Клуб избранных Овчаренко Александр
Этим же вечером, провожая до калитки очередного гостя, которым был директор местного ресторана, Султан Рашитович прощаясь, тихонько сказал:
– Дело у меня к тебе, Юсуп Сабирович, надо бы поговорить!
– Мой дом – твой дом, Султан Рашитович! Приходи в гости, уважаемый, поговорим, – учтиво склонив голову, ответил Юсуп, прижимая ладонь к сердцу.
Султан не заставил себя долго ждать, и на следующий день пил чай в тенистом саду, который располагался вокруг скромного двухэтажного особняка директора ресторана. Сначала, как и полагалось, справились о здоровье близких, потом поговорили о погоде, о видах на урожай хлопка, которым славилась республика, а когда разговор зашёл о детях, Султан Рашитович перешёл к главному. Посчитав, что все условности соблюдены, он без лишних слов предложил Юсупу отдать его старшую дочь Лейлу в жены своему племяннику Хасану.
Спешка в таких делах непозволительна, поэтому Юсуп сначала пригубил из пиалы чай, потом, прикрыв глаза, задумчиво покачал головой. Гость не торопил с ответом, так как знал, что для Юсупа это будет непростым решением. Род Мадуевых был старейшим и уважаемым в республике, да и положение Султана Рашитовича сулило Юсупу большие выгоды, но в своих мечтах он видел дочь замужем за сыном достопочтенного Абдуллы Магометова, который занимал высокий пост в министерстве торговли республики.
Наконец Юсуп поднял глаза на собеседника.
– Я знаю наши законы, уважаемый Юсуп! – перебил Султан открывшего рот хозяина дома. – Поэтому калым будет внесён, как и положено, об этом уважаемый можете не волноваться.
– Породниться с Вами для меня большая честь, уважаемый Султан Рашитович, – наконец произнёс отец невесты, мысленно решив, что у сына министерского чиновника, как и прежде, будет достойный выбор в виде троих незамужних сестёр Лейлы.
На следующий день Султан Рашитович передал племяннику ключи от новенькой, купленной месяц назад «Волги», и велел отогнать её к дому Юсупа.
– Можешь брать Лейлу в жены, отец не против, – сказал с улыбкой Султан опешившему юноше.
Хасан не знал, радоваться ему или огорчаться, но, как и положено, горячо поблагодарил дядю за царский подарок. Лейла не была красавицей: маленький рост и болезненная худоба делали её мало привлекательной. Хасан знал, что если он откажется взять Лейлу в жены, то нанесёт смертельную обиду как своим родственникам, так и родственникам Лейлы. Поэтому через месяц, после шумной свадьбы, лейтенант Мадуев вместе с молодой женой убыл к новому месту службы – на общевойсковой полигон со странным название Прутбой. В родной город старший лейтенант Мадуев вернулся через четыре года, когда в Высшем военном училище противовоздушной обороны появилась вакансия заместителя начальника штаба. Султан Рашитович приложил немало усилий, чтобы это место досталось племяннику.
Военное училище располагалось на окраине города, поэтому следующие тринадцать лет Хасану приходилось добираться до места службы в переполненном трамвае. На четырнадцатом году службы в училище его назначили заместителем начальника по учебной части и закрепили за ним персональную машину. Теперь полковник Мадуев добирался до места службы с комфортом. Когда его племяннику Магомету Мадуеву исполнилось семнадцать лет, он стал курсантом военного училища. Магомет не блистал знаниями, но авторитет полковника Мадуева и фамилия абитуриента оказали на приёмную комиссию сильное впечатление.
С первых дней службы Магомет посматривал на сослуживцев свысока. Он был местный, а местные, по неписаным законам, диктовали на курсе свои условия. Всё это сильно попахивало «дедовщиной», но были и положительные моменты: так, в первый же месяц обучения в училище всех иногородних курсантов отучили ругаться матом. Если быть точнее, отучили ругаться матом не полностью, но упоминать в бранных выражениях мать категорически запрещалось. Тому, кто рискнул употребить выражение «твою мать…» грозили крупные неприятности. Драться с «местными» не рекомендовалось, так как виновником драки всегда признавался иногородний курсант, который отчислялся в войска для дальнейшего прохождения службы в качестве рядового.
Но через полгода ситуация на курсе резко поменялась. После первой зимней сессии почти все курсанты из «местных» были отчислены, кто за регулярные нарушения воинской дисциплины, кто за неуспеваемость. Сам Магомет попал в неуспевающие: из четырёх экзаменов два он успешно «завалил», и если бы не покровительство дяди, то убыл бы вместе с земляками на далёкий российский север, где в забытых богом и командованием заполярных гарнизонах очень нужны сильные солдатские руки. Бывшие «местные» сразу перешли в категорию «приезжих» и быстро научились есть свинину и откликаться на интернациональное обращение «чурка».
После зимней сессии на роль неформальных лидеров выдвинулись курсанты, пришедшие в училище из армейских рядов. Некоторые из них, в основном бывшие пограничники, имели боевой опыт. Магомета быстро поставили в общий строй и лишили привилегий, которые ему незаконно даровала местная прописка. Однако Магомет продолжал частенько перелезать через высокий каменный забор и уходить домой на ужин, то есть в «самоволку».
Однажды вечером Магомет, как всегда, перелез через забор и спрыгнул на тротуар. Было темно, и он не видел комендантский патруль, зато патруль его видел хорошо. Магомет попытался рывком оторваться от патрульных, но солдаты из комендантского взвода очень хотели в краткосрочный отпуск, поэтому бегали быстро. Ему профессионально заломили руки и сняли ремень, потом окончательно скрутили и отобрали документы. Такому унижению Магомет ещё не подвергался. Кровь ударила ему в голову, и он, брызгая слюной, в нецензурных выражениях стал насылать проклятья на головы начальника патруля и всей комендатуры.
Ему дали десять суток ареста, хотя за оскорбление старших по званию могли отдать под суд. Эти десять суток поменяли мировоззрение Магомета коренным образом. Он понял, что пустое бахвальство и позёрство вредны для карьеры и здоровья. Больше он ни на кого и никогда не смотрел свысока, потому что это была недооценка противника, а, как учили на кафедре тактики, недооценка противника ведёт к поражению. После того, как Магомет отбыл все десять суток ареста, его вызвал к себе в кабинет полковник Мадуев и устроил форменную головомойку.
– Позор! Какой позор: курсант Мадуев на гауптвахте! – кричал полковник. – Я тебя этому учил? Так ты платишь мне за доброту! Ещё раз уйдёшь в «самоволку», я тебя лично под суд отдам!
– Не могу я… – повесив голову, пробормотал Магомет.
– Чего не можешь? – снизил тон разъярённый родственник.
– Свинину есть не могу, а в курсантской столовой всё готовят на свином сале.
– Будешь жрать! Ещё как будешь! – снова вспылил полковник. – Я в курсантские годы ел, и ты будешь!
– А как же Коран? – пробубнил Магомет и тут же пожалел о сказанном.
– Мальчишка! – взревел Мадуев. – Ты меня учить вздумал! Пока ты в армии, можешь считать устав Кораном, а в уставе про свинину ничего не сказано.
После этого разговора Магомет вынужден был подчиниться воле родственника, который к тому же был старшим по званию. Через полгода Магомет с удовольствием уплетал украинское сало, которым его угощали хохлы-однокурсники, утешая себя при этом, что именно этим боком свинья лежала к солнцу.
Через четыре года учёбы выпускник Магомет Мадуев имел твёрдые жизненные убеждения, сильное натренированное тело и диплом о высшем военном образовании. С таким багажом после распределения он должен был убыть в технический дивизион, располагавшийся на самой южной оконечности республики, городе Мары. Однако время было беспокойное, а близость афганской территории не сулила ничего хорошего, поэтому дядя снова подключил все связи, и племянник убыл для дальнейшего прохождения службы в штаб зенитно-ракетной бригады, располагавшейся в ста километрах от Баку, в городе Мингичауре.
В Мингичаурской бригаде лейтенант Мадуев был на хорошем счету: начальство ценило его упорство при выполнении поставленных задач и хорошие организаторские способности. Магомет начал подумывать о поступлении в академию, как грянула перестройка. В отличие от своих сослуживцев, он не поддался всеобщей эйфории: что-то подсказывало ему, что грядущие перемены несут отнюдь не радостные события.
Предчувствие его не обмануло: через полтора года ракеты и матчасть вывезли в Россию, зенитно-ракетную бригаду расформировали, а самого Магомета сократили. Это была первая волна повального сокращения Вооружённых Сил. Рассчитывать на помощь дяди он больше не мог, так как военное училище тоже расформировали, а полковника Мадуева отправили на заслуженный отдых.
Вернувшись, домой гражданским человеком, Магомет на какое-то время растерялся: надо кормить семью, а работы в республике не было. Заводы и предприятия закрывались один за другим, специалисты уезжали в Россию. Республику захлестнула преступность и безработица. Фактически вся республика, которая теперь гордо именовалась государством, распалась на родовые кланы, и каждый клан вооружался, как мог. Предстояла кровавая драка за власть. К Магомету, как к бывшему военному, неоднократно обращались дальние и близкие родственники с «заманчивыми» предложениями. Однако возить героин через афганскую границу или быть полевым командиром Магомет не хотел. В душе он продолжал оставаться офицером, и любую связь с криминалом он считал ниже своего достоинства.
Однажды тёплым майским вечером Магомет сидел в чайхане и предавался грустным размышлениям. Неожиданно его кто-то крепко хлопнул по плечу. Магомет поднял глаза и увидел бывшего однокурсника Серёжку Коробова. Они не виделись пять лет и эти пять лет пошли Коробову на пользу: перед Магометом стоял не худенький белобрысый курсант, а крепкий, уверенный в себе и довольный жизнью мужчина. Серёга излучал неподдельную радость от встречи.
– Как хорошо, что я тебя встретил! – морщась от первых «фронтовых» ста граммов водки местного производства, произнёс Коробов. – Мне сейчас надёжный напарник вот как нужен! – и Серёга провёл ладонью под вторым подбородком.
– Я на криминал не подписываюсь, – тихо, но твёрдо произнёс Магомет.
– А кто говорит о криминале? Зарабатывать будем честно, вот этими руками! – потрясая двумя кулаками, в которых был зажат большой кусок лаваша, возразил бывший однокурсник. – Я, Магомет, после того, как Родина, по достоинству оценив мои заслуги, из армии выкинула, организовал бизнес честный, но рисковый: гоняю иномарки из Германии в Союз. Всё законно, но гнать технику приходится через Польшу, а там и наших и польских бандитов больше, чем проституток в Москве. Так что всякое бывает, но я знаю, ты трусом никогда не был, к тому же риск хорошо оплачивается. Решайся!
– А что случилось с твоим бывшим напарником? – прихлёбывая чай, как бы между прочим спросил Магомет.
– Я же говорил, что в нашей работе случается всякое, – заметно погрустнев, туманно ответил бывший сослуживец.
Магомет согласился. Ему казалось, что зарабатывать деньги с риском для жизни – дело для настоящих мужчин.
Коробов не обманул: работа была тяжёлая и рискованная. После выезда из чистенькой и законопослушной Германии начинались гонки на выживание. Правила были простые и понятные: чем быстрее ты доедешь до Бреста, тем больше шансов остаться в живых. Автомобиль можно было продать и в Бресте, но это в том случае, если ты «вольный стрелок», а если гонишь машину под заказ, тогда надо добираться до Москвы или Питера. Можно сдавать пригнанную технику перекупщику, но это невыгодно. Коробов гонял машины под заказ: гарантия, что машину возьмут по фиксированной цене.
Полгода им везло: было пару мелких стычек, но уходили без потерь. Вернувшись очередной раз из трудного рейса, Магомет, высылая деньги семье, подумал, что такая кочевая жизнь ему не по нутру. Он твёрдо решил копить деньги и открыть своё дело. Какое именно, он и сам не знал, знал только, что вечно гонять автомобили через всю Европу не сможет.
– Поработаю ещё годик, скоплю деньжат, а там будет видно! – решил Магомет, но год поработать ему не дали.
В апреле пришёл заказ перегнать лимузин представительского класса в Москву. Через пару дней Магомет и Коробов приехали в Берлин, где в чистеньком офисе небольшой фирмы, которую держал выходец из России, им вручили пакет документов и ключи от автомобиля. Сам автомобиль покорно ждал новых хозяев в гараже фирмы. Коробов осмотрел большой чёрный автомобиль, чем-то неуловимо напоминавший катафалк и выдал заключение:
– Плохая машина.
– Почему? – удивился Магомет, с восторгом рассматривая автомобиль.
– Потому что приметная! – раздражённо ответил Коробов и тяжело вздохнул. Дурные предчувствия напарника скоро оправдались. «Пасти» их начали от самой границы. Спасала скорость: Коробов выжимал из машины всё, что можно, и лимузин послушно летел по автобану, оставляя преследователей далеко позади. На второй день преследования им показалось, что наконец-то они оторвались, и Сергей позволил себе съехать с трассы на автозаправку. Магомет на минутку забежал в магазин за кофе и сигаретами. Когда он приоткрыл дверцу машины, чьи-то сильные руки рывком втащили его в салон и приставили ствол к голове.
– Документы на машину! – по-русски, но с сильным акцентом потребовал незнакомец, сидевший сзади.
– У водителя спросите, – ответил Магомет, видя, что Коробова в машине нет.
– Он уже ничего не скажет. Юзеф поторопился, – спокойно продолжил незнакомец и вновь потребовал документы.
Магомет скосил глаза на второго бандита, который держал ствол автомата у его головы. Второй ему очень не понравился: был какой-то нервный, с красными глазами и болезненно жёлтым лицом.
«Наркоман, – уверенно определил Магомет. – Судя по жёлтой коже, предпочитает гашиш. Такой убьёт, не задумываясь. Плохо дело! Хотя с наркоманом я справлюсь, а толстяк за моей спиной, вероятно, не вооружён».
– Юзеф, поторопи нашего друга, – сказал толстяк, и напарник с готовностью ударил рукояткой автомата Магомета по голове. Кровь из раны стала заливать глаза, чем значительно затрудняла обзор, но Магомета это не волновало, злость вытеснила страх, и Магомет понимал, что уже не владеет собой.
– Пся крев! – со смехом сказал наркоман и плюнул Магомету в лицо.
– Я твой нюх топтал! – прошипел Магомет и резким движением левой руки задрал ствол автомата вверх, а костяшками пальцев правой руки нанёс сильный удар в переносицу. Наркоман Юзеф клацнул зубами и затих. Теперь надо было развернуться и нанести удар толстяку, но сделать это Магомет не успел: что-то горячее больно ударил его в левую половину головы, и он потерял сознание.
– Пся крев! – повторил ругательство толстяк и спрятал пистолет.
Глава 6
В Разгуляевку Лёшка Цыганков вернулся сразу после отсидки. Можно было, конечно, с «корешами» и в Новосибирске погулять, благо деньги имелись – на лесоповале за пять долгих лет он заработал прилично, но уж больно тянуло его к родному дому, к речке Медведице, где пацаном ершей да окуньков ловил. Маманька из его улова уху варила: ничего вкуснее этой ухи Лёшка не едал. Пять лет в холодном бараке снились ему маманька и уха её. Так что не мог Лёшка по кабакам городским разгуливать: звала его Разгуляевка, каждую ночь манила.
Освободился Лёшка в июне. Время хорошее: тайга зеленью вся покрылась, зверьё после зимы вес набирать стало, да и молодняк подрос.
Домой из областного центра Лёшка добирался на попутке. Не доезжая пару километров до Разгуляевки, он машину остановил, сунул водителю сотенную купюру и пошёл пёхом. За ближайшим поворотом Лёшка не утерпел: скинул ватник, упал в траву лицом, и долго лежал так, вдыхая медовый запах разнотравья, даже задремал чуток. Потом солнце припекать стало, поднялся Лёшка Цыганков – бывший осуждённый, а теперь человек вольный, провёл ладонью по лицу, словно умылся, закинул «сидор»[44] за плечи и зашагал походкой лёгкой прямиком к родимому дому.
Дома, после того, как маманька всплакнула на радостях, Алексей одежду с себя всю снял и на пол бросил.
– Одёжу, маманя, сожгите!..И «сидор» тоже в печь! Всё в огонь, чтобы в хате тюрьмой и не пахло! – хриплым от волнения голосом произнёс Лёшка, и как был в трусах, так и вышел из хаты. Перемахнув через плетень, он вприпрыжку пробежал через огород, выбежал на берег и с разбегу бросился в Медведицу. Медведица приняла его в своё лоно и ласково омыла прохладной водой тело и душу. На берег Цыганков вышел другим человеком: унесла Медведица все его боли и печали, что за пять тюремных лет накопились.
– Со свиданьицем! – насмешливо произнёс чей-то голос. Оглянулся Лёшка и видит: сидит на берег, Жорка Карась и как кот щурится. На толстощёком лице Карася улыбка, да только Лёшку теперь улыбками не обманешь! Не верит Лёшка больше ни Жорке, ни словам его ласковым. Вся порода их, начиная от кабатчика Василия, до правнука его Жорки, лживая. Если бы не Карась, не валил бы Лёшка лес на зоне. Пять лет назад на танцах в деревенском клубе «впрягся» Лёшка в разборку, не по своей воле – Карась попросил. Если бы трезвый был, до драки дело бы не дошло, а как драка началась, Карась куда-то подевался. Пришлось Лёшке одному против троих отдуваться. Зуб тогда Лёшке передний выбили. Выплюнул зуб Лёшка, и такое зло взяло его.
– Ах, мать вашу…! Что же я теперь, по вашей милости ходить щербатым буду? – взревел он, и, достав из-за голенища сапога охотничий нож, кинулся на обидчиков. Убить не убил, но двоих порезал: одному парня по щеке полоснул, второму нападавшему брюшину пропорол. Мужики Лёшку скрутили, и перед тем, как прибывшим по вызову милиционерам передать, от души попинали по рёбрам.
Потом было следствие, на котором Цыганкову всё припомнили: и драку в клубе – злостное хулиганство, и нож охотничий – незаконное ношение холодного оружия, и то, что двоих порезал – тяжкие телесные повреждения. На суде Цыганков ничего не отрицал, но про Жорку Карася промолчал: так адвокат посоветовал, которого Жорка для него нанял. В итоге по совокупности получил Лёшка «пятерик» и отбыл в места не столь отдалённые.
Обидно стало Алексею: он пять лет баланду тюремную хлебал, а Жорка в это время на разных курортах загорал, да девок местных, до которых был большой охотник, портил. Вот и сейчас выглядит Жорка не по-деревенски: рубашка на нём цветастая, вся в пальмах да попугаях заморских, на голове белая бейсболка с прозрачным козырьком, а вместо штанов – шорты, такие же белые, как бейсболка. Шикарно выглядит Карась, не то, что Лёшка, у которого всего добра – старый костюм отцовский, да ватник лагерный.
– Да ты никак на меня обижаешься? – удивился Жорка.
– Как не обижаться? – сжал кулаки Лёшка. – А не ты ли меня на драку в клубе «подписал»[45]?
– Я! – легко согласился Жорка. – В драку ты по моей просьбе ввязался, но ножом размахивать я тебя не просил. Так что, голуба, ты за свои грехи срок мотал.
Промолчал Лёшка, так как нечего в ответ Карасю сказать, есть правда в его словах: не просил Жорка людей уродовать, пугнуть надо было, а он сдуру ножичком размахивать начал. Выходит, прав Карась: за свою дурость он на зоне пять лет корячился.
– Ладно, старик! Забудем былое, пошли лучше ко мне, отметим твоё освобождение, – примирительно произнёс Жорка и положил ему руку на плечо. Лёшка руку с плеча стряхнул:
– Иуда, ты Карась! Водкой откупиться хочешь! Пошёл ты со своей выпивкой, знаешь куда…!
– Зря ты так. Я ведь хотел по-людски, а ты меня за это матюками кроешь! – обиделся Карась. – Непутёвый, ты Цыганков, как есть непутёвый! Вот ты сейчас ругаешься, а того не знаешь, что рано или поздно ко мне за помощью придёшь.
– Не приду! Сдохну, но не приду! – процедил сквозь зубы Цыганков.
– Придёшь! – уверенно возразил Жорка. – Ещё как придёшь, и умолять меня будешь, чтобы помог. Деваться тебе не куда. В Разгуляевке работы нет, а в городе кто судимого, да к тому же и без профессии на работу возьмёт?
– Возьмут. В леспромхоз очень даже возьмут! Я на лесосеке за пять лет не одну специальность освоил.
– Я же говорил, что ко мне придёшь! Леспромхоз теперь мой!
– Как твой? Был же государственный?
– Вот именно, был! Обанкротился леспромхоз, развалился. Остатки земляки разграбили да разворовали. Я всё, что от бывшего государственного предприятия осталось, выкупил, лесопилку отремонтировал, оборудование японское завёз, новые тягачи закупил. Всеми правдами и неправдами лицензию оформил, сейчас лесом с Японией торгую. Так что благодаря моей фирме люди в Разгуляевке живут лучше, чем в областном центре. Там-то целлюлозный комбинат совсем закрылся. Нерентабельно, говорят, у нас целлюлозу выпускать: оборудование устарело, себестоимость высокая, да ещё транспортировка через всю страну. Одним словом, дорого!
Ничего не ответил Цыганков, так и побрёл домой мокрый, понурый, в синих семейных трусах до колен. Праздник был испорчен. Карась, хотел он того или нет, открыл Лёшке глаза на суровую действительность. За пять лет много в Медведице воды утекло: другая жизнь, другие законы, другие хозяева жизни.
Лето и осень Алексей провёл на огороде: сажал, пропалывал, поливал, удобрял и много чего делал, чтобы зимой не голодать. Зимой на песцов капканы ставил, пробовал белковать, да не получилось. Однажды под вечер пришли в дом к Алексею участковый милиционер Копысов и Архип Березин – лесник местный, которого разгуляевцы за огромный рост и нелюдимость прозвали Потапычем.
– Значит, нарушаем. – не то спросил, не то констатировал факт нарушения законности участковый.
– Никак нет, гражданин начальник! У меня всё по закону: не пью, не скандалю, на отметку хожу регулярно. Да Вы же сами знаете, – по-военному чётко ответил Цыганков.
– Нарушаете! – стоял на своём милиционер. – Незаконное владение охотничьим оружием – это что, разве не нарушение?
– У тебя от батьки ружьецо осталось, двустволка тульская. Люди баяли, ты с ней по тайге гуляешь! – пробасил Потапыч.
Двустволку изъяли.
– Ты судимый, разрешение на оружие тебе никто не оформит, так что ружьё тебе не положено, – коротко пояснил Копысов и заставил Лёшку расписаться в протоколе.
– Следующий раз так легко не отделаешься, – пообещал участковый и хлопнул дверью.
Оставшись один, Алексей долго курил, размышлял, прикидывал и так и этак. Получалось, что хочешь, не хочешь, а на поклон к Карасю идти придётся. Под утро Лёша зашёл в спаленку.
– Мамань, слышь, что говорю? Не вытянуть нам зиму без ружьеца-то. Придётся мне в леспромхоз наниматься. Если Жорка на работу возьмёт, хорошие деньги домой приносить буду. Мамань? Мамань!.. М-а-м-а-а!
Это хмурое зимнее утро Лёшка Цыганков встретил, будучи сиротой. Гроб Лёшка сам состругал, из сосны, могилку в мёрзлом грунте выдолбить соседи помогли. Огляделся Лёшка и видит, что в доме нищета беспросветная, даже гроб обить нечем.
Вечером кто-то тихонько в дверь поскрёбся. Скрипнула дверь, и в хату несмело вошёл Карась. Вздохнув, Жорка стащил с головы песцовую шапку и перекрестился. Молча присел за стол на краешек лавки и опасливо покосился на гроб. Лёшка покусывал губы и упорно молчал. В доме – хоть шаром покати, даже поминки справить не на что.
– Лёша, мы тут с соседями на похороны собрали немного, – тихонько промолвил Карась и выложил на столешницу две пачки купюр: одна была разномастная, потрёпанная – всё больше десятирублёвки российские, во второй пачке были новенькие доллары. Лёшка догадался, что доллары пожертвовал Жорка, так как у разгуляевцев «зелень» заморская отродясь не водилась, а российские деньги в руках долго не задерживались.
Уходя, Жорка повернулся и напоследок сказал:
– Вот что, Алексей! Ты после похорон в контору ко мне приходи. Напишешь заявление, пойдёшь работать. Тягач я тебе, конечно, сразу доверить не смогу, пойдёшь сучкорубом, а дальше видно будет.
Сказал так и ушёл, а Лёшка остался один.
Холодно в доме, пусто. Тускло горит свеча в руках покойницы, капает горячий воск на холодные пальцы, капают мужские слёзы на старую столешницу. Завтра появится на погосте могилка новая, да видно, не последняя.
До чего же отвратительна смерть!
Зиму и весну Лёшка проработал в леспромхозе, в бригаде сучкорубов. Работа тяжёлая, но привычная. Чтобы горе позабыть и от мыслей тяжёлых отвлечься, махал Цыганков топором без устали. В бригаде на него коситься стали. Однажды после работы, когда вся бригада в ожидании машины дружно перекуривала, отвёл Лёшку в сторону бригадир, тоже бывший зык, по кличке «Дубль», и тихонько высказал ему мнение трудового коллектива:
– Зря ты, «корешок», так надрываешься. Премии здесь не предусмотрены… или ты в передовики выбиться хочешь? Так мы все не первый день на лесосеке, топориком махать не хуже тебя можем. Пойми, хозяин свои деньги очень хорошо считать умеет, да и наши тоже. Увидит плановик, что мы дневную норму за полдня делаем, доложит Карасю, ну а тот норму нам и поднимет. Зарплата останется прежней, а дневная норма вырастет. Вот и решай, «корешок», стоит ли на дядю так горбатиться!
После это разговора Лёшка обороты сбавил, и на товарищей своих стал смотреть внимательней. Дубль держал бригаду в строгости: за нерадивую работу, опоздания или, не дай бог, пьянку, из бригады гнал без всякой жалости. Будучи бригадиром, Дубль, как и положено, наряды сам закрывал, поэтому деньги в бригаде распределялись неравномерно. Однако по этому поводу никто и пикнуть не смел. Большинство рабочих были ранее судимыми, поэтому привыкли подчиняться беспрекословно, живя по принципу «как старшой решил, так тому и быть».
Так бы и махал Цыганков топором до пенсии, если бы не приключилась с ним очередная неприятность.
В начале лета на лесосеку неожиданно пожаловал Карась. Был он в хорошем настроении, какое бывает у человека, начавшего загул в пятницу вечером и планирующего остановиться не раньше утра понедельника.
– Я, мужики, с японцами новый контракт подписал, большие «бабки» нам «ломятся»! Так что гуляем по полной программе, – радостно вещал Карась, выгружая из «внедорожника» ящик водки и сумку «мечта оккупанта», набитую разнообразными закусками. Все с надеждой поглядывали на бригадира: в бригаде был «сухой закон», а до окончания рабочего дня ещё далеко.
Дубль быстро оценил ситуацию и еле заметно кивнул головой, что означало «как старшой решил, так тому и быть». Если хозяин хочет продолжения банкета, значит, будет банкет, тем более если за его счёт. Сучкорубы сразу оживились и бросились помогать хозяину «накрывать поляну».
В самый разгар веселья, захмелевший Карась, стал собираться домой.
– Слышь, земляк! Отвези меня домой! – обратился пьяный Карась к Цыганкову и, не дожидаясь ответа, полез на заднее сиденье «внедорожника», где тут же и заснул. Алексей под пьяные шуточки сучкорубов нехотя сел на место водителя.
– Осторожно езжай! – напутствовал его Дубль.
– Пускай катится! Одним холуём меньше, а нам водки больше! – нарочито громко сказал Козаченко – злой и чрезвычайно задиристый парень, который почему-то невзлюбил Алексея с первых же дней его появления в бригаде. Алексей дёрнулся к обидчику, но помешал Дубль.
– Езжай! – сквозь зубы процедил бригадир. – Завтра разберётесь, – и захлопнул дверцу автомобиля.
На середине пути Карась неожиданно проснулся.
– Давно хотел тебя спросить, Алексей, как тебе в бригаде работается? – совершенно трезвым голосом произнёс Карась, удобнее усаживаясь на заднем сиденье. Цыганков от неожиданности чуть руль из рук не выпустил.
– Аккуратней! – недовольно пробурчал Карась, почувствовав, что автомобиль вильнул в сторону. – Машина новая, японская, больших денег стоит. Ну, так как работа?
– Нормальная работа: здоровьем я не обижен, зарплата хорошая, так что работать можно, – спокойно ответил Алексей, не отрывая взгляда от проезжей части.
– И долго ты так работать собираешься?
– А что, есть другие варианты? Если есть, я готов их рассмотреть.
– Варианты есть. Ты сам-то чего бы хотел?
– Если доверишь руль, буду хлысты вывозить.
– Руль! У тебя ведь прав нет!
– А кому в тайге права нужны? Машину я знаю, опыт есть. Я в зоне последние два года и автослесарем был, и шофёрить доводилось.
Карась хмыкнул и промолчал. До Разгуляевки ехали молча.
– Приехали! – произнёс Цыганков, когда автомобиль остановилась возле особняка, но Карась выходить из машины не торопился.
– Видишь дом, Алексей? – спросил Карась, кивнув на свой особняк.
– Вижу. – ответил Цыганков, пытаясь угадать, к чему клонит собеседник.
– Это дом моего прадеда. Раньше в нём кабак был, а теперь офис моей фирмы. Через этот офис я миллионные сделки пропускаю, а мог бы, как предок мой, стоять за кабацкой стойкой и торговать «палёной» водкой. Мог бы, но не стал. Я к чему разговор веду: в каждом деле должен быть прогресс, должна быть положительная динамика. Вот ты у меня почти год работаешь, а динамики никакой нет. Неужели тебе нравится, как на зоне, топориком махать?
– Жора, скажи прямо, чего ты от меня хочешь?
– Я хочу предложить тебе чистую, хорошо оплачиваемую работу
– Хорошо оплачиваемую? И сколько же по УК за такую работу дают? Нет, Жора, я в твои игры больше не играю, уж лучше топориком махать буду.
– Как знаешь, хозяин – барин! Но если что-то вдруг случится… обращайся. Моё предложение остаётся в силе.
– Спасибо, Георгий, но лучше на меня не рассчитывай! Да, кстати, люди говорят, что постоялый двор, что предок твой держал, «Волчьей ямой» называли.
– Ты это к чему сказал? – насупился Карась.
– Не знаю. Так просто, к слову пришлось. – ответил Цыганков и вылез из машины.
Карась как в воду глядел: неприятности у Цыганкова начались вдруг, на следующий день. Алексей по зоновской привычке, не мог простить Козаченко публичного оскорбления, поэтому на первом же перекуре подошёл к обидчику.
– Отойдём в сторону, побазарить надо! – решительно произнёс Цыганков и, не оборачиваясь, пошёл вглубь просеки. Козаченко затушил носком сапога окурок, презрительно плюнул через губу и пошёл следом. Дубль и остальные сучкорубы это видели, но никто вмешиваться не собирался.
– Ты за «базар» отвечаешь? – спросил Алексей, остановившись на полянке среди свежеспиленных пеньков.
– Я за свой «базар» всегда ответ держу! – нагло ответил Козаченко.
– Тогда отвечай, почему меня вчера холуём назвал?
– А как тебя называть, если ты начальству задницу прилюдно лижешь?
– Я в холуях никогда не был, а с Карасём мы выросли вместе: в одной речке купались, в одну школу ходили.
– Ты уже тогда перед ним «шестерил»[46]?
Этого было достаточно, чтобы начать мордобой. Цыганков сделал ложный замах левой рукой. Козаченко ожидал нападения, так как сознательно шёл на обострение конфликта, поэтому резко вскинул согнутую в локте правую руку, чтобы отразить удар. Однако удар Лёшка нанёс ему не рукой, а носком кирзового сапога по коленной чашечке. От боли Козаченко опустил руки и непроизвольно нагнулся всем корпусом вперёд. Цыганков мгновенно обхватил его голову двумя руками, резко нагнул тело своего врага вниз и нанёс ему сильный удар коленом в лицо. Послышался противный хруст и Козаченко с окровавленным лицом повалился на землю.
Неизвестно, кого из них в этот день судьба хотела наказать больше, но Козаченко при падении ударился левым виском о край пенька и обильно окропил свежий спил кровью.
– Кажись, не дышит, – озабоченно произнёс незаметно подошедший сзади бригадир. – Да, парень, вляпался ты в дерьмо по самое некуда! Теперь у тебя два пути: или в «ментовку» с повинной, или в бега подаваться. Решай сам, но чтобы твоего духа в бригаде через пять минут не было. Я не мент и тебя вязать не собираюсь, но и «мокрушникам» в моей бригаде не место.
– Спасибо Дубль! Я всё понял, – тихо произнёс бывший вольный, а ныне подозреваемый в убийстве гражданин Цыганков и решительно зашагал по разбитой просёлочной дороге в сторону Разгуляевки.
До офиса он добрался во второй половине дня. Попутные машины объезжали его стороной: бывшие коллеги не хотели иметь ничего общего с убийцей. В кабинет Карася он вошёл без стука.
– Я уже всё знаю! – произнёс Жорка, оторвавшись от лежавших на столе бумаг. – Сейчас сюда приедет наряд милиции. За непреднамеренное убийство тебе светит лет десять, не меньше. Ты ведь теперь рецидивист! Да что я тебе объясняю! Ты ведь и сам не хуже меня знаешь.
– Твоё предложение в силе? – хрипло спросил рецидивист Цыганков.
– Я от своих слов не отказываюсь, только вчера ты был законопослушный гражданин, а сегодня ты беглый убивец, а это, как сам понимаешь, совсем другой коленкор.
– Хватит пугать! Мне назад хода нет, так что считай, я на твою «чистую» работу подписался.
Жорка прищурил глаза, помолчал, потом решительно достал из кармана связку ключей и бросил через стол Цыганкову.
– Возьмёшь мой джип, поедешь в областной центр. Запоминай адрес: улица Молодёжная двенадцать, квартира четыре. Квартира на первом этаже, в случае чего можно уйти через окно, но это вряд ли понадобится. Хата «чистая», для себя берег, на всякий случай, так что о ней никто не знает. Пару дней отлежись, жратва и выпивка в холодильнике. Верхний свет не включай и из квартиры ни ногой. Когда всё утихнет, я к тебе сам приеду. Всё, бывай здоров! Да, чуть не забыл: не взыщи, но я вынужден буду заявить об угоне своей тачки. Так что ты её отгони на край посёлка и там брось. Сам понимаешь, мне тоже «отмазка»[47] нужна!
Цыганков указательным пальцем зацепил связку ключей, обречённо махнул рукой и вышел из кабинета. Надо было торопиться. Где-то по просёлку уже пылил милицейский УАЗик, чтобы увезти его обратно на лесоповал.
Эх, Леха, голова забубённая! Видно не пить тебе водицы из реки Медведицы, не хлебать ухи из её ершей и окуньков. Ждёт тебя, Алексей, дорога дальняя, дорога дальняя – криминальная!
Глава 7
Отведённая мне Скотчем неделя подходила к концу. Всю неделю Евдокия пела и приплясывала в ресторане гостиницы «Империал». Наше шоу пользовалось успехом, поэтому мы дали несколько выездных концертов в области, и один шефский, то есть бесплатный концерт в местном УВД. Милиционеры – люди простые, без особых культурных запросов и романсами девятнадцатого века интересовались мало, поэтому «блатная» тематика, на которую Евдокия сделала акцент, прошла, прямо скажем, на ура! На выездных концертах мы с Евдокией сделали очень хорошие сборы, и я почувствовал вкус к продюссированию. Особенно хорошо нас принимали в нефтяном холдинге «Чёрное золото», где Евдокия с большим чувством исполняла романсы из кинофильма «Жестокий романс» и ностальгические вещи из новогодней комедии «Ирония судьбы или с лёгким паром».
Я не зря включил «Чёрное золото» в гастрольный тур. Мне хотелось посмотреть на жизнь огромного коллектива изнутри, уловить атмосферу, которая витала в высших сферах холдинга, и по возможности завязать полезные знакомства. Как я уже говорил, приняли нас очень хорошо: после концерта руководители холдинга устроили шикарный фуршет, на котором все мужчины наперебой старались добиться благосклонности несравненной госпожи Грач, а меня дружески похлопывали по плечу и постоянно предлагали выпить на брудершафт. Под конец вечера я чувствовал себя винным бочонком, в который влили большое количество коньяка, водки, бренди и мартини.
– Смешать, но не взбалтывать! – сказал я Евдокии заплетающимся языком, которая в тот момент грузила меня в такси. При этом я дурашливо похлопывал себя по животу и одновременно пытался поцеловать Евдокию в щёку.
– Не сейчас! – отмахивалась от меня звезда русского романса, пытаясь закрыть дверцу такси. Саму Евдокию в неизвестном направлении увёз блестящий чёрный лимузин, и в гостиничный номер она вернулась утром, усталая и счастливая.
– Она взрослая девочка, и сама решает, что ей делать! – убеждал я себя, глядя в бесстыжие глаза несравненной госпожи Грач, которые она безуспешно пыталась занавесить наклеенными ресницами.
Разговор между нами не клеился, и я с облегчением вспомнил, что вчера забыл получить причитающийся нам гонорар.
– Я за деньгами съезжу, – прервал я неловкое молчание.
– Угу, – сонным голосом ответила Евдокия, устраиваясь на двуспальной кровати. Блеск в её глазах погас, уступив место апатии и усталости. Глядя на засыпающую Евдокию, я подумал, что прошлой ночью спать ей не довелось.
Стоял погожий сентябрьский денёк, и я с удовольствием прогулялся по городу. В первом корпусе головного офиса холдинга шёл ремонт, а во втором корпусе началось заседание совета директоров, так что увидеть вчерашних собутыльников я не смог. Зато в приёмной меня ждал пухлый конверт с зелёными американскими банкнотами. Забрав конверт, я направился к выходу, где неожиданно нос к носу столкнулся с господином Авериным.
– Режиссёр! – обрадовался встречи рэкетир. – Мы странно встретились, – с особой интонацией в голосе произнёс бандит, намекая на то, что я не должен был находиться без его ведома в этом уважаемом учреждении.
– И странно разойдёмся, – попробовал отшутиться я и проскользнуть мимо его смертельных объятий.
– Не торопись! – спокойно произнёс Скотч, по-хозяйски изымая у меня конверт с деньгами. – Да, ты, я вижу, москвич, стал «бомбить» на стороне, а мне об этом ни звука! Крысятничаешь[48]! Я этого не люблю.
– Этого никто не любит, – глухо произнёс я. – Халтурка вчера подвернулась, времени с Вами согласовывать, не было. Так что считайте, что Ваши законные двадцать процентов я Вам уже принёс.
– Ошибаешься, режиссёр! Здесь всё моё! – потряс конвертом Аверин. – Я тебя штрафую на все сто. Считай, что тебе повезло. Следующий раз спрошу по всей строгости.
– Следующего раза не будет! – пообещал я, сам того не осознавая, что произнёс пророческие слова.
Через мгновенье окружающий мир встал на дыбы и полыхнул нестерпимым жаром. Скотч налетел на меня широкой грудью, и оба мы полетели в небытие. В последний миг, краешком затухающего сознания, я успел понять, что случилось что-то экстраординарное, но что именно, не разобрал. Спасительное беспамятство приняло меня в свои объятия, и наступила тьма.
Скотч находился в пустом холле. Мгновенье назад он беседовал с режиссёром из Москвы: хорошо беседовал, результатом задушевной беседы была тугая пачка долларов, которые он «срубил у фраера залётного»[49]. Вокруг них толкались и спешили по своим делам сотрудники холдинга, и вдруг всё изменилось: люди и звуки исчезли. Не чувствуя своего тела, он стоял посередине опустевшего холла в окружении мёртвой тишины. Вдруг он услышал звуки шагов: кто-то лёгкий и быстрый стремительным шагом приближался к нему из темноты бесконечного коридора, и шаги его были как весенняя капель – звонкие и весёлые. Звук шагов становился всё ближе и ближе, и вот на середину холла с игрушечной шпагой на поясе и печалью в прекрасных глазах, в ослепительно белых одеждах вышел Маленький Принц.
– Ты в большой беде! – сказал Маленький Принц.
– Помоги! – прошептал Скотч. – Я чувствую, что умираю.
– Не могу! – печально ответил Маленький Принц. – Я умер во время твоей первой «ходки» в зону. Помнишь смешного паренька по кличке Ушан. Ты обвинил его в «стукачестве»[50] и его поставили «на правёж»[51]. Ты мог ничего не говорить, и Ушан остался бы жив, но тебе надо было нарабатывать авторитет, поэтому ты сдал паренька.
– Он действительно был «стукачом»! – отчаянно возразил Скотч.
– Это неважно. – грустно промолвил Маленький Принц. – Важно то, что после «толковища»[52], его в тот же день зарезали в «подсобке». Вместе с ним умер и я.
– Я не виновен в его смерти. Так решили на «толковище»!
– Виновен! Его кровь на твоих руках.
– Помоги мне! – взмолился Скотч и в отчаянье протянул к Маленькому Принцу руки.
– Я умер! – окончательно, как приговор, произнёс Маленький Принц и брезгливо покосился на окровавленного Аверина.
Неожиданно холл осветился сиреневым светом: из-за колоны вышла Сиреневая Дама с вуалью на лице.
– Ты тоже умер, – красивым чистым голосом произнесла незнакомка и положила Скотчу на грудь руку, затянутую в длинную сиреневую перчатку. Рука была маленькой, изящной и удивительно холодной. – Ты умер, а мёртвым помощь ни к чему!
– Я понял!..Ты пришла за мной. – беззвучно прошептал тот, кого при жизни называли Скотчем.
– Нет! Я пришла не за тобой. Я пришла за твоей жизнью, – промолвила Смерть, и в это мгновение Скотч почувствовал, как обжигающий холод заполнил всё его существо. Дальше ничего не случилось.
Дальше была Вечность.
Спасатели почти закончили разбирать завалы строительного мусора на третьем этаже, когда поисковая собака по кличке Чарли неожиданно стала проявлять беспокойство возле груды обломков, из которой торчал конец тяжёлой деревянной балки. Чарли скулил и царапал лапой обломок штукатурки. Обломки разобрали быстро, но с величайшей осторожностью. Запылённая деревянная балка лежала на спине крупного мужчины, который не подавал признаков жизни.
– Этот готов, – устало произнёс спасатель, но Чарли продолжал скулить и крутиться вокруг мёртвого тела. Балку убрали, труп оттащили в сторону и упаковали в чёрный полиэтиленовый мешок.
– Наверное пёс ошибся, – решили спасатели. – И немудрено: сутки без передыху работаем!
Но собака упрямо продолжала крутился на одном месте, и спасателям пришлось разгрести в этом месте строительный мусор. И не зря! Под осколками стекла и битой штукатуркой находилось тело молодого мужчины, который был в беспамятстве, но тяжело и надсадно пытался втянуть в помятую грудную клетку пропахший гарью воздух. В груди незнакомца что-то хрипело и булькало.
– Ты смотри, живой! – обрадовался спасатель. Чарли перестал скулить и лизнул мужчину в лицо.
– Будет жить! – уверенно произнёс спасатель. – Раз Чарли его «поцеловал», значит выживет. Чарли – не человек, он никогда не ошибается!
Примерно в это же время, в Москве, практически одновременно на стол директора ФСБ и Директора ЗГВ легли донесения о взрыве в центральном офисе холдинга «Чёрное золото». Директор ФСБ внимательно прочитал донесение, и размашисто, поверх печатного текста наложил резолюцию, смысл которой заключался в направлении специалистов из Центрального аппарата в Казань-град для проведения совместного расследования с «местными товарищами».
Директор ЗГС никаких резолюций не накладывал. Он вызвал дежурного помощника и задал только один вопрос: «Резидент жив?»
– Жив! – уверенно доложил помощник. – Только пострадал сильно!
– Подключайте дублёра, – отдал распоряжение Директор и вставил лист с донесением в машинку для уничтожения бумаг. Машинка зажужжала и выдала порцию бумажной лапши.
– Есть подключить дублёра! – по-военному чётко доложил помощник и вышел из кабинета.
Не успела закрыться дверь в кабинет Директора, как все элементы большого и сложного механизма ЗГС незримо пришли в движение. «Сказочники» стали корректировать заранее разработанную «легенду», сотрудники отдела оперативного планирования приступили к разработке задания, «прачки» начали процесс «стирания» им одним известной личности, в отделе материального снабжения составляли список необходимых затрат на экипировку дублёра, а бухгалтерия традиционно урезала расходы, мотивируя свои иезуитские действия отсутствием материальных средств.
Сотни людей спешно стали выполнять порученную им работу, и только сам дублёр не ведал, что с этого момента его жизнь течёт по другому руслу.
Глава 8
Магомет вынырнул из беспамятства сразу, без каких-либо переходов. Память услужливо подсказала ему, что случилось накануне, поэтому Магомет не удивился, увидев белые больничные стены и хорошеньких польских медсестёр. За время армейской службы Магомет разучился удивляться: слишком много сюрпризов преподнесла ему жизнь в гарнизоне, поэтому был готов к любому повороту событий.
– Главное, что я жив, а голова заживёт, – рассуждал Магомет, ощупывая на голове плотную марлевую повязку. Сидевшая рядом молоденькая сестричка, увидев, что он очнулся, радостно встрепенулась, о чём-то защебетала по-польски, и куда-то убежала. Вскоре в сопровождении врача появился небольшого роста полицейский, который сносно говорил по-русски.
– Пан есть Магомет Ма-ду-ев? – по слогам произнёс полицейский, раскрыв его загранпаспорт.
– Да я Мадуев, Магомет Мадуев, гражданин Российской Федерации, – тихо, но твёрдо произнёс он.
Полицейский утвердительно кивнул.
Читать бесплатно другие книги:
