Колдовской круг Пономаренко Сергей
— Полчаса тому назад его обнаружили в туалете сидящим на полу, и он был не в себе. Пресвятая Мария, надо же такому случиться! — Девушка перекрестилась.
Я подумала, что мои подозрения в отношении Алекса были не беспочвенны. Во время схватки в музее я металлическим башмаком попала в голову магистру, и у него должны были остаться следы на лице.
— Что-то серьезное с ним?
— Не знаю, сеньорита. У нас хорошие врачи, вылечат. Счастливого пути, сеньорита! Приезжайте! — И девушка, сделав знак носильщику в голубой униформе, взяла трубку внутреннего телефона, давая понять, что разговор закончен.
Носильщик подхватил мою сумку и быстро направился к выходу.
— Что с вами, сеньорита? — Джузеппе встретил меня перед гостиницей и указал носильщику на длинный светло-коричневый автомобиль. — На вас лица нет!
— Произошло нечто ужасное, и думаю, что из-за меня. Вы сменили автомобиль, сеньор Джузеппе?
— «Фиат» хорош по городу, для более дальних поездок я предпочитаю «немца», БМВ. Тем более утром я засветился с «фиатом» у полиции и больницы. — Прошу! — Он галантно открыл передо мной переднюю дверцу, и я устроилась на пассажирском сиденье.
— Теперь рассказывайте, что вам говорил Мануэль, — потребовала я, как только мы тронулись.
— За вами охотятся, и единственный выход — это покинуть город.
— Он что-нибудь мне передал?
— Нет, он попросил отвезти вас в Болонью, билеты на самолет уже заказаны.
— Билеты?!
— Он так сказал. Возможно, он вместе с вами полетит, а может, кто другой. Я знаю только, что в аэропорту вы с ним встретитесь.
— Хорошо бы!
Городок Форли небольшой, и мы вскоре оказались в предместье. За окном мелькают аккуратненькие одно- и двухэтажные домики. Мне кажется, что Джузеппе что-то недоговаривает. Скорее всего, у него крупные неприятности из-за ночного разгрома в музее.
— Сеньор Джузеппе, вы так много для меня сделали, а я вас подвела.
— Что об этом теперь сожалеть! Ведь ничего не изменишь.
— Вы узнали, как эти люди проникали в подвал?
— Мы обнаружили потайной ход; когда он открывался, звучал сигнал, подобный человеческому стону. Мы даже знаем, кто они.
— Кто?
— В Средневековье одной из ветвей Доминиканского ордена была так называемая «Милиция Иисуса Христа». Входившие в этот союз светские люди не принимали монашество, но находились на службе у ордена. Они защищали Церковь, выполняли деликатные поручения, помогали бороться с еретиками и ведьмами.
— Но инквизиция осталась в далеком прошлом!
— В наши дни этими вопросами ведает Конгрегация вероучения, главой которой является действующий Папа, но теперь ею фактически руководит его секретарь, а раньше во главе стоял Великий инквизитор. Этот секретарь руководит и другой организацией — Понтификальной библейной комиссией, прообразом которой была Святая палата, ранее называвшаяся Святой инквизицией.
— В наши дни ведьм не сжигают и не топят.
— Так и есть, они просто бесследно исчезают. Adjure te, spiritus nequissime, per Deum omnipotentem![57]
— Что?!
Вдруг мое горло сдавила удавка, я захрипела, схватилась за нее руками, но ничего не могла сделать. Я теряла силы и сознание.
— Не удави ее, она нужна нам живой, — сказал Джузеппе. — Возьми у нее мобильный телефон и выбрось. Не хватало еще, чтобы нас по нему засекли.
— Слушаюсь, магистр, — раздался позади меня почтительный голос, и удавку чуть отпустили, давая мне возможность дышать.
Как только я пыталась освободиться, ее снова стягивали, полностью перекрывая дыхание, до багровой пелены перед глазами.
— Это знаменитая сицилийская гаррота, от нее еще ни один клиент не освободился, — довольным тоном пояснил сидящий сзади палач.
Я не могла ему не верить и решила больше не сопротивляться, а сконцентрировать внимание на дороге. Мы съехали с трассы, миновали небольшой поселок, и вскоре асфальт закончился, но мы продолжали двигаться вперед, удаляясь от цивилизации. Место, куда меня привезли, годилось для съемки какого-нибудь триллера: развалины, которые когда-то, очень давно, были домами, рядом кладбище, неухоженное, полностью заросшее.
— Конечная остановка, сеньорита.
Джузеппе вышел из автомобиля и направился к троим мужчинам с темными остроконечными капюшонами на головах, держащим лопаты. Это мне уже совсем не понравилось. Я рванулась, не палач был наготове, и шнур глубоко врезался в шею. Перед глазами все поплыло, я начала задыхаться, хрипеть, в ушах возник звон.
Когда я обрела способность дышать и воспринимать происходящее, у палача уже были помощники — из тех, к кому подошел Джузеппе. Они вытащили меня из автомобиля, сковали мои руки за спиной наручниками. Освобожденная от гарроты, я без сил опустилась на землю, жадно глотая воздух.
— Ты права, сеньорита. Воздух — самая большая ценность, но это понимаешь, когда теряешь возможность его вдыхать, — произнес Джузеппе.
— Как я понимаю, казни долго ждать не придется. — Мне стоило большого труда произнести эту ужасную фразу ровным, спокойным голосом.
— Ты не лишена сообразительности.
— А как насчет последнего желания?
— Если оно выполнимо, то почему бы нет? Мне даже интересно узнать его.
— Ответь честно на мои вопросы.
— Ха-ха-ха! Приговоренный перед смертью допрашивает своего судью? Ты нахалка, сеньорита!
— Это называется удовлетворить любопытство. Ты был так галантен и предупредителен со мной, почему бы не остаться таким до конца? До моего, конечно.
— Ты мне симпатична. Даже жаль с тобой расставаться навсегда, но ты столько хлопот мне доставила, что иначе я не могу поступить. Твое последнее желание я выполню, нам торопиться некуда.
Джузеппе повернулся к своим помощникам и приказал:
— Мне надо исповедовать ведьму, братья. Отойдите от нас, но недалеко, чтобы, если она вздумает устроить соревнования по бегу, у нее не было бы шансов стать победительницей.
Мужчины в нелепых капюшонах, которые, я думаю, доставляли им неудобство, отошли от нас метров на двадцать и рассредоточились. Да, шансов сбежать у меня не было, даже если бы я была чемпионкой мира по стометровке.
— Вначале бонус. Мы находимся на месте деревни, все жители которой в давние времена вымерли от чумы. Позднее здесь устроили лепрозорий, но потом его сожгли вместе с прокаженными. Место уединенное, с дурной славой, и возможность здесь кого-нибудь встретить нулевая. — Джузеппе стрельнул в меня взглядом, напоминая своим видом сытого, довольного кота. — В Средневековье прах сожженных ведьм, колдунов и еретиков развеивали по ветру. Когда костры ушли в прошлое, нам пригодились такие места, как это. Ты здесь не будешь одинока, и смерть похороненной заживо не менее мучительна, чем на костре, к тому же умирать придется гораздо дольше. И она так же бескровна. Тебе ведь известно, что нам нельзя проливать кровь.
— Все это очень познавательно, но меня интересует другое. — Я «держу марку», своим спокойствием дразню Джузеппе и, похоже, понемногу лишаю его душевного равновесия, если, конечно, у него есть душа. — Ведь это не ты был со мной в музее инквизиции?
— И да и нет. За последнее время я с тобой не раз сталкивался, являясь в разных ипостасях. Мы мило беседовали. Но я знал, кто ты, в отличие от тебя.
— Ты энерджи!
— Да, один из них. К сожалению, нас не так много.
— Чем же я привлекла твое внимание?
— Не ты! В киевском аэропорту тебя встретил наш старый знакомый.
— Гоша…
— Именно он. То, что мы оказались соседями в самолете, — случайность.
— Милый толстяк, любитель поговорить о вампирах…
Энерджи галантно расшаркался и даже изобразил, будто снял с головы несуществующую шляпу.
— Меня заинтересовал человек, которого встретил Гоша. Я сразу понял, что ты совсем неопытна, и по моему приказу за тобой проследили. Прослушивая твою квартиру, мы узнали, куда ты отправишься, и разработали план.
— Тот инцидент в аэропорту с толстяком перед отлетом…
— Не мог же я сопровождать тебя в теле толстяка, да и на билет не было желания тратиться. — Энерджи хихикнул.
— Ты был рядом со мной?
— Муж Алены, пьяница.
— Но он вместе с Аленой уехал в Рим!
— Там он попал в психиатрическую больницу в состоянии «овоща», и Алена хлопочет, чтобы перевезти его домой. А зря, он везде будет «овощем», что в Италии, что на Украине. Мне же пришлось проделать обратный путь, сменив ряд тел, пока я не стал Алексом. И вот тогда ты меня здорово разозлила.
— Чем же?
— Ты расстроила наши планы, сбежав из ресторана. Если бы я знал, что ты не вернешься в гостиницу! — Энерджи злобно оскалился и в ярости сжимал и разжимал кулак. Он больше не напоминал добродушного Джузеппе.
Ситуация была критической. Надеяться мне было не на что. Получилось очень глупо: не справилась с истерикой и угодила в ловушку. Ведь все было «шито белыми нитками»: зачем Мануэлю передавать распоряжение через Джузеппе? Ведь он мог сам позвонить мне по мобильному. Судя по всему, живой я отсюда не выберусь, остается лишь достойно прожить свои последние минуты.
— Надеюсь, я нарушила твои планы не только в этом. Тебе не удалось с помощью негодяя Балтазаре Косса изменить мировую историю! — произнесла я с гордостью.
Энерджи рассмеялся, и это был нехороший смех, ехидный.
— Ты спасла мир, расстроив чудовищные планы энерджи, и теперь можешь со спокойной совестью умереть!
Я насторожилась.
— А это не так?
— Трудно найти историческую личность, которая во времена Средневековья добивалась высокой цели праведными путями. Не исключение и люди, носившие папскую тиару. Практически все они использовали свое положение понтифика для обогащения себя и близких родственников. Были папы и похлеще бывшего пирата Балтазаре Косса, взять того же Папу Александра VI Борджиа. Список выдвинутых против него обвинений был бы значительно длиннее. Или его предшественник, Иннокентий VII, — для продления жизни ему в вены вливали кровь юношей. А что уж говорить о папах периода порнократии, когда их возводили на трон и перетасовывали блудницы Феодора и Мароция, мать и дочь. Могу назвать еще много имен, но были и папы, которые, имея много темных пятен в своей биографии, все же способствовали прогрессу тогдашнего общества, развитию науки и искусства. Таким Папой был и Иоанн XXIII. Будучи высокообразованным человеком, что было в те времена редкостью, он покровительствовал ученым, людям искусства, поддерживал гуманистов, и этим способствовал тому, что эпоха Возрождения не была лишена античного наследия. Он также готовил реформу календаря, которая была осуществлена лишь через несколько столетий. Ему удалось не только сохранить, но и расширить границы папской области, что способствовало объединению Италии в единое мощное государство.
— Я видела этого Папу, и мне кажется, он не заслуживает тех дифирамбов, которые ты ему пропел. К тому же вы хотели дать ему возможность завладеть духом Арбателя-Аттилы!
— Мы же не атомную бомбу собирались ему вручить! — Энерджи вновь рассмеялся. — Владение этой магической силой позволило бы Папе Иоанну внедрить в жизнь замечательные проекты, ускорило бы прогресс. А то, что он был не пай-мальчиком, не главное. Царь Петр I тоже не был пай-мальчиком, как и гетман Богдан Хмельницкий, и уж тем более гетман Мазепа. Оценивать их роль в мировой истории надо по тому, что они сделали позитивного, а не копаться в их грязном белье. Вот ты считаешь, что твои шефы из Шамбалы несут добро и справедливость. Но ведь методы и у нас, и у вас одни и те же. Как ни странно, мне тебя жаль, Иванна.
— Пожалел волк кобылу, оставил хвост и гриву.
— Нет, правда. Ведь ты заложница чужой воли, как и Гоша, и другие эмиссары. Вас отбирают из тех, кто отчаялся, потерпел фиаско в любви. Вы, по сути, несчастные люди. Одиночество — вот ваша награда.
— Выходит, эмиссаром может стать только отчаявшийся человек?
— Или готовый пожертвовать своей жизнью ради великой цели, — усмехнулся энерджи.
— Но разве я была отчаявшейся?!
— Тебе лучше знать.
Воспоминания о недавнем прошлом нахлынули на меня. Я, амбициозная, не без таланта, журналистка, оказалась без любимой работы, стала помощником депутата, вынуждена была выполнять неинтересную и нудную работу. Негативное отношение к ней незаметно распространилось и на Егора, устроившего меня на это место. Он успешный журналист-международник, а мне была уготована роль жены, всегда остающейся в его тени. Такой расклад меня не устраивал, и во мне зарождался внутренний конфликт. Я стала сомневаться в своих чувствах к Егору и оттягивала свадьбу. Его исчезновение, а потом поиски дали выход скопившейся во мне энергии, я ощутила свою силу. Да, я была отчаявшейся журналисткой-неудачницей, поэтому предложение пройти обучение в Школе Шамбалы и стать ее эмиссаром, стать избранной, мне польстило. И я, не раздумывая, пожертвовала своими чувствами, отказалась от любимого человека, хотя часто ночами вспоминала о нем и плакала в подушку, пока, собрав волю в кулак, не превратила себя в камень. Но нужно ли мне это? Ведь Егор меня любит, поэтому и захотел со мной встретиться, как только я вернулась. Он, как и я, сделал ошибку, но у него хватило мужества и ума признаться себе в этом, а я не захотела его выслушать.
— В чем-то ты прав. — Я тяжело вздохнула: теперь ничего не исправить, и смерти мне не избежать.
— К сожалению, мы это осознаем, когда уже ничего нельзя изменить. — Энерджи зловеще усмехнулся. — Вопросы еще есть?
— Есть. Раньше я думала, что, став эмиссаром Шамбалы, я сделаю для человечества что-то очень важное и нужное. Доброе.
— А энерджи — это зло! — Он рассмеялся, по-волчьи скаля зубы.
— Для меня зло — это разрушение и пожирание всего, с чем оно сталкивается.
— А добро — все светлое, чистое, разумное! — Энерджи захохотал.
— Добро для меня — это сопереживание, созидание и любовь.
— Скажи честно: Шамбала подходит под это определение? — Энерджи так развеселился, что хлопнул в ладоши.
— Судя по тому, что я узнала, не очень. Но вы уж точно не белые и пушистые. Сколько людей ты загубил, охотясь на меня: мой попутчик-толстяк в самолете, Дима, Алекс, добряк Джузеппе, телом которого ты сейчас пользуешься.
— На войне как на войне, — пожал плечами энерджи. — Когда ты разукрасила Алексу физиономию, мне стало понятно, что надо менять тело. Лучше всех подходил Джузеппе, ты ему доверяла. — Энерджи с довольным видом погладил себя по груди. — И потом, цель оправдывает средства. Расходный материал, — энерджи теперь с пренебрежением похлопал себя по груди, — есть у всех. У Шамбалы тоже, но у них более передовые технологии, поэтому отходов меньше.
— Люди — это расходный материал? Отходы?
— В общем, да. И не смотри на меня так. Это же происходит и в вашем обществе. Тот, кто оказывается наверху, не считается с теми, кто остался внизу. Чтобы выбраться наверх и удержаться там, прикрываются красивыми фразами. Самые ходовые, бьющие в цель слова: свобода, равенство, братство! И производные от них: борьба с бедностью, голодом, предотвращение войн, забота обо всех и обо всем, улучшение условий жизни… Как могут все жить хорошо? Ведь все познается в сравнении. — Энерджи рассмеялся булькающим смехом. — Мне известно, что люди, когда им плохо, радуются тому, что соседу еще хуже! На эту тему есть поговорки — обхохочешься!
— Есть у нас и получше поговорки и пословицы…
— Например, «легок спуск через Аверн»[58]? Развеселила ты меня! Я передумал: ты умрешь менее мучительной смертью, чем твои предшественники. Тебе о чем-нибудь говорит выражение «милостивая смерть»?
— Как ни называй, а смерть есть смерть.
— Э нет! Милостивая смерть — щедрая награда тому, кого ожидала мучительная смерть. Ты ее заслуживаешь. Во времена инквизиции раскаявшихся грешников поощряли: удавливали гарротой или давали яд. — Энерджи крикнул своим помощникам: — Братья, идите сюда! Грешница исповедалась и раскаялась. Пора ее сопроводить в последний путь!
Не верилось, что мне осталось жить лишь несколько минут. Внезапно все вокруг показалось мне значимым и невероятно красивым. Ласковое солнце, бездонная голубизна неба… Неужели все это я вижу в последний раз? Я не могла насмотреться, словно надеялась взять с собой эти последние впечатления. У меня затряслись коленки, душа ушла в пятки и не желала оттуда возвращаться, словно этим могла помочь мне остаться живой.
— Какая милость ожидает меня?
— Наиболее гуманная. Смерть не исказит черты твоего лица, ты словно заснешь.
Меня подвели к свежевырытой могиле, у края которой стоял деревянный ящик.
— Ах да! — словно спохватился энерджи. — Гримуар! Ты не хочешь увидеть книгу, ради которой тебя послали на смерть?
— Она у вас с собой?
— Да, так получилось. Полюбуйся.
Энерджи достал из сумки увесистую книгу в темно-коричневом переплете и дал мне ее поддержать. Когда я раскрыла ее, то сразу поняла, что это старинная вещь: пергаментные страницы, рукописные буквы латынью, одна в одну, словно напечатанные. Жаль, что это не лампа Аладдина, чтобы можно было мгновенно вызвать джинна и загадать желание — спастись! Ко мне подступил помощник энерджи в капюшоне с прорезями для глаз и, забрав гримуар, вновь положил его в сумку.
— Открой рот! — потребовал помощник.
У меня внутри все похолодело. Через несколько мгновений ничего не изменится в мире, кроме того, что меня уже не будет. Но раз спасения нет, то уж лучше сразу уснуть вечным сном, чем долго мучиться, задыхаясь в тесном ящике.
— Как скоро яд подействует? — Как ни старалась, я не смогла скрыть дрожь в голосе.
— Не волнуйся, очень быстро.
Я с усилием открыла рот, и он бросил туда три горошины. Их надо проглотить или разжевать? Слюна начала горчить, и я заставила себя искрошить горошины зубами.
«Прошлое нельзя вернуть, но можно начать жить по-новому. Мне, к сожалению, это не дано».
Спазмы сдавили горло, лишили возможности дышать, я широко открыла рот, напрасно пытаясь впустить в легкие хоть немного воздуха. В голове зашумело, глаза закатились, тело стало ватным, и я грохнулась на землю. Ускользающее сознание отметило, что мое тело бросили в ящик, который закрыли крышкой.
4.6
Остроконечные горные вершины купаются в сизых кисельных облаках, я иду по бесконечному желтому горному серпантину навстречу своей мечте — затерянному в горах городу инков Мачу-Пикчу. Конкистадоры не смогли его обнаружить, и он сохранился до наших дней в первозданном виде, не тронутый безжалостной рукой цивилизации. Но почему я послушалась Егора и пошла по древней тропе инков, а не поехала на комфортабельном поезде, как советовали умные люди? Здесь не тропа, а оживленная автострада. Приходится опасаться бешено несущихся мимо автомобилей, прижиматься к отвесной скале. Кажется, вышла недавно, а солнце уже начинает садиться. Рев мотора, автомобиль несется прямо на меня, едва успеваю отпрыгнуть в сторону, на самый край пропасти. Сердце замирает от страха, чудом удерживаю равновесие, боюсь смотреть вниз. С меня пешей экскурсии достаточно, решаю остановить попутку, но не тут-то было: движение замирает, и я остаюсь одна.
Серые строения Мачу-Пикчу, словно нарисованные, вздымаются на горизонте, между двумя лиловыми вершинами, и я понимаю, что мне до них идти и идти — расстояние в горах обманчиво, этому меня научили путешествия по горному Алтаю. Воздух становится густым, молочного цвета, и я ощущаю тревогу: еще немного, и тьма накроет все вокруг. Одной провести ночь в горах? Словно предупреждая об опасности, издалека доносится ужасный вой, и меня пробирает мороз. Что делать?
— Иванна! — Неожиданно рядом оказывается знакомый «лексус», боковое стекло ползет вниз, и я вижу в окошке виновато улыбающегося Егора. — Садись, подвезу — нельзя одной здесь быть, это очень опасно.
Я на него обижена, но страх заставляет сесть в машину. Устраиваюсь на заднем сиденье.
— Ты слышал? Это выли волки?
Егор молча отрицательно мотает головой и срывается с места, как будто за нами гонятся.
— Ты сама знаешь, кто это, — роняет он, не глядя на меня.
Да, я знаю. Боязливо ежусь, вспомнив жуткую физиономию крылатого чудовища с приплюснутым носом и козьими рогами. Егор ведет автомобиль на ужасающей скорости, у меня от страха перехватывает дыхание, но я не в силах попросить его быть более осторожным, хотя дорога слишком узкая, а справа бездонная пропасть. Боюсь даже посмотреть в боковое окно.
— Слева тоже, — смеется Егор, угадав мои мысли.
Я замираю, увидев, что дорога сузилась и перешла в шаткий подвесной мост, и если навстречу будет ехать автомобиль, нам не разминуться. Мост сильно раскачивается, но Егор не снижает скорости. Я по-прежнему не в силах ничего сказать, протягиваю руку, пытаюсь тронуть его за плечо. Автомобиль резко тормозит.
— Приехали. — Егор отчужденно смотрит на меня. — Как ты хотела, мы в Мачу-Пикчу.
Я выхожу и вижу, что Егор обманул меня: местность совсем не похожа на знакомую мне по фотографиям. Мы находимся на небольшом плато, рядом с нами правильный каменный круг, в центре — столб в человеческий рост.
— Куда ты меня привез? Где каменный город? Где террасы? Это не Мачу-Пикчу! — кричу ему.
— Зачем тебе все это? Главное здесь! Это солнечные часы, инти-хуатана. С их помощью жрецы могли не только остановить время, но и заставить его идти вспять. Для этого мы здесь.
Егор протянул руку и одним движением сорвал с меня всю одежду.
— Вот наше ложе! — Он указывает на каменный постамент. — Мы должны предаться на нем любви, и наше время вернется. Ты же хочешь этого?
— Я не люблю тебя! Незачем ворошить прошлое! — кричу ему, а сама уже обнимаю его обнаженное мускулистое тело.
Чувствую, как страсть и нежность Егора постепенно передаются мне, обволакивают, возбуждают. Он ласкает меня, и желание овладевает мной, тело от нетерпения бьет дрожь, а он все медлит.
Вдруг раздается вой, и огромное чудовище, не человек и не птица, с ужасной мордой, напоминающей козлиную, падает с неба на Егора, отрывает его от меня, уродует, рвет его тело. Сулья![59] Я вижу, как чудовище протягивает ко мне ужасную когтистую лапу, и содрогаюсь от ужаса и омерзения. Оно все ближе и ближе! Я открываю глаза.
Надо мной плывет нежной голубизны океан, а по нему движутся колышущиеся серые острова. Я умерла, и это моя душа летит высоко-высоко, на уровне облаков. Где же труба, в конце которой свет? И никуда я не лечу, а лежать очень неудобно и жестко.
Окончательно прихожу в себя и понимаю, что лежу на жесткой, каменистой земле, и над головой небо, а не вода. Казнь отменили? Перенесли? Приподнимаюсь, и с груди слетает листок бумаги, на нем что-то написано. Читаю:
«Посеять у врага сомнения — значит, обрести союзника. Пока живи!»
Оглядываюсь. Местность незнакомая. Это совсем не то место, где меня собирались похоронить. Подобное изменение в настоящем меня совсем не расстроило, скорее наоборот. Я смеюсь и откидываюсь на спину. Как приятно лежать на земле, чувствовать свое тело, такое послушное и родное! Я пьянею от воздуха, от вида деревьев, травы, кустарника, от солнца, неба, воды, дождя, бури, зимы, весны, лета, осени, ветра! От всего, что могу ощущать, потому что я живая! Живая! Я люблю тебя, жизнь! Хохочу, вскакиваю на ноги, от переполняющей меня радости подпрыгиваю. Надо любить жизнь, потому что она прекрасна! Как я этого раньше не замечала? Ведь это самое главное! Все преходяще и все ускользает, и нельзя терять ни мгновения, ведь из них складываются часы, месяцы, годы отведенного нам времени! Прошлое нельзя вернуть, но можно начать жить по-новому. Мне, к счастью, это дано!
Иду по следам, оставленным колесами, дорога спускается по склону. Вдруг вижу движущийся навстречу мне темный джип с тонированными стеклами. Возникает ощущение опасности, но я, как околдованная, иду навстречу автомобилю. Он останавливается в шаге от меня. Лучи заходящего солнца отражаются от лобового стекла, не давая мне увидеть, кто внутри. Обхожу его и иду дальше.
— Иванна! — ударяет в спину крик, как выстрел.
Оборачиваюсь и вижу Мануэля, приоткрывшего переднюю дверцу со стороны пассажира. Улыбаюсь ему, машу рукой и продолжаю идти. Внезапно кто-то, как тисками, сжимает мою руку. Это снова Мануэль, он догнал меня и что-то говорит, но я не понимаю. На каком это языке и что ему надо? Я не хочу его слышать.
Щеку обжигает боль, снова пощечина, в третий раз я перехватываю его руку.
— Очнулась? Ты меня слышишь? — Мануэль говорит медленно, четко выговаривая слова.
— С трудом. — Пытаюсь сосредоточиться и тут же перехожу на истерический крик: — Энерджи оставили меня живой! Ты понимаешь это?! Почему вы не можете договориться между собой?! Зачем столько смертей?!
— Садись в автомобиль. По дороге поговорим. — Он произносит это спокойно, без эмоций. Его голос — как блеклая, сухая, желтая трава осени.
Мануэль открывает окно, встречный поток воздуха шевелит волосы, приятно холодит лицо. Постепенно прихожу в себя.
— Как вы нашли меня?
— Ты молодец, Иванна. Благодаря тебе мы всех их накрыли. — Мануэль протягивает мне мою сумочку.
Открываю ее: документы, деньги, мобильный телефон, анкх — все на месте.
— Я тебя не понимаю.
— Ты выполняла роль живца. В твое тело был вживлен микрочип, который подавал сигналы, и мы смогли вычислить их. Никому не удалось уйти.
— Вы убили их?
— Мы не убиваем. Там был один энерджи, вот его мы уничтожили. Но это нежить[60], они не имеют физического тела. Его сопровождающие изолированы, с ними поработают психологи, после чего их отпустят.
— Энерджи ведь не убил меня. Зачем с ним так?
— По-другому нельзя. Ты это хорошо знаешь, этому тебя учили в Школе. Тебе повезло: ты единственная, кто остался в живых после того, как побывал в их руках.
— Но ведь энерджи… — И тут меня поражает одна мысль. — Если у меня был микрочип, подающий сигналы, почему ты не приехал раньше? Ведь они собирались меня закопать живьем!
— Сигнал очень слабый, и радиус действия у него небольшой. Нам пришлось изрядно поколесить, пока не поймали его.
— Выходит, я была расходным материалом?
— Не говори глупости. Мы приложили массу усилий, чтобы отыскать тебя.
— Точнее, их. Ведь вы приехали за мной, когда покончили с ними, а сигнал микрочипа вы тогда уже поймали. Вы выбрали их, а меня оставили на потом. Если бы меня закопали, то вы могли меня не найти. Или нашли бы безумной. Разве человек сможет долго продержаться, будучи закопанным живьем, не сойти с ума? Но, скорее всего, я задохнулась бы. Тебя мучила бы совесть, Мануэль?
— На войне как на войне, Иванна. Иногда приходится идти на жертвы.
— Жертвовать пешкой, как в шахматах? Но люди — это не деревянные фигурки! Мануэль, это правда, что эмиссары должны быть одиноки, должны отказаться от любви?
— Ты еще неадекватно воспринимаешь действительность после той гадости, которой они тебя накормили. Эмиссары, хорошо справляющиеся со своими обязанностями, живут очень долго, но специфика работы не позволяет им иметь длительные любовные связи. Гоше было за двести лет, а как он выглядел! У меня отличная новость: твою работу оценили на «хорошо», и твой испытательный срок закончился. Поздравляю, тебя!
— Лучше принеси мне свои соболезнования. Обречена на одиночество! Ха-ха! Вечное одиночество — как это ужасно! Теперь понимаю, что двигало Гошей: он нарушил инструкцию не случайно, это была его форма протеста! Он помог Име обрести любовь, пусть и такого негодяя, как Косса.
— Ты какая-то странная, Иванна. Соберись, возьми себя в руки, эмиссар!
— Сколько тебе лет, Мануэль? Скажи честно, ты человек?
— Человек, и хочу жить долго.
— А я хочу жить счастливо. И мне ваши правила не подходят.
— Как это понимать?
— Хочу то ли вас послать, то ли себя. Посоветуй, Мануэль, кого лучше, чтобы никогда больше не встречаться с вами?
— Ты хочешь сказать, что отказываешься быть эмиссаром?
— Попал в яблочко. Я не хочу, чтобы у меня через несколько сот лет произошел нервный срыв, как у Гоши. И не хочу когда-нибудь стать такой, как ты! Что вы со мной сделаете? Сотрете память?
— Зачем?
— Чтобы я случайно не проболталась.
— Если даже проговоришься, это не беда. Кто тебе поверит? Решат, что ты безумна и отправят в психиатрическую больницу.
— Отлично! Выходит, я свободна и больше не эмиссар?
— Свободна. Никто тебя не будет заставлять, если сама не захочешь.
— Не захочу! Уже не хочу!
— Что ж, посмотрим. Человек склонен менять свои решения.
Меня обжег лед его взгляда.
— Что мне сейчас делать? Из гостиницы я выселилась, у меня забронирован билет на самолет до Парижа, думаю, я могу успеть на рейс, если ты отвезешь меня в аэропорт.
— Почему Париж?
— Я не могла тебе дозвониться, и мне очень захотелось как можно скорее уехать отсюда. Увидеть Париж и умереть! Правда, красиво и верно сказано?
— Не остроумно, к тому же это плагиат. Эта фраза принадлежит Илье Эренбургу.
— С тобой неинтересно, Мануэль. У тебя есть ответы на все вопросы, только я не со всеми соглашусь. Назови свое настоящее имя!
— Мануэль.
4.7
Ярко освещенный квадратный зал с аскетическим интерьером, чтобы ничто не отвлекало внимания посетителей музея от выставленного здесь сокровища. Не в пример другим полупустым помещениям Лувра, бывшего королевского дворца, тут постоянно толпится народ, что заставляет меня все время маневрировать, продвигаясь вперед. Огромную, на всю стену, картину с античным сюжетом, несмотря на мастерское исполнение и известное имя художника, удостаиваю лишь беглого взгляда. Мой немаленький рост плюс десятисантиметровые каблуки позволяют увидеть в небольшой нише за пуленепробиваемым стеклом изображение круглолицей улыбчивой женщины на доске из тополя. У нее ускользающий лукавый взгляд и легкая, но многозначительная улыбка, хорошо мне знакомая. «Неужели это она? Как же это я раньше не обратила внимания на такое сходство?!» Сердце затрепетало от неожиданной догадки.
Я уже в первых рядах, но до картины еще шагов пять, и это пространство строго контролируют секьюрити в темных костюмах, мгновенно пресекая попытки приблизиться к картине.
Наваждение рассеивается, и я еле сдерживаюсь, чтобы нервно не рассмеяться: это не Лувр, а всего лишь «Мыстецький Арсенал» в Киеве. Огромные помещения бывшего военного завода больше похожи на крепостные казематы.
К моему сожалению, знакомство с Парижем не состоялось, а ведь у меня были грандиозные планы! Хотелось побывать на Пикадилли, Монмартре, в Латинском квартале, на Эйфелевой башне, в Версале и, конечно, в Лувре. Как чудесно было бы покофеманить в знаменитых парижских кафешантанах под хрипловатые голоса шансонье. Мануэль поломал мои планы — отвез в аэропорт Болоньи, и я полетела прямым рейсом в Киев.
Я распрощалась с библиотекой и снова вернулась в газету. Сегодня у меня первое задание: написать статью о передвижной выставке «Гений да Винчи».
О мастерстве и прозорливости великого итальянца эпохи Возрождения говорят представленные в залах музея многочисленные экспонаты: сделанные по его эскизам изобретенные им механизмы и инструменты и голографические изображения его картин. Прообразы летательных и подводных аппаратов, водолазного костюма, хитроумных механизмов, способных поднять воду на нужную высоту или спустить ее в канализацию. К сожалению, во время моего путешествия в Средневековье мне не удалось встретиться с гениальным изобретателем и художником, что, несомненно, придало бы колорита статье.
В зале, заставившем меня перенестись в своих фантазиях в Лувр, находится лишь одна картина — «Портрет госпожи Лизы дель Джокондо», но во множестве экземпляров, и я теряюсь от количества ликов улыбчивой мадонны, глядящей на меня со всех сторон. Голографические изображения знаменитой флорентийки отличаются размерами; по сравнению с одними я пигмейка, с другими — великанша. Поражают и необычные ракурсы, тут можно увидеть весь процесс создания картины и даже ее «изнанку». Мое внимание привлекла небольшая голограмма, словно парящая в центре зала, и из таблички на раме узнаю, что она ничем не отличается от оригинала в Лувре. Благо, здесь нет луврских секьюрити, и у меня есть возможность рассмотреть картину вблизи.
— Здравствуй, графиня Катарина, — шепчу, стоя перед портретом. — Вот и довелось нам вновь встретиться через пять веков. Здесь ты не та, амбициозная и непреклонная в своем желании достичь цели, какой я видела тебя воочию. Нередко у тебя было жесткое, непреклонное выражение лица, ты была готова объявить войну всему миру, лишь бы было по-твоему. Помню твое лицо в свете пожарищ семьи Орчиолли, когда крики умирающих и раненых вызвали у тебя слезы, но воля диктовала идти до конца, даже если это будет ад. Видела тебя во многих ипостасях: в азарте охоты и окрыленную безумной любовью к Джакомо, радующуюся и печалящуюся, восторженную и гневную, добрую и беспощадную. Когда Леонардо писал с тебя эту картину, ты уже лишилась всего: графства, власти, богатства, молодости, но получила возможность стать самой собой. Тебе понравилось быть собой? Не думаю. Тебе, все время меняющей свои лики в зависимости от обстоятельств, рабе долга и власти, это оказалось не под силу. Великий мастер кисти смог передать, что в тебе скрыта тайна, но так и не смог ее разгадать, и до конца жизни не расставался с этим портретом.
Остаться надолго один на один с портретом не получилось: группа экскурсантов появилась словно ниоткуда и мгновенно заполнила все пространство, как кочевники степь. Полная женщина-экскурсовод хорошо поставленным голосом стала бодренько рассказывать:
— Перед вами самый загадочный и знаменитый портрет кисти Леонардо да Винчи, вызывающий множество вопросов. Кто изображен на полотне? Отчего выражение лица меняется в зависимости от освещения, как будто оно живое? Почему, с какой стороны вы бы не подошли к портрету, она смотрит на вас? О таинственной, почти магической силе «Моны Лизы» написано много. Приведу слова известного искусствоведа, профессора Рихарда Мутера.
Экскурсовод раскрыла потрепанный блокнот, словно собиралась зачитать цитату, но продекламировала наизусть, с чувством:
— Особенно завораживает зрителя демоническая обворожительность этой улыбки. Сотни поэтов и писателей писали об этой женщине, которая кажется то обольстительно улыбающейся, то застывшей, холодно и бездушно смотрящей в пространство, и никто не разгадал ее улыбку, никто не истолковал ее мысли. Все, даже пейзаж, таинственно, подобно сновидению, трепетно, как предгрозовое марево чувственности.
Читать бесплатно другие книги:
