Беда Келлерман Джесси
— Джона, знаешь, чего бы я хотел…
Джона приподнял руку, прося подождать.
Получено сегодня, в час тридцать семь дня.
Привет, это я. (Это Вик.) Мы с ребятами решили устроить сегодня вечером турнир по покеру, скинемся по двадцать баксов. Начало в шесть, в общаге. Позвони, если придешь.
Три часа. Раньше семи домой не добраться, к тому же он устал, к тому же обещал провести вечер с Ив. Джона покосился на Джорджа — тот складывал газету, чтоб она стала плотнее и удобнее было писать, жевал кончик механического карандаша — и стер это сообщение.
Второе сообщение пришло, пока он сидел наверху с Ханной.
Привет, Джона Стэм.
Он резко выпрямился.
Держу пари, ты очарован моим звонком посреди дня.
Его словно подбросило пружинами дивана, одним прыжком Джона вылетел из гостиной — и в кухню.
— Джона?
— Я хотела извиниться за ту недостойную сцену ревности…
Он забрался в уголок со стиральной машиной, присел между огромной бутылью с отбеливателем и проволочной корзиной, полной задубевших полотенец.
— Надеюсь, ты нашел укромное местечко. Расслабься. Приглуши свет. Может, стоит свечки зажечь…
— Джона!
— Минуточку.
— …крой глаза, Джона Стэм. Ну же. Закрой глаза и слушай меня.
Как ни смешно, он повиновался.
— Я знаю, ты закрыл глаза. А теперь представь себе…
Полился поток непристойностей.
До чего ж богатый у нее словарь!
— Джона!
Он захлопнул мобильник, вскочил — чудовищная эрекция. Поспешно наклонился, притворяясь, будто нажимает кнопки стиральной машины.
— Чем ты занят? Решил стирку запустить?
— Секундочку!
— Если ты запускаешь стирку, там еще лежат…
— Просто — просто подожди. Я приду через секунду. — Лицо у него горело, он ждал, сжимая в руке телефон, пока Джордж, бормоча «конечно-конечно», не убрался из кухни.
Он сосчитал до двухсот, смочил бумажное полотенце, обтер им лицо. Поправил хозяйство, уложив член вдоль левого бедра, и заставил себя вернуться в гостиную. Джордж что-то царапал в кроссворде, не поднимая головы, и не заметил ничего из ряда вон выходящего. Джона пробрался к дивану и прикрылся, уложив себе на колени сумку.
— Девять букв, «увлеченный человек», ни одной подсказки.
— Не знаю.
— Ты в порядке?
— Неожиданные… неожиданные новости. (Джордж уставился на него с любопытством.) Моя мама. Ее стихи опубликуют в журнале.
— Это же здорово.
— Угу.
— Поздравь ее от меня.
— Непременно.
— Идеи появились?
— Что там у нас?
— Девять букв, «увлеченный…» Стой, я понял: энтузиаст.
— Вроде правильно.
— Джона, тебе плохо?
— Нет.
Джордж пососал ледяной кубик.
— Дать попить?
— Спасибо, нет.
Несколько минут спустя Джордж сообщил:
— Мы летим во Флориду, корабль отбывает оттуда. Или про корабль не говорят «отбывает»? Снимается с якоря? Выходит из гавани?
Кто такие «мы», призадумался Джона. Или Джордж говорит о себе «мы», напускает величия, чтобы с тем большим правом распоряжаться чужим отпуском? Психологический подход: твое личное удобство — против общественного блага.
— В общем и целом я договорился с Бернадеттой, она будет проводить здесь весь день, — продолжал Джордж. — Подробности обсудим ближе к делу, но все-таки: сколько примерно денег тебе понадобится?
— Обсудим ближе к делу?
— Да-да, конечно. Нервничаю, сам понимаешь.
— Еще бы.
— Я ценю твою помощь. Высоко ценю, поверь. Тут еще одна проблема.
Джона заскрежетал зубами.
— Какая?
— Бернадетта. Ты же ее знаешь.
— Нет. Что случилось?
— Упрямая очень. — Джордж пожевал карандаш. — Хоть кол на голове теши. Потому-то я и могу ей довериться. Но вот с Рождеством беда.
— Угу.
— Она католичка. Набожная. Ладан, святая вода и так далее. Я предлагал доплатить, но дело, похоже, не в этом.
— Предложи больше.
— Говорю же, не в этом дело. Тут деньги ничего не решают. Она хочет сходить в церковь, провести время с близкими.
— Понятно.
— Ну конечно, — подхватил Джордж. — Вполне естественное желание.
— Ага.
— Вот и выходит, что мне нужен кто-то — прикрыть эту ночь и ее выходной.
Джона предоставил этой фразе повиснуть в застоявшемся воздухе.
— Ты меня выручишь? — спросил Джордж.
— Я тоже хочу провести время с близкими.
— Вы не отмечаете Рождество.
— Не отмечаем как религиозный праздник. Но это семейный выходной.
— Если бы ты уехал с друзьями кататься на лыжах, то вовсе не повидал бы родных.
— Оно так, но…
— Ладно, оставь. Не в этом суть. Я вовсе не прошу тебя дежурить на Рождество. Не о том речь. — Джордж свернул газету. — Ты просто подумай, я лишь об этом прошу.
— А то и видно.
— За кого ты меня принимаешь?
Джона примирительно махнул рукой.
— Я вот о чем: нужна еще одна сиделка. Может, ты знаешь… нет, правда, Джона! Такое недоверие…
— Прошу прощения. Как я мог подумать.
— Ну, как бы там ни было. Ханна, ты знаешь, новых людей принимает с трудом, но если бы мы познакомили их заранее, то и в декабре не было бы никаких сюрпризов. Потому и говорю тебе сейчас: если услышишь о ком-то подходящем… — Джордж поднялся. — Уверен, что выпить не хочешь? А копченой рыбки?
— Ничего не надо.
Холодильник распахнулся, и кошка замяукала. Джордж кинул ей лосося.
Злясь на весь свет, Джона побрел в дальнюю комнату. Встал на беговую дорожку — не фурычит. Отыскал шнур и розетку, подключил. Выставил четыре километра в час и пошел шагать, пока не онемели намертво вцепившиеся в рычаг руки.
Достала фамильярность, бог знает почему установившаяся в их отношениях с Джорджем: наглость под видом приветливости, выпивка, мерзкие трусы, в которых Джордж расхаживает перед ним. С какой стати натягивать брюки, это ведь Джона приехал, а не английская королева!
Он выключил тренажер и подошел к каминной полке, где стояли горчичного оттенка фотографии Венди. Лицо неулыбчивое, пусть на лице веснушки, зато волосы словно утюгом заглажены, даже в брюках-клеш и замшевой куртке выглядит мрачной. Изначально Венди Рихтер была светловолосой и пухленькой, никакого сходства с дочерью вплоть до конца семидесятых, когда она забеременела, и тут-то началась конвергенция: как странно, чем больше у Венди на этих фотографиях вырастал живот, тем более возрастало и сходство с Ханной, пока мать и дитя не встретились — живые двойники.
Считал ли Джордж свой брак ошибкой? А если так, не была ли ошибкой и его дочь? В какой момент неудачный выбор уже нельзя назвать отклонением от правильного пути, в какой момент он становится самой жизнью?
Джона вернулся в гостиную.
— Джордж!
— М-м?
— Ты едешь в круиз один?
Краткая пауза, карандаш скребет по газете.
— Почему ты спрашиваешь?
— Любопытство одолело.
— Это… — Джордж стер неверное слово, подул на газету. — Это не твое дело.
Джона отмолчался.
— Но раз уж ты спросил… нет, не один.
— Ханна про нее знает?
— Это личное, — сказал Джордж.
— Ладно.
— Нет, не знает.
— Ты уверен?
— Откуда ей знать?
— Она не глупа. Может и догадаться.
— Я не говорю, что она глупа. Но откуда ей знать? — И вдруг решительно, даже с гордостью: — Ее зовут Луиза.
— Можешь не отчитываться.
— Мне стыдиться нечего. Мне что… — голос Джорджа упал, — мне и не жить вовсе?
— Живи.
— Мало того, что я в собственном доме вынужден украдкой…
— А кто тебя вынуждает?
— Словно я могу делать все, как захочу. Ты же прекрасно понимаешь…
— Из-за Ханны?
— Нет, из-за Ли Харви Освальда!
Джона не стал отвечать резкостью на резкость.
— Может, ей понравится, если в доме появится женщина.
— Она ее не примет. Обеим будет только хуже.
— Откуда ты знаешь?
— Это моя дочь. Я знаю, с чем она может справиться, а на что не пойдет.
— Мне кажется, ты не даешь ей достаточно…
— Даже не начинай. Не начинай, не начинай об этом!
— А сама Луиза? Если нужен предлог, чтобы их познакомить, то далеко ходить не придется: попроси ее помочь.
— У нее без того жизнь была нелегкая. Предпочту ее не напрягать.
— И будешь вечно лгать Ханне?
Джордж смял газету в тугой мячик.
— Ты-то что в этом понимаешь? Наведываешься к нам два раза в месяц. А остальные двадцать девять дней как? С понедельника по пятницу? Ты же не здесь.
Джона почти сразу же сумел отпарировать этот удар:
— Я вообще не обязан быть здесь.
— Ну так и не делай мне одолжений, если после этого собираешься мораль читать. Мне плевать, что ты делаешь и чего не делаешь. Приезжай когда вздумается или сиди дома. Но если ты вообразил, что вправе учить меня, как мне своим личным временем распоряжаться, — гори в аду.
Молчание.
Джона вернулся к дивану и принялся запихивать книги в свою сумку.
— Что ты делаешь?
Молния застряла, Джона рванул, сломал молнию, закрыть сумку не удалось. Так, с зияющим отверстием, он и перекинул ее на ремне через плечо.
— Ищи кого-нибудь другого на Рождество.
Тут Джордж, до тех пор мирно и удовлетворенно дувшийся, подскочил:
— Мы же договорились!
— Передоговорились.
Джона успел отмахать полквартала, прежде чем Джордж догнал его на своей «Акуре»:
— Ты обещал!
Он чуть было не ударился бежать, но толку-то: на машине Джордж все равно бы его перехватил. Да и позорно спасаться бегством. Он просто шагал дальше, глядя прямо перед собой.
— Ты же не мне плохо делаешь, сам понимаешь. Ей. Она просила, чтобы ты побыл с ней.
— Объяснишь ей, что я не стану этого делать по твоей вине.
— Джона! Садись в машину.
— Пошел на хрен.
— Я сделаю вид, что этого не слышал.
— В таком случае я повторю: пошел на…
Джордж проехал вперед, затормозил и вышел из машины, не выключая двигатель. Джона крепче сжал ремень своей сумки. Он и так был крупнее Джорджа, а сейчас словно вырос втрое.
— За что ты со мной так?
— Чего ты от меня хочешь, Джордж?
— Я тоже человек. Неужели не понимаешь? Мне позарез нужно отдохнуть. Мне помощь нужна. Чего мне не требуется, так это твоих допросов.
— Не будет никаких допросов, — посулил ему Джона. — Ничего не будет. Не надо волноваться, когда я приеду, встречать на станции — впрочем, ты частенько забывал меня встретить, — и сидеть с Ханной я не стану. Найди человека и заплати. Тебе нужна помощь — организуй. Найми сиделку. Еврейскую сиделку. Кто еще станет работать в Рождество?
Впервые на его памяти Джордж струхнул всерьез:
— Я же не хотел…
Джона двинулся вперед, обходя своего несостоявшегося тестя. Почувствовал прикосновение ладони к своему локтю, чуть было не ударил в ответ, стряхнул назойливую руку и пошел дальше.
11
В ту ночь Ив не пришла. Джона, пьяный от адреналина, места себе не находил: сейчас бы рассказать Ив, как все вышло и какое решение он принял в поезде по дороге домой.
Как он ни злился, все же понимал, что главным образом от внезапного разрыва пострадает Ханна, а не ее отец. Надо отучать ее постепенно, как снимают с наркотика.
Вплоть до Рождества он продолжит регулярные визиты. Три с половиной месяца, ничего страшного, он уже вытерпел целый год хаоса. Три с половиной месяца — это четырнадцать недель, при нынешнем его расписании — еще пять или шесть раз съездить. Столько-то он выдержит — ради Ханны, во имя Ханны, в память.
И первую неделю каникул он должен провести с ней. Он мог бы отказаться от своего слова, черт с ним, но страшно было подумать, как Джордж преподнесет это Ханне. Джона больше не желает тебя видеть. Можно заставить Джорджа попотеть, можно вынудить его извиниться, но ехать в конце концов придется.
Угроза сорвать Джорджу отпуск в любом случае была на девяносто процентов блефом: Джоне требовалось увидеть реакцию Джорджа — и свою собственную. Понять, каково это: сказать «нет». И теперь он знал: очень даже ничего самочувствие. Не то чтобы прекрасное, но вполне терпимо. Терпел же он противоположную крайность, когда соглашался на все.
С Рождеством все его обязательства заканчиваются. Начиная с января он сведет посещения, скажем, к одному разу в месяц. Потом раз в два месяца, в три. В апреле у Ханны день рождения, это не обсуждается. А затем — никаких обещаний.
Он хотел поделиться с Ив. Пусть не приписывает заслугу себе — эти мысли давно уже вызревали в его мозгу, — но спасибо, что подтолкнула в верном направлении. Рассказать ей — в какой-то степени подтвердить, как много она для него значит, пусть он пока не совсем — или даже вовсе не — готов признаться ей в любви. «Ты указала мне путь», — скажет он ей. На первых порах этого ведь будет достаточно, чтобы удовлетворить ее?
Джона ждал и ждал. В полночь явился Ланс и прямиком направился к «Плейстейшн».
— Все еще не спишь?
Обрадовавшись возможности отвлечься, Джона отодвинул от себя учебники:
— Бессонница.
— Облом.
С полчаса Джона следил за тем, как Ланс рубится с зомби.
— Как, говоришь, называется эта игра?
— Чувак, здорово, что ты просишь меня заполнить провалы в твоем знании современности, — провалы до самого земного ядра, по правде сказать. Это классика, «Обитель зла».
— Там есть персонаж по имени Бендеркинг?
— Как-как?
— Проехали.
Потерпев многократное поражение, Ланс выключил телевизор и мрачно уставился на темный экран:
— Что-то я без особой пользы провел день.
— Отточил координацию между глазом и рукой.
— Так родители оправдывали видеоигры на рубеже восьмидесятых и девяностых, — кивнул Ланс. — Это подтверждается медицинскими исследованиями?
— Насколько мне известно, нет.
— Беру свои слова назад. Кое-чего я сегодня достиг: съемка продолжается. Мой «Гражданин Кейн».
— Показал бы мне как-нибудь.
— Сию минуту, Верный Глаз! — Ланс выбежал из гостиной.
— Нет-нет, не… У меня еще… Ланс, не надо!
— Дайджест за последние дни. — Ланс вернулся, потрясая диском. — Революционная вещь.
Джона вытерпел четыре минуты Ланса, читающего немецкий киножурнал, — листает словарь, шевелит губами; две минуты Ланса на зарядке; шесть минут Ланса с расческой перед зеркалом; девять минут — Ланс курит, глядя в потолок.
— По-моему, это верно передает, кто я есть.
Тридцать секунд Ланс на экране чистил зубы, и на том терпение Джоны лопнуло. Он готов был заявить об этом вслух, но картинка на экране сменилась — появилась слабоосвещенная гостиная.
Джона Стэм.
— Мое любимое, — прокомментировал Ланс.
На экране Ив шла по диагонали через гостиную. Босая, серая прямая юбка, шерстяной свитер, как всегда. На прошлой неделе она приходила в таком наряде.
— Боже! — задохнулся Джона.
— Разобрать слова трудно, разве что подкрутить звук. В смысле, когда разговаривают. Когда дойдет до дела, будет достаточно громко.
Джона промолчал: его взгляд был прикован к руке в нижнем левом углу экрана. К его собственной руке. Значит, камера где размещалась? Он попытался вычислить — оказалось не проще, чем на лапароскопии.
— Даже интересно, почему никто из соседей полицию не вызвал? Вы, ребята, просто животные какие-то. Можно подумать, тут человека убивают.
Джона смотрел, как Ив взгромождается на него. Они почти выпали из кадра: Ив увлекла его на пол. Не та ли это ночь, когда Ив выбросила его галстук в окно? Та самая: вон полетел.
Хороший был галстук.
— Ты никогда не говорил мне, что склонен к эксгибиционизму, чувак. В том-то и прелесть дружбы, всегда узнаешь что-то новое.
Ив: само терпение. Балерина, которой в партнеры достался гиппопотам. А он… на кого он похож? Напряженный, придурковатый, нелепый… Так смотрятся на мгновенном фото посетители аттракциона, выползающие с чертова колеса. Если показывать людям, как они выглядят в припадке страсти, монастыри живо наполнятся. Ив как-то странно обмякла, перекатившись на бок. Что это — пассивность? Вот она снова в кадре, верхом на Джоне, и наведенная на резкость камера открыла Джоне что-то новое: Ив пыхтит, работает бедрами, содрогается всем телом, но выражение лица — равнодушное. Пассивность? — спрашивал он только что. Хуже, чем пассивность. Скука.
Он потянулся за пультом, но Ланс отскочил в сторону:
— Погоди, сейчас будет самое интересное.
— Выключи.
— Ты что?
— Я не собираюсь на это смотреть.
Читать бесплатно другие книги:
