Возвращение с Западного фронта (сборник) Ремарк Эрих Мария

– Ладно, слушай. – Штайнер сделал глубокую затяжку. – Ничего особенного у меня не было. Сквозное ранение мышечных тканей. Боли почти не было. Но рядом лежал мой друг. Не какой-нибудь друг. Мой друг. Его ранило в живот осколком снаряда. Он лежал на койке и кричал. Ни грамма морфия, понимаешь? Морфия не хватало даже для офицеров. На второй день он так сильно охрип, что мог уже только стонать. Умолял меня прикончить его. Я бы это сделал, но не знал как. И вдруг на третий день на обед подали гороховый суп. Густой гороховый суп с салом, суп мирного времени. До того нас кормили какими-то ополосками. Ну, мы, конечно, давай жрать. Все страшно изголодались. Жрал и я. Жрал, как давно не кормленная скотина, с каким-то самозабвенным наслаждением. Уплетая суп и глядя поверх края миски, я видел лицо моего друга, его искусанные, разжатые губы, видел, как он умирает в муках. Через два часа его не стало… А я жрал и жрал, и никогда в жизни ничто не казалось мне вкуснее.

Он сделал паузу.

– Ну и что ж, вы просто здорово изголодались, – сказал Керн.

– Не в этом суть. Тут другое. Кто-то подыхает рядом, а ты ничего не чувствуешь. Ну, допустим, тебе жалко человека. Но боли-то ты ведь все равно не чувствуешь! Твой живот цел – в этом все дело. Рядом, в двух шагах от тебя кто-то гибнет, и мир рушится для него среди крика и мук… А ты ничего не ощущаешь. Вот ведь в чем ужас жизни! Запомни это, малыш. Вот почему мир так медленно движется вперед. И так быстро назад. Тебе не кажется?

– Нет, не кажется, – сказал Керн.

Штайнер усмехнулся:

– Понимаю. И все-таки подумай об этом при случае. А вдруг поможет…

Он встал.

– Мне пора. Пойду обратно. Таможенник вряд ли думает, что сразу вернусь. Первые полчаса он был внимателен. С утра снова будет наблюдать. Но ему никак не догадаться, что я подамся к границе в промежутке, то есть ночью. Уж такова психология таможенников. К счастью, зверь постепенно становится умнее охотника. Почти всегда. И знаешь почему?

– Не знаю.

– А потому, что зверь рискует больше. – Он хлопнул Керна по плечу. – Поэтому-то евреи и стали самым хитрым народом на земле. Запомни первый закон жизни: опасность обостряет чувства.

Он протянул Керну руку, большую, сухую и теплую.

– Счастливо тебе! Может, когда и увидимся опять. По вечерам я часто буду в кафе «Шперлер». Спросишь там меня.

Керн кивнул.

– Ну, ни пуха ни пера! И не разучись играть в карты. Они отвлекают, избавляют от мыслей. Для людей без пристанища это очень важно. Ты уже неплохо разбираешься в яссе и в тароке. А вот в покере рискуй побольше. Блефуй напропалую.

– Хорошо, – сказал Керн. – Буду блефовать. И спасибо тебе! Спасибо за все!

– От чувства благодарности тебе придется отвыкнуть. Или, впрочем, нет, не отвыкай от него. С ним легче прожить. И не в смысле отношений с людьми, это как раз не важно. Просто самому легче. Благодарность, если только ты способен почувствовать ее, согревает душу. И запомни: нет ничего хуже войны!

– И ничего нет хуже, чем быть мертвым.

– Насчет смерти не знаю. Во всяком случае, хуже умирать. Прощай, малыш!

– Прощай, Штайнер!

Керн посидел еще немного. Небо прояснилось. Вокруг простирался тихий, мирный пейзаж. Пейзаж без людей.

Керн сидел в тени бука и думал о своем. Просвечивающая зеленая листва вздулась, точно большой парус, и казалось – ветер медленно уносит землю в бесконечную синюю даль, и звезды – сигнальные огни, а луна – светящийся буй.

Керн решил попытаться еще этой ночью добраться до Братиславы, а оттуда направиться в Прагу. В большом городе всегда безопаснее. Он открыл чемодан, достал чистую рубашку и пару носков, чтобы переодеться. Он знал, что это важно. К тому же мало ли кто увидит его. Кроме того, хотелось избавиться от всего, что напоминало тюрьму.

Странное чувство охватило его, когда, обнаженный, он стоял в лунном свете. Вдруг ему показалось, что он маленький заблудившийся ребенок. Он быстро поднял свежую рубашку, лежавшую перед ним на траве, и надел ее. Темно-голубая рубашка практична – не так скоро загрязнится. В свете луны рубашка выглядела серовато-сиреневой. Он твердо решил не падать духом.

Под вечер Керн прибыл в Прагу. Оставив чемодан на вокзале, сразу пошел в полицию, но не для регистрации. Просто хотелось спокойно обдумать, что делать дальше. Для этого здание полиции было самым подходящим местом. Полицейские не устраивали там облав, не проверяли документы.

Он присел на скамью, прямо против дверей комнаты, где оформлялись бумаги иностранцев.

– Там сидит чиновник с бородкой клинышком? – спросил он у мужчины, сидевшего рядом.

– Не скажу вам. Я тут знаю одного, но он без бороды.

– Ясно! Может, перевели на другую должность. А как они ведут себя в последнее время?

– Ничего, терпимо, – сказал мужчина. – Разрешают пожить здесь несколько дней. Очень уж много понаехало народу.

Керн прикидывал. Если ему разрешат остаться на несколько дней в Праге, он, возможно, получит в Комитете помощи беженцам талоны на питание и ночлег. Вероятно, на неделю. Это он знал еще по прошлому разу. А не дадут талонов, значит, снова угроза ареста и высылки через границу.

– Ваша очередь, – сказал мужчина, сидевший рядом.

Керн нерешительно взглянул на него.

– Хотите пойти первым? Мне не к спеху!

– Хорошо.

Мужчина встал и вошел в комнату. Керн решил дождаться его возвращения и в зависимости от результата определить, как ему быть. Волнуясь, он прохаживался вперед и назад по коридору. Наконец мужчина вышел из комнаты. Керн быстро подошел к нему.

– Ну что?

– Десять суток! – ответил тот с сияющим лицом. – Какое счастье! И представьте – ни о чем не расспрашивал. Видать, в хорошем настроении. Или потому, что сегодня вообще мало посетителей. В прошлый раз мне дали только пять дней.

Керн решился.

– Что ж, попробую и я.

У чиновника не было бородки, и все же он показался Керну знакомым. Может, просто сбрил бороду. Играя изящным ножиком с перламутровыми накладками, он уставился на Керна усталым рыбьим взглядом.

– Эмигрант?

– Да.

– Прибыли из Германии?

– Да. Сегодня.

– Есть какие-нибудь документы?

– Нет.

Чиновник понимающе кивнул. Он защелкнул лезвия своего ножика и выдвинул отвертку. Керн заметил, что под перламутровой пластинкой имелась еще и пилка для ногтей. Чиновник принялся осторожно зачищать ею ноготь на большом пальце.

Керн ждал. Ему казалось, что нет на свете ничего важнее ногтя этого усталого человека, сидевшего перед ним. Он едва дышал, боясь помешать чиновнику или рассердить его. Тайком он крепко сомкнул ладони за спиной.

Наконец с ногтем было покончено. Чиновник удовлетворенно оглядел его и поднял глаза.

– Десять суток, – проговорил он. – Можете пожить здесь десять суток. А потом придется вам убираться.

Напряжение, охватившее Керна, мгновенно спало. Ему казалось, будто он куда-то проваливается, но он просто глубоко дышал. Затем он быстро овладел собой. Он уже научился пользоваться случаем.

– Я буду вам весьма признателен, если вы разрешите мне пробыть здесь две недели, – сказал он.

– Это нельзя. А зачем вам?

– Я должен получить документы. Их пришлют по почте. Для этого мне необходим определенный адрес. А потом я хотел бы выехать в Австрию.

Керн боялся в последнюю минуту испортить все, но уже не мог остановиться. Он врал легко и быстро. С той же охотой он говорил бы правду, но знал, что должен врать. Чиновник же, со своей стороны, знал, что должен принимать его вранье всерьез, ибо проверить слова Керна не представлялось возможным. Так что оба почти полностью верили, что их разговор – чистая правда.

Чиновник щелкнул отверткой ножика.

– Ладно, – сказал он. – Две недели. В виде исключения. Но уж потом никаких продлений.

Взяв листок бумаги, он начал писать. Керн смотрел на него так, точно перед ним сидел архангел. Все обошлось как нельзя лучше, и он с трудом осознал это. До последнего мгновения он опасался, как бы чиновник не заглянул в картотеку и не узнал из нее, что он уже дважды был в Праге. На всякий случай он назвал другое имя и другую дату рождения. В случае неудачи он мог бы заявить, что тогда здесь находился его брат.

Но чиновник притомился и явно не желал рыться в каких-то карточках. Он пододвинул листок на край стола.

– Вот, возьмите! Есть еще кто-нибудь в коридоре?

– По-моему, нет. По крайней мере только что за мной никого не было.

– Ладно.

Чиновник достал носовой платок и принялся любовно драить перламутровые накладки своего ножика. Он почти не заметил, что, поблагодарив его, Керн вышел с такой поспешностью, словно боялся, как бы у него не отняли бумажку.

Лишь очутившись на ступеньках перед входом в здание, Керн остановился и осмотрелся. О дивное небо, подумал он в полном упоении, о прелестное, о сладостное, голубое небо! Я вернулся, и меня не посадили! Четырнадцать дней я могу прожить без страха, целых четырнадцать дней и ночей, целую вечность! Благослови Господь человека с перламутровым ножиком! Пусть он найдет для себя ножик, в котором в дополнение ко всему будут еще и складные часики и золотые ножницы!

У входа стоял полицейский. Керн нащупал в кармане свое удостоверение. Вдруг он решительно подошел к полицейскому.

– Который час, господин постовой? – спросил он.

У него были свои часы. Но как же отказаться от такого редкостного переживания: стоять перед полицейским и не бояться его.

– Пять, – буркнул полицейский.

– Благодарю вас.

Керн медленно спустился по ступенькам. Хотелось рвануться с места и без оглядки помчаться вперед. Только теперь он поверил, что все действительно правда.

Большой зал ожидания Комитета помощи беженцам был переполнен. И все же каким-то странным образом он казался пустым. Словно тени, люди сидели или стояли в полумраке. Почти никто не разговаривал. Каждый из них уже сотни раз высказал и обсудил все, что его касалось. Теперь им оставалось только одно – ждать. Ожидание было последним барьером перед отчаянием.

Более половины присутствующих были евреи. Рядом с Керном сидел бледный мужчина с грушевидным черепом. На коленях он держал футляр для скрипки. Напротив примостился старик со шрамом на выпуклом лбу. Он беспокойно смыкал и размыкал ладони. Около него, тесно прижавшись друг к другу, сидели молодой блондин и смуглая девушка. Они крепко держались за руки, словно боясь, что и здесь их могут разлучить, если они зазеваются хоть на минуту. Они глядели куда-то в пространство, в прошлое, и глаза их были пустыми и лишенными всякого выражения. За ними сидела толстая женщина. Она беззвучно плакала. Слезы стекали по щекам и подбородку на платье. Она не замечала их, не пыталась их остановить. Руки вяло лежали на коленях.

Тут же, среди всей этой молчаливой покорности и печали, непринужденно играл ребенок, девочка лет шести. Она бегала по залу, живая и нетерпеливая, с блестящими глазенками и черными кудрями.

Девочка остановилась перед мужчиной с грушевидной головой. Некоторое время она разглядывала его, потом указала на футляр, лежавший у него на коленях.

– У тебя там скрипка? – спросила она звонким, вызывающим голоском.

Мужчина ответил не сразу, словно не понял вопроса. Затем утвердительно кивнул.

– Покажи мне ее, – попросила девочка.

– Зачем тебе?

– Хочу посмотреть.

С минуту скрипач колебался. Потом открыл футляр и извлек из него инструмент, обернутый в фиолетовый шелк, бережно развернул ткань.

Девочка долго смотрела на скрипку. Затем осторожно подняла руку и дотронулась до струн.

– Почему ты не играешь? – спросила она.

Скрипач не ответил ей.

– Сыграй что-нибудь, – повторила девочка.

– Мириам! – послышался тихий, сдавленный голос женщины, сидевшей в другом конце зала и державшей на коленях младенца. – Мириам! Пойди сюда.

Девочка не слушала ее. Она продолжала смотреть на скрипача.

– Разве ты не умеешь играть?

– Умею…

– Тогда почему же ты не играешь?

Скрипач растерянно оглянулся. Большой натруженной рукой он держал гриф. Несколько человек, сидевших поблизости, внимательно наблюдали за ним. Он не знал, куда смотреть.

– Но не могу же я играть здесь! – сказал он наконец.

– Почему не можешь? – спросила девочка. – Играй, пожалуйста! Здесь так скучно.

– Мириам! – снова позвала мать.

– Ребенок прав, – сказал старик со шрамом на лбу, сидевший рядом со скрипачом. – Сыграйте. Может быть, музыка рассеет нас немного. К тому же это, вероятно, разрешено.

Скрипач все еще колебался. Потом взял из футляра смычок, натянул волос и приставил скрипку к плечу. Первый звук, ясный и чистый, поплыл по залу.

Керну почудилось, будто что-то коснулось его. Будто чья-то рука сместила в нем что-то. Хотелось преодолеть это ощущение, но он не мог. Этому сопротивлялась его кожа. Внезапно он почувствовал легкий озноб, и кожа стянулась. А потом как бы расправилась и вокруг разлилось сплошное тепло.

Дверь кабинета открылась. Из нее высунулась голова секретаря. Он вошел в зал, оставив дверь открытой. Стало светло – в кабинете горели яркие лампы. На фоне световой полосы четко вырисовывалась маленькая нескладная фигура секретаря. Казалось, он собирается что-то сказать, но неожиданно он склонил голову набок и стал слушать. Дверь за ним закрылась медленно и бесшумно, словно притянутая невидимой рукой.

Осталась одна только скрипка. Ее звуки наполняли собой тяжелый, мертвый воздух зала, и казалось, она преображает все, – сплавляет воедино немое одиночество множества маленьких жизней, приютившихся в этих стенах, собирая их горе в одну великую общую жалобу и тоску.

Керн обхватил руками колени. Над опущенной головой плыли звуки, и у него было такое ощущение, будто этот поток смывает его, уносит куда-то – и к самому себе и к чему-то совсем чужому.

Маленькая черноволосая девочка уселась на полу перед скрипачом. Уставившись на него, она замерла в полной неподвижности.

Скрипка умолкла. Керн немного умел играть на рояле. Он достаточно разбирался в музыке и по достоинству оценил чудесную игру скрипача.

– Шуман? – спросил старик, сидевший около скрипача. Тот кивнул.

– Играй еще, – сказала девочка. – Сыграй что-нибудь веселое, тогда мы будем смеяться, а то здесь так грустно…

– Мириам! – тихо позвала мать.

– Хорошо, – сказал скрипач.

И снова смычок коснулся струн.

Керн посмотрел вокруг. Он видел склоненные и запрокинутые головы, бледные лица, видел печаль, отчаяние и мимолетное нежное озарение, как бы излучаемое скрипкой. Он вспоминал множество таких же приемных – сколько он их перевидал! – приемных, переполненных отверженными, виновными лишь в том, что они родились и жили на свете. И рядом со всем этим такая музыка! Это казалось непостижимым. Было в этом нечто бесконечно утешительное и вместе с тем страшно издевательское. Голова скрипача лежала на скрипке, словно на плече любимой. Все больше сгущались сумерки и зал погружался в темноту. «Я не хочу погибнуть, – подумал Керн, – не хочу пойти ко дну, в жизни столько дикого и сладостного, я ее еще не знаю, она как мелодия, как зов, как крик над дальними лесами, над неизвестными горизонтами, в неведомой ночи… Я не хочу погибнуть!»

Музыка стихла, но он не сразу заметил это.

– Что ты играл? – спросила девочка.

– Немецкие танцы Франца Шуберта, – хрипло ответил скрипач.

Старик, сидевший рядом, рассмеялся.

– Немецкие танцы! – Он потрогал свой шрам на лбу. – Немецкие танцы… – повторил он.

Секретарь повернул выключатель у двери.

– Следующий… – сказал он.

Керн получил направление в отель «Бристоль» и десять талонов на питание в студенческую столовую на Вацлавской площади. Взяв талоны, он внезапно почувствовал сильный голод. Почти бегом он устремился к столовой, боясь, что опоздает.

Он не ошибся. Все места были заняты, и пришлось подождать. Среди столующихся он заметил одного из своих бывших университетских профессоров. Он уже хотел было подойти к нему и поздороваться, но, подумав, решил не делать этого. Он знал, что многим эмигрантам неприятны напоминания об их прежней жизни.

Вскоре в столовой появился скрипач и в нерешительности остановился. Керн кивнул ему. Скрипач удивленно взглянул на него и не торопясь подошел. Керн растерялся. Заметив скрипача, он почему-то решил, что уже давно знаком с ним. Теперь он сообразил, что они даже и словом не перекинулись.

– Извините, – сказал он. – Сегодня я слышал вашу игру, и сейчас мне показалось, что вы не знаете здешних порядков.

– Действительно не знаю. А вы?

– Я-то знаю. Был здесь уже дважды. Давно кочуете?

– Две недели. Только сегодня прибыл сюда.

Профессор и кто-то из его соседей по столику встали.

– Два места освободились, – быстро проговорил Керн. – Пойдемте!

Они стали пробираться между столиками. Навстречу им по узкому проходу шел профессор. Он неуверенно посмотрел на Керна и остановился.

– Мы с вами не знакомы?

– Я был одним из ваших учеников, – сказал Керн.

– Ах вот как… – Профессор кивнул. – Скажите, вы не знаете людей, которым нужны пылесосы? Десять процентов скидки и выплата в рассрочку? Или патефоны?

Удивление Керна длилось недолго. Профессор был крупным авторитетом в области раковых заболеваний.

– Нет, к сожалению, не знаю, – сказал он с сочувствием. Ему было хорошо известно, каково торговать пылесосами и патефонами.

– Так я и думал. – Профессор смотрел на него отсутствующим взглядом. – Простите, пожалуйста, – сказал он немного погодя, словно обращаясь к кому-то другому, и пошел дальше.

Им подали перловый суп с говядиной. Керн быстро съел свою порцию и посмотрел на скрипача. Тот сидел неподвижно, положив руки на стол. Он не прикоснулся к супу.

– Почему вы не едите? – удивился Керн.

– Не могу.

– Вы больны?

Лампы без абажуров струили резкий свет, и вытянутое лицо скрипача казалось совсем желтым.

– Нет, я здоров.

– Надо бы вам поесть, – сказал Керн.

Скрипач не ответил. Он закурил сигарету и сделал несколько торопливых, жадных затяжек. Потом отодвинул тарелку.

– Так жить невозможно! – вырвалось у него наконец.

Керн участливо посмотрел на него.

– У вас нет паспорта? – спросил он.

– Нет, паспорт у меня есть, но… – Скрипач нервным движением загасил окурок. – Но ведь так жить невозможно! Вот так, без всего! Без какой бы то ни было почвы под ногами!

– Бог мой! – сказал Керн. – Ведь у вас все-таки есть паспорт, есть скрипка…

Скрипач поднял глаза.

– Дело совсем не в этом! – раздраженно ответил он. – Неужели вы не понимаете?

– Понимаю.

Керн почувствовал огромное разочарование. Так чудесно играть может только совсем особенный человек, подумал он. Человек, у которого есть чему поучиться. И вот передо мной сидит ожесточенный мужчина, и пусть он на добрых пятнадцать лет старше меня, – все равно – я вижу в нем только капризного ребенка. Что ж, первая стадия эмиграции. Еще утихомирится.

– Вы правда не будете есть суп? – спросил он.

– Нет, не буду.

– Тогда отдайте его мне. Я еще голоден.

Скрипач пододвинул ему тарелку. Керн начал медленно есть. Каждая ложка таила в себе силу, столь необходимую, чтобы бороться и противостоять беде. Он не хотел лишиться ни одной крупицы этой силы. Окончив есть, он поднялся.

– Спасибо за суп, хотя мне было бы приятнее, если бы вы сами съели его.

Скрипач поднял глаза. Керн увидел лицо, изборожденное морщинами.

– Моего состояния вам, пожалуй, еще не понять, – заявил скрипач.

– Понять его легче, чем вы думаете, – возразил Керн. – Вы просто несчастливы, больше ничего.

– Больше ничего?

– Нет. Вначале все думают, будто в этом заключено что-то особенное. Поживете еще немного в эмиграции и поймете: несчастье – самая повседневная вещь на свете.

Керн вышел. К своему удивлению, на противоположном тротуаре он заметил профессора, расхаживающего взад и вперед. Керн хорошо помнил, как профессор, комментируя во время лекции какое-нибудь новое сложное открытие в области терапии рака, неизменно закладывал руки за спину и, слегка подавшись вперед, разгуливал перед кафедрой. Но теперь его мысли были, по-видимому, заняты только пылесосами и патефонами.

Керн колебался. Никогда он не решился бы ни с того ни с сего заговорить с профессором. Но теперь, после беседы со скрипачом, он подошел к нему.

– Господин профессор, – сказал он. – Извините, что осмеливаюсь обеспокоить вас. Раньше я не поверил бы, что смогу дать вам совет. Но сейчас мне хотелось бы это сделать.

Профессор остановился.

– Охотно выслушаю вас, – рассеянно ответил он. – Весьма охотно. Я благодарен за всякий совет. Постойте, как же это вас звали?

– Керн. Людвиг Керн.

– Благодарен за любой совет, господин Керн. Просто чрезвычайно благодарен, уверяю вас!

– Вряд ли это можно назвать советом. Просто у меня есть некоторый опыт. Вы хотите продавать пылесосы и патефоны. Бросьте это! Только время теряете. Сотни эмигрантов пытаются делать то же. Это так же бессмысленно, как искать людей, желающих страховать свою жизнь.

– Этим-то я как раз и хотел заняться вскоре, – с живостью перебил его профессор. – Кто-то сказал мне, что заниматься страхованием не так уж трудно и что тут можно кое-что заработать.

– И он предложил вам определенный процент за каждый страховой договор, не так ли?

– Разумеется. И даже хороший процент.

– И больше ничего? Никакой компенсации издержек, никакого твердого жалованья?

– Нет.

– То же самое могу вам предложить и я. Все это ровно ничего не значит. Скажите, господин профессор, вам уже удалось продать хоть один пылесос? Хоть один патефон?

Профессор беспомощно посмотрел на него.

– Нет, – сказал он с какой-то болезненной пристыженностью, – но надеюсь, в ближайшем будущем…

– Оставьте это, – прервал его Керн. – Вот вам мой совет. Раздобудьте немного шнурков для ботинок. Или несколько банок гуталина. Или десяток-другой пачек английских булавок. Мелочи, которые могут понадобиться каждому. Ими и торгуйте. Много на этом, конечно, не заработаете. Но время от времени кое-что удается продать. Сотни эмигрантов занимаются этим. Английскую булавку легче продать, чем пылесос.

Профессор задумчиво посмотрел на него:

– Об этом я как-то не подумал.

Керн смущенно улыбнулся:

– Охотно верю. Но теперь подумайте. Так будет лучше. Уверяю вас. Раньше и я хотел продавать пылесосы.

– Возможно, вы правы. – Профессор протянул ему руку. – Благодарю вас. Вы очень любезны… – добавил он тихо, и голос его звучал заискивающе, словно у ученика, плохо выучившего урок.

Керн прикусил губу.

– Я не пропустил ни одной вашей лекции… – сказал он.

– Да-да, – профессор сделал неопределенный жест, – благодарю вас, господин… господин…

– Керн. Но это не важно.

– Нет, это важно, господин Керн. Извините, пожалуйста. В последнее время я стал несколько забывчив. Еще раз большое спасибо. Я попытаюсь последовать вашему совету, господин Керн.

Отель «Бристоль» размещался в небольшом ветхом здании, арендуемом Организацией помощи беженцам. Керну отвели койку в комнате, где жили еще два эмигранта. После обеда он почувствовал сильную усталость и лег спать. Оба других постояльца отсутствовали. Он и не слышал, когда они пришли.

Ночью он проснулся от крика и мгновенно соскочил с постели. Не успев ни о чем подумать, схватил чемодан и одежду, распахнул дверь и побежал по коридору.

Здесь все было тихо. Добежав до лестничной площадки, Керн остановился, поставил чемодан и прислушался. Потом прижал кулаки к лицу. Где он? Что произошло? Где полиция?

Постепенно все вспомнил, посмотрел на свои босые ноги и, почувствовав облегчение, улыбнулся. Ведь он в Праге, в отеле «Бристоль», ему разрешено жить в городе целых две недели. Зачем же так пугаться? Вероятно, ему что-то приснилось. Он вернулся. Это не должно повторяться, подумал он. Только мне и не хватало, чтобы нервы расшалились. Тогда конец всему.

Он открыл дверь в темную комнату и ощупью добрался до кровати. Она стояла справа у стены. Тихо поставив чемодан, он повесил одежду на спинку. Потом нащупал одеяло и уже собрался было лечь, как вдруг рука его наткнулась на что-то мягкое, теплое, дышащее. В ту же секунду он резко выпрямился.

– Кто это? – послышался заспанный голос девушки.

Керн затаил дыхание. Он перепутал комнаты.

– Здесь есть кто-нибудь? – снова спросил голос.

Керн боялся шелохнуться и чувствовал, как покрывается холодной испариной.

Через некоторое время он услышал дыхание. Девушка повернулась на постели. Он подождал еще две-три минуты. Все было тихо. В темноте слышалось глубокое ровное дыхание. Керн бесшумно поднял чемодан и выбрался в коридор.

Теперь в коридоре, у двери комнаты Керна, стоял мужчина в нижней рубахе. Он видел, как Керн вышел из соседнего номера, и разглядывал его сквозь очки. Керн окончательно смешался и не стал ничего объяснять. Не сказав ни слова, он прошел через открытую дверь мимо мужчины. Тот даже не посторонился. Керн положил свои вещи и улегся, предварительно ощупав рукой одеяло. Под ним никто не лежал.

Мужчина постоял еще с минуту в дверях. В тусклом свете коридора поблескивали его очки. Затем он вошел и громко захлопнул дверь.

В то же мгновение снова раздались крики. Теперь Керн понял все.

– Не бейте! Не бейте! Ради Христа, не бейте меня! Пожалуйста, прошу вас! О!..

Крик перешел в какой-то отчаянный хрип и внезапно смолк. Керн привстал.