Москва-Пересыпь (сборник) Каменев Валерий

Осенью 1915 года Уточкин простудился и заболел воспалением лёгких. И вновь он попадает в психиатрическую больницу.

Когда Лидия Зверева, узнав о случившемся, навестила его в больнице святого Николая Чудотворца, то была потрясена чередованием мертвенно-остекленевшего взора при возбуждении больного и подавленным состоянием в период относительного прояснения. Уточкина мучило катастрофически высокое артериальное давление.

Умер знаменитый авиатор 31 декабря 1915 (13 января 1916 по новому стилю) года по официальной версии – от воспаления легких. Истинная причина смерти неизвестна, скорее всего – инсульт.

«Забытый всеми, – писала «Петроградская газета», – недавний герой толпы скончался под новый, 1916 год, от кровоизлияния». Шел тогда Уточкину всего сороковой год.

Погасла яркая звезда Уточкина. Его сожгло небо. Как метеор, проживающий в атмосфере считанные мгновения. Ушел из жизни, по словам русского писателя Александра Куприна «вечный искатель, никому не причинивший зла и многих одаривший радостями».

Его похоронили с воинскими почестями на Никольском кладбище Александро-Невской лавры, невдалеке от могил других русских авиаторов, погибших в авиакатастрофах.

В Одессе в честь Сергея Уточкина названа улица. Недавно Уточкину поставили памятник: молодой и красивый бронзовый Сергей стоит на площадке кинотеатра, который он сам назвал когда-то «Кино-Уточ-Кино».

«То, что с ним случилось, было фатально неизбежно. На роду, как говорится, было написано» – такими словами многие комментировали судьбу Уточкина. При этом вкладывая в это свой определенный смысл. Одни отмечали потрясения детства, другие – наследственность (старший брат спился и вел образ жизни городского сумасшедшего), третьи – наркотики (якобы, и раньше «баловался»). И, словно сговорившись, мало кто называл главную причину – жесточайшую аварию 10 июля 1911 года, отводя ей лишь второстепенную роль.

«То, что с ним случилось, было фатально неизбежно. На роду, как говорится, было написано» – да, с этим можно согласиться. Только в другом смысле – с его неугомонным характером, пренебрежением к опасности можно было быть классным спортсменом (велосипедистом, футболистом и др.), но не летчиком! Летное дело не терпит неоправданного риска и лихачества. Многие авиаторы тогда этого ещё не знали и поплатились своей жизнью.

За период 1903-1910 гг. в России погибли 5 авиаторов, а уже только за 1911 г. – 82 человека, а за 1912 г. – 128 человек.

Первые покорители неба, и в их числе Сергей Уточкин, своей кровью начинали писать правила лётного дела, которым мы следуем сегодня.

Увы, не всегда успешно. И этим лишний раз доказываем, что в авиации мелочей нет. За малейшее послабление в выполнении правил безопасности полётов расплачиваться приходится человеческими жизнями.

При знакомстве с жизнью Сергея Уточкина невольно приходит на ум Владимир Высоцкий. Такие схожие линии жизни. По психологическому типу характеров, по судьбе. Оба неуёмной энергии и большого таланта. Любимцы широкой публики. Оба прожили яркую жизнь, но остались неустроенными в личной жизни. И ушли в муках – один на сороковом, другой на сорок третьем годах жизни… Плата за талант? За любовь публики? За славу?

Приключения итальянцев в Одессе

Артур Антонович Анатра родился в Одессе в 1875 году. В семье Антонио Анатры – потомственного банкира и предка Джузеппе д’Анатра, итальянского корабела переселившегося в Одессу в начале XIX века.

Артур был одним из основателей (с 1910 по 1918 гг. – президентом) одесского авиаклуба и владельцем аэропланового завода, который находился в западной части города у ипподрома (служившего в качестве заводского аэродрома). Издавал иллюстрированный журнал «Заря авиации».

10 июня 1913 года его завод получил первый заказ на пять самолётов «Фарман-IV», выполненный к ноябрю 1913 года. В течение 1913 – 1917 гг. значительную часть продукции завода составляли самолеты типа: «Фарман», «Ньюпор», «Вуазен» и «Моран-Сонье», производимые по французским лицензиям. В 1915 году начали выходить собственные опытные самолеты завода: «Анатра Анаде», «Анатра ВИ», «Анатра Д», «Анатра ДС». Некоторые пошли в серию. Выпуск отечественных «Анатра ДСС» и «Анасаль» с 1916 года численно уже преобладал над иностранными.

В начале 1-й мировой войны Анатра получил крупные заказы от военного ведомства. Завод начал быстро развиваться и переоборудоваться. К середине 1916 г. в эксплуатации находились деревообделочный, механический, сварочный, сборочный, малярный и другие цеха. Через два года после начала войны производительность предприятия достигла 50 самолётов в месяц. К этому сроку на нем было занято 1500 рабочих. В последующем завод давал 100 военных самолётов в месяц, численность рабочих и служащих увеличилась до 2500.

На Канатной улице открылось отделение завода со слесарным и штамповочным цехами, на Стрельбищном поле – сборочные и сварочные цеха, на Французском бульваре – отделение механической обработки, возле Пересыпи – деревоотделочный цех.

В 1914 г. Артур Анатра купил у городской управы Симферополя пустошь у реки Славянка и построил там филиал завода. Однако вскоре (в 1918 г.) Крым был захвачен немецкими войсками, и оборудование завода было вывезено в Германию.

Летом 1918 Одесса была оккупирована австрийскими войсками. Когда в июне 1918 австрийцы попытались реквизировать завод и забрать несколько готовых самолетов, рабочие подожгли завод. В июне 1919 года Анатра покинул Одессу и отплыл на корабле в Италию.

Завод Анатры в СССР работал под названием «Одесский авиаремонтный завод». В настоящее время – это госпредприятие МО Украины «Одесавиаремсервис».

Я не поэт и не герой,

Но так назначено судьбой –

Одессы воздух тот хмельной

Пришлось и мне вдохнуть.

И я там жил

Учился я в школе у самого синего моря. Железнодорожная школа №4, что на Пересыпи, была расположена рядом с пляжной зоной Лузановки. От дверей школы до кромки прибоя – менее двухсот метров. Родители жили также на берегу моря, но – уже в Фонтанке, от дома до школы – около десяти км. Имея личный транспорт марки ХВЗ, за исключением зимней непогоды в школу ездил на нём.

Из учителей с благодарностью вспоминаю учительницу математики Дору Ефимовну и учителя физкультуры Владимира Никитича, благодаря которому приобщился к спорту. Однажды, в сентябре вывел он класс к морю, выстроил в воде в ряд, и дал старт на 100 метров. Это был отбор на городские соревнования школьников. В год окончания школы я стал вторым призёром Одесской области среди взрослых (брасс).

Небо над диком пляжем под Фонтанкой, на котором я обычно проводил целое лето, относилось в то время к пилотажной зоне истребительного полка. Гул первых реактивных истребителей, воздушные атаки и стрельбы по «конусу» впечатляли. Рисунки самолетов украшали обложки моих тетрадей. Но в летчики идти не собирался. Название профессии инженер-конструктор с малолетства привлекала больше. Просто завораживала. С детства я был очень наивным, хуже того – сохранил это качество на долгие годы.

В то же время в Одессе прививалось уважение и к морской профессии. Как мы тогда одевались? Обязательным атрибутом одежды была тельняшка (в Одессе она звалась «рябчиком»). «Шкары» – морские расклешённые брюки покупались на толкучке (цена 14 рэ была стабильной). И, конечно, широкий ремень с якорем на бляхе. В качестве головного убора – мичманка с крабом. На головах настоящих «мариманов» красовались шитые на заказ знаменитые одесские капитанки с крабом золотой вышивки.

Хорошо запомнился период времени, когда заканчивалась эпоха И. В. Сталина. Как раз в тот год я жил в общежитии («интернате») школы. Интернат был положен школе по статусу, поскольку в ней учились дети железнодорожников, места постоянного жительства которых было разбросаны вдоль железной дороги на маленьких полустанках.

День 5 марта, когда объявили о смерти вождя, проходил обыденно. Не рушились дома, не падали с неба камни. Никто не рыдал, не рвал на себе рубахи. Только воспитательница интерната (она относилась к работникам идеологического фронта) демонстративно-показательно вытирала платочком слёзы. Жизнь, в общем, продолжалась как обычно.

После смерти вождя, где-то в двадцатых числах марта, в Одессе случился небывалый снегопад – высота снежного покрова достигла более одного метра.

Весной 55 года я сдал выпускные экзамены, потеряв один бал на сочинении. Выбор при поступлении в ВУЗ пал на Институт инженеров морского флота или, как его называли в Одессе, «Водный». Тогда это был, действительно, один из престижных ВУЗов Одессы. И это понятно – в Одесском пароходстве и в порту работала добрая половина взрослого населения Одессы.

Экзамены я провалил (точнее, меня провалили) но не до конца, и меня зачислили на заочное отделение гидротехнического факультета – строительство портов и других морских сооружений. Отличная специальность, кто понимает.

Сколько кубометров стоит шевиотовый костюм

Итак, я студент-заочник гидротехнического факультета Одесского института инженеров морского флота. Набрал в библиотеке института учебников, получил методические пособия и стал выполнять высылаемые задания. В институте предупредили: нужна справка о работе по специальности. Строительство подходит.

Среди моих знакомых оказался весёлый человек – Славка. Возраста среднего – что-то между 30 и 40. Жил на на улице Костецкой – это вблизи знаменитой Мясоедовской. Работал он тогда в СМУ–4 (Строительно-монтажном управлении), или, как он его называл, ЧМО-4. Славка пообещал: «Возьму в свою ударную бригаду. Надеюсь, справишься». Строительный объект находился на Пересыпи в районе Ярмарочной площади. От Фонтанки добираться было удобно. На велосипеде всего каких-то 12 км.

В ударной бригаде было 6 человек, я – седьмой. Возраст самый разный. В чем смысл «ударности» бригады, я узнал, когда за обедом ближе познакомились: все имели сроки, общее число отсидок – 20. Сидели по нескольку раз. Старшему по возрасту – дяде Васе было за пятьдесят, самому молодому Феде – 25 лет, при этом он умудрился уже отсидеть 9 лет и получить неизлечимый туберкулез. Раз в неделю ходил в больницу «поддуваться» – на процедуры, которые блокировали процесс. Такая вот бригада.

Бригада, используя простейшую механизацию – лом и верёвочный блок, собирала из бетонных плит конструкцию крыши производственного помещения. За полчаса до обеда происходил традиционный ритуал. Славка говорил: «А что, мужики, нам восьми мешков цемента хватит?» – «Вполне», – отвечал дядя Вася. – «А, у нас девять, слышь Федя?» Федя взваливал на плечо мешок цемента и исчезал. Возвращался с водкой.

На следующий день: «Дядь Вась, а что, нам опалубка больше не нужна будет?» – «Да, конечно, обойдёмся, приспособимся», – «Слышь Федя?» Федя выбирал несколько досок получше и уносил. Ничего лишнего не тащили. Всё по-честному – только на водку. Меня к операциям не привлекали. Да и в распитии я не участвовал. Меня не совращали, в таких вопросах каждый определяется сам за себя. За обедом «бойцы вспоминали минувшие дни», рассказывали о своих «золотых» и печальных денёчках.

На выходные Славка меня привлекал к дополнительному заработку. Он был торговым агентом еще в одной бригаде – сапожников. Бригада подпольно шила мужские хромовые сапоги. Сырьё использовалось «левое», поэтому товар был относительно недорогим. За неделю изготавливалось пар пять, а то и больше.

В очередной выходной мы со Славкой брали по мешку с сапогами и ехали на толчок. Моя задача состояла в том, чтобы стоять с основной партией сапог в стороне, не привлекая к себе особого внимания. Славка продавал по одной паре. Сразу все продавать нельзя – кустарное производство запрещено, милиция может замести и конфисковать. С каждой пары я имел пятёрку. На стройке в день мне начисляли около трояка. Так что «гешефт» имел смысл.

Когда работа на объекте Ярмарочной площади была завершена, бригаду перебросили на другой конец города. Ездить туда на велосипеде мне было не сподручно, и я из СМУ-4 уволился. Справку я уже получил, к тому же в самой Фонтанке открылась вакансия по самой главной строительной специальности – «подсобный рабочий». С легкой грустью я расстался с легендарной бригадой.

В Фонтанке начиналось строительство новой школы. Сначала я помогал бригаде каменщиков – подвозил камень и другие строительные материалы. В моём распоряжении была лошадь с повозкой. Ближе к зиме я перешёл в землекопы. Работал с напарником, звали его Нестор. Он был лет на 10 старше меня, приехал с Западной Украины на заработки.

Платили нам по 60 копеек за кубометр. Нестору казалось, что нам недоплачивают: он говорил, что кубометр стоит больше, что нам должны доплачивать за глубину канавы, каменистый или мёрзлый грунт и т.п.

После каждой получки он подсчитывал, сколько нам недодали и подбивал меня на то, чтобы я шёл за разъяснениями к прорабу. Прораб меня, почему-то, уважал и терпеливо разъяснял, что 90 копеек платят при глубине выемки грунта более 180 см, а у нас только 150, что расценки за мерзлоту почвы действуют в других климатических зонах. Нестора это не убеждало, ведь он приехал, чтобы заработать и ему была дорога каждая копейка. Иногда он находил возможности дополнительного заработка – «халтуру»: кому-то починить крышу, забор или выполнить другую несложную работу. Это было нашим «хобби» – занимались в нерабочее время и с удовольствием.

Весной я стал подрабатывать в выходные дни на погрузке строительного камня-ракушечника, который добывался в карьерах поселка Булдынка. Работа была не для слабых. Зато зарабатывали в день рублей по 8-10. Это были большие деньги.

В связи с появлением свободных денег замыслил я справить настоящий костюм (первый в жизни!). Присмотрел материал – знаменитый советский, стального цвета шевиот (раньше его пользовали, в основном, «партийные и советские работники»). Отрез стоил немногим более 60 рублей и был мне вполне по средствам – каких-то 100 кубометров грунта.

Привёз отрез в ателье, мастер меня немного озадачил: «Какой фасон будем делать, молодой человек – однобортный или двубортный?» Кроме того, нужна подкладка и конский волос на борта.

Пришлось взять тайм-аут. Купил подкладку, присмотрелся на улице – в каких костюмах люди ходят. Пошел на совхозную конюшню. Меня там знали конюхи, и был знакомый конь – Орлик. Когда летом мальчишкам давали лошадей купать (заодно и верхом прокатиться), я всегда брал Орлика. Он меня знал хорошо – издали, завидев, бил себя хвостом по бокам. Когда я подходил, тянулся ко мне в карман – знал, что у меня для него припасён ломоть хлеба.

Кто скакал галопом на лошади без седла, тот знает, что это почти цирковой номер. Удержаться очень сложно. К тому же, после 5 минут скачек задница набивается почти до мозолей. Орлик был конем умным и деликатным. Он приноровился свои прыжки смягчать так, что я мог держаться и не сваливаться. За это я его не только купал, но и отпускал свободно поплавать. Коней мы купали на том месте, где потом образовался пляж.

Так что добыть конский волос для меня не было проблемой. Начесал с хвостов охапку волоса и привез портному. Мой мастер даже не улыбнулся, только сказал: «Молодой человек, где Вы достали столько волоса? Ваш волос очень хорош, он настоящий. Но для Вашего отличного материала нужен волос немножко другого свойства. Специальный. У меня такой случайно имеется. Припасён как раз для такого случая». В общем, заказ состоялся и из ателье я выходил с гордо поднятой головой человека, которому не привыкать шить себе костюмы на заказ.

Подошел июнь, меня вызвали на сессию. Вместе с другими заочниками получил я место в общежитии – готовиться к экзаменам, консультироваться у преподавателей. Обычно заочники только за время сессии и натаскиваются. Три балла – мечта. Им больше и не надо. Но я был готов. В знак прошлогодней обиды, ни на какие консультации не ходил. С утра бегал плавать в Дюковский парк, по вечерам играл в баскетбол – площадка была расположена прямо во дворе общежития.

Экзамены сдал без троек, самый сложный, по начертательной геометрии – на отлично. После сдачи экзаменов обошел деканов всех факультетов – хотел перевестись на очное отделение. Места нигде не нашлось. Мне бы догадаться зайти на кафедру физкультуры и показать свой диплом вице чемпиона Одесской области по плаванию. Тогда спортсменов брали с удовольствием. Не додумался.

Пришла повестка из военкомата – труба зовет, пора в армию. Попробовал поговорить об отсрочке: «Учусь на заочном, но обещали перевести», – «Ах, ты ещё и студент? Что больше любишь – самолёты или пароходы?» «Самолёты? Поедешь в Васильковское военное авиационно-техническое училище. Место хорошее, тебе понравится».

Скажу по-честному – не понравилось. Многое. Вот именно – муштра, унижение от младших командиров и неволя.

Прощай Одесса – город моей юности. В этом городе я вырос. Ощутил первые радости побед, первые поражения. Познал счастье любви. После ЗАКСа, что слева от главного входа в Оперный театр – начало семейной жизни. Радость отцовства: сын – 4 килограмма! Первые шаги, первые слова. Первые совместные заплывы. Мальчик рос хорошим и добрым. Беда обычно случается неожиданно. Здесь она нарастала постепенно и неотвратимо. Два десятка лет беспросветности… И печальный исход. И жизнь после жизни.

Теперь Одесса – место не только приятных воспоминаний, но и полученных незаживающих ран. Место вечного покоя родных. И место, отравленное предательством. Предательством людей когда-то близких.

Мистика Дерибасовской

То, что Дерибасовская – главная улица Одессы, знает весь цивилизованный мир. Но вот то, что улица Дерибасовская в городе с давних пор выполняет особую коммуникационную функцию, доподлинно известно только одесситам. Это сейчас хорошо – нужно тебе пообщаться с кем-нибудь, набрал номер на мобильнике и – алё! А были времена, когда о таком чуде в Одессе никто и не слышал. А это значит, что во всём мире ничего подобного не существовало. Ибо всё, что в какой либо точке земного шара обнаруживалось нового, через определенное время появлялось и на одесской толкучке.

Конечно, в те времена существовала определенная категория граждан – счастливых обладателей домашних телефонов. Но, как всякая роскошь, они были доступны далеко не всем. Уличные автоматы были. Но не везде. А что толку от того таксофона, когда дома у твоего абонента из коммуникационных устройств имелась в наличии лишь радиоточка.

Так как же быть, когда нужно было пообщаться с товарищем или переговорить с нужным человеком? Ехать к нему домой не всегда удобно, да можно и не застать. Все знали: ехать нужно на Дерибасовскую. Ибо у одесситов привычка (еще с дотелевизионной эпохи) выработалась, если образовалось свободное время – иди на Дерибасовскую. Хочешь отдохнуть – гуляй на Дерибасовскую. Кино, театр? На Дерибасовскую. Бокал пива, стакан вина, чашку кофе? Ну конечно, на Дерибасовскую. Ресторан? Там все! Короче, Дерибасовская – центр вселенной! И вся Одесса в свободное время стремится на Дерибасовскую.

До сих пор в голове не укладывается, как это на трех кварталах умещалась вся людская часть Одессы? Половина? Тоже – никак. Четверть – не получается. Даже вместе с прилегающими территориями – Садовой, Преображенской, Греческой, Ришельевской, Приморским бульваром. Тем не менее… Удивительно, но факт: каждый одессит регулярно появляется на Дерибасовской.

Вот и у меня многие встречи случались на Дерибасовской. Иногда по прошествии десятков лет. Знаете, в чем мистика Дерибасовской? Человек, гуляющий по Дерибасовской, и по своему душевному состоянию, и даже внешнему облику возвращается в то время, когда он впервые побывал здесь. Вот и у меня бывало так, что встречался на Дерибасовской с человеком, с которым учился еще в первых классах школы. В момент встречи в седовласом мужчине удивительным образом проявились знакомые мальчишеские черты лица. Хотите – верьте, хотите – нет!

Когда я впервые услышал имя нового американского президента, вспомнил своих друзей детства – Славика Зубова и Абама Школьника (вообще то, он имел имя Абрам, но все его, включая родную маму, звали Абамом). Мы были очень разными, но, по-видимому, сошлись по учебе – окончили первый класс с похвальными грамотами. После второго класса разошлись по разным школам и в детские годы виделись лишь эпизодически.

Со Славкой я неожиданно встретился на Дерибасовской через восемь лет. Оказалась, что мы направляемся в одно и то же место – на улицу Мечникова. Шли сдавать документы для поступления в Институт инженеров морского флота. Разговорились. Славик был в полном порядке: отец заместитель начальника порта по снабжению. Служебная машина, четырехкомнатная квартира на Французском (тогда Пролетарском) бульваре, дача на Каролино-Бугазе. Я не мог похвалиться подобным благополучием: отец после фронта болел, была служебная, нет, не машина – квартира в пригородном совхозе. Зато я был обладателем личного велотранспорта марки ХВЗ, а дикий пляж, расположенный в двухстах метрах от дома, всегда был в моем распоряжении.

Снова встретились уже после экзаменов. Славка набрал 23 балла и был зачислен на самый престижный факультет – судомеханический. Я же не прошел по конкурсу – срезали на физике. На предмете, в знании которого я не сомневался – в школе одни пятерки, участник городских олимпиад. Меня экзаменатор «резал» явно, в открытую. Когда я закончил отвечать на вопрос, который хорошо знал, принимающий с улыбкой констатировал: «Не верно». В конце с сожалением произнёс: «Вынужден поставить тройку, все-таки задачу ты решил». Это был первый большой жизненный удар, вместе с которым стало приходить осознание понятия «блат» и многих других сложностей взрослой жизни. После сдачи вступительных экзаменов Славка меня спросил:

– Тебя кто курировал?

– Что? – такое слово мне было не знакомо, не понял и вопроса. Славка посмотрел на меня с сочувствием:

– Эх, ты, Александр Матросов.

В том же году судьба нас свела и с Абамом. На Дерибасовской. Ну, а где же еще? Он поступил в Новосибирский архитектурный. Приехал на несколько дней, чтобы собрать вещи и ехать на учебу в далекий сибирский город. Я удивился:

– Ты что, ближе институт не мог подобрать?

– Архитектурный есть только в Москве и в Новосибирске. В МАРХИ поступать не рискую. Вадиму подумалось: «Молодец, здраво рассуждает. В отличие от меня».

В последний раз Абама я неожиданно встретил в 92 году в подмосковной электричке. Оба оказались на переломе. Я окончил военную службу в звании полковника ВВС. Теперь нужно было начинать жизнь заново. Ни прежний опыт, ни ученые степени и звания – все это теперь не имело никакого значения. Абам, отработав в проектной мастерской Новосибирска два десятка лет, вернулся в родную Одессу. Однако оказалось, что здесь архитекторы не нужны, как и многие другие специальности. Каждый выживал, как мог. Абам был из тех евреев, которые не имели своего семейного клана. Когда мама умерла, понял, что в этой стране ему больше делать нечего. Стал оформлять визу в Израиль. Мы понимали, что, скорее всего, в этой жизни это наша встреча – последняя. Сойдя с электрички на Лосино-Островской, мы продолжили разговор в кафе.

Абам рассказал о судьбе Славки, с которым они до того изредка виделись в Одессе. Окончив институт, Славка в качестве судового механика объездил весь мир. Имел всё, что положено было иметь уважаемому одесситу. Начиная от шитой в салоне на Ришельевской капитанской фуражки до банальных: квартира, дача, машина и т.п. И, конечно, семья. Здоровая и счастливая. Ну, еще кое-что, о чём не принято распространяться. Когда случилась перестройка, и процесс пошел, Славка в одночасье стал миллионером. Как? Имелись наработанные зарубежные связи. Тогда, как грибы, вырастали обеспеченные люди новой формации, которые вместе с выходящими из тени подпольными миллионерами советского периода стали формировать новый класс хозяев жизни. Этому классу нужна была соответствующая атрибутика.

– Знаешь, как появились в стране первые шестисотые «мерсы»? Через Вячеслава Михайловича Зубова. А на него вышел его знакомый из Болгарии, который был готов предложить этот ходовой товар почти в неограниченном количестве. Тогда такие сделки еще не были официально разрешены, но их уже никто и не преследовал. Вот и стал Славик гнать эти «мерсы». Вскоре у него появился и посредник – грузин, который брал товар целыми партиями – по два-три десятка.

Условие было одно – стопроцентная предоплата. Как рассказывал потом Славка, этот грузин очень ловко втёрся к нему в доверие. Вначале три партии он взял с полной предоплатой. Однажды прилетел в страшной горячке: «Есть заказчик на большую партию – пятьдесят машин, но сейчас оплатить может только тридцать. За остальные – через день после поставки». Клянется, божится: «Рассчитаюсь, можешь меня держать в качестве заложника». Как Славка поддался – удивляюсь. Говорит: «Загипнотизировал его грузин». Как и следовало ожидать, смылся грузин вместе с двадцатью «мерсами». А Славка разорился. Продал всё – квартиру, дачу. Кое-как рассчитался. Остался почти голым. В однокомнатной квартирке (в свое время была прикуплена в резерв). Жена ушла.

Обратился Слава к знакомым ребятам из «конторы». Те попросили пять штук зеленых и месяц срока. Через месяц сообщили: «Нашли беглеца. В Австралии». Но чтобы его достать, другие деньги нужны – в двадцать раз большие. Вот тут Славик и запил. Пил две недели. Потом очухался – надо как-то жить.

Оставалась у него вторая машина – Жигули. Стал «бомбить». Больше трёх недель работать не может – впадает в запой. На две недели. Теперь, вроде, стал меньше пить, собирает деньги. Знаешь, на что? Появилась навязчивая идея – хочет уехать в Новую Зеландию. Спрашиваю: «Почему именно в Новую Зеландию? Может, хочешь до грузина в Австралии добраться?» «Нет», – говорит, – «Сам сдохнет. Остаток жизни хочу по-человечески прожить». – В Новой Зеландии большая русская диаспора. Там не просто русские, а те, которые сохранили свои обычаи, совесть и сострадание к людям. Живут дружно, соборно. Как раньше на Руси: дома строят, свадьбы гуляют, в последний путь провожают – вместе, одной улицей, одной деревней!

Выпили одноклассники по сто двадцать пять грамм коньяка и расстались. По-видимому, навсегда. Дерибасовская осталась далеко позади. В прошлой жизни.

На первое мая я получил телеграмму из Новой Зеландии: «Днем солидарности трудящихся. Привет Велингтона. Зубов».

Два слова за Гамбринус

Одесская пивная под названием Гамбринус была прославлена Александром Куприным в начале прошлого столетия. Помните?

«Прямо с тротуара входили в узкую, всегда открытую дверь. От неё вела вниз такая же узкая лестница в двадцать каменных ступеней, избитых и искривлённых многими миллионами тяжёлых сапог. Над концом лестницы в простенке красовалось горельефное раскрашенное изображение славного покровителя пивного дела, короля Гамбринуса, величиной приблизительно в два человеческих роста…

Здесь каждый вечер, уже много лет подряд, играл на скрипке для удовольствия и развлечения гостей музыкант Сашка–еврей, – кроткий, весёлый, пьяный, плешивый человек, с наружностью облезлой обезьяны, неопределенных лет. Проходили года, сменялись лакеи в кожаных нарукавниках, сменялись поставщики и развозчики пива, сменялись сами хозяева, но Сашка неизменно каждый вечер к шести часам уже сидел на своей эстраде со скрипкой в руках и с маленькой беленькой собачкой на коленях, а к часу ночи уходил из Гамбринуса в сопровождении той же собачки Белочки, едва держась на ногах от выпитого пива…

Здешние буйные обитатели редко подымались наверх в нарядный, всегда праздничный город с его зеркальными стеклами, гордыми памятниками, сиянием электричества, асфальтовыми тротуарами, аллеями белой акации, величественными полицейскими, со всей показной чистотой и благоустройством. Но каждый из них, прежде чем расшвырять по ветру свои трудовые, засаленные рваные, разбухшие рублёвки, непременно посещал Гамбринус. Это было освящено древним обычаем, хотя для этого и приходилось под прикрытием вечернего мрака пробираться в самый центр города…»

Говорят, что Гамбринус, воспетый А. Куприным, располагался в начале Преображенской улицы. Где-то в районе бывшего ресторана «Театральный». В годы советской «оттепели» Гамбринус обрел вторую жизнь. Знаменитое название получила пивная, оборудованная в погребке рядом с Дерибасовской.

Во время учебы в Жуковке пришлось мне проходить практику на Одесском авиаремонтном заводе (бывшем «Анатра» – см. раздел «Итальянцы в Одессе»). Решили с другом Пашкой перед отъездом в Москву посетить достопримечательность. И вот мы на Дерибасовской. По ступенькам спускаемся вниз. Не успели рассмотреть сквозь табачный дым зал, как из-за одного из столов поднимается мужик в капитанской фуражке (пошив: фирменный – салон на Ришельевской!) и машет нам рукой, мол: «Рули сюда, братва! Держу место, только для вас». По-видимому, его привлекла наша военная форма. А зал заполнен под завязку.

Подходим, заказываем пиво и фирменное рыбное ассорти. Обстановка располагает к неспешному пассивному отдыху. Заботы остались где-то там, наверху. А здесь своя жизнь. Душу обволакивает хмельная расслабляющая атмосфера. Сашка (после Куприна здесь скрипачей иначе не зовут) извлекает из своей скрипочки дивную мелодию, которая околдовывает и уводит в другой мир. И вот уже кажется, что над головой не каменные своды, а упругие паруса бригантины, уносящей тебя к дальним берегам. Туда, где совсем другая жизнь. Весёлая и беззаботная. Смуглые джентльмены в белых штанах… Карнавалы, жгучие мулатки и бразильская самба до утра…

Мягкая, завораживающая мелодия манит и убаюкивает. А Пашка с капитаном увлеченно толкуют «за жизнь». Посмотреть со стороны – встретились старые закадычные друзья. О чём это они? Толкуют как братья, пути которых случайно пересеклись после двадцати лет плавания в далёких акваториях мирового океана. А ведь впервые увидели друг друга. И главное, я точно знаю, что Пашка сегодня ещё совсем не пил. Да и капитан этот тоже, вроде, не сильно в подпитии. Так, слегка. Но не до уровня: «Ты меня уважаешь?»

Похоже, разговор надолго. До меня начинает доходить, что просто так нам отсюда не выбраться. Гамбринус не такое место, куда забегают для того, чтобы опрокинуть кружку пива и бежать дальше. В его атмосферу не окунаются, а ныряют для того, чтобы выплыть через много часов. Выплыть умиротворенным, оставившим груз забот там – внизу. А Пашка – он такой человек, человек настроения. Он сам не знает, что выкинет через пять минут. В особенности, если гулять начинает. Недаром он заядлый игрок. Во что угодно: в карты, на ипподроме, даже в лотерейные билеты. Он, если идёт париться в Сандуны в компании, то уж с утра и пока не выгонят. Я понимаю, что наступил критический момент.

До поезда менее тридцати минут. Пашка заупрямился: «Езжай один, я здесь остаюсь». Еще и капитан поддакивает: «У меня будет жить, квартира хорошая». И ведь, кроме пива, больше ничего не пили. Не пьян он, просто душа загуляла. С превеликим трудом мне удается друга от капитана оттащить. Практически – силой. На поезд мы всё же успели. Только в вагон вошли, поезд и тронулся. Вот, что такое Гамбринус!

Шаланды, полные кефали

Разговор о том, какая рыба водилась в море под Одессой – тема особая. Вот в пивной возле Привоза выступает «старожил»:

– Камбала – во! Осетры – во! И растягивает руки. Другой в ответ:

– Ври, да не завирайся. Осетры под Одессой?

– Вот те крест!

Насчет осетров, судить не берусь. Хотя знаю, что рыбацкие сейнеры, базирующиеся в Одесской бухте (в Крыжановке) иногда привозили осетрину с Азовского моря. Вообще промысловый лов сейнеры, в основном, вели в районе Керченского пролива, часто упоминался в их разговоре и город Поти. Иногда сейнеры ходили в районе устья Дуная. За деликатесной дунайской сельдью. А вот белугу в послевоенные годы ловили в Днестровском лимане. В конце сороковых годов на первомайской демонстрации в г. Белгород – Днестровском демонстрировали скелет пойманной в лимане белуги. На платформе ЗиС-5. Хвост рыбьего скелета на полметра выступал за задний край платформы. Это значит, что та белуга была длиной порядка четырёх метров. Это точно. И это не миф.

Кто сегодня помнит настоящую камбалу – диаметром под метр и толщиной в кулак не хилого биндюжника, одесскую (не атлантическую) скумбрию и кефаль? Всё это было, но к концу 60-х рыба вблизи Одесской бухты стала пропадать. Пропали даже чёрноморские крабы, которые ловко – боком бегали по загородным пляжам. Когда кто-то из людей пытался их беспокоить, они набрасывались на обидчика и больно щипали их своими крепкими клешнями. Крабы охраняли свою законную территорию.

Кефаль, пожалуй, самая знаменитая рыба Чёрного моря, поэтому уделим ей несколько строк специально.

Как пишут ихтиологи, семейство кефалевых содержит свыше 100 видов, разделённых на 10 родов. Кефали разных видов похожи друг на друга: красивые серебристые торпедообразные рыбы. Кефаль – рыба стайная, предпочитающая более или менее тёплую воду. Она не требовательна ни в отношении кислорода, ни в отношении солёности воды. Жизнь этих рыб проходит в морях и заливах, лиманах и устьях рек. Она нерестится в море, а для нагула переходит в пресные воды, где и кормится до осени. На зиму снова уходит в море. Но если ей приходится остаться изолированной от моря, то кефаль переживает это безболезненно.

Вкусовые качества рыбы кефалевых пород превосходны. Благодаря нежному жирному мясу, её можно жарить, практически без масла. В Чёрном море промысловыми считаются 4 вида: лобан, сингиль, остронос и пиленгас. Лобан, сингиль и остронос – «коренные» черноморские жители, а пиленгас – «иммигрант» из Японского моря.

Лобан – самый крупный и быстрорастущий вид кефали – к шестилетнему возрасту вырастает до 55 см в длину и достигает веса до 2.5 кг, максимальная длина – до 90 см, вес доходит до 7 кг.

Кефаль преимущественно водится в северо-западной части Черного моря, включая Азовское море. Что касается района Одессы, то здесь преимущественно обитает кефаль-сингиль: вес его иногда доходит до 1 килограмма, а длина – 25-35 см. Питание и поведение у всех черноморских кефалевых очень схожи, но сингиль совершает более продолжительные миграции вдоль берега и любит заходить в прибрежные лиманы. Вблизи Одессы чаще всего сингиль можно встретить в лиманах – Днестровском, Тилигульском, в Тузловской группе лиманов. Ловят кефаль и на известной рыбакам Днестровской банке в Чёрном море. Так называют отмель напротив Днестровского лимана, расположенную около 12 км от берега, глубиной до 10 метров. За счёт смешения морской и пресной лиманской воды богатой органикой, на банке обильно разрослись морские водоросли и моллюски, что привлекает огромное количество рыб, крабов, креветок, дельфинов и даже катранов.

Кстати, сегодня мало кто знает, что в послевоенные годы на Днестровском лимане между поселками Затока и Шабо существовало так называемое кефальное хозяйство, состоящее из целой системы закрытых водоёмов и каналов, соединяющих эти водоемы с лиманом. Сюда рыба приходила на нерест, и здесь она нагуливала вес. Благо искусственные водоемы были богаты водорослями и прочей живностью, характерной для здешних заводей – болотистых и заросших камышовыми зарослями.

Так откуда мог Костя приводить шаланды, полные кефали? Ближе всего таким местом мог служить Днестровский лиман. Нет, я не утверждаю. Каждый может иметь своё мнение. Тем более, как мы выяснили, кефаль в довоенные времена «так и шастала косяками» по всему Чёрному морю.

А лично я люблю бычков! Пардон, уточняю: лично я люблю черноморских бычков кушать. Еще одно уточнение: бычков-песочников.

Ах, одесские бычки! Только со сковородки! Ни с каким заморским деликатесом не сравнить! А кто любит поострей, будьте любезны – сардель (так называется керченская хамса) свежего посола, или скумбрию – «платанку» (слабосоленую и вяленую на солнце). И ко всей этой роскоши – вино! После пляжа! Но – это для тех, кто понимает!

Вино обычное – ординарное: бессарабское, молдавское или местное – Ркацетели, Алиготе, Совиньон, Кабернэ – по цене один рубль 30 коп за литр. А уже на любителя – марочные вина: Шабское, «Перлына стэпу» (жемчужина степи), «Оксамыт Украины» (бархат Украины). А на большого любителя: Мускат, Кокур и, конечно, Советское Шампанское одесского производства. Может всем этим винам недостает изысканности французских, но по природности, и, главное, по цене – они были самыми демократичными, то есть народными. И всё это было в избытке не так давно. Впрочем, для изменения экологической обстановки, полсотни лет – срок немалый.

Легенды и куплеты

С некоторых пор в Одессе пошла мода на анекдоты про молдаван, имея в виду их уникальную природную наивность. Считалось, что человеку из-за Днестра, каким бы умным он не числился в своих Маркулештах или Слободзеях, в Одессе мог заморочить голову любой сопляк. Бывало, что приехавший с намерениями «сделать базар» молдаванин, оказывался и без базара, и без денег. Вместо этого он имел поучительные воспоминания и радость человека, осознающего, что могло быть гораздо хуже.

Бывало и бывает. Но и среди одесских привокзальных и базарных жуликов число лиц заднестровского происхождения составляет добрую половину. Так что дело не в национальных особенностях характера. А в чём? Конечное, в воздухе.

Одесситы – люди жутко практичные и сказок не любят. Другое дело – легенды. В легенде правда и вымысел настолько между собой переплетены, что разделить их уже невозможно. Создать легенду – большое искусство. Легенда – это песня! Песня о необычных людях и удивительных событиях, которая передается из уст в уста, из поколения в поколение. Существуют легенды – баллады. Бывают и опереточные куплеты.

Чуден тихий августовский вечер на веранде с видом на притихшее, малиновое от заката море и усталое солнце, плавно уходящее на покой сквозь дымку над мысом Большого Фонтана.

На столе бутыль с вином домашнего производства. Вино – розовое, сборное (blended) с терпкой кислинкой. Малосольная тюлька (хамса) вчерашнего улова. Хлеб – пушистый калач с золотистой корочкой, большие развалистые помидоры цвета заката.

Время, располагающее к размышлениям. Или к доброму разговору.

Однажды старого, то ли цыгана, то ли еврея с соседней улицы, который откликался на имя Кома, я угостил банкой вина. В знак особой благодарности (больше стакана наливать ему было не принято, а тут – литр) стал он делиться воспоминаниями. Не только своими. Его рассказы – это смесь когда-то услышанного от других людей и личных впечатлений, смахивающих на бред. Но чем-то его рассказы привлекали к себе. Наверное, тем, что в них проскальзывали эпизоды реальной жизни Одессы. Той, которую не всегда принято публиковать для широкой публики.

В рассказах Комы фигурировали и Мишка Япончик, и банда Григорьева. И даже лихие французы, спешно драпающие из Одессы и оставившие на берегу не только награбленное, но и часть своей амуниции.

Странно, что на него не произвела большого впечатления румынская оккупация (как известно, после захвата Одессы немецкие войска вместе с фронтом ушли на запад, оставив в городе «на хозяйстве», в основном, румын). О ней он выразился так:

– При румынах всё было как обычно. Только днем – тише, а ночью громче (От многих одесситов, переживших оккупацию, я слышал именно такой термин – «при румынах». Как будто и не было оккупации – просто один горком – советский, сменился другим – румынским).

По городу промышляли голодные румыны и предлагали купить у них что-нибудь из оружия или обменять на сало и хлеб. И румыны, и жители одинаково боялись немцев. Вообще, румыны к населению не проявляло особой вражды (на условиях взаимности). Дружеское общение «оккупантов» с «аборигенами» в ряде случаев подкреплялось совместным распитием самогонки.

По ночам часто слышалась стрельба. Нет, не бои, не партизаны. Грабили. Грабили не только продовольственные магазины с водкой и закуской. Грабили граждан. Грабили банки. Грабили известный магазин – Пассаж. Когда пришли наши, бандиты еще оставались.

Жизнь в Одессе во время оккупации не остановилась. Многие продолжали заниматься тем ремеслом, которым владели. Работали рынки, работал порт. Функционировали Оперный и другие театры. В 1942 году в городе открылось «Королевское мореходное училище».

Другие зарабатывали на хлеб мелким предпринимательством – открывали торговые лавочки, мастерские по ремонту одежды, обуви, примусов и прочей домашней утвари. Те, кому позволяли условия, разводили кур и другую живность. Одним словом, каждый выживал, как мог.

После освобождения советские чекисты имели много забот по выявлению тех, кто просто жил (выживал) и тех, кого можно было обвинить в сотрудничестве с оккупантами.

Удивительно, что многих обывателей не коснулись события, связанные с борьбой подполья против оккупантов. Да, некоторые слышали, что в катакомбах Усатово и Нерубайское скрываются партизаны. Слышали, что жандармы блокировали выход из этих катакомб. Но ничего более не могли рассказать о деятельности подпольщиков.

Но как можно было не услышать взрыв, прогремевший вечером 22 октября 41 года на Маразлиевской, когда взлетело на воздух здание военного командования оккупантов в Одессе? Этим взрывом подпольная группа будущего Героя Советского Союза Молодцова заявила о продолжении борьбы с врагами.

При отходе наших войск в Одессе были оставлены две диверсионно-разведывательные группы. Одна из них базировалась в пригородных катакомбах села Нерубайское, другая – на конспиративных квартирах в городе. Группы возглавлял профессиональный разведчик капитан госбезопасности Владимир Александрович Молодцов (псевдоним – «Бадаев»). Однако широкого размаха диверсионная и партизанская деятельность в Одессе не приобрела. Не позволяли местные географические условия. Катакомбы легко блокировались. Ну а степные просторы и овраги – это поле лишь для масштабных боевых действий. Разведчики успешно действовали лишь до начала 1942 года. Погубило их предательство.

Но на этом борьба не прекратилась. В 1943 г. в оккупированной Одессе появился Н. А. Гефт – инженер и разведчик. Вместе с В. Э. Бурзи (оба этнических немца) они создали в Одессе разведывательную сеть и организовали несколько успешных диверсий на фашистских кораблях. При этом использовались мины, замаскированные под куски угля. Мины изготавливал в домашней лаборатории профессор-химик Одесского индустриального института Эдуард Ксаверьевич Лопатто.

Группа Гефта успешно действовала вплоть до освобождения 10 апреля 1944 года Одессы. Осуществляла диверсионные акты, а когда под натиском наших войск оккупанты стали готовиться к эвакуации, препятствовала вывозу и уничтожению ценного оборудования судоремонтного завода. В настоящее время имена подпольщиков увековечены в названиях улиц города.

О борьбе одесских разведчиков написано множество очерков и книг. Сняты фильмы. Они оставили яркий след в истории города. Подумалось: «Отчего же о них не слагают легенды, подобные жизнеописанию Мишки Япончика?»

По-видимому, слишком разнятся жанры их деятельности. Похождения привлекающего внимание к своей персоне опереточного Мишки Япончика и деятельность разведчиков, не на жизнь, а на смерть ведущих тяжёлую борьбу в тылу врага. Без внешних эффектов, напряжённую и важную для общей победы. Это не тема для оперетты. Жанр мало привлекателен для обывателя.

Кома стал бубнить о том, как он после войны невод тягал на Лузановском берегу вместе с Георгием Константиновичем. И с ним же пили водку.

– Постой, постой. Георгий Константинович, это кто? Большой начальник?

– Ну да, начальник. Начальник Одессы. Он самый главный маршал был у Сталина. Жуков. Да ты его должен знать. А в Одессу его Сталин направил, чтоб он порядок здесь навёл. А еще говорили, что после войны англичане вместе с турками задумали Чёрное море у нас оттяпать вместе с Одессой. А Жукова-то буржуины сильно боялись. Вот и отступились.

Вот такой куплет.

Как это бывает не только в Одессе

Саня долго ждал звонка. Но не этого. В трубке оказался другой голос. Саня это понял, когда голос из трубки произнес:

– Я бы хотел получить пятьсот тысяч наличными. – Первой мыслью Сани была: «В рублях или в долларах?» – Второй: «Каким образом у него могут оказаться такие деньги? Да хоть бы и в рублях? Наверное, ошиблись номером». Потом у Сани обнаружился другой интерес: «Что это за люди, которые вот так запросто, могут ворочать огромными деньгами?» – И тогда он очень внушительно сказал тому, который неожиданно оказался в трубке:

– Да, я вас внимательно слушаю. –Тот, в трубке, в ответ спросил:

– Это банк?

Саня совершенно искренне расстроился и повесил трубку. Того звонка, которого он ждал, так и не дождался. Звонка из Чикаго. Тот голос – из Чикаго, который первый раз объявился, обещал перезвонить. Он тогда сообщил ошеломляющую новость:

– На ваше имя открылось наследство. Ждите звонка адвоката…

В этот день больше звонков не было. Случайный звонок, попавший вместо банка к Сане, так и не дал ему узнать, что там у него открылось. Из-за этого Саня сильно разволновался. Что-то нужно делать! Но что? Сидеть у телефона и ждать? Нет! Нужно действовать! И тут его осенило: «Мне может помочь тот, кто и помешал. Человек, ворочающий огромными суммами, должен знать, что в этой ситуации следует предпринять».

Саня нашел в «памяти» телефона нужный номер и позвонил. Чтобы привлечь внимание случайного телефонного собеседника к свой персоне, Саня сообщил, что в ближайшее время должен будет получить много миллионов, возможно даже десятков… Или сотен. Расчет оправдался, и его новый партнер изъявил желание помочь. Как настоящий деловой человек, поставил условие: он наводит Саню на профессионала, способного решить все проблемы по поиску наследства и оформлению. За это посреднику причитаются комиссионные – 10% от наследства. Но для начала заказчик должен перевести 1000 долларов на указанный счет.

Такие деньги в рублевом эквиваленте у Сани нашлись, и он их перевел. После этого ему позвонил «адвокат – специалист по международным финансовым операциям» – так он представился и поставил свое условие: 5000 долларов для начала работы. Остальное – 20% от суммы наследства – после завершения всех операций. Таких денег у Сани не было, но он согласился. А что делать? Машину он продал за 100 тысяч. Рублей конечно. Остальные 50 тысяч взял у подпольного ростовщика под 20%. Нет, не годовых – месячных.

Теперь Саня с нетерпением ждет звонка от адвоката – специалиста по международным финансовым операциям.

Москва – Пересыпь

Так сложилось, что большая часть моей жизни прошла в Подмосковье. Родители – мои и жены, имели домики под Одессой. До города на автобусе – десять минут, до моря – двести метров. Летний отпуск – всегда домой.

В тот раз ехал один. Зато вез с собой пять мест – собрал все барахло, которое в городской квартире девать некуда, а выбросить жалко. Пришлось брать носильщика. 23-й фирменный поезд – самый удобный. В пути двадцать два часа, вечером сел – закат солнца можно уже встречать дома на веранде с бутылочкой Фетяски.

В этот раз поездка не сложилась. Обычно в поезде я сплю хорошо. Но в этот раз еще с середины ночи стала донимать духота. Июль выдался жарким, кондиционер не работал. Когда утром поезд остановился на большой станции, я тут же выкатился на перрон дабы купить водички. Выскочил, в чем спал – в легком спортивном костюме. С рублем в кулаке.

– Какая станция? Сколько стоим? – на выходе из вагона спросил у проводницы.

– Двенадцать минут. – Вот эта, произнесенная проводницей фраза, меня и подвела.

Перрон с точки зрения «найти попить» оказался пуст, а чтобы дойти до вокзального буфета, нужно преодолеть два подземных перехода под путями. Пить хотелось сильно. «Ну, на эти переходы не – более двух минут, еще масса времени», – подумал я и быстренько пошлёпал, поглядывая на часы. Через пять минут я уже выходил из буфета с бутылкой воды.

Внимания на медленно движущийся поезд вначале не обратил – мало ли поездов на большой станции. И только на выходе из первого перехода меня ошарашило: «Это же мой! Мой поезд набирал ход!» Нет, я не побежал. На мне были бассейновые тапочки, не приспособленные для быстрого передвижения. Вместо того, чтобы их просто сбросить и что есть сил рвануть вперед, я остановился, словно в шоке, и стал прикидывать: «догоню – не догоню?» Потом я все же побежал, так и не сбросив тапочки. Выскочив из второго перехода и глядя на скорость последних вагонов, понял – нет, не догоню! В растерянности смотрел вслед уносящего мои вещи поезда. Осталось все там – деньги, документы и даже билет. «Не фига себе – сбегал за водички попить!»

Что делать? Поразмышляв, пошел к начальнику станции. На удивление начальник к моей беде отнесся спокойно: «По рации сообщим начальнику твоего поезда. Ближайший поезд – через час. Тебя посадим, довезет тебя до Конотопа. Дальше поедешь на перекладных. Найди денег, чтобы дать телеграмму родным или друзьям – пусть на конечной встретят вещи. Все, будь здоров».

Легко сказать: «найди денег». На срочную телеграмму – не меньше трояка. Поковылял на телеграф. Заполнив бланк, стал приемщице – женщине средних лет сбивчиво рассказывать о своей печальной участи. По-видимому, вид у меня был настолько жалкий, что женщина меня выслушала до конца. Затем я удивился еще раз, ибо женщина, приняв телеграмму и написав на бумажке свой адрес, протянула ее вместе с квитанцией и просительно произнесла: «Только ты мне пришли деньги обязательно. Я живу одна и у меня двое деток. Не обижай деток – пришли».

Вскоре меня посадили на поезд, и я доехал до Конотопа. Незабываемое, полное впечатлений, путешествие продолжалось. Главной его изюминкой было не перемещение в пространстве, а смена средств передвижения и людей, которые меня передавали от одной точки следования к другой, словно эстафетную палочку. Когда дежурный по станции в Конотопе пристраивал меня на поезд Москва-Кишинев, стрелки часов уже показывали время прибытия 23-го на Одесский вокзал. Подумал: «Сейчас свояк встречает мои вещи». Тогда я его еще плохо знал. А пока, уютно устроившись на боковом месте, любовался проплывающими мимо пейзажами. Еловый лес сменился смешанным. Пошли дубовые рощи, лесостепь.

Поезд довез меня до станции Кучурган, после чего взял курс на Кишинев, я же пошел искать местное железнодорожное начальство. Мне снова повезло – вскоре должен уйти в сторону Одессы тепловоз. Он-то и доставил меня до Первой заставы – большого разъезда на дальней западной окраине Одессы. Три часа ночи. Вокруг никакого движения. И я совсем не ориентировался в незнакомом месте. Слабое ночное освещение лишь подчеркивало обездвиженность тёмных железнодорожных составов. Подумалось: «Придётся здесь дожидаться рассвета. Вот только где бы пристроиться?» Я медленно брел вдоль путей. Вскоре увидел «живой» пыхтящий тепловоз. Правду говорят, что жизнь в полоску – в течение этих длинных суток одна моя крупная неудача уже в несколько раз была перекрыта неоднократным везением.

Взобрался по ступенькам в кабину тепловоза и обнаружил там «водил», или как там правильно – машиниста и помощника. Да, они собираются ехать, но не в сторону Одессы-Главной. А куда? В порт.

– Ребята, а вы, случаем, не по Пересыпьскому мосту поедете?

– По нему. А как же иначе?

– А меня до моста не сможете? – и я стал излагать свою историю «про то, как вышел водички попить». Не прошло и часа, как я оказался на Пересыпи. До дома всего каких-то семь километров. Такси нашлось сразу. И взял он меня, несмотря на мой босяцкий вид. «Сплошная «пруха!» Оригинальное путешествие продолжалось. Правда, я еще ничего не знал про вещи. Главное – документы и деньги.

Теща, расплатившись с таксистом, сообщила, что свояк спит здоровым сном праведника и о телеграмме даже не заикался. О ней в нашем доме вообще никто ничего не слышал – ни на следующий день, никогда. Потом я узнавал на телеграфе – была телеграмма. И доставлена вовремя – за три часа до прихода поезда.

Дождавшись рассвета и заняв денег, помчался я на вокзал начинать поиски своих вещичек. А их искать и не нужно было: аккуратной горкой они покоились в углу справочного бюро. Всё цело, всё на месте. Абсолютно всё!

И денег с меня взяли по пятерке – пятерка носильщику, пятерка – охранявшему. Предлагал больше – отказались. Через пять минут я уже мчал на такси вместе со своим «добром», а в мозгу крутилась популярная тогда песенка: «Мой адрес не дом и не улица, мой адрес – Советский Союз!»

Знаете, о чем я до сих пор жалею? Женщине, которая заняла мне денег на телеграмму, я выслал десять рублей. Десять! Отвалил, жмот! Хороших людей так мало. И так редко мы по достоинству оцениваем их доброту. Поэтому, скорее всего, меня она и не помнит. А я вот запомнил её на всю жизнь.

Тоска по неслучившемуся

Мы сидим с моим другом Вадимом в ресторанчике, уютно расположившись на открытой террасе с прекрасным видом на старинную генуэзскую крепость, нависающую над гаванью, плотно забитую белоснежными яхтами всевозможных фасонов и размеров. Ресторанчик хорош тем, что здесь подают блюда из морепродуктов, которые можно самому выбрать из тех, что небрежно разбросаны на горке матовых ледяных кристаллов в прозрачной холодильной камере. Ресторанчик полюбился еще и тем, что в нем всегда звучит прекрасно подобранная музыка, которая порой кажется очень знакомой, много раз слышанной. В то же время, весьма своеобразной – по подбору музыкальных инструментов, по аранжировке, по стилю исполнения. Вадим понимает толк в этом деле. Кроме музыкального образования он обладает каким-то особым врожденным чувством музыки. Одним словом, является тонким ценителем и слывет меломаном. Я, пытаясь проявить хотя бы элементарное знание музыкальных ритмов планеты, комментирую звучащую мелодию:

– Это что-то из итальянского, или из греческого? Греческие мелодии часто бывают такими же задушевными и немного печальными.

– Ты почти угадал. Удачно охарактеризовал самую суть. Именно – «задушевными и немного печальными». Но эта мелодия не греческая и не итальянская. Хотя в ней частично использованы и те, и другие мотивы. А вообще, это особый, в мире не очень распространенный, музыкальный стиль. Когда я слышу эту музыку, вспоминаю эпизод из свой жизни, случившийся очень давно. Почти в юности. Еще тогда, когда отдыхать мы ездили не на Средиземноморье или на Бали, а в Судак или Одессу.

В тот год я проводил летнее время в Затоке (под Одессой). Море здесь изумительное. Лучшее на всем Черноморском побережье. По чистоте, по простору, по изумрудному цвету волны.

Плавать я люблю ранним утром, вместе с восходом солнца. Обычно заплываю далеко так, что берег превращается в узкую полосу с неразличимыми деталями. Вот и в то утро, я, как обычно, плыву в сторону горизонта. Неожиданно обнаруживаю впереди себя еще одного пловца. Догоняю. Оказалось – девушка. Технично плывет. Кролем. Вскоре мы оказываемся на параллельных курсах и постепенно сближаемся. Поскольку во время вдоха мы поворачиваем головы навстречу друг другу, есть возможность обмениваться короткими фразами. Поздоровались.

– Откуда?

– Из Москвы.

Звать Валентиной. Завязывается разговор в виде обмена короткими фразами. Выясняется, что в Москве посещаем один и тот же бассейн – «Чайка». Мастер спорта. Нет, не по плаванию. Волейбол. Тренируется рядом с бассейном в специализированном волейбольном спортзале, который в народе зовется «сороконожкой». Из моря выходим вместе. За те 15-20 минут, в течение которых мы совершали наш неожиданно случившийся совместный заплыв, почти подружились.

Валентина в мягких лучах утреннего солнца выглядит весьма привлекательно. Я бы даже сказал – притягательно. Афродита, выходящая из пены моря. Как известно, эта богиня в древнегреческой мифологии была воплощением эротического притяжения и сладострастия, способным сразить даже сурового Посейдона, каковым я сам себя в тот момент ощущал.

Договариваемся о совместном купании вечером, после захода солнца. Настраиваюсь на романтический вечер – ночное купание, кафе, шампанское. Прогулка по набережной под луной…

К заходу солнца я – в назначенном месте. Ждал долго. Когда стало ясно, что Валентина не придет, почувствовал себя обманутым и заброшенным. Неожиданный подарок судьбы обернулся рухнувшими надеждами. Афродита, вышедшая из пены морской, оказалась лишь утренним видением, миражом. Возникло чувство жалости к себе и вселенской грусти. И тут со стороны пансионата я услышал мелодию, которая на все сто соответствовала моему настроению. Высокая печаль мелодии легла на мою грусть и, совершенно неожиданно, как бы растворила ее. Я целиком переключился на восприятие музыки. Звучала музыка в необычном, тонком стиле – фадо. Стиля игры на португальских гитарах, рожденного на лиссабонских окраинах и объединившим мотивы средиземноморских мигрантов, оторванных от родины. Музыка, навеянная чувствами одиночества и надежд, ностальгии и грусти по тому, что могло бы произойти, но так и не случилось.

Так и не случилось. Не случилось что-то такое… Что-то новое, высокое. Не случилось чувство. Не случилась мечта. Не случился новый поворот…

Нет, Афродита здесь не при чём. Просто по жизни – не случилось. И сейчас это я почувствовал, как никогда. В этом и состоит один из секретов этой музыки. Музыки в стиле фадо. Вот так-то – добавил Вадим.

Подумалось: «Не прав Вадим. Ведь что-то же случилось, раз надолго запомнилось. Что-то душу затронуло, всколыхнулись чувства…»

Вновь вслушиваюсь в звучащую мелодию. Показалось, что мне удалось уловить эту песнь грусти. Она о мечтах и разочарованиях… Человек грезит мечтами, а жизнь забирает силы и ничего не оставляет для её воплощения. Грёзы уходят в разряд несбыточной мечты. Такова жизнь?

Старый капитан и море

Он сидел на песчаном берегу. У самой воды. Так, что мягкая утренняя зыбь, плавно выкатываясь из моря, доставала до его босых пяток. Это умиротворяло и создавало чувство единения с миром. С морем. Вся его жизнь была связана с морем. В детстве оно было местом праздного времяпровождения. Потом стало местом профессиональной деятельности, местом обитания. Теперь он приходил к нему по привычке, потому что не осталось больше мест, куда бы ему хотелось пойти. В это раннее сентябрьское утро море выглядело на редкость приветливым. Обычно состояние моря находило соответствующий отклик в его душе. Но не сегодня. Последнее время он стал ощущать какое-то безразличие ко всему. К своей жизни. К окружающим. К своему внешнему виду. Совсем еще недавно он слыл пижоном – носил белый капитанский китель с ярким английским орденом (за участие в спасении английских моряков), фуражку индивидуального пошива с «крабом», шитым настоящим золотом. Теперь – плевать.

Когда это началось? Нет, не тогда, когда он списался на берег и перешёл в администрацию пароходной компании. Тогда он находил отдушину в Морском клубе. Бильярд, общение со «старыми пиратами». Конечно, выпивали, но в меру. Жена, пока была жива, ворчала:

– Дались тебе эти старые алкоголики. Плавал – годами не виделись. Хотя бы теперь пожили домом. Вот остался один – жены уже нет, сын уехал за океан. Вдруг его пронзила страшная мысль: «С сыном они больше не увидятся. Он не хочет возвращаться, даже на время. А у старика уже нет сил, чтобы поехать самому. Фактически они друг для друга умерли?» Он постарался прогнать странную мысль: «Разлука навсегда и смерть – это одно и тоже». Ну, нет! Можно посмотреть на фотографии и представить, что ты разговариваешь с ним. Возможно, что сын почувствует это. Души могут общаться на любом расстоянии. И всё же… Грустно. Тоска. Друзей тоже не осталось. И в клуб пропал интерес ходить. Работа канцелярская опротивела. И без неё нельзя – считал ниже своего достоинства жить на копеечную пенсию. Получалось так, что на жизнь для себя, для души времени и не оставалось. Сон, работа, еда, снова сон. Суета одна. Для чего жить? Какой смысл? Старый стал для жизни. Всё, что положено было выполнить на земле – сделал.

Так может завершить круг, не коптить небо? Да, но ведь море ещё более старое, а живёт? Хотя и из него жизнь постепенно уходит – рыбы не стало, крабы ушли. Одни мидии, медузы, да водоросли скользкие остались. Может и море о том же думает?

Так размышлял старый капитан. И не просто размышлял, а по капитанской привычке готовил решение. Его осенила идея: море для него – самая что ни есть, родная стихия. Вот пусть оно и поможет принять решение. Старик разделся, вошел в воду и поплыл в сторону горизонта. Как в далёкой юности он плавал с пацанами. Решил так: он будет плыть, пока полностью не выложит свои силы. И, если не сможет вернуться – так тому и быть. Богу будет угодно – вернётся. Через не могу, как это неоднократно случалось в его жизни.

Плыть пришлось долго, прежде, чем он почувствовал, – силы на исходе. Руки отказывались грести. Постепенно вошел в состояние, когда мозг перестал понимать – где он и что с ним. Возможно, он неоднократно терял сознание. Он должен был утонуть, но не утонул. Мышцы продолжали машинально работать и поддерживать плавучесть тела. Когда мозг вновь включался, он обнаруживал, что продолжает плыть. Приходил в себя и вновь давал себе команду – вперёд. Сколько продолжался этот адский заплыв, он не имел никакого представления. Мышцы словно окаменели, а мозг смирился с постоянной мышечной болью. Наконец, он окончательно потерял сознание…

Старика нашли утром следующего дня на песчаном берегу. За две мили от того места, откуда им был взят старт смертельного заплыва. По-видимому, его тело само совершило спасительный разворот или волны сами развернули его в сторону берега, в один из моментов, когда его сознание не руководило телом. Старик дышал, но был очень плох.

На удивление врачей, старик выжил. Когда он окончательно пришёл в себя, подумал: а ведь его тело оказалось мудрее головы. Оно дало знать, что он еще крепкий старик и рано ему так наплевательски относиться к своей жизни. И было почему-то стыдно, и он никому не рассказал, зачем пустился в этот дурацкий заплыв – мол, просто решил тряхнуть стариной, проверить свои силы. И ещё ему подумалось: надо бы поискать старых друзей, пригласить в гости. Не мешало бы в клуб наведаться. А то ведь забудут его «старые пираты». Старый капитан осмотрел свой капитанский китель – как всегда, он выглядел безукоризненно.

До отправления поезда осталось пять минут

Теперь, когда я бываю в Одессе, то в день отъезда, перед тем, как прибыть на вокзал, совершаю, ставший традиционным, прощальный маршрут. Начинается он на углу Преображенской и Дерибасовской – там, где в советское время располагался центральный гастроном (№1). По Дерибасовской следую до Ришельевской, по пути – на углу Екатерининской забегаю в кондитерский, где прихватываю бутылку одесского коньяка («Киев», «Одесса» или «Десна» – в порядке убывания стоимости). Дохожу до поворота к оперному театру и, обойдя его справа, выхожу к элегантному воздушному зданию купеческой биржи на Приморском бульваре. Отмечаю: памятник Александру Сергеевичу на месте, пушка – тоже. Далее – вдоль Приморского к Дюку (памятнику де-Ришелье. Дюк в переводе – герцог). Вид у Дюка явно растерянный, его взгляд, устремлённый вниз на ступени Потемкинской (бывшей Бульварной) лестницы, как бы говорит:

– Братцы–матросики, верните недостающе. Было 200 ступеней, теперь – вот, глядите – 192. Когда уволокли, не заметил?

Прощальный взгляд на море. Оцениваю чистоту горизонта. Чистый горизонт, прозрачный воздух – хорошая примета к дороге. От Дюка мой путь лежит к возрожденному памятнику Екатерине II и далее вновь выхожу на угол Екатерининской и Дерибасовской (раньше здесь располагалось весьма популярное кафе «Алые паруса»). На этом месте первая часть моего маршрута заканчивается. Ловлю «бомбилу» и – вперед. Нет, не на вокзал – на Привоз. Это также входит в ритуал – посетить Привоз и «затариться» в дорогу одесскими деликатесами. Вспоминаю В. Катаева: «Он привозил из Одессы в подарок копченую скумбрию, маринованную брынзу в стеклянной банке с водой… Он кричал, что это лучшая еда в мире, пища богов!» М. Жванецкого: «А какая колбаса была! А хлеб! А бублики!.. Возьмешь его – он пахнет на весь квартал… Внешний вид еды еще можно восстановить по фотографиям, но вкус – только через художественную литературу». Это все про Привоз!

Захожу в мясомолочный корпус. Иду по рядам, одновременно ухватываю короткие характерные диалоги:

– Почем ваши яйца?