Спасти посольство Корецкий Данил
— Александр Михайлович, у вас есть дополнения? — обратился посол к резиденту.
Тот кивнул:
— Да. По приказу Шах Масуда его бойцы заступили на охрану нашего посольства, заменив бросивших пост царандоевцев.
Среди слушателей прошел облегченный шумок.
— Спасибо, Александр Михайлович! — поблагодарил Погосов. И объявил: — Совещание окончено! Вопросы есть?
Все молчали, обсуждать было нечего. Присутствующие прекрасно понимали, что «всё возможное для скорейшей эвакуации» могут сделать только в России и ждать надо решения Москвы.
Касым жил один в старой деревне на склоне горы Шир-Дарваза. Жену убило при обстреле, а детей у них не было. Собственно, от деревни осталось не больше двух десятков домов, остальные были разрушены войной или, брошенные хозяевами, пустовали и приходили в негодность. Жители ушли в город или переселились к родственникам в окрестные деревни. Остались одни старики, которым некуда было идти и которые просто доживали свой век в месте, где родились и прожили всю жизнь. Несмотря на нелюдимость и замкнутость, Касым тоже собирался переехать в Кабул — Безбородый обещал найти хорошую работу. Но сейчас все изменилось: власть меняется, шурави потеряли силу и уходят, никто не знет, как сложится дальнейшая судьба тех, кто с ними сотрудничал.
Тем более, в последние дни он как будто почувствовал слежку. И хотя следили за ним какие-то сопливые мальчишки, он испытывал беспокойство. Потому что в Кабуле мальчишек часто используют серьезные и опасные люди: дети не привлекают внимания, и платить им можно гораздо меньше. А когда мальчишки выполнят свою работу, тогда и приходят те, кто за ними стоит…
Сейчас у него появились хорошие деньги, можно уехать на север, купить небольшой домик и переждать опасное время. Лучше всего было бежать немедленно, но Касым пообещал Безбородому найти родственников несчастного Бахтияра, поэтому он решил немного задержаться, до завтра. Аллах милостив и оградит его от беды на один день…
Но на этот раз Аллах милость не проявил. Незваные гости пришли перед рассветом, когда сон глубок, а силы зла чувствуют себя наиболее вольготно. От сильного удара хлипкая дверь сорвалась с петель, он не успел схватить автомат, а нож у него выбил огромный бородач с маленькой головой, но мощными плечами и руками. Когда зажгли лампу, оказалось, что он похож на орангутанга, которого Касым когда-то видел в зоопарке. А нечеловеческий взгляд заставлял вспомнить врага рода человеческого: так может смотреть только шайтан.
— Презренный сын собаки, предатель и вероотступник! — заорал он, нанося Касыму сильнейшие удары, от которых сотрясалось все тело и мутилось в голове.
— Ты спутался с гяурами, как подлый шакал! — вторил ему такой же огромный и такой же бородатый напарник, размахивая перед лицом кривым, ржавым от засохшей крови кинжалом.
Эти могучие бородачи были главными. Еще двое были у них на подхвате: они зажгли свет и, как ищейки, принялись обыскивать убогое жилище, где отродясь не водилось ничего ценного, а потому и не было мест, где ценности можно было спрятать.
— Ни с кем я не спутался, я правоверный мусульманин, — с трудом вымолвил Касым, чувствуя, что сейчас потеряет сознание, и понимая, что дело плохо и отговориться не удастся.
— С кем ты встречался в Черном ауле? — прорычал «орангутанг».
— С Хромым Алимом, — сплюнув кровь, назвал Касым знакомого контрабандиста. — Он просил провести его через перевал…
Он понимал, что ложь быстро раскроется, но надо было выиграть время. Не для того, чтобы дождаться помощи, как в кино, а просто чтобы отсрочить неминуемую лютую смерть. Помощи ждать ему было неоткуда, это он тоже понимал.
— Вот, нашли! — Ищейки заглянули под коврик для намаза и подняли с земляного пола тряпичный сверток. — Здесь деньги! Много денег!
— Дайте мне! — приказал напарник «орангутанга». — И свяжите его!
— Это деньги Хромого, — сказал Касым. — Он дал аванс…
— Зачем Алиму проводник? — спросил «орангутанг». — И зачем ему идти через перевал? Сейчас можно свободно провозить дурь, никому нет дела до этого.
— К тому же вся партия его анаши не стоит этих денег! — Его напарник махнул кинжалом.
Касым вскрикнул от острой боли — окровавленное ухо упало на пол. Он зажал рану. Теплая кровь бежала сквозь пальцы, заливала плечо и брызгала на пол.
— Что вы делаете?! — закричал он. — Спросите у Алима! Он подтвердит…
— И русским шоколадом тебя кормил Алим? — Кинжал нацелился на второе ухо.
— Ка… Каким шшо-кко-ладом? — Зубы у Касыма стучали.
— Вот этим! — Палач сунул ему под нос смятую и тщательно разглаженную обертку.
Касым с ужасом разобрал русские буквы. Он понял, что произошла какая-то роковая ошибка, но эта ошибка напрямую соединила его и Безбородого, подтвердив их конспиративную связь.
— Я никогда не ел такой шоколад, — с трудом вымолвил Касым. — И вообще не ем шоколада.
— Твой друг Безбородый накормил тебя в Черном ауле! — зловеще произнес напарник «орангутанга». — И дал деньги за предательство! Но теперь мы накормим и тебя, и этого гяура! Когда и где у вас следующая встреча?
— Какая встреча? С кем? Спросите у Алима, пусть он скажет!
Бородачи засмеялись.
— Знаешь, кто это? — «Орангутанг» обернулся к напарнику и для верности указал на него пальцем.
На бритом смуглом затылке розовел большой звездообразный шрам, будто маленькую голову пробила крупнокалиберная пуля из пулемета ДШК. Но у живых людей не бывает таких шрамов!
— Это Ваха — начальник охраны самого Хекматияра! — торжественно объявил человек со шрамом. — Слышал про него?
Конечно, Касым слышал про этого беспощадного палача, он содрогнулся от ужаса.
— Поэтому не рассказывай сказки про Хромого Алима! Если бы не деньги и шоколад, мы бы расспросили Хромого. Но теперь и так все ясно! Говори, что у тебя спрашивают, и будешь меньше мучиться!
— Что говорить? — безнадежно произнес Касым. — Я все сказал…
— Где ты должен встретиться с Безбородым, говно верблюжье?! — рявкнул Ваха, явно упиваясь произведенным впечатлением. — Когда?
Касым молчал. Ваха полоснул кинжалом по безволосой, будто мальчишеской груди — раз, другой, третий… Параллельные полоски быстро набухали кровью. Касым дергался, извивался, но его держали несколько крепких рук.
— Сейчас посыплю солью, подожду немного, чтоб шкура просолилась, и нарежу ремней для своего бинокля, — пообещал Ваха. — Ты всё равно все расскажешь… Рано или поздно…
Касым выдержал почти час. Он всегда думал, что перенесёт любую боль во имя Аллаха, своей семьи, страны, во имя Ахмад-Шаха Масуда, во имя друга Безбородого… Но думать и переносить, как теперь выяснилось, не одно и то же.
— Я должен сообщить Безбородому, — зашептал он быстро, будто эта скороговорка могла успокоить боль, — где можно увидеться с родственниками Бахтияра, которого недавно убили на базаре. Русский хочет передать деньги его брату и матери…
— Когда?! — рявкнул Ваха.
— Когда узнаю… Мы не договаривались… Прислать в посольство записку, указать место и время…
Тульская воздушно-десантная дивизия. Разведрота старшего лейтенанта Матвеева
Транспортный вертолёт «Ми-8» дрожит и вибрирует на высоте трехсот метров, двигатель ревет так, что кажется, будто тяжёлая машина жалуется небесам на нелёгкую свою долю.
Это уже не первый прыжок, к тому же с вертушки прыгать, как говорят, спокойнее, но мандраж есть мандраж, и никуда от него не денешься. Рядовой Петров наклоняется к Фёдорову и, стараясь перекричать грохот работающего двигателя, орет ему в самое ухо:
— Ты, главное, не дергайся. Руки скрести, ноги поджал и вниз головой. Купол сам раскроется. Помнишь, как с «илюшки» прыгали?
— Да я знаю, — нехотя отзывается тот. — Прыгал уже. Самое главное — первый раз, а потом и не страшно совсем…
Оба хорохорятся, но на душе кошки скребут. Вот и у сидящего напротив Скокова физиономия хмурая, да и остальные ребята заметно напряжены. И это вполне понятно. Одно дело — в кино смотреть, другое — самому нырнуть в бесконечную, грохочущую бездну.
Наконец над кабиной пилота загорается красная лампа, сквозь грохот работающего винта слышится хриплый звуковой сигнал.
— Ну, парни! — кричит старший лейтенант Матвеев. — Давайте-ка спрыгнем. Тут не высоко: двести раз по полтора метра! Как от казармы до столовой. Приземлимся, анекдот расскажу.
Капитан Акимов нарочито небрежно прислонился к вибрирующей стенке возле настежь распахнутой двери. Он улыбается и делает жесты, которыми гостеприимный хозяин приглашает гостей зайти в дом.
Офицеры стараются успокоить ребят, поднять боевой дух. И им это удается.
— Давай, дава-а-а-а-й! — подбадривая себя, орут солдаты и, очертя голову, ныряют в сизую бездну.
Слава Фёдоров прыгает последним. Не потому, что боится больше других, а просто так вышло. Он подходит к двери и ощущает легкий шлепок по спине.
— Пошел! — ободряюще улыбается Акимов.
И хотя внутри все сжимается в холодный, противно пульсирующий комок, Слава пытается изобразить ответную улыбку и прыгает за борт. В лицо ударяет плотная струя холодного воздуха. И тут же сильный рывок — чуть внутренности через рот не вылетели! Что это?!
Солдат поднимает голову и видит, что он не отделился от вертолета: парашют зацепился за консоль и связал его с «Ми-8», как пуповина связывает младенца с организмом матери. Но там стоит наготове акушер с ножницами…
Тут же накатила оглушающая волна паники. Все, конец! Кто перережет пуповину? Кто его отсюда снимет?! Сразу вспомнились рассказы о несчастных случаях на прыжках. У одного не раскрылся парашют, у другого раскрылся, но сверху его догнал другой десантник и загасил купол… Или у всех все раскрылось, только ветер столкнул двоих, парашюты перепутались и оба разбились… Но это происходило когда-то с другими и вроде как понарошку… А сейчас все происходило с ним и наяву. Драматизм происходящего подчеркивают испуганные лица капитана и старшего лейтенанта. Они то ли стоят на коленях, то ли лежат на животах, высунувшись наружу, но ничего не предпринимают.
— А-а-а-а! — услышал он дикий крик, который перекрывал надсадный вой двигателя. И тут же понял, что это кричит он сам.
В кабине тоже возникла сумятица. Некоторое время Матвеев и Акимов оторопело смотрели на солдата, беспомощно болтающегося под вертолётом. Потом пришли в себя.
— Держи меня, я его затяну назад, — сказал Матвеев.
Акимов схватил его за пояс, и тот наполовину высунулся из люка, зависнув над грохочущей бездной. Но дотянуться до солдата не мог. И до спутавшегося в кокон парашюта — тоже. Да если бы и дотянулся — в таком положении затащить Фёдорова в люк не смог бы, скорей, сам вылетел бы наружу.
Задрав голову, Фёдоров видел, как офицеры пытаются ему помочь, и это его несколько приободрило. Хотя он понял, что в сложившейся ситуации может рассчитывать только на самого себя. И сразу вспомнил, что надо делать по инструкции: перерезать стропы и, отцепившись, открыть запасной парашют. Да, именно так… И он полез за стропорезом.
Тем временем Акимов втащил старшего лейтенанта обратно.
— Так ничего не выйдет, — тяжело дыша, сказал Матвеев. — Нам его не достать.
— Пусть режет стропы и использует запасной парашют! — кивнул Акимов. — Только надо набрать высоту, чтобы был запас.
— Отставить! — приказал командир роты. — Это ЧП, о нём надо докладывать на самый верх! Нам это ни к чему. Сядем аккуратненько, и все будет нормально.
Фёдоров раскачивался из стороны в сторону, словно маятник. При этом его еще раскручивало вокруг оси. Хорошо, что его никогда не укачивало. Он подумал, что если бы прыгал с самолета, то было бы еще труднее: тогда его тянуло бы со скоростью пятьсот километров в час. Он вытащил стропорез. Это массивная пластмассовая рукоятка, в которой скрыто лезвие-пилка с грибообразным расширением на конце. Нажатие кнопки — и пилка выскочила наружу.
Матвеев опять свесился из люка и посмотрел на бойца. Тот действовал грамотно: приготовил стропорез и собрался пилить стропы.
— Фёдоров, не режь! — что есть силы заорал Матвеев. — Не режь, говорю, так сядем!
Ветер рвал его слова на клочки и уносил куда-то вдаль, но отдельные обрывки доносились до Фёдорова: «Не режь!» Или «режь?» «Сядем…» А как он сядет, если не перережет? Никак! Значит, надо резать… Или не надо?
Мать хотела, чтобы он поступил в институт и выучился на инженера, как сосед Филатов: всегда в костюмчике, с папкой, непьющий… Тогда бы и в армию не загремел: ходил бы себе на лекции, водил девушек в кино и не знал бы, что такое стропорез.
Он сжимает толстую рукоятку, но теперь не уверен, стоит ли полосовать пилкой по скрутившимся в толстый жгут стропам? А тут еще эти команды, которые хрен разберешь! Он вновь пытается расслышать то, что ему кричат офицеры, или хотя бы по губам догадаться, что они от него хотят. Не режь или наоборот — режь?
Солдат поднял голову, и командир продублировал команду рукой, резко махнув из стороны в сторону.
— Не надо резать!
— Понял! — крикнул в ответ Фёдоров.
На самом деле, он ничего не понял. Если не резать, то как он отцепится от вертолета? Но командирам виднее. Они там что-то придумали…
Тем временем Акимов бросается в кабину и начинает в самое ухо орать командиру, что они должны экстренно снижаться, но плавно опуститься, чтобы висящий солдат мог стать на ноги. Второй пилот и бортмеханик удивленно таращатся, командир что-то орет в ответ, но капитан не может разобрать: то ли тот говорит, что это невозможно, то ли соглашается и сообщает, что именно так все и сделает. Акимов наклоняется к самому лицу пилота, и только тогда услышал, что именно тот говорит. Оказалось, совсем не то, что он думал. Летчик просто виртуозно матерился. Но «Ми-8» уже пошел на снижение.
За те несколько минут, которые они приближались к земле, Акимов и Матвеев эмоционально выложились полностью. Старший лейтенант подбадривал болтающегося внизу солдата: показывал большой палец, зачем-то делал ему «козу», считая, что это тоже ободряющий знак, широко улыбался, изображая личную веселую уверенность в благополучном исходе дела. Капитан то и дело бегал ободрить пилота — мол, все идет нормально, дело-то нехитрое, а с меня вот та-а-а-кая бутылка…
Наконец, земля приблизилась настолько, что стало видно, как ложится под напором воздуха трава, обнажая растрескавшуюся почву.
— Потихоньку, дорогой, аккуратно, — заклинает Акимов командира, который опускает тяжелую машину буквально по сантиметру.
— Держись, браток, чуть-чуть осталось, — уговаривает Матвеев.
Но Фёдоров его не слышит, да и не слушает. Опасность разбиться миновала. Но тут же появилась новая… Солдат тревожно смотрит то на приближающуюся землю, то на нависающую сверху громаду вертолета. Главное, чтобы его не раздавило.
Ноги коснулись земли мягко, будто он спрыгнул с табуретки. Руки мгновенно расстегнули подвесную систему, и, освободившись от лямок, Фёдоров отбежал в сторону, для верности — метров на пятьдесят.
— Все, опускай! — сказал Матвеев, втягивая верхнюю половину туловища в кабину и обессиленно переворачиваясь на спину. Акимов побежал к пилоту.
— Все, он отцепился…
Вертолет мягко коснулся земли. Двигатель смолк, только винт по инерции со свистом резал жаркий, пахнущий степью воздух.
— Ты пробовал чайной ложкой ведро вычерпывать?! — поворачивается к Акимову пилот, но того уже и след простыл.
— А тонну крупы по зернышку пересчитывать пробовал? — по инерции продолжает пилот, удивленно глядя на свои трясущиеся руки. — Что же ты меня заставляешь шесть тон по сантиметру спускать?!
Хотя он высказывается в пространство, второй пилот и механик внимательно слушают и сочувственно кивают.
А капитан Акимов и старлей Матвеев бегут к Фёдорову. Тот сидит на земле и неумело крестится.
— Ты цел?! — кричит Матвеев.
— Цел? — вторит ему Акимов.
— Да вроде пронесло… — заикаясь, отвечает солдат. И неожиданно спрашивает: — А мне этот прыжок засчитают?
Офицеры переглядываются. С одной стороны, можно было рассмеяться, а с другой — как-то и не до смеха.
— Вертолет ты покинул, парашют раскрыл, приземлился… — говорит Матвеев. — Значит, формально совершил обычный прыжок. Конечно, засчитаем!
Акимов неопределенно хмыкнул.
— А с другой стороны, основной парашют цел, запасной не использовался, значит, формально никакого ЧП не произошло. Только, сдается, что этот «обычный прыжок» нам еще припомнят! И не раз!
Афганистан. Кабул
Весь день Шаров чувствовал себя разбитым, не в своей тарелке. Он был раздражителен, взвинчен, его не покидало чувство какой-то тревоги, даже ощущение приближающейся беды. С настоящими профессионалами такое случается, и очень часто дурные предвидения сбываются.
Солнце садится, и его косые лучи уже не так горячи.
«Что-то обстрелы прекратились, — думает Александр. Он стоит во дворе посольства, прислонясь спиной к прогретой за день стене, и смотрит, как к нему бежит прапорщик-пограничник из взвода охраны. — Может, Хекматияр не хочет ссориться с Шах Масудом? Теперь вроде он хозяин Кабула…»
— Александр Михайлович! — Подбежавший пограничник протягивает сложенный листок бумаги. — Там какой-то человек передал для вас…
Шаров разворачивает засаленную, грязную записку.
«Сегодня в восемь вечера мать Бахтияра придет к чайхане Ахмеда. Касым».
— Этот человек ушел? — настороженно спрашивает разведчик.
— Я сказал, чтобы подождал. Стоит на улице, возле входа.
— Пошли…
На проходной его действительно ждет кряжистый мужчина лет пятидесяти. Халат, чалма, мягкие короткие сапожки… Держится спокойно, уверенно, взгляд и движения выдают того, кто и оружие привык держать, и невзгоды преодолевать.
— Ты кто? — спрашивает резидент.
Пришедший бросает на Шарова настороженный взгляд и опускает глаза.
— Друг Касыма.
— А где он сам?
— В горы уехал. Племянник заболел.
— А вернется когда? — У Александра Михайловича зарождается какое-то смутное недоверие.
— Завтра. Вечером.
— Зайдем ко мне, потолкуем, — предлагает он.
— В другой раз. Мне идти надо.
Мужчина поворачивается и уходит. Шаров смотрит вслед быстро удаляющемуся человеку, и тревога его возрастает.
— Что-то здесь не то, что-то здесь не то… — бормочет он, направляясь в помещение резидентуры.
Здесь его подчиненные пакуют не подлежащие уничтожению документы.
— Что-то стряслось, Александр Михайлович? — взглянув на резидента, спрашивает старший лейтенант Хохлов, укладывая в железный ящик папку с приказами.
— Пока не знаю. От Касыма записку получил, но что-то она мне не нравится… — сказал подполковник, качая головой.
Сотрудники переглянулись.
— Почерк его? — спросил старший лейтенант Козлов.
— Его, — кивнул Шаров. — Только какой-то корявый и ломаный.
— Ну, какой из него каллиграф… А место явки правильное? — уточнил Хохлов.
— У Ахмеда в чайхане. Мы с ним там встречались пару раз. Но последнее время я сам назначал места. И потом…
Шаров поскреб начавшую пробиваться щетину, поморщился: терпеть не мог небритость.
— Не нравится мне тот, кто принес эту записку.
— А почему?
Резидент пожал плечами.
— По косвенным признакам. Говорит, друг Касыма. Но Касым еще молодой человек, а этот дядя явно прошел огонь и дым, он ему в отцы годится. Что может лежать в основе их дружбы?
— Всяко бывает, — хмыкнул Хохлов. — Тем более здесь. Восток — дело тонкое…
— И потом, он сказал, что Касым к больному племяннику поехал. А у родного брата Касыма детей вообще нет. Это странно вообще-то: одна нестыковка, вторая, третья…
Шаров задумчиво посмотрел в зарешёченное окно.
— Возможно, конечно, какая-нибудь седьмая вода на киселе….
— А зачем вам вообще идти на эту встречу? — поинтересовался Козлов. — Цель какая?
— Матери погибшего Бахтияра хочу деньги отдать…
— А-а-а, ну это дело не срочное, — облегченно вздыхает Козлов. — Лучше тогда вообще не выходить за периметр. С учетом сомнений и общей обстановки. Можно в другой раз отдать или передать через кого-то.
— Конечно! — поддержал коллегу Хохлов. — Тем более, дело к вечеру…
Шаров только развел руками:
— Интересно мыслите, товарищи офицеры! Бахтияр на нас работал, приносил пользу, из-за нас его убили, а поддержать семью материально и морально «не срочно»?! Да и где я потом его мать найду? Значит, так и не выполним обязательство? Нет, это дело обязательное и срочное! Из таких деталей складывается образ русского разведчика!
— Так ведь риск, товарищ подполковник!
— Риск действительно есть, — кивнул Шаров. — Но если вы мне поможете, он будет сведен к минимуму.
Офицеры настороженно переглянулись.
— А чем же мы вам поможем, товарищ подполковник? — озвучил их общие сомнения Козлов.
— Смотайтесь на Шир-Дарваз, в деревню Гызы, там живет Касым. Это недалеко, километров пятнадцать. Поговорите с соседями. Если у него все в порядке, сообщите мне по рации, и я спокойно выйду на встречу. Если нет — тоже сообщите, и я никуда не пойду.
Лица подчиненных вытянулись.
— Мы же местность не знаем… Идет война, кругом душманы, — сказал Козлов.
— Это смертельный номер, — подтвердил Хохлов. — Скорей всего, там засада!
Шаров почувствовал, как накатывает злость. Сдержал издевательскую усмешку и, как ни в чем не бывало, сказал:
— Ладно, можно и по-другому. Если вы возьмете оружие и меня прикроете, тоже риску будет меньше!
В комнате наступила напряженная тишина. Молодые офицеры прятали глаза, делая вид, что изучают документы. Но бесконечно отмалчиваться нельзя, и Шаров уже знал, каким будет ответ.
— Извините, Александр Михайлович, но это не работа посольской резидентуры, — прервал, наконец молчание старший лейтенант Козлов. — Это задачи фронтовой разведки или спецназа.
Шаров вспыхнул:
— А ваши задачи какие?! Высасывать из пальца отчеты об обстановке, не выходя за периметр?! Или это и есть работа посольской резидентуры?
— Но сейчас мы находимся в боевой обстановке и ждем эвакуации! — окрепшим голосом ответил Козлов, чувствуя себя правым, так как правота эта была подкреплена не только приказами Центра, но и желанием не подставляться под пули.
— Ну, ждите! — Шаров раздраженно вышел из резидентуры.
Оба сотрудника неприязненно посмотрели ему вслед.
— Во всяком случае, переодеваться и шнырять по воюющему городу — однозначно не наша задача, — сказал старший лейтенант Козлов и кивнул вслед вышедшему Шарову: — Тоже мне, Лоуренс Аравийский! Все не может забыть спецназ военной разведки.
— А кто такой этот Лоуренс? — спросил Хохлов.
Его собеседник оживился:
— Английский разведчик, в Египте пахал. Он тоже все переодевался в арабскую одежду, говорил по-арабски, изучил все их обычаи… — Козлов скабрёзно улыбнулся и подмигнул коллеге. — И так вошел в роль, что турки использовали его как женщину.
Коллеги засмеялись, даже не пытаясь для приличия приглушить голоса. А кого бояться? Великий и могучий Советский Союз рухнул, началась чехарда в высших эшелонах власти, вожжи дисциплины ослабли… Наступала новая эра — эра вседозволенности.
Тульская воздушно-десантная дивизия. Разведрота старшего лейтенанта Матвеева
Старшего лейтенанта Матвеева вызвали в особый отдел. Собственно, особых отделов уже давно не было, их переименовали в органы военной контрразведки. Но на бытовом армейском уровне старое наименование осталось, и неизвестно, сколько десятилетий понадобится, чтобы изжить его из генетической памяти военнослужащих, особенно офицерского звена. Так же, как сопутствующий страх перед этими органами.
Так что в отдел ВКР старлей пришел с тяжелым сердцем. И его предчувствия оправдались, причем даже сверх ожиданий.
Майор Пирожков — дородный, краснощекий, с узкими, как у казаха, глазами, встретил его сурово:
— Садись и пиши, что у тебя произошло на вчерашних прыжках! — потребовал он, как только офицер перешагнул порог кабинета и начал доклад.
— И как пытался скрыть ЧП, тоже напиши!
— Да ничего особенного не произошло, — замешкавшись от неожиданности, попытался объяснить Матвеев. — Рабочая ситуация, мы её разрулили.
— Разрулил… Рулевой хренов! — заорал Пирожков. — Ты понимаешь, что при посадке рядовой мог погибнуть? Ты грубо нарушил инструкцию! За это можно под трибунал угодить! А у тебя еще и дисциплина в роте ни к черту! Солдаты устраивает драки на улицах, избивают кто под руку подвернется, да еще по национальному признаку! Руководители землячеств жалуются.
— Товарищ майор, да с этим тоже разобрались, — попытался объяснить командир разведроты. — Ничего такого не было! Ребята за девушек заступились, все претензии сняты…
Майор Пирожков перебил его еле сдерживаемым, чтобы опять не перейти на крик, зловещим шепотом:
— А их рукопашному бою учат не для девушек! Их учат, чтобы Родину защищать! И командир должен это знать, а не выгораживать нарушителей! Это на прыжках командир обязан думать, как личный состав сберечь! А у тебя все наоборот выходит!
Он уткнулся в лежащие на столе бумаги и махнул рукой на дверь:
— Иди, пиши объяснение! И готовься на вылет…
— Куда «на вылет»? — не понял старлей.
— Из армии вылетать, вот куда, — буднично ответил Пирожков, не отрываясь от бумаг.
Матвеев повернулся и на одеревеневших ногах вышел из кабинета. Его будто по голове ударили. Ну, выговор, ну, строгий… Из армии-то за что?
Через пару дней после этого разговора майор Пирожков пришёл в офицерскую столовую красный от возбуждения и благородного гнева, бросил газету на середину стола, накрыв ею хлебницу. На первой полосе — фото старшего лейтенанта Матвеева под броским заголовком: «Командир не бережёт жизнь солдат!»
— Вот, почитайте! А то шушукаетесь по углам!
Капитан Ищенко придвинул газету и начал вслух читать передовицу:
«Перестройка армии немыслима без вскрытия всех гнойников военного организма. Поэтому пример раскрытия неблаговидных действий старшего лейтенанта Матвеева есть симптом того, что процесс очищения армии от дедовщины, очковтирательства, хищений начался…»
— Это что же получается, Матвеев всю армию губит? — переглядываются офицеры. — Все беды от него? А ведь он хороший офицер, участвовал в боевых столкновениях в Баку и Карабахе… И его мотивация, в общем-то, понятна: за это ЧП как минимум строгий выговор…
— Похоже, теперь с него погоны снимут! — сочувственно покачивая головой, сказал Сизов. — Жалко парня: переживает, он армейскую службу любит. А на гражданке что? Работы нет, военная специальность не нужна, никаких жизненных перспектив…
— Интересно, кто на него «стуканул»? — спросил Ищенко, не обращаясь ни к кому конкретно, но ко всем одновременно. — Кто-то из пирожковских информаторов?
— А чего тут гадать, вот он, Иуда! — Сизов кивнул в окно, за которым проходил капитан Акимов.
— Да, пожалуй, так… Все на него думают, — согласился Ищенко.
Афганистан. Кабул. Российское посольство
Старый железный будильник «Витязь» на нелепых раскоряченных ножках-балясинах, накрытый двумя полусферами звонка, показывал четыре часа сорок пять минут. Шаров загримировался и намотал на голову чалму, потом, кряхтя от неудобства и раздражения, надел бронежилет и поверх него халат. То, что он делал, конечно же не входило в обязанности сотрудника посольской резидентуры, и его сотрудники были в этом на сто процентов правы. Но еще полгода назад они бы не бравировали так своей правотой, не смеялись за спиной, наоборот, изобразили бы готовность и желание хоть под танки лечь за своего шефа! Другое дело, что не легли, но готовность бы обозначили — это обязательно.
А его боевой зам капитан Зеблицкий через пять минут после разговора прискакал бы на белом коне с шашкой наголо и тоже предлагал бы свое участие, хотя бы на словах. А где он сейчас, Зеблицкий-то? О разговоре узнал через три минуты, это ясно, а потом что? Посмеялся с молодыми офицерами? Они ведь последнее время частенько шушукаются между собой, похоже, активно дружат против шефа… Или пропустил сообщение мимо ушей и, сделав вид, что не в курсе дела, для надежности пошел проводить беседы о бдительности с персоналом? Скорей всего — это хорошая отмазка. Если что случится, изобразит полную невинность: дескать, работал с обслуживаемым контингентом, от товарища подполковника никаких указаний не получал. А что может случиться? Да только одно — убьют этого дурака Шарова, хорошо, если просто застрелят, а могут кожу содрать или сжечь заживо…
Резидент вздохнул, взял со стола уничтоженный по акту пистолет, дослал патрон в ствол и положил в карман халата. Затем открыл сейф, вынул из маленького отделения одну из трех гранат Ф-1, которым вообще нечего было здесь делать, и, сведя усики чеки, пристегнул кольцо к вытянутому из другого кармана специально вшитому туда шнурку. Это уловка десантников и спецназовцев: если выхватить гранату, шнурок вытянет кольцо и можно сразу бросать, выгадав несколько секунд.
Все, что он сейчас делал, было серьезным нарушением должностных обязанностей резидента. И не потому, что он преследовал какую-то личную выгоду или рвался получить удовольствие, разбогатеть или продвинуться по службе. Наоборот — ему явно не хотелось идти на встречу по этой сомнительной записке, ибо на карте стояла жизнь в первобытно-простом смысле этого слова. И в этом нехотении все приказы и инструкции его поддерживают. А их нарушение, даже при благоприятном исходе, приведет только к неприятностям, возможно, к концу всей его многолетней карьеры. Но жить по приказам и инструкциям невозможно — ими можно только прикрываться. Потому что настоящий человек живет по своей чести и совести. И эти личностные качества важнее всех циркуляров, вместе взятых. Шаров считал себя настоящим человеком, так что у него был только один путь… Он вздохнул, сунул во внутренний карман конверт с деньгами, тщательно осмотрел себя в зеркало — не проглядывает ли бронежилет, и вышел из комнаты.
Около пяти Шаров на «мерседесе» выехал в город. Для очистки совести покрутив немного по улицам, он поехал к рынку Чонг Чон, в тупичок, у входа в который сидел уже известный ему крепкий бородач с автоматом — он только безразлично скользнул взглядом по знакомой машине. Остановившись у дукана Муатабара, он коротко посигналил два раза. Выглянул Али — личный охранник, как всегда в пятнистом камуфляже, такой же кепке и с неразлучным автоматом наготове. Выглянул, бросил короткий взгляд и снова исчез, зато через пару минут на улицу вышел сам хозяин.
Муатабар был, как обычно, в новом выглаженном халате, черной чалме, шароварах и мягких сапожках из тонкой кожи. Он подошел неспешной походкой человека, привыкшего к подчинению, наклонился к открытому окну. На всегда невозмутимом лице проступала печать озабоченности.