Спасти посольство Корецкий Данил

Август 1990 года, Азербайджанская ССР. 106-я дивизия ВДВ

На августовском солнцепёке южные полевые травы и цветы пахнут совсем не так, как у нас на севере, и даже на степные запахи Северного Кавказа это совсем не похоже. Жаркое солнце, как спирт в настойке, вытягивает из них все соки, а потом, ещё хорошенько обжарив и перемешав, выплёскивает в воздух. В ароматы глубокого юга хочется окунуться с головой и пить там лёгкое прохладное вино, закрыв глаза и сосредоточившись на обонянии и слухе. Цикады, сверчки, кузнечики, шмели… да кто их знает, что за твари божьи создают эту гремящую какофонию, состоящую из брачных песен, шуршащих заманиваний жертв, оповещений соплеменников о месте нахождения пищи и мало ли о чём ещё. Шум жизни, смерти, любви… И только чужеродные запахи бензиновых выхлопов, резины и раскаленного металла неуместно вплетаются в ароматный коктейль, как ложка дегтя в ту самую бочку меда.

Потому что только сотня метров бетона отделяет эту идиллию, сочинённую природой, от другой жизни, полностью придуманной и осуществлённой людьми.

Будто тучные, нагулявшие бока на самых сочных травах летающие коровы, грузно присели на многоколёсных коротких ногах громадные жирные Илы военно-транспортной авиации. Словно прожорливые техногенные монстры, они торопливо втягивали в свои объемистые чрева всё, что к ним приближалось. Насосавшись керосина из приземистых, неуклюжих, как жуки, заправщиков, они принялись за технику и личный состав.

В черных чревах исчезают плоские БМД [7], напоминающие громадные пачки сигарет на гусеницах, с уложенной сверху предусмотрительным курильщиком башенкой-«зажигалкой». Зловеще торчат 30-миллиметровые пушки и 7,62-миллиметровые ПКТ [8]. И хотя Минздрав никого не предупреждал, что они смертельно опасны для здоровья, все заинтересованные лица об этом хорошо знают.

Тупорылые степенные «ЗИЛы», ровно и безразлично урча двигателями, медленно заползают в разверзнутые створки ангароподобных фюзеляжей.

Мелкие, на фоне БМД и «ЗИЛов», «УАЗы», с удивлёнными круглыми глазами фар часто перегазовывают на аппарели, будто недовольны предстоящим заточением в брюхатой железяке с крыльями — ведь рождённый ездить летать не должен!

Как трудолюбивые муравьи, сноровисто вбегают в фюзеляжи колонны десантников в полном боевом снаряжении. Слаженно и быстро погрузиться на борт и налегке-то непросто, а когда на тебе навешено всяких, несомненно, необходимых вещей килограммов сорок… Да ещё жара…

На границе живой земли и мертвого бетонного покрытия, там, где шум поля ещё слышен, но уже смешивается со звуками погрузки, натянут тент камуфляжной раскраски. Не только для маскировки — маскироваться здесь особо не от кого, скорее, для защиты начальства от палящих солнечных лучей. Ощущение мощи и неукротимости вверенной им военной силы выпрямляет спины и расправляет плечи старших офицеров, стоящих под сенью лёгкого тента. На каменных лицах сидящих там же на раскладных стульях генералов ничего не отражается: они умеют владеть собой, да и повелось уж так у нас, что не идёт как-то человеку военной профессии, а уж тем более такого уровня, восторженное лицо. И на секундомеры все поглядывают серьёзно и озабоченно. Погрузка идет по графику и заканчивается секунда в секунду.

Одновременно с окончанием погрузки самолёты запускают двигатели, плавно увеличивают обороты. Теперь уже шорохи, стрёкот, цокот степных обитателей накрываются таким плотным звуковым одеялом четырёхмоторной мощи каждой «птички», что не только расслышать, но даже и подумать о том, что есть на свете какие-нибудь тонкие и естественные звуки, кроме этого грохота, невозможно.

И вот, будто повинуясь воле невидимого хореографа, железные махины начинают свой выход: тяжело покачиваясь, медленно и грациозно они выруливают на взлётную полосу.

— Пока всё чётко! — сказал, ни на кого не глядя, будто самому себе, генерал-лейтенант. — В норматив укладываются!

Присутствующие под тентом, словно проверяя слова генерала, сдвинув брови, внимательно всматриваются в секундомеры и, переглядываясь, одобрительно кивают головами.

Самолёты взлетают один за другим. Из-за фантастических размеров создаётся впечатление, что транспортный борт разбегается недостаточно быстро, а потому двигатели не смогут поднять такую махину, и она, соскочив с бетонки, покатится по чистому полю до самого аэродромного ограждения, а то, проломив забор, помчится и дальше… Но, пробежав полтора километра по взлётной полосе, Ил приподнимает нос, будто прикидывая, не пора ли…

«Пора!» Пилот берёт штурвал на себя, увеличивая угол атаки, четыре турбореактивных двигателя, подвешенных на пилонах под крыльями, уже не дают опуститься носу, и тяжёлый транспортник плавно отделяется от земли и начинает набор высоты. Нереальность этой картины может напомнить книгочею с развитым воображением историю барона Мюнхгаузена, вытаскивающего себя за волосы из болота вместе с лошадью. Но откуда здесь книгочеи? На взлетном поле присутствуют военные — сугубо прагматичные люди, и такое сравнение никому из них в голову не приходит.

«Илы» ложатся на курс. Сверху их прикрывают верткие истребители. Они, словно хищники, носятся взад-вперед на минимальной для себя скорости и в любой момент готовы сорваться в сторону появившегося противника, чтобы заклевать его своими острыми носами и не допустить до мощных, но малоподвижных транспортников.

Солнце, при полном отсутствии облаков, поджаривает землю, которая от этого местами словно вспучивается мелкими и какими-то шелудивыми горами, никак не скрашивающими пустынный пейзаж. Под ярким потоком света в прозрачном воздухе каждая трещинка, камешек, ямка приобретают невероятную контрастность, словно под увеличительным стеклом. Транспортники выходят на полигон, в зону десантирования.

Если смотреть с земли, то начало боевой работы можно определить по маленькому белому парашютику, выскакивающему из распахнутого брюха головной машины. Он вытягивает за собой купол побольше, вслед которому, будто догоняя его, чтобы проглотить, быстро выползает исполинская медуза. Через пару секунд она распадается на десяток больших белоснежных куполов, под сенью которых укрылось ещё одно соцветие маленьких полусфер. Замыкает эту купольную пирамиду, с земли напоминающую белую дизайнерскую ёлку, БМД, которая вместе с надувной подушкой и парашютами долю секунды летит параллельно земле вслед за самолётом, но потом семь тонн перетягивают, боевая машина падает, обгоняя парашюты, превращается в надежную подставку «ёлки» и быстро тянет всю конструкцию вниз.

Задача пилотов — сбросить машину точно в район атаки. И они прекрасно с этим справляются, тем более что на учениях нет зенитного огня.

Вся картина десантирования подобна рождественской открытке: на ослепительном фоне голубого неба громадные белые снежинки транспортных парашютов «УАЗов», исполинские «ёлки» многокупольных систем десантирования «ЗИЛов» и БМД, индивидуальные парашюты личного состава. Транспортные парашюты сразу после приземления отстреливаются, десантные — сбрасываются. Десантники занимают места в кузовах «ЗИЛов», вся техника с ходу начинает движение, каждая единица отработанно занимает своё место в колонне. Множество пылевых «арыков», созданных каждой машиной, сливаются в серый бурлящий «канал», огромное клубящееся облако, рассмотреть в котором чётко можно только головную БМД. Она — как голова железного змея, туловище которого скрыто плотной пылевой завесой, предохраняющей от посторонних глаз и прицельных выстрелов. Но на учениях не стреляют по-настоящему.

В зависшем над полигоном большом вертолёте переместившиеся туда из-под тента генералы и старшие офицеры наблюдали за происходящим в иллюминаторы. «Приличных» мест, конечно, всем не хватило, — вертолёт завис к месту десантирования правым, «генеральским» бортом, и остальным офицерам пришлось наблюдать из-за «высоких» спин за формированием транспортной колонны. Генерал-лейтенант коротко взглянул на секундомер, и все заметили, несмотря на его громадные солнцезащитные очки с шорами, как он прищурился, улыбаясь. Потом одобрительно покивал и победно поднял вверх большой палец.

Головная БМД, мощно и шумно выдохнув пневматикой горячий воздух, словно вздохнув от усталости, тяжело остановилась у вбитого в растрескавшуюся землю столба с фанерной табличкой, на которой зелёной краской ровно выведено: «Перекрёсток 1». Напротив БМД занимает позицию «УАЗ» с готовым к бою пулемётом. Боевая машина десанта ещё не закончила остановочную раскачку на рессорах, а десантники уже начали рассыпаться в цепь и занимать оборону.

Капитан Иванцов, осмотревшись по сторонам и убедившись, что всё идёт по плану, негромко, но чётко докладывает в прорезиненный конус микрофона рации:

— Первый на месте.

Проделав аналогичный маневр, следующее подразделение располагается у столба с табличкой: «Пустырь с развалинами». Офицер, сличив своё местонахождение с картой, докладывает по рации:

— Второй на месте.

По мере продвижения колонны доклады следуют один за другим.

— Третий на месте!

— Четвёртый на месте!

— Пятый на месте!

На борту вертолёта военные чиновники, получая доклады, внимательно смотрят на секундомеры сквозь затемнённые стёкла фирменных солнцезащитных очков. Одобрение волной передаётся от генерал-лейтенанта, с улыбкой коротко кивнувшего, будто говоря про себя: «Вот так вот!», к другим офицерам. Причём, чем ниже звание, тем яростнее трёхточечное качание головой вверх-вниз, словно в хоровом пении: соседям справа, соседям слева и прямо перед собой — генералу. Только командир полка Щербинин, стоящий рядом с генерал-лейтенантом, не радуется: учения такого масштаба, да еще с десантированием техники всегда чреваты непредсказуемыми последствиями. Хоть бы люди не погибли, хотя в принципе такое допускается и даже существует норматив «допустимых потерь»! А от того, как завершится это театрализованное действо, зависят оценка боеготовности полка и его личная карьера. Вышестоящие командиры смотрят из ВИП-ложи на сцену, но это не очередная интерпретация «Чайки» — здесь режиссёрская креативность не приветствуется. Всё должно соответствовать уставу, инструкциям и нормативам.

Рядом с табличкой «Объект» стоял, совершенно не вписываясь в масштабное военное действо, обычный гражданский автобус. Бока его были задуты белой краской наскоро, о чём свидетельствовали свежие пятна на колёсах, — работал пульверизатором явно не снайпер. А вот крыша своей потрескавшейся выгоревшей поверхностью больше соответствовала пейзажу, что хорошо просматривалось с вертолёта и не очень-то понравилось начальству. Лица над погонами неодобрительно поморщились. Недаром к приезду высокого командования в частях красят траву и пожелтевшие листочки на деревьях.

Несколько оставшихся БМД и «ЗИЛов» достигают таблички «Объект». Они с ходу замкнули большой круг, в центре которого сиротливо стоял автобус с открытыми дверями и работающим двигателем, теперь совсем уж неуместно смотрящийся здесь среди военной техники и вооружённых людей.

Десантники занимают круговую оборону у автобуса. Рядовые Зейналов и Иванов заглядывают через открытые двери — салон пуст, только за рулём, судорожно сжав его кулаками с побелевшими от напряжения костяшками пальцев, сидит неряшливый, небритый азиатский человечек в свежей белой рубашке с короткими рукавами и старых трениках. На босых чёрных ногах — китайские голубые сланцы с серебряным оттиском Adibas. Белая рубашка на водителе смотрелась так же несуразно, как и задутые белой краской бока автобуса при потрескавшейся крыше, так что вместе эта пара выглядела вполне гармонично. Человечек с ужасом в глазах-щелочках уставился на десантников, потом перевёл глаза на командира в башенке БМД за их спинами. Бойцы молниеносными взглядами просканировали пустой автобус, в котором даже сидений для пассажиров не было, и тяжело уставились на водителя.

— Ну и к чему такие учения? Что все это значит? — спрашивает Зейналов у Иванова, не взглянув в его сторону.

— Не знаю, — отвечает тот и кивает на капитана у рации: — Командирам виднее.

— Чего солярку палишь, дорогой, движок прогреваешь? — совершенно серьёзно поинтересовался Зейналов.

— У него наверняка печка работает — сегодня ведь холодно, — пошутил Иванов.

Водитель молчал, не отрывая глаз от офицера.

Капитан Мазин, вперив тяжёлый взгляд в автобус, доложил по рации:

— Объект взят под охрану. Начинаем движение!

Зейналов и Иванов недоуменно переглянулись: хорош объект!

Мазин даёт отмашку. Водитель автобуса быстро закрыл двери и включил скорость. Автобус двинулся вперёд.

Сверху, в иллюминаторы вертолёта, командование рассматривало такую картину: в пустынной степи выстроен хорошо укреплённый и надёжно защищённый коридор из военной техники и готовых к бою десантников. По нему неспешно, будто нащупывая дорогу, едет, переваливаясь на неровностях пустынной трассы, белый автобус с потрескавшейся краской неопределённого цвета на крыше. По мере продвижения БМД и машины снимались с места и двигались следом, железный коридор складывался, превращаясь в железную колонну, сопровождавшую совершенно непонятно как оказавшееся здесь гражданское транспортное средство.

Генерал-лейтенант, отвернувшись от иллюминатора, спрятал секундомер, удовлетворённо кивнул и, хлопая по плечу командира полка полковника Щербинина, с энтузиазмом сказал:

— Молодец, сработал четко. Норматив соблюден. Подготовь предложения на поощрение! Но главное не это. Главное: если понадобится — раздадим настоящие карты и стопроцентно решим задачу!

Щербинин перевел дух, улыбнулся в ответ и кивнул:

— Так точно!

К нему потянулись руки генеральской свиты. На улыбающихся лицах поздравляющих светились улыбки, но вот чего не было видно за тёмными стёклами очков, так это глаз, остававшихся холодными. Для них это обычная командировка, в которой все прошло штатно. Но так ведь и должно быть!

А Щербинин, принимая грубоватые формальные поздравления, думал:

«На учениях всегда лучше получается. Красивше…»

1992 год. Афганская хроника

1992 год — время резкого изменения вектора развития Афганистана. «Ограниченный контингент» советских вооруженных сил в 1989 году выведен из страны, однако на протяжении трех лет СССР поставлял в Кабул оружие, боеприпасы, технику, горючее и продовольствие. После прекращения с начала 1992 года военных поставок прокоммунистический режим, существовавший с тысяча девятьсот семьдесят девятого года и возглавляемый президентом Наджибуллой, агонизировал. В Кабул вошли военные формирования различных исламских военно-политических группировок, известных в Афганистане, мусульманских странах и в странах Запада как моджахеды. В СССР их именовали душманами, что в переводе с персидского означает «враг», и бандитами. В России же, после начала проведения в Афганистане политики национального примирения, изменился и подход к ним — прежних бандитов стали нейтрально-дипломатически величать «боевыми отрядами вооружённой афганской оппозиции».

Считавшиеся самой надёжной опорой президента Наджибуллы отряды, состоявшие из подразделений пятьдесят третьей дивизий национальной гвардии Афганистана, находившиеся под командованием Героя Республики Афганистан генерал-лейтенанта Абдур-Рашида Дустума, объединились с вооружёнными формированиями «льва Панджшнра» Ахмад-Шах Масуда. Даже самому неискушённому в афганских делах человеку стало ясно, что падение режима Наджибуллы лишь вопрос времени.

Между тем в Кабуле продолжало работать российское посольство, и жизни более двухсот его сотрудников оказались под угрозой.

Афганистан, Кабул. Российское посольство

Совещание у посла началось вовремя. В кабинете, кроме хозяина, находились человек десять — двенадцать наиболее ответственных работников. Только резидент разведки Шаров точно знал, о чем пойдет речь. Хотя, наверное, догадывались многие.

— Вчера на сторону противника перешел генерал Дустум, командир пятьдесят пятой бригады, последней, которая стабилизировала обстановку в стране, — негромко объявил Погосов. Вид у него был усталый и подавленный.

— Президент Наджибулла укрылся в миссии ООН и фактически устранился от управления ситуацией. Хотя, если уж быть откровенным до конца, не могу не сказать, что фактически это самоустранение произошло гораздо раньше…

Конечно, можно подумать, что виноват во всем Наджибулла! Дипломаты обменялись многозначительными взглядами. Все знали, что без поддержки Советского Союза режим был обречен. А после развала СССР поступления в Кабул оружия, боеприпасов, топлива прекратились… Так что в том, что случилось, не было ничего неожиданного. Хотя, какое продолжение получит сложившаяся ситуация, не мог знать никто.

— Сейчас начинается грызня между силами оппозиции, — продолжил Погосов. — Они будут бороться за Кабул. Вы ведь знаете — кто владеет Кабулом, тот владеет Афганистаном…

Посол оборвал фразу. Он молчал достаточно долго, то ли собираясь с мыслями, то ли справляясь с подрагивающим голосом, то ли давая понять присутствующим всю значимость и трагизм полученной информации. По кабинету прошел легкий шумок. Руководители наскоро обменивались мнениями.

Погосов кашлянул и заговорил вновь. Он взял себя в руки, и голос его окреп:

— Таким образом, обстановка осложняется, начинается война, анархия и все, что с этим связано…

— Так может быть, надо отправить женщин на родину? — привстав, спросил старший советник Индигов — мужчина неопределенного возраста и заурядной наружности. Зато его супруга Вера была, пожалуй, самой красивой женщиной колонии, и направленность этого вопроса не вызывала ни у кого сомнений. В том числе и у посла.

— Мне понятно ваше беспокойство, Марк Валерьевич, — мягко сказал Погосов. — Но, как вы знаете, регулярное сообщение с Москвой прекращено, спецрейсы тоже давно не проводятся, поэтому такой возможности, к сожалению, пока не имеется…

Индигов тяжело плюхнулся на место.

По кабинету вновь прошел шумок. Думали все об одном: «Не только женщин отправить — всем пора уносить ноги!» Но вслух такие мысли конечно же никто не высказывал. Скорей всего, выпуская пар, дипломаты иронизировали над заботливым мужем Марком Валерьевичем.

— Прошу в мягкой форме довести эту информацию до личного состава, — завершил совещание Погосов. — Не поддавайтесь унынию, поддерживайте у людей бодрое настроение… — И, понимая, как глупо звучит в сложившейся ситуации данный совет, добавил: — Насколько это возможно…

Тульская дивизия ВДВ, выходной день

В бетонно-стеклянном пропускном пункте на выходе из части образовался затор из солдат, выходящих в увольнение. Дежурный по КПП прапорщик Мурашкин, низкорослый, кривоногий, казалось только по чьей-то близорукой безразличности попавший в десантные войска, с угрюмым видом осматривал каждого: обмундирование, причёска, правильно ли заполнена увольнительная.

— Ну-ка, повернись… Теперь ты…

Десять — пятнадцать солдат нетерпеливо переминались с ноги на ногу, выглядывали из-за спин товарищей, тихо и весело комментируя действия дежурного, отчего в гулком помещении висел плотный шум.

— Товарищ Мурашкин, нас уже проверяли в роте, — добродушно сказал рядовой Петров, высокий, широкоплечий, с детским обгорелым лицом. — Выпускайте на волю!

— Не Мурашкин, а товарищ прапорщик! — раздраженно поправляет тот, грозно стрельнув бесцветными рыбьими глазами. — И потом, ты что, в тюрьме сидишь, если «на волю» рвешься? К тому же проверка лишней не бывает! Вот я и контролирую, как вас проверили! Потому что граждане будут смотреть на вас и судить обо всей армии!

— Извините, товарищ прапорщик, — сглаживает ситуацию Петров.

— Вот то-то! И имейте в виду: на обратном пути каждого понюхаю!

— Эдак и запьянеть недолго, — смеется вместе со всеми рядовой Скоков, коренастый белобрысый крепыш, друг и земляк Петрова. — Причем бесплатно…

Прапорщик нахмурился. Вскинув бровь, рявкнул:

— Хамишь?! Это у нас какая рота?!

В этот момент в КПП вошли выходящие из части старший лейтенант Матвеев и капитан Акимов.

— Это мои ребята, — сказал Матвеев. — А в чем дело?

Хоть и узнав офицеров по голосам, Мурашкин не сразу повернулся к ним, а ответил, продолжая давить взглядом Скокова:

— Да вот, нарушают дисциплину, хамят…

— Почему сразу хамят? — примирительно сказал старший лейтенант. — Шутят парни, настроение хорошее… Пусть идут! Увольнение, как обед и сон, — вещи святые.

Бойцы, гремя по кафельному полу шнурованными тяжёлыми ботинками, вышли из КПП. Прапорщик Мурашкин недовольно посмотрел им вслед — он любил доводить до конца начатое дело, но офицеры — не солдаты, тут не поспоришь и не прикажешь.

Со смехом, шутками десантники шли по городу в сторону Центрального парка. Петров и Скоков отстали от остальных.

— Хочу матери позвонить, — сказал Петров, придержав друга за рукав. — Зайдем на переговорный?

— Конечно. И я с Ленкой поболтаю, — Скоков по-мальчишески улыбнулся. — Соскучился за два года…

— Вначале давай в шашлычную, а то надоели эти каши во как! — Петров провёл ногтем большого пальца по горлу.

— Если денег хватит, — будто бы в сторону со вздохом сказал Скоков.

— Не хватит — тогда в чебуречную, — махнул рукой Петров.

Перед входом в парк стоял киоск с мороженым. Солдаты бросились к нему. Круглолицая моложавая продавщица, откровенно ухмыляясь друзьям, облокотилась на прилавок.

— Чем угостить моих защитничков?

Впечатляющее декольте, ярко-красные сочные губы сложились в бантик, как при сюсюканье с младенцами.

— Мне пломбир! — сказал Петров, сглотнув, будто в горле пересохло.

— А мне эскимо! — улыбнулся Скоков.

Через минуту, развалившись на скамейке, ребята принялись с удовольствием уплетать мороженое.

— Классно на гражданке! — сказал Петров, рассматривая проходящих девушек. — Сколько здесь всего интересного… — И обратился к проходящей мимо брюнетке с длинными волосами: — Девушка, вашей маме зять не нужен?

— Очень остроумно! — отбрила его девушка. — Посвежее, конечно, трудно было что-то придумать?

Не смущаясь, он тут же обращается к следующей — невысокой, рыженькой, с веснушками на аккуратном носике:

— Девушка, пойдемте в кино?

— Не могу, у меня свидание!

— Ну что за день такой невезучий! — сокрушённо махнул рукой Петров.

— Да отстань ты от девчонок, — сказал Скоков. — Давай действительно в кино сходим!

— Пошли! — без энтузиазма согласился Петров. — После переговорного. Эх, жалко, у меня нет такой, как твоя Ленка…

Они доели мороженое и не спеша пошли через парк. Под высокими деревьями с густой, шумящей на порывистом ветерке тёмной листвой дышалось легко. Молодые мамы с колясками, бабушки и дедушки с внуками, поодиночке и группками, — все с добрыми улыбками поглядывали на симпатичных молодых солдат.

Из боковой аллеи до солдат донеслись какие-то не вписывающиеся в привычное звуковое сопровождение парковой пасторальной жизни звуки — гортанные мужские и испуганные девичьи голоса. Друзья остановились, переглянулись и свернули с основной прогулочной аллеи. Группа кавказцев — человек семь — десять тянули куда-то двух русоволосых симпатичных девчонок. Они не предлагали, не спрашивали, будто просто лениво перечисляли радости, которые неминуемо постигнут непонятливых строптивиц.

— Пайдем с нами, каньяк пить будем, красиво гулять будем! — С наглой усмешкой широкоплечий сын гор в яркой рубашке ловил руку отбивающейся девушки.

— Отстаньте! Никуда мы с вами не пойдем!

Вторая девушка крепко вцепилась в другую руку подруги.

— Пайдешь! Куда ты денешься! — не унимался тот.

Петров криво улыбнулся:

— Пойдем, поговорим по душам…

Скоков кивнул. Они подошли ближе.

— Тебя где учили так знакомиться, чмо? — прищурившись, спросил Петров. — А ну отпусти девчонок! Ты же не у себя дома. А в гостях так себя не ведут!

Тот удивлённо повернулся на голос, осклабился, обнажив крупные зубы.

— Ми тут дома. Это ты в гостях! Проходи мимо… Чмо…

— Слюшай, солдат, — лениво процедил сквозь зубы другой «кавалер» с короткой стрижкой. — Ми студэнты. А тэбе раз не хватило ума откупиться, иди дальше служить! — Он отсылающим жестом волосатой руки показал Петрову направление движения, в котором ему следовало двигаться.

— Девчонок отпустили! — вмешался, набычившись, Скоков. — Быстро!

— Зачэм лезэте не в свое дэло? — сказал третий кавказец с неожиданной на юном лице редкой еще бородой. И зашел сбоку.

Стая привычно начала обступать десантников полукругом.

— Послушай, если бы мы с другом приехали к вам в республику и начали ваших девушек за руки таскать, вы бы не лезли? — спросил Петров, уже чувствуя, что разговором дело не кончится, и оглядываясь.

Скоков прищурился и кивнул.

— Наши девушки не биляди, — изрёк коротко стриженный джигит, многозначительно подняв к небу указательный палец. — Поэтому их никто не таскает! И вы у нас как овцы тихие…

Любят представители южных народов поговорить, тем более когда их много и есть одобряющие каждое слово слушатели из числа земляков. Но сейчас закончить свою красивую и назидательную речь стриженый джигит не успел. Петров коротко ударил оратора в челюсть, зубы лязгнули, по подбородку побежала тонкая струйка крови, он отлетел в сторону, схватился за лицо, с изумлением уставился на окровавленную ладонь.

— Ти на кого ударил?! Я тебя без соли есть буду! Валы их, братья!

Они бросились всем скопом, Скоков успел сбить первого, а потом завертелась злая бессмысленная карусель, в которой трудно разобраться. Борцовским приемом Петрова бросили на землю и забили бы ногами, если бы не подскочивший Скоков, который отмахивался, как разъяренный медведь, пока товарищ не поднялся на ноги. Если бы у десантников были автоматы с примкнутыми штыками, схватка закончилась бы по-другому, а скорей всего — вообще бы не началась. Но автоматов не было, были только девятнадцатилетние мальчишки — вдвоем против восьми своих сверстников, более злых, отмороженных и жестоких.

Коротко стриженный схватил палку и принялся гвоздить ею, как двуручным мечом, бородатый поднял камень, а «оратор» с разбитыми губами извлек из кармана нож. Удары сыпались со всех сторон, рука у Петрова обвисла, взмахи ножа приходились все ближе, дело принимало нехороший оборот…

— Десантура, ко мне! Десантура! — отчаянно закричал Скоков.

По соседней аллее шли три парня из первой роты, они сквозь кусты бросились на крик. Положение резко изменилось: кавказцы разлетелись в стороны, как кегли, и тут же бросились наутек.

— Отходим, быстро! — закричал Скоков.

Десантники побежали к выходу из парка. У ворот перешли на шаг.

— А зачем мы убегали? — тяжело дыша, спросил Петров. — Что мы плохого сделали?

— Избили гостей города, вот что! — сказал Виталик по прозвищу Слон, облизывая разбитые костяшки кулака. — Я, кажется, одному челюсть сломал. А остальное придумают: руки-ноги поломали, искалечили… Ладно, орлы, расходимся, мы не виделись, никому рога не отшибали. Бывайте!

Парни быстро и крепко пожали друг другу руки и разошлись. Трое свернули в одну из боковых аллей, а Скоков с Петровым направились к выходу из парка.

— Так мы же за девушек вступились… — не унимался Петров, массируя ушибленную руку.

— Где они, эти девушки? Может, пошли купить цветы своим защитникам? — саркастически ухмыльнувшись, спросил Скоков.

— Да-а-а… А они палками… Чуть руку не сломали…

— Их больше, им и поверят, — вздохнул Скоков. — Налетит их родня, друзья-знакомые, адвокаты набегут… А за нас кто заступится? Замполит? Или особист?

— Сомневаюсь. Тьфу! — Петров в сердцах рубанул ладонью воздух.

— Вот то-то!

Скоков сплюнул.

— С таким подходом через десять лет нам от них прохода не будет!

— Ладно, философ, надо возвращаться в часть, — вздохнул Скоков.

— Почему?! А кино, шашлычная, переговоры?

— Ты на себя посмотри! Вся физиономия в синяках и ссадинах, форма грязная, погон оторван… Да и у меня вид не лучше. До первого патруля…

Петров махнул рукой:

— Ладно, возвращаемся. Главное, через КПП проскочить. Почистимся, устроим спарринг и спишем на него разбитые морды.

Они вышли за ворота. У киоска с мороженым их окликнула продавщица:

— Эй, солдатики, а ну, ко мне, бегом! — Движением руки она показала, чтобы ребята зашли с другой стороны, и открыла им дверь.

— Вы что, очумели, что ли, бойцы, — в прокуренном голосе не слышалось даже намёка на прежнее сюсюканье. — Куда вы прете в таком виде? На патруль нарветесь, и «губа» обеспечена. Давайте, умывайтесь, чиститесь!

Она отдёрнула матерчатую шторку рядом с дверью, там стоял умывальник.

— Вот вода, полотенце, зеркало, приведите себя в порядок. Как назло, иголки и ниток нет. А тебе… — она окинула взглядом крепкую фигуру Петрова и широко улыбнулась, блеснув золотой фиксой, — я и постираю, и накормлю. Приходи, я здесь каждый день, да и живу рядом.

— Теперь, видимо, не скоро меня выпустят, — пробормотал Петров, внимательно разглядывая в зеркале побитую физиономию.

Через двадцать минут они привели себя в порядок, оторванный погон Петров прихватил скрепкой.

— Все клёво! — усмехнулся Скоков.

Продавщица вздохнула и серьёзно сказала:

— Клёво ему… Плёво! По центру не шляйтесь! Вон там узкая улочка, идите по стеночке, — она указала в сторону глухого переулка. — Через два квартала свернете налево, в часть свою и упрётесь…

Проскочить незаметно не удалось. На КПП их встретил прапорщик Мурашкин. Он удивленно развёл руками:

— А что случилось? Что так быстро? — И тут же заметил ссадины на лицах, поврежденную форму. Оживился, потёр руки, ухмыльнулся: — Опаньки! Вижу, похулиганить вы успели. Что ж, сейчас доложу дежурному по части, и отправитесь вы, весельчаки, прямиком на гауптвахту!

— За что на гауптвахту? — спросил Скоков. — Мы в парке наших девчонок от целой банды кавказцев отбивали…

— Уличные драки уставом не предусмотрены! — Кривой палец прапорщика назидательно взмыл над фуражкой.

Петров и Скоков опустили головы. Возразить тут действительно нечего! Мурашкин начал по внутренней связи разыскивать дежурного офицера. В это время его позвали к городскому телефону. Он взял трубку, через мгновение высокомерная казенная маска на лице разгладилась, уступая место нормальному человеческому выражению.

— Здравствуй, Катюша… Да ты что?! Где?! Прямо в парке?! — Он весь напрягся, потом резко повернулся к друзьям. — А-а! Да, наши ребята кому хочешь хвоста накрутят… Вот лучше идите с Галкой домой, там кофе и попьете, нечего приключений искать на одно место!

И, положив трубку, вдруг совсем по-другому посмотрел на десантников.

— Так это вы мою сестренку выручили? Целую толпу раскидали? Ну, молодцы, ребята!

Он крепко пожал Петрову и Скокову руки.

— Давайте, мужики, тихо в казарму и приведите себя в порядок, — он сделал паузу, с сомнением покачал головой: — Видок у вас, конечно, тот ещё…

Мурашкин почесал в затылке.

— А ну-ка, — прапорщик поманил ребят за собой пальцем и, открыв дверь подсобного помещения, показал на кучу старых парашютов. — Берите пару штук в охапку для прикрытия физиономий, если кто спросит, скажете, что я поручил. И особо по территории не отсвечивайте. А завтра… Не знаю, как вы объясните свои синяки да ссадины…

— А мы думаем спарринг провести, товарищ прапорщик, — сказал Скоков. — Отработка приемов рукопашного боя. А в спарринге синяк получить — раз плюнуть…

Мурашкин расплылся в улыбке:

— А что, хитро придумано! Даже Пирожков не подкопается!

В душной толчее пивного бара неподалёку от десантного полка пиво можно было приобрести тремя способами: автоматная и ручная розница и оптовый розлив. В окошко автомата, коих было три штуки, вставлялась ёмкость, чаще всего обыкновенная пол-литровая банка, в прорезь закидывался толстенький желтый жетон, и вялая струя жёлтой жидкости медленно бурила пенную шапку, образующуюся сразу же после падения на дно первых капель жидкости. Вместе с пеной банка была заполнена полностью, но живого пива там плескалось чуть больше половины.

Пиво на розлив отпускал худой носатый человек кавказского вида с тонкой полоской щегольских усиков над пухлыми губами. Рядом с пивным краном стояла написанная от руки табличка в деревянной рамке: «Пиво до полного отстоя не брать». Только жёлтой субстанции под шапкой пены в гранёных толстостенных кружках клиентам доставалось опять-таки чуть больше половины — напиравшая сзади очередь не позволяла ждать «полного отстоя» и постоянно подгоняла счастливцев, уже получивших свою, пусть и урезанную, порцию. Да на Руси люди не мелочные — налили, и ладно! Хозяин такому расточительству вовсе не противился. Правда, время от времени он для проформы осуждающе покачивал головой с гладко зачёсанными назад блестящими волосами и говорил в пространство:

— И куда все так торопятся?

Оптовую продажу в посуду клиентов, но не менее трёх литров в одни руки, осуществлял совсем молодой человек лет пятнадцати, по-сыновнему похожий на бармена, высокий и крупный, с большим, как и у отца, носом, напоминающим спинной плавник акулы, плывущей вертикально вверх.

Очередь стояла по всем трём направлениям, но у оптового соска она двигалась чуть быстрее.

Правда, у очередников было чем развлечься: здоровенный рыжий мужик, поставив у стенки пивную кружку, заполненную на четверть объёма двадцатикопеечными монетами, предлагал желающим сыграть «на интерес». Правила очень просты: забросил свою монету в кружку — забирай все, что в ней есть! Не попал — твоя монетка пропала… До кружки всего-то три метра, мелочи в ней рублей на десять, делать все равно нечего — пока-то очередь подойдет… Алкоголь и азарт идут рука об руку, поэтому у рыжего предпринимателя тоже выстроилась очередь. Бросок! Еще бросок! Еще!

Никто! Ни один человек не попал! Рыжий детина время от времени собирал из угла пролетевшие мимо кружки монеты, следя за тем, чтобы на полу их не стало больше, чем в ёмкости.

На открытой веранде капитан Акимов и трое его сослуживцев пили пиво. Кислый пивной запах вместе с вонючим дымом дешёвых сигарет не добирались сюда из помещения, потому что свежий ветерок вмиг разгонял их по всей округе. Зато аппетитный аромат вяленой рыбы ветру не поддавался и приятно будоражил обоняние офицеров. Рыбу привычными быстрыми движениями разделывал на газете капитан Акимов. Жир, обильно вытекающий из серебристых тушек, быстро пропитывал бумагу. На запах оборачивались с соседних столиков, а две кошки, учуяв аромат ещё на входе, сидели с поднятыми к Акимову головами с двух сторон от его стула, пока не получили рыбные головы. Обычная пивная закуска — сушки, облепленные крупными кристалликами соли, в тарелочках из толстой фольги с ребристыми краями — стояла на всех столах, и на столике военных тоже, а вот рыбы, кроме них, ни у кого и не было. На кривоватом столике с подложенной под ножку газетой перед офицерами стояли две полные трёхлитровые банки с тонкой шапочкой пены — офицеров-десантников молодой сын бармена уважал. Из третьей банки капитан Ищенко разливал пиво по кружкам.

Офицеры слушали Акимова.

— Я ведь закончил лётное училище, сейчас был бы майором, командовал эскадрильей… Но — случай…

Капитан делал паузы, когда перерезал рыбьи хребты.

— Заступил дежурным по части, а приятель-лётчик предложил полетать полчаса на транспортнике: три круга всего, ну — почему не полетать? — Он хмыкнул и с досадой мотнул головой. — А через десять минут поднялся сильный боковой ветер, аэродром закрылся, и транспортник посадили на запасном!

Акимов вытер жир с ножа и рук смятой газетой, аккуратно двумя пальцами вытянул из раскрытой пачки сигарету, прикурив, глубоко затянулся и продолжил:

— Лётчику что, он выполнил приказ, а вот куда исчез дежурный офицер с нагрудной бляхой и табельным оружием? И как он оказался в восьмистах километрах от места несения службы? Вот и уволили разгильдяя! Я несколько лет писал во все инстанции, наконец восстановился, но уже без права лётной работы, так и попал в ВДВ… И вот в тридцать лет все капитан, и продвижение по службе не светит.

— Хорошая рыба, — заметил капитан Ищенко.

— Ростовский рыбец, — пояснил Акимов. — Я же родом оттуда. И служил там в авиаполку.

— Мы думали, тебя на роту поставят, а не Матвеева, — говорит старлей Сизов. — Ты зам ротного, капитан, и стаж у тебя поболе…

— Точно! — кивает Ищенко. — Все так думали. Хорошая рыба, никогда такой не ел… И как вы с ним уживаетесь?

Акимов пожимает плечами.

— Как зам с командиром. Как ещё?

Ищенко усмехается:

— Как кошка с собакой, верно? Чего уж там темнить…

— Точно, — кивает теперь Сизов. — Все так говорят.

— Всем верить нельзя, — Акимов отправил в рот терпкую темно-красную икру, жадно запил пивом. — А начальству видней.

Афганистан, Кабул. Российское посольство

Резное двухметровое трюмо девятнадцатого века досталось Вере полгода назад совершенно неожиданно и бесплатно. Маринель, жена советника французского посольства, с которой она подружилась сразу по приезде в Кабул, засобиралась в Марсель, чтобы там осчастливить своего Мишеля вторым ребенком. И привезла ей это самое зеркало, которым она имела неосторожность когда-то восхититься.