Училка Терентьева Наталия
– Нет, пропускать такое никак нельзя, ты чего!
– Мам, да я встану!
– Ой, да смотрите что хотите! – передернула плечами мама.
В итоге она легла спать еще до начала матча. К двадцатой минуте Турка начал клевать носом, а в перерыве его разбудил отец:
– Давай иди, стели постель и ложись, – сказал он шепотом. – Что толку мучиться? Завтра обзор голов посмотришь…
Турка встал, словно лунатик, прошел в свою комнату, постелил простынку изнанкой вверх и улегся, позабыв снять носки. Классе в пятом-шестом, если не смотрел полностью матч, то признаться в этом было стыдно. Всех тогда захватила поголовная волна «боления», даже «тотализатор» сделали, собирали деньги. Засыпая, он думал о Лене, о Марии Владимировне, о раке.
В кошмарах Турку преследовало огромное членистоногое существо с сотней глаз, в слизи и с огромными клешнями.
Муравья снова обоссали в туалете. Но на этот раз он не стерпел, и чуть было не выколол Волу глаз карандашом. Процарапал кожу прямо под нижним веком, кровища текла и текла. Вол даже не сразу понял, в чем дело. Стоит, а у него половина лица залита.
– Вы у мея попьяшете! Вы се-е у мея попьяшете! – бесновался Муравей.
Вроде бы его собрались отправить на принудительное обследование в психушку.
Ссора училки с Шулей вызвала резонанс, только ленивый не обсуждал. Шулю таскали по ментовкам, потому что он состоял на учете. Угрожали условным сроком, но так как Мария Владимировна не написала заявление, то особого хода этому делу никто не дал.
На уроки Шуля не приходил, а Мария Владимировна как ни в чем не бывало рассказывала об изменениях в обществе, о политике и о Ленине. Разве что теперь она казалась Турке еще бледнее, а Тузов и компания вели себя на ее уроках значительно тише, особых вольностей себе не позволяли, хотя, конечно, куда без сальных шуточек.
Вол какое-то время ходил с заклеенной пластырем мордой. Врачам пришлось накладывать швы на порванную кожу, так что спустя пару недель на его лице появился крупный серпообразный шрам.
И буквально в это же время он принес в школу огромную петарду, самую большую «Черную смерть» из всех возможных. С виду она походила на динамит. Тузов, Крыщ, Рамис, Китарь и остальные пацаны столпились вокруг Вола. Каждый считал своим долгом спросить, где именно тот купил петарду и за сколько.
– Да тихо вы! Не мацайте! Чтоб не видел никто, – Вол быстро спрятал петарду в необъятный портфель, внутри которого всегда болталась какая-нибудь дрянь: постеры с голыми бабами, обрывки туалетной бумаги, игрушки из Союзпечати вроде «лизунов».
– Где ты ее хочешь взорвать? – спросил Мнушкин.
– Да заткнись! – зашипели на него пацаны. – Дебил, что ли?!
– Пока еще не знаю, – отозвался Вол. Он весь сиял и лучился довольством. Наконец-то ему удалось привлечь всеобщее внимание.
– Что у вас там, мальчики? – спросила Хазова. Она томно посмотрела на Вовку, и тот смутился. Пока у них так до главного и не дошло, но каждый раз они заходили с Риткой все дальше.
– Ничего! Проходи мимо! – Тузов шлепнул ее по заднице.
– Э! Офигел, что ли, урод?!
– А пошла ты!
– Козел вонючий, – на щеках у Риты расцвели красные пятна. Все заржали. Вова тоже покраснел, но ничего не сказал.
Прозвенел звонок, Вол накинул лямку рюкзака на плечо. Он гыгыкал и хрюкал, снова рожа его стала сизой и лоснилась сальным жиром, а воротник свитера сплошь усыпала перхоть.
Конечно, Волу успели надавать множество советов. Весь урок он хихикал, Дина Алексеевна то и дело одергивала его. Без толку.
И вот, наконец, звонок.
Снова тычки локтями, хохот, подначивания.
Гладкая, бледно-желтая серная головка занялась от одной спички. Из «динамита» вылетел оранжево-пурпурный фонтан искр, раздался характерный звук «х-ц-с-с-с-с».
Он почему-то решил смыть петарду в унитаз. С одной стороны, безобидный вариант, с другой – всегда можно убежать, смешаться с толпой, возле туалета же куча народу.
Хотя тут же, на втором этаже, кабинет директора и учительская.
Вол сразу же бросил петарду в «очко» и дернул слив.
Заревел бачок. Пацаны как ни в чем не бывало вышли из туалета, занятые, на первый взгляд, обычной беседой:
– Сейчас какой урок? А потом?
– Не толкайся, эй!
У тех, кто остался в туалете, заложило уши. Многие завизжали – даже пацаны. Почти у всех физиономии вытянулись и стали какими-то одинаковыми. Белые, застывшие маски с широко распахнутыми глазами и открытыми ртами.
Сразу за взрывом послышался хруст. Треснула труба где-то внутри стены, и потоки дерьма начали искать себе дорогу. На первом этаже потемнел потолок, с него кусками ляпала штукатурка.
Лампы на всем этаже мигнули и погасли. Позже выяснилось, что от замыкания сгорел древний щиток.
Закипела невообразимая суета. Вол не смеялся и не хихикал, и как ни странно, на его лице появилось подобие виноватого выражения.
Учителя метались по лестницам, часть школьников отпустили – отрубилось электричество, и классы с шумом и криками бежали на свободу, домой, по дороге обсуждая случившееся.
Но никому из девятого «А» уйти не разрешили. В класс русского языка и литературы поочередно вошла куча преподавателей, в том числе и классная – Анна Имильевна, завуч простукала каблучками, зашла пышущая гневом музычка.
Вол сидел за последней партой, сложив руки перед собой.
– Почему нам нельзя уйти? – спросил Мнушкин. – Всех ведь отпускают.
– Ты можешь идти хоть сейчас, – отозвалась Анна Имильевна. – Забирай документы и вперед. Инесса Моисеевна, вам слово.
– Все заткнулись быстро! – провизжала Галина Марковна.
– Зачем же так грубо, – завуч изобразила улыбку. Глаза у нее, однако, светились спокойствием и мрачным светом, если не сказать злобой. – Они умные детки, все понимают. Итак, я знаю, что взрывчатку в канализацию смыл кто-то из вас.
– Петарду, – сказал кто-то. Возможно, Проханов.
– Пускай так. Не суть важно, – Инесса Моисеевна бродила вдоль первых парт, заложив руки за спину. В углу доски лыбился полустертый человечек с пенисами вместо рук и ног. Сверху корявая подпись: «Мазурик», и стрелочка. – Виновный не хочет признаться? Тогда всем достанется. Ремонт влетит вашему классу в копеечку. Ну, кто же это сделал? Хорошо, молчите. Покрываете преступника! А он преступник на самом деле. И трус, что самое важное. Ну, я жду. Вы будете сидеть здесь до тех пор, пока кто-нибудь не скажет правду. А ведь тут как минимум несколько человек замешано.
– Да что вы с ними церемонитесь! Он это, я знаю! – Галина Марковна схватила за ухо Вола и начала раскачивать его на стуле из стороны в сторону. – Признавайся, гаденыш! Сидит он тут, ручки сложил!
– А чо я?! Отпустите!
– Урод моральный! Инесса Моисеевна, да Вол это! Вы только поглядите на эту рожу хитрющую! У, дебил!
– Чо вы обзываетесь? Чо сразу я?!
– Спокойно, Галина Марковна. Времени у нас много, – Инесса Моисеевна снова растянула бесцветные змеиные губы. – Можем хоть до завтрашнего утра сидеть, правда? Никто никуда не спешит.
Турка глядел на одноклассников. Все прятали взгляды. Конечно, почти все знали, что это Вол взорвал петарду. Только кто ж захочет сдать? Стукачей везде ненавидят. О чем-то шептались девчонки, Хазова сидела и кусала губы.
– Почему вы думаете, что это наш класс? – сказала Воскобойникова. – Может, это из параллели. Или вообще из восьмого.
– Алина, нам все известно. Осталось лишь выяснить, кто именно это сделал. Ну? Трус никогда не сознается – на то он и трус. А другие-то? Боитесь, что ли? – говорила Анна Имильевна. – Мы не хотели тыкать пальцем, но так уж вышло. Человек этот должен быть наказан, иначе будут наказаны все.
– Мы не стукачи, – сказал Березин.
– При чем тут это? – Инесса Моисеевна развернулась и оглядела доску. «Мазурика» она сто процентов заметила, но виду не подала. – Придумали, тоже мне еще, кодекс чести. Повторяю, времени у меня много. Ты хочешь что-то сказать? – кивнула она Хазовой. Та опустила дрожащую руку.
– Да. Я видела, кто это сделал. Это Саша взорвал, Вол.
Класс охнул. И сразу после этого – опять тишина. Никто не шевелился, с закрытыми глазами без труда можно было представить, что кабинет пуст.
– Что и требовалось доказать.
– Не я это! Да она чешет, а чо сразу я?!
– ВСТАНЬ, УРОД! – гаркнула Галина Марковна. Анка только кивала своей головой – без шеи. Музычка схватила Вола за воротник и сдернула со стула. Он вцепился в ее пухлую кисть в кольцах и резко оторвал от себя. На морде музычки попеременно отразились разные эмоции: брезгливость, злость, испуг.
– Ты что же это…
– Отпусти меня! – проорал Вол, краснея.
– Как ты со мной разговариваешь, падаль?!
– Сама ты падаль!
– Видите? Он сам себя выдал. С потрохами. Да в общем-то я сразу на него и подумала, – кивнула классу Инесса Моисеевна и, сохраняя достоинство, поплыла к выходу, как ни в чем не бывало. Вол будто бы пришел в себя, глаза у него поблескивали, словно стекляные. Галина Марковна отчитывала его визгливым голосом, то и дело замахивалась, а он теперь лишь втягивал голову в плечи, насупившись.
– Все могут быть свободны…
– Шлюха! – выкрикнул Вол и, сорвавшись с места, выскочил в коридор.
– Это он кому сказал? – растерянно спросила музычка. – Мне?
Истерически захохотал Проханов.
Турка лежал и размышлял, размышлял. Воскобойникова точно что-то затеяла. Живет ведь на одном этаже с Марией Владимировной, и тот разговор…
Зачем вообще об этом думать? Почему должно что-то случиться?
Турка не мог объяснить. Последние три дня ему снилась откровенная белиберда, он просыпался с мутной головой, разбитый, но снов не помнил. Мутные осколки кошмаров, кажется, застревали потом где-то глубоко в груди и покалывали, покалывали.
Еще этот Тузов, с Крыщами и прочими. От них тоже всего можно ожидать.
Вот уж верно: никто не знает, что случится завтра.
Глава 14
Все очень плохо
Спустя несколько дней пошел первый снег. Мелкие неуверенные снежинки падали на асфальт, на крыши, на газоны и сразу таяли.
В выходные отец задумал починить бачок в туалете. Турка без удовольствия съездил на рынок вместе с ним. Походили среди кранов, унитазов и различных труб из ПВХ, повертели в руках целую кучу блестящих гаек, надоели продавцам вопросами. В конце концов какой-то мужик с желтоватой бородой (особенно тошнотворным цвет был вокруг рта) и колючими глазами продал им поплавок и дал парочку житейских советов:
– Вы ето, сами там смотрите, шоб подходило. Стандарты, они знаешь, разные бывают. У кого-то подошло, а у другого – ни хрена. Если чо, я вам поменяю, не беспокойтесь. А коли не застанете меня на точке, так спросите Яшу…
Бачок починили.
Мама что-то совсем похудела, как тень. Беспокоится, может, от этого?
После Турка подумал о Коновой. Что-то и в школе ее вчера не было. Наверное, тетю из больницы выписали, а Лена с ней сидит, как раз же про три дня она говорила.
Ритке Хазовой объявили бойкот. «Палево» и «стукачка» – самые безобидные словечки, которыми ее обзывали.
Девчонки от нее отвернулись, перестали с ней разговаривать, даже главная подружка, Воскобойникова. Вовка сидел с Ритой, соответственно, и его грели «лучи славы» бедняжки.
А Турка теперь сам должен был разбираться в дебрях математики, поскольку сидела Рита то на среднем ряду, то возле окна. Турка злился, тем более что Конова опять забила на школу.
С Аликом посмеялись, потрепались. Опять он со своими видео, и все говорит, что мол, Воскобойникова в прошлый раз пришла в этой-своей-юбке, и он и так старался и этак, но снять на телефон все равно не получилось.
Снятое им видео, с того самого дня, когда Рамис поднял Марии Владимировне юбку, давно бродило по школе – как это бывает, сначала один попросил передать по «блютузу», потом другой, и пошло-поехало.
Кроме того, у него на «Нокии» была куча фотографий русички со всяких-разных ракурсов. Турка лишь присвистнул: когда это толстяк успевал снимать?
Взгляд у Алика все время бегал, он то и дело облизывал губы и вообще выглядел взволнованным, когда показывал эти фотографии. Их он никому не пересылал.
– Ты бы заканчивал с этим. А то ослепнешь, – сказал Турка. Алик хмыкнул. – Все бы тебе фильмы снимать, режиссер…
– Ага, пропалит тебя кто-нибудь, – Проханов хмыкнул и многозначительно посмотрел в сторону Вовки. – Он ведь мутит с Хазовой. Расскажет ей или видос вдруг покажет, и все…
– Да ну, Вован нормальный пацан, – отмахнулся Алик. – И чего будет-то? Кто докажет, что я снимал?
– Ну, так-то да, – пожал плечами Проханов.
– Ты чего, опять решил актером стать? – Алик спрятал телефон. – Давно тебя не было на кружке. Сколько раз звали, вот и на первое сентября, на День учителя, а ты отказывался.
– Пф! – Проханов фыркнул. – Да нафиг оно мне надо было? А теперь у нас в режиссерах Машенька…
– Машенька? – Турка покачал головой. – Так вы ее называете? Так чо, вы там готовите что-то к Новому году? Опять фигня какая-нибудь?
– Ага. Опять. Только до Нового года далеко, но уже готовимся. И Мария Владимировна типа участвует, – кивнул Алик. – У нас там особая сценка, даже целый спектакль.
– Вот бы поучаствовать с ней в постельной сцене… – мечтательно протянул Проханов.
Пацаны хором заржали.
Еще на труде вчера надо было сдать «проект». Самые лучшие работы вроде как пойдут на конкурс, так сказал дядя Жора, только неизвестно, на какой.
Вовка ходил смурной какой-то, все больше себе на уме. Спросит Турка что-нибудь, так он ответит невпопад.
Турка смастерил фонарик из спичечного коробка, крохотной лампочки и нескольких батареек. Получилось, если честно, так себе, как у детсадовца, но у остальных и того хуже вышло. В итоге поделка оказалась в пятерке лучших работ, и, соответственно, Турка в журнал получил «отлично».
– Ектить моктить! Изощрился! – разглядывал очередную штуковину дядя Жора. – Не ожидал от вас такой прыти, не ожидал! Так, у тебя что? А почему не горит? Двигаться должно, угу… Ну, задумка мне нравится, – он вертел перед собой непонятный предмет, перевязанный изолентой, с торчащими в разные стороны проводами. – Робот, шут его дери. Ну не знаю. До японских, оно, конечно, далеко, но мне нравится, – трудовик вернул «робота» Мнушкину и поставил отметку в журнал.
Турка встретил по дороге Воскобойникову. Она шла на каблуках, с сумочкой под мышкой, накрашенная, расфуфыренная.
– Ты куда это? Привет!
– А, привет. День рождения у подруги.
– Слышь, это… А о чем ты трешь с пацанами? – спросил Турка. – Ну, с Тузовым, с Шулей.
– В смысле? – Алина захлопала ресничками. – Как понять «тру»? Просто общаемся.
– Общаетесь? Слушай, все хотел спросить… Почему вы так с Хазовой? Она же подруга ваша, и все такое. Неужели из-за того, что она Вола спалила?
– Да нет, конечно, – прищурилась Воскобойникова. – Кому нужен Вол? Просто… Ритка выскочка. И вообще тупая. Ну как тебе объяснить это? Короче, считает себя слишком умной, кривляка. Вот мы с девочками и решили ее немного проучить. Ладно, я и так уже опаздываю! Чао!
– Давай.
Турка поглядел ей вслед и пожал плечами.
«Фигня какая-то».
Чтоб Алина о чем-то там говорила с Шулей? Или с Тузовым – «просто общалась»? Да это чепуха полная. Что у них может быть общего, ну что? Какие такие интересы?
Турка потер затылок и нащупал шрам. Еще одна загадка. Сколько их еще будет?
А может, это он выдумывает все.
Конова долго не открывала. Хотя кто-то ходил за дверью, что-то пару раз грохнуло. Турка хотел было уже уйти – фиг бы с этой сумасшедшей, – но тут дверь распахнулась.
– А, заходи! – махнула рукой Лена. Она чуть пошатывалась. Сделала шаг назад, потом вперед, ухватилась за куртку, висящую на вешалке. Петелька лопнула, и куртка спланировала на пол, сверху посыпались тюбики и баночки с кремом для обуви. Сама Лена привалилась плечом к вешалке и сдула со лба прядь волос.
– Ты пьяная, что ли, Лен?
– Немнож-жко. З-заходи, дверь з-зак-крой, мне не нужен тот, д-другой, – Конова хохотнула. – Скажи, я тебе нравлюсь? – она попыталась принять кокетливую позу, но получилось жалко и смешно. Турка скинул кроссовки, принюхался. Спиртным от Коновой тянуло на целый километр.
– Нравишься. Только чего это ты так нажралась?
– Фи, как грубо! Нельзя со мной так р… р-разговаривать! – Девушка икнула и засмеялась. Турка успел ее подхватить, иначе Ленка стекла бы на пол, обрушив на себя вешалку целиком.
– С пьяными девицами только так и общаться. Тетя как? Из больницы выписали? Операция? – Турка пощелкал перед носом Лены пальцами. Она продолжала усмехаться и бормотать что-то неразборчивое. – Так, сколько ты выпила?
– Н-не зн-наю, живот болит. Артур, ну скажи, что ты меня любишь! Должен же кто-то любить меня на этом свете…
– Пошли в зал.
Турка на горбу потащил Лену. Расслабленное тело облепило плечи и спину. Кто бы мог предположить, что Ленка такая тяжлая! А еще она дышала ему в ухо горячим дыханием и пыталась поцеловать.
– Ты мой хороший… Ой! Зачем же швырять так? Артурчик! – Турка с досадой оглядел Конову. Только сейчас заметил, что она практически голая. В черных кружевных трусиках и в скользкой маечке цвета ртути на тонких бретельках.
– Что ты тут устроила? Почему в одних трусах?
– А тебе не нравится? – Конова приподнялась на локтях и медленно раздвинула согнутые в коленях ножки. – Ну-ка! Быстро иди ко мне! Ты же хочешь свою Леночку, да?
– Нет! Не хочу. – В джинсах у Турки возникло до боли знакомое напряжение. Лена закусила пальчик зубками, а другой рукой указала вниз:
– А твой дружок, кажется, не прочь. Давай иди сюда уже!..
Турка вышел на кухню. Так и есть. Кружка с котятами, рядом практически пустая бутылка, лишь немного маслянистой жидкости на донышке. Наверное, Ленка купила коньяк в другом магазине, не все ж такие, как та кассирша.
Турка налил из графина питьевой воды в стаканчик.
– Выпей. На, воды попей и нормально расскажи, что случилось.
– П-почему обязательно должно было что-то с-случиться? – захлопала ресницами Лена. Без косметики она выглядела совсем уж ребенком. Взгляд Турки то и дело цеплялся за грудь и за кружевные оборки трусиков. – Аут май лайф, аут май майн, аут зе тирс ви кент денай…
Конова пела, притом почти без фальши, и Турка сразу уловил мотив. Эту песню «Sunrise avenue» уже закрутили до дыр на «MTV», «Fairytale gone bad».
– Хватит кривляться! – Турка против воли потер промежность, и это не ускользнуло от Ленкиного внимания.
– У тебя же встал! Давай, сначала сделай дело, а уж потом поговорим! А еще лучше – принеси мне бухла. На фига твоя вода? Вот ты глупый, а! – Теперь Конова встала на четвереньки и стала изображать кошку. На дне глаз девушки плескались игривые смешинки.
Турка потер лоб и застонал. В другой ситуации он бы воспользовался предложением. Почему нет? Но сейчас…
– Что с тетей? – спросил Турка.
– Выписали ее, – кивнула Лена. – Да и что ты заладил как попугай? Лучше иди сюда и поцелуй меня как следует.
– Так… с ней все нормально? – Турка вместе со стаканом в вытянутой руке шагнул к дивану. Лена внезапно выпрямилась и одним резким движением выбила у него из рук стакан:
– Болван! Сколько можно спрашивать одно и то же? Если не хочешь меня, то вали отсюда. Только свистну, и десяток других прибежит, не таких болтливых!
Стакан не разбился, на ковре расплылись пятна воды. Турка отвел руку назад, отвесил пощечину, и Ленка захлебнулась очередной фразой. Она прижала руку к щеке, чуть приоткрыла рот, и в глазах появился туман. Следом по щекам поползли дорожки слез.
– Зачем ты меня ударил? Что я тебе сделала? Все меня ненавидят! О Боже, зачем я появилась на свет! – Конова разрыдалась. Упала лицом в подушку, сотрясаясь всем телом. Турка глядел, как подрагивают ее ягодицы, а потом устало опустился в кресло.
Конова бубнила что-то, не отрывая лица от подушки.
Турка решил ждать. Как гасить истерики, он не знал, так что просто сидел и ждал. Пьяных он не очень-то любил. Особенно отвратительно видеть в подпитии родных людей – отца, например, или маму. Девушки тоже отдельная тема. А один раз родители ушли праздновать Новый год к соседям, Турка тогда еще был маленький и сидел дома с бабушкой. Артурчика испугал вид растрепанной и пошатывающейся мамы, и как она тогда глупо хихикала, стягивая сапоги.
Конова меж тем села. Смахнула слезы. Губы у нее распухли, как вареные сардельки, волосы спутались и висели неаккуратными прядями.
– Она со мной не разговаривает. Почему? Ты не знаешь?
– Кто?
– Мама. Она приходила. Не во сне, а так. Я спрашивала ее, почему она не хочет меня забрать. Я хочу уйти к ней! Мама, почему ты меня оставила?!
Турка шмыгнул носом, покосился в сторону входной двери.
Лена меж тем застучала зубами. Турка помялся и подсел к ней.
– Лен, ну что ты такое городишь? Не нужно тебе о таком думать. Нельзя вообще такое говорить!
– Почему? Ведь я правда хочу, чтоб она меня забрала. Боже, как мне страшно! И живот болит… Что-то такое там двигается. Артур? – девушка будто бы только сейчас заметила его присутствие. Сказала она эту фразу практически трезвым голосом. – Почему она не хочет забрать?..
– Лен, прекрати. Давай, тебе нужно в душ. Освежиться.
– Не хочу. Зачем мне в душ? – надула губки девушка. – Какой ты глупый все-таки. Я хочу умереть, и мне теперь ничего не нужно. Перережу вены, и в путь, к маме. Все на хрен!
Турка взял Лену на руки. Пронес по коридору, толкнул ногой дверь ванной, а Конова все смеялась и просила, чтоб он отпустил немедленно, и несла прочую ахинею.
Уже стоя в ванне, Лена снова хихикнула и заложила палец в рот:
– И что дальше? – Слезы на лице уже просохли, мордашка озарилась лукавством. – Не хочу мыться!
Турка молча повернул кран с синим кругляшком. В эмалевую ванну брызнула упругая струя.
– Ой! Холодно!
Какое-то время Турка повозился с Ленкой, поливал ее то теплой, то холодной водой из душа. Майка и трусики промокли, Лена перестала петь и нести чепуху, и теперь только шмыгала носом и крупно дрожала.
– Принеси халат, пожалуйста. Он на верхней полке, в шкафу.
Пока Турка ходил, Лена сняла маечку и затолкала ее в корзину для грязного белья. Кинула на кафель полотенце для ног и стояла, скрестив на груди руки. Турка зацепил взглядом крупную родинку чуть ниже ключицы. Странно, раньше не замечал.
– Спасибо. – Турка поддержал девушку, помог ей перешагнуть через бортик. Крупные гусиные пупырышки на влажной коже тут же скрыла махрушка халата. В квартире повисла неестественная тишина. Ленка затянула поясок: – Пошли на кухню, Артур. Кофе хочу.
Спустя некоторое время на клеенке дымились две кружки с ароматным напитком. Лена глядела в одну точку и говорила:
– Ничего не смогли сделать. Сердце не выдержало наркоза. «Такое бывает, клапаны изношенные. Совсем за собой не следила», – так врачи сказали. Она… умерла, – Лене далось, наконец, это слово, и глаза ее снова увлажнились.
– И что ж теперь? Хоронить?..
– Ага. Эти припрутся, из деревни. Сестра ее и родня… Ну, к которым я летом ездила. Нет мне теперь жилья. Она же наследница, Галя, и теперь захочет жить здесь. Только я с ними долго не протяну. Не нужен мне никто. Значит, – Лена сделала глоток и пожала плечами, – продавать придется квартиру. Я знала, что так и будет!
Мне снился сон, и там была мама. Прямо как тебя ее видела. Вроде как мы в комнате, и там стоят два кресла – не наши, а другие какие-то. А я напротив сижу, на диване. В одном кресле мама, в одежде времен ее молодости – сарафан цветастый, синие туфли на высоком каблуке. Прическа еще советская, взбитая… Я хотела к ней поближе подсесть, а она рукой мне показывает: «Сиди, дочка». Я спросила: «Почему мне нельзя к тебе?», а она ответила, точнее, слова просто появились у меня в голове, как мысли: «Не для тебя это место».
И тут в комнату заходит тетя. Веселая, улыбчивая. И с ходу, значит, в это кресло садится. А мама улыбается, и рот у нее… Боже, не могу!
– Не надо рассказывать. Если неприятно, и все такое, – Турка хлюпнул кофе.
– Слышал? Или показалось… Что-то в зале звякнуло. Так и после… Ой, я больше не могу. По ночам шорохи, скрипят половицы, и как будто вздыхает кто. Скорее бы все закончилось, скорее бы уже разменять квартиру и уехать отсюда!
Щелкнул замок. Это Турка услышал отчетливо, даже вздрогнул от неожиданности. В прихожей затопали ноги, дверь стукнула о косяк.
– Эка, холодина! Мороз, ветер… елки-моталки, я думал, у них тут теплее, в городе-то.
– Тихо ты! Веди себя прилично, Коль.
– Галя, мне уж и слова молвить нельзя!
– Ой, здрасс-сти, – на пороге кухни появилась сухонькая женщина – щеки изборождены морщинами, уголки рта загибаются вниз в вечной обиде. За спиной у нее маячила раскрасневшаяся мужицкая рожа с носом картошкой и трехдневной щетиной.
– Чаевничаете? Ну, добре, – пропыхтел он и скрылся в ванной. Послышался шум, фырканье. Плеск, затем звук смываемой воды и шипение бачка.
– Здравствуйте, тетя Галя, – поздоровалась Лена.
– Добрый день, – кивнул Турка.
– Ой, так холодно на улице! Прям зима. Ветрила такой, ум за разум! У нас в Родионовке-то тоже, чай, не лето, но у вас прям совсем дубняк. Все уж решили, выхлопотали. Похороны завтра, поминки… Сколько забот с этим, сколько хлопот! Мы с Клавкиной стороны родню позвали, с деревни. Пусть проводят покойницу в последний путь, как полагается. Бедная моя сестренушка! – женщина залилась мутными слезами.
Турка заерзал. Лена спокойно потягивала кофе. Лицо ее застыло, будто превратилось в маску, и она, как робот, подносила к губам чашку – а та едва заметно подрагивала.
– Мы на минутку-то заскочили. Сейчас погреемся, и того, еще кой-куда сходить надо. Темно, а что поделаешь? Насчет столовой уже договорились. Там поминки и будут. Дешево и сердито, а чего денежки-то разбазаривать? Им только бы нажратьси, алкашам! Свадьба, день рождения, похорона – без разницы. Тьфу! – женщина плюнула в раковину. Дядя Коля вышел из туалета, жамкая руками полотенце, и потопал в глубь квартиры, громко сопя, как боров.
– Давай на лестнице допьем? – сказала Лена. Она скорчила смешную рожицу и легонько прикоснулась пальцами к уху.
Захватили кружки, Лена надела обтягивающие лосины, сверху накинула пуховичок с капюшоном. Спустились на пролет ниже, устроились на подоконнике. Тут воняла маслом банка из-под сайры, набитая окурками.
– Как они меня достали, – шепотом сообщила Лена. – При них ни о чем нельзя говорить. Ох, спасибо тебе! Думала, с ума сойду. До сих пор голова кружится. Выпила не так уж много, там открытая бутылка была, остатки. Просто так на меня подействовала ситуация… Нервный срыв типа.
– Тебе точно лучше?
– Нет, – мрачно покачала головой Конова. – Лучше мне теперь будет не скоро. Короче, видишь, какие они? Деревенские… И еще Толик приедет, урод толстый. Все лето ко мне подкатывал. И дружки его вонючие, козлы, бухари. Короче, сброд. Свалю, уеду куда-нибудь. На море, может быть. А ты ко мне потом приедешь, летом. А то здесь отстой один, как будто весь город сделан из слякоти.
– Вспомнила она про лето. Новый год скоро, – сказал Турка. – А я никогда не был на море. Все как-то денег нет у родичей. То одно, то другое.
– Поехать бы вдвоем! – мечтательно протянула Лена. – Хотел бы?
– Еще бы! Да ты так не переживай, – сказал Турка и сделал глоток. Кофе уже остыл, но над кружками вилась дымка пара. – Образуется все как-нибудь. Если Толик этот полезет, то мне скажешь, поговорю. И это, даже думать не смей про «мама, забери меня».
– Легко тебе говорить! Просто мне все надоело, а теперь еще и тети нет. Ну, кому я нужна? Когда вот такая погода и приближается Новый год, кажется, что весна никогда не настанет. Иногда мне снятся страшные сны. Снятся сны, что мне не дожить до весны… Снится, что вовсе весна умерла.
– Ты что, вообще? – округлил глаза Турка.
– Это песня. Смысловые галлюцинации.
– Мне, Лен… Ты нужна мне. Это, про вены… Даже не думай. И больше «травку» не кури, ладно? У тебя есть я. Правда же, ну?
Они обнялись и долго стояли, глядя в темноту за окном. Напротив, один за другим зажигались желтые прямоугольники окон.
Читать бесплатно другие книги:
