Училка Терентьева Наталия
– Ничего не понял, – сказал Турка. – Но я рад. Нечего вам у нас делать. Да вообще, ну – в школе. Какая из вас училка…
– Точно! – Мария Владимировна засмеялась, будто колокольчик зазвенел.
– Я так и не понял толком про Алика и Проханова. Что за репетиция-то? Они вас что…
– Ой, давно забыть пора. Извини, что так вышло… хотя извинения эти, что они теперь тебе?.. Сценку мы готовили, типа грабители, связали, все дела, и решили все это на камеру снять. Я по себе сужу, ты не думай. Может, повод дала. А с пацанов что взять – спермотоксикоз. Но иногда я думаю, что точно так же… Точно так же ко мне на огонек могли зайти Тузов или Шуля. Ведь Алина та еще курица. Ревность, кстати, фиговое чувство, никогда никого не ревнуй, – Мария Владимировна вымученно улыбнулась. – Я вот все забываю спросить, как это ты вдруг пришел, ни с того ни с сего?
– Сам не знаю, – Турка пожал плечами. – Предчувствие какое-то было, и я решил к вам заглянуть. Точнее, рассказать кое-что хотел, ну, про Алину как раз.
– Хм. Удивительно как-то, – она покачала головой и тут же добавила, грустно улыбаясь: – Про Алину мне Хазова сказала, уже давно. Так что я начеку была, баллончиками перцовыми запаслась.
– Короче, теперь у вас белая полоса.
– Ага. Хотелось бы с тобой подольше пообщаться, но, извини, совсем нет времени. С Андрюшей кое-куда собрались, нужно марафет навести небольшой. Мы с тобой еще попьем чаю до Нового года, посидим обязательно.
– Понятное дело. Вот пакет ваш. До свидания!
– Пока, Артур. Я никогда не забуду. Ты – настоящий, – она наклонилась, и ее дыхание коснулось Туркиной щеки, а еще он почувствовал аромат духов – шоколад, какао и еще что-то, от чего захватило дыхание, кровь быстрее побежала по венам. Вот он, поцелуй.
– С наступающим тебя, мой герой, – подмигнула Мария Владимировна. – И… смотри вперед. Пока молодой, не думай о прошлом. У тебя будет для этого достаточно времени в старости.
Запищал магнитный замок двери, учительница тряхнула волосами и исчезла в темноте. Турка постоял немного и побрел домой.
Уже сейчас он знал, что чай они вместе пить не будут. Никогда.
Да и какой он там «настоящий»?
Глава 15
Стрельбище
Наступил долгожданный день. По рассказам Чапая, стрелять пацаны должны были в поле.
Морозную ночь сменило ледяное утро. Василий Иванович приказал одеваться теплее и не опаздывать, уже в девять специально заказанная маршрутка должна была отъехать от школы. Девчонки ехали по желанию, соответственно, никто этого желания не изъявил, даже Ковалева. Да и сам Турка хотел бы лучше остаться дома, в субботу-то, но и пострелять тоже хотелось. Норматив по сборке-разборке он с грехом пополам сдал, да и развеяться надо. Дома тоска.
Чапай битых два урока рассказывал про патроны и меры безопасности (вместо географии поставили дополнительный урок ОБЖ). Что-то там писали в тетрадках. Почти все пацаны пришли, кроме Шули, и еще кого-то не хватало, наверное, Шарловского.
Банда, Китарь, Вол, близнецы Водовозовы, Березин, Молчунов, Вовка, Петя Русаков и Асламов Рустам, Кася – в общем, все в сборе.
Забились в автобус, толкая и отпихивая друг друга. Кто-то взял с собой склянки и котелки со жратвой, булки с пирожками. Вол прихватил свой вечный рюкзак.
– Чо в портфеле? Опять динамит принес? – спросил Турка.
– Да, динамит, – буркнул в ответ Вол.
Водила докурил и выкатил автобус на дорогу. Чапай уселся на переднее кресло и стал развлекать водителя байками.
Зашелестели пакетики, захрустели обертки.
Шпили высоких зданий подпирали низкое небо словно колоны. Сновали, куда-то спешили бабки с сумками, мужики прятали головы в плечи и пыхтели сигаретами, сопливые дети цеплялись за матерей, а вороны, нахохлившись, каркали на проводах.
Все было серое и тусклое.
– Как думаете, нам и впрямь боевыми дадут пострелять? – спросил Алик с заднего сиденья. – Или начесал Чапай?
– Дадут, – сказал Вова. Хмурый какой-то он сегодня, бледный. С Хазовой поссорился, что ли?
– А где Муравей? – вертел головой Турка. – Пришел он?
– Не видел. Кстати, слыхал про Бэтмана? Его ж поезд сбил.
– Как… поезд? – заморгал Турка. – Где, когда?
– На прошлой неделе. В ботанику он кататься поехал, на велике. Перетаскивал драндулет свой через пути, и ногу зажало в стрелке.
Турка замолк, переваривая услышанное. Как же это так? Бэтмана… поезд? И он до сих пор катался на велосипеде, в такую погоду? На прошлой неделе было теплее, солнышко даже проступало, но все равно.
Сразу в груди заскребло что-то, и Турка вспомнил это рукопожатие, и как внутри возник комок презрения пополам с жалостью. Теперь бедняга лежит под слоем земли, в темноте гроба, и его медленно, но верно пожирают черви.
Сначала тетя Коновой, а теперь вот Бэтман. И никто не знает, как его зовут, да и всем плевать, по большому счету, что он умер. Турка подумал, что если бы умер ОН, то о нем бы забыли еще быстрее, чем о Бэтмане. Еще представил, каково это: поезд летит, стуча колесами, гудит так, что закладывает уши, а нога зажата «стрелкой», и ты не можешь уйти с путей.
Турка сглотнул слюну.
– Ты это, Вов… Мы с тобой так и не поговорили. Злишься все еще на меня?
– Нет. Что толку злиться? Только нервы портить себе, – сказал Вова, не поворачивая головы. Что-то его там так интересовало, за окном.
– Полгода осталось. И все закончится, навсегда.
Вова дохнул на стекло и начертил две продольные линии.
– Ничего не закончится. Это только начало. И я теперь это никогда не забуду, буду тащить за собой всю жизнь, тележку эту со шлаком.
– Ла-адно тебе… – Турка хотел еще извиниться, но смутился. Вроде бы слово всего лишь, а как трудно сказать! Так же трудно, как признаться в любви. Почему он так редко говорил Лене, что любит ее? Почему?
Турка прикрыл глаза и поддался тряске и укачиванию. Он ничего не сделал для друга, потому что… потому что он такой же, как все. Потому что ему, надо признаться – пофиг было. Не нужно сейчас отмазываться Ленкой и прочим, не оправдание это. Он не герой из книжки, он – не настоящий человек. Так… перхоть. Как и многие.
Лена пропала, и может, это наказание? Наказание за бездействие.
За окном выросли огромные белые холмы. Турка вытянул руку, пальцы прошли сквозь стекло, а холмы превратились в девичьи груди. Принадлежали они не Коновой, а Марии Владимировне. Большие, настоящие, сахарные прямо – такие, какие и должны быть.
А потом учительница вдруг превратилась в уборщицу, бабу Клаву. Турка вздрогнул, отмахиваясь от карги, и проснулся.
Вовка с удивлением глядел на него.
– Ну чо вы делаете! Нафига?! – кричал кто-то.
– Ты чего? Уснул?
– Кошмар приснился. Что случилось?
– Вол закинул жвачку в волосы Саньку.
Турка встал и поглядел в конец салона. Там вовсю шла потасовка, Молчунов бил Вола в лицо. Потом схватил его за воротник, тряхнул и толкнул прямо в окно. Вол ударился затылком, взревел и бросился на Сашу. Пацаны удержали его, а Молчунов ткнул ногой в живот. Наверное, зацепил пах, или же Волу так показалось, потому что он удвоил усилия, высвободился из удерживающих его рук и залепил Молчунову по щеке, вскользь. Хреновый удар, ближе к пощечине. Молчунов харкнул, плевок попал Волу в лицо. Тот быстро стер слюну, зарычал, и его опять скрутили пары чужих рук…
– Идиот, – вздохнул Турка. А Вова снова погрузился в раздумья, глядя перед собой.
– Он пиво принес. Воняет, чувствуешь?
– В портфеле своем?
– Ага. Как бы Чапай не унюхал.
Пустырь, деревья, поле. Дальше овраги. Стрельбище прямо на окраине города.
Пацаны вывалились из автобуса со смешками и матерщиной, встали в шеренгу. Василий Иванович оглядел нестройный ряд, втянул морозный воздух раздутыми ноздрями с красноватыми прожилками.
– Пил, что ли, кто? Пивом тянет. Вы у меня смотрите, того! Малые же еще, очумели? Кто пивас притащил, сознавайтесь! Щас же назад поедем.
– Никто не пил, – отозвался Мнушкин.
– Понятно. Я прохожу вдоль ряда, каждый дышит. Полевой алкотестер, етиху мать.
Путем такой нехитрой проверки Чапай выявил главных алкоголиков.
– Ну и чего вы? Хоть бы жвачкой заели. Вол, Рамис, Китарь – стрелять не будете. Лично прослежу, чтоб оружие к вам не попало. Это надо же, чего удумали! Ну, я с вами еще разберусь, вы у меня во втором полугодии попляшете, скоты!
– Да чо мы там вы-ыпили, – протянул Китарь. – Так, по мелочи, вообще ни в одном глазу…
Все засмеялись.
– Ты мне еще поговори, болван. Итак, стройным шагом идем по асфальтовой дорожке. Не бегаем, не прыгаем, не толкаемся. Ведем себя как порядочные взрослые парни. Нале-о! Шао-ом марш!
Чапай махнул рукой. Шеренга развернулась (Русаков сначала дернулся вправо) и потопала к зданию.
Зашли в грязноватый вестибюль, обэжэшник тут же где-то скрылся. Повис шум, постепенно он нарастал, будто кто-то невидимый крутил регулятор громкости.
Врубили «ультразвук». Мимо шмыгнула бабка-уборщица в бледно-голубом платке на голове, со шваброй и ведром наперевес.
– Так, это Михаил Викторович, – представил Чапай бесцветного, невыразительного мужичка. – Инструктор, и по совместительству – мой хороший товарищ.
– Здра-асте! – хором проорали пацаны.
– Здорово, хлопцы. Во ватагу привел, Иваныч! Айда за мной, банда! Только вырубите эту хрень, чо это за писк-то?
Выслушали инструкции. Рассмотрели старинные советские плакаты на стенах, на пожелтевшей бумаге: первая помощь пострадавшим, как правильно надевать противогаз. Висел стенд с «калашниковым» в разрезе, каждая деталь пронумерована и подписана. «ПЕРВАЯ ПОМОЩЬ» – один тип делает другому дыхание «рот в рот». Пострадавшему кто-то пририсовал пенис.
Матюки, каракули, послания…
Стены обшарпанные, с облупленной краской, паркетиы в полу шатались. Пахло пылью и плесенью, а еще смазочным маслом и порохом. Русаков звонко чихал от такого коктейля, и ему исподтишка отпускали подзатыльники все, кому не лень.
Спустя полчаса Михаил Викторович повел класс по темному коридору. Лампочки тут то ли разбили, то ли выкрутили в целях экономии. Турка представил, что это тоннель метро, и на затылке мурашки затанцевали. Как будто сейчас появится впереди тусклый огонек и будет увеличиваться, увеличиваться, а потом задрожит под ногами пол…
Пацаны перешептывались, хихикали, толкали друг друга. Алик травил байки, и Турка слушал его вполуха.
Вышли в поле. Серое, с черными прогалинами, вроде стариковской плеши, и безжизненные отростки торчат. С неба срывалась крупа, и землю кое-где присыпало. Как на кладбище. Стоишь, за спинами у тебя могилы, а вдаль простирается пустынная, заранее обреченная территория.
– Мишени укрепляем! – скомандовал Чапай. – Давайте, живо! Устанавливайте картонки на рубеже, и с мешками аккуратнее, поясницу не надорвите.
Автомат тускло поблескивал на брезентовом полотнище, рядом – коробка с патронами. Приклад коричневый, и почему-то кажется, что теплый. На шее у Михаила Викторовича висел бинокль, а Чапай листал пальцами мерзлые страницы журнала и хмурился.
Мишени установили. Михаил Викторович удовлетворительно кивнул.
Закаркал ворон.
– Березин! Вдовин готовится. Стреляешь одиночными. Только целься, я тебя умоляю! И приклад посильнее в плечо вжимай. По пять патронов у вас, ребят.
Березин шмыгнул носом, шагнул к брезенту. Приноровился к оружию, весь подобрался.
Грохотнул выстрел. За ним второй, третий…
– Два в молоко. Третий чирканул по предплечью. На, посмотри, – инструктор протянул бинокль Василию Ивановичу.
– Нормально, сойдет, – крякнул Чапай. – Ну-ка, парни, что вы вообще, как мертвые? Замерзли? Когда еще такое будет у вас! А раньше, в наше время, да Викторыч?
– Ясен пень! Скажешь тоже!
– Вдовин, ты чего там?
– Нет, я, наверное, откажусь от стрельбы. Не уверен в своих, м-м, силах.
– А, лох! – заорал Мнушкин и дал Вдовину подзатыльника. Опять многие захохотали, заорали: – Телка, телка! Дениска – петушок!
Вдовин – как подсыхающий плевок на асфальте. В него «наступали» изредка, поколачивали там или прикалывались, потому что он обычно мог решить все варианты любых контрольных. Незаметный всегда, как тень.
– Тихо! Сами как курицы раскудахтались! Не хочет и не хочет. Он правильно сделал, признался, что не готов. Это лучше, чем прострелить кому-нибудь башку или сломать себе ключицу. Викторыч, помнишь этого, как там его…
Близнецы отстрелялись нормально. Дошла очередь до Турки. Пальцы вспотели и подмерзли в перчатках. Ствол как кусок грязного льда, а приклад медового цвета, гладкий, отполирован множеством ладоней. Поле, брезент, гильзы, мишени – все вокруг выцветшее, а приклад яркий и живой.
Что-то там говорил Чапай, Турка его не слышал. Он выпустил положенные пять патронов, при каждом выстреле сильно дергаясь из-за отдачи (вечером на передней дельте расплывется синяк, и пару недель Турка будет испытывать дискомфорт на брусьях). Уши заложило, в черепе, как в жестянке, метался мышиный писк. Турка положил автомат на брезент и вытянул руки по швам:
– Давыдов стрельбу закончил!
Его похлопали по плечу. Собственного голоса Турка не слышал. Лишь по физиономиям товарищей понял, что закрыл мишени неплохо. Далеко, конечно, до Водовозовых – снайперы чертовы. Жалко, что Ленка не видела.
Турка присоединился к небольшой кучке тех, кто обсуждал стрельбу. Березин оживленно размахивал руками, Вдовин кивал и делил воздух ребрами ладоней на равные части, что-то растолковывая, раскладывая по полочкам. Наконец слух вернулся, но у самой барабанной перепонки до сих пор щелкало.
Так потихоньку увеличивалось число отстрелявшихся. Вол упрашивал Василия Ивановича разрешить ему все-таки занять огневой рубеж, но Чапай был непреклонен.
– Пиво пил? Пил. Отставить, боец!
Уфимцев выстрелил аж семь раз, но Чапай его не останавливал. Он и стрелять его позвал почему-то не по алфавиту. После того как Антон отчитался о законченной стрельбе, обэжэшник отпустил ему отцовского леща. А Уфимцев лишь довольно ухмылялся. Рамис на «калаш» не претендовал, с гипсом не особенно постреляешь. Они с Тузовым, Крыщем и остальными стояли обособленно, изредка взрываясь противным смехом.
Вот наступил черед Вовки.
– Тут три патрона осталось. Можно мне новую обойму?
– Предыдущий же парень стрельнул лишку. Патроны лимитированы, – флегматично ответил Михаил Викторович, протирая линзы бинокля.
– Так нечестно, – возмутился Турка. – Дайте ему патронов!
– Плетнев, оружие наизготовку!
– Ладно. Не надо. Мне и трех хватит. – Вова занял огневой рубеж, прицелился. Налетел сильный порыв, ветер пролез под куртку, и по спине Турки побежали мурашки.
Вова медленно опустил автомат. И так же медленно развернулся.
– Ты чего, Плетнев? – сказал Чапай.
– Отойдите.
– Ты куда целишься, сынок?! Вова, ты с дуба рухнул? – голос у Василия Ивановича зазвучал механически. – Опусти автомат!
– Вы, ублюдки! Танцуйте, – он мотнул стволом в сторону Тузова. Разговоры мигом стихли. Над полем повисла тишина, прерываемая лишь воем ветра. – Слышите, ау?
– Хрен там! Выстрелит он! – выкрикнул Рамис. – У тебя очко играет. Вон как губки трясутся, как у…
«Откуда гром в такую погоду?», – подумал Турка. Сухой, резкий, и затихает в ушах, как эхо в колодце.
Рамис повалился на мерзлую землю. Василий Иванович выронил журнальчик. Ветер радостно зашелестел страничками, подхватил какие-то листки, и те завертелись в танце, образуя подобие смерча. У инструктора дрожали руки, а Турка глядел на своего друга.
Медленно сделал вдох. Выдох. Сердце работало с перебоями, время застыло. У всех пацанов лица были одинаковые, как у манекенов.
– Я СКАЗАЛ, ТАНЦУЙТЕ, ТВАРИ!
Кася и Крыщ начали топтаться на месте, вихляя бедрами и нелепо двигая руками.
– ТЕБЕ ОСОБОЕ ПРИГЛАШЕНИЕ НАДО?! ДВИГАЙ ЖОПОЙ, КУСОК ГОВНА!
– Пожалуйста, не надо больше стрелять, успокойся, Вова… – бормотал Чапай. Куда-то ушел весь его бравый героизм бывалого вояки.
Тузов тоже задвигался, и Китарь. Вова стрельнул еще раз, и пуля ушла в землю прямо около их ног. У Тузова побелело лицо и едва заметно задрожали ладони.
Чапай ныл и уговаривал Вовку, дрожа теперь всем телом, а инструктор стал весь землистого цвета. Вова шагнул чуть ближе. Теперь слева от него стояла многочисленная группа отстрелявшихся, в том числе и Турка. Все с раскрытыми ртами, и никто не мигает. Инструктор все натирал бинокль, а ветер ерошил его волосы.
Слева от Вовы продолжали топтаться пацаны. Рамис стонал, зажимая рану. И без того грязный бинт на гипсе окрасился бордовым.
– Нету жизни, уроды! С душой танцуйте, – проговорил Вова. – Что же ты? Уже не такой ты храбрый, а, тормоз?
– Я тебя потом убью, – прошипел сквозь зубы Тузов.
– Потом – это когда? – ухмыльнулся Вова. – Сразу после танца? Или после того как я тебя обоссу?
– Думаешь, сойдет это тебе так? У тебя не хватит духу меня убить. – Тузов говорил размеренным тоном, но почти не разжимал зубов. И веко у него подрагивало. – Ты – слабак, поэтому тебя и чмырят все. Так говном и останешься.
– Слушай, инвалид, – мотнул головой Вова. Глаза у него сузились. – Словесный понос, что ли? А ну-ка, верти задницей. А еще лучше – подбери ком земли и сожри. Давай быстро.
– Нет.
– Хватит, Вова… – пропыхтел Чапай. – П-полож-жи а-автомат.
– Не хватит! Эта мразь изводила меня два года! А обезьяна – еще больше. Так какого хрена я должен опускать ствол?! Да пошли вы все, козлы!
– Ты же не хочешь в тюрьму, Вова, – прохрипел Чапай.
– Ты не выстрелишь, – у Тузова дрожали губы. – Если трусу дать в руки оружие… Сосунок…
Когда рассеялся пороховой дым, Турка увидел искаженное гримасой лицо Тузова. Он кривлялся и орал, а на джинсах у него растекался целый архипелаг клякс и потеков, а из раны в паху хлестала кровь. Вова бросил автомат на брезент, а сам опустился рядом на землю. К нему сразу бросился Чапай, а инструктор выудил мобильник и тыкал в кнопки, как робот.
Вова сел на землю и завыл, перекрывая ветер.
– Алло? Скорая?
– Быстро, хватайте его!
– Носилки есть? На носилках надо бы!
– А-а-а-а-о-оуууууыыыыооуууаааааа!
Турка подумал, что неплохо было бы проснуться.
Но нет, не получалось.
Эпилог
Рамиса положили в психушку, у него шарики за ролики заехали. Ни с кем не разговаривает, вообще не реагирует. Пуля разорвала куртку и только лишь скользнула по коже, так что в физическом смысле он легко отделался. Отец Рамиса, торгаш, клялся, что это так не оставит, и что подожжет Вовкин дом – всякую чушь гнал. Что будет дальше с Вовой – неизвестно, одно точно: на подкурсы зимой он не пойдет. Его отец, в свою очередь, приложил все силы, задействовал свои связи, но нанесение «тяжких телесных повреждений» – не шутки. В тюрьму Вову точно не посадят, но когда теперь закончится вся эта катавасия, никому не известно.
Тузов теперь кастрат.
На уроках только о стрельбище и говорили, учителя забыли про ГИА, про выпускные классы. На переменах беспрерывно обсуждали случившееся. На Турку сыпались вопросы, он даже раз подрался из-за этого.
Турка искренне обрадовался каникулам. Все рожи вокруг опротивели, все надоело.
Права Ленка. Вокруг одна слякоть.
Школа № 75 засветилась в новостях. По «Первому» каналу показали, по «НТВ», рассказывали и про другие случаи подростковой стрельбы. Смешали все в кучу. И кому какое дело, что произошло это на полигоне, а не в школе?
Несколько дней Турка ходил как в тумане. Он снова и снова прокручивал ситуацию, думал и думал о Вовке, и эти мысли почти вытеснили из сознания Лену.
Теперь Вова никуда не поступит, и от армии косить тоже не надо, поскольку с судимостями не берут, «палка» Хазовой тоже откладывается на неопределенный срок (а ведь сколько он об этом говорил!). Новый год несчастный Вова и его родители не встретят по-человечески. И больше он не переступит порога родной школы.
Несколькими «легкими и плавными» движениями указательного пальца Вовка лишил себя будущего.
В последний день учебы все обсуждали, где, с кем и как будут отмечать Новый год, сколько литров спиртного уже закупили, сколько пригласили телок. Турка только плечами пожимал.
– Хочешь – с нами давай, – предложил Молчунов. – Только бутылку захвати, закуси там. Мы на квартире у Карины будем, есть там одна давалка. Короче, она с подругами и несколько пацанов. Двойничок, ты его знаешь. И еще Сява, мелкий тот, помнишь, на футболе был? Еще кто-нибудь подтянется…
– Может, и приду. Я позвоню, если надумаю.
Хазова плакала. Конечно, все забыли о бойкоте. Она рассказывала, какой он хороший, ее Вовочка, и что она не сможет без него жить. Клялась, что будет ждать его из тюрьмы, если дойдет дело. Короче, Хазова стала местной звездой, затмив на время всех. У нее спрашивали, не замечала ли она отклонений в поведении своего возлюбленного, и Рита клялась, что Вовка вел себя как обычно.
Алик и Проханов сидели ниже травы, тише воды. Разговаривали они с Марией Владимировной после РЕПЕТИЦИИ или нет, неизвестно, но с Туркой учительница даже не попрощалась. Мария Владимировна уволилась. Теперь историю и обществознание будет вести другой преподаватель – уже ищут замену. Училка исчезла, будто и не было ее, и никто в свете произошедших событий даже не особо заметил этого поспешного увольнения, а если и заметил, так что с того? Одна ушла – придет другая.
Василия Ивановича – Чапая – тоже будут судить.
За елкой Турка и его отец пошли на ближайший базар, Авас обещал отдать со скидкой. Пожаловали холода, и столбик термометра опустился до минус семи градусов.
– Снег обещали, – шмыгнул носом отец. – Хоть бы пошел. Не люблю, когда голый Новый год. Ты вообще как? Мать говорит, что тебе к психологу надо. Волнуется. Нормально все?
– Нет, – ответил Турка. Он думал и о маме тоже, что впервые в жизни они будут встречать Новый год без нее. Не отпускают врачи, хоть ты тресни. Еще пару месяцев назад он счел бы за позор встречать праздник в веселой компании родителей и их друзей.
А сейчас…
О покупке компа Турка теперь и не заикался: с деньгами сейчас швах. Врачам платить, медсестрам тоже, плюс лекарства. Турка вообще с горьким смехом вспоминал, что когда-то пределом его мечтаний был компьютер.
Навстречу шли люди с сумками и пакетами со всякой снедью, раскрасневшиеся, окутанные клубами пара.
– Почем щас елки-то? – сказал отец.
– Без понятия.
– В прошлом году мы ставили или нет?
– Не помню. Ставили, вроде. Елку или сосну брать будем? – Турка пнул осколок ледышки.
– Да что понравится. Спросил тоже – я тебе знаток, что ли? – засмеялся отец.
Сосны все были чахлые, с редкой тускловатой хвоей, как потасканные девчонки. Отец махнул рукой и отдал две тысячи, «гулять так гулять». Турка нес деревце, и сквозь перчатки ладонь покалывали иголки – выбрали пахучую, славную елочку.
Хотя зачем она, если мама болеет? Какой праздник-то теперь?
– Пап, я это… Встречу с тобой, а потом, наверно, к пацанам пойду.
Прошли мимо «наливайки», там сидели завсегдатаи. Слышался гогот, звяканье стаканов.
– А, ну понятно. Опять за старое. Ну, иди, чего теперь уже. Пойду, мандарин возьму. – Турка встал рядом с картонными коробками, отец полез за кошельком. Закутанная продавщица с розовыми щеками вывалилась из ларька и стала взвешивать оранжевые плоды.
В этом «теперь уже» отца слышалась неприкрытая обида, но Турка не смог бы высидеть еще один вечер – новогодний вечер! – под недовольное брюзжание отца.
– Мам, смотри! – пропищал голосок. – Давай себе тоже такую купим!
– У нас денег нет, Тоша, – сказала женщина.
– Ну, мам! Давай хотя бы ма-аленькую елочку ку-у-пим! – Турка поглядел на малого лет пяти-шести. Он держал мать за руку, приседал, подпрыгивал и вихлялся.
– Стой смирно, Тош.
– Мама, почему нам Дед Мороз елку не принесет? Я ведь хорошо себя веду! – вопрошал мальчишка.
Вернулся отец с пакетом.
– Еще бананов купил в довесок. Пошли! Ты чего застыл, Артур?
– Да ничего, – вздохнул Турка, так и не услышав, что же сказала мать Тошке.
Турка ведь тоже старался вести себя хорошо, но судя по «подаркам», не вышло.
Елку наряжали с отцом. Впервые, раньше ведь идейным вдохновителем, дизайнером и организатором была мама. Состояние уже не критическое, но… медики побоялись, видимо. Может, отпускали уже раньше таких, сердечников, те перебирали со спиртным и возвращались, но уже не в палату.
Достали коробку со старыми игрушками – «дождики», шарики, мишура и мягкие зверушки на петельках. Снеговики, олени, дед-мороз и Снегурочка, Двенадцать Месяцев (март и октябрь потерялись), пастушок, зайчики, Старик Хоттабыч. Три переплетенные меж собой гирлянды вытащили, одна – с огромными разноцветными фонариками.
– Это дед нам подарил. Из ГДР привез, в восьмидесятом, – сказал отец.
Естественно, Турке досталось испытание: распутать тонкие проводки, а кроме того, – оживить эту самую немецкую гирлянду, вкрутив в нее новые лампочки взамен перегоревших. Отец тем временем устанавливал елочку, возился с подставкой.
– Твою за ногу… Да стой же ты прямо! – пыхтел отец.
«Мама бы сейчас сказала, что нельзя ругаться, наряжая елку», – подумал Турка.
И готовкой занялся отец. Салаты покрошил, пюрешку сделал, потушил мясо.
Спалил в духовке коржи для «Птичьего молока».
– Да фиг его знает, как делать… – бесновался он. – Артур! Ну ничего, что подгорели?
– Ничего, – вдохнул Турка сизый дым. – Нормально, поедим.
С грехом пополам доукрашали елку. Мама бы, наверно, сейчас фыркнула и перевесила бы все по-своему. Папа в конце концов плюнул и ушел смотреть «Ивана Васильевича», а Турка накинул капюшон и выскользнул на темную улицу.
Старый добрый пятый этаж. Турка постоял немного, прислушиваясь. За дверью тишина.Протянул руку к звонку, но тут щелкнул замок.
– Ой, добрый вечер.
– Здрас-сти.
– А Лена дома? – Турка разглядывал незнакомую женщину, отдаленно похожую на тетю Коновой, которую он видел тогда. Распухшая, с глазами-щелочками.
– Нету. Сколько можно к ней ходить? – женщина вытащила на лестничную клетку огромный мусорный пакет. Пахнуло объедками и тухлой заваркой – Один, другой… Съехала она. А куда – не сказала.