Возвращение с Западного фронта (сборник) Ремарк Эрих Мария

– А документы?

– Несколько писем или что-то в этом роде…

– Паспорта?

– Нет…

– Где ваши паспорта? – спросил полицейский с револьвером.

– У меня нет паспорта, – ответил Керн.

– Само собой! – Полицейский ткнул револьвером в спину другого беглеца. – А ты? Тебя что, надо спрашивать особо, выблядок ты этакий?

Полицейские посмотрели друг на друга. Тот, что был без револьвера, рассмеялся. Другой полицейский облизнул губы.

– Нет, ты погляди-ка, какой благородный господин! – медленно проговорил он. – Его превосходительство бродяга! Генерал вонючка!

Вдруг он размахнулся и ударил соседа Керна кулаком в подбородок. Тот едва устоял на ногах.

– Руки вверх! – рявкнул полицейский.

Беглец с яростью посмотрел на него. Керн подумал, что никогда еще не видел такого взгляда.

– Это я тебя спрашиваю, сволочь! – сказал полицейский. – Долго я буду ждать? Или мне еще разок долбануть тебя по мозгам?

– Нет у меня паспорта.

– Нет у меня паспорта! – передразнил его полицейский. – Разумеется! У господина выблядка, видите ли, нет паспорта. Это можно было предположить! А теперь оденьтесь! Только живо!

По коридору бежала группа полицейских. Они шумно распахивали двери.

Подошел молодой офицер в кителе с погонами.

– Что у вас тут?

– Да вот – две птички. Хотели выпорхнуть на крышу и дать деру.

Офицер разглядывал обоих задержанных. У него было узкое бледное лицо с тщательно подкрученными, надушенными усиками. Керн ощутил запах одеколона «4711». Он разбирался в таких вещах. Когда-то у его отца была парфюмерная лаборатория.

– С этими двумя поговорим особо, – сказал офицер. – Надеть наручники!

– Разве венской полиции разрешается драться при арестах? – спросил мужчина в рубашке.

Офицер взглянул на него:

– Как вас зовут?

– Штайнер. Йозеф Штайнер.

– Сам без паспорта, а чуть было не набросился на нас, – сказал полицейский с револьвером.

– Венской полиции разрешается гораздо больше, чем вы думаете, – отрезал офицер. – Марш вниз!

Полицейский достал наручники.

– А ну-ка, миленькие мои! Вот так! Теперь вы выглядите намного лучше. Железки как по мерке сделаны!

Керн ощутил на запястьях холодок стали. Его сковали впервые в жизни. Стальные кольца не мешали ходить, но казалось, они сковывают не только руки, но и что-то более важное.

Начало светать. К дому подъехали две полицейские машины. Штайнер скорчил гримасу.

– Похороны по первому разряду! Довольно благородно. Правда?

Керн не ответил. Он пытался скрыть наручники под рукавами пиджака. Несколько возчиков стояли у молочных фургонов и с любопытством глазели. Окна в домах напротив были открыты. В темных отверстиях мерцали лица, похожие на расплывшееся тесто. Какая-то женщина хихикала.

К машинам – открытым полицейским фургонам – подвели около тридцати арестованных. Большинство из них поднималось в кузова молча. Среди задержанных была и владелица дома, полная блондинка лет пятидесяти. Только она возбужденно протестовала. Несколько месяцев назад, затратив ничтожные средства, хозяйка переоборудовала два пустующих этажа полуразвалившегося дома под своего рода пансион. Вскоре пошли слухи, что у нее можно ночевать «по-черному», не регистрируясь в полиции. У хозяйки было только четыре настоящих жильца с полицейской пропиской – нищий, специалист по уничтожению насекомых и две проститутки. Остальные приходили вечером, после наступления темноты. Почти все они были эмигранты или беженцы из Германии, Польши, России и Италии…

– Живо! Живо! – прикрикнул офицер на хозяйку. – Все это вы объясните в участке. У вас будет достаточно времени.

– Я протестую! – кричала женщина.

– Можно протестовать сколько угодно. А пока что поедем.

Два полицейских подхватили ее под руки и подсадили в кузов.

Офицер повернулся к Керну и Штайнеру.

– Так, а теперь вот этих. И не спускать с них глаз.

– Мерси, – сказал Штайнер и забрался в машину. Керн последовал за ним.

Грузовики тронулись.

– До свидания! – взвизгнул женский голос в окне.

– Измордовать всю эту эмигрантскую сволочь до смерти! – заорал им вслед какой-то мужчина. – Тогда сэкономите на кормежке…

Полицейские автомобили ехали довольно быстро – улицы были еще пусты. Небо за домами отступило, стало светлым, широким и прозрачно-голубым. Арестованные вырисовывались на машинах темными силуэтами, словно ивы под осенним дождем. Два полицейских уплетали бутерброды и пили кофе из плоских фляг.

Вблизи Аспернского моста из-за угла выскочил грузовичок с овощами. Обе полицейские машины притормозили и снова рванулись вперед. В этот момент один из арестованных, ехавший на задней машине, перемахнул через борт. Он упал на крыло, зацепился за него полой пальто и грохнулся о мостовую.

– Остановить машину! Задержать! – крикнул старший. – Если побежит, стрелять!

Машина резко затормозила. Полицейские соскочили и побежали к месту, где упал человек. Шофер оглянулся. Убедившись, что арестованный не собирается бежать, он медленно подал машину назад.

Человек распластался на спине. Ударившись затылком о камни, он лежал в распахнутом пальто, широко раскинув руки и ноги, точно огромная летучая мышь, шмякнувшаяся оземь.

– Поднять его! – приказал офицер.

Полицейские склонились над пострадавшим. Затем один из них выпрямился.

– Видать, сломал себе что-то. Встать не может.

– Да может он встать! Поднимите его!

– Дайте ему хорошего пинка – сразу повеселеет, – вяло проговорил полицейский, который ударил Штайнера.

Человек стонал.

– Он действительно не может встать, – доложил второй полицейский. – Голова в крови.

– Проклятие! – Офицер опустился на мостовую. – Не сметь шевелиться! – крикнул он арестованным. – Сучья банда! Возись тут с ними!

Машина стояла теперь вплотную около пострадавшего. Керн хорошо видел его сверху. Он знал этого человека. То был чахлый польский еврей с жидкой седой бородкой. Несколько раз Керн ночевал с ним в одной комнате. Он ясно помнил, как по утрам, перекинув через плечи ритуальные ремни, старик стоял у окна и, тихо раскачиваясь, молился. Он торговал мотками пряжи, шнурками для ботинок и нитками. Уже трижды его высылали из Австрии.

– Встать! Живо! – скомандовал офицер. – Зачем спрыгнул с машины? Небось рыльце в пушку! Воровал и бог знает что еще делал!

Старик зашевелил губами, устремив на офицера широко открытые глаза.

– Что? – спросил тот. – Он что-то сказал?

– Говорит, что спрыгнул с перепугу, – ответил полицейский, стоя на коленях около старика.

– С перепугу? Конечно, с перепугу! Натворил чего-нибудь, вот и боится! Что он говорит?

– Говорит, что ничего не натворил.

– Все так говорят! Но куда нам его девать? Что с ним?

– Надо бы вызвать врача, – послышался голос Штайнера с грузовика.

– А вы помалкивайте! – нервно огрызнулся офицер. – Где мы раздобудем врача в такой час? Не может же он бесконечно валяться здесь на улице. А потом опять скажут, будто мы его так отделали. Ведь всегда и во всем виновата полиция!

– Надо отвезти его в больницу! – сказал Штайнер. – И как можно скорее!

Офицер растерялся. Теперь, поняв, что старик тяжело ранен, он даже забыл приказать Штайнеру замолчать.

– В больницу! Так просто там его не примут. Нужна сопроводительная бумага. А я не имею права подписать ее. Сначала я должен составить рапорт.

– Отвезите его в еврейскую больницу, – сказал Штайнер. – Там его примут без сопроводительной и без рапорта. Даже бесплатно.

Офицер уставился на него:

– Откуда вам это известно?

– Можно отвезти его в Общество неотложной помощи, – предложил один из полицейских. – Там постоянно дежурит санитар или врач. Пусть разбираются с ним. А мы от него отделаемся.

Офицер принял решение.

– Ладно, поднимите его! Проедем мимо «неотложной помощи». Один из вас останется с ним. Дурацкая история!

Полицейские подняли пострадавшего. Он снова застонал. Лицо сильно побледнело. Его уложили в кузов. Он вздрогнул и открыл глаза. Они блестели неестественным блеском, резко выделяясь на осунувшемся лице. Офицер покусывал губы.

– Бред какой-то! Такой старик, и вдруг прыгает на ходу!.. Трогай! Только не гнать!

Под головой раненого натекла лужица крови. Узловатые пальцы скребли по днищу кузова. Губы понемногу разжались, зубы обнажились. Казалось, под призрачной и угрюмой маской боли смеется кто-то другой, беззвучно и с издевкой.

– Что он говорит? – спросил офицер.

Тот же полицейский снова примостился около старика на коленях и поддерживал его голову.

– Говорит, хотел вернуться к своим детям. Теперь они, мол, умрут с голоду, – доложил полицейский.

– Ерунда какая! Ничего с ними не станется. А где они?

Полицейский склонился к раненому.

– Не хочет сказать. А то, мол, их тоже вышлют. У них нет вида на жительство.

– Что-то он фантазирует… А теперь что бормочет?

– Просит, чтобы вы его простили.

– Что? – изумился офицер.

– Говорит, чтобы вы его простили за неприятности, которые он вам причиняет.

– Простить? А при чем тут простить? – Офицер внимательно посмотрел на человека, вытянувшегося в машине, и покачал головой.

Машина остановилась перед пунктом «неотложной помощи».

– Внесите его, – скомандовал офицер. – Только осторожно. Вы, Роде, останетесь с ним. Я потом позвоню.

Полицейские подняли пострадавшего. Штайнер наклонился над ним.

– Мы найдем твоих детей, – сказал он. – Поможем им. Понимаешь, старик?

Еврей открыл и снова закрыл глаза. Потом три полицейских внесли его в дом. Его руки свисали и волочились по мостовой. Как у мертвого. Через несколько минут оба полицейских вернулись и снова залезли в кузов.

– Он еще что-нибудь сказал? – спросил офицер.

– Нет. Совсем позеленел. Если сломал позвоночник – долго не протянет.

– Ну что ж, станет одним евреем меньше, – сказал полицейский, который ударил Штайнера.

– Простить! – пробормотал офицер. – Ведь надо же! Странные люди…

– Особенно в наше время, – заметил Штайнер.

Офицер подтянулся.

– А вы извольте заткнуться! Большевик! – рявкнул он. – Мы вышибем из вас все это нахальство!

Арестованных привезли в полицейский участок на Элизабет-променаде. С Керна и Штайнера сняли наручники. Затем их отвели к остальным в большое полутемное помещение. Почти все сидели молча. Эти люди привыкли ждать. Одна только белокурая хозяйка пансиона не переставала сетовать.

Около девяти часов их стали поочередно вызывать наверх. Керна привели в комнату, где находились два полицейских, писарь в штатском, тот же офицер и пожилой оберкомиссар полиции. Последний сидел в деревянном кресле и курил сигарету.

– Запишите анкетные данные, – приказал он писарю, сидевшему за столом.

Щуплый, прыщавый писарь чем-то напоминал селедку.

– Имя и фамилия? – спросил он неожиданно низким голосом.

– Людвиг Керн.

– Когда и где родились?

– Тридцатого ноября тысяча девятьсот четырнадцатого года в Дрездене.

– Значит, немец.

– Нет. Я без подданства. Лишен гражданства.

Оберкомиссар покосился на него:

– И это в двадцать один год? Что же вы натворили?

– Ничего. Меня лишили прав гражданства заодно с моим отцом. Я тогда был несовершеннолетним.

– А отца за что?

Керн помолчал с минуту. Год жизни в эмиграции научил его взвешивать в официальных инстанциях каждое слово.

– По ложному доносу о политической неблагонадежности, – сказал он наконец.

– Еврей? – спросил писарь.

– Отец еврей, мать не еврейка.

– Ясно!

Оберкомиссар стряхнул пепел своей сигареты на пол.

– Почему же вы не остались в Германии?

– У нас отняли паспорта и выслали. Останься мы, нас посадили бы в тюрьму. И тогда мы решили: уж если сидеть, то лучше в любой другой стране, лишь бы не в Германии.

Оберкомиссар сухо усмехнулся:

– Могу себе представить. Как же вы перешли границу, не имея паспорта?

– На чешской границе в то время требовалось только предъявить простой бланк для прописки. Он у нас еще был. В Чехословакии с таким документом можно было прожить три дня.

– А потом что?

– Нам разрешили остаться на три месяца. Затем пришлось уехать.

– Как давно вы в Австрии?

– Три месяца.

– Почему не явились в полицию?

– Потому что тогда меня бы немедленно выслали.

– Но-но! – Оберкомиссар хлопнул ладонью по подлокотнику кресла. – Откуда вам это так точно известно?

Керн утаил, что, когда впервые вместе с родителями перешел австрийскую границу, все они немедленно явились в полицию. В тот же день их заставили пересечь границу в обратном направлении. Прибыв в Австрию вторично, они в полицию уже не пошли.

– А разве это неправда? – спросил он.

– Не вам тут задавать вопросы! Ваше дело отвечать! – грубо ответил писарь.

– А где теперь ваши родители! – спросил оберкомиссар.

– Мать в Венгрии. Она венгерка по происхождению, и ей разрешили там проживать. Отца арестовали и выслали, когда меня не было в гостинице. Где он теперь – не знаю.

– Ваша профессия?

– Я был студентом.

– На что вы жили?

– У меня есть немного денег.

– Сколько?

– При себе – двенадцать шиллингов. Остальное у знакомых.

У Керна было только двенадцать шиллингов. Он заработал их, продавая мыло, духи и туалетную воду. Но признайся он в этом, его бы обвинили еще и в недозволенной коммерции.

Оберкомиссар поднялся и зевнул.

– Ну что, всех допросили?

– Еще один остался внизу, – сказал писарь.

– Вечно одно и то же. Шуму много, а толку мало. – Оберкомиссар покосился на офицера. – Все они нелегально прибыли в Австрию. На коммунистический заговор как будто не похоже. Кто написал донос?

– Тоже владелец ночлежки. Только у него полно клопов, – сказал писарь. – Видимо, зависть к конкуренту.

Оберкомиссар рассмеялся. Вдруг он заметил, что Керн все еще не ушел.

– Отведите его вниз. Вы, конечно, знаете, что вам полагается: две недели ареста и высылка. – Он снова зевнул. – Пойду-ка в трактир да спрошу себе гуляш и пиво.

На сей раз Керна привели в камеру поменьше. Кроме него там находилось еще пять арестованных, в том числе поляк, с которым он ночевал в одной комнате. Через пятнадцать минут привели Штайнера. Он сел рядом с Керном.

– Ты в первый раз за решеткой, малыш?

Керн кивнул.

– Ну и как? Чувствуешь себя убийцей?

Керн скривил губы.

– Примерно. Ведь я в тюрьме, а у меня остались детские представления о тюрьмах.

– Это еще не тюрьма, – наставительно заметил Штайнер. – Это называется – «под стражей». Тюрьма будет потом.

– А ты уже сидел?

– Да. В первый раз люди обычно волнуются. Потом перестают. Особенно зимой. По крайней мере дни проходят спокойно. Человек без паспорта все равно что труп в отпуске. Ему в пору покончить с собой. Больше ничего не остается.

– А за границей даже и с паспортом не разрешают работать. Нигде.

– Конечно, не разрешают. Паспорт дает эмигранту только одно право: помереть с голоду. Но помереть спокойно, а не в бегах. Это уже немало.

Керн уставился неподвижным взглядом в угол.

Штайнер хлопнул его по плечу:

– Не унывай, малыш! Зато тебе выпало великое счастье жить в двадцатом столетии – в век культуры, прогресса и человечности.

– А есть здесь вообще-то дают? – спросил невысокий лысый человек, сидевший на койке в углу. – Хоть бы кофе принесли.

– А вы позвоните кельнеру, – ответил ему Штайнер. – Пусть принесет меню. У них тут огромное разнообразие блюд. Черная икра, разумеется, вдоволь, сколько душе угодно.

– Насчет еды здесь очень плохо, – сказал поляк.

– А вот и наш Иисус Христос! – Штайнер с интересом посмотрел на поляка. – Ты профессиональный арестант?

– Очень плохо, – повторил поляк. – И так мало…

– О Господи! – проговорил лысый в углу. – А у меня в чемодане осталась жареная курица. Когда же они нас наконец выпустят?

– Через две недели, – заметил Штайнер. – Это обычное наказание для эмигрантов, у которых нет паспортов. Иисус Христос, я правильно говорю? Ты ведь знаешь эти дела!

– Две недели, – подтвердил поляк. – Или еще больше. Кушать дают очень мало. Очень плохо. Жидкий суп.

– Вот черт подери! Курица тем временем сгниет. – Лысый застонал. – Первая курочка за два года. Копил, откладывал гроши. Думал, съем сегодня в обед.

– Подавите свои страдания до вечера, – посоветовал Штайнер. – Тогда вы сможете предположить, что уже съели свою курицу. Вам станет намного легче.

– Что?! Что за ерунда? – Лысый явно расстроился. – И это по-вашему одно и то же? Вы просто болтун! Ведь все равно выходит, что я ее не съем. Кроме того, я мог оставить себе ножку на завтрак.

– Тогда дождитесь утра.

– Меня бы это не очень огорчило, – вмешался поляк. – Никогда не ем кур.

– Конечно, тебя бы это не огорчило! Ведь у тебя в чемодане никакой жареной курицы нет, – проворчал мужчина в углу.

– Даже если бы и была, все равно! Никогда их не ем! Терпеть не могу курятину. Меня от нее тошнит! – Поляк разглаживал бороду и казался очень довольным. – Совсем бы не огорчился. Подумаешь, курица.

– Вот заладил! Да тебя ведь никто и не спрашивает! – с досадой воскликнул лысый.

– Хоть ты мне сейчас подай курицу… Не притронусь к ней! – торжествующе объявил поляк.

– Господи ты Боже мой! Видали такое! – Обладатель курицы в чемодане горестно прижал ладони к глазам.

– Раз у него водятся жареные куры, значит, с ним ничего не случится, – сказал Штайнер. – А у нашего Иисуса Христа прямо-таки куриный иммунитет. Он презирает кур так, как Диоген презирал комфорт. Ну а если курочка в бульоне?

– Тоже нет! – твердо ответил поляк.

– А цыплята-паприка?

– Вообще никаких кур! – Поляк сиял.

– С ума сойти! – взвыл измученный владелец курицы.

Штайнер обернулся.

– Скажи, Иисус Христос, а как ты насчет яиц? Куриных яиц?

Сияние прекратилось.

– Яички, да! Очень люблю! – По бородатому лицу пробежала тень смутного томления. – Четыре штуки, шесть штук, двенадцать штук… шесть всмятку, остальные – глазунья. С жареной картошечкой. С жареной картошечкой и шпиком.

– Не могу больше слушать! Распните на кресле этого прожорливого Христа! – завопила «курица в чемодане».

– Господа, – раздался приветливый басистый голос, в котором послышался русский акцент, – к чему столько волнений из-за какой-то иллюзии. Мне удалось протащить сюда бутылку водки.

Русский откупорил бутылку, отпил из нее и передал Штайнеру. Тот сделал глоток и подал ее Керну. Керн отрицательно покачал головой.

– Пей, малыш, – сказал Штайнер. – Это тоже надо уметь. Придется поучиться.

– Водка – это очень хорошо! – подтвердил поляк.

Керн отхлебнул и передал бутылку поляку. Тот поднес горлышко к губам, лихо запрокинул голову и принялся пить.