Елена Блаватская. Интервью из Шамбалы Бурдина Анна

Глава 52

«Старый свет» в новом свете

О том, что начало великой работы требует великих сил, собрать которые воедино – искусство еще более грандиозное, чем делать великую работу.

16 декабря 1882 года в Теософском обществе был устроен праздник по случаю переезда из Бомбея в новую резиденцию в Адьяре, пригороде южной окраины Мадраса. Там для Общества был куплен по подписке дом, который стал и остается до сих пор штаб-квартирой Теософского общества в Индии. Адьяр назван по имени реки Адьяр, которая протекает мимо здания, омывая широкий двор позади него. Удобное и просторное здание, расположенное на большом участке земли, было построено из кирпича и цемента, выкрашено в белый цвет, кроме некоторых комнат, возвышающихся над крышей. Границей перед зданием служила большая роща. Позади дома протекала река, а с другой стороны шла главная дорога, ведущая из Мадраса. Между домом и главной дорогой росло множество деревьев манго, которые давали щедрую тень, покрывая раскидистыми ветвями все пространство между стволами.

Верхние помещения здания отвели под апартаменты госпожи Блаватской. Комната Дамодара находилась наверху здания, в башне, туда можно было подняться по узкой лестнице. Нижний этаж, под крышей, служил задней частью середины здания, там располагался офис журнала «Теософ».

Одной из этих только что отстроенных комнат было предназначено стать личным святилищем госпожи Блаватской. Елена обращала особо пристальное внимание на отделку висячего шкафчика, который посвящался исключительно ее общению с Махатмами. На нем был изображен знак алтаря. Здесь она собиралась хранить свои оккультные сокровища, два небольших портрета Махатм и еще кое-какие мелочи. Назначение этого специального приемного покоя было ясным для каждого, кто был знаком с теорией оккультных феноменов. Это место содержалось в чистоте от всякого магнетизма, кроме необходимого для материализации и разматериализации писем.

Пять лет провела Елена Петровна в Индии в напряженной работе. Много сил отнимал журнал «Теософ», в каждый номер которого она помещала статьи, требующие времени и сил для подготовки. Дамодар служил ей секретарем, а полковник Олкотт теперь занимался только делами Теософского общества. В это время Елена начала работать над новым грандиозным научно-философским исследованием под названием «Тайная доктрина». Пока труд состоял из отдельных статей, не связанных общей темой, которые она печатала в своем «Теософе». Ее Учителя, как и раньше, принимали непосредственное участие в ее работе, посылая ей научный материал своим особым телеграфом.

Время от времени они по разным поводам посещали ее. Один из таких визитов описал полковник Олкотт:

«Нарасимхулу Четти и я сидели на стульях довольно близко к госпоже Блаватской, овевая ее и ведя беседу между собой, так чтобы ее постепенно склонило ко сну… Внезапно госпожа Б. вздрогнула и провозгласила: "Я чувствую Его (Махатму Морию) ". Она отдала нам строгое распоряжение, чтобы мы оставались на своих местах и не шумели… Потом она попросила нас обоих дать ей руки, и взяла каждого из нас за правую руку. <… > Прошло не более двух минут, и мы увидели, как Он вошел через стеклянную дверь спальни госпожи Б. и приблизился к ней <…> Он стоял прямо напротив госпожи Б. – на расстоянии не более длины руки от нас. Мы находились по эту сторону кровати, Он – по другую. <…> Его обычное длинное белое одеяние, особенный тюрбан <…> длинные черные волосы, спадающие на широкие плечи, и длинная борода – все это, как обычно, производило живописное и глубокое впечатление. <…> Он вытянул руку и провел ею дважды над головой госпожи Б. Затем она вытянула свою руку, которая прошла через Его руку, – факт, который доказывает, что мы наблюдали майяви рупу (тело иллюзии). Но все было настолько ясным и четким, что производило такое же впечатление, как и физическое тело. Она немедленно взяла письмо из Его руки. Оно чуть помялось, издав при этом звук. Затем Он помахал руками нам, прошел несколько шагов, так же неслышно и неощутимо, как прежде, и исчез! Потом госпожа Б. подала письмо мне, поскольку оно предназначалось для меня».

Обычно Махатмы появлялись перед своими учениками либо в своем астральном двойнике, либо в теле. Один из учеников Махатмы Кут-Хуми, брамин Шанкар Бхавани, так описал их появление:

«Внезапно установилась мертвая тишина. Затем я почувствовал влияние почитаемого Учителя госпожи Блаватской (Мория), оно было настолько сильным, что стало для меня непереносимым. Ток, порождаемый электромагнитной батареей, – ничто по сравнению с током, порождаемым тренированной волей адепта. Когда Махатма желает проявить себя челе, он посылает волны электрического тока, обозначая тем самым свое приближение. Именно такое воздействие я ощутил в тот момент. Через несколько минут после этого Махатма Мория… на самом деле появился в комнате, где проходило собрание, и его видели я и Брат Ниваран, тогда как другие присутствовавшие лишь чувствовали это влияние. Другие тоже смогли бы увидеть его, если бы он более объективно материализовал себя. Я видел этого Махатму… несколько раз в его астральном двойнике в дни моих путешествий по северу Индии. Я не только видел Учителя госпожи Б. в его двойнике, но также и моего почитаемого гуру Дэва К.Х. Я также видел Учителя К.Х. в его физическом теле…»

В Адьяре процесс посылки писем Учителям происходил в оккультной комнате. Письма помещались в тот самый богато украшенный шкафчик, называемый «алтарем». Положив свои письма в «алтарь», челы зажигали благовония и простирались на полу – так по индийскому обычаю выражают преданность и уважение. Примерно через две минуты госпожа Блаватская получала психическую телеграмму, объявляя, что ответы прибыли. «Алтарь» открывали, и вместо отправленных писем там оказывались другие, запечатанные в тибетские конверты и написанные на тибетской бумаге.

В начале 1884 года Елена вновь очень тяжело заболела, и доктора предупредили, что если она не сменит климат, то проживет не более трех месяцев. Здоровье ее ухудшалось с каждым днем, поэтому на ежегодном съезде теософов она появилась на костылях. Теософы не долго думали и приняли решение, чего бы это ни стоило, отправить госпожу Блаватскую на жительство и лечение в Европу. Олкотту было предложено сопровождать ее во Францию, тем более что он собирался ехать по делам в Лондон, чтобы содействовать разрешению множества проблем, связанных с деятельностью созданного Теософского общества, которое прочно встало на ноги и даже стало модным в интеллектуальных кругах. Встреч с госпожой Блаватской и Олкоттом искали многие. От нее ждали феноменов. От него понятных разуму объяснений, что же такое теософия.

В феврале госпожа Блаватская в буквальном смысле «была погружена» на пароход. Ноги ей совершенно отказали, поэтому ее, как императора, пришлось нести на пароход на стуле. После удачной погрузки она удобно разместилась в каюте первого класса и в сопровождении Олкотта, слуги Бабулы, Мохини, а также нескольких индусов покинула Индию и направилась в Европу.

Сначала группа прибыла в Марсель, потом в Ниццу, а затем в Париж, где Елена Петровна поселилась в Энгьене, в удобном, красивом доме, который ей любезно предоставила почитательница графиня д ’ Адемар. Там ее ждал Джадж, направляющийся из Америки в Индию. Он должен был, по распоряжению Учителя, задержаться, чтобы помочь Елене Петровне с Тайной Доктриной.

Об этой встрече Джадж вспоминал: «Здесь нашему дорогому другу предоставили все удобства, и она продолжала писать, а я по ее просьбе в той же самой комнате внимательно перечитывал "Разоблаченную Изиду", кратко помечая в конце каждой страницы ее основное содержание, так как она собиралась использовать этот материал для Тайной Доктрины.

Часть вечера мы обыкновенно проводили в гостиной за разговорами, и здесь, так же как и в столовой, происходили некоторые феномены, однако не менее занимательными были остроумные, серьезные или смешные рассказы Е.П.Б. Часто сестра графини д’Адемар играла на фортепьяно, доставляя удовольствие даже такому взыскательному судье, как Е.П.Б. Я хорошо помню одну мелодию,

только что появившуюся в Париже. Она особенно нравилась Е.П.Б., и она часто просила ее исполнить. В ней чувствовалось высокое вдохновение и глубокое постижение природы».

В этом доме Елена впервые встретилась с Ричардом Ходжсоном, начинающим преподавателем Кембриджа, которого правительство Англии впоследствии назначило представителем в Индии в комиссию по исследованию феноменов, произведенных госпожой Блаватской и ее Учителями. Инициатором этого исследования был, как ни странно, Олкотт, который был абсолютно уверен в их естественном происхождении. У Елены же имелись очень большие сомнения в разумности подобного шага, так как она уже ни один раз сталкивалась с различным восприятием и интерпретацией одних и тех же событий разными людьми. Поэтому Елена понимала: очень многое будет зависеть в выводах комиссии от настроения тех, кто ее возглавляет, в чем оказалась совершенно права.

Летом 1885 года Елена Петровна направилась в Германию, в Эльберфельд, куда ее любезно пригласила отдохнуть семья Гербхардов. Там Олкотт к ее приезду успел организовать Германское Теософское общество. Густав Гебхард был крупным банкиром, владельцем фабрики по производству шелка и бывшим германским консулом в Иране, а его жена, Мэри, имела врожденную склонность к философии и оккультизму. Она была ученицей известного каббалиста Элифаса Леви. Узнав о существовании ТО, Мэри написала Олкотту, вступила в Общество, а потом пригласила к себе в гости госпожу Блаватскую.

Елена с удовольствием приняла приглашение и, приехав в Эльберфельд, прекрасно себя чувствовала в атмосфере гостеприимного дома. Но именно здесь она получила почти «смертельный удар», который надолго перевернул ее почти наладившуюся в Европе жизнь. Елена с

ужасом узнала, что в Мадрасе вышла статья под названием «Крах Кут-Хуми», основанная на письмах, якобы полученных супругами Коломб от самой госпожи Блаватской. В письмах, по утверждению семьи Коломб, содержались указания, как подготовить в Адьяре тот или иной трюк, выдаваемый за оккультный феномен, пока госпожа Блаватская со своими спутниками-теософами путешествовала по Индии.

Самое ужасное в этом скандале было то, что выдержки из мадрасской статьи перепечатали ведущие англо-индийские газеты, и их публикации произвели настоящую сенсацию в Англии, а в Индии распространялись сотни листовок, объявляющих, что «г-жа Блаватская развенчана; ее интриги и мошенничество разоблачены».

Все, вместе взятое, для Елены было подобно вести о пожаре или взрыве в собственном доме, или же о гибели родных и близких. Беда пришла оттуда, откуда ее меньше всего ждали.

Глава 53

Скандал

Маленькие люди – большие проблемы.

Супруги Коломб, Эмма и Алексис, ставшие инициаторами разразившегося скандала, были мелкими служащими в ТО. Эмма следила за хозяйством в доме, а Алексис был квалифицированным рабочим, который умел делать все, что ни попросят. Появились они в Обществе по рекомендации самой Елены Петровны. Однажды, испытывая крайнюю нужду, семейная пара, которую Елена знала еще по Каиру, обратилась к ней за помощью в Бомбее. Елена чувствовала себя обязанной Эмме Коломб, которая в свое время выручила ее, когда после кораблекрушения в Средиземном море, сама оказалась в тяжелом положении. Не желая оставаться в долгу, Елена ответила добром на добро и предложила супругам работу в ТО. Вскоре Елена Петровна вынуждена была уехать в Европу, а супруги Коломб продолжали работать в штаб-квартирах ТО в Бомбее и Мадрасе (Адьяре).

Однако спустя чуть более полугода после отъезда Елены Петровны из Индии Правление ТО, предъявив Эмме Коломб обвинения в вымогательстве, шантаже, клевете и злоупотреблении денежными средствами Общества, отказало супругам от места. Супруги Коломб затаили обиду, разработали план мести и выступили с публичными заявлениями. Они объявили в печати о своей причастности к якобы мошенническим трюкам госпожи Блаватской в «производстве феноменов», а Эмма Коломб даже заявила, что еще в Каире убедилась в безнравственности госпожи Блаватской, так как она, помимо мужа, имела другие внебрачные связи и троих незаконнорожденных детей. Кроме того, Эмма Коломб утверждала, что «госпожа Блаватская обманывала людей ради получения денежных средств, которые выманивала у доверчивых или вымогала, как для себя, так и для Общества.

«Эти нападки получили освещение в мадрасском христианском миссионерском (печатном) органе, – писал Чарльз Джонстон, – в котором утверждалось, что предполагаемые феномены, описанные в «Оккультном мире» и в других работах, были не чем иным, как трюками, и что многие из них были проделаны этими двумя людьми (Коломбами), которые теперь прониклись раскаянием за совершенные проступки. Ими были опубликованы письма, которые, как они заявили, были написаны госпожой Блаватской, якобы подтверждавшие это мошенничество; но оригиналы писем так никогда и не были подвергнуты беспристрастному рассмотрению, а предложенные копии полны ошибок, вульгарности и глупостей, и они мало напоминают подлинные письма великой теософической писательницы».

Любопытно, что когда Елена Петровна только приехала вместе с делегацией теософов в Индию, ей было сделано предсказание одним мистиком, утверждавшим, что каждая буква алфавита имеет либо благотворное, либо пагубное влияние на жизнь и труды того или иного человека. Людей, чьи имена начинаются с букв, звук которых противопоказан вам, следует избегать.

– Какая же буква наиболее противопоказана мне? – спросила Елена.

– Остерегайтесь буквы «С» (английского алфавита), – ответил он. – Я вижу, как над вашей головой зловеще горят три заглавные «С». Вам следует особенно остерегаться их в ближайшие десять лет и оберегать Общество от их влияния. Это инициалы трех людей, которые примкнут к теософской организации лишь за тем, чтобы стать ее самыми большими врагами.

Она не вспоминала об этом предостережении до 1884 года, пока на сцене не объявились Коломбы /Coulombs/, и не могла знать, что в будущем фамилии Коуз /Coues/ и мисс (Мейбл) Коллинз /Collins/ замкнут этот черный список.

Когда Елена уезжала в Европу, она и предположить не могла, какие неприятности ей преподнесет семейство Коломб, хотя, с ее оккультными способностями, должна была бы видеть людей насквозь. Как бы оправдываясь, Елена Петровна скромно отвечала: «Вина берущего, если он окажется неблагодарным; вина моя – если не дам просящему. Я буду служить многим, чтобы найти одного благодарного».

Пыталась она оправдаться и в печати, направив в лондонскую газету «Таймс» письмо в ответ на разразившийся скандал:

«Милостивый государь!

В Мадрасе распространились неосновательные и возмутительные слухи о заговоре, в который я будто бы вошла с гг. Коломб для обмана публики таинственными явлениями. Относительно этих обвинений я скажу, что приписываемые мне письма написаны не мною. Некоторые мысли, изложенные в них, действительно были высказаны мною, но они настолько затемнены разными вставками, что смысл их совершенно извращен. Подделыватели писем до того грубо невежественны, что приписывают мне, например, отзывы о лахорском махарадже, тогда как в Индии каждому школьнику известно, что такой особы не существует. Что касается обвинения в том, будто бы я обманывала ради денежных средств теософического общества, то я никогда никаким образом не выманивала и не вымогала денег как для себя, так и для «Общества», и смело предлагаю всякому попытаться доказать противное, если я не права. Деньги я получаю только за мои литературные произведения и еще доходы с наследственного имения, которое я получила раньше, чем посвятила свою деятельность теософическому обществу. Теперь я беднее, чем была в то время, когда основала «Общество».

Ваша покорная слуга Е. Блаватская, 7 октября 1884 г.».

Олкотт тоже был в недоумении. Он тут же примчался в Эльберфельд, где находилась Елена, выяснить из первых уст, в чем причина подобных заявлений, и выработать план совместных действий.

– Джек, я не понимаю, откуда вообще взялись эти письма и как вы могли оставить в Обществе таких непорядочных, нечистых на руку людей, которых быстро уличили в денежных махинациях, – спрашивал он, несмотря на состояние Елены, которая выглядела нездоровой. Она была подавлена и измучена переживаниями, что выражалось на ее лице и звучало в ее голосе.

Елена чувствовала, что сейчас для нее настал самый решительный момент в отношениях со своим дорогим другом. От ее ответа зависит, потеряет ли она доверие Олкотта или новые трудности стянут их дружеские объятия еще крепче. Оправдываться перед ним было гораздо тяжелее, чем перед всем миром.

– Неужели вы думаете, что письма, которыми размахивает мадам Коломб, действительно писала я? – говорила дрожащим голосом Елена. – Будь я таким ослом, что-

бы писать подобные письма Коломбам, я ни за что не поехала бы в Европу. Я перевернула бы и небо, и ад, чтобы помешать Правлению выставить их из дома. Я вернулась бы домой при первых же признаках опасности. Но я не сделала этого – потому что я ничего подобного даже не могла себе представить!

– Но откуда вообще взялась эта госпожа Коломб? Вы ведь ее рекомендовали как свою знакомую, значит, должны были знать, на что она способна.

– Я проанализировала все моменты нашего с ней знакомства и теперь понимаю, когда мне следовало бы задумываться над тем, что можно ожидать от этой дамы. Вероятно, она начала строить планы предательства еще в 1880 году, с первого же дня, как только очутилась со своим мужем в Бомбее в нашей в теософской штаб-квартире. Босые, без гроша в кармане, они едва не умирали от голода. Эмма пригрозила, что продаст мои секреты, о которых кое-что знает, если я не помогу ей с работой. Я понимала, что это шантаж, – но мне ли жаловаться? Разве Учитель не предоставил мне право выбора: следовать заповедям Владыки Будды, который велит нам накормить даже змею, умирающую от голода, презрев страх, что она может укусить кормящую ее руку, – или же принять карму, которая неизменно карает того, кто отворачивается при виде греха и нищеты и не озаботится помочь грешнику или страдальцу.

– Почему же вы мне еще тогда этого не сказали? Я ведь тоже им доверял.

– Я не думала, что это так серьезно. Да и что она могла знать? Потом, вспоминаю, был еще один настораживающий случай. В начале 1884 года, перед моим отъездом в Европу, мы вместе с Мохини и недавно избранным главой Правления ТО Гартманом собирались нанести визит князю Харисингхджи в Вареле. Эмма Коломб тоже с нами напросилась. Она уже несколько раз безуспешно пыталась под разными предлогами выманить две тысячи рупий у богатого князя и надеялась, что на сей раз ей повезет. Когда это обнаружилось, я сделала ей выговор, а она пришла в ярость и стала выкрикивать всяческие ругательства, поклявшись отомстить. «Не прощу ей до конца жизни, – заявила она, – уж я ей устрою!» Вот и устроила! – развела Елена руками.

– Что же теперь? Какой вы предполагаете дальнейший поворот событий? – продолжал Олкотт, не предлагая собственных решений.

– Во-первых, я слагаю с себя обязанности секретаря-корреспондента Общества. Я публично обязана заявить о своем выходе из него, так как считаю, что пока я состою в Обществе, тем более во главе его, – я буду постоянной мишенью для нападок, и от этого пострадает Общество. Мое сердце, – если от него еще что-то осталось, – разбито. Но мне приходится пожертвовать собой ради блага Общества. Дело выше отдельных людей и личностей.

– Я не сомневаюсь в вашей преданности делу, но Общество может не согласиться.

– Я буду его просить.

– Хорошо, я не стану давать прогнозы на то, какое решение примет Правление Общества, а вот что делать с обвинениями, выдвинутыми семьей Коломб, ума не приложу.

– Мне непременно следует ехать в Индию и подавать в суд. Буду пытаться доказать, что письма писала не я. А что касается моей репутации, обвинений в распутном образе жизни, незаконно рожденных детях и прочего ворошения грязного белья, – то я не знаю, как это можно доказать в суде. Остается только обвинить Коломбов в клевете.

– Я тоже не представляю, как можно доказать документально отсутствие детей, которых не было. Но я хочу вас немного подбодрить другим сообщением. Когда я

узнал о случившемся из свежих газет, направляясь в поезде из Парижа в Лондон, новость меня сразила, можно сказать, наповал. Я срочно изменил направление маршрута и поспешил к вам. В то же время в дороге я чудесным образом получил письмо от Учителя. Хочу вам его показать, – он протянул сложенный вчетверо листок.

Елена с трепетом развернула письмо, пестревшее строчками знакомого почерка и написанное синим карандашом, и прочла следующее:

«Что бы вы ни услышали из Адьяра, не удивляйтесь. И не падайте духом. Может статься, – хотя мы пытаемся предотвратить это, насколько позволяет карма, – вам придется дома столкнуться с большими неприятностями. Годами вы давали приют предателю и врагу, и компания миссионеров готова тут же воспользоваться любой ее услугой, на какую ее смогут склонить. Имеет место самый настоящий заговор. Она в бешенстве из-за появления м-ра Лейн-Фокса и тех полномочий, которыми вы наделили Правление».

Когда Олкотт уехал, Елена решила предпринять кое-какие меры для доказательства того, что детей у нее не могло быть. Она обратилась к женскому врачу, у которого взяла справку.

Выдержка из медицинского свидетельства гласит следующее:

«Я, ниже подписавшийся, свидетельствую, что г-жа Блаватская, секретарь Бомбейско-Нью-Иоркского Теософического общества, в настоящее время лечшасъу меня… Как это показало подробное исследование, г-жа Блаватская никогда не была беременной, и, следовательно, не могла иметь ни детей, ни преждевременных родов.

Доктор Опенгейм, Вюрцбург, 5 ноября 1885 года. Удостоверяют: Хюбе Шлейден, Франц Гебхард».

Чтобы разобраться в детективном сюжете, спланированном четой Коломб с целью дискредитации Теософского общества и его основной фигуры – госпожи Блаватской, – следует провести небольшое теоретическое расследование.

Уже через полгода после отъезда Олкотта и госпожи Блаватской в Европу, Правление ТО уличило в нечестности семейство Коломб и готово было пойти на крайние меры: исключить их из Общества и выгнать с работы. Но в это время пришло письмо от Махатмы Кут-Хуми, мнение которого было авторитетно и непререкаемо для всех теософов без исключения. Махатма Кут-Хуми писал:

«Пока человек не развил в себе совершенное чувство справедливости, лучше уж ошибаться, проявляя милосердие, чем допустить хоть малейшую несправедливость. Мадам Коломб – медиум, а посему не несет ответственности за многое из того, что может сказать или сделать. В то же время она добра и отзывчива. Нужно уметь вести себя с ней, и тогда она будет прекрасным другом. У нее есть свои слабости, но их отрицательные следствия можно свести к минимуму, морально воздействуя на нее дружеским и добрым отношением, что облегчается ее медиумической натурой, если воспользоваться этим должным образом. Мое пожелание, следовательно, состоит в том, чтобы дом оставался в ее ведении, а Правление, разумеется, осуществляло бы надлежащий контроль и следило, советуясь с ней, за тем, чтобы не возникало ненужных расходов. Необходимы значительные преобразования, и провести их можно, скорее имея в м-м Коломб помощницу, чем врага… Продемонстрируйте это мад. К, чтобы она могла сотрудничать с вами».

Правление учло наставление Учителя и в то время не стало принимать жестких мер. Однако через несколько недель терпеть открытое воровство и выходки четы Коломб стало невыносимо, и Правление пошло на крайние меры, предъявив Эмме Коломб обвинения в вымогательстве, шантаже, клевете и злоупотреблении денежными средствами Общества.

Коломбы затаились, ничего не сказав в свое оправдание. Когда же их исключили из членов ТО, они неожиданно оказали яростное сопротивление, заявив, что до возвращения госпожи Блаватской не сдвинутся с места, так как доверенные ею ценности хранятся у них. Ценности Правление потребовало передать Обществу, создав специальную комиссию и получив письменное распоряжение от госпожи Блаватской. Ей телеграфировали в Париж, и она, вероятно, тогда еще не осознав размер угрозы, неохотно подтвердила решение Правления, отправив Коломбам короткую телеграмму:

«Сожалею о вашем уходе. Всех благ».

Одновременно главе Правления, Гартману, в Адьяр пришло новое сообщение от Учителя К.Х., которое разрешило все сомнения и развязало Правлению руки:

«Уже некоторое время эта женщина ведет регулярные закулисные pourparler (переговоры – (фр.) – Авт.) с врагами нашего дела, некими падре… Она надеется получить от них больше 2000 рупий, в случае если поможет им развалить или хотя бы очернить Общество, бросив тень на его основателей. Отсюда намеки на «люки» и на фокусы. Более того, когда потребуется, люки будут обнаружены, поскольку их уже какое-то время готовят… Держите все сказанное выше в строжайшем секрете, если хотите оказаться сильнее. Пусть она не подозревает, что вы об этом знаете, но если хотите моего совета – будьте благоразумны. Однако действуйте без промедления».

Уладив все формальности, члены Правления в сопровождении Алексиса Коломба поднялись на второй этаж штаб-квартиры «принимать ценности», перешедшие в их ведение, и с ужасом обнаружили, во что Коломбы превратили комнаты госпожи Блаватской. В спальне зияло отверстие в стене, разделявшей спальню и смежную с ней комнату, где, кроме прочего, размещалась библиотека. Напротив отверстия висел тот самый шкафчик, прозванный «алтарем», через который осуществлялись послания Учителям.

Алексис явно собирался вывести отверстие точно за «алтарем», так как, по опубликованным им «Признаниям», они с женой «помогали» госпоже Блаватской в фабрикации феноменов с посылками писем. Якобы один из них через это отверстие подкладывал в «алтарь» необходимые письма и другие предметы. Доделать отверстие Коломб не успел. Оно было совсем свежее, с рваными краями и торчащей из них дранкой; на полу еще валялась неубранная штукатурка. В спальне Коломб загородил отверстие шкафом с выдвижной задней стенкой.

Членам комиссии не трудно было догадаться о предназначении проводимых супругами Коломб работ. Правление срочно сообщило об этом Олкотту, а тот, с одобрения Елены Петровны, послал из Лондона в Адьяр Джаджа, который был уже в курсе случившегося, и попросил его провести собственное расследование.

Джадж немедленно выехал в Адьяр и после тщательного осмотра комнат установил, что, помимо переустройства «алтаря», в холле, выходившем на лестницу, Коломб сделал хитроумную панель… Она тоже осталась незаконченной, выдвинуть ее удалось только с помощью деревянного молотка. Еще одну выдвижную панель Коломб сделал в передней комнате. Все эти приспособления создавали определенную картину, которая должна была свидетельствовать о мошенническом характере производившихся здесь феноменов.

Джадж был возмущен. «Мы убедились, – говорил он, – что все это было сделано ради денег, так как несколько дней спустя к нам пожаловал директор Христианского колледжа – чего дотоле не бывало – и просил разрешить ему и его друзьям осмотреть комнату и "алтарь". Он едва ли не умолял впустить его, но мы не позволили, ибо поняли, что он просто хочет довести до конца то, что называл "разоблачением". Потом д-р Гартман при мне спросил директора, сколько же тот заплатил Коломбу за работу, и, видимо, застав его врасплох, получил ответ – около сотни рупий. Это подкрепляет утверждение д-ра Гартмана, что Коломб пришел к нему (уже после отказа от места) и сказал, что за разгром Общества получит десять тысяч рупий. Он просто набавил цену, чтобы выяснить, не дадим ли мы ему больше за молчание». Это свидетельство Джаджа было опубликовано в двух периодических изданиях в Бостоне.

Однако, несмотря на моральную поддержку Учителей и свидетельство Джаджа, наихудшие ожидания Елены оправдались.

В 1884 году Общество психических исследований проявило интерес к тем феноменам, которые были описаны в «Оккультном мире» А. П. Синнета и в журнале госпожи Блаватской «Теософ». Назначили комитет для проведения расследования этих феноменов. Кроме того, выпустили положительный предварительный отзыв и приняли решение сопроводить работу дальнейшими расследованиями в Индии. Для выполнения этого поручения Общества направился молодой исследователь психических феноменов мистер Ричард Ходжсон.

В это время и появились публикации с «Признаниями» господ Коломб. Ходжсон, приехавший в Адьяр вскоре после того, как начались эти нападки, во многом опирался на заявление Коломбов, сделанное ими в печати.

Вероятно, он почувствовал какую-то симпатию и сочувствие к образу мыслей этих двух уволенных сотрудников, обвинивших самих себя в подлоге, и почти полностью перенял их взгляды и притязания по отношению ко всем тем феноменам, для расследования которых был послан.

Господа Коломб опубликовали письма, которые, как они заявили, были написаны госпожой Блаватской и якобы подтверждали ее мошенничество. Комиссия сравнила две группы спорных писем. К первой группе относились письма, представленные господами Коломб. Письма второй группы были написаны членами Восточного Братства, которых часто именуют Махатмами, и имели отношение к Теософскому обществу.

Ходжсон пришел к заключению, что письма первой группы – подлинные, а относящиеся ко второй – письма Махатм – написаны самой госпожой Блаватской и некоторыми ее сообщниками. Привлеченный к работе известный эксперт-графолог доктор Харрисон, напротив, посчитал, что письма, приписываемые госпоже Блаватской, поддельны и в действительности написаны Коломбами с целью отомстить Блаватской. Основная же часть писем Махатм, хранящихся ныне в Британской библиотеке, написана почерком, который не имеет ничего общего с почерком госпожи Блаватской, даже если предположить, что он был намеренно изменен.

Еще один независимый эксперт занялся сличением почерков всех написанных писем и обнаружил значительное сходство почерков Е. П. Блаватской и Алексиса Коломба. Значит, решил он, тому было бы несложно подделать компрометирующие фрагменты писем. Елена тоже давно знала об этом сходстве.

Другое обвинение, состоявшее в том, что письма Махатм написала сама Блаватская, было также исследовано. Два именитых эксперта-графолога, по просьбе Ходжсона, сравнивали письма Е.П.Б. с предполагаемыми письмами К.Х. Эксперты «пришли к заключению, – пишет В. Харрисон, – что документы написаны НЕ г-жой Блаватской…» Однако Ходжсона это не устроило. Он продолжал настаивать, что в Индии сам исследовал письма К.Х. и убедился, что они, за несколькими исключениями, написаны госпожой Блаватской.

Вскоре, в дополнение к своим выступлениям в печати, Эмма Коломб выпустила брошюру под названием «О моем общении с г-жой Блаватской», где вновь утверждала, что все феномены были поддельные и что они с мужем сами помогали Е.П.Б. производить их. Однако известные литературные критики, проанализировав это сочинение, пришли к единому заключению:

«Чего не хватает мадам Коломб – так это умения составить логичную с точки зрения здравого смысла историю из мешанины уже опубликованных и хорошо известных фактов, полуправды, лжи и клеветы с помощью отчасти подлинных, отчасти поддельных писем. Впрочем, этого никто не смог бы сделать; факты и подлинные фрагменты писем опрокидывают самые искусные хитросплетения. Мадам К. приходилось всячески изворачиваться в своих стараниях выглядеть правдоподобной, ведь она лжесвидетельствует об обстоятельствах, всем хорошо известных; в результате она совершенно запутывается… и под конец просто диву даешься, что кто-то вообще мог признать подобный документ за достоверное свидетельство».

Ричард Ходжсон пробыл в Индии недолго и вернулся в Англию в начале 1885 года. В конце июня 1885 года он прочел часть своего доклада о феноменах на собрании Общества психических исследований. Чарльз Джонстон, присутствовавший на этом собрании, посчитал его «скандальным и нечестным» и с сожалением констатировал:

«В результате собрания резко изменилось общественное мнение о теософическом движении: это мнение и без того никогда не было симпатизирующим, а теперь сделалось открыто враждебным. К госпоже Блаватской стали относиться как к мошеннице, а к ее сторонникам – как к глупцам. К сожалению, публика приняла доводы мистера Ходжсона без всяких вопросов и размышлений…»

Но самое удивительное – это вывод, к которому пришел Ходжсон после долгих рассуждений о мотивах «предполагаемого мошенничества со стороны госпожи Блаватской». Ходжсон заявил: «Она действительно была редкостным объектом психологического исследования, почти таким же редким, как какой-нибудь "Махатма"!.. После личного общения с г-жой Блаватской у меня практически не осталось сомнений в том, что ее истинной целью было содействие интересам России».

Елена была возмущена до глубины души: «Что же касается моего возвращения в Индию… Если вы хотите, чтобы я вернулась, вам придется согласиться с тем, что я первым делом привлеку Ходжсона к суду за то, что он обвиняет меня в шпионаже в пользу России. Относительно прочих вопросов, которые невозможно обойти (о Махатмах и феноменах), я не собираюсь вдаваться ни в какие объяснения. Мой иск [будет] касаться политики и клеветы, а вовсе не метафизики».

Однако Олкотт и видные юристы-индусы, члены ТО, думали иначе. Во избежание дальнейших политических обвинений в суд они так и не обратились и сделали все, чтобы и госпожа Блаватская не акцентировала свои претензии Ходжсону на политических вопросах.

Елена Петровна пыталась бороться в одиночку, продолжая публично отстаивать свою гражданскую позицию. В августе 1885 года она направила письмо в петербургскую газету «Ребус», где среди прочего писала:

«1) Хотя совершенно верно, что я горячо люблю мою родину и все русское, а англо-индийскому терроризму не только не сочувствую, но и просто ненавижу его; но не менее верно и следующее: не чувствуя за собою права вмешиваться ни в чьи домашние, тем более в политические дела, в продолжение моего шестилетнего пребывания в Индии строго следуя „уставам“ нашего Теософического общества, я не только что никогда не выражала перед индусами своих „антипатий“, но, любя их и желая им добра от всего сердца, старалась, напротив, помирить их с неизбежным и, утешая, постоянно проповедовала им терпение, прощение и внушала верноподданнические чувства. 2) В благодарность за это, прозорливое англо-индийское правительство узрело во мне, с первого же дня моего приезда в Бомбей – „русскую шпионку“. Оно не жалело ни трудов, ни денег, чтобы проникнуть ту коварную цель, которая могла заставить меня предпочитать „покорителям“ – покоренных, „тварей низшей расы“, как первые называют индусов. Оно окружало меня более двух лет почетным конвоем из мусульманских полицейских шпионов, делая мне, одинокой русской женщине, честь страшиться меня, как бы я была целой армией казаков за Гималаями. Только спустя два года и истратив – по сознанию сэра Альфреда Лайеля, более 50 ООО рупий на эту бесполезную погоню за моими политическими тайнами – которых никогда и не было – правительство успокоилось. „Мы сыграли в дураков“, – говорил мне очень откровенно затем в Симле некий англо-индийский сановник, – в чем я с ним учтиво согласилась».

Глава 54

Удар за ударом

«Не делай людям добро – не получишь зло»

(поговорка).

В октябре 1884 года, в связи с разразившимся скандалом, Елена приняла твердое решение: «Я возвращаюсь в Индию, чтобы подать в суд на клеветников и составителей подложных писем».

Путь лежал через Александрию, Порт-Саид, Каир и Цейлон. Ее сопровождала чета Купер-Оукли, а в Египте к ним присоединился английский священник Чарльз Ледбитер, который оставил интересные заметки об этом путешествии. Он недавно вступил в Теософское общество, собирался жить и работать в Адьяре.

В Каире, где Блаватская провела десять дней, ее принимали «сливки общества», а 24 ноября она телеграммой сообщила Олкотту относительно Коломбов: «Полный успех. Объявлены вне закона. Официально подтверждено». Одновременно она отправила ему письмо с описанием их мошенничеств. Покинув Каир, Елена с сопровождающими отправилась через Суэцкий канал в Мадрас, а мистер Оукли остался, чтобы получить в полиции документы, касавшиеся Коломбов…

Индия встретила ее радостно. Спутники Елены вспоминали: «Навстречу нам на лодках вышла целая делегация в сопровождении духового оркестра… На пристани

Е.П.Б. приветствовали сотни людей, и восторженные местные теософы буквально потащили нашу повозку, украшенную бумажными розами, по пристани, и затем мы оказались в окружении множества улыбающихся смуглых лиц».

Пока готовились судебные иски, прошло два месяца, в течение которых ей были нанесены очередные удары. Елена получила от адвокатов письмо, адресованное ей, как «госпоже Митрович».

– Это новое письмо – вымогательство и хулиганство, – возмущалась она. – Что эта подлая клика думает, я не знаю, но что думает Коломб, я ясно вижу, ибо это старая-старая история… А теперь этот адрес: «Госпоже Митрович, иначе госпоже Блаватской» – это клевета и хулиганство, шантаж, что бы вы ни говорили. Невоздержанные на язык люди никогда не перестанут твердить, что все мужчины, когда-либо приближавшиеся ко мне, начиная с Мейендор-фа и кончая Олкоттом, были моими любовниками. Прошу показать это нашему юристу, чтобы он поставил их на место и сказал им… если они письменно не извинятся, то я подам на них в суд за клевету.

В суд за это оскорбление она так и не подала, но осадок от вылитых на нее помоев остался. Елена не желала, чтобы кто-то вторгался в ее личную жизнь, тем более не хотела выносить на публику свои отношения с Агарди Митровичем, которого уже не было в живых. Она не хотела осквернять память о нем и доказывать недоказуемое. Все, что было между ними, осталось в ее памяти неприкосновенным, поэтому Елена не хотела, чтобы кто-то со своими грязными руками, сквернословием и предвзятым мнением вторгался в ее прошлое. Больше всего ее оскорбляло представленное Эммой Коломб письмо, высланное ей и якобы написанное госпожой Блаватской «по секрету». Госпожа, дескать, сообщала, что «оставила своего мужа, полюбив и вступив в связь с каким-то мужчиной, которого сама похоронила в Александрии, и что у нее от него трое детей!!!» Все это заканчивалось просьбой не говорить об этом никому, а далее следовали зачеркнутые фразы с признанием в том, что Елена никогда не знала Учителей, никогда не была в Тибете и что она фактически все сама придумала.

Елена возмущенно протестовала:

«Было бы лишь напрасной потерей времени все это опровергать. Те, кто поверил, что опубликованные письма не подложны, кто настолько глуп или прикидывается глупцом, что смог подумать обо мне, будто я могу написать такое самоубийственное письмо совершенно чужой мне женщине, с которой я лишь несколько недель встречалась в Каире, – пусть те так думают и дальше».

Не представила она в суд и медицинское свидетельство о своем бесплодии, полученное ею в Вюрцбурге. Теперь это было не нужно.

Нервные переживания и вредный для организма Елены Петровны климат вновь дали о себе знать. Она слегла в постель с тяжелыми осложнениями своих многочисленных заболеваний. С каждым днем ее разбитое болезнями тело все больше и больше слабело, пока она не впала в кому. Положение казалось даже не критическим, а просто безнадежным. Наступила тревожная ночь, когда врачи заявили, что ничего сделать нельзя. Стали готовиться к худшему.

В тот вечер участники Теософского общества были в напряжении. Срочно вызвали телеграммой из Бирмы Олкотта. В проходной комнате, рядом с комнатой Елены Петровны, в гнетущем молчании собрались супруги Купер-Оукли, Олкотт, Дамодар Маваланкар, Баваджи, Д. Натх и доктор Франц Еартман. Все нервно прислушивались, не позовет ли госпожа Блаватская к себе. «…В течение предыдущего дня все казалось настолько плохо, что Субба Роу и Дамодар потеряли самообладание, впали в совершеннейшую панику и сказали, что "теперь ТО полетит ко всем чертям…"»

Вечером пришел некий индийский йог, одетый в обычное оранжевое одеяние, в сопровождении женщины-аскета, видимо его ученицы. Олкотт сел напротив индийского йога, они стали молча смотреть друг на друга. Затем йог закрыл глаза, сконцентрировался и – передал Олкотту психически свое послание, в котором объяснил, что он был послан одним из Махатм, чтобы убедить Олкотта в том, что он не останется в одиночестве. Затем йог и чела-женщина направились в комнату, где находилась госпожа Блаватская. Чела подошла к Елене, проделала над ней пассы и по команде своего гуру начала произносить мантры. Затем гуру извлек из своей одежды шар размером с апельсин, сделанный из священного пепла, который используется в индийских храмах для умащения тела после омовений, и приказал челе поместить его в небольшой шкафчик, что висел в изголовье кровати Е.П.Б. Потом еще были какие-то разговоры, и затем они удалились…

Вдруг все увидели, что внезапно на веранде возник полностью материализовавшийся Учитель Мория. Он быстро пересек проходную комнату и вошел в покои к умирающей. Между тем сидевшие в соседней комнате вышли, а муж госпожи Оукли уже отправился в Мадрас за разрешением на кремацию. Но рано утром, как уже не раз бывало, произошло чудо. Около восьми утра Е.П.Б. внезапно открыла глаза и попросила завтрак, впервые за два дня заговорив своим обычным голосом. Появившийся доктор был поражен переменой в состоянии больной. «Ах, доктор, вы же не верите в наших великих Учителей», – сказала ему вчерашняя больная, скрыв от него «главное свое лекарство». Однако ближайшим друзьям она открыла секрет визита Учителя, который предложил ей выбор: «С миром умереть сейчас, и на этом ее мученичество окончится, или жить еще несколько лет ради написания "Тайной Доктрины"». Ее ответ был очевиден – она выбрала «Тайную Доктрину».

Глава 55

Непредсказуемое

Надежда умирает последней, но чаще остается в живых.

В марте 1885 года Елена направила в Генеральный совет Теософского общества заявление с просьбой об отставке, которое было опубликовано в «Теософе» вместе с заключением ее врача. Заявление было удовлетворено, но решение покинуть Адьяр принимала не она. Елена всеми силами сопротивлялась, ей не хотелось бросать теософскую работу в Индии, которую она так долго вела. Решение Теософского общества было продиктовано не только заботой о ее здоровье. Многие теософы перестали верить в ее миссию и считали дальнейшее пребывание в Адьяре госпожи Блаватской с ее скандальной репутацией помехой общему делу. Кроме того, члены Совета ТО отказывались позволить учредительнице Общества защитить себя законным путем. Поговаривали, что если бы ей разрешили прибегнуть к юридически грамотной помощи, о чем она просила, то и Ходжсону, и Обществу психических исследований пришлось бы очень несладко, не говоря уже о семействе Коломб.

Таким образом, с одной стороны, создавалось впечатление, будто теософы заботились лишь о собственной репутации, так как «…госпожа Блаватская имела право на беспристрастное рассмотрение дела в суде "о защите своего поруганного имени" и могла продолжать работу в Теософском обществе». С другой стороны, главной причиной того, что все обернулось именно так, стали действия Ходжсона. Он откровенно злоупотребил своими полномочиями представителя ОПИ, внушая всем встречавшимся ему теософам, что он не только доказал «сплошное мошенничество» во всех делах, связанных с Блаватской, но и объявил ее русской шпионкой. Последнее обвинение было самым чудовищным. В Управление Теософского общества входило много как английских, так и индийских юристов, которые не могли не понимать, чем грозят подобные обвинения. Скорее всего, юристы-теософы побоялись политической окраски скандала и посчитали дело безнадежно проигрышным. Чтобы не раздувать еще большего огня и избежать непредсказуемых поворотов судьбы для Теософского общества и для его основательницы, они решили спасти госпожу Блаватскую от будущих нападок и поскорее вывезли ее из Индии.

Помимо прочего, Елена была незнакома с повседневной жизнью Индии, поскольку во время своих предыдущих визитов в страну общалась лишь с группой людей, совершенно не связанных с тогдашней политической системой страны. Синнет, как журналист, владеющий ситуацией, сложившейся в Индии, объяснял это так: «Ничто не могло послужить худшей подготовкой к жизни госпожи Блаватской в Индии, нежели несколько лет, проведенных в Соединенных Штатах. Поэтому она отбыла в Индию, не вооружившись рекомендациями, которые с легкостью могла бы получить в Англии. А ум ее при этом был отравлен совершенно ошибочным и предубежденным восприятием характерных особенностей, свойственных британским правящим классам в Индии. Этот факт, вкупе с ее явно русской фамилией, привел к вполне естественным последствиям: она успела за краткое время стать объектом слежки столь неуклюжей, что ее невозможно было не заметить. Это возбудило в ней негодование, доходившее до лихорадки. Более флегматичную натуру подобный инцидент, вероятно, просто позабавил бы, но только не ее. Она выступила с публичными протестами, благодаря которым как среди коренных жителей, так и среди европейцев стало широко известно, что в правительственных кругах на нее смотрят с неодобрением. Выражались также сомнения, сможет ли она что-нибудь делать дальше, учитывая ее подагрические пальцы, слабое сердце и альбуминурию. Было решено, что теперь к ней лучше относиться как к почетному пенсионеру и отправить на покой, обеспечив хороший уход».

Узнав о принятом решении Теософского общества, сочувствовавшие стали собирать пожертвования, чтобы оплатить расходы по болезни бедной госпожи Блаватской (более 70 фунтов) и на переезд, пока она не начнет получать из Москвы деньги за свои литературные труды.

31 марта 1885 года Елена Петровна Блаватская покинула Индию навсегда. Несколькими месяцами позже она так обрисовала свой отъезд в письме в «Ребус»:

«…Не находя предлога разрушить приносящее пользу общество, в котором к тому же очень много самых известных англичан, наши „доброжелатели“ вздумали убить его, убив, если не меня, то мою репутацию. <…> Знающие люди убедили тогда моих друзей в Адъяре <… >, что в данное время мое положение далеко не безопасно, как русской, пользующейся известным влиянием среди индусов, и что мне угрожал, невзирая намою болезнь, – арест. Таким образом, не объяснив мне даже хорошенько, в чем дело, эти перепугавшиеся за меня друзья решили, по совету доктора, который грозил им, что такой арест был бы для меня в то время смертью, – отправить меня, не медля ни одного дня, в Европу. Прямо с постели, полумертвую, меня перенесли поздно вечером в кресле на французский пароход, где я была в безопасности от врагов, и отправили в сопровождении доктора Хартмана, моего секретаря-индуса и преданной мне молодой англичанки – в Неаполь. Только придя уже несколько в себя, за островом Цейлоном, я узнала, в чем дело. Не будь я так больна, в то время даже и опасность ареста не заставила бы меня покинуть Индию».

В Европе ей больше не на кого было опереться. Графини Киселевой, которая в свое время во многом ей помогала, уже давно не было в живых. Она ушла в мир иной в Риме с папским прощением и отпущением грехов, завещав Римской церкви, несмотря на протесты своей многочисленной родни, принадлежащие ей миллионы вместе с медиумической аппаратурой, дощечками для письма и картами таро.

Прибыв в Италию, в сопровождении Мэри Флинн, Баваджи и Франца Гартмана, Елена Петровна не знала четко, где лучше обосноваться. Ее мысли занимала только работа над «Тайной Доктриной». Совершенно больная, она не прекращала писать даже на пароходе. Гартман рассказывает, что по утрам, прежде чем она садилась за работу, на ее столе «нередко оказывалась кипа листов с записями для книги. По мере того как сопровождающие начали приводить "походное" имущество в порядок, обнаружилось, что в спешке забыли уйму необходимых мелочей, в том числе очки Елены Петровны, без которых она почти ничего не видела вблизи. Строчки расплывались у нее перед глазами. Кроме того, во влажном итальянском климате у нее обострился ревматизм. Климат Италии, как и Индии, ей тоже не подходил. Тогда она решила перебраться в северную Баварию, в Вюрцбург».

Почему выбор ее пал именно на Вюрцбург, она написала Пейшенс Синнет: «Я не хочу жить ни в одном из крупных европейских центров. Но мне нужно, чтобы в комнате было тепло и сухо даже в сильные холода… Вюрцбург мне нравится. Он расположен недалеко от Гейдельберга, Нюрнберга и других городов, где жил один из Учителей [К. X.], и именно Он посоветовал моему Учителю послать меня туда… К счастью, я получила из России несколько тысяч франков за литературные сочинения. Благодетели прислали из Индии 500, а потом еще 400 рупий… Я намереваюсь снять хорошую квартиру, и да будет благословен тот день, когда я снова увижу вас за моим самоваром».

По пути в Вюрцбург Елена Петровна задержалась на неделю в Риме и еще одну неделю провела в Швейцарии вместе с Всеволодом Соловьевым, с которым весной 1884 года познакомилась в Париже и очень подружилась. Господин Соловьев был увлечен мистическими явлениями, восхищался необычными способностями Елены Петровны, вечерами засиживаясь у нее в гостях, и не раз намекал, что готов стать ее учеником. Он страстно желал, чтобы госпожа Блаватская открыла ему секреты своих феноменов. Елена любезно уходила от прямого ответа, объясняя, что научиться этому невозможно, если только сама природа не одарит господина Соловьева определенными способностями. Но Соловьев был настойчив. Он буквально преследовал Елену. Требовал от нее все новых и новых зрелищ, пытаясь разобраться, в чем секрет или подвох необычных явлений, которые он наблюдал в ее доме.

В середине августа они с Баваджи добрались до Вюрцбурга, откуда она немедленно послала письмо Синнету: «Что касается меня, то я… смогу сделать гораздо больше для нашего движения, оставаясь в тени, чем, если снова буду на виду у всех. Дайте мне укрыться в глухих местах и писать, писать, писать – и учить тех, кто хочет учиться. Учитель вернул меня к жизни, так уж позвольте мне жить и умереть относительно спокойно. Очевидно, Он хочет, чтобы я по-прежнему работала для Теософского общества, так как не разрешает заключить контракт с Катковым, по которому я писала бы только для его газеты и журнала, – что давало бы мне не меньше 40 000 франков в год. Он не позволил мне подписать такой контракт в прошлом году в Париже, когда мне его предложили, не одобряет его и теперь, потому что, – как Он говорит, – мое время "должно быть использовано иначе"».

Когда стало известно, где Елена Петровна остановилась в Вюрцбурге, к ней потянулись новые и старые гости: тот же Всеволод Соловьев, Франческа Арундейл, Мохини. Приехала и Надежда Андреевна из России.

Жизнь потихоньку вновь стала налаживаться. Служанка Луиза, швейцарка по происхождению, говорившая по-французски, делала все по дому; Баваджи, едва справляясь с корреспонденцией, занимался приемом посетителей, медицинским уходом и всеми бессчетными мелочами, которые обычно входят в обязанности личного секретаря. Однако Елена крайне нуждалась в человеке, который был бы больше чем слугой или просто компаньоном. Ей нужен был друг, такой, каким был в свое время Олкотт. И судьба откликнулась, послав ей графиню Констанс Вахтмейстер.

Графиня уже встречалась однажды с госпожой Блаватской в Энгьене и, по ее словам, тогда госпожа Блаватская сказала «много такого, что, как я считала, известно только мне одной, и под конец предрекла, что не пройдет и двух лет, как я целиком посвящу свою жизнь теософии. В то время у меня были все основания полагать, что это совершенно невозможно».

Графиня Констанс Вахтмейстер происходила из древнего французского рода, ее отцом был маркиз де Бурбель. В 1863 году она вышла замуж за своего кузена, графа Карла Вахтмейстера, который стал министром иностранных дел, а шведский король пожаловал его жене титул придворной статс-дамы. После смерти мужа она заинтересовалась спиритизмом, но вскоре разочаровалась в нем. Прочитав «Разоблаченную Изиду», она вступила в Лондоне в Теософское общество. Три года спустя Вахтмейстер познакомилась с самой госпожой Блаватской. Весь 1885 год графиня собиралась провести у друзей в Италии, но по пути заехала в Эльберфельд к Гебхардам.

– Констанс, недавно я получила письмо от госпожи Блаватской из Вюрцбурга, – сказала ей фрау Гебхард. – Она очень больна и находится в крайне стесненном материальном положении. Не могли бы вы немного задержаться с поездкой в Италию и заехать в Вюрцбург, чтобы навестить «Старую Леди», – попросила графиню жена Гебхарда.

Графиня Вахтмейстер согласилась, но для начала отправила «Старой Леди» письмо, в котором предложила, что могла бы провести у нее несколько недель. Однако «Старая Леди» вежливо отказала, сославшись на то, что в доме нет комнаты для гостей, а сама она работает над «Тайной Доктриной». Констанс уже собралась продолжить путь в Италию, но перед самым отъездом из Эльберфельда, когда карета уже ждала графиню у подъезда, – пришла телеграмма:

«Приезжайте в Вюрцбург сразу же, вы нужны немедленно. Блаватская».

Графиня Вахтмейстер, неожиданно для себя повинуясь «приказу», изменила маршрут и направилась в Вюрцбург.

Елена встретила ее ласково:

– Я должна извиниться за столь странное поведение, – сказала она. – Здесь только одна спальня, и я подумала, что вы, дама утонченная, вряд ли захотите разделить комнату со мной… Но после того как письмо было отправлено, Учитель говорил со мной и сказал, что я должна пригласить вас.

Потом последовали увлекательные разговоры о новой книге, которые настолько захватили графиню Вахтмейстер, что она отказалась от отдыха в Италии и осталась в Вюрцбурге, устроившись в одной спальне с госпожой Блаватской. С этого момента началась их дружба, о которой графиня оставила яркие «Воспоминания о Е. П. Блаватской и "Тайной Доктрине"». Она писала: «Когда я начала помогать г-же Блаватской, исполняя обязанности ее личного секретаря и получив возможность наблюдать, как создавалась Тайная Доктрина, – меня в первую очередь заинтриговала и крайне удивила скудость ее дорожной библиотеки. Рукописи ее изобиловали сносками, цитатами, ссылками на множество редких и мудреных книг по самым разным областям знания… Вскоре после моего прибытия в Вюрцбург она поинтересовалась, не знаю ли я кого-нибудь, кто мог бы сходить для нее в Бодлианскую библиотеку (в Оксфорде). К счастью, у меня был один такой знакомый. По моей просьбе он сверил отрывок, прочитанный Е.П.Б. в астральном свете, и оказалось, что название книги, глава, страница и цифры были записаны совершенно точно… Однажды мне было поручено очень непростое задание – сверить отрывок из рукописи, хранящейся в Ватикане. У одного из моих знакомых нашелся там родственник. С некоторыми трудностями отрывок удалось сверить. Неверными оказались два слова, а все остальное совпало. И странное дело, мне сообщили, что слова эти неразборчивы и с трудом поддаются прочтению. Это лишь несколько примеров из множества им подобных. Если для работы над книгой Е.П.Б. крайне требовались какие-либо конкретные сведения, то тем или иным способом они приходили к ней непременно: в письме ли издалека от кого-то из друзей, в какой-нибудь газете или журнале; а иногда мы натыкались на необходимые сведения, случайно просматривая книги. Это происходило настолько часто и своевременно, что не могло быть простым совпадением. Однако, если была возможность, Е.П.Б. все же предпочитала сверхобычным способам обычные, чтобы не растрачивать свои силы без особой на то надобности».

Читая отдельные листы рукописи, графиня никак не могла понять ее направленности. Там было много ссылок на религиозную, философскую и даже на техническую литературу.

– О чем вы пишете? – спросила она у Елены Петровны.

– Цель этого труда может быть определена так: доказать, что Природа не есть «случайное сочетание атомов», и указать человеку его законное место в схеме Вселенной; спасти от извращения архаические истины, служащие основою всех религий; приоткрыть до некоторой степени основное единство, откуда все они произошли; наконец, показать, что оккультная сторона Природы никогда еще не была доступна науке современной цивилизации.

– Неужели это возможно? – усомнилась графиня.

– Мой Учитель говорит: «Пытайтесь!» Вот я и пытаюсь.

Президент Теософского общества в Германии доктор Вильям Хюббе-Шлайден тоже, как и графиня Вахтмейстер, с интересом наблюдал, как Елена Петровна писала в Вюрцбурге «Тайную Доктрину», о чем потом с удовольствием вспоминал:

«Когда я посетил ее в октябре 1885 года… при ней было всего несколько книг, не больше полудюжины… Я видел, как она записывает предложения, будто списывая их с чего-то, что находится перед ней, но невидимого для меня… Я обнаружил в ее рукописях много исправлений и пометок, синим карандашом, сделанных знакомым мне почерком К. X.; такие же пометки встречались в книгах, которые иногда лежали у нее на столе. Я замечал их главным образом утром, когда Е.П.Б. еще не приступала к работе. Спал я на кушетке в кабинете, откуда она уходила вечером. Кушетка стояла всего в нескольких футах от ее рабочего стола. Однажды утром, проснувшись, я с удивлением обнаружил множество страниц, лежащих поверх ее рукописи и исписанных синим карандашом К. X. Непонятно, как они могли попасть сюда. Засыпая, я ничего не видел, и ночью в комнату никто физически не входил – я сплю очень чутко. Должен сказать, что мое мнение с тех пор не изменилось. Я никогда не судил и не буду судить о ценности какого бы то ни было продукта умственной деятельности в зависимости от способа, которым он был создан. Поэтому я говорил себе: „Нужно подождать, пока не будет закончена „Тайная Доктрина“. Тогда я смогу спокойно прочесть эту книгу; это и будет для меня единственным надежным критерием“».

Глава 56

Заказ на убийство

Заказные убийства имеют разную природу: одни криминальные, другие моральные, но суть у них одна – уничтожить. Отчего же тогда первые подсудны, а вторые с жаром приветствуются толпой?

«Убийственный» отчет Ходжсона был опубликован только в конце 1885 года.

Верный делу и госпоже Блаватской Джадж тут же прислал из Англии свое мнение о газетной шумихе:

«Итак, о вас составлен отчет. Вы труп. Вы уничтожены. Вы – не более чем „махатмическая выдумка“. Но они также отдают вам должное, ведь вы навсегда останетесь главной, самой интересной и выдающейся, самой замечательной и талантливой из всех самозванцев-организаторов великих движений, которые появляются в каждом столетии как благословение или проклятие. Даже Калиостро не удостоился такой чести! Что ж, честь вы вполне заслужили; если бы только не эта низкая ложь и грязь в ваш адрес».

В действительности общественная реакция на Отчет оказалась прямо противоположной тому, на что рассчитывали «заказчики». По словам Гартмана, «скандал известил о существовании ТО и теософского учения весь мир, тысячи людей читали и обсуждали книги г-жи Блаватской, с ее взглядами познакомились те, кто иначе никогда не узнал бы о них. В Соединенных Штатах Теософское движение обрело второе дыхание и уже через четыре месяца после того, как было обнародовано заключение Ходжсона, в Нью-Йорке вышел первый номер журнала „Путь“, основанного Джаджем, а на следующий год в Англии начал выходить журнал „Люцифер“, издаваемый самой госпожой Блаватской».

Но Елена очень переживала любой «плевок» в ее сторону, который шел от недоброжелателей и от прессы, подхватывающей все, что может служить сенсацией.

Под Новый год очередной «подарок» преподнес ей профессор Селен. Он привез экземпляр публикации Отчета Ходжсона – две сотни страниц сплошных «свидетельств» о мошенничествах госпожи Блаватской.

Елена хоть и ожидала подобного, ей стало неприятно, она разволновалась, вспыхнула и принялась придираться то к Луизе, то к какой-то глупой газетной статье, то к журналистике вообще. К тому времени графиня Вахтмейстер, с которой Елена очень подружилась, прожила с ней около месяца.

Елена, попытавшись проверить ее преданность делу, сказала ей:

– Вы не должны оставаться рядом с женщиной, чья жизнь разрушена… на меня повсюду будут указывать пальцем как на мошенницу. Уезжайте, пока мой позор не запятнал вас.

– Меня это не смущает, – ответила графиня.

Елена недоверчиво посмотрела на свою помощницу и, решив несколько смягчить свою суровость, сменила «гнев на милость»:

– Одно утешает: вся тяжесть обвинений легла на меня, поскольку Учителя объявлены вымыслом. Тем лучше. Их имена осквернялись слишком долго.