Отшельник Горький Максим

Глава пятая

ЗОМБИ НА КРЕСТЕ

Войдя в барак, Семен огляделся и, увидев свободную койку с номером семнадцать на спинке, направился к ней. И опять непонимание охватило его.

Койки здесь стояли вдоль стен, а вовсе не высились в два яруса; на нескольких из них спали люди. Вообще в бараке было чисто и тихо, совсем не так, как в фильмах про зону, где блатные урки режутся в карты, у параши копошатся опущенные, а в козырном углу млеет покрытый татуировками пахан, окруженный уголовной свитой.

Больше всего это напоминало армию, когда вся рота находится на занятиях, а в казарме отдыхают дневальные и те, кому по службе не пришлось поспать ночью. Но, поскольку Семен знал, что солдаты здесь только на вышках, то не мог подобрать более подходящего сравнения, чем концлагерь. И все равно непонятная тишина и чистота сбивали его с толку.

Один из находившихся в бараке людей не спал. На койке у окна сидел широкоплечий мужик и что-то шил, далеко отводя руку с иглой. Услышав, как открылась дверь, он поднял голову, скользнул по Семену равнодушным взглядом и вернулся к прерванному занятию.

Семен подошел к своей койке и, недолго думая, завалился на нее. Закрыв глаза, он только теперь почувствовал, как устал за эти пять суток дороги. По телу, наконец-то ощутившему почти мягкий матрас и маленькую жестковатую подушку, пробежала приятная волна истомы. Семен улыбнулся, удивляясь сам себе, и подумал, что зона зоной, а поспать не мешало бы.

Но только он приготовился уснуть, как койка, на которой сидел тот, который шил что-то, заскрипела, и Семен услышал неторопливые шаги. Он подобрался, но глаз не открывал, а только внимательно прислушивался к звуку шагов. Мужик прошел к дальней стене барака, там что-то скрипнуло, зашуршало, потом негромко хлопнула какая-то дверца, и шаги стали приближаться. Семен напрягся и приготовился ко всему. Мужик подошел почти к самой койке, на которой лежал Семен, и остановился. Семен медленно приоткрыл глаза, и в это момент на его живот что-то мягко шлепнулось.

Семен вскочил и увидел, что стоявший в двух шагах от него мужик внимательно смотрит на него без всякого выражения, а то, что упало Семену на живот, оказалось стопкой одежды. Только сейчас Семен обратил внимание на то, что и широкоплечий мужик, и спавшие на койках люди были одеты в добротную серую спецодежду.

- Меня зовут Портной, - сказал мужик, - пойди в кочегарку и прими душ. От тебя несет, как… В общем, помойся с дороги.

Он повернулся к Семену спиной и пошел на свое место.

Семен посмотрел ему вслед, подобрал с полу одежду и спросил:

- А где кочегарка-то?

- Направо до конца, там увидишь, - ответил Портной, не поворачивая головы.

Семен пожал плечами и вышел из барака.

Повернув направо, он пошел вдоль низкого заборчика, отгораживавшего казавшиеся неуместными здесь сварные конструкции армейских тренажеров. Какие тут могут быть тренажеры, подумал Семен, это же не армия, а зона! И вообще - где зеки, где вертухаи? Может быть, он не туда попал?

От этой мысли Семену стало смешно, и он криво улыбнулся.

Наконец дорожка привела его к невысокому кирпичному строению, которое, судя по огромной куче угля, не могло быть ничем иным, кроме кочегарки. Уголь, однако, был сложен аккуратно, и черная земля вокруг кучи была подметена.

Подойдя к двери, Семен толкнул ее и вошел внутрь.

Сидевший рядом с работавшим котлом человек в такой же серой униформе читал книгу. Он поднял голову и, увидев Семена со шмотками под мышкой, молча ткнул большим пальцем через плечо, где в конце помещения виднелась открытая дверь, за которой привлекательно сверкал мокрый кафель.

Семен кивнул в ответ и, подумав, что народ тут не очень-то разговорчив, пошел туда. Скинув одежду, он помедлил и бросил ее в мусорное ведро, стоявшее в углу. Теперь она была не нужна. До конца жизни ему придется носить эту серую робу, а дальше… А дальше - интересно, подумал Семен: как тут избавляются от трупов?

Этот Савелий, как его… Штерн, он вроде говорил, что грохает тут всех направо и налево, - думал Семен, энергично намыливая голову, - так куда он покойников девает? Может, на кухню, чтобы добро не пропадало?

Семен рассмеялся и подумал, что у него сегодня настроение какое-то странное - то улыбается, то смеется, мысли лезут дурацкие… А может быть, это просто реакция на то, что наступила хоть какая-то определенность? Кончилась судебная бодяга, и его наконец привезли куда надо и посадили… Семен вздохнул и стал намыливать голову по второму разу.

Выйдя из кочегарки, он поднял голову и посмотрел на небо.

Голубое небо, чистый воздух - все, как Штерн говорил. Но что же он имел в виду, когда сказал, что это небо окажется для Семена меньше овчинки?

Штерн… Немец он, что ли, подумал Семен и, чувствуя, как его тело радуется чистоте и свежести, бодро направился в свой барак. Непонимание происходящего достигло того уровня, когда терпеть стало трудно, и он решил во что бы то ни стало разузнать у того здоровяка, который дал ему одежду, что же тут происходит.

Войдя в барак, Семен удивленно остановился у двери.

Когда он уходил, в бараке было четверо спящих и еще этот мужик, а теперь на койках сидели и лежали человек тридцать. Каждый занимался чем-то своим, и Семен не сразу понял, что так удивило его. Лишь через несколько долгих секунд до него дошло, что в бараке было по-прежнему тихо. То есть звуки-то были, но как в театре перед поднятием занавеса. кто-то кашлянул, звякнула упавшая на пол ложка, заскрипела койка, один из «курсантов» взбивал тощую подушку, пытаясь сделать ее попышнее… Звуки были, но никто не произнес ни единого слова.

Несколько человек повернули головы в сторону Семена, но тут же равнодушно отвернулись. Семен прошел к своей койке и, сев на нее, уставился в затылок Портному, который сидел на койке и смотрел в окно. Почувствовав взгляд, тот медленно обернулся.

Взгляд его ничего не выражал, не был он ни угрожающим, ни многозначительным, но Семену стало не по себе, и он отвел глаза. Портной тоже отвернулся, но Семен чувствовал, что внимание этого странного мужика сосредоточено на нем, и прежнее беспокойство снова охватило его.

Вдруг на улице послышался дикий крик, и Семен, вздрогнув, посмотрел в сторону двери. Но тут же, обратив внимание на то, что, кроме него, никто не отреагировал, взглянул на Портного, который сидел вполоборота к Семену. Затем нахмурился, встал и решительно пошел к двери.

Распахнув ее, он остановился как вкопанный.

Попав сюда несколько часов назад, он уже успел устать от непонимания и был готов принять как должное все, что бы ни увидел, но то, что предстало его глазам, не лезло ни в какие ворота.

К тому самому кресту, который так озадачил Семена, был приколочен голый человек. Его ладони, прибитые к концам горизонтальной перекладины креста большими гвоздями, были окровавлены, и на землю часто капала темно-красная кровь. Ноги были тоже прибиты гвоздями, но, в отличие от того, как обошлись с Христом, этого человека не поддерживали веревки, и он всей своей тяжестью висел на четырех гвоздях, для надежности загнутых кверху. Руки его задрались наверх, живот нелепо выпятился вперед, а ступни вывернулись так, будто он хотел пробежаться в лезгинке.

Рот распятого был широко открыт, и человек громко кричал от боли и страха.

От креста, переговариваясь друг с другом, удалялись два солдатика. У одного из них под мышкой торчал молоток. Они остановились, тот, у которого руки были свободны, дал другому прикурить, потом мельком оглянулся на крест, и они пошли дальше.

Семен ошеломленно уставился им вслед, потом повернулся в строну барака, но, кроме него, зрителей не нашлось. Он снова посмотрел на приколоченного к кресту человека, но тот уже замолчал и безвольно обвис на гвоздях - как видно, потерял сознание от боли.

Солдатики скрылись за одним из бараков, и Семен, проводив их взглядом, заметил, что на окне того корпуса, где находился кабинет Штерна, шевельнулась занавеска. Семен представил себе, как начальник колонии Штерн наблюдает за казнью, злорадно потирая руки и хихикая. Такое глупое предположение, конечно, никак не вязалось с образом здоровенного рыжего немца, который, безусловно, мог задавить кого угодно собственными руками - силы и жестокости у него хватит, но уж на роль сладострастного маньяка он не годился никоим образом.

Остаток дня Семен пролежал на койке, то задремывая, то просыпаясь от какого-нибудь звука вроде кашля или скрипа койки, и наконец в бараке прозвучал обыкновенный школьный звонок. Зеки - или, как сказал Штерн, «курсанты» - зашевелились и потянулись к выходу. Семен понимал, что хоть он тут и новичок, на которого по непонятной причине никто не обращает явного внимания, он должен поступать как все. А кроме того, по времени дело подошло к ужину, так что он встал с койки, с хрустом потянулся и пошел вслед за всеми. Выйдя на улицу, зеки-»курсанты» сбились в небольшую группу и молча пошли куда-то. И опять - никакой охраны, никаких лагерных строгостей, полная самостоятельность. Семен с опаской покосился в сторону креста, но тот был пуст. Человек, который несколько часов назад висел на гвоздях, исчез. Только темных пятен прибавилось.

Через минуту Семен убедился в том, что он был прав насчет ужина. Они подошли к большому бараку с освещенными окнами и стали заходить внутрь. Портной, оказавшийся рядом с Семеном, толкнул его локтем и кивнул. Семен не понял, что он имеет в виду, но на всякий случай сел за стол напротив него. Еду разносили солдаты, которые совершенно спокойно ходили между столами и ставили на них алюминиевые бачки и чайники. На их лицах было равнодушное выражение скотников, наваливающих сено в ясли. А те, кому они принесли пищу, брали ее с таким же равнодушием и спокойствием. И опять Семена поразила неестественная тишина, царившая в столовой. Что у них - языки вырезаны, что ли? - подумал Семен. Но Портной-то разговаривает…

Однако нужно было не размышлять, а есть. И Семен навалил себе в миску целую гору макарон по-флотски. А как же хряпа, подумал он, наворачивая макароны, тут ведь зона для уголовников, а кормят лучше, чем в армии - вон какой кусман мяса попался!

Портной, сидевший напротив Семена, тоже не стеснялся. Шевеля ушами, он уписывал макароны за обе щеки, и не похоже было, что тяжкая жизнь на зоне отбила у него аппетит. Запихнув в рот полную ложку жратвы, он поднял глаза на Семена и невнятно прошамкал:

- Нужно поговорить.

Семен кивнул и налил себе чаю.

Запивая сытный ужин сладким горячим чаем, он незаметно огляделся и увидел в углах под потолком несколько маленьких черных цилиндриков. Торчали они и между окон. Семен понял, что это камеры наблюдения, и ради интереса пересчитал те, которые смог заметить. Получилось семнадцать. Ого, подумал он, это серьезно. А ведь кто-то должен следить за всем этим… И если камеры слежения имеются в столовой, то, значит, они есть и в бараке, и на улице, и в большом деревянном сортире, который он уже успел посетить. Теперь Семен понял, почему все тут происходит без присутствия охраны. Зачем болтаться между зеками, если можно спокойно наблюдать за каждым, где бы он ни находился! Наверное, тут и микрофончики имеются, не зря все молчат, да и Портной уж слишком осторожничает, не сказал о предстоящем разговоре ни в бараке, ни на улице, а только здесь, среди чавканья и лязганья посуды, да еще рот набил перед этим, чтобы слышно хуже было…

Допив чай, Семен вытер губы рукавом и сел прямо, равнодушно глядя перед собой. Он решил на всякий случай вести себя так же, как все, чтобы ничем не отличаться от остальных и не привлекать к себе внимания невидимых наблюдателей. Хотя, подумал он, наверняка они следят за ним как-то особенно, потому что он тут новенький. Его оставили в покое, но это, видимо, только в первый день. А завтра… Что же будет завтра?

Незаметно пересчитав столы, Семен умножил их на десять, по числу сидевших за каждым столом людей, и получилось, что в этот момент в столовой было триста двадцать человек. Семен сделал это просто так, но знать, сколько на этой странной зоне народу, не мешало в любом случае.

Окончание ужина было возвещено таким же школьным звонком, как и в бараке. Курсанты с лицами каторжников дружно встали и пошли наружу. За дверью стоял Штерн, который, не говоря ни слова, указал рукой в сторону плаца, и молчаливая толпа направилась в указанном направлении. Выйдя на плац, люди построились, как для вечерней проверки, и замерли.

Штерн вышел на середину, безразлично оглядел строй и закурил. Рядом с ним стоял солдат, у которого не было никакого оружия, кроме обыкновенного штык-ножа, висевшего на поясе.

Из-за барака показались еще двое солдат, между которыми шел человек в такой же, как и на Семене, униформе. Они не были вооружены даже штыками, и шли как на прогулке. Так же спокойно шагал и тот, кого они вели.

Услышав их шаги, Штерн оглянулся, удовлетворенно кивнул, откашлялся и сказал:

- Один из вас сказал мне, что ему не нравится то, что здесь происходит. Хочу напомнить вам, что вы не люди, вы - ничто. Но у каждого из вас есть одна-единственная свобода. И он предпочел ее. Я не возражаю.

Штерн повернулся и сделал знак солдату, стоявшему рядом с ним.

Солдат вынул из коричневых пластиковых ножен штык-нож и протянул его человеку, приведенному безоружными солдатами. Тот принял нож и, легко нагнувшись, воткнул его в землю перед собой. Потом, расстегнув форменную рубаху, снял ее через голову и бросил на землю рядом с ножом.

Посмотрев на его обнаженный могучий торс, Семен невольно одобрил то, как содержал себя этот сильный мускулистый мужчина. А тот тем временем вытащил нож из земли и, выпрямившись, без всякой паузы с размаху вонзил его себе в левую сторону живота. Семен едва не ахнул, но сдержался. Он заметил, что Штерн внимательно смотрит на него, и усилием воли сохранил на лице выражение невозмутимости и равнодушия.

Схватившись обеими руками за рукоятку ножа, человек с усилием потащил его вправо, и по тому, как сминалась и не хотела разрезаться кожа, Семен понял, что нож был безнадежно тупой. Лицо самоубийцы сморщилось, но это не было гримасой боли. Выражение его лица было похоже на нетерпеливое недовольство плохим инструментом. Самоубийца стал раздраженно дергать нож вперед и назад, рана расширилась, и из нее хлынула черная кровь. Больше всего Семена удивляло то, что на лице этого человека отражалась не боль, а только злоба.

Наконец нож дошел до правого бока, из огромной раны вывалились внутренности, и человек покачнулся. Его глаза закрылись и он опустил руки. Нож выпал из раны, а приговоривший себя к смерти человек повалился на спину и замер.

Штерн к этому моменту докурил сигарету и бросил ее на неподвижное тело.

Потом он оглядел строй, плюнул на землю и сказал:

- Сильный был мужчина.

Еще раз окинув взглядом стоявших перед ним людей, Штерн повернулся к ним спиной и направился к себе.

Зеки без всякой команды пошли по баракам, а двое солдат, которые привели на плац самоубийцу, взяли его за ноги и поволокли куда-то. Третий, закурив, рассеянно следил за ними, потом пошел туда же.

Подойдя к бараку, Семен почувствовал, как кто-то прикоснулся к его локтю.

Оглянувшись, он увидел за своей спиной Портного, который кивнул ему и пошел в сторону сортира. Семен направился за ним, и Портной, не оглядываясь, быстро заговорил:

- Нет времени объяснять тебе, что тут за дела. Завтра побег. Для его выполнения нужны пятеро, но нашего пятого ты сегодня видел на кресте. Знай, что здесь настоящий ад, и пожизненное по сравнению с ним - просто санаторий. Если хочешь - давай с нами. Не говори ничего. Просто кивни мне в бараке, если согласен.

В этот момент они приблизились к сортиру, и Портной умолк.

Вернувшись в барак, Семен, не глядя в сторону Портного, завалился на койку, закрыл глаза и стал думать. После всего увиденного за день мозги у него были, понятное дело, набекрень. А тут еще Портной со своим предложением побега… То, что тут творится что-то непонятное и страшное, не требовало доказательств. Но что же Портной имел в виду, сказав, что здесь ад? Может быть то, что сегодняшние аттракционы - просто семечки по сравнению с тем, чего Семен еще не знает? Если так, то предложение Портного участвовать в побеге весьма своевременно. Да и многозначительный взгляд Штерна вызвал у Семена если не страх, то очень нехорошие предчувствия. Он тогда сказал: можешь, если хочешь, повеситься перед строем. А если сам Штерн этого захочет? Кто знает, может быть, этот неумелый самурай, который выпустил себе кишки перед строем, сделал это вовсе не по своей воле, а по какому-то гипнотическому приказу Штерна…

Семен представил себе, как хладнокровно вешается на глазах равнодушных зеков, и его передернуло. Он любил жизнь и не боялся смерти, но то неизвестное и страшное, что могло случиться с ним здесь, вызывало у него сильнейший протест. На суде он был готов и к вышке, но так, как тут - увольте. А кроме того, если побег удастся, то… то это шанс завершить неприятное, но справедливое дело, которое стало смыслом его жизни в последние три года.

Семен открыл глаза и решительно сел на койке. Глянув в сторону Портного, Семен увидел, что тот внимательно смотрит на него. Вздохнув, как перед рюмкой водки, Семен прикрыл глаза и медленно кивнул. Портной ответил едва заметным наклоном головы и лег, повернувшись к Семену спиной.

Побег…

Ни хрена себе, вдруг подумал Семен, в первый же день - и сразу побег! А что, в этом даже есть какая-то каторжная лихость, а уж если все удастся, то интересно было бы посмотреть на то, какая будет морда у Штерна!

Семен ухмыльнулся и принялся разбирать койку, готовясь ко сну.

Раз побег - нужно выспаться!

* * *

Когда Знахарь объявил Тимуру о своем желании посетить местный краеведческий музей, Тимур выронил вилку и подавился куском лосятины.

Знахарь долго бил его между лопаток, Тимур кашлял и перхал, потом подобрал с пола вилку и, вытирая ее кухонным полотенцем, спросил:

- У тебя с наследственностью все в порядке?

- Что ты имеешь в виду? - удивился Знахарь.

- Ну, там, алкоголики, душевнобольные… Особенно душевнобольные. Может, какой-нибудь прапрадедушка при Петре Первом в дурке лежал… Не было?

- Не знаю, - Знахарь пожал плечами. - А что?

- Да в общем-то ничего. Но вот краеведческий музей…

- А-а-а… Вот ты о чем!

Знахарь засмеялся и положил себе еще мяса:

- Видишь ли, - проникновенно сказал он, - я ни разу в жизни не был ни в одном краеведческом музее и совершенно не представляю себе, что это такое. Сегодня утром по телевизору в новостях сказали что-то про ваш музей, вот я и подумал - а почему бы не сходить, не посмотреть. Хоть буду знать, что это такое.

Тимур откинулся на спинку стула и погладил себя по животу.

- Ф-у-у… Наелся. А насчет музея - сходи, посмотри. Только сразу говорю - ничего интересного ты там не увидишь. Всякие старые камни да еще лапти какого-нибудь древнего сибиряка. Ну, может, еще бумаги какие-нибудь истлевшие.

- Вот и посмотрю на бумаги. Зато потом смогу при случае небрежно сказать: а вот когда я был в Томском краеведческом музее… И так далее. И все сразу подумают, что я - умный и культурный человек.

- Ну-ну! - Тимур налил в фарфоровую кружку кипятку из самовара и потянулся за банкой с растворимым кофе.

- А заодно и прогуляюсь по вашему Томску. Я ведь так его и не видел, если серьезно. Живу рядом, а что там - не знаю. Может быть, какие-то архитектурные памятники или улицы красивые…

- Улицы красивые ему, - Тимур глотнул кофе и усмехнулся, - памятники ему… Скажи лучше прямо, что затосковал тут, в тайге, в город захотелось.

- В город? - Знахарь возмущенно посмотрел на Тимура, - вот еще! Я этими городами сыт по горло. Я их по всему миру столько видел, что тебе и не снилось.

Он посмотрел в потолок, как бы вспоминая бесчисленные города, в которых он бывал, и, вздохнув, добавил:

- Вот только в Токио не был. И в Пекине.

- А я был в Пекине, - сказал Тимур.

- Ну и как там, - оживился Знахарь, - расскажи!

- Да ничего особенного, - неохотно ответил Тимур, - одни китайцы. Причем столько, что голова кругом идет. А потом привыкаешь и перестаешь замечать, что они желтые и узкоглазые. Вроде как обычные русские.

- Да, это нам знакомо, - кивнул Знахарь.

Он вспомнил, как перестал обращать внимание на темную кожу негров, когда долго жил в Америке. Тогда они тоже стали казаться ему такими же, как европейцы.

- А насчет города, - задумчиво сказал Знахарь, - насчет города… Я скажу тебе так. Некоторая тоска по цивилизации, конечно, есть. Но я уже точно выяснил, что стоит только пару часов побродить по нашему городу - подчеркиваю, именно по нашему - и увидеть до боли знакомое ублюдство, эта тоска моментально проходит. Ну, посуди сам - что я там, в этом сраном Томске увижу? Бандюков на «мерседесах»? Бабушек, которые отжили свое и теперь недовольны всем? Безмозглый молодняк, который не знает ничего, кроме «мы веселимся или как»? Задроченных работяг, которые пашут за копейки, ненавидят все вокруг и трескают водку? Вонючих бомжей?

- Ну, ты даешь! - Тимур удивленно уставился на Знахаря. - Тебе в политики идти надо, вон как негативные стороны жизни распатронил! А как же девушки?

- Вот именно, - Знахарь поднял палец, - девушки! Но только кроме девушек, больше ничего и нету. Да и девушки эти, я тебе скажу…

Знахарь вспомнил красавицу и умницу Риту, потом представил, как знакомится на улице Томска с молодой и смазливой, но пустоголовой самкой, которая думает только о большом члене, о деньгах и о замужестве, и ему стало тоскливо.

- Девушки - это, конечно, хорошо, - сказал он, - но с ними нужно быть очень осторожным и держать на расстоянии. Иначе на шею сядут. У них это хорошо получается.

- Точно, - Тимур уверенно кивнул, - так оно и есть. У меня знакомый педик есть, так он рассказывал, что именно из-за этого и стал голубым. Бабы испортили ему жизнь напрочь, он уже не знал, что и делать, вешаться собрался, но как-то раз случайно зашел в клуб «Шестьдесят девять».

- В Питере тоже такой клуб есть, - усмехнулся Знахарь, - был я там однажды по делу.

- Ага… И, говорит, его жизнь стала прекрасна. Познакомился там с отличным парнем, теперь они живут с ним душа в душу и горя не знают.

- Это все хорошо, но вот только кончается это всегда одним и тем же… Даже думать противно…

- Вот именно! - Тимур стукнул ладонью по столу, - я ему тоже самое сказал.

- И что он ответил?

- А ничего не ответил. Это, говорит, личное дело каждого.

- Оно, конечно, так… - Знахарь поморщился, - но все равно они… И не мужчины и не женщины. Я имею в виду психологию. То есть по внешнему виду - вроде мужчины, а жеманятся, как бабы.

Он посмотрел на Тимура и сказал:

- Ну что ты, блин, про педиков завел? Только что поели так душевно, а ты про всякую херню!

- Извини, - Тимур поднял руки, - просто к слову пришлось. Да здравствуют девушки!

- И это правильно, - поддержал его Знахарь и поднялся из-за стола, - так что вези меня, дорогой друг, в город, приму я там дозу сомнительных благ цивилизации российского розлива.

- Как скажешь, - Тимур тоже встал, - хозяин барин.

Через час Тимур высадил Знахаря на пристань и, сделав ручкой, улетел на своем «Ништяке» вверх по течению. Знахарь огляделся и подошел к стоявшей недалеко от пристани «девятке», за рулем которой сидел худой загорелый мужик с мощными черными усами.

- Командир, - обратился он к разморенному жарой водителю, - отвези меня в краеведческий музей.

- Сто рублей, - без запинки ответил тот.

- Годится.

Знахарь обошел машину и сел рядом с водителем.

Вытащив из нагрудного кармана несколько купюр, он нашел среди них сотню и положил ее на торпеду. Обладатель бармалеевских усов кивнул, запустил двигатель и сразу же включил магнитофон.

Из динамика понеслось:

- «… в натуре, в натуре, к любой козырной шкуре…»

Знахаря перекосило, как от лимона:

- Слушай, будь другом, выключи ты эту дрянь!

Водитель пожал плечами и убавил громкость.

- Я попросил убрать совсем, а не сделать тише.

Усач неохотно выключил магнитофон:

- А что, народу нравится!

- Я - не народ. Я в краеведческий музей еду, - ответил Знахарь.

Усмехнувшись, водила газанул и, ловко развернувшись на месте, поехал в сторону города. Повернув пару раз направо и налево, он остановил машину у большого старинного дома с колоннами и сказал голосом трамвайного кондуктора:

- Томский краеведческий музей.

- Благодарю вас, - любезно ответил Знахарь и вышел из машины.

За его спиной тут же раздалось оглушительное:

- «… приду и лягу на кровать, век воли не видать!»

Знахарь рассмеялся и стал подниматься по широким, выщербленным временем ступеням.

В просторном полутемном вестибюле музея было тихо и прохладно.

Знахарь увидел в углу большой дубовый стол с надписью «Администратор» и направился к нему.

Рядом со столиком стояла невысокая стройная девушка в темно-синем шелковом платье и о чем-то беседовала с пожилой седой дамой, восседавшей в сталинском кресле с кожаными подушками и бронзовыми бляшками.

Окинув взглядом ровную и узкую спину девушки, плавно переходившую в небольшие спортивные ягодицы, Знахарь поднял бровь и на всякий случай откашлялся. Девушка оглянулась и посмотрела на него. Пожилая женщина, похожая на сильно постаревшую карточную даму пик, тоже взглянула на Знахаря сквозь очки в золотой оправе.

Знахарь подумал, что когда-то она наверняка была очень даже ничего, и, придав лицу умное выражение, направился к смотревшим на него женщинам, которых наверняка разделяло не одно, а целых два поколения. Девушка годилась администраторше во внучки, а то, что Знахарь услышал в следующую секунду, означало, что именно ее внучкой она и является.

- Ну ба-а-абушка! - просительно протянула девушка, отвернувшись от приближавшегося к ним Знахаря, - ну что тебе стоит!

Пиковая дама нахмурила благородные брови, потом улыбнулась и сказала хриплым басом:

- Ладно, Лизонька, бери, что с тобой поделаешь.

Девушка поднялась на цыпочки и захлопала в ладоши.

- Ты самая лучшая бабушка на свете! - воскликнула она и, перегнувшись через стол, поцеловала старую леди в сморщенную щеку.

Натянувшееся при этом платье показало Знахарю, что с фигурой у этой девушки все было более чем в порядке. Весила она килограммов сорок пять, не больше, и Знахарю было давно уже известно, что, обнимая такую миниатюрную Золушку, чувствуешь себя очень большим и мужественным.

Как только эти нечестивые мысли закопошились в голове Знахаря, ему тут же почудилось, что из темного угла вестибюля на него, угрожающе хмуря тонкие темные брови, неодобрительно смотрит Рита. Впечатление было настолько сильным, что Знахарь нервно оглянулся, но, конечно же, никого там не увидел.

Подойдя к столику, он слегка поклонился и сказал:

- Добрый день!

Девушка сделала книксен, и было видно, что согласие бабушки на что-то, неизвестное Знахарю, привело ее в прекрасное состояние духа.

Седая женщина с достоинством наклонила голову и ответила:

- Добрый день, молодой человек.

Знахарь еще раз поклонился и сказал:

- Я здесь проездом, и мне посоветовали посетить краеведческий музей. Сказали, что это будет… полезно.

- А кто вам посоветовал? - поинтересовалась седая администраторша.

- Э-э-э… Водитель такси.

- Водитель такси?! - она удивленно подняла брови, - врать нехорошо, молодой человек. Эти люмпены ничего, кроме вокзала и ресторана, не знают.

Знахарь засмеялся и сказал:

- Вы меня пристыдили. Я просто шел мимо и решил зайти. Никогда в жизни не был ни в одном краеведческом музее. Совершенно не представляю, что здесь может быть выставлено.

- Ни разу в жизни? - девушка Лиза сильно удивилась, - но ведь в каждом городе есть свой краеведческий музей! И в вашем наверняка есть. Вы откуда сами?

- Я-то… - Знахарь задумался, - ну, сейчас я сам из… из Майами, штат Флорида. Я давно уже живу в Штатах.

- Уверяю вас, в Майами тоже есть свой краеведческий музэй, - уверенно сказала бабушка, - такие музэи действительно имеются в каждом уважающем себя городе мира.

- Не смею возражать, - Знахарь развел руками.

- По сути дела, это исторический музэй, - произнесла Пиковая дама, оглядев пустой вестибюль, - здесь вы можете познакомиться с историей города и области. Например, у нас есть…

- Бабушка, бабушка, - прервала ее Лиза, - не надо рассказывать! Я сама покажу ему музей!

- Меня зовут Майкл, - скромно представился Знахарь.

- Майкл… - бабушка фыркнула, - наверное, всетаки - Михаил? Вы ведь русский, не правда ли?

- Русский, - Знахарь смутился.

- Вот и не нужно переделывать свое имя на иностранный манер, - поучительно сказала Дама Пик, - возможно, там, в Майами, это и уместно, а здесь будьте любезны называться своим настоящим именем.

- Виноват, исправлюсь, - Знахарь шутливо понурился.

Не объяснять же, как его зовут на самом деле, да почему он сменил имя, да как его еще зовут, да как звали по всяким другим документам… Михаил так Михаил.

- Так я покажу Михаилу музей?

- Покажи, Лизонька, сделай милость, - кивнула бабушка.

- А это… - Знахарь кашлянул, - билеты какиенибудь…

- Наш музэй бесплатный, но желающие могут произвести пожертвование в наш фонд.

И она указала на большой стеклянный ящик, в котором сиротливо лежали несколько купюр. Присмотревшись, Знахарь разглядел сотню, штук пять десяток и железную мелочь.

Видать, посетители не слишком жалуют историю края, подумал Знахарь, и, вынув из кармана бумажник, сунул в щель ящика двести долларов.

Дама Пик не разглядела, что за деньги Знахарь опустил в ящик, и сказала:

- Благодарю вас от имени дирекции музэя.

- Не за что, - ответил Знахарь и повернулся к Лизе, - ну что, ведите меня! Отдаюсь на вашу милость.

Лиза ответила Знахарю взглядом, в котором он прочел, во-первых, то, что он ей нравится, а во-вторых, то, что она, в отличие от своей бабушки, увидела, какие купюры он опустил в ящик для пожертвований.

Взяв Знахаря под руку, она повела его по широкой лестнице, ведущей на второй этаж, и он, почувствовав на сгибе локтя маленькую теплую ладонь, улыбнулся.

- Почему вы улыбаетесь? - спросила Лиза, заглядывая снизу Знахарю в глаза и тоже улыбаясь.

- Потому что вы так подействовали на меня, - ответил Знахарь, улыбаясь еще шире.

Они поднялись до просторной площадки, на которой стояла кадка с пыльной пальмой, развернулись и чинно продолжили восхождение на второй этаж. Судя по всему, этот особняк раньше принадлежал какому-то богатею, но потом пришли революционеры и все исправили.

- Вы студентка? - спросил Знахарь, покосившись на дамскую сумочку в виде небольшого портфеля, которая висела у Лизы на плече.

- Уже нет, - ответила она, - в прошлом году я закончила журналистский факультет и теперь работаю в газете «Томские ведомости».

Про свою работу в газете Лиза сообщила с нескрываемой гордостью, и Знахарь, улыбнувшись, сказал:

- Так вы теперь настоящая журналистка!

- Да, самая настоящая, - Лиза взглянула на Знахаря, - а вы кто?

- Я…

Знахарь набрал в грудь воздуха и начал, что называется, загибать.

- Я вообще-то бизнесмен, занимаюсь в Америке недвижимостью, еще кое-чем, но должен вам сказать, что к журналистике тоже имею некоторое отношение.

- Что вы говорите! - обрадовалась Лиза.

- Да, представьте себе, - кивнул Знахарь. - Я владею русской газетой в Майами и являюсь совладельцем небольшого издания, специализирующегося на рекламных проспектах. Но если вы думаете, что встретили собрата по перу, то вынужден вас огорчить. Я не смог бы написать даже заметку про неисправный сливной бачок. Мое дело - деньги, а остальным занимаются другие специалисты.

- Понятно… - Лиза, похоже, слегка огорчилась, но тут же снова заулыбалась.