Незримое, или Тайная жизнь Кэт Морли Уэбб Кэтрин

— Доброе утро, миссис Кэннинг. Прошу прощения за беспокойство. Боюсь, я с плохими известиями, очень плохими. Ваш муж дома? Мне хотелось бы с ним поговорить, — выпаливает на едином дыхании молодой полицейский.

— Я не… Возможно, он в кабинете, однако он часто уходит в это время… нужно посмотреть. — Она умолкает, стискивая руки перед грудью с такой силой, что сводит мышцы. — Но что за известия? Прошу вас, скажите.

Констебль Пирс переступает с левой ноги на правую, в его глазах неуверенность.

— Я предпочел бы сначала поговорить с вашим мужем, миссис Кэннинг. То, что я скажу, неподходящая вещь для…

— Молодой человек, если вы что-то знаете о ком-то из членов нашей семьи, прошу вас, немедленно говорите! — перебивает его Эстер, и сердце у нее так колотится, что ей не по себе.

Полицейский краснеет еще гуще, на лице написана неохота.

— Речь о вашей горничной, миссис Кэннинг, Кэтрин Морли. Боюсь, сегодня утром ее обнаружили мертвой. Боюсь, ее убили, — произносит он, не в силах сдержать дрожь в голосе.

— Что?! — шепотом спрашивает Эстер.

На секунду все вокруг зависает, все замирает. Время, кажется, замедляется, и пауза между «тик» и «так» часов в коридоре кажется ужасно долгой, и воздух выходит из груди Эстер, и его уже не вдохнуть. Она хлопает глазами и говорит:

— Нет, вы ошибаетесь. — Но не договорив, поворачивается, возвращается к лестнице и поднимается по ступенькам.

— Миссис Кэннинг? — неуверенно окликает ее констебль Пирс, все еще топчась на пороге, однако Эстер не обращает на него внимания.

Она переходит на бег, поднимается на чердак, бежит по коридору к двери Кэт. Рывком распахивает ее, представляя, как девушка стоит там, облокотившись на подоконник, и глядит на восходящее солнце. Она так отчетливо видела эту картину: короткие темные волосы спускаются треугольником на хрупкую шею, — что была по-настоящему потрясена, когда не нашла там Кэт. Кровать аккуратно заправлена, все вещи девушки исчезли. Эстер отчаянно обшаривает комнату взглядом, холодея от страха, и тут ее глаза натыкаются на маленький белый конверт на умывальнике. Она слышит, как Софи Белл внизу принимается выть. Софи, которая всегда знает все обо всех.

Странная тишина окутывает Эстер, хотя дом наполнен звуками: полисмен топает, уводя Софи Белл обратно в кухню и пытаясь получить от нее показания, а она некрасиво, громогласно рыдает. «А казалось, будто она терпеть не может Кэт», — рассеянно думает Эстер. Она берет конверт, адресованный ей, и осторожно открывает. Почерк Кэт, которого она никогда не видела раньше, изящный, с наклоном. Гораздо изящнее, чем должен быть у горничной. Гораздо изящнее, чем у самой Эстер. Слова ровно бегут по бумаге, и Эстер смотрит на каждое из них по очереди, пока не осознает, что их смысл до нее не доходит. Она кладет письмо в карман и спускается обратно на одеревеневших ногах, таких жестких и непослушных, что она то и дело спотыкается.

Дверь в библиотеку все еще закрыта. Если Альберт и там, то так и не удосужился узнать, что вызвало переполох в доме. Снаружи слышится шум небольшой повозки, запряженной парой лошадей, она проезжает по дороге между живыми изгородями и останавливается напротив дома викария. Снова слышатся шаги, снова стук в дверь. Эстер не обращает внимания. Она стоит перед дверью библиотеки совсем близко, перед глазами лишь зернистая поверхность древесины. Она дышит часто и неглубоко, — кажется, ей не хватает кислорода. Она поднимает руку, чтобы постучать, но замирает, не в силах этого сделать. Она почему-то знает, что в этом нет смысла. Там ли Альберт или нет, стучать нет смысла. Дрожа, хотя воздух теплый, она поворачивает ручку и делает шаг через порог.

В библиотеке темно, тяжелые бархатные шторы плотно задернуты. Мгновение Эстер выжидает на пороге, позволяя глазам привыкнуть к полумраку. Когда в коридоре за спиной слышатся шаги, она быстро входит в библиотеку и осторожно закрывает дверь, чтобы ее не заметили. Воздух в комнате тяжкий и удушливый, как будто ее не проветривали много недель. У письменного стола темнеет какой-то силуэт, и сердце у Эстер сжимается, пока она не понимает, что это просто пальто Альберта, переброшенное через спинку стула. «Я что, уже боюсь собственного мужа?» — спрашивает она себя. Душа ее трепещет, словно пламя свечи на холодном сквозняке. На столе лежит фотокамера «Френа», которая так восхитила ее при первом появлении Робина, дневник Альберта, не закрытый и не перевязанный, как он оставляет его обычно, но с пером, заложенным между страницами, как будто он встал и вышел в разгар своих занятий. В комнате никого, и Эстер немного успокаивается. Она идет, собираясь открыть шторы и окно, разогнать затхлый воздух, колючий от пыли, зараженный тайнами, мрачными фантазиями Альберта. Не успевает она сделать и трех шагов, как нога ударяется обо что-то тяжелое и она спотыкается, подворачивает лодыжку, пытаясь удержать равновесие. Она тянется к этому предмету. Кожаная сумка Робина Дюррана. Нахмурившись, Эстер поднимает ее, кожаный ремень как будто пропитан чем-то влажным и липким. Она никогда еще не видела, чтобы Робин уходил без этой сумки. Эстер относит ее к окну, чтобы рассмотреть на свету, но когда она отдергивает занавески и щурится, то в ужасе роняет сумку. На ее руках, трогавших кожаный ремень, остались алые пятна. Пятна с безошибочно узнаваемым железистым запахом крови. Эстер давится, в животе все переворачивается от страха. Она долго стоит и почти не дышит, объятая леденящим ужасом.

Глава тринадцатая

2011 год

Лия, сгоравшая от нетерпения, ждала, когда телефон соединит ее с нужным номером. Она сидела перед библиотекой, освещенная лучами бледно-ванильного солнца, пока Марк читал газетные репортажи об убийстве Кэтрин Морли. Холод и сырость деревянной скамейки ощущались и сквозь джинсы, зато небо над головой было ярко-голубым. Час пик закончился, уличное движение стало менее интенсивным, и парк за каналом казался намного зеленее, чем был пару дней назад. Наконец-то в телефоне послышался треск и щелчок, трубку сняли.

— Контора Криса Варда, — прохрипел мужской голос.

— Здравствуйте, — растерянно проговорила Лия. Ну и голосок! — Простите за беспокойство. Мне посоветовал к вам обратиться Кевин Нолл, смотритель Блюкоут-скул в Тэтчеме. Насколько я поняла, вы в прошлом году проводили там реставрационные работы?

— Да, все верно, — сказал собеседник и закашлялся. Лия поморщилась, немного отодвинув телефон от уха, пока приступ кашля не прошел. Она слышала, как он сипит, силясь отдышаться. — Боюсь, на этой неделе я не смогу привезти сметы. Я зверски простужен, — проговорил он.

— Да, слышу. Голос у вас ужасный. — (Собеседник хмыкнул.) — Но сметы мне не нужны. Я пишу статью о Блюкоут-скул, и мне хотелось бы просто задать вам пару коротких вопросов по поводу реставрационных работ, которые вы проводили.

— Какого рода вопросы?

Ей показалось или в его голосе послышалась легкая настороженность?

— Во-первых, по поводу состояния здания на начало работ, по поводу оригинальных стройматериалов, которые вам пришлось заменить…

— Вот об этом лучше спросить у смотрителя здания и в комитете. У них хранятся все отчеты по исследованию и все прочее, — прервал ее Крис Вард.

— А вы ничего не нашли во время работ? Скажем, под штукатуркой… или под половицами? — настаивала Лия.

На том конце повисло испуганное молчание. Молчание, в котором явно чувствовалось изумление и — совершенно точно — страх.

— Нашел? Нет-нет. Мы ничего там не нашли, если не считать дохлых крыс и пыли. Жаль, что не смог быть вам полезен, — сказал он, судя по тону, завершая разговор.

Она представила себе, как он кладет трубку на рычаг.

— Подождите, вы уверены? Совсем ничего? Иногда первые строители подобных зданий оставляют небольшие сувениры, бывают монеты, закатившиеся в щель между половицами… Ничего такого не находили?

— Ничего. Мне пора, проклятое горло болит. Простите, что ничем не смог помочь. Всего хорошего.

Он отключился, и Лия коротко улыбнулась в замолчавшую трубку. Она пошла в библиотеку, чтобы найти Марка, который до сих пор сидел, завороженный, за окуляром для чтения микропленок.

— Куда вы ходили? — спросил он тихо.

— У меня возникла одна мысль, Кевин Нолл дал мне номер телефона строителя, и я ему позвонила.

— Какого строителя? Реставратора Блюкоут-скул? И вы с ним говорили?

— Да. Он сказал, что ничего не нашел. — Она улыбнулась напряженной, взволнованной улыбкой.

— Так чему же вы радуетесь? — спросил он, поглядев на нее.

— Тому, что он лжет, — объявила Лия.

Адрес конторы Криса Варда, как и ожидала Лия, оказался адресом жилого дома где-то между Ньюбери и Тэтчемом. Современный кирпичный дом, большой и солидный, с огромным количеством ярких пластмассовых игрушек, разбросанных перед воротами. Лужайка, несмотря на раннюю весну, была в идеальном состоянии.

— Но он вряд ли окажется дома в разгар рабочего дня, — заметил Марк, когда Лия остановила машину и они вышли.

— Он дома. Простужен как собака, судя по голосу.

— Отлично. Значит, воспользуемся слабостью противника, — проговорил Марк, усмехнувшись. Лия покосилась на него, и он успокаивающе замахал руками. — Просто… успокойтесь. Сегодня вы с утра похожи на боевой корабль.

— Я успокоюсь. Честно, успокоюсь. Буду сама любезность. — Лия замедлила решительный шаг и сделала глубокий вдох. — И это говорит человек, который при первой же встрече послал меня подальше, — прибавила она.

Марк дружелюбно улыбнулся и пожал плечами.

Крис Вард лишь немного приоткрыл дверь и, морщась и щурясь, высунул физиономию, поросшую седой щетиной стального оттенка.

— Не подходите близко, я заразный. Чем могу быть полезен?

— Мистер Вард? Я Лия Хиксон, мы недавно беседовали по телефону. По поводу Блюкоут-скул, — представилась она. — А это мой коллега Марк Кэннинг.

— Кэннинг? — отозвался отрывистым эхом строитель, не успев сдержаться.

— Вам знакома эта фамилия? — Лия вопросительно подняла брови. Дверь дрогнула, как будто Крис Вард собирался захлопнуть ее. Лия протянула руку, чтобы не дать ему этого сделать. — Прошу вас! Мистер Вард, мы не собираемся доставлять неприятности кому-либо. Мы не станем ссылаться на вас как на источник информации… но нам бы хотелось увидеть то, что вы нашли под полом…

— Ничего я не находил под этим чертовым полом!

— А я уверена, что нашли. Мы просто хотим посмотреть. Клянусь, мы не станем ничего у вас отнимать… — (Строитель смотрел на них с минуту, сосредоточенно жуя губу.) — Это очень и очень важно, — прибавила Лия.

Тот кивнул, открыл дверь пошире и вышел к ним.

— Я все держу в гараже, — пробормотал он.

— Все? — переспросил Марк.

— Мою коллекцию, — проговорил строитель смущенно.

Металлическая гаражная дверь открылась с пронзительным скрежетом, и в стоявшем там полумраке Лия увидела вдоль одной стены широкие стеллажи. Полки были заставлены, и, когда Крис Вард нажал на кнопку выключателя, она увидела престранное собрание вещей — начиная от грязных ботинок и стеклянных бутылок и заканчивая ржавыми гильзами. Каска времен Второй мировой соседствовала с фарфоровой куклой, у которой была отбита одна щека. Некоторые предметы хранились в аквариумах — импровизированных стеклянных витринах. У всех были ярлыки — отпечатанные на машинке аккуратные белые карточки. В воздухе пахло отработанным маслом и землей.

— Что это такое? — спросил Марк, медленно проходя вдоль полок.

— Моя коллекция. Я… можно сказать, археолог-любитель. С металлоискателем тоже работаю, иначе никак не нашел бы всего этого. Средневековые и римские монеты, — с гордостью сообщил Крис Вард, указывая на один из аквариумов, где на куске белой ткани были любовно разложены семь или восемь маленьких монеток. — Ну и разумеется, поскольку я занимаюсь реставрационными работами, то немало вещей нахожу в тех домах, где работаю, — прибавил он уже с некоторой неловкостью.

— Вы сообщаете владельцам о своих находках? — сурово спросила Лия.

Крис Вард поджал губы и отвернулся.

— Вначале сообщал. Но когда я сообщал, они никогда не…

— Не позволяли вам оставлять вещи себе? Вы же понимаете, мистер Вард, что это можно рассматривать как воровство.

Марк бросил на нее осуждающий взгляд.

— Большое спасибо за то, что показали нам коллекцию, — проговорил он многозначительно.

Лия уставилась на аквариум с многочисленными детскими туфельками, многие из которых были совсем примитивными, просто полоска кожи с коротким шнурком, чтобы привязать к ноге.

— Могу поспорить, что это из-под дерновых крыш. Так? — спросила она. Строитель с неохотой кивнул. — Но вы же знаете, что забирать их оттуда — к несчастью.

Хозяин неловко потоптался на месте.

— Вот то, за чем вы пришли. Я нашел под полом в восточном крыле. Доски так расшатались, что поднять их мог бы любой, для этого даже не требовались инструменты. Только никто не поднял. Никто.

— Или же тот, кто поднял, не забрал того, что нашел, — вставила Лия.

— Послушайте, юная леди, большинство других строителей просто выгребли бы все вместе с прочим мусором и отправили на свалку, даже не задумавшись, ясно вам? А я сохраняю эти старые вещи! Берегу их!

— Лия, помолчите и просмотрите то, что нашел этот человек, хорошо? — предложил Марк.

Находкой оказалась большая кожаная сумка с длинным ремнем через плечо. Размером примерно восемнадцать дюймов на двенадцать, похожая на здоровенный школьный ранец, потемневшая от старости и жесткая, как доска. Металлические пряжки проржавели и покрылись пятнами. Лия, хмурясь, провела по сумке рукой. Ее рука сейчас лежала там же, где лежала когда-то и рука Эстер Кэннинг. Лия задумалась, пытаясь представить себе жену викария, которая в отчаянии прячет сумку. Прячет и уже больше никогда не возвращается за ней, но никогда и не забывает.

— Я все оставил внутри, как и было. Всегда стараюсь сохранять вещи в том виде, в каком обнаружил. Откройте. Ну же! — поторопил Крис Вард, которого явно и теперь волновала его находка.

Лия осторожно подняла крышку сумки и поняла, что до сих пор стояла затаив дыхание, в предвкушении и почтительном ожидании. Она осторожно вынула из сумки четыре предмета, а под конец — стопку бумаги, такой грязной и ломкой, что не было никакой надежды прочитать то, что на ней написано. Лия внимательно все осмотрела, и вдруг ее пронзило неожиданное чувство узнавания. Они втроем с минуту стояли молча, и в голове Лии кружили вопросы и ответы.

— Я… я прочел дневник, — с некоторым сомнением признался Крис Вард. — Потому мне и знакома фамилия Кэннинг. Но там не написано, что это за вещи. И для чего они.

— Я точно знаю, что это за вещи. И для чего, — проговорила Лия негромко.

1911 год

Эстер сжимает руки в кулаки, чтобы скрыть кровяные пятна. Она не в силах взглянуть на них, не в силах ощущать их на своей коже, однако в комнате нет ничего, чтобы вытереть руки, ничего такого, на чем не осталось бы предательских следов. Она стоит столбом и пытается думать, пытается восстановить дыхание. Она думает и думает, но не находит ответов. Тех ответов, которые имели бы смысл. В коридоре за дверью полицейский. Другой, постарше. Он то и дело зовет ее громким осипшим голосом. Чувствуя дурноту, Эстер быстро выходит в коридор. Закрывает за собой дверь библиотеки.

— А, миссис Кэннинг! Простите, что без приглашения. Дверь открыта, а я так и не дождался никого из прислуги… — произносит он, потом до него, видимо, доходит смысл сказанных слов, и он слегка краснеет. Эстер чувствует, как слезы, горячие и неудержимые, наворачиваются на глаза. — Прошу прощения, — снова бормочет полицейский.

— Боюсь, викария нет дома. — Голос у Эстер тонкий и едва слышный. — И мистера Робина, нашего гостя, тоже нет. В это время они часто гуляют по лугам в сторону Тэтчема, занимаются своими…

— О, местонахождение Робина Дюррана нам точно известно, не беспокойтесь. Он под стражей, его охраняют три человека.

— Что вы имеете в виду? Почему он под стражей?

— Может быть, вам лучше сесть, миссис Кэннинг? Я вижу, последние события потрясли всех в вашем доме…

Снизу доносятся очередные жалобные рыдания Софи Белл.

— Я не хочу садиться! Почему Робина Дюррана охраняет полиция?

— Дело в том, миссис Кэннинг, что убийство совершил Робин Дюрран. После этого его видели два человека, когда он пытался спустить тело девушки в канал. Он даже не пытался бежать и был весь в ее крови. А теперь он хранит молчание, не сказал никому ни слова, даже не пытается отрицать свою вину. Самый верный признак того, что он виноват. Это я знаю по опыту. Ужасное дело, по-настоящему ужасное.

Полицейский качает головой. В ушах у Эстер шум. Боковым зрением она видит серые тени.

— Должно быть, тут какая-то ошибка, — шепчет она, прислоняясь к стене, чтобы не упасть.

— Позвольте помочь вам, мадам. Присядьте. Я попрошу кого-нибудь принести вам воды…

— Нет, не беспокойте Софи. Она слишком расстроена, — произносит Эстер, но так тихо, что полицейский, кажется, не слышит ее.

— Констебль Пирс! Пожалуйста, принесите воды миссис Кэннинг! — оглушительно кричит он вниз, и его голос проносится в сознании Эстер штормовыми волнами. — Миссис Кэннинг, не подскажете ли, где найти викария? Нам очень нужно с ним поговорить.

Полицейский наклоняется над Эстер, отчего у нее кружится голова. Она не знает, что ответить.

— В церкви. Посмотрите в церкви, — произносит она в итоге.

— Ну конечно. Как же я сам не догадался!

Он уходит.

Эстер не знает, сколько она уже сидит на жестком деревянном стуле перед стаканом воды, к которому так и не прикоснулась. Горло пересохло настолько, что ей больно глотать, однако Эстер не смеет разжать руку, чтобы коснуться стакана. Тогда она снова увидит, в чем у нее рука. В панике она смотрит на стену, к которой дотрагивалась недавно, но краска чистая. Кровь успела подсохнуть. Она пристально смотрит на поверхность воды в стакане, такую прозрачную и чистую, сверкающую в дневном свете, который льется из парадной двери, до сих пор открытой, позабытой всеми, время от времени поскрипывающей на ветру. Внимание Эстер притягивает дверь библиотеки в конце коридора. Дверь нагоняет страх: темная, безмолвная, наблюдающая. Эстер так и подмывает вскочить, выбежать на солнечный свет и никогда больше не возвращаться. «Он был весь в ее крови…» Слова эхом звучат в голове. «О Кэт!» Эстер со стоном поднимается и стремительным шагом входит в дверь библиотеки, пока решимость ее не покинула. При свете, который проникает в щель между занавесками, она осматривает пол. Находит бинокль Альберта, спешно засунутый в футляр, который не закрыт. Внимательно осматривает бинокль, видит на нем что-то темное и блестящее. Осторожно, трясущимися руками она вынимает бинокль и поворачивает к свету. Линзы разбиты, осколки стекла прилипли к металлу, склеенные какой-то запекшейся массой. Стекло и короткие черные волоски. Эстер смотрит на них с ужасом. Что-то выпадает из одного окуляра, падает на ковер с негромким стуком. Эстер завороженно наклоняется и поднимает предмет. На ощупь он твердый, одновременно гладкий и угловатый, как осколок камня, и весь в крови. Эстер хмурится, катает его в пальцах, чтобы немного отчистить. Снова всматривается и тут понимает, что это такое. Зуб. Человеческий зуб с острым сколом наверху. Эстер вскрикивает. Она роняет бинокль, и он падает с грохотом, от которого содрогается пол.

Эстер прерывисто дышит, быстро и неровно. Она ждет, что полиция войдет и обнаружит ее, ворвется в библиотеку в поисках того, кто кричал, спросит, что здесь упало, и все увидят, что она в крови и взгляд у нее безумный. В отчаянии она снова помышляет о бегстве: выбраться из окна и бежать прочь с той быстротой, на какую только способны ослабевшие ноги, но она понятия не имеет, куда бежать. Зато знает, что если сдвинется с места, то потеряет сознание. Проходят долгие минуты, прежде чем Эстер немного успокаивается, спустя какое-то время она понимает, что ее крика никто не слышал. Ничьи шаги не приближаются к библиотеке. Она закрывает глаза и так и стоит, пока не проходит боль в груди и не проясняется голова. Присев на корточки, Эстер откидывает крышку сумки Робина и достает оттуда светлый парик с серебристыми волосами, прозрачное белое платье. Все в крови и разорванное. Она немедленно узнает эти вещи, потому что не раз рассматривала фотографии Робина. И тут наконец Эстер понимает, что элементалем была Кэт. О боже, боже, боже… Эстер не знает, произнесла ли эти слова вслух или же только мысленно вознесла кроткую и отчаянную молитву. Если Робин арестован, пойман с телом Кэт и отправлен в участок сразу после убийства, тогда принести все это обратно в дом мог только один-единственный человек, который вымыл окровавленные руки в кухонной раковине и бросил там окровавленное полотенце. «Мой дорогой Берти, что же здесь произошло?»

У Эстер в голове ни единой мысли, кроме одной: защитить Альберта. Она осторожно убирает платье обратно в сумку Робина, кладет поверх пачки писем, которые быстро покрываются пятнами и становятся нечитаемыми. Ткань платья такая тонкая и мягкая на ощупь. Парик скользкий, живой. Эстер вздрагивает, к горлу подступает легкая тошнота, как будто это действительно волосы Кэт, как будто это часть мертвого тела девушки. Она стискивает зубы, с усилием держа себя в руках. Затем кладет в сумку бинокль, теперь уже заливаясь слезами, чувствуя исходящий от футляра запах запекшейся крови. Назойливый, острый запах мясной лавки. Подняв голову, она замечает дневник Альберта, где он писал совсем недавно и потом оставил на столе. Эстер не раскрывает его, не читает записей. Она не желает ничего знать, ничего больше знать. Она хотела бы знать меньше, гораздо меньше. Последним она кладет в сумку дневник, застегивает пряжки и запихивает в нишу под столом, подальше от взглядов, туда, где его никто не увидит, если не станут искать специально. Все это она проделывает, не испачкав платья, зато руки у нее красно-коричневые. «Кровь Кэт. Кэт умерла». В животе у Эстер все переворачивается. Она с трудом выходит из библиотеки, закрывает дверь и едва успевает дойти до уборной, где ее рвет.

Позже она спускается в кухню к Софи Белл. Экономка безутешна, сидит, расползшаяся за столом, а чайные листья в заварочном чайнике превратились в горькое месиво, и мухи безнаказанно устроились на кромке молочного кувшина.

— За что кому-то ее убивать? Зачем кто-то сделал такое с нашей Кэт? Такая малышка, от нее никому не было вреда… — бормочет она снова и снова, кажется почти не замечая Эстер, которая некоторое время стоит у нее за плечом, смущенная и молчаливая.

Когда она разворачивается, чтобы уйти, то замечает в углу ведро с водой, где отмокает заляпанное полотенце. Желудок сводит судорогой, отчего в горле снова стоит вкус желчи. Не раздумывая, она опускается на колени, отжимает полотенце и швыряет в топку. Железная дверца с грохотом закрывается, и Эстер поднимается, боясь снова поворачиваться к миссис Белл. Однако Софи по-прежнему смотрит перед собой, ничего не замечая. Эстер снова и снова моет руки, однако, как и леди Макбет, знает, что пятна останутся. Потом еще много дней она ощущает запах крови.

Собственные собаки-ищейки главного констебля, Панчер и Ходд, вскоре отыскали место убийства. На речном берегу, где трава была притоптана, а отцветшие летние цветы роняли пушинки с семенами на пятно запекшейся крови; над ним кружили мухи и садились, чтобы попировать. Здесь же стояла сумка Кэт со всеми ее небогатыми пожитками и рабочим платьем, край которого торчал сбоку. Все это Эстер узнаёт во время досудебного разбирательства, которое ведет в здании приходского совета Тэтчема коронер из Западного Беркшира мистер Джеймс Ангус Седжкрофт. Миссис Белл сидит рядом с Эстер, лицо ее горит ненавистью, сверкающие глаза то и дело обращаются на Робина Дюррана. Орудие убийства не найдено, однако на берегу лежит множество больших и острых камней, и предположительно один из них был использован, с тем чтобы разбить девушке голову, а потом выброшен в воду. Только профессор Палмер, специальный медицинский советник из Министерства внутренних дел, направленный Скотленд-Ярдом, чтобы изучить тело и оказать помощь суперинтенданту Хольту, остался неудовлетворен этим объяснением. Он особенно отмечает жестокость удара, направленного девушке прямо в лицо, будто кто-то хотел буквально изничтожить ее образ. Профессор нашел фрагменты стекла в некоторых из глубоких ран Кэт Морли, и их наличие ничем не объяснено. Когда Эстер слышит эти слова, у нее леденеет кровь. Она вспоминает о разбитом бинокле, и эта мысль уже не отпускает ее. Бинокль Альберта. Тот самый, без которого он никогда не выходил.

В тот же вечер Эстер забирает из библиотеки кожаную сумку и относит ее в Блюкоут-скул. Она не может придумать другого, более безопасного места, где никто не станет искать. У профессора Палмера проницательный взгляд и озадаченное лицо, на котором написано подозрение, и, когда он приходил в дом викария, чтобы допросить всех обитателей, она заметила, как его проницательный взгляд обшаривает все углы комнаты. Высматривает, высматривает. Когда она говорила с ним, ложь в ее словах так и звенела, даже когда она говорила правду. Потому что она полна лжи, полна обмана. Она чувствовала, как ложь сочится из каждой поры. Сумку нельзя оставлять в доме, и она слишком велика, чтобы затолкнуть ее в топку, как полотенце. Тем более что бинокль не сгорит. Огнем его не уничтожить. К тому же Эстер чувствует, что не следует все уничтожать. На всякий случай… на случай, если возникнет непредвиденная ситуация — что-то такое, о чем она не думает, потому что мысли у нее спутанные и сбивчивые, — и в содержимом сумки появится нужда. Блюкоут-скул никогда не запирается, и, когда она выходит на свое обычное место перед классом, расшатанные половицы пружинят и двигаются под ногами; она опускается на колени, отдирает доски ногтями, всхлипнув от облегчения при виде открывшегося ей тайника.

Досудебное разбирательство длится три дня, и все это время Робин Дюрран хранит молчание. Джордж обращается к коронеру и к суду, рассказывает, как Кэт собиралась уехать с ним, как она любила его, и по какой бы причине она ни оказалась тем утром на лугу, но уж точно не ради любовного свидания с Робином Дюрраном, как предполагает полиция. В этом он твердо уверен и стоит на своем, но одна только Эстер знает, что он прав и нисколько не ослеплен любовью. Она внимательно смотрит на него; когда он стоит и плачет, не смущаясь своих слез и не в силах сдержать их, Эстер чувствует, как у нее разрывается сердце. Слова так и просятся на язык, однако она не произносит их. «Я знаю, зачем она была там! Я знаю, что делал Робин Дюрран!» Но она не может заговорить. Не может рассказать правду. Так же верно, как если бы на него наложили заклятие, ее язык молча и неподвижно лежит за зубами. Язык ее оцепенел и помертвел, как и она сама. Ухажер Кэт кажется ей красивым. Сильным и прямодушным. Он говорит о Кэт с такой страстной любовью, что Эстер ощущает укол совершенно неуместной зависти. Как же, наверное, было радостно планировать побег с таким человеком, как Джордж Хобсон. Хотя планы Кэт рухнули. Их нарушили чудовищно и безвозвратно. «Наверное, она в ярости», — думает Эстер. Она закрывает глаза, захваченная этой мыслью. Где бы ни была сейчас Кэт, она должна быть в ярости.

Когда начинают поносить Кэт, слова требует миссис Белл и вступается за девушку. Она тоже отрицает, что Кэт могла увлечься Робином Дюрраном, и намекает, что теософ, должно быть, каким-то образом вынудил ее покинуть комнату, нашел способ отпереть дверь и заставил девушку отправиться на берег, потому что миссис Белл лично заперла дверь накануне вечером. Когда она не может дать этому разумного объяснения, судьи переглядываются, делают заметки, предполагают, что экономка чувствует себя виноватой, поскольку забыла запереть дверь, и вот теперь пытается скрыть свою ошибку. Эстер слышит все это и хранит молчание. Она думает об отмычке, которую сама дала Кэт, и хранит молчание. Она замирает, и глаза у нее не мигают на протяжении многих и многих минут, пока их не начинает жечь.

К свидетельской кафедре выходит Барретт Андерс, молочник, и говорит, что как раз ехал на своей телеге, свернув с Лондон-роуд на дорожку между изгородями, чтобы доставить молоко в деревню, и, подъезжая к мосту, увидел, как Робин Дюрран идет через луг к каналу с девушкой на руках, а та вся в крови; это он сбил убийцу с ног, а Джордж Хобсон, который в это время проходил по бечевнику, прыгнул в воду, чтобы вытащить девушку, хотя она явно уже была мертва и помочь ей было нельзя. Эстер старается отгородиться от этого, от невыносимой боли, которую, должно быть, ощутил Джордж Хобсон, увидев Кэт в воде, когда вокруг ее черных волос расплывалось красное пятно, а хрупкие руки тянулись вниз. Кэт с разбитым острым личиком. Эти мысли ранят Эстер, как удары хлыста.

— Я опоздал на какие-то минуты, я мог бы ее спасти, — стонет Джордж, лицо его пусто, искажено горем. — На какие-то минуты.

Робина Дюррана обвиняют в умышленном убийстве и передают дело на рассмотрение выездного суда присяжных Беркшира. Он никак не реагирует на вердикт. Он вообще ни на что не реагирует.

В воскресенье, после смерти Кэт, преподобный Альберт Кэннинг, как обычно, произносит проповедь в битком набитой церкви, гудящей от сдержанного волнения, недозволенного, непочтительного волнения, которое паства не может не ощущать, но не может скрыть. Все пришли посмотреть на Кэннингов, которые все лето привечали убийцу, которые проворонили свою горничную, которые оказались в центре самого грандиозного скандала, когда-либо случавшегося в их приходе. Эстер сидит в переднем ряду, как и всегда, прямая; спина окаменела, кожа горит. Приглушенный гул вокруг нарастает, жжет сзади шею, поднимается, угрожая накрыть с головой. Альберт не упоминает Кэт в проповеди. Эстер в смятении ждет его слов, а он не упоминает. Он повторяет проповедь трех— или четырехнедельной давности на тему материального богатства, глядя в дальний конец церкви, как будто мысли его за миллион миль отсюда; слова падают как дрова. Твердые, сухие, мертвые. Как будто он больше не верит ни в одно из них. Дома он сидит в гостиной, ни разу не спросив, где его дневник, где кожаная сумка или бинокль. Он ни разу не упоминает об этом, и Эстер тоже. Ее Альберта больше нет, вместо него в доме живет вялый, холодный человек — тень человека, — и он почти не разговаривает, почти не ест, только выходит по церковным делам; она его не знает — это пузырь, лжец. Эстер наблюдает за ним, полная страха. Она боится его, боится того, что сделала, чтобы его спасти — подменыша, оставленного эльфами, чужака. И возможно, возможно, он и есть настоящий убийца.

Среда, 15 октября 1911 года

Уважаемый сэр!

Почему Вы не отвечаете на мои письма? Я не знаю, с кем еще мне поговорить, а мне нужно высказаться, иначе сойду с ума. Обычно я все писала сестре, между нами не было тайн, однако теперь я знаю нечто такое, о чем не могу писать даже ей, потому пишу Вам. Почему Вы молчите? Если я не ошиблась, то почему же Вы храните молчание? Кажется, я догадываюсь о причине. Чтобы сохранить Вашу тайну — тайну элементалей и фотографий, которые Вы опубликовали. Чтобы сохранить за собой ту нишу в истории, которую Вы создали для себя, не важно, какой ценой. В каком скорбном мире мы живем, если дурная слава лжеца страшнее славы убийцы. Неужели Вы действительно думаете, что выбрали меньший грех из двух, чтобы понести наказание?

Я нашла Вашу сумку, которая была возвращена в дом. Я нашла все, что в ней было, и еще бинокль Альберта. Я знаю Вашу тайну. Тайну, ради которой Вы готовы идти в тюрьму. Но готовы ли Вы умереть за нее? Ведь Вас могут повесить! И какая будет польза от Вашей репутации теософа, когда Вы лишитесь имени человека? Неужели Ваше драгоценное Общество оставит Вас в своих рядах после того, как Вас признают убийцей? Сомневаюсь. Сомневаюсь. Так зачем же упорствовать в молчании? К чему это приведет? Приближается день суда. Времени осталось мало. Если Вас повесят, что тогда? Неужели этого Вы хотите, неужели думаете, что даже если ваша жизнь сейчас оборвется, то имя будет жить вечно? Что Вы навеки останетесь теософом, который добыл доказательства существования эльфов? Вот что я Вам на это скажу: они не стоят того. Уже и так нашлись люди, которые опровергают Ваши доказательства, а дальше их число будет только расти. Вас забудут, как и Вашу работу. Скажите правду, начните все сначала! Ваш отец скорее предпочтет, чтобы его сын оказался неудачливым теософом, даже мошенником, чем убийцей, в этом я убеждена.

В какой-то момент я поверила в Ваше благородство, поверила, что Вы пожертвовали собой ради Альберта. Однако это глупое предположение. С чего бы Вам так поступать? Все, что Вы делали, Вы делали лишь для себя, с того самого момента, как только появились в моем доме и перевернули все с ног на голову. Господи, зачем Вы вообще появились! Как бы я хотела, чтобы этого никогда не случилось, чтобы Кэт была жива, даже если бы и сбежала с Джорджем. Между прочим, знаете ли Вы, что она моя кузина? Она написала мне об этом в письме, которое я должна была найти после ее исчезновения. Наверное, еще недавно я не поверила бы в то, что мой дядя мог зачать ребенка с одной из служанок, а потом отправить этого ребенка ко мне в дом, не предупредив меня. Теперь же я понимаю, что мужчины способны сделать что угодно, если это отвечает их интересам. Они сделают что угодно.

Я уверена, что беременна. Симптомы становятся все более и более явными. Мне кажется, я должна сообщить Вам об этом, хотя и понятия не имею, нужна ли Вам эта новость. Произведет ли она на Вас хоть какое-то впечатление. Сама же я совершенно выбита из колеи смятением, радостью и сомнением. Да, радостью — неужели в этом доме еще может поселиться радость? Снова? Радость, смех или веселье. Все, что я хотела, — ребенок, и вот теперь я понимаю, насколько верна поговорка, что мы должны быть осторожны в своих желаниях. Альберт похож на призрака. От него леденеет весь дом. От него леденею я. От своего мужа. Я не говорила ему о ребенке. Как я могу? Хотя скоро он сам увидит. И что тогда? Меня тоже сотрут с лица земли? Это будет конец и для меня? Так не может продолжаться, мы не можем так продолжать. Что-то необходимо изменить. Правда должна выйти наружу. Я не могу нести эту ношу в одиночку, она слишком тяжела. Я чувствую, как ее тяжесть день за днем ломает меня. Я спрятала все вещи, какие нашла в то зловещее утро. Они остались, и они хранят свою историю. Правда ждет, чтобы Вы объявили ее, мистер Дюрран. Если Вы заговорите, я Вам помогу. Клянусь. Я расскажу всем о своей роли в этом деле, о роли Альберта, и я понесу положенное наказание. Возможно, ко мне проявят милосердие, узнав, что я действовала из страха и из любви к мужу. Возможно, не проявят. Но что тогда будет с ребенком? Что случится с ним? Я не знаю, как мне быть. Помогите мне.

Эстер Кэннинг

2011 год

Лия потратила неделю на чтение полицейских отчетов по делу Кэт Морли и на поиски газет, датированных последними месяцами 1911 года, где освещался суд над Робином Дюрраном. Она рассматривала его фотографию, которую печатали всякий раз, когда появлялись новости о нем: красиво изогнутая верхняя губа, которую она запомнила у мертвого солдата, найденного за много миль отсюда, в Бельгии. Ей становилось не по себе при мысли, что два этих лица, живое и мертвое, — лицо одного и того же человека. Его признали виновным в умышленном убийстве, было объявлено, что убийство произошло на почве страсти, поскольку у Кэт была скверная репутация, а кроме того, ее обнаружили в одной нижней рубашке. По этой же причине суд присяжных советовал проявить милосердие, и Дюррана приговорили не к повешению, а к пожизненному заключению. Только у одного человека, кажется, имелись сомнения по поводу этого дела, которое сочли совершенно простым. Представитель Министерства внутренних дел профессор Палмер отметил, что на рубашке Кэт не так много крови, как должно бы быть, если во время нападения и убийства она действительно была в одной рубашке; кроме того, если встреча носила любовный характер, хотя и сложилась неудачно, то, по его мнению, весьма странно, что она договорилась с другим своим любовником, Джорджем Хобсоном, бежать в то же самое утро. Кроме того, она аккуратно сняла платье и старательно сложила его. Так едва ли ведут себя люди, охваченные любовной страстью. Также на лице девушки сохранились осколки стекла, взявшиеся неизвестно откуда.

К делу было добавлено задним числом еще одно показание миссис Софи Белл, кухарки и экономки из дома викария. Миссис Белл сделала его через несколько недель после предварительного разбирательства и вскоре после суда над Робином Дюрраном, утверждая, что обнаружила в кухне дома викария окровавленное полотенце в утро убийства, но впоследствии полотенце исчезло. На вопрос, почему она не сообщила об этом раньше, экономка ответила, что в тот момент была в таком потрясении и расстройстве, что вспомнила о полотенце только недавно. Она также утверждала, что викарий с женой ведут себя очень странно, они сильно переменились со времени убийства, но при этом миссис Белл подчеркивала, что они всегда были хорошими и добрыми хозяевами и что происшедшие в них перемены вызваны исключительно потрясением. Имелась также служебная записка от профессора Палмера, где он предлагал включить эти показания в список остальных показаний, представленных в суде, а также провести еще одно расследование и допросить обитателей дома викария, однако к его рекомендациям не прислушались.

Читая заметки, Лия просто сгорала от волнения. Она знала, откуда взялось стекло в ранах Кэт, знала, что орудие убийства — бинокль Альберта Кэннинга. Знала, почему на рубашке Кэт было так мало крови: потому что в момент убийства та была одета в платье элементаля. Знала, почему викарий, из дневника которого следовало, что этот человек стремительно утрачивал связь с реальностью, обрушил свой гнев на девушку. Его одурачили по всем статьям. Вероятно, обнаружение этого факта потрясло его, подтолкнув к безумию. Она знала, почему Эстер Кэннинг, которая отчаянно старалась отвести все подозрения от мужа, спрятала улики, обнаруженные ею в доме викария в утро убийства, и почему позже, когда сама уже подозревала мужа, так мучилась от страха и от чувства вины. Лию так и подмывало бежать со своим открытием куда-нибудь — в полицию, в газеты, куда угодно. Как будто она могла бы изменить то, что случилось сто лет назад. Как будто наказание мог бы понести настоящий убийца и Эстер не пришлось бы жить с этой тайной до конца своих дней.

К началу суда газетчикам удалось отыскать фотографии к статьям. Был напечатан портрет Кэннингов, сделанный в 1909 году на их венчании. Молодожены серьезно глядели с фотографии: две пары светлых глаз на нежных, юных лицах, глаза у них были такие ясные, что даже на черно-белом снимке было видно, что они голубые или зеленые. Эстер чуть заметно улыбалась, сияя от счастья. Викарий, который венчался в церковном облачении, был серьезен и как будто слегка встревожен. Лия всматривалась в лицо Эстер с ощущением, что узнаёт ее. Напечатали и фотографию Кэт Морли, убитой горничной, сыгравшей роль элементаля, о чем ни разу не было заявлено вслух, хотя даже в то время имелись какие-то подозрения. Кадр был скверный, сделанный с большого расстояния в День коронации в Коулд-Эшхоулте в июне 1911 года. Ряд нарядных по случаю праздника леди, в том числе и Эстер Кэннинг, замерших в разгар веселья перед камерой. Флаги и зонтики от солнца, чайные столы с ослепительно-белыми скатертями и трехъярусными вазами с пирожными. А позади них невысокая, хрупкая девушка в сером платье, в чистом переднике, туго затянутом на талии, в мягком хлопчатобумажном чепце. Девушка держит в руках серебристый чайник, как будто бы ее застигли в тот миг, когда она наполняла фарфоровые чашки. Фотография была плохого качества, а расстояние слишком большое, чтобы различить черты ее лица. Из-под чепца выбивались пряди коротких черных волос, а лицо было нахмурено, возможно из-за слишком яркого солнца. Темные брови выделялись на худом треугольном личике. «Элементаль», — подумала Лия с болью.

Чем больше Лия читала, тем понятнее делались письма Эстер, факты и сведения становились на свои места. Она начала писать статью, которая все разрасталась и разрасталась. И в ней все отчетливее вырисовывалась правда, о которой так мечтала Эстер Кэннинг, и возрождался образ погибшей девушки, чья роль во всей этой истории до сих пор оставалась непонятой. И по мере того как она глядела на лица Кэннингов, возвращалась к письмам Эстер, адресованным Робину Дюррану, кое-что еще обретало очевидную ясность.

В пятницу после обеда ее оторвал от работы звонок Марка.

— Здравствуйте, незнакомка. Теперь вы меня игнорируете, заполучив свой сюжет, или как? — спросил он.

Лия улыбнулась, поглядела на часы, понимая, что ноги давно затекли и спина болит.

— Нет! Простите, Марк. Вовсе нет. Просто я была так занята, заполняя все пробелы… Кстати, у меня имеется весьма важная для вас новость. Я не хотела говорить, пока не будет готова статья, но, наверное, лучше рассказать сразу. — Она поднялась из-за стола в читальном зале и потянулась.

— О чем вы? — спросил он.

— О, это не телефонный разговор. Давайте пообедаем в пабе, но прежде встретимся у церкви в Коулд-Эшхоулте. Скажем, через час?

— Ладно, до встречи.

— И захватите с собой фотографию вашего деда Томаса.

День был теплый и ветреный, влажный ветер толкал в спину, трепал траву, пока они шли между рядами могил, окружавших церковь Святого Петра. Лия несла букет цветов, и прозрачная обертка негромко шуршала. Белые лилии и ветки вишни с розовыми цветками — большой, вычурный букет.

— Если вы ищите Эстер и Альберта, они там, — сказал Марк, указывая на продолговатое надгробие рядом с широким развесистым тисом.

— Мы к ним подойдем, мне надо сделать фотографию их могилы для статьи. Но сначала я хочу навестить кое-кого еще.

— Ваша статья становится все длиннее. Может, сделать из нее книгу? — спросил он.

Лия остановилась, улыбка озарила лицо.

— Блестящая идея. Почему бы нет? В книге обо всем можно написать. Про теософию, фальшивого эльфа, убийство, несправедливый приговор…

— Неизвестно, был ли он несправедливым. В конце концов, из того, что вы мне рассказывали, выходит, что именно теософ виноват в ее смерти.

— Да, но викарий тоже должен был предстать перед судом за то, что сделал. А не только ваш прадед, — сказала Лия и подождала, пока до Марка не дойдет смысл ее слов.

— Что значит «викарий, а не только мой прадед»? Викарий и есть мой прадед, — сказал он.

Лия помотала головой, улыбаясь.

— Нет, — сказала она. — Что общего между двумя письмами, которые сохранил Робин Дюрран? О чем Эстер говорит в обоих?

— Э… о сомнениях и страхах, подозрениях… умоляет его объяснить…

— Но что еще? — настаивала Лия. Марк покачал головой. — Ребенок, Марк. Она в обоих письмах говорит о ребенке. Сначала о том, что вот-вот родит, и ей кажется, будет мальчик, потом рассказывает, что он уже начал ходить.

— Возможно, но что с того? Может быть, она рассказывала о нем и в остальных письмах.

— Может быть, но, может, и нет. Не исключено, что он и не терял остальных писем. Зачем она вообще рассказывает о ребенке человеку, которого обвинили в убийстве, писать которому ей явно неловко, тогда как она могла бы сообщить ему о куда более важных вещах?

— Не знаю… разве не все молодые матери одержимы своими детьми? — возразил он.

Лия достала из заднего кармана отпечатанную страницу:

— Вот это я нашла в газетном архиве, это Эстер и Альберт, сфотографированные в день свадьбы.

— Ах вот они какие! Замечательно, — сказал Марк.

— Вы принесли фотографию Томаса? Сына Эстер? Можно мне взглянуть? — попросила Лия. Марк достал фотографию из кармана пальто и передал ей. Она взяла оба портрета, держа рядом. Тонкий лист с ксерокопией трепетал на ветру. — Ничего не замечаете?

Марк послушно рассмотрел оба изображения, потом пожал плечами:

— Не знаю. Что я должен заметить?

— Глаза, Марк. Любой старшеклассник вам скажет: не может быть, чтобы у двух голубоглазых людей родился кареглазый ребенок. Томас не сын Альберта. Он сын Робина Дюррана.

— Господи… Вы уверены?

— Уверена. Должно быть, у них была связь, короткий роман. Что, разумеется, плохо закончилось, когда произошло убийство и все остальное. Комиссия по воинским захоронениям сможет сделать для вас тест ДНК, если захотите. Вашим прадедом был теософ, обвиненный в убийстве, которого он не совершал, и отправленный в окопы, как и многие другие преступники. И он погиб, сохранив все свои тайны. До сего дня.

Они еще немного прошли, все еще высматривая что-то, пока взгляд Лии не наткнулся на то имя, которое она искала.

— Вот! Она здесь, — сказала Лия. Однако ее волнение быстро улеглось. Надгробие было маленькое, настолько истертое непогодой и заросшее лишайником, что его было легко проглядеть. Оно как-то устало перекосилось на один бок, и трава перед ним росла неухоженная. Едва виднелись высеченные на камне слова: имя и эпитафия. «Кэтрин Морли. Апрель 1889 — август 1911. Покойся в Боге». — Судя по газетам, у нее было прозвище Черная Кошка, — сказала Лия.

— Почему? — спросил Марк, когда они опустились перед камнем на корточки. Он протянул руку и большим пальцем стер с имени лишайники.

— Кто знает? Некоторые вещи со временем забываются навсегда. Возможно, чем-то она напоминала кошку, — вздохнула Лия. Она положила букет на могилу, и цветы показались здесь неуместными, чересчур яркими.

— Господи, ей было всего двадцать два года! Какая юная! Надеюсь, вы не заготовили мне других сюрпризов? Кэт Морли не является моей давно потерянной кузиной? — улыбнулся Марк.

Лия покачала головой.

— Нет. Ничего такого.

— Что ж, вы все сделали. — Он похлопал по надгробию Кэт Морли. — Выяснили, кто был погибший солдат, заодно раскрыли убийство. Умудрились выманить меня из дому. Спасибо, Лия, — сказал он серьезно.

— Не благодарите меня, это вам спасибо за помощь! Я ничего не добилась бы без вас, — сказала Лия, смутившись.

— Добились бы.

— Ладно. Тогда спасибо за то, что решили зайти в «Разводной мост» в тот первый вечер. Сомневаюсь, что у меня хватило бы духу снова постучать в вашу дверь после того приема, какой вы оказали мне в первый раз.

— А я, вероятно, и не открыл бы, даже если бы у вас хватило духу. Что было бы большой ошибкой, — сказал он.

Лия коротко улыбнулась и посмотрела на могильный камень, разделявший их. Пристальный взгляд его серых глаз приводил ее в замешательство, мешая соображать. Повисла тяжелая пауза, только ветер негромко шуршал вишневыми ветками.

— Так когда назначена встреча с вашим… человеком из Комиссии? Когда состоится великое оглашение имени солдата? — спросил Марк с наигранным драматизмом и не менее наигранным равнодушием.

Лия внимательно глядела на него с другой стороны могилы Кэт, пока он не перевел взгляд на кладбище и темные глубины тисовой кроны.

— Завтра. У него домашний праздник. Я обещала заехать. — Она хотела прибавить что-нибудь еще, но так ничего и не придумала.

— Праздник. Звучит многообещающе. Хотите, я вас отвезу? Кажется, вы говорили, это в Суррее? Здесь недалеко. Тогда вы сможете там выпить, — предложил он осторожно.

— Очень мило с вашей стороны, но не стоит беспокоиться…

— Я не беспокоюсь, — проговорил он поспешно.

— Просто это будет несколько… Ну, вы понимаете, — сказала она неловко. Ей не хотелось, чтобы он оказался рядом с Райаном. Как будто бы Марк мог каким-то образом запачкаться, заразиться нездоровыми чувствами, ядовитыми испарениями ее прошлой жизни.

— Неприлично? — предположил он.

Лия пожала плечами, стараясь не смотреть ему в глаза. Она вдруг почувствовала себя виноватой, будто ее уличили во вранье.

— Возможно.

— Послушайте, я не буду заходить с вами или что еще. Просто отвезу. Судя по всему, когда вы окажетесь на месте, алкоголь вам не повредит. Решено?

Лия подняла на него глаза и улыбнулась:

— Решено. Спасибо.

— Так что будете делать теперь? — спросил Марк, когда на следующий день они ехали в восточном направлении по шоссе М4.

Поездка получилась странной и неловкой: Лия волновалась, предвкушая, как расскажет Райану о своем открытии, и в машине висело натянутое молчание.

— Наверное, поеду домой, — сказала она. — Вернусь в Лондон, начну работать над книгой. Нужно поговорить с моим агентом и начать поиски издателя. — Она поглядела на него. Марк кивнул, улыбнулся, но ничего не ответил. — А что будете делать вы? — спросила Лия.

— Наверное, мне стоит подумать о том, чтобы начать все заново. Займусь поисками работы, не буду гнить заживо в отчем доме. Вероятно, выставлю его на продажу. — В его голосе не слышалось воодушевления.

— Не возражаете, если я приеду и сделаю несколько фотографий до продажи? Для книги?

— Вы можете приезжать в любое время, когда пожелаете, Лия, — проговорил он тихо, и Лия заерзала на сиденье, неловко теребя папку с бумагами, лежавшую на коленях.

— Надеюсь, мое открытие, что в доме когда-то жили убийца, покрывавшая его изменница-жена и лживый теософ, не отразится на продажной цене.

— Любая реклама все равно реклама, верно? — засмеялся Марк. — К тому же, по-моему, не совсем справедливо называть Эстер соучастницей, покрывавшей убийцу.

— Да, несправедливо. Не волнуйтесь, я сделаю все, чтобы читатели узнали правду, — заверила его Лия.

Они поехали дальше в молчании, и Лия придумала пять разных способов начать разговор и отвергла их один за другим.

— Приехали! Вон тот дом, — сказала она, подавшись вперед на сиденье, потому что от волнения у нее вдруг свело живот.

Марк свернул на аккуратную широкую подъездную дорогу перед решетчатыми воротами. Дом был в неогеоргианском стиле. Безупречная громадина в три этажа с длинным рядом гаражей, увенчанная медным флюгером, сверкавшим на солнце.

— Мило, — заметил Марк. — Не то что развалина в два этажа, а?

— Хоть в три, хоть в четыре, — согласилась Лия. Она отстегнула ремень безопасности, отбросила волосы за спину и беспокойно облизнула губы. Она уже сделала вдох, чтобы поблагодарить Марка, но он опередил ее:

— Если хотите, чтобы я потом вас забрал…

— Нет-нет, не стоит. Такси довезет до станции за пять минут, а оттуда я сразу в «Разводной мост». Спасибо большое за то, что подвезли, и за… помощь, Марк. Вы замечательный.

— Видимо, недостаточно замечательный, — отозвался он негромко.

Лия сглотнула, делая вид, будто не услышала его последних слов, не поняла, о чем он. Сердце дико колотилось.

— Ну, я в любом случае вернусь. И уже скоро мне снова понадобятся полицейские записи в Ньюбери, газетные архивы…

Страницы: «« ... 1011121314151617 »»

Читать бесплатно другие книги:

Экстравагантный, умный, ироничный «Театральный роман»…...
Повесть известного писателя Бориса Штейна «Солнце на перекладине» – один из лучших образцов молодежн...
«Долго шла весна тайкомОт ветров и стужи,А сегодня – прямикомШлёпает по лужам…»...
«Когда мне было шесть лет, я не знал, что Земля имеет форму шара. Но Стёпка, хозяйский сын, у родите...
«Рано утром мать уходила со двора в поле на работу. А отца в семействе не было; отец давно ушел на г...
«Право, человек, уезжающий через пару дней в Аргентину, обладает некоторыми преимуществами перед дру...