Невидимки Успенский Глеб

62

Рэй

На подходе к дому мне перебегает дорогу крупный лис. Похоже, из всех живых существ он единственный не спит в этот час. В домах не светится ни одно окно. Ни поездов, ни самолетов. Шоссе объято глубокой тишиной, которую не нарушает ни один звук. Я медлю с ключами в руке, облитый желтым светом фонаря, отгоняющим волка. Никто не знает, что я здесь, потому что никто не смотрит. До рассвета еще далеко, но в городе всегда достаточно света, чтобы можно было различить что-то в темноте, увидеть, что лис — это лис, что пес — это не волк и что частный детектив дал непростительного маху. Но для этого нужно смотреть.

Лулу все равно рано или поздно узнает, твержу я себе. Они все узнают. Зачем ограждать их от неприятной правды? Некоторых вещей, вроде правды о моем обольщении, им знать вообще не следует, а некоторые так и останутся всего лишь гипотезами. Я строю гипотезы, потому что это моя работа. Работа, с которой я на сей раз не слишком хорошо справился. Большую часть времени я чувствую себя болваном. Глупцом. Глупым псом, который столько времени шел по ложному следу. Уверен, Лулу тоже чувствует себя дурой. Когда тебе лгут, это унизительно. И чем дольше лгут, тем хуже себя чувствуешь, когда правда всплывает наружу.

Я вхожу в общий коридор и бреду по лестнице на свой этаж, очень шумно и очень грузно, звякаю ключом в замочной скважине. Правда тоже ранит, так сказала Лулу; может, оно и так, но в долгосрочной перспективе правда все равно лучше.

В электрическом свете собственная квартира кажется мне тесной и неряшливой. Поскольку она съемная, я никогда не вкладывал в нее слишком много сил; я всегда надеялся, что Джен позовет меня обратно. Цеплялся за эту мысль. Все, хватит. Давным-давно пора было переехать. Обзавестись собственным жильем. Чем-то постоянным. Местом, откуда я не буду провожать взглядом людей, проносящихся мимо меня по своим делам.

Позже я лежу в постели без сна. Ваза с мертвыми цветами по-прежнему стоит на комоде. Я разглядываю смутно различимые в темноте очертания предметов; говорят, это лечит бессонницу, но, думаю, сегодня ничто не поможет мне уснуть. Неужели я верил, что это произведет на нее впечатление? Наверное, отчасти. Но я не подумал о том, что это означает, о том, на что, как я предполагал — подразумевал, — Тене и Кристина решились от горя и отчаяния, от боли видеть, как умирает семья.

Они отдали бы все на свете, чтобы спасти Иво, но это было не в их силах. Они молили о чуде, но их мольбы не были услышаны. И когда Иво все-таки умер в тех пустынных болотах, вскоре после того как они вернулись из Лурда, тогда, думаю, это и произошло. Она отдала свою жизнь за его жизнь, тем единственным способом, который был ей доступен.

Безумие. А может, то самое чудо.

Я допускаю и такую мысль, что Кристина была не против променять жизнь в ограничениях и подчинении на жизнь во лжи. Как тогда о ней сказала Сандра? Что она была бесстрашной. Да. Возможно. Возможно, это стало для нее способом бегства, который она уже искала.

И разве Тене в иносказательной форме не поведал мне это все? Девятое дитя, Порескоро, не мужчина и не женщина, но то и другое одновременно. Это объясняет многие странности, связанные с Иво: гладкую кожу, которую я счел наследием болезни, многослойную одежду, страх близости… И то, что произошло со мной в ту ночь.

Порескоро, самое жуткое дитя из всех. Я понимаю, что все это крайне необычно. Но в жизни полно необычных вещей.

Я могу ошибаться. Быть может, Тене не отец Кристо. Это все лишь догадки. Единственное, что я знаю наверняка, — это что тело на Черной пустоши принадлежало цыганскому мальчику-подростку — и что мать Кристо была из рода Янко. Это непреложные факты. Это улики.

А вот все остальное — это даже не информация, это дым.

63

Джей-Джей

Наш новый дом называется дом номер двадцать три по Саннингдейл-лейн. Это название мне сразу понравилось: я подумал, что оно навевает мысли о летнем полдне и дорожке где-то в тени зеленых ветвей. Тишина. Ее нарушают лишь скачущие на пони девушки.

Ну, на самом деле все не так — это красный кирпичный дом, окруженный точно такими же красными кирпичными домами и стоящий на длинной улице, по которой ходят автобусы, так что никакой тишины здесь и в помине нет. Зато окна моей комнаты (до чего же странно это произносить) выходят на задний двор и в наш собственный садик (!). Он довольно большой и примыкает к спортплощадке моей новой школы, так что здесь потише. Я могу оставить окно открытым и слушать, как колышутся ветви деревьев, поют птицы и даже тявкают лисы — и все это практически в черте Лондона, хотя, если судить по почтовому индексу, здесь все-таки не Лондон.

В доме жить странно. Мама раньше жила в доме, когда бабушка с дедом выгнали ее за то, что родила меня (надо полагать, и я тоже жил, но, конечно же, этого не помню). Вообще-то, странно бывает только моментами, а все остальное время (большую его часть, если быть честным) совсем не странно. Когда я только перебрался в отдельную комнату, она казалась мне огромной и пустой — я даже дверь закрывать не хотел — и я не думал, что когда-нибудь смогу заполнить ее своими вещами. Но вот прошло всего несколько недель, и у меня откуда-то берется все больше и больше вещей, они плодятся сами собой. Мы с мамой подумываем о том, чтобы купить пианино. Я собираюсь покрасить стены у себя в комнате в небесно-голубой цвет.

Что мне действительно нравится, так это подниматься вечером перед сном в свою комнату. Да и просто подниматься на второй этаж. Высовываться из окна вниз. Когда смотришь с высоты, это совсем другое чувство, хотя здесь не настолько высоко; если бы начался пожар, я мог бы выпрыгнуть из окна на лужайку и не расшибиться. Я часто об этом думаю. Иногда мне даже снятся сны про пожар. Это не сны, а настоящие кошмары. Дед Тене не снится, а огонь снится. Не каждую ночь, конечно, время от времени. Я просыпаюсь в поту и радуюсь, что мы живем в городе, а не в лесу, потому что здесь всегда светло от фонарей. Не хочу просыпаться в темноте.

Еще одна перемена заключается в том, что я теперь терпеть не могу китайскую еду.

Кристо живет в комнате на первом этаже. Ему нужна возможность проехать в нее на инвалидной коляске, хотя благодаря физиотерапии он становится крепче. И больше говорит, хотя пока не так уж и много. Врачи считают, у него может быть то заболевание, которое открыли в Голландии. Это редкое генетическое заболевание, и в настоящий момент известно о нем совсем не много, но надежда есть всегда. Хорошая новость заключается в том, что у меня его нет и никогда не будет, потому что с ним можно только родиться. Мне и радостно, и стыдно оттого, что радостно. Я считаю, что должен позаботиться о том, чтобы Кристо жилось хорошо. Он может оставаться со мной до конца моей жизни. Я не против. Наоборот, мне это нравится. Это самое меньшее, что я могу для него сделать.

Вчера Кристо ездил на очередной прием к физиотерапевту. Лулу привезла его обратно в возбужденном состоянии — то есть это она была в возбужденном состоянии, а не Кристо. Она что-то сказала маме, и мама велела мне взять Кристо и пойти погулять с ним в садик, пока она не скажет нам возвращаться. Такое с ней первый раз в жизни. Теперь я понимаю, каким образом горджио удается разводить большое количество тайн. Потом мама захлопнула дверь гостиной, и, хотя до меня доносились их голоса, я не мог разобрать, о чем они говорят. К счастью, вечер выдался довольно теплый, и последние ласточки с криком носились в телеграфных проводах. Мы с Кристо копали червей и искали под навесом для садового инструмента мокриц, а после пытались устроить мокричьи бега. Кристо может заниматься этим часами, но минут через сорок пришла мама и сказала, что лучше нам вернуться в дом, а не то Кристо подхватит простуду и умрет.

Весь вечер она была какая-то странная.

Это было вчера вечером. А сегодня с утра опять пришла Лулу. Времени без малого девять, но я дома, потому что суббота. Если честно, когда раздается звонок, я еще валяюсь в постели. Мама открывает дверь, и я слышу голос тетушки Лулу — расстроенный и на повышенных тонах. Похоже, что-то произошло. Я прямо в пижаме на цыпочках спускаюсь вниз. На этот раз они сидят на кухне. Дверь закрыта, но мама, по всей видимости, считает, что я еще сплю.

— Что? Что? — почти кричит она.

— Он так сказал. Что они еще тогда поменялись… и что это все объясняет, из-за заболевания, и… боже правый, Сан, я просто с ума схожу…

У Лулу такой голос, как будто она плачет; я не могу себе представить эту картину.

— Но как такое возможно? Ты ведь знаешь его лучше, чем я. Ну это же полный бред!

Мама ничего не говорит, во всяком случае, я из своего убежища на лестнице ничего не слышу. О чем вообще речь? Судя по голосу тети Лулу, это должно быть что-то ужасное. Я пытаюсь потихоньку подобраться поближе к двери кухни, когда, к моему ужасу, мама вдруг начинает плакать. Она заходится в негромких рыданиях и никак не может остановиться. Это становится последней каплей; я перестаю таиться и открываю дверь.

Лулу с мамой вздрагивают и, как по команде, оборачиваются на меня. Обе они очень бледны и вообще выглядят странно. Лулу сидит, обхватив себя руками, и лицо у нее какое-то другое — не такое яркое и какое-то усталое. Мама явно все это время теребила свои волосы, и теперь они у нее торчат во все стороны. Она этого не переносит. Я совсем уже было решаюсь напуститься на тетю Лулу за то, что она так расстроила маму, да еще и в субботу, как вдруг до меня доходит, что я ошибался. Мама стоит, прислонившись к плите, с безумными глазами, и сотрясается всем телом, но вовсе не потому, что плачет. Она смеется.

64

Рэй

За последующие дни я несколько раз собирался позвонить Лулу и извиниться. Смягчить кое-какие формулировки. Вот только я не умею извиняться за правду. Может, поговорить с Сандрой? В конце концов я решаю, что, наверное, лучше отложить этот разговор до следующего визита Кристо к физиотерапевту. Уж наверное, в этот раз его привезет не Лулу.

Работа у меня с того самого дня застопорилась: не могу ни на чем сосредоточиться. И всякий раз, когда я порываюсь рассказать Хену о том, что произошло, в самый последний момент что-то меня останавливает. Я понимаю, что в конце концов рассказать все равно придется, но не знаю, что меня останавливает. Возможно, это вопросы, которые он неизбежно станет задавать и на которые у меня нет ответов, хотя должны бы быть.

Совершенно неожиданно звонит телефон. К полному моему изумлению, это Лулу. Меня бросает в пот.

— Я как раз собирался вам позвонить… Хотел извиниться за то, что вот так вывалил на вас это все. Это было глупо с моей стороны, — сбивчиво начинаю я.

— Да. Это было глупо. Но я много думала о ваших словах. Я рассказала все Сандре, и знаете, что случилось? Она вдруг начала смеяться. А потом сказала, что вполне может в это поверить. Она знала его лучше, чем кто бы то ни было… ну, вы понимаете, о чем я.

— Да, ох. Э-э…

— Я так разозлилась… Просто… просто это все стало для мня такой… таким шоком!

— Нет-нет, это я должен был…

Мы договариваемся встретиться в том же пабе, что и в прошлый раз. Поскольку до вечера еще далеко, в зале немноголюдно; для серьезных посетителей время несерьезное. Двое одиноких мужчин стоят за барной стойкой, как истуканы, из узловатых кулаков идет дым. Не радуйся раньше времени, твержу я себе. Твоя способность все портить не знает пределов. И все же в душе у меня трепещет надежда, в моем сердце, в этом ящике Пандоры.

Я прихожу в паб заранее и заказываю полпинты светлого. Медленно потягиваю его, заставляя себя ждать. Я принял душ. Подстриг ногти. Рука у меня слегка дрожит. Первое же, что я делаю, заметив Лулу на той стороне улицы, — это смотрю на ее ноги. На ней те самые красные туфли.

При виде меня она не улыбается, и я вдруг понимаю, что она нервничает. Ее распущенные волосы лежат мягкими волнами, и меня вдруг охватывает дрожь: неужели она уложила их — специально? Как я мог считать, что она не такая красивая, как Джен? Как мог сравнивать ее с кем-то еще?

Она опускается на сиденье рядом со мной. Я передаю ей ром с колой, купленный заранее.

— Сейчас еще рановато пить.

— Так и день не самый обычный. И вообще вся неделя.

Она заглядывает в свою сумку и выуживает оттуда сигареты и зажигалку.

— Значит, у вас все в порядке? — спрашиваю я.

Она пожимает плечами:

— Привыкаю к этой мысли. Мне не так сложно — за эти двенадцать лет я видела его от силы раз пять.

Она не поправляется, и я тоже ничего не говорю. Продолжать называть Кристину «он» кажется меньшим злом.

— А что Кат с Джимми? Им сказали?

Лулу закатывает глаза:

— Нет. Мы не стали больше никому говорить. Решили оставить пока все как есть. Может, если было бы больше доказательств — что тело на Черной пустоши действительно принадлежало Иво, или потом оказалось бы, что это не так… Вы понимаете?

— Да. Пожалуй. Но Сандра верит в это?

— Она сказала, что в этом свете разъяснилось многое из того, чего она никогда не понимала.

— Она разозлилась?

— Я этого ждала, но она не стала злиться. Знаете, они были довольно близки, и даже… я думаю, она была слегка к нему неравнодушна. Я думаю, она расстроилась, но теперь она говорит, что понимает, почему он ее не хотел.

Она снова пожимает плечами.

— Как я уже сказала, на то, чтобы к этому привыкнуть, уйдет какое-то время.

— Ну да. Что ж, спасибо вам.

— За что?

— За то, что пришли.

Я делаю глоток пива. Позади лязгает игровой автомат. По телевизору над барной стойкой разворачивается кульминация какого-то невразумительного репортажа про скачки.

— Как ваша рука? — неожиданно спрашивает Лулу.

— Все нормально.

Я протягиваю правую руку вперед, растопырив пальцы.

— Вы что, собрались показать мне фокус с ножичками?

— Нет.

— Чувствительность вернулась?

— Да. По большей части.

Она накрывает мою руку своей. Ладонь у нее сухая и теплая. Я переворачиваю руку ладонью кверху. Когда Лулу касалась меня в прошлый раз, я совсем ничего не чувствовал.

65

Джей-Джей

Сегодня у Кристо день рождения, и мы отправляемся в большой парк, до которого от нашего дома нужно ехать на автобусе. По случаю субботы к нам приезжает Стелла. Мы встречаем ее на железнодорожной станции. В парке есть озеро с водными велосипедами, которые, конечно, не совсем то же самое, что лодки, но похожи на них. День выдался чудесный, хотя на улице довольно холодно. Завтра должны переводить часы.

Мы со Стеллой обмениваемся школьными сплетнями. Моя новая школа оказалась не так уж и плоха. Я пока еще не обзавелся настоящими друзьями, но и врагов не нажил. К тому же народ в школе такой разномастный, что я из общей массы определенно не выделяюсь. Один мальчик, который иногда действует на нервы, спросил меня, почему нас называют романи. Ну, я ему и сказал — это потому, что мы — потомки Ромула, того самого, который основал Рим. Это произвело на него впечатление. По-моему, он принял все за чистую монету. Я так сказал, потому что подумал, что он хочет надо мной посмеяться, но потом до меня дошло, что он на самом деле хотел это узнать. Теперь мне немножко стыдно. Надо будет на неделе подойти к нему и рассказать все по правде.

— По твоим рассказам, школа у тебя вполне ничего.

— Да.

Стелла смотрит себе под ноги. Мы прогуливаемся вокруг озера, пока мама с Кристо тактично держатся позади, разговаривая с утками.

— Я по тебе скучаю, — говорит она.

— Честно? Я по тебе тоже.

Мое сердце готово выскочить из груди. Эта девочка действительно по мне скучает?!

— Спасибо! — говорит она и широко улыбается, но щеки у нее розовеют.

— Нет, правда!

— Так я тебе и поверила. У вас там, небось, в классе столько новых девчонок…

Я легонько ее толкаю, и она делает вид, что врезается в дерево. Я ловлю ее, и тогда она целует меня в губы, пока нас никто не видит, и губы у нее прохладные и теплые одновременно. Вообще-то, я не был до конца уверен, что она на самом деле хочет быть моей девчонкой, но, наверное, это можно считать доказательством.

Мы уговариваем маму позволить нам покатать Кристо на водном велосипеде, в качестве подарка на день рождения. После возвращения из Франции он первый раз на воде, и я тоже. Мама кататься наотрез отказывается — да и кто-то все равно должен присматривать за коляской и нашими вещами. Мы забираемся на сиденья и отчаливаем. Крутить педали мы стараемся изо всех сил, но велосипед движется очень медленно, и весь процесс сопровождается шумом лопастей под днищем. Двигаться по прямой оказывается непростой задачей: оба передних пассажира — в нашем случае мы со Стеллой — должны крутить педали с одинаковой скоростью, что, как выясняется, сделать очень сложно. К тому же я то и дело оборачиваюсь назад, чтобы проверить, что с Кристо все в порядке и он не упал в воду, а это тоже не способствует успеху. Несерьезный какой-то вид транспорта, как вышло на поверку.

Прогулка по воде напоминает мне о прекрасных лодках, которые мы с мистером Лавеллом видели на пруду в больничном парке, — таких изящных и манящих. Тех самых, на которых нам не довелось покататься. Мне очень понравились их названия: «ВАЙОЛЕТ — на шестерых», «КРИССИ — на троих».

Мы едва уворачиваемся от столкновения с другим таким же велосипедом, которым управляют папа с дочкой. Кристо и та девочка, на вид лет пяти, визжат от восторга. Стелла ухмыляется. Я смотрю на нее и гадаю, как такое могло случиться. Она на меня не глядит, но вид у нее счастливый, щеки раскраснелись, она смеется и пытается подбить меня устроить столкновение с другой лодкой.

Я не поддаюсь.

— Джей-Джей! Джей-Джей! Стой! Мы сейчас врежемся в берег! — кричит на меня Стелла.

Каким-то образом мы описали круг, не знаю уж, как это вышло. И тут мы в самом деле врезаемся в берег. Не слишком сильно, потому что, как я уже сказал, это несерьезный вид транспорта. Но толчок все равно чувствуется.

— Простите-простите-простите! — извиняюсь я и оборачиваюсь на Кристо.

Он в полном порядке и хохочет во все горло, пребывая в полной уверенности, что мы сделали это специально.

— Еще! — кричит он.

Получается не очень отчетливо, но я понимаю, что он имеет в виду, потому что уже слышал это от него прежде.

— Еще! Еще!

И потому что у него сегодня день рождения, и ему исполняется семь, и он вовсе не собирается умирать, и потому что мне хочется пошуметь, мы проделываем то же самое еще раз.