Момент Кеннеди Дуглас

— Выходит, вы тоже страдаете бессонницей, — сказал он, когда я подошел.

— Постоянно. Купить тебе еще пива?

— Почему бы нет?

Я дал знак бармену, чтобы принес два пива.

— Ну, и что не дает вам заснуть? — спросил Йоханнес. — Джетлег? Муки совести?

— Что-то вроде того, да.

— Прочитали мамино письмо?

Я кивнул.

— И?

— Ты хочешь сказать, что не знаешь его содержания?

— Мама запечатала его в конверт дней за пять до своей смерти, просила, чтобы я никогда не вскрывал его, но попытался сделать так, чтобы вы приехали в Берлин и прочитали его здесь. Кажется, оба ее последних желания я выполнил.

— Думаю, да, — тихо произнес я.

— Вы всегда такой страдающий?

Я рассмеялся и сказал:

— Абсолютно.

— Мама часто говорила об этом. Чувство сожаления, оно во всех ваших книгах. Вы как будто все время пытаетесь убежать от себя. Она была вашим самым проницательным критиком, моя мама.

— Да, это так. И я любил ее, как никого и никогда…

Йоханнес жестом остановил меня.

— Не стоит продолжать. Потому что все это я уже слышал. Мама была вашей самой страстной фанаткой. Самым преданным читателем. Вы бы знали, как она взахлеб говорила о ваших книгах. «Знаешь, как блестяще Томас описывает джунгли Коста-Рики?», «Жаль, что он в этой книге так мало рассказывает о своей холодной красавице жене»… Вы как будто все время незримо присутствовали в нашем доме.

— Она знала, что моя жена холодна?

— Ну, так ведь это сквозило в книгах?

— Скоро она станет моей «экс». Мы разводимся.

— А мама только что умерла. Расчет по времени не удался.

Я закусил губу, в глазах закипели слезы.

— Я что-то не так сказал? — спросил он.

— Все нормально, — прошептал я.

— Нет, я же вижу. У вас слезы. Так почему же вы не скажете, что я дерьмо или что-то в этом роде?

— Потому что дерьмо здесь я.

— Нет. Вы — самый печальный человек на свете. Из того, что я слышал, у меня сложилось впечатление, что вы такой давно уже. Если, конечно, я не ошибаюсь.

— Нет, не ошибаешься.

— Значит, я прав. Вы печальный.

— Да, — сказал я.

Йоханнес задумался на мгновение.

— Мама тоже так про вас говорила. Ее это всегда беспокоило. «Он такой умный, такой талантливый, такой красивый. Он должен быть счастлив».

— Я и был счастлив. С ней.

— И тем не менее выбрали печаль.

Его слова хлестнули меня пощечиной. Но я не поморщился. Лишь пожал плечами и сказал:

— Да, таков был мой выбор.

Бармен погнал нас спустя несколько минут, сказав, что сегодня закрывается в три. Когда мы вышли на улицу, Йоханнес предложил мне посмотреть место, где будет его будущий книжный магазин. Мы двинулись на юг, прошли еще один квартал. И остановились у витрины — бывшей парикмахерской, а ныне с вывеской «Сдается в аренду». В помещении было два больших окна, и, насколько я смог разглядеть сквозь грязное стекло, внутри было достаточно просторно для хорошего книжного магазина.

— Напомни мне, сколько они хотят за аренду? — спросил я.

— Тысячу.

— Мне кажется, цена вполне разумная для такого района.

— Да, это очень выгодная сделка. И у меня есть друзья — плотник и маляр, — они могут сделать ремонт по хорошей цене. Конечно, самых больших затрат потребует начинка. Потому что, как я уже говорил, я хочу сделать этот магазин лучшим не только в Берлине, но и во всей Германии.

— И тебе необходимо пятнадцать тысяч, чтобы запустить все это предприятие?

— Если только мне удастся уговорить банк.

— Я дам тебе денег, — сказал я.

Йоханнес недоверчиво покосился на меня.

— Вы что, серьезно? — спросил он.

— Абсолютно.

— Несмотря на то, что я могу прогореть?

— Не прогоришь.

— Почему вы так уверены?

— Потому что у тебя мозги работают.

— Многие в этом городе считают, что эта идея безнадежна именно потому, что она принадлежит мне.

— Я не из их числа.

— Мне не нужна ваша благотворительность.

— Тогда мы не станет называть эти пятнадцать тысяч подарком. Назовем их инвестицией.

— Которую я должен буду возместить с процентами.

— Это было бы замечательно… но не обязательно.

— Это обязательно и не обсуждается.

— Что ж, меня устраивает, — сказал я.

— А у вас действительно есть такие деньги?

— У меня есть кое-какие сбережения.

— Но вас вряд ли можно назвать богатым парнем.

— Позволь мне самому решить вопрос с деньгами.

— Вы это делаете из чувства вины, не так ли?

— Отчасти.

— А еще почему?

— Она бы этого хотела.

Молчание. Йоханнес опустил голову. В его глазах стояли слезы. Он незаметно смахнул их.

— Я скучаю по маме, — наконец произнес он.

— И я точно знаю, как сильно она тебя любила.

Впервые с момента нашей встречи Йоханнес посмотрел мне прямо в глава:

— Знаете, что она сказала мне в ту ночь, когда умирала? «Я всегда была уверена, что жизнь несправедлива, особенно в те годы, когда тебя не было со мной. Потом ты вернулся ко мне, и жизнь больше никогда не казалась мне несправедливой». И это говорила женщина, которая умирала на тридцать лет раньше положенного срока, от рака, которым ее наградили.

— Ты был всей ее жизнью, Йоханнес.

— И вы тоже.

Я вернулся в Мэн следующим вечером, забрав свою машину в аэропорту Бостона и двинувшись на север по темнеющей автостраде. Пока меня не было, выпал свежий снег, но парень, который чистил подъездную дорогу, постарался и расчистил даже тропинку, ведущую к моей двери. Переступив порог, я вдруг подумал о том, что за эти три дня почти не сомкнул глаз. Следом еще одна мысль пронеслась в голове: И все-таки это тяжело — возвращаться в пустой дом.

Я выгрузил в стиральную машину грязное белье из багажной сумки. С четверть часа стоял под горячим душем, пытаясь смыть с себя следы десятичасового перелета и трех часов за рулем. Потом налил себе немного виски и проверил почту. Среди писем было одно от дочери:

«Ты в стране, отец? Вечно я не в курсе. Я могла бы приехать из колледжа завтра, если у тебя есть настроение поужинать со мной».

Я тут же написал ответ:

«Давай сделаем проще. Я сам приеду в Брансвик. Как называется тот итальянский ресторанчик, который тебе так нравится?»

Мы договорились встретиться в семь вечера.

Пришло письмо от Йоханнеса:

«Сегодня говорил с агентом по недвижимости — на следующей неделе буду подписывать договор аренды помещения. Встречался с юристом. Он составит контракт между вами и компанией, которую я создаю как единственный акционер. В нем будет прописано все, что касается ваших инвестиций. Я бы хотел, чтобы вы, как только получите проект, согласовали его со своим юристом, желательно владеющим немецким языком. Как я уже сказал вчера, я приму от вас деньги только в качестве инвестиции… и при условии, что вы приедете в Берлин на открытие книжного магазина».

«Я обязательно приеду на открытие, — написал я в ответ. — И, если у тебя возникнет желание позвонить мне — просто чтобы поболтать, — вот мой скайп».

«Уменя тоже есть скайп! — ответил он. — Здорово, нам обоим это будет бесплатно, и я смогу грузить вас новинками манги».

«Грузи на здоровье, — подхватил я. — И знай, что ты можешь звонить мне в любое время. Дня и ночи. Потому что я, как и ты, почти не сплю».

Но в тот вечер я заснул сразу и проспал всю ночь. Девять часов беспробудного сна. Когда я проснулся, меня встретил один из тех редких зимних дней в Мэне, когда небо сияет голубизной. Морозец ниже нуля, но не арктический. Снег девственно-чистый. И мир кажется прибранным и правильным в такое ясное солнечное утро.

Я разобрался с корреспонденцией. Написал несколько страниц своего объемного очерка по поездке в Мавританию, которую предпринял еще до Рождества. Потом сел в машину и поехал в итальянский ресторанчик в Брансвике, который так нравился Кэндис. Она уже ждала меня за столиком. Когда я вошел, она не сразу заметила меня, зато я успел ее разглядеть. Сдержанная и элегантная, одетая просто, но стильно, в черном свитере и джинсах, — интеллектуалка и симпатяга, но лишенная угловатой холодности своей матери.

Она сидела, склонившись над книжкой, и грызла кончик карандаша.

— Что, книга, достойная прочтения? — спросил я, подходя к столику. Она подняла голову и осчастливила меня широкой улыбкой, хотя в главах промелькнула тень беспокойства.

— Томас Манн. «Волшебная гора». «Великие произведения мировой литературы в переводе». У меня экзамен в понедельник.

— Роман очень длинный, но хорош в своей назидательности.

— Назидательности. Мне нравится.

— Дарю, — сказал я, присаживаясь. — Могу я соблазнить тебя бокалом вина?

— Ты же знаешь, мне еще несколько месяцев до совершеннолетия.

— Если нагрянут копы, я отобьюсь.

— Мой отец вне закона, — улыбнулась она.

— Послушай, когда я учился в колледже, пить можно было с восемнадцати. Правда, это было в декадентские семидесятые, когда мы не были так озабочены микроменеджментом социального поведения в стране.

— Ты говоришь как истинный либертарианец.

— Я говорю как мужчина, которому перевалило за пятьдесят.

Подошел официант, и мы заказали полбутылки «Кьянти».

Он взглянул на Кэндис, пожал плечами и отправился за вином.

— Вот видишь, мы их обманули, — сказал я.

— Хорошо, только бокал — это мой предел.

— Мой тоже, потому что я за рулем. И я только что вернулся кое-откуда.

— Что за «кое-откуда» на этой неделе?

— Между прочим, я целых полтора месяца никуда не ездил.

— Это новый рекорд.

— Я был в Берлине.

— По старым местам? Ты сегодня какой-то не такой, отец. Что-нибудь случилось там?

— Много чего.

— Не хочешь поделиться?

— Хочу… но пока не готов.

Я видел, что моя дочь изучает меня. В присущей только ей спокойной манере аналитика. Потом она улыбнулась понимающей улыбкой и сказала:

— Нет проблем, пап. Когда будешь готов рассказать… конечно, мне очень хочется послушать. Но ты действительно выглядишь… задумчивым, так бы я сказала.

— Пожалуй, ты права. Но когда я увидел тебя за столиком, ты выглядела… да, я бы сказал, задумчивой. И это, как я понимаю, с Томасом Манном никак не связано?

Принесли вино. Мы чокнулись. Я видел, что Кэндис пытается сформулировать что-то очень важное и трудное — у нее было такое выражение лица, как всегда бывает, когда она принимает важное решение. Застав ее в момент внутреннего конфликта, я почувствовал, как меня переполняет любовь к дочери. И отчетливо понял, что она уже вступает во взрослую жизнь со всеми сопутствующими сложностями.

Опустив глаза, она сказала:

— Пол сделал мне предложение.

Пол Форбуш. Очень милый, очень рассудительный парень из Нью-Йорка, ее однокурсник, он изучал философию и религию; мы встречались несколько раз, и я неизменно отмечал, как он добр и внимателен к моей дочери. Он даже признавался мне в том, что обожает ее. Тогда они приехали ко мне на уик-энд, и я не изображал «шокированного отца», когда они легли в одну постель в гостевой комнате. Улучив момент, он сказал мне:

— Вы знаете, сэр, что ваша дочь, Кэндис…

— Пол, мы же не в романе Джейн Остин, так что зови меня Томас. И я, конечно, знаю, что Кэндис моя дочь, поэтому…

— Ну, я просто хотел сказать, Томас… сэр… что Кэндис — это лучшее, что было в моей жизни.

— Это очень приятно слышать, Пол.

— И еще я думаю, что она самый умный человек на свете.

Я почему-то сразу решил, что — в силу моих постоянных разъездов и прохладных отношений с ее матерью — Кэндис, возможно, и выбрала Пола за его порядочность и стабильность. Прекрасные качества, но явно не самые выдающиеся и интересные.

И вот теперь…

— Когда же поступило это предложение? — спросил я.

— Три недели назад.

— Понятно.

— Я знаю, надо было сказать тебе об этом раньше.

— Вовсе нет. Тебе нужно было время все обдумать, прежде чем говорить со мной.

— Я и с мамой еще не говорила.

— Ну, хорошо, как ты, довольна? Удивлена? Напугана?

— Все вместе. Знаешь, Пола недавно приняли в Йельскую семинарию. Он закончит там магистратуру, а может, и докторантуру. И потом его посвятят в духовный сан епископального священника.

— Замечательно, — сказал я.

— Слышу иронию в твоем голосе.

— Епископальцы, к счастью, не пятидесятники. И он отличный парень. Но…

— Я думаю, что люблю его, пап.

— Это уже ближе к теме, если ты собираешься за него замуж. Но, заметь, ты сказала «я думаю». Извини… я понимаю, что другой бы на моем месте прыгал от радости и кричал: «Фантастика!» Просто…

— Он тебе не очень, да?

— Как я уже сказал, я нахожу его исключительно приятным и рассудительным молодым человеком. И я знаю, что он обожает тебя.

— Я все жду, когда прозвучит «но».

— Но… ты знаешь, я отложил пятнадцать тысяч долларов на подарок тебе к окончанию колледжа. Я надеюсь, что ты примешь эти деньги и свалишь куда-нибудь на год. Помотайся по Юго-Восточной Азии, потом поезжай в Австралию. Сделай себе рабочую визу, которую дают сразу по окончании колледжа. Проведи полгода на Барьерном рифе или поработай в газете в Сиднее. У меня там есть кое-какие связи. И возвращайся — или нет, — а там уж посмотришь, какой сделать следующий шаг.

— Другими словами, не выходи замуж.

— Другими словами… сначала найди свое место в мире. Не загоняй себя сразу в угол. Тем более что это может быть вовсе не тот угол, в котором тебе захочется остаться.

— Пол мне то же самое говорит. Он знает про эти пятнадцать тысяч. И знает, что ты подбиваешь меня на поездку. Говорит, что его отцу, профессиональному бухгалтеру, такая классная идея никогда бы не пришла в голову. Пол хочет, чтобы я поехала. Но чтобы потом я вернулась и вышла за него замуж.

— Очень прогрессивный подход.

— Я опять слышу иронию, отец.

— Я думаю, что Пол прав. Открой для себя мир. Путешествуй. Ищи приключений. И если через год у тебя не пропадет желание выйти за него замуж…

— Я думаю, что хочу выйти за него замуж сейчас.

— А…

— Ты разочарован?

— Я никогда не разочаруюсь в тебе, Кэндис. Никогда.

— Но ты считаешь, что я принимаю решение, не обдумав его, как следует. На самом деле я очень много думала. Пол уважает меня и очень мною дорожит. Он не пытается загнать меня в какие-то рамки. Он дает мне полную свободу и право выбора.

— Все это звучит очень заманчиво. Только… почему бы не воспользоваться тем, что он отпускает тебя на год путешествовать по миру?

— Да, и на Бонди-Бич познакомиться с каким-нибудь шальным сёрфингистом, который заморочит мне голову и убедит в том, что мир на самом деле куда шире, чем то, что предлагает будущий епископальный священник?

Я улыбнулся и мысленно сказал себе: все, заткнись… больше никаких советов. Но неожиданно для себя произнес:

— Я никогда не буду указывать, что тебе делать со своей жизнью, Кэндис. Просто будь уверена в том, что ты по-настоящему любишь этого человека, вот и все.

— Я уверена. Да, вначале у меня проскользнуло «я думаю». Но это скорее от волнения. Мне казалось, что, если я скажу тебе определенно: «Да, я знаю, что это он», ты решишь…

— В конечном счете, это неважно, что я решу. Главное — что ты чувствуешь. Только это имеет значение. И если ты действительно уверена, что это…

— Ты же испытывал такое, да?

— Да. Было.

— Но не с моей матерью.

— Это она тебе сказала?

— Да. И добавила, что тоже не испытывала такого к тебе.

— Что ж, твоей маме не откажешь в прямоте.

— Но она еще говорила, что ты никогда не рассказывал ей об этом. Та женщина…

— Возможно, если бы я рассказал об «этом», она бы очень огорчилась.

— Потому что поняла бы, что однажды ты был настолько влюблен…

— …что до сих пор страдаю.

— Звучит печально.

— Нет. Просто это жизнь. В любом случае, если бы все сложилось с той женщиной, то не было бы тебя.

— Выходит… я как компенсация?

— Ты — лучшее, что было в моей жизни, Кэндис.

Она потянулась ко мне и коротко сжала мою руку, прошептав:

— Спасибо тебе. — И добавила: — Но ты по-прежнему так одинок, отец.

— Это может измениться.

— Только если ты этого захочешь.

— Нельзя отказываться от надежды, Кэндис. Даже когда мы думаем, что все потеряно, надо убеждать себя в том, что жизнь по-прежнему полна возможностей.

— Значит, если я выйду за Пола по большой любви… а потом, лет через десять, все пойдет не так… и я окажусь с двумя детьми и без денег…

— Обещаю, что от меня ты не услышишь: «А ведь я предупреждал». Но, скажем, даже если это и случится. Все развалится. И ты действительно окажешься с двумя детьми на руках. Тут как на это посмотреть. Ты можешь решить, что все двери для тебя закрыты. Но можешь решить, что «кризис» — это синоним «возможности». Можно сидеть в какой-нибудь глуши и грустить. А можно схватить детей в охапку и махнуть в другую страну. И начать все сначала. Для многих такие ситуации становятся настоящими трагедиями. Люди просто забывают, что жизнь — это гибкая конструкция… и, по большому счету, ты сам выбираешь горизонты и пределы.

— Не все так свободны, как ты, пап.

— Вряд ли меня можно назвать свободным. Я бы даже сказал, что я совсем не свободен.

После затянувшегося ужина я привез дочь в ее квартиру. Подъезжая, я увидел в окне Пола, который сидел в кресле-качалке в их гостиной, склонившись над каким-то талмудом.

— Можно, мы к тебе заедем в этот уик-энд? — спросила Кэндис.

— Я буду очень рад.

— Я выйду за него замуж, отец.

Прежде чем я успел ответить, она обняла меня, поцеловала и выскочила из машины.

Я подождал, пока она зайдет в дверь, и, развернувшись, помчался домой, на север. Я вдруг поймал себя на мысли, что моя замечательная дочь подгадала эту заключительную декларацию к моменту выхода из машины. Это несколько огорчило меня, но в то же время мне был понятен ее поступок. Мы очень близки, Кэндис и я. Но ей двадцать один, и сейчас ей предстоит самой строить свою жизнь. Возможно, Пол будет лучшим в ее жизни: мужчиной, который бесконечно ее любит, дает ей необходимую свободу, но в то же время с ним она чувствует себя не просто любимой — желанной, востребованной. А может, из него получится самоуверенный, мелочный, дотошный педант, который превратит ее жизнь в ад. Но не исключено, что все в их семейной жизни сложится к взаимному удовольствию. Кто знает… Мы все рискуем в жизни, делая свой выбор. Убеждаем себя в том, что выбранный сценарий единственно правильный… и он, по крайней мере, наполнит смыслом тот короткий отрезок времени, отведенный нам на земле, сделает его полноценным.

Полноценным.

Бывает ли в жизни что-то полноценное? Или это всегда потери и приобретения? Приобретения и потери?

Моя дочь — мой единственный ребенок — хочет выйти замуж. Конечно, я дам ей свое благословение. Конечно, у меня самые большие сомнения в рациональности этого шага. Конечно, я задаюсь вопросом, не пытается ли она, как и все мы, компенсировать то, чего ей недоставало в детстве. И конечно, я чувствую свою вину за это. Мне остается лишь утешать себя тем, что мы с ней друзья, мы можем говорить, мы можем чувствовать друг друга.

Но ты по-прежнему так одинок, отец.

Верно, но зато я познал любовь в самом высшем ее проявлении. Познал и потерял. Приобретения и потери.

Какое счастье, что я нашел ее… пусть хоть на короткое, мимолетное мгновение.

И что теперь?..

Я мчусь по хайвею. Холодно и темно вокруг, потому что опустилась ночь. Мой автомобиль единственный на трассе. И сейчас я действительно одинок.

Дорога широкая и чистая. Черев несколько часов пробьется рассвет. Наступит новый день. Столько блестящих возможностей. Столько банальных возможностей. Выбор — это всё и в то же время ничего. У истории может быть красивый конец. Или трагический. Но дорога останется. И, нравится нам это или нет, но придется по ней ехать.