит она, внезапно уверенная, что, какие бы причины ни двигали им, он сделал это только в собственных интересах.

— Ладно. Возможно, вы отдыхаете. Возможно, дуетесь. В любом случае увидимся за обедом, миссис Кэннинг, и благодаря мне нам будет подавать ваша горничная.

Его шаги лениво удаляются к лестнице, и Эстер снова начинает дышать, она старается почувствовать облегчение оттого, что Кэт не уходит. Но даже это вселяет тревогу, потому что это сделал он и сделал, как он заявляет, ради нее. У Эстер начинает болеть голова, боль туго стягивает виски. Она медленно поднимается и ложится на кровать. Она собиралась как следует подумать, составить план, но голова одновременно и переполнена обрывками мыслей, и пуста. Эстер не видит смысла в размышлениях, не находит ничего в своем жизненном опыте или образовании, что могло бы подсказать, как действовать в такой ситуации. Спать она тоже не может. Поэтому она просто лежит, со страхом ожидая предстоящего обеда.

Перед обедом, когда приготовления идут полным ходом, миссис Белл, несмотря на ее протесты, вызывают наверх выслушать приказания викария и его жены.

— Присматривай за пирогами, Кэт, еще пять минут, чтобы корочка подрумянилась, — и вынимай, — наказывает она, ковыляя из кухни.

Кэт пристально смотрит в дверной проем, когда толстая экономка уходит, и пытается понять, что бы это могло предвещать. Весь дом замер в ожидании, словно часы, пружину которых завели слишком туго. Может быть, все дело в жаре, а может быть, и нет. Кэт присматривает за пирогами, заканчивает скоблить морковку в ведре с водой, приносит из колодца сливки для десерта; когда она возвращается, миссис Белл уже на месте, она не смотрит Кэт в глаза и рявкает: «Не твое дело!» — когда Кэт спрашивает, зачем ее вызывали. Через минуту она заговаривает снова.

— Когда войдешь, поставишь еду на буфет. На стол не ставь — они сами возьмут. Викарий… викарий не хочет, чтобы ты подходила к нему слишком близко, — произносит она с трудом, голос ее полон неодобрения, когда она передает эти указания.

— Он что, думает, я его чем-то заражу? — с недоверием восклицает Кэт.

— Откуда мне знать, что он там думает? Просто помни, что он велел, и благодари за то, что ты все еще здесь! — отрезает миссис Белл.

Кэт прислуживает за обедом, испытывая злость и раздражение, из-за чего ее руки плохо слушаются. Она сверкает на присутствующих глазами, ставя каждое блюдо на буфет, но только Робин Дюрран смотрит на нее, он улыбается и благодарит ее с нарочитой непринужденностью. Взгляд Эстер с отчаянием устремлен в самый центр белоснежной скатерти, а викарий озирается по сторонам с совершенно неуместной беззаботностью. После, когда все было убрано и перемыто, она выходит во двор с сигаретой и встает под самым карнизом, потому что срывается несколько тяжелых капель дождя. Вернувшись, Кэт застает в кухне миссис Белл, которая стоит, опустив руки в карманы фартука, и лицо у нее такое, какого Кэт еще ни разу не видела. Она замирает на месте. Что-то подсказывает ей, что надо бежать, однако она не движется.

— В чем дело? — спрашивает она настороженно.

Миссис Белл тяжело дышит, ноздри ее раздуваются. Она выглядит почти испуганной.

— Я должна проводить тебя в комнату. Убедиться, что ты дошла туда, — рубя слова, произносит она наконец.

— А, так вы теперь мой тюремщик? Они хотят нас стравить. — Кэт смиренно улыбается.

— Пусть мне это не нравится, однако мне приказали. Следить, чтобы в конце дня ты отправилась в постель, а не в притоны разврата…

— Это викарий так сказал?

— Он самый.

— И насколько я понимаю, никто больше не верит мне на слово?

— По-моему, тут ты сама виновата, Кэт, — отвечает миссис Белл, и Кэт снова улыбается, совсем мимолетно:

— Что ж, хорошо. Пойдемте.

Сердито вышагивая впереди экономки, Кэт взлетает по двум лестничным пролетам и останавливается перед своей дверью, вызывающе скрестив руки на груди, пока миссис Белл пыхтит, с трудом поднимаясь вслед за ней.

— Ну вот, я здесь. Отправляюсь спать, — говорит Кэт.

— Я должна видеть тебя в комнате, видеть, что ты готова лечь.

Кэт перешагивает порог, подходит к кровати и садится на нее.

— Так устраивает? Или мне еще раздеться и лечь под одеяло?

— Мне тоже все это не нравится, Кэт. Но ты сама виновата, — отвечает миссис Белл. Она берется за дверную ручку и начинает закрывать дверь.

— Погодите! Я не закрываю дверь до конца… Я не выношу закрытых дверей. Оставьте ее приоткрытой, пожалуйста, — просит Кэт.

Миссис Белл колеблется, ее лицо мрачнеет еще больше, между бровями залегает глубокая морщина. Другой рукой она теребит что-то в кармане, потом снова берется за ручку двери, вынимает руку из кармана фартука, и Кэт замечает металлический блеск, предостерегающую вспышку отраженного света, на которую не успевает отреагировать.

— Прости меня, деточка, — бормочет миссис Белл, а затем дверь закрывается, щелкнув замком.

Кэт мгновенно вскакивает и подлетает к двери.

— Нет, нет, нет! — кричит она, дергая ручку, которая скрипит, однако не поддается.

Тяжелые шаги миссис Белл удаляются по коридору со всей поспешностью, на какую способны ее ноги. В гневе Кэт дергает ручку с удвоенной силой, желудок сжимается, и горькая слюна тонкой ниткой течет изо рта на пол. Когда приступ проходит, Кэт чувствует, как стены надвигаются на нее, сердце стиснуто, будто сейчас взорвется, и черные тени клубятся над головой. Пол будто кренится под ногами, перекатывается, словно волны. Она раскидывает руки, чтобы сохранить равновесие, в ушах стоит такой гул, что она не слышит звука собственного голоса, когда кричит Софи, чтобы та вернулась. Она бросается на пол и царапает доски, не замечая, как под ногти впиваются занозы. Она стучит по полу кулаками, чувствуя боль от каждого удара. Дверь не открывается.

Этажом ниже Эстер лежит без сна в постели. Альберт после обеда удалился в свой кабинет и не собирается выходить. Эстер лежит и слушает крики Кэт, ее рыдания и ругань, ее мольбы и наконец понимает, что не вынесет больше ни секунды. Девушка долго звала Софи, затем затихла, и Эстер представляет себе, как та, задыхаясь от отчаяния, зовет ее тихо.

— Миссис Кэннинг! Миссис Кэннинг, пожалуйста, отоприте меня! Я не могу сидеть взаперти! Не могу! — Севший голос Кэт будто бы просачивается сверху. Эстер холодеет. Она задерживает дыхание, молит о том, чтобы не слышать ничего больше. — Прошу вас… я никуда не убегу! Честное слово! Умоляю, отоприте меня!

Это повторяется снова и снова. Эстер закрывает глаза и кладет на голову подушку, однако ей никак не отгородиться до конца от отчаяния девушки. У нее нет выбора, остается лишь слушать, находя в словах Кэт, по мере того как идут ночные часы, отголосок тех чувств, которые живут глубоко в ее собственном сердце.

2011 год

Лия побежала назад к машине, села, захлопнула дверцу. Во внезапно наступившей тишине она перевела дух, ветер бросил в лобовое стекло пригоршню мокрых желтых цветков. Шарф слишком туго сдавил шею, руки сделались неловкими из-за перчаток. В машине было душно, воздух затхлый, и Лия чувствовала, как внутри вскипает раздражение. Она порылась в сумочке, отыскивая сотовый телефон, набрала номер Марка.

— Да? — ответил он резко, как обычно преисполненный подозрений и едва сдерживая враждебность.

— Это я, — проговорила она тем же тоном.

— А, привет! Как идут дела?

— Я сейчас в библиотеке, точнее, в машине на парковке возле библиотеки. Судя по всему, здесь надо заранее заказывать микропленки, местные газеты за тысяча девятьсот одиннадцатый год в Сети пока недоступны, а проекторы для чтения микропленок заняты весь день. Меня записали только на завтра. Ну разве не смешно?

— Успокойтесь, Лия, не так уж вам долго ждать. Вы же не в Лондоне, — произнес Марк с некоторым удивлением.

— Знаю. Просто подобная задержка выводит из себя… Наверное, надо было вернуться на день в Лондон и просмотреть центральные газеты.

— К чему такая спешка? Тот парень не станет от этого живее. Или, если на то пошло, мертвее. Вы всегда такая нетерпеливая? — спросил он как-то слишком быстро.

— Да! Наверное. Когда занимаюсь расследованием. — Она сделала глубокий вдох и выдохнула. — А как там у вас со школой?

— На самом деле мне повезло. Я обзвонил большинство школ в округе, но ничего не добился — некоторые из них построены в пятидесятые или шестидесятые, — но потом директор последней, начальной школы, который каким-то чудом оказался свободным, согласился поговорить со мной, и выяснилось, что он помешан на местной истории. Я пересказал ему то, что говорилось в письме Эстер. По его мнению, маловероятно, чтобы жена викария работала учительницей полный день, — для замужней женщины это было бы слишком необычно. Он считает, что она, скорее всего, вела уроки на добровольных началах. Вероятнее всего, в воскресной школе, и он предложил обратиться в Блюкоут-скул.

— Блюкоут-скул? Где это?

— В Тэтчеме. Теперь школы там уже нет, но название сохранилось до сих пор. Так получилось, что я сейчас как раз стою напротив этого здания, — сказал Марк.

— Вы уже там? Без меня? Где именно? — потребовала объяснений Лия, заводя машину.

— Успокойтесь, школа никуда не убежит. Езжайте по шоссе А-четыре до Тэтчема, вы меня увидите.

Когда Лия тронулась с места, солнце начало пробиваться в просветах туч, которые становились все шире, и ослепительные лучи света ударили по глазам. Она нетерпеливо дожидалась на перекрестках зеленого сигнала, барабаня пальцами по рулю, и проехала почти через весь Тэтчем, пока не увидела Марка в дождевике, стоявшего ссутулив плечи. Он вынул из кармана руку и помахал ей. Лия свернула к краю тротуара, и машина, ехавшая за ней, громко засигналила. Она взмахнула рукой, извиняясь, когда машина проезжала мимо, и опустила стекло.

— Я едва не пропустила вас! Мы на главной дороге, вы уверены, что это то самое место?

— Да, уверен. Наверное, лучше не оставлять здесь машину — чуть дальше по улице есть стоянка, — сказал Марк, когда мимо протиснулся грузовик, едва не задев ее заднего бампера.

— Хорошо, подождите секунду.

Лия выехала обратно на дорогу, влившись в поток машин и снова вызвав негодующие жесты и сигналы, и выполнила указания Марка. Пока Лия шла обратно к тому месту, где он ждал, она рассмотрела здание, бывшее когда-то школой — Блюкоут-скул. Теперь, когда она подошла поближе, ее будто что-то кольнуло. Здание явно старое. Маленькое старинное строение с выкрашенными охрой стенами и острой скатной крышей, форме которой вторил навес над главным входом. Оконные проемы, разделенные каменными перегородками, были забиты досками, и стекол не было видно, боковая дверь в высоту всего пять футов, в стенах зияло несколько пустых ниш.

— Но… ведь это явно бывшая часовня, — проговорила Лия, останавливаясь рядом с Марком.

— Точно. И весьма старая, почти наверняка одно из старейших строений в Тэтчеме, возможно даже — во всем Беркшире. Изначально часовня Святого Фомы многие годы служила дополнительным зданием школы, затем здесь была антикварная лавка. Теперь она принадлежит городскому совету, ее отремонтировали и вот гадают, что с ней делать дальше, — сказал он.

Лия поглядела на него и улыбнулась:

— Кажется, вы все о ней знаете.

— Директор школы подсказал мне нужный сайт, — признался Марк.

— И он считает, что здесь она и преподавала?

— Он сказал, это наиболее вероятное место. Здесь были классы благотворительной школы, и наверняка какие-то уроки вели добровольцы вроде жены викария, чтобы восполнять нехватку преподавателей.

— Но… а как же главное здание школы? Разве не могла она преподавать там?

— Могла. Только у этого здания есть одно несомненное преимущество.

— Какое же?

— Оно до сих пор стоит. Остальные постройки старой школы снесли между двумя войнами, чтобы расчистить место для новых домов.

— Черт!

— Вот именно. Но остается вероятность, что это то самое здание, о котором она писала и где спрятала какие-то найденные ею важные улики. — Он пожал плечами.

— Полагаю, так и есть. Войти внутрь можно?

— Заперто, — сказал Марк, покачав головой. — Но смотритель придет с минуты на минуту, он согласился впустить нас. Я сказал, что мы готовим книгу о древних часовнях, так что ведите себя как ученая леди.

— Зачем вы так сказали? Можно же было открыть правду.

— Я подумал, так будет солиднее. И мне не хотелось сообщать ему, что нам, вероятно, захочется снять половицы и заглянуть под них. Кроме того… так гораздо веселее, — усмехнулся Марк.

— Угу, похоже, вам давно не доводилось веселиться, — с насмешкой произнесла Лия. Марк вежливо пожал плечами. — Отдирать половицы, наверное, трудно. Надо постараться и найти расшатавшиеся доски… Может, я попрошу его об экскурсии вокруг здания, а вы останетесь внутри и проверите? — предложила она.

— Блестящая мысль! Буду работать под прикрытием, — сказал Марк.

— Мне кажется, вас немного заносит.

— Возможно. А это, наверное, он, смотритель. Не забывайте, вы специалист по древним часовням.

— Ясно.

Пока она отвечала, из-за угла быстро вышел худой человечек в темно-синей ветровке, который сгибался, словно извиняясь. Он приблизился к ним, выставив перед собой руку, как белый флаг. Смотрителя звали Кевин Нолл, он был моложе, чем ожидала Лия, и моргал, как крот на весеннем солнышке. Светло-карие глаза слезились за толстыми стеклами очков. Рот у него был маленький, нос острый. Все его лицо и тело были как будто сведены судорогой от ужасного волнения, однако он с готовностью улыбался, пока они представлялись ему.

— Что ж, уверен, вам не терпится войти. Какая радость встретить людей, которых до сих пор интересуют подобные места, — произнес он, быстро переводя взгляд с Марка на Лию и обратно. — Такие часовни, с моей точки зрения, квинтэссенция истории Англии. С ними столько связано!

— О-о-о!.. Нельзя сказать лучше, — произнесла Лия, следуя за Кевином к главному входу в часовню и с нетерпением наблюдая, как тот возится с ключами. — Насколько я понимаю, вам многое известно об истории этой постройки? Что здесь было все эти годы? — спросила она.

Ключ щелкнул в замке, и дверь распахнулась.

— Входите. Да, полагаю, я знаю достаточно много. Нет, конечно, я не занимаюсь историей архитектуры, как вы, — скромно прибавил он.

Лия бросила на Марка быстрый взгляд, и он подмигнул:

— В результате наших… исследований мы выяснили, что здание использовалось под школу примерно сто лет назад, это так?

— Да, все верно. Местная благотворительная школа для детей бедняков. Когда благотворительная школа закрылась, здесь проводила уроки домоводства другая местная школа. Кажется, так.

— Но вы вряд ли знаете, что именно здесь преподавалось? И кто именно преподавал здесь в те дни, когда существовала благотворительная школа?

— Боюсь, этого я не знаю, — сказал Кевин и в самом деле немного испугался того, что не знает ответа. — Мне очень жаль. Я не знаю даже, откуда у вас подобные сведения. Сомневаюсь, что записи сохранились, если они вообще существовали… Должен признаться, я думал, вас больше интересует, каким образом построено здание.

— О да, интересует. Просто всегда приятно добавить к сухой истории немного живых красок, — вставил Марк, кашлянув. — Тогда читатели легче воспринимают книгу.

Они оказались в центре единственного помещения внутри часовни. Блеклый дневной свет лился сквозь готические стрельчатые окна, выходившие на восток, и отражался в ярких беленых стенах. Насыщенная белизна удивляла. Лия ожидала увидеть темное, сумрачное помещение, полное теней прошлого. Окна, выходившие на дорогу, были заколочены, так же как и маленькая боковая дверь, однако создавалось впечатление, что все они открыты, живы. Вслед за ними в часовню ворвался ветер и закружил по полу, взметая вокруг их ног пыль.

— Я люблю представлять себе эти окна в первозданном виде, с прекрасными мозаиками… — проговорил Кевин и выжидающе посмотрел на них.

— О да… Наверняка они и были такими… великолепными, — поспешно согласился Марк.

Внутри часовни тоже оказались пустые каменные ниши, но смотреть там было нечего. Ни украшений на стенах, ни надгробий.

— А теперь… э-э-э… Насколько я понимаю, это здание собственность города? Нет ли каких-нибудь планов по его реставрации? — проговорил Марк.

Но Лия уже не слушала разговор. Она с нескрываемым разочарованием осматривала пол. Пройдя в дальний конец часовни, она развернулась, залитая белым светом, и окинула взглядом пустое помещение. Неужели на этом месте стояла Эстер Кэннинг? «…Я знаю, чту у меня под ногами… — (Лия снова посмотрела на пол.) — Поэтому все лежит тут, под полом». Только это был не тот пол, по которому ходила Эстер Кэннинг. Не тот пол, под которым она могла бы что-то спрятать. Лия сделала глубокий вдох, преисполненная отчаяния. Пол был из свежих дубовых досок. Безупречно ровный, гладкий и надежный, безусловно современный.

— Когда поменяли полы? — спросила она, перебивая Кевина, который как раз рассказывал Марку о планах города по дальнейшему использованию здания.

— О… совсем недавно. Всего год назад. С этого, видите ли, пришлось начать, чтобы сюда можно было входить, первоочередное дело. Старые половицы были красивые, однако их совершенно уничтожили гниль и древоточцы. Они расшатались, были неровными. Как я понял, когда из них начали выдергивать гвозди, они просто рассыпались в прах. Мы даже не смогли использовать их для чего-нибудь другого. Они распались, — пояснил Кевин.

Марк теперь тоже смотрел вниз, водя ботинком вдоль стыка досок и хмурясь.

— А под полом ничего не нашли? — спросила Лия. Кевин озадаченно поглядел на нее. — Ну, знаете, в подобного рода строениях часто случаются… археологические находки, даже при таких простых работах, как вскрытие полов. Какие-то предметы, забытые первыми плотниками, что-то такое, что способно пролить свет на точное время постройки… такого рода вещи…

— Да, я понимаю. Наверное, еще и какие-нибудь жертвенные подношения, положенные из суеверия, да? — сказал Кевин. — Насколько я знаю, чаще всего встречаются детские башмаки.

— Именно. Так что же, было там что-нибудь?

— Боюсь, ничего. Во всяком случае, я не слышал. Конечно, я был здесь не все время, пока шли работы, но я не сомневаюсь, что рабочие рассказали бы мне, если бы что-то нашлось… — Кевин взглянул на ее удрученное лицо и нервно улыбнулся. — Простите, что разочаровал вас…

— О нет… просто подобного рода случайные находки — моя личная слабость, — пояснила Лия безжизненно.

— Вы не хотите сделать фотографии? Для вашей книги? — спросил Кевин.

— Спасибо, с огромным удовольствием, — сказал Марк.

Вскоре они снова вышли на холодный дневной свет. Кевин Нолл запер часовню и простился с ними. Лия с Марком медленно вернулись к стоянке, где остались их машины. До сих пор у Лии было манящее чувство, что она начала уже до чего-то докапываться, начала распутывать историю, стоявшую за письмами солдата, и мысль, что теперь движение снова застопорилось, была почти невыносима. Пока она катила шар, у нее была цель в жизни. Когда он остановился, снова стала очевидной бессмысленность, пустота собственного бытия. Тяжкое ощущение бесцельности; стрелка ее внутреннего компаса пьяно качалась из стороны в сторону. Если Эстер Кэннинг оказалась в таком же состоянии, если ее жизнь треснула под тяжестью опутавших ее проблем и она так и не смогла оправиться, то, наверное, это судьба, и, распутав клубок этих проблем, Лия сама сможет стать свободной. Она хотела предоставить Райану полный отчет, когда увидится с ним в следующий раз. Она хотела добиться успеха, назвать ему имя.

Как будто читая ее мысли, Марк заговорил:

— Жалко. Я думал, что здесь мы действительно что-нибудь найдем. Когда, кстати, у вас последний срок сдачи статьи?

— Никакого точного срока нет… Чем раньше, тем лучше. Я сейчас работаю для Комиссии по воинским захоронениям. Ее представитель приедет сюда, в Британию, дней через десять. Я пообещала встретиться с ним и передать все сведения, какие успею раздобыть. — Лия смотрела прямо перед собой, рассказывая все это, и изо всех сил старалась не выдать себя, отчего сильно смущалась, — ей казалось, что все ее мысли написаны у нее на лице. В смятении она почувствовала, как щеки заливает краска, заметила на себе взгляд Марка, который задумчиво ее разглядывал.

— С кем именно вы работаете? — эхом отозвался он, оставив вопрос висеть в воздухе.

Лия хмыкнула. От ветра и яркого солнца у нее заслезились глаза и потекло из носа. Она подумала: не сменить ли тему или просто промолчать? Однако ни то ни другое не казалось удачным выходом.

— Это мой бывший друг. Он позвонил несколько недель назад, впервые за сто лет. Он работал в Бельгии, неподалеку от Ипра, и они раскопали тело — тело погибшего солдата. А когда он прочитал письма Эстер, то связался со мной и предложил расследовать это дело.

— Ваш бывший?

— Именно: бывший. Моя подруга сердится на меня за то, что я поехала. Но меня заинтересовала сама история. Честное слово. Я была как в клетке с того момента… какое-то время. И получить тему для работы было… Это было ровно то, в чем я нуждалась, — ответила Лия чистую правду.

Они немного постояли у припаркованных машин. Марк хмурился, размышляя.

— Наверное, это похоже на утрату, какую чувствуют, когда умирает близкий человек. Расставание с давним другом. Проходишь те же стадии: потрясение, неприятие, гнев, депрессия, смирение…

— Разве? Не уверена. В конце концов, когда кто-то умирает, он не может снова ворваться в твою жизнь через полгода и нарушить правильное чередование этих стадий. — Она покачала головой.

— Верно. Мне кажется, с такими людьми лучше больше не встречаться, пока не пройдешь все до конца и не окажешься по другую сторону, — осторожно предположил он.

— Вы рассуждаете просто как Сэм. Это моя лучшая подруга, — сказала Лия. Она несколько мгновений созерцала суетливую Бат-роуд, глядя на автомобили, которые нетерпеливо проскакивали мимо. — Наверное, такова жизнь. — Лия пожала плечами. — Человек предполагает, и все такое.

— Простите. Это не мое дело. — Марк отвернулся и вынул из кармана куртки ключи от машины.

— Все в порядке, — отозвалась Лия и сменила тему: — Марк, насчет того, что сказал ваш отец… Как вам кажется, могло в доме викария произойти какое-то убийство?

Он удивленно поднял брови, в солнечном свете его серые глаза стали блеклыми, блестящими и жесткими, словно шлифованный гранит.

— Если и произошло, лично я никогда об этом не слышал.

— Но он же сказал, что это была главная семейная тайна.

— А еще он решил, что вы Мэнди Райс-Дэвис.

— Да, но вдруг убийство действительно было? Это трагическое событие, о котором Эстер как раз и могла писать, разве нет? Она постоянно говорит о чувстве вины, о преступлении, о том, что молчание делает ее соучастницей, ведь так? А как насчет находки в библиотеке?

— Да, конечно, событие трагическое. Однако с тем же успехом папа мог вспомнить какой-то эпизод из «Инспектора Морса».

— Мне так не кажется. Он выглядел… по-настоящему уверенным. Взволнованным, как был бы взволнован ребенок, подслушавший разговор старших о чем-то подобном.

— Ну и кого же, как вам кажется, убили?

— Понятия не имею. Однако собираюсь узнать.

— Может быть, нам немного прогуляться? Хочется подышать свежим воздухом.

Они двинулись по Бродвею на юг, через железнодорожный переезд у вокзала, затем по бечевнику вдоль канала. Мутная зеленая вода беззвучно струилась мимо, ровная, без ряби. На дорожке было полно велосипедистов, бегунов, собаководов и молодых мам. Лия и Марк, не сговариваясь, двинулись на восток, возвращаясь в Коулд-Эшхоулт. Солнце выбелило водянистое небо, залило пейзаж нежданным теплым светом, отчего воздух сделался душным от влаги. Лия стянула джемпер и завязала рукава на талии, но Марк развязал их и закинул джемпер себе на плечо.

— Вы испортите вещь. Рукава вытянутся, — произнес он рассеянно.

— Простите, — проговорила Лия, ошеломленная.

В городской черте у берега стояло несколько туристских моторных лодок, но уже скоро лодки остались у них за спиной, а они все шли, окруженные растительностью. К северу от канала раскинулись деревья, к югу — поля тощих коричневых стеблей, доходящих до плеч. Желтые сережки качались на ветру, а на конце каждой веточки красовалось по блестящей почке, навощенной, готовой вот-вот лопнуть. Конские каштаны собирались зацвести, они уже выпустили высокие свечки зеленых стеблей, белые цветки были пока закрыты в ожидании. Ветер несся на запад, морща водную гладь, отчего казалось, будто Лия и Марк движутся гораздо быстрее, чем на самом деле.

Отойдя от города примерно на милю, они повернули на юг через поле рядом с деревней, где река переходила в систему аккуратных рукотворных каналов, соединяющих озера в гравийных карьерах. Они наблюдали за водоплавающими птицами, щурясь от солнца, играющего в воде. Теперь вокруг них никого не было, никто не шумел.

— Странно, как подумаешь, сколько перемен произошло с тех пор, когда здесь жила ваша прабабушка. Не было этих озер. Шоссе А-четыре было просто дорогой на Лондон, по которой ездили в основном на лошадях, — сказала Лия. Она ощущала такую близость к этой женщине, когда читала письма. Едва ли не слышала ее голос. Но стоило оглядеться по сторонам, и Лия оказывалась отделенной от нее целой сотней лет, в совершенно другом мире. — И в Блюкоут-скул было много детей, там кипела жизнь. А сегодня она выглядит печально, вам не кажется? Стоит пустая, а мимо грохочут машины.

— Ну, как раз эту проблему и хочет решить совет. Учрежден благотворительный фонд, который собирает деньги, чтобы отстроить здание и использовать под общегородские нужды, — рассеянно проговорил Марк, выдергивая длинную травинку и выковыривая из колоска прошлогодние семена большим пальцем.

Высоко над их головами кружили два канюка, и их негромкие крики ветер на долю секунды доносил до земли, а затем уносил прочь.

— А фотографии Эстер остались? Или Альберта? У вас дома? — внезапно спросила Лия.

— Кажется, нет. Извините. Думаю, в детстве я что-то такое видел, однако… Они не попадались мне на глаза уже много лет. Возможно, отец избавился от них. Когда у него началась деменция, он совершал странные поступки. Но если хотите, можем поискать, — предложил он.

Лия закивала. Она уже заканчивала статью, хотя пустых мест в ней было больше, чем заполненных. Это будет большая статья, с фотографиями, с отрывками из писем. В ней все будет разложено по полочкам, все разъяснено. Особенно не задумываясь об этом, Лия чувствовала, что делает это для Эстер Кэннинг — для давно умершей незнакомой женщины.

— Как это началось? Его деменция? — спросила она мягко.

Марк глубоко и медленно вдохнул:

— Незаметно. Думаю, примерно в то время, когда я уехал в университет. Тогда он в последний раз был таким, каким я привык его видеть. И мама была еще жива, они были такие радостные. Никто из них и не думал, что я сдам экзамены на пятерки. — Он криво усмехнулся.

— Почему? Вы были в школе хулиганом?

— Нет, я был послушным. Просто у меня дислексия, а в школе, где я учился, не верили в такую болезнь.

— О-о-о, понимаю. Очень предусмотрительно с их стороны.

— Именно. Но вот цифры… С цифрами я ладил. Поэтому занялся математикой, потом инвестициями… Все вышло лучше, чем кто-либо мог предположить, и все были за меня рады. К тому времени когда я закончил университет, отец начал забывать слова. Договаривал фразу до половины и умолкал, пытаясь подобрать следующее слово. Слова-то были нетрудные. «Машина», или «потом», или «февраль». Маленькие случайные слова, которые ускользали от него. Первые года два мы вместе смеялись над этим, — проговорил он бесстрастно.

Лия не знала, что сказать.

— По крайней мере, — начала она с опаской, — по крайней мере, дом для престарелых, кажется, хороший. Иногда о них такое рассказывают… Но вы хотя бы смогли найти чистое, приятное место, где за ним ухаживают, — рискнула заметить она.

— Иногда я думаю, было бы лучше, если бы он умер, — проговорил Марк так же бесстрастно.

— Не говорите так, — нахмурилась Лия. — Вы не знаете, о чем он думает; очень может быть, что лично он всем доволен.

— Вы в самом деле так считаете? — спросил он, и голос его дрогнул.

— Да, считаю. Конечно, такое не назовешь счастьем, однако люди, страдающие деменцией, хотя бы не осознают своей болезни. Во всяком случае бульшую часть времени, — проговорила она мягко.

— Очень трудно назвать это счастьем, — печально возразил Марк. — Просто… каждый раз, когда я прихожу и вижу отца, меня затягивает в водоворот… тяжелых мыслей. Почему он? Почему так рано? Что он такого сделал, чтобы это заслужить?

— По-моему, это неверный подход. Если только вы не верите в карму. А лично я не верю, — твердо прибавила Лия. Марк медленно кивнул, на его лице была такая тоска, что сердце Лии вдруг заныло от сострадания, она быстро тронула его руку, погладив по пальцам. — Пойдемте. Давайте вернемся и поищем фотографии, — сказала она.

Они пришли в Тэтчем, к своим машинам, и поехали в старый дом викария, сварили кофе и принялись выискивать по всему дому старые фотографии. Лия вспомнила о коробках в комнатах на чердаке, однако за час стараний успела просмотреть лишь самую малость, когда из глаз и носа потекло ручьями. Лия оставила свои попытки и спустилась, джинсы у нее были в пыли, руки грязные. В библиотеке они без всякого стеснения исследовали многочисленные ящики большого письменного стола, однако безрезультатно.

— Ну, хоть что-то, — сказал Марк, слезая с опасной лестницы, которая ездила по рельсу вдоль стен, позволяя подобраться к самым верхним полкам.

— И что вы нашли?

— Ничего особенного, это Томас, мой дед. Здесь он снят в молодости. — Марк протянул ей пыльную фотографию в рассохшейся кожаной рамке, и Лия с живостью схватила ее.

— Значит, это сын Эстер. Тот, о ком она пишет в письмах, — сказала она, стирая со стекла пыль и внимательно рассматривая портрет. Серьезное овальное лицо, каштановые волосы, зачесанные со лба назад, глубокие карие глаза, тень улыбки. Кожа у него была совершенно гладкая, без морщин. — Очень красивый, — заметила она. — Как вы думаете, он похож на Эстер?

— Боюсь, об этом я могу только гадать, как и вы. Не помню, как выглядели на фотографиях мои прадед и прабабка, — ответил Марк, пожав плечами.

— Но это уже хоть что-то. Можно ли мне отсканировать эту фотографию? Было бы здорово включить ее в статью, тем более что Эстер в обоих письмах пишет о нем.

Страницы: «« ... 910111213141516 »»

Читать бесплатно другие книги:

Экстравагантный, умный, ироничный «Театральный роман»…...
Повесть известного писателя Бориса Штейна «Солнце на перекладине» – один из лучших образцов молодежн...
«Долго шла весна тайкомОт ветров и стужи,А сегодня – прямикомШлёпает по лужам…»...
«Когда мне было шесть лет, я не знал, что Земля имеет форму шара. Но Стёпка, хозяйский сын, у родите...
«Рано утром мать уходила со двора в поле на работу. А отца в семействе не было; отец давно ушел на г...
«Право, человек, уезжающий через пару дней в Аргентину, обладает некоторыми преимуществами перед дру...