Баллада о Сандре Эс Мёллер Канни

— Мне запретили туда приезжать.

— Я тоже приемная, — сказала я, поглаживая лицо Ребекки кончиком пальца. Мне хотелось как-то утешить бедняжку, застывшую с натянутой улыбкой между приемными родителями. У меня кружилась голова, как будто я только что поднялась по длиннющей лестнице.

Юдит взяла меня за руку.

— Не трогай фотографию… Оставь ее в покое. Все осталось в прошлом.

Мне не хотелось, чтобы она так говорила. Как можно все забыть? Я хотела узнать больше.

— Вы не думали об аборте?

— Кажется, нет. К тому же, аборты тогда были вне закона.

— А тайно?

— Я любила ребенка! — она вдруг едва ли не взвыла, как раненый зверь: — Любила! Понимаешь?

Наверное, она сама себе врала. Надо было оставить ее в покое, но я как будто расковыривала болячку: чем больше ковыряешь, тем труднее остановиться. Только и ждешь, как пойдет кровь.

— Может быть, вы только сейчас так говорите? Может быть, вы забыли, как все было на самом деле?

— Я жила ради нее, ради этого маленького существа. Можешь не верить, но так оно и было. Она спасла меня. Я чувствовала, как она растет, шевелится… и это держало меня на плаву.

Прикусив губу, я положила фотографию Ребекки обратно на тумбочку. Может быть, и со мной будет так же? Вдруг я собираюсь избавиться от того, что может удержать меня на плаву? У Юдит было такое счастливое лицо, будто она и теперь чувствовала, как ребенок шевелится у нее внутри.

— Когда я пряталась в товарном вагоне поезда, идущего в Норвегию, то лишь ради нее терпела, чтобы нас не обнаружили. Иначе мне было бы все равно.

— А зачем вы прятались в товарном вагоне?

Юдит приподнялась, опираясь на локоть, глаза у нее загорелись.

— Надо было добраться до Осло и найти маму и братьев! Я хотела вернуться в Норвегию и сражаться за свою страну. Когда у меня не стало Бенгта, меня волновало только это. В Швеции меня больше ничто не держало, но когда я добралась до Норвегии, оказалось, что меня там не ждали. Беременная еврейка, которая хочет «помочь своей стране» — вот дурочка! Они бы, наверное, рассмеялись мне в лицо, да пожалели. Пообещали, что будут искать моих братьев и попробуют переправить их в Швецию, лишь бы я убралась подальше, и как можно скорее.

— А ваша мама?

— Я узнала, что она в концлагере. Весь обратный путь я молила бога о том, чтобы все мы снова были вместе, чтобы мои родные приехали до рождения ребенка. Чтобы мы снова стали одной семьей.

— А найти Бенгта вы не пытались? Если бы он узнал о ребенке, то…

— Мне не нужна была его помощь! Если он не принял меня такой, какая я есть, то и мне его помощи не надо! Понятно тебе?

Юдит снова опустилась на подушки и закрыла глаза.

47. О надежде и безумии

Я думала, что Юдит совсем выбилась из сил, но она вдруг продолжила:

— Хотя я все время его ждала. Каждый вечер я думала, что он вот-вот постучит в окно. Каждое утро, открыв магазин, я стояла на тротуаре, оглядывая улицу. Мне казалось, что он может прийти в любую минуту. А потом что-то во мне сломалось… я потеряла рассудок — от тоски по Бенгту, от тревоги. Может быть, и последнее письмо от мамы тогда пришло — последнее перед отправкой в Германию. Все у меня в памяти перемешалось. Потом мне рассказали, что той ночью я зажгла все лампы в магазине и танцевала в одной ночной рубашке, и тогда меня увезли на «скорой». Во всем городе было введено затемнение, всем велели завешивать окна плотными шторами, а я их раздвинула и включила радио на полную громкость. Это мне потом рассказали. Я смеялась и пела, танцевала. Говорила с каким-то невидимым гостем. В больнице меня лечили электрошоком, я вышла оттуда немного не в себе. В магазин Сигне я так и не вернулась. Но когда я только-только пришла в себя, у моей постели сидела, кажется, именно она.

— А ребенок?

— Я была не в себе, а ребенок все рос. К родам я совсем оправилась. Вязала детские вещички и слушала, как она пинается внутри и просится на свет божий. Я мечтала, что мы с ребеночком переедем в маленькую квартирку и как-нибудь проживем. Про Бенгта я больше не думала. Или, может быть, все-таки надеялась, что однажды мы снова встретимся, и все продолжится как ни в чем не бывало… Да, наверное, об этом я и мечтала. О том, что мы снова будем вместе.

Последние слова Юдит произнесла еле слышно.

— Если бы вы подали ему знак, Бенгт тут же приехал бы…

— Если бы он захотел, то нашел бы меня!

— С чего вы взяли, что он не хотел? Вы же переехали, да еще и фамилию сменили на мужнюю. Юдит Кляйн — а он-то искал Юдит Хирш!

Юдит сделала вид, что не слышит, и поджала губы.

— Мне больше нечего сказать этому человеку. Он все погубил. Потом мы снова встретились — и ничего хорошего из этого не вышло. Я сглупила и рассказала ему о Ребекке. Он пообещал мне, что не будет ее искать: мы не имели на это права, ведь я подписала бумаги. Мы должны были оставить девочку в покое. Она думала, что пастор с женой и есть ее родители. А он взял и поехал туда. Ворвался в ее жизнь — и этого ему простить нельзя. Ей хорошо жилось! И вот в один ужасный день, когда мы с Гербертом — это мой муж — показывали клиентам модели платьев, вдруг зазвонил телефон. Это была приемная мать Ребекки, она негодовала, кричала, обвиняла меня в том, что я подослала Бенгта, и это разбило девочке сердце. Я слышала ее голос на заднем плане — ужасный, душераздирающий крик. И это кричала наша дочка… А я не могла ее утешить, я ничего не могла поделать… Потом она пропала, но об этом я узнала только после похорон — она утонула спустя пару недель после второй встречи с Бенгтом. Я больше не желала его видеть. А он — представь себе — во всем обвинил меня! Говорил, что он-то никогда не отдал бы Ребекку в приемную семью. По какому праву он говорил мне такое, скажи?

— И поэтому вы хотели, чтобы он умер?

— Была зима, скользко. Мы оказались на пирсе, вокруг которого чернела открытая вода. Не помню уже, как вышло — хотела ли я броситься в воду или просто убегала от него. Он ринулся за мной, обхватил руками — говорил, чтобы утешить, как будто меня можно было утешить. Поскользнулся, взмахнул руками, попытался ухватиться за меня, но я просто смотрела, как он соскользнул с края пирса и упал в воду. Дело было в ноябре. Сначала у него был такой изумленный взгляд, как будто он не мог поверить своим глазам. А я стояла и смотрела, не шевелясь. Он стал кричать, звать на помощь, захлебываться, но я просто смотрела, как у него синеют губы.

— Но он выжил.

— Даже не понимаю, как ему удалось. Я просто ушла.

— Но как-то ведь он выбрался из воды? Наверное, вы ему помогли.

Юдит покачала головой.

— Я хотела, чтобы он умер. Как будто это искупило бы его вину перед Ребеккой и передо мной.

— Но он жив, Юдит! Он есть!

— Когда я увидела ту заметку в газете, подумала, что это кто-то другой, только имя одно. И лицо.

— А если бы вы встретились сейчас?

— Он не захочет встречи. В этом я уверена.

— Вы могли бы позвонить ему. Или написать письмо.

— Не помнит он нашу любовь. Все было так давно. В другой жизни.

— Но вы же помните.

— Это другое. Он мне часто снится. И в этих снах все еще хорошо, ничего страшного еще не случилось.

Юдит помолчала и вдруг добавила:

— Я хотела бы попросить у него прощения. Можешь помочь мне? Можешь найти его?

— Попробую, — ответила я как можно спокойнее и ушла, оставив ее отдыхать.

48. Марек

Марек сидел на лесах возле моего окна и ждал, как индеец в засаде. Увидев меня, он спросил, где я пропадала. Его приятели давно уехали в город.

— Почему ты не уехал с ними? — спросила я.

— Потому что хотел увидеться с тобой, — ответил он.

Мы сидели за шатким столом в домике на колесах, ели белую фасоль и пили вино.

— Я не знаю, кто мой отец, — сказала я вдруг.

— Это ничего, — ответил он. — Я даже матери своей не знаю.

— Странно. Обычно люди знают своих мам.

— Ну, я вырос в детдоме. Нянечки нашли меня на скамейке в парке. В картонной коробке. Я был завернут в бумагу, — Марек рассказывал, жуя фасоль и запивая вином. Тон у него был довольно беззаботный, хотя жизнь в детдоме была тяжелая: наказывали за все подряд, еды не хватало, одеяла были слишком тонкими, старшие обижали младших.

— Приходилось быть шустрым. И слушаться. Нельзя было говорить «не хочу». Они умели наказывать. Кололи ножами, жгли спичками. Забирали еду. Три, четыре дня подряд забирали хлеб, молоко — всё.

— Неужели нянечки не видели?

— Они тоже боялись. С этими парнями никто не мог сладить. Оставалось только терпеть.

Я уставилась на Марека, как будто впервые увидела. Сколько он всего вытерпел? Спички и ножи. Недоедание. Плюс трусливые тетки, которые просто смотрели и ничего не делали.

— Но я был не робкого десятка, не думай.

Я покачала головой.

— Я убегал. Первые два раза меня ловили, а на третий не смогли. Тогда мне было тринадцать.

Больше он не хотел рассказывать, но мне хотелось знать, что было дальше, и я стала выведывать кусочек за кусочком. Обрывки событий складывались в картину последних десяти лет. Сначала он угодил в компанию беспризорников, которые попрошайничали, воровали и ночевали под мостами. Им встречались и добрые люди, но недобрых было больше. Зимой они рисковали замерзнуть насмерть спьяну, потому что согреться можно было только водкой, которую они либо воровали, либо клянчили. А когда не было водки, годился и клей.

— Пару лет я проболтался с ребятней, а потом познакомился с большими парнями… они стали заботиться обо мне. Очень хорошо заботились.

— Что за «большие парни»?

Марек засмеялся — он и забыл, что я выросла в Швеции, где всем так хорошо живется, что никому не приходится воровать.

— Значит, ты вор? — спросила я, чувствуя, что это мне уже не нравится.

Марек покачал головой: нет, ему хватило одного раза. И одной отсидки. В тюрьме он и повстречал «босса», который продавал шведам рабочую силу. Здесь, в Швеции, у него были связи с разными прорабами, которые давали польским парням работу на два-три месяца. Марек приехал в Швецию уже в четвертый раз. Полиция нагрянула лишь однажды. Конечно, кое-что в этой работе ему не нравилось, но в основном все устраивало. Денег тут платят в несколько раз больше, чем в Польше. Без этих заработков он не смог бы учиться. Может быть, он сможет выучиться на врача, хотя это вряд ли. О таком он даже мечтать не смеет.

Я спросила, сколько ему осталось учиться. Марек пожал плечами:

— Минимум четыре года.

Он быстро и мягко провел ладонью по моей щеке.

— Но однажды… — вдруг произнес он, и глаза засветились. Поставив на стол бокал, он знаком велел мне обуться и накинул на меня куртку.

— Зачем? Я не хочу гулять! Там холодно! — мне вовсе не хотелось на улицу.

Марек только смеялся и качал головой. Сунув ноги в тоненькие спортивные туфли, он натянул на голову вязаную шапочку, которая прикрывала только самую макушку. Он был похож на Винни-Пуха, такой же мягкий и какой-то потерянный.

— Жди здесь! — он указал на дверной коврик. — Когда позову — выходи. Но не раньше!

Марек вышел, а я осталась стоять у двери. Чтобы не чувствовать себя совсем глупо, взяла бокал и допила оставшееся вино.

49. Канатоходец

Я прислушивалась к звукам за дверью, но ничего особенного не слышала. Потом Марек позвал меня, и я осторожно открыла дверь, готовая к любой неожиданности. Откуда-то сверху раздался свист. Я подняла голову и увидела канат, протянутый надо всеми вагончиками. Марек шел по канату в свете гирлянд примерно в пяти метрах над землей. Я надеялась, что он выпил меньше, чем я. Марек насвистывал знакомую французскую мелодию, одну из любимых песен Софии — “Je ne regrette rien” Эдит Пиаф. Она всегда включает ее, когда у нее настроение на нуле и она вот-вот заснет на диване. Правда, Марек насвистывал эту мелодию задорно, под такую не заснешь. Когда он наконец добрался до дерева, я захлопала в ладоши. Но шоу еще не закончилось. Прогулка по канату оказалась разминкой. На дереве висели гимнастические кольца, и Марек стал раскачиваться вниз головой, продев в них ноги. Найти подходящее дерево, наверное, было непросто — он раскачивался, совсем не задевая веток, а потом принялся подпрыгивать и кувыркаться.

— Еще показать? — крикнул он. От разгоряченного тела в вечернем холодном воздухе поднимался пар.

— Нет! — крикнула я в ответ. — Спускайся лучше! Пожалуйста, спускайся!

— Почему бы тебе не подняться сюда? — поддразнивал он.

Я помотала головой. Он что, будет качаться, пока не упадет? А я буду стоять и смотреть, как он летит вниз, чтобы разбиться о землю?

— Спускайся! — рявкнула я. — Не хочу смотреть!

Я повернулась и пошла прочь. Пусть кувыркается, сколько влезет, а я не собираюсь глазеть.

Не успела я дойти до забора, как он догнал меня, запыхавшийся и сердитый, и схватил за плечи. Я конечно, вырвалась.

— Тебе не понравилось?

Я помотала головой. Он расстроился.

— Что, плохо вышло?

Я помотала головой.

— Но почему ты сердишься?

Почему я вдруг заплакала? Почему обхватила его руками и прижалась, чуть не повиснув у него на шее?

— Ты что, не понимаешь? — всхлипнула я. — Упал бы — разбился бы!

— Нет, — спокойно ответил он. — Покалечился бы, но не разбился.

— Откуда тебе знать? — я оттолкнула его. — Я знаю, ты думаешь, что все можешь, но это не так!

Я не могла решить, врезать ему или просто пойти с ним обратно в вагончик. Наконец я пошла за ним.

Марек налил еще вина и сел рядом со мной. Я пила, а он гладил меня по спине, и это как-то успокаивало.

— Ненавижу, когда люди делают такое, от чего можно умереть, — всхлипнула я. Это была чистая правда. Я боялась, что люди, которых я люблю, умрут или просто исчезнут из моей жизни. Марек стал говорить, что ничего страшного не случилось, что он не собирался ни умирать, ни исчезать. По крайней мере, не сегодня. Я слегка шлепнула его по щеке за такой ответ, и он посмотрел на меня, разинув рот:

— Сандра, пожалуйста, не делай мне больно! Не кидай в меня кирпичи!

Я засмеялась, но смех тут же застрял в горле. Себ. Только сейчас я поняла, что могла убить отца своего ребенка.

— Как думаешь, меня возьмут артистом в цирк? — спросил Марек, подливая мне вина.

— Если бы у меня был цирк, я бы обязательно взяла.

— Но у тебя цирка нет?

— Нет. Ты уж прости.

— Что ж, значит, придется красить окна и чинить крыши.

— Но не всю жизнь.

— Ты уверена?

Я кивнула. Потом спросила, где он научился цирковым трюкам.

Марек пожал плечами. Ребята в детдоме натягивали канаты на крыше, и все учились по ним ходить. Однажды он попросился на работу в цирк, но его не взяли: он не умел обращаться с цирковым оборудованием.

— Но ты ведь мог бы научиться?

Марек улыбнулся:

— Ты, кажется, не хотела, чтобы я занимался цирковыми трюками?

50. Ночь

Марек подвез меня домой, в мою заброшенную многоэтажку: мы вспомнили, что скоро придут его товарищи, а встречаться с ними не хотелось.

— Они, наверное, будут пьяные, — предупредил Марек. — И тебе вряд ли понравится их чувство юмора.

— Но им ведь придется идти от самой станции? — мне было жалко его выпивших приятелей.

Но Марек только пожал плечами:

— Они привыкли.

Марек поднялся ко мне, не спрашивая. Мы как будто заранее обо всем договорились. Мне было страшно остаться одной, от мысли о холодном постельном белье и голом потолке становилось тошно.

Моя квартира была знакома Мареку — он видел ее и раньше, только из-за окна. Он сразу спросил, можно ли зайти в ванную.

— Принять душ, вымыть голову, — пояснил он. Я кивнула — конечно, только я первая, почищу зубы. О том, что будет дальше, я старалась не думать. Пусть будет что будет.

Марек вышел из ванной, обернув бедра одним полотенцем и намотав второе на голову наподобие тюрбана. Я уже лежала в постели. Он шутя сказал, что чувствует себя индийским факиром, который только что совершил великое омовение. На подоконнике горели свечи, которые я зажгла перед тем, как лечь. За окном чернели строительные леса. Марек захотел опустить жалюзи, чтобы не думать о завтрашнем рабочем дне, и осторожно переставил свечи на тумбочку, пролив немного стеарина на будильник.

— Во сколько тебе надо встать? — спросила я. Марек засмеялся и пожал плечами — уже знакомый мне и привычный жест. Что бы ни случилось, можно просто пожать плечами. Холод, голод, страх — ну и что? Засмеялся он так громко, что если бы у меня были соседи, то этот хохот разбудил бы их.

— До работы недалеко. Меня разбудят. Мне часы не нужны.

— А мне нужны, — сказала я и поставила будильник на полвосьмого.

Марек осторожно забрался под одеяло и улегся рядом со мной. От него приятно пахло, но я замерла от страха. Сначала закололо в ногах, потом мурашки побежали по всему телу. Я прижалась к Мареку, чтобы скрыть страх, но он видел меня насквозь.

— Ты точно хочешь?

Я кивнула.

— Не спеши, Сандра. Ты маленькая девочка, и у тебя большие проблемы. Сейчас лучше поспать.

Мы уснули, хотя кровать была узкой и жесткой. С ним я заснула бы где угодно, даже забравшись на дерево.

51. Утро

Заверещал будильник, и я, как обычно, перевернулась на другой бок, но потом вспомнила вчерашнее и тут же проснулась. Марека рядом со мной не было. Зато из ванной доносилось посвистывание. Может быть, все поляки пришли ко мне в гости? Я приоткрыла дверь ванной: нет, один Марек стоял под струями горячей воды. Я сбросила халат и шагнула к нему в душевую. Марек, похоже, удивился, как будто не совсем доверяя, но мы стали обниматься и шутя плескаться. Уже ночью я решила идти до конца: я хотела быть с Мареком, хотела настоящей близости. Пятна плесени в ванной нас не пугали, нам было хорошо в тесной душевой, в потоках воды.

Вдруг раздался громкий стук в дверь, а потом и в окно. Приятели Марека окружили нас со всех сторон. Пока мы одевались, они звонили в дверь, колотили по ней, барабанили по оконному стеклу. Одевшись, я подняла жалюзи, а Марек открыл дверь, за которой нас ждали ухмылки его приятелей. Я спросила, успели ли они позавтракать — оказалось, что нет. Хлебцев и плавленого сыра хватило на всех. Потом я заспешила на работу. Марек говорил по-польски, и я чувствовала себя немного не в своей тарелке. Обсуждали они, похоже, трудную работу на крыше. Марек взял ручку и бумагу, чтобы сделать набросок.

— Ладно, — сказала я, — мне пора. Вы оставайтесь, только заприте за собой дверь.

Марек встал и вышел за мной в прихожую. Крепко обняв, он посмотрел мне в глаза:

— Ты правда мне веришь?

Я кивнула.

— Почему бы и нет? Ты ведь меня не обманываешь?

— Конечно, нет. Но я и не думал, что ты будешь мне доверять. Я всегда жду от людей недоверия.

— А я завтракаю только с теми, кому доверяю, — ответила я и поцеловала Марека.

52. Двадцать второе ноября, десять часов

Я поднималась на лифте в гинекологическое отделение больницы, ничего не боясь. В холле стояли диваны, обитые красной искусственной кожей, лежали старые зачитанные журналы. Все это не имело никакого значения. Я улыбнулась женщине в окошке регистратуры. Она завела для меня новую карточку — моя не была действительна в больницах Стокгольма.

Я присела на один из красных диванов, думая о Мареке и радуясь. Он был как сюрприз, как нежданный подарок. Улыбнувшись своим мыслям, я попросила женщину в регистратуре дать мне ручку и бумагу. Я точно знала, что хочу написать.

«Привет, Себастиан! Ведь это твое полное имя, правда? Тебе, наверное, кажется, что оно слишком детское и мягкое для такого крутого, как ты? Ведь ты теперь в егерских войсках, куда уж круче. Хочу тебе рассказать, что встретила очень классного парня по имени Марек. Он станет врачом или артистом цирка, а сейчас ремонтирует дом, в котором я живу. Мне не хочется вспоминать, как мы с тобой ночевали в палатке, погода была паршивая, но там я забеременела. Надеюсь, голова у тебя зажила.

С приветом, Эсс. Больше писать тебе я не буду.

P. S. Не беспокойся, я сделаю аборт. Совсем скоро. Сижу в больнице. Скоро меня вызовут».

Женщина в регистратуре дала мне и конверт. Не успела я сложить письмо и заклеить конверт, как меня позвали на осмотр.

Врач, сняв перчатки, сообщила мне, что я на десятой неделе. Присев на стул рядом с ее столом, я спокойно ответила, что хочу сделать аборт.

Она спросила, уверена ли я. У меня не было никаких сомнений.

— Прежде чем принять такое решение, надо с кем-то поговорить. Иначе потом будет нелегко, — сказала врач, покачиваясь на стуле, и предложила побеседовать с психологом.

Я отказалась. Мне хотелось только одного — чтобы все как можно скорее закончилось.

— Конечно, ты уже на десятой неделе, — улыбнулась она. — Поэтому надо действовать быстро, до двенадцатой. Ты знаешь, как делают аборт?

Я помотала головой. Меня тошнило.

Врач объяснила, что операция несложная, даже ночевать в больнице не надо, можно сразу ехать домой. Потом спросила, где я живу и работаю.

— Есть кому о тебе позаботиться? Может быть, твой молодой человек поможет? Или мама?

— Да, — кивнула я. Мне было ужасно плохо.

— Так кто же? Мама или молодой человек?

— Я не знаю, — простонала я. — Кто-нибудь.

Врачу не нравилось мое состояние: похоже было, что я приняла важное решение в полном одиночестве.

Наконец я призналась, что у меня больше нет сил говорить, и попросила назначить время операции, а с остальным я как-нибудь разберусь. Врач взглянула на меня поверх очков.

— Ты очень бледная. Питаешься хорошо, спишь по ночам?

— Это я только сейчас бледная, потому что… — тут мне пришлось вскочить и побежать в туалет, а то меня стошнило бы прямо на чистый пол.

Когда я вернулась, врач протянула мне листок: следующий вторник, ровно через неделю. Мне сразу стало немного легче, как будто я справилась с каким-то испытанием.

— А мама твоя об этом знает? — осторожно спросила врач.

Я помотала головой.

— Я все же считаю, что тебе надо поговорить с психологом, Сандра.

— Не хочу, — простонала я. — Терпеть не могу психологов.

— Почему?

— Знаю я их! От них одна путаница в голове. Не разберешь, где твои мысли, а где психология.

Врач вздохнула, сняла очки и посмотрела на меня. Я запаниковала: если я сейчас отсюда не выберусь, то скоро меня опять стошнит.

— Обо мне есть кому позаботиться, честно, — сказала я, пряча глаза.

— Это твой друг?

Я кивнула и даже улыбнулась, хотя меня ужасно мутило. Врач вздохнула, встала и протянула мне руку.

— До свидания, Сандра. Через неделю принимать буду не я. Надеюсь, у тебя все будет хорошо!

Я вышла из кабинета, чтобы она не успела ничего добавить.

По дороге на работу я купила в почтовом киоске марку и попросила разрешения позвонить. Заплатив две кроны, я набрала номер справочной и выяснила, что в Арвидсъяре и вправду расположен егерский полк. Хорошо, а то я уже стала думать, что он все сочинил, чтобы избавиться от меня. Написав адрес полка на конверте, я опустила его в ближайший почтовый ящик, и сразу стало лучше, как будто мне удалось отвоевать часть чего-то утраченного.

53. Блестящая гладь

Солнце застало меня врасплох: я думала, что ноябрь — месяц тумана и слякоти. Яркий предвечерний свет, струившийся в большие окна дома престарелых и отражавшийся от полированного пола, слепил так, что пришлось прикрыть глаза ладонью. Я как будто стояла посреди большого катка.

Юдит лежала в своей комнате и ждала, когда я сообщу, что мне удалось найти Бенгта Мортенсона. Но я пребывала в неуверенности. Бенгт не хотел встречаться с Юдит, и я не могла его заставить. Может быть, обоим лучше жить воспоминаниями. Они наверняка яркие и прекрасные — а после встречи вдруг поблекнут? Помолвка на острове, танцы под звуки оркестра Сеймура Эстерваля в ночном магазине — вдруг все это исчезнет, когда двое восьмидесятилетних стариков предстанут друг перед другом? Поэтому мне и не хотелось говорить о Бенгте. К тому же, он знал, где искать Юдит. Больше я ничего не могла сделать.

В тот день я очень спешила домой, полная ожиданий. Мари спросила, не могу ли я остаться на ночную смену — кто-то опять заболел, — но я только помотала головой. Занята. Тогда она вдруг вспомнила, что звонила моя мама. После обеда было столько дел, что она совсем забыла мне передать.

— Мама? — опешила я.

— София… не помню фамилию. Это ведь твоя мама?

— Приемная. Позвоню ей завтра, сейчас времени нет. До свидания!

— До свидания, Сандра! Рада, что у тебя такое хорошее настроение! — улыбнулась она.

Софии, наверное, было одиноко, а я, предательница, совсем ее позабыла. Я пообещала себе, что позвоню завтра. Скоро поеду на север, и мы встретимся. Скоро, как только все останется позади.

54. Ожидания

Я быстро шла через парк, на часах было не больше шести. Я так хотела к Мареку, что еле дождалась вечера.

Но в доме было тихо и пусто. Ни строительных прожекторов, ни рабочих на лесах. Остановившись у подъезда, я огляделась по сторонам. Микроавтобуса во дворе тоже не было. Шаги отзывались эхом в подъезде. Я отперла замок, почти ожидая увидеть Марека спящим на кровати в моей квартире. Но его там не было. Я заглянула в душевую, но и там было пусто. Только из крана тоскливо капала вода.

В кухне было чисто и убрано. Молоко в холодильнике, хлеб в пакете.

На столе должна была лежать записка. Хотя бы записка. Например, о том, что он скоро вернется. Или о том, что он любит меня и хочет съесть со мной пиццу.

Но записки не было. На столе пусто, ни крошки. Сидел ли он вообще за этим столом? Завтракал ли, пил ли кофе?

Я сорвала покрывало с кровати и уткнулась носом в подушку. Она не пахла Мареком. Она даже мною не пахла.

Я пошла в ванную и потрогала полотенца. Оба влажные. Значит, в этой квартире принимали душ двое. Значит, Марек — не плод воображения. Он существует.

Я проголодалась и, поджарив колбасу, съела ее с помидором. Запила молоком. Мне было одиноко. Я думала только о том, куда делся Марек.

Усевшись перед телевизором, я прислушивалась к звукам с улицы и надеялась услышать рев мотора. Что-то с их машиной не то, здоровый мотор так не тарахтит. Наверное, только Марек и может его починить. Может быть, он как раз сейчас возится с машиной? Потому и не идет. Неужели его приятели не могут справиться без него? Наверное, не могут. Мареку, конечно, приходится возиться и с ними, и с машиной. Меня мучила ревность.

Забравшись в постель, я мерзла от ноябрьской сырости и от одиночества. И вдруг мне стало стыдно. Разве он мне что-то обещал? С чего я взяла, что он станет думать обо мне? Сейчас он наверняка сидит где-то со своими дружками, пьет, ест пиццу, треплется… обо мне?! Я застыла. Неужели хвалится, как легко меня взял? Неужели они ржут надо мной, дурочкой с третьего этажа?

Потом я, кажется, заснула. Во всяком случае, мне приснился сон.

Страницы: «« 23456789 »»

Читать бесплатно другие книги:

Перед вами краткое руководство по фэншуй загородного дома и земельного участка, основанное на матери...
В этой книге подробно описывается стратегия, которая позволит вашей компании развиваться, увеличиват...
В данной книге рассматривается авторская методика для укрепления мышечного корсета грудного и поясни...
В этой книге основатель и глава компании Subway рассказывает о том, как небольшие стартапы превращаю...
Она очень горька, правда об армии и войне.Цикл «Щенки и псы войны» – о солдатах и офицерах, которые ...
Она очень горька, правда об армии и войне.Цикл «Щенки и псы войны» – о солдатах и офицерах, которые ...