Грехи негодяя Рэндол Анна

– Самый лучший, – ответил Йен. – Я велел также принести бумагу и чернила. Поблагодаришь меня позже.

У входа в дом висела маленькая табличка, но ее запорошил снег, и прочитать, что на ней написано, было невозможно. У порога их встретили двое громил, очень легко одетые – в белые свободные штаны и рубашки. Они низко поклонились и повели гостей внутрь. И лишь один из них бросил любопытный взгляд на распухшее ухо Клейтона и кровь, сочившуюся из пореза на лбу.

Воздух в доме был тяжелым и очень влажным. Гул голосов изредка прерывался громкими шлепками.

Мужчины остановились перед одной из дверей и открыли ее. Дым – нет, пар – вырвался наружу и клубами поплыл по коридору. Вслед за паром вышел человек и уставился на вновь прибывших. Из одежды на нем было только полотенце, которое он обмотал вокруг бедер. Его спина была покрыта красными полосами.

– Баня? – спросила Оливия, хотя уже знала ответ.

– Да, – кивнул Клейтон. – Йен считает себя большим шутником. Но теперь у нас есть время и место, где мы можем согреться, пока он ищет место для ночлега.

Объяснив банщикам, что никакая помощь им не нужна, Клейтон дал им несколько копеек за бадью воды и чистые полотенца.

Оливия прошла сквозь завесу пара. Воздух в комнате, казалось, горел. Другого объяснения тому, как каждый вдох буквально обжигал, просто не было. Она была вынуждена вдыхать только крошечные порции воздуха, поскольку глубокое дыхание отдавалось острой болью в груди. Причем воздух имел слабый запах хвои, – вероятно, от грубых досок, которыми были обшиты стены, и массивных широких скамеек. А в дальнем углу комнаты горело две свечи.

Оливия с Клейтоном какое-то время постояли у порога, привыкая к жару. Таявший лед стекал с шапки Клейтона по засохшей крови из пореза на лбу, оставляя чистые полоски.

Наконец Оливия, взяв полотенце, обмакнула его край в воду.

– Мы должны промыть твою рану.

Клейтон криво усмехнулся:

– Вряд ли эту царапину можно считать раной.

Порез выглядел не так уж плохо – был длиной всего около дюйма, да и кровь из него уже не сочилась. Но Оливии необходимо было делать что-то. Она не могла не прикасаться к Клейтону.

Он невероятный, устрашающий мужчина. Ей еще не приходилось видеть человека, который двигался с такой грацией и смертоносной силой.

– Все шпионы умеют так драться?

Клейтон даже не поморщился, когда она промывала порез.

– Большинству известных мне полезных приемов меня научил Йен. Но все шпионы проходят обучение.

– Ты был великолепен.

– У «Трио» было больше практики, чем у многих других. – После короткой паузы он наклонил голову и с удивлением проговорил: – Я думал, что такое признание дастся мне с большим трудом. Видишь, что ты со мной сделала?

– Что я сделала?

Клейтон начал раздеваться и первым делом снял перчатки. Оливия молча порадовалась, что он теперь не стыдился своей изуродованной руки.

– Выбирайся побыстрее из своих мокрых вещей, и я покажу тебе кое-что, – пробурчал Клейтон.

Очевидно, он сомневался, что она достаточно быстро выполнит его указание, поэтому принялся активно ей помогать. Заметив пороховой ожог у нее на руке, он сказал:

– Когда я тебе в следующий раз прикажу бежать, не возвращайся.

– В прошлый раз твоя смерть обошлась мне слишком дорого, – ответила Оливия.

Клейтон положил ее мокрую накидку на скамью у двери.

– Если бы мы оба умерли, некому бы было выполнить расшифровку.

Оливия промолчала. Ей казалось, она действовала самоотверженно и бескорыстно, но, оказывается, проявила эгоизм. Неужели действительно?…

Она погрузилась в свои мысли и опомнилась только тогда, когда ее мокрое платье тоже упало на скамью. За ним последовали нижние юбки и корсет. Оливия сбросила полусапожки и осталась в сорочке и чулках. Она понимала, что должна чувствовать себя ужасно неловко, но не чувствовала.

– Что ты хотел мне показать?

Клейтон взял тряпочку, намочил ее в холодной воде и протер ей лицо.

– Русские утверждают, что баня обладает большой восстановительной и укрепляющей силой.

Оливия проглотила застрявший в горле комок.

– Правда? – Тряпка была жесткой и шершавой, но ее прикосновение к коже давало восхитительные ощущения. Как и пристальный взгляд Клейтона. – Это все из-за пара? – пробормотала она.

– Пар – лишь небольшая часть древней традиции. Прогревшись паром, русские голыми выбегают на улицу и валяются в снегу.

Оливии тотчас захотелось остудить свою перегретую плоть холодным пушистым снегом. Странно… Как она могла ненавидеть холод всего несколько минут назад?

– Голые? – переспросила она. – Но ведь ты не голый.

Клейтон хмыкнул и пробурчал:

– Я должен сначала позаботиться о тебе.

– Ты всегда так делаешь.

Рука Клейтона дрогнула.

«Может быть, я сказала слишком много?» – промелькнуло у Оливии.

– Значит, русские голыми валяются в снегу? А что они делают потом?

Он продолжил протирать прохладной тряпочкой ее шею.

– Потом они возвращаются в парную и льют еще больше воды на угли, чтобы повысить температуру.

Интересно, зачем им для этого вода? Ведь комната нагревается сама по себе… Немного поразмыслив, Оливия спросила:

– А потом?

– Потом банщики трут их тела, снимая напряжение и успокаивая боль в мышцах. – Клейтон повернул ее к себе спиной и стал массировать ей плечи холодными от воды пальцами.

«Райское наслаждение!» – мысленно воскликнула Оливия.

Клейтон же добавил:

– А после этого – еще пар и еще холод.

«Еще, еще, еще…» Больше она ни о чем не могла думать.

Оливия вздрогнула, почувствовав воду вместо прикосновения пальцев Клейтона, но тут же пришла в восторг. Ощущение было восхитительным. Прохладная вода стекала с тряпочки под рубашку.

– Никогда не думал, что можно ревновать к воде. – Клейтон провел пальцем по ее ключице, затем – вдоль выреза рубашки и замер, затаил дыхание, ожидая ее решения.

Оливия же точно знала, что если останется неподвижной, то он остановится. Но если она изогнется, направит его руку ниже…

И она изогнулась.

Его рука скользнула ей под рубашку, и Клейтон со стоном накрыл ладонью ее груди и прижал спиной к себе.

– Знаешь, еще никогда в жизни мне не было так трудно сосредоточиться на шифре. Я мог думать только о твоих сосках, представлять, как они выглядят. Десять лет я мечтал прикоснуться к ним. – Он потянул за шнурок, удерживавший ее рубашку на шее, и рубашка сразу соскользнула с плеч.

Движением ладони Клейтон обнажил одну грудь и опустил подбородок ей на плечо. При этом Оливия знала, что он рассматривал ее. Не удержавшись, она тоже опустила глаза. Рука Клейтона казалась темной на фоне ее белой плоти. И почему-то этот контраст стократ усилил ее желание.

А он стал теребить большим пальцем сосок. Его дыхание вдруг стало тяжелым и хриплым, и он пробормотал:

– Ожидание того стоило.

Оливия беспокойно задвигалась и почувствовала, как доказательство его возбуждения уперлось ей в поясницу. Клейтон тотчас застонал, и она снова потерлась об него.

Его рука сжала ее грудь. Вероятно, это ему нравилось. Другая же его рука опустилась ей на живот, потом – еще ниже. Оливия страстно желала, чтобы рука Клейтона коснулась ее… в самом нужном месте, но, увы, он принялся поглаживать ее бедро.

Оливия не удержалась от вздоха разочарования. А он тут же спросил:

– Ты хочешь, чтобы моя рука была в другом месте?

Она судорожно сглотнула.

– Да, хочу.

– На этот раз ты решила обойтись без «пожалуйста»?

Какая тут к черту вежливость?! Желание сжигало ее.

– Прикоснись же ко мне.

Его рука скользнула меж ее ног. Наслаждение было ни с чем не сравнимым.

Тут Клейтон снова опустил голову ей на плечо и легонько прикусил мочку ее уха.

– Для тебя – все, что угодно, дорогая.

– Мне нужен ты, – прохрипела она. Ее тело таяло в блаженной истоме, а сердце пело. Что может быть лучше?

Однако напряжение возрастало, распространяясь по всему телу из чувствительного местечка, которое ласкал Клейтон.

Оливия снова задвигалась, почувствовав, что желает большего.

Клейтон, похоже, это понял. Его ласки стали более уверенными. Но Оливии недостаточно было испытывать наслаждение – ей хотелось его дарить.

Она повернулась к нему лицом, и ее руки скользнули ему под рубашку. Но и этого было мало; ей хотелось, чтобы он испытывал то же, что и она. Чтобы так же потерял голову от желания.

Потянувшись к Клейтону, она коснулась губами его горла, а потом, осмелев, лизнула его.

У Клейтона перехватило дыхание, а вслед за этим по его телу прокатилась волна дрожи. На губах же появилась дерзкая улыбка, и он сейчас казался… счастливым?

Только он не должен открывать ей свое сердце. Ведь одно дело целовать и провоцировать его, пока он ее ненавидел, и совсем другое…

Оливия сумела убедить себя, что нет ничего плохого в искрах страсти, проскальзывающих между ними. Они все равно ничего не значили для него, даже если для нее значили очень многое.

Однако он доверял ей. Хотя не должен был. Но как только Клейтон узнает, что она скрыла правду о состоянии отца и найденных ею деньгах, он перестанет ей доверять. И будет прав.

И если она позволит, чтобы их отношения развивались, это причинит ему боль.

Раньше она была наивной и допустила, чтобы такое случилось. Но теперь она сделает все от нее зависящее, чтобы ничего подобного не повторилось. Она слишком сильно его любила.

Клейтон наклонился и взял сосок в рот. Легкое движение языка – и у Оливии в голове все помутилось. Сердце же на мгновение прекратило биться, а потом пустилось в бешеный галоп. Она ничего не могла с собой поделать – лишь со стоном закрыла глаза, утопая в волнах удовольствия.

Что ж, если ее глаза будут оставаться закрытыми, то, возможно, она сумеет сделать вид, что его доверие не усложнит отношения между ними, что она сможет заняться с ним любовью и ее ложь как-нибудь сама собой рассосется.

Но нет, это невозможно.

– Как насчет подарка на день рождения, который ты мне задолжала? – спросил он неожиданно. – Я никогда не забывал о нем.

А Оливия всеми силами старалась о нем забыть. Его день рождения был через неделю после ареста, и она перед этим хотела подарить ему ночь страстной любви. Настолько страстной, насколько она по своей наивности представляла любовь в пятнадцать лет. Она много недель приставала с расспросами к горничным, чтобы выяснить все детали. Но почему же он не напомнил ей об этом вчера? Тогда она могла бы показать ему, что приготовила для него десять лет назад.

Ей хотелось посетовать на неудачно выбранное время, но вместо этого она с усмешкой сказала:

– Это была замечательная книга.

– Пожалуй, хорошо, что я не получил тот подарок. Мальчишка, которым я тогда был, мог и не оправиться от разбитых надежд.

– Мы должны немедленно проверить, можно ли с помощью памфлета расшифровать запись, – тихо проговорила Оливия. – Ты его не потерял?

Рука Клейтона перестала творить чудеса с ее телом, и он, отстранившись, спросил:

– Ты предпочитаешь, чтобы я надел перчатку?

Она отрицательно покачала головой и, взяв его изуродованную руку, поднесла ее к губам.

– Нет. Твоя рука здесь ни при чем.

Клейтон нахмурился:

– Выходит, я неправильно понял тебя раньше?

Она снова покачала головой:

– Нет, ты все правильно понял.

– Но в чем тогда дело?

– Просто я люблю тебя слишком сильно и не могу заняться с тобой любовью, пока многое скрываю от тебя.

Он молча уставился на нее. Открыл рот. Закрыл. Потом снова открыл.

– Что же ты скрываешь?

– Кое-что о фабрике. Но я не могу раскрыть тебе эти секреты, потому что ты сможешь их использовать и разрушить фабрику.

Его лицо потемнело.

– Если твои секреты способны разрушить фабрику, то, возможно, она и должна быть разрушена.

– Я отказываюсь смириться с этим. Наверняка можно найти компромисс…

– Ты говоришь, что существуют мрачные тайны, касающиеся фабрики, но при этом ожидаешь, что я не захочу ее разрушить?

Оливия хотела запротестовать, хотела сказать, что тайны вовсе не мрачные. Но, увы, они были именно такими. Она скрывала правду, чтобы восстановить фабрику, а теперь от этой правды некуда было деться. И было ясно: если с фабрикой что-то случится, пострадает слишком много людей.

Какое-то время оба молчали. Наконец Оливия спросила:

– Так мы будем работать над шифром?

– Да. Возможно, так будет лучше. – Клейтон достал из кармана бумагу с зашифрованной записью, а также памфлет. И то и другое слегка намокло, но до чернил влага не добралась. Он передал бумаги Оливии. – Надеюсь, ты мне позволишь позаботиться об одежде. Через минуту я буду к твоим услугам.

Как официально! Она оправила на себе рубашку, чувствуя боль в сердце.

Тут Клейтон начал раздеваться, и Оливия почти сразу отвернулась, успев заметить, как он начал расстегивать пуговицы жилета. Она не хотела знать, последуют ли панталоны вслед за остальной одеждой, поскольку уже имела возможность видеть то, что находилось под ними.

Но неужели она только что по собственной воле отказалась от возможности расстегнуть эти пуговицы? И прижаться к его обнаженному телу?

«Я не стану слушать, как шуршит ткань, – сказала она себе. – Я ничего не слышу».

Оливия осмотрелась. В углу были сложены связанные вместе пучки тонких веток. Интересно, их тоже использовали для мытья? И тут она вспомнила отметины на спине предыдущего обитателя этого кабинета. Нет, вероятно, у этих веток было совсем иное предназначение.

Хотя, возможно, хорошая порка отвлечет ее от мыслей об обнаженном теле Клейтона. Но она не безумна и не станет пробовать. И Оливия прибегла к другому способу наказать себя – к шифру. Положив памфлет на скамью, она спросила:

– Что именно я должна делать?

– Определи численный эквивалент первой буквы в памфлете и вычти его из численного эквивалента первой буквы зашифрованного текста. Тебе нужно произвести операцию, обратную зашифровке.

Но все оказалось не так-то просто. В русском алфавите было тридцать три буквы, и Оливии приходилось всякий раз мысленно проговаривать алфавит с начала. Она повторила этот процесс для дюжины букв, а Клейтон все еще к ней не присоединился.

Несмотря на все свои благие намерения, Оливия, не выдержав, обернулась. Оказалось, что Клейтон сидел на скамье и пытался снять сапог. Его лицо было искажено болью. Она поспешила к нему и ухватилась за каблук сапога.

– Ты бы мог попросить о помощи.

– Сам справлюсь.

Очевидно, он не мог справиться. Но был слишком упрям, чтобы это признать.

– Я уже видела несколько больше, чем твои босые ноги.

Она ожидала, что Клейтон засмеется, но он оставался серьезным. Оливия же, собравшись с силами, стащила половину сапога, но дальше этого дело не пошло, сапог застрял намертво.

– Черт возьми, что не так с твоим сапогом? – проворчала она.

Клейтон улыбнулся:

– Ну слава Богу. Я уж было решил, что совсем стал слаб.

С неприязнью взглянув на сапог, Оливия снова ухватилась за него обеими руками и сильно дернула. Сапог поддался. Второй, к счастью, оказался более покладистым.

– Думаю, со всем остальным я сам справлюсь, – сказал Клейтон. – Спасибо за помощь.

Оливия невольно нахмурилась. Просто преступление – говорить так, как он, то есть тихим воркующим голосом. Разве только в постели, лаская ее обнаженное тело…

Она поспешила вернуться к шифру, и минуту спустя он спросил:

– Есть успехи?

Интересно, он уже снял панталоны или только собирается это сделать? Почему-то этот вопрос приобрел для нее первостепенную важность. Она взяла тряпицу из бадьи с водой и утерла пот с лица.

– Пока нет.

Через несколько минут Клейтон подошел к ней – остановился совсем рядом. На нем все еще были панталоны и рубашка. А Оливия как раз закончила работу над первой строчкой.

Но только ничего не получилось. Буквы не складывались в узнаваемые слова. Они вообще ни в какие слова не складывались. Поскольку не было гласных.

Клейтон сказал:

– Значит, мы попробуем следующую страницу, потом – очередную следующую. И так будем поступать до тех пор, пока не найдем нужную. Если этот метод не сработает, начнем перебирать строчку за строчкой, а потом – наоборот.

– Но я надеялась хоть на что-то. По крайней мере на какой-то знак, означающий, что мы работаем с правильным памфлетом. А тут – совсем ничего.

Нахмурившись, Клейтон взял ее записи.

– Ты не права.

Он быстро проверил то, что она сделала. Несколько минут подумав, улыбнулся и проговорил:

– Так вот, на несколько согласных должна приходиться как минимум одна гласная. Здесь же нет ни одной. Выходит, ты взломала шифр. – Он взял перо и несколькими росчерками разделил ее строчку на группы согласных. Потом прочитал написанное. Оказалось, что Васин сначала убрал гласные, а потом зашифровал текст.

Оливия вскочила и чмокнула Клейтона в щеку.

– Мы это сделали! Возможно, теперь мы сможем остановить революционеров.

Остальную работу выполнял Клейтон, причем – намного быстрее, чем она. А Оливия молча за ним наблюдала.

Ей нравилось смотреть, как быстро бегало по бумаге его перо, как он хмурился, когда что-то не получалось, и как радовался удаче.

Оливия подвинулась к нему поближе, чтобы ничего не пропустить. Она недостаточно хорошо знала русский язык, чтобы разделять ряды букв на группы самостоятельно, но Клейтон, судя по всему, был абсолютно уверен в успехе.

Когда он наконец отложил перо, Оливия спросила:

– Ну, что там написано?

Клейтон тотчас перевел текст на английский:

«Три флага освободят Россию от оков. Первый флаг – в окне Невского монастыря поставит грешника на колени. А флаг у западной пушки Петропавловской крепости свалит могущественного. Флаг на куполе Святого Георгия победит корону. Тогда вы узнаете, что пора зажечь в России огонь свободы».

Клейтон еще раз перечитал текст и заметил:

– На русском языке это звучит более поэтично.

– Но я надеялась узнать какое-нибудь имя. – Оливия утерла пот, стекавший по лицу.

Клейтон взял тряпочку из бадьи, вытерся ею, затем отжал, смочил и предложил Оливии.

– Полагаю, что это список условных знаков, который должны иметь агенты Васина.

– Агенты? – переспросила Оливия.

– Думаю, их четверо. По одному для каждого сигнала и еще один – для завершающего акта. Скорее всего эта бумага находилась у человека, которому предстояло убить царя.

Оливия со вздохом опустилась на скамейку. Клейтон, похоже, не был удивлен, но ей ничего такого даже в голову не приходило. Она считала, что им надо будет определить одного стрелка и остановить его. Но четырех…

– Что теперь?

– Мы не дадим революционерам подать сигнал.

– Это остановит их? Не позволит действовать?

Клейтон пожал плечами:

– Ничего другого мы все равно не сделаем.

Немного подумав, она спросила:

– А монастырь далеко?

– Не очень. Минут двадцать отсюда.

Ее мокрое платье в парилке совсем не высохло – лежало на скамье, все такое же тяжелое и мокрое. Как скоро она замерзнет, снова очутившись на улице? Меньше чем через двадцать минут?

Клейтон проследил за ее взглядом.

– Мы подождем здесь, пока не вернется Йен с припасами и транспортным средством.

– А что будем делать до его приезда?

– Отдыхать. – Он опустился на скамейку и привлек Оливию к себе.

– О, Клейтон…

– Здесь не фабрика. Отдыхай.

Медленно и осторожно она опустила голову ему на плечо. Рубашка Клейтона была мягкой и пахла… Клейтоном. Оливия глубоко вдохнула этот дивный запах. И вдруг спросила:

– А мы не можем остаться здесь?

Он решительно заявил:

– Нет! Иначе ты умрешь от перегрева. И довольно скоро.

Она медленно повернула голову и легонько укусила его за плечо. Он усмехнулся и пробормотал:

– Что это означает?

– Все очень просто, – прошептала в ответ Оливия. – Мне необходимо, чтобы ты нашел взаимоприемлемый выход относительно судьбы фабрики.

Клейтон коснулся губами ее волос.

– Ты всегда была слишком требовательной.

– Я не хочу опять причинить тебе боль.

– Почему ты уверена, что так и будет? Я ведь не такой хрупкий, как может показаться.

Под ее щекой напряглись его мышцы, и Оливия с улыбкой проговорила:

– Ты напряжен только потому, что хочешь продемонстрировать свои мускулы?

Его плечо снова напряглось. И тотчас же раздался стук в дверь.

В следующее мгновение Клейтон оказался у порога.

– Я вернулся с победой, – сообщил Йен.

– Это быстро даже для тебя, – сказал Клейтон, чуть приоткрыв дверь.

– Я вам помешал?