Корсары Таврики Девиль Александра
Глава шестая
За полгода своего вдовства Зоя успела вполне оправиться от потрясений прошедшей осени и даже начала подумывать о новом замужестве — тем более что наметился и претендент — корабельный мастер Орест Форнери, наполовину генуэзец, наполовину грек. Ее отец был хорошо знаком с Орестом и отзывался о нем как о человеке благочестивом и надежном. Нельзя сказать, чтобы Зоя испытывала к будущему жениху особые чувства, но ей хотелось поскорее устроить свою судьбу.
Нероне за это время ни разу не дал о себе знать, и Зоя уже почти успокоилась на его счет, надеясь, что он покинул таврийские пределы и, может быть, исчезнет из ее жизни навсегда.
От Марины Зоя не имела никаких известий и сама почему- то не решалась ни поехать в Подере ди Романо, ни написать туда письмо. Но в конце апреля, возвращаясь из церкви, Зоя почти столкнулась с Таисией — матерью Марины и, любезно раскланявшись, принялась расспрашивать ее о дочери. Таисия сообщила, что Марина уже на сносях и должна родить со дня на день, а Донато, как на грех, пришлось уехать по делам в Тану[17]. Разговор получился недолгим, поскольку Таисия очень спешила: она собиралась прямо сегодня отправиться в поместье, чтобы присутствовать при родах.
Зоя посмотрела вслед этой статной и все еще красивой, несмотря на возраст, женщине. По рождению Таисия была киевской боярыней и умела держаться с достоинством. Рано овдовев в условиях славянского лихолетья, она вышла замуж за пожилого армянского купца из Кафы Андроника Таги, который приезжал в Киев по торговым делам. У Таисии в то время уже была шестилетняя дочь Марина, а через год у Андроника и Таисии родился сын Георгий. Когда Георгию исполнилось десять лет, Андроник умер, и Таисия постаралась, чтобы ее сын стал единственным наследником, купеческого дома Таги. После смерти Андроника она вышла замуж за известного кафинского врача Лазаря, и сплетники поговаривали, что Лазарь ей нужен был лишь как опора, чтобы оградить ее и Георгия от притязаний на наследство Андрониковых родичей. Как бы там ни было, но Таисия умела постоять за себя и своих детей и при этом соблюсти все внешние приличия.
После разговора с матерью Марины Зоя в некоторой задумчивости прошла вперед. В ее душе добрые чувства к подруге боролись с досадными уколами зависти: ведь Марина, несмотря ни на что, была по-прежнему счастлива и любима, готовилась в третий раз стать матерью, в то время как Зое не оставалось ничего другого, как выйти замуж за совершенно безразличного ей человека. Почему-то она вдруг вспомнила Константина и вздохнула, понимая, что даже от этой былой любви в ее сердце не осталось ничего, кроме болезненной досады. Зоя несколько раз мельком встречала Константина в Кафе и не могла не заметить, что он за эти годы как-то потускнел, утратил стройность, и на его лице проявились признаки пристрастия к пьянству. Наверное, его дела шли не очень хорошо и он не был доволен жизнью. Еще совсем недавно Зоя испытывала по этому поводу мстительную радость, теперь же почему-то иногда даже жалела своего бывшего любовника.
Вздохнув, она огляделась по сторонам, заметив красоту весеннего дня. Апрельское солнце разогрело землю, воздух был напоен ароматом цветущих деревьев и трав. Зеленые холмы Кафы уступами сбегали к синему простору моря, купола церквей сверкали на фоне безоблачной голубизны неба. Постепенно грустная задумчивость Зои уступила место умиротворенному и почти радостному настроению.
И вдруг, когда она проходила мимо армянского фонтана, ее кто-то тихо окликнул по имени. Зоя вздрогнула и оглянулась. На ступеньке под деревом сидела с кувшином в руке Евлалия — жена Константина. Зоя давно уже не испытывала к своей сопернице прежней ненависти, а сейчас, увидев сильно подурневшую и постаревшую Евлалию, даже пожалела ее. Евлалия и раньше не была особенной красавицей, но богатые наряды и здоровый цвет лица оживляли ее внешность, делали по-своему привлекательной. Уж во всяком случае в прежние годы Евлалия никогда не выглядела жалкой. Ее отец, грек по происхождению, занимал должность генерального синдика — одного из высших судейских чиновников, группа которых, согласно Уставу, состояла из двух генуэзских граждан и двух жителей Кафы. Правда, при консуле Джаноне дель Боско он эту должность потерял и денежные дела его пошатнулись. Но потом он каким-то образом сумел войти в доверие к консулу Джакомо Спиноле и вновь стал чиновником консульской канцелярии, хотя и не таким влиятельным, как прежде. Впрочем, вряд ли печальный внешний вид Евлалии объяснялся положением дел ее отца. Скорее всего, жизнь с Константином оказалась для бывшей богатой невесты совсем не сладкой.
— Что тебе нужно? — Зоя посмотрела на Евлалию сверху вниз.
— Садись, поговорим, — сказала та вполне миролюбивым тоном.
Зоя опустилась с ней рядом на ступеньку, затененную от солнца выступом стены.
— О чем нам говорить?
— Аты все еще сердишься на меня? — удивилась Евлалия. — До сих пор? А ведь это я должна на тебя сердиться, за то что ты своими проклятиями напророчила мне несчастье.
— Как будто бы у меня было счастье! — криво усмехнулась Зоя.
— Не думай, что тебе бы лучше жилось, если бы ты вышла за Константина. Он и тебя любил бы не больше, чем меня.
Зоя немного помолчала, искоса взглянув на соперницу, потом вздохнула:
— Наверное, он вообще не способен никого любить, кроме себя. Да еще и слабаком оказался. Когда дела у него пошли плохо, он сразу запил, опустился. Разве не так?
— Так да не так, — покачала головой Евлалия. — Я тоже вначале думала, что он никого не любит и ничему не рад, а потом догадалась, что есть в его сердце зазноба. Да только это не ты и не я.
— Кто же? — спросила Зоя, невольно подавшись вперед.
— Твоя подружка Марина, — горько усмехнулась Евлалия. — Наверное, если бы он с нею жил, то не ходил бы хмурый, а радовался бы всему на свете.
— Да с чего ты взяла, что ему нравится Марина? — удивилась Зоя. — Если так, то почему он в свое время к ней не посватался?
— Не знаю. Может, не сразу понял, что любит. Может, боялся, что ему откажут, а он ведь гордый. Но, скорей всего, это родня на него повлияла. Им ведь хотелось породниться с генеральным синдиком.
— Но, кажется, Константин тоже нравился Марине... — пробормотала Зоя, не глядя на собеседницу.
— А кому он не нравился, такой красавец? — вздохнула Евлалия. — А я ведь не сразу поняла, кто у него на уме, поначалу к тебе ревновала. Тем более что Марина в то время исчезла из Кафы, а после сошлась со своим латинянином. Разве я думала, что это из-за нее Константин ко мне холоден? Не любит меня, а при этом упрекает, что у нас нет детей... Потом уж я обо всем догадалась. Пару раз замечала, что он подстерегает Марину на улице, пытается заговорить. А иногда, если выпьет, называет меня ее именем. Еще хорошо, что она не часто приезжает в Кафу, да и муж у нее не такой, у которого можно жену отбить. А то бы трудно мне пришлось... — Евлалия вдруг порывисто повернулась к Зое и даже схватила ее за руку: — Вот скажи, чем эта твоя подружка лучше других женщин, лучше нас с тобой? Ведь ничего в ней особенного! Ну, смазлива, но разве она одна? Почему ее любят, почему ей такое счастье, а нам нет?
— Не знаю, — вздохнула Зоя. — Сама не могу понять. Ведь Марина, между нами говоря, не так уж и умна. И происхождение у нее сомнительное. Хоть ее мать и утверждает, что она княжеского рода, но, по слухам, отец Марины был простым воином.
— И воспитания она хорошего не получила! — с готовностью подхватила Евлалия. — И это неудивительно: какое могло быть воспитание в доме торговца Андроника Таги? У него и родные дети были непутевыми, а уж падчерица без роду и племени...
Обсуждая с бывшей соперницей подругу, Зоя в глубине души понимала, что Марина не заслуживает такого злословия, ибо образованностью и благородством манер значительно превосходит Евлалию, да и многих других жительниц Кафы. Но удержать от язвительно-завистливых высказываний жену Константина, да и себя самое Зоя уже не могла.
Собеседницы, говорившие по-гречески, вдруг услышали за спиной насмешливое замечание на итальянском языке:
— Две женщины часто сходятся во мнении, обсуждая третью.
Зоя и Евлалия разом оглянулись. Из-за дерева на них смотрел мужчина в черном плаще с капюшоном; верхнюю часть его лица прикрывала маска в виде птичьего клюва. Это было одеяние «чумных» врачей, работавших в Карантине[18] и следивших, чтобы в город не проникла зараза. Увидев эту зловещую фигуру, Евлалия вскрикнула и, расплескав воду из кувшина, убежала прочь.
Зоя же застыла на месте, узнав голос и смех Нероне. Генуэзец тотчас сбросил маску, откинул на плечи капюшон и, осклабившись, спросил:
— Что, испугалась? Я этот наряд одолжил у одного врача, чтобы надеть во время майского маскарада. Не ожидала встретить меня снова, да еще в таком виде?
— Ну, от такого, как ты, всего можно ожидать, — сказала Зоя, тяжело переводя дыхание. — Однако тебя ведь долго не было в городе, и я думала, что ты уже уехал из Таврики.
— Уеду, когда соберу дань. А я, знаешь ли, за это время достаточно освоил греческий язык, чтобы понять, о чем ты тут говорила с этой пугливой курицей. — Нероне кивнул вслед убежавшей Евлалии. — Похоже, вы обе не любите Марину. Но это хорошо. Тем легче тебе будет выполнить мое задание.
— Какое задание? — нервно вскинулась Зоя.
В этот момент к фонтану подошли две женщины с кувшинами в руках, и Нероне сделал знак Зое следовать за ним в уединенное место между церковью и крепостной стеной.
— Ты, наверное, давно не была у своей подруги? — спросил он, пристально глядя в лицо собеседнице. — Так вот, милашка, теперь настало время тебе ее навестить. Поезжай к Марине, погости у нее немного.
— Но Марине сейчас не до гостей, — пробормотала Зоя, стараясь не встречаться взглядом с колючими глазами Нероне. — Ее мать мне сегодня сказала, что Марина на сносях, должна родить со дня на день.
— Вот как? — обрадовался Нероне. — Но это хорошо! Начнутся роды, суета, беготня... А твой приезд будет кстати. Поможешь присмотреть за детьми.
— Но я не хочу ехать к Марине! — пробовала протестовать Зоя.
— Не хочешь? А хочешь, чтобы все узнали, как ты заплатила за убийство своего мужа?
В насмешливом голосе Нероне появились угрожающие нотки. Зоя поняла, что слишком рано успокоилась, питая надежду, что зловещий генуэзец больше не появится в ее жизни. От сознания своего бессилия перед ним у нее мороз пошел по коже и во рту пересохло.
— Хорошо, я поеду, — сказала она сдавленным голосом. — Хотя не думаю, что в поместье будут рады моему приезду.
— Но ведь не выгонят же тебя, верно? — ухмыльнулся Нероне. — Ты все-таки считаешься ее подругой.
— А что я там должна делать?
— Я же сказал: поможешь присмотреть за детьми. У них ведь там мальчишка и девчонка, верно? Поведешь их на прогулку, пока все домашние будут заняты хлопотами вокруг роженицы.
— Что ты задумал?
— А уж это тебя не касается, милашка. Ступай домой и готовься к отъезду в поместье. И не вздумай меня обмануть: я буду следить за тобой издали и, когда понадобится, сам тебя найду.
С этими словами Нероне исчез так же внезапно, как и появился. Зоя немного постояла на месте, потом удрученно побрела к своему кварталу.
Через два дня она отправилась из Кафы в Подере ди Романо. Выехав на рассвете, Зоя оказалась в поместье, когда было уже далеко за полдень.
С первых шагов в усадьбе гостья поняла, что здесь все охвачены беспокойством. Поймав за локоть татарку Файзу, суетливо бегущую через двор, Зоя спросила ее, в чем дело, и служанка испуганно ответила:
— Хозяйка рожает!
Некому было доложить о прибытии Зои, и та сама вошла в дом. Ей тут же встретилась Таисия, удивленно взглянувшая на нежданную гостью:
— Зоя? Ты решила навестить подругу?
— Да... то есть я ехала в Сурож и по пути захотела увидеться с Мариной. Но понимаю, что попала к вам в неподходящее время.
Таисия ничего не ответила, а из комнаты Марины в этот момент послышались стоны, потом оттуда выглянула Агафья и прошептала:
— Я думала, что будет легче... Ведь все-таки третьи роды...
Таисия побледнела, прижала руку к груди и хотела кинуться в комнату дочери, но тут из детской выбежала Примавера и, прижавшись к ногам Таисии, воскликнула:
— Бабушка, пусти меня к маме! Или погуляй со мной!
— К маме сейчас нельзя, — сказала Таисия и, присев перед внучкой, погладила ее растрепавшиеся волосы. — И мне с тобой некогда гулять, мой ангелочек, я должна помочь твоей мамочке.
— Но что же мне делать? — капризно спросила девочка. — С Романом я тоже не могу играть, он спит!
— Братик твой спит, потому что ему нездоровится, и не надо его тревожить, — с ласковой строгостью сказала Таисия. — Ты уже большая девочка и должна это понимать.
— Значит, сегодня со мной никто не будет гулять? — надула губки Примавера.
— Давай я с тобой пойду на прогулку! — внезапно вызвалась Зоя. — Ты ведь помнишь меня?
Девочка взглянула на гостью и живо откликнулась:
— Конечно, помню! Ты Зоя, ты к нам уже приезжала.
— Да. И мы с тобой гуляли по саду, помнишь? — улыбнулась Зоя.
— Помню!
— Вот и славно, Верочка, на сегодняшний вечер у тебя есть компания. — Таисия выпрямилась и, вздохнув, обратилась к Зое: — Не обессудь, что не могу тебе уделить внимание как гостье. Наверное, ты устала, проголодалась с дороги? Я распоряжусь, чтобы Текла принесла тебе еды.
— Ничего не надо! — замахала руками Зоя. — Я недавно сделала передышку в дороге и поела. Так что могу прямо сейчас занять Примаверу. Конечно, мне хотелось бы увидеть Марину, но я понимаю, что теперь неподходящая минута...
— Да, лучше не надо пока к ней заходить, Марина никого не хочет видеть, кроме нас с Агафьей.
Таисия поцеловала внучку, с рассеянной улыбкой кивнула Зое и скрылась в комнате роженицы, откуда опять послышался стон Марины.
Зоя наклонилась к Примавере и бодрым голосом спросила:
— Ну что, неугомонная птица, куда полетим?
— Пошли гулять! — требовательно сказала девочка и, схватив гостью за рукав, потянула к двери.
Едва они вышли в сад, как Примавера вприпрыжку побежала к фонтану, потом между деревьями, потом свернула к воротам, так что Зое с трудом удалось ее догнать.
— Слишком ты быстрая! — Зоя крепко взяла маленькую ручку Примаверы в свою руку. — Я ведь тебя не догоню, мне юбки мешают, под ногами путаются.
— А ты почему такие длинные носишь? — спросила девочка и указала на свое платьице, которое было ей чуть ниже колен. — Вот мне юбка не мешает!
— Ты еще маленькая, потому и юбки носишь короткие. А вырастешь — тоже будешь длинные надевать.
— Не буду! — упрямо тряхнула кудряшками Примавера. — Не хочу, чтобы юбки путались под ногами! Лучше надену штаны, как у мальчиков!
— Ишь ты какая шустрая! — засмеялась Зоя. — Это ты сейчас так говоришь. А посмотрим, что скажешь лет через девять-десять, когда станешь взрослой девушкой.
Но мысли Примаверы уже перенеслись на другой предмет, и она стала тянуть Зою к воротам:
— Пойдем на морскую гору, я хочу там увидеть маленьких зеленых дракончиков! Мне Георгий их показывал.
Вначале Зоя не поняла, о чем просит девочка, а потом разобралась, что «морская гора» — это прибрежный утес, а «дракончики» — ящерицы, которые в изобилии водятся среди заросших травою скал. Малышка летом гонялась за ними вдвоем с Георгием — ее пятнадцатилетним дядей, братом Марины.
Возле ворот в эту минуту не было сторожа, и никто не заметил, как Зоя и Примавера покинули пределы двора. Словно сама судьба вела женщину и девочку по тропинке к морю. Сердце у Зои колотилось, но не от быстрой ходьбы, а от тревожного предчувствия. Она помнила приказ Нероне гулять с детьми Марины, и ей даже было немного жутковато оттого, что начала выполнять этот приказ сразу же по прибытии в поместье.
Но пока ничего страшного не произошло. Девочка побегала по горному склону, хватая за хвосты прытких ящерок и заливаясь звонким смехом-колокольчиком, а Зоя подождала какое-то время, наблюдая за малышкой, потом поймала ее за ручку и строго объявила:
— Пора домой, уже вечереет.
Солнце склонилось за гору, приглушив краски дня, резче и темнее стали тени между скалами и деревьями. Подспудная тревога, снедавшая Зою, поневоле усилилась, и женщина, не слушая возражений девочки, решительно повела ее обратно, к поместью.
Но не успели они сделать и нескольких шагов, как из-за придорожного камня прямо перед ними выскочил на тропинку человек в темном плаще и, открыв свое бородатое лицо, тихонько засмеялся. Зоя предчувствовала, что это должно случиться, и все-таки при виде Нероне невольно вскрикнула. А Примавера ничуть не растерялась и, топнув ножкой на незнакомца, сердитым голосом спросила:
— Зачем тетю пугаешь?
— Какая смелая малышка! — хмыкнул Нероне, наклонившись к девочке. — Сразу видно, что любимица у родителей.
Наверное, что-то в лице незнакомца все же насторожило Примаверу, и она крепче схватилась за Зоину руку. А в следующую секунду Нероне оторвал девочку от Зои и притянул к себе. Примавера начала было кричать и брыкаться, но Нероне тут же зажал ей рот и, схватив ее под мышку, позвал своего сообщника. Тут же бывший моряк Бетто выскочил из-за камней и помог генуэзцу справиться с маленькой пленницей, накинув на нее мешок.
— А где второй щенок? — повернулся Нероне к оторопевшей Зое. — У них ведь еще мальчишка есть?
— Он... мальчик сейчас болен, его не выпускают из дому, — пролепетала Зоя.
— Ладно, — поморщился Нероне. — Хватит и этой одной.
— Куда ты ее несешь? — вскрикнула Зоя. — Что ты хочешь сделать с ребенком?
— Не убью, не бойся, — осклабился Нероне. — А остальное — не твое дело.
— Но что я скажу ее родителям?! — Зоя бросилась к нему, пытаясь остановить.
— Что-нибудь придумай. Да не задерживай меня, я тороплюсь! Ты сделала свое дело, теперь можешь быть свободна. И помни: выдашь меня — подпишешь себе приговор.
Нероне оттолкнул Зою и побежал к берегу, прикрывая Бетто, который тащил извивающийся маленький мешок.
Зоя в полном отчаянии застыла на месте, потом кинулась следом за похитителями, желая хотя бы проследить, куда они унесут девочку.
Подобравшись к прибрежной скале, она сверху увидела, что Нероне и его помощник вместе с похищенным ребенком погрузились в большую рыбацкую лодку и отчалили от берега. Зое даже удалось заметить, что поплыли они не к Черной скале, как она ожидала, а в другую сторону, на запад. Живя в Суроже, она слышала от бывалых людей, что в тех местах, к востоку от селения Козио, есть гнездо пиратов, куда боятся заглядывать рыбаки и поселяне. Но никто точно не знал, где находится пиратский притон и существует ли он на самом деле или это россказни охочих на выдумку моряков.
Вечерние сумерки сгущались, а Зоя, застыв у берега, не могла решиться на возвращение в поместье. Вначале у нее был порыв прибежать и немедленно во всем признаться Таисии, чтобы та могла послать слуг в погоню за похитителями. Но в спешке она внезапно оступилась на скользком камне и подвернула ногу. Застонав от боли, Зоя присела, потирая пострадавшую щиколотку, и эта непредвиденная остановка дала новое направление ее мыслям. Женщина рассудила, что выдавать генуэзца ей ни в коем случае нельзя: во-первых, это означает выдать и самое себя, а во-вторых, Нероне в случае опасности может еще и избавиться от девочки. Связанная с ним общим преступлением, Зоя была бессильна что-либо предпринять. В конце концов она мысленно успокоила собственную совесть: «Если генуэзец украл девочку с целью выкупа, то рано или поздно он объявится. А если решил продать ее туркам, то лучше родителям об этом и не знать».
Прихрамывая, молодая женщина пошла к поместью, на ходу обдумывая, как себя вести и что сказать. Она сочинила версию, которая казалась ей достаточно правдоподобной и безопасной на тот случай, если Нероне все-таки вернет девочку домой. Но для того, чтобы рассказ ее выглядел естественным, Зое пришлось запастись изрядной долей притворства.
Она явилась в док с испуганным и взволнованным видом и, задыхаясь, объявила вышедшей навстречу Таисии:
— Примавера... там, возле моря...
— Что случилось?! — побледнев, вскрикнула Таисия.
— Она... она вырвалась от меня, погналась за ящерицей, взбежала на утес, и я не могла ее догнать... Я так спешила, что подвернула ногу... вот. — Зоя приподняла юбку, показав распухшую лодыжку. — Потом я только услышала, как девочка закричала — и все, дальше она исчезла из виду...
— Так что же с ней случилось? Где она? — Таисия, подскочив к Зое, тряхнула ее за плечи. — Говори, что с Верой!
— Боюсь, что она упала со скалы в море, — пряча глаза, пробормотала Зоя. — Простите, что я не смогла ее догнать, не смогла удержать... она такая прыткая...
— Как же ты посмела увести ее за пределы поместья?! — крикнула Таисия, продолжая трясти Зою. — Мы никогда не выпускали детей без охраны!
— Но я ведь не знала, я не думала, что она убежит... — лепетала Зоя, вяло отстраняясь от Таисии.
— Примавера, крошка моя!.. — Таисия, отпустив Зою, в изнеможении упала на стул. — Но надо ведь ее искать! Надо спасать!..
— Сейчас... я сейчас распоряжусь, скажу слугам, — бормотала Зоя, отступая к выходу.
— Зачем ты пришла в наш дом, ты принесла несчастье! — крикнула ей вслед Таисия.
В этот момент дверь комнаты роженицы распахнулась и оттуда, держась за стену, вышла бледная, с искаженным лицом Марина.
— Что с Верой?.. — задыхаясь, спросила она. — Я слышала разговор... Где моя девочка, что с ней?..
Таисия, превозмогая боль в груди, кинулась к дочери, готовой рухнуть на пол без чувств. Через несколько секунд прибежали Агафья с Файзой и помогли увести Марину обратно в комнату, уложить на постель.
А тем временем Энрико, оповещенный Зоей о несчастном происшествии, собрал людей на поиски Примаверы, которая, по предположениям, могла упасть со скалы. Слуги во главе с Энрико, несмотря на вечерний сумрак, обследовали всю прибрежную полосу моря на лодке и вплавь, осмотрели также весь берег, все расщелины скал, — но, разумеется, не обнаружили никаких следов исчезнувшего ребенка. А по некоторым приметам ночью мог начаться шторм, что делало дальнейшие поиски совершенно безнадежными.
Зоя видела, что даже слуги косятся на нее с неприязнью, а уж показываться на глаза Марине, Таисии и особенно Донато ей и вовсе было страшно — ведь отныне семья Латино волей-неволей будет видеть в ней виновницу несчастья.
Она приковыляла в дом, где в это время Таисия, успокоив проснувшегося Романа, вновь метнулась в комнату дочери. Зоя, остановив измученную женщину на полпути, стала растерянно бормотать в свое оправдание, что ни в чем не виновата, что сама готова сквозь землю провалиться от горя и что девочка, может, еще и найдется. Таисия бросила на незваную гостью взгляд, полный гнева и боли, и Зоя торопливо, бочком отступила к выходу.
В этот момент из комнаты роженицы вышла Агафья и объявила:
— Девочка!
— А как Марина? — кинулась к повитухе Таисия.
— Жива, слава Богу, — ответила Агафья усталым голосом и вытерла пот со лба.
Дальше Зоя не стала задерживаться в доме и, перекрестившись, выскользнула во двор. Несмотря на наступившую темноту, она спешила покинуть поместье, в которое невольно принесла беду.
Между тем Таисия, почувствовав недоговорку в словах повитухи, тревожно обратилась к ней:
— Скажи мне правду, что-то не так?
— Девочка здорова, и у Марины, слава Богу, кровь удалось остановить. Но только... — Агафья замялась. — Боюсь, что после такого, Как она сегодня пережила... боюсь, что у нее, может, больше не будет детей.
Таисия подавила тяжелый вздох.
— Но ты, Агафья, не говори ей об этом. Хватит с нее и других потрясений.
Войдя в комнату Марины, Таисия поцеловала дочь и склонилась над крошечным пищащим сверточком, который молодая мать бережно придерживала возле себя рукой.
— Мы с Донато решили, что, если родится девочка, назовем ее Аврелией, — прошептала Марина. — Как жаль, что Донато сейчас в отъезде... А Примавера... Верочка нашлась?
Лицо Марины казалось белее подушки, на которой она лежала. Таисия, не решившись сразу открыть дочери правду, осторожно отодвинула с ее лба слипшиеся от испарины волосы и с вымученной улыбкой ответила:
— Энрико со слугами ищут ее. Знаешь ведь, какая она непоседа и озорница: наверное, убежала куда-нибудь, вздумала играть в прятки. Такое ведь и раньше с ней случалось. Ничего, найдут. А ты поспи, доченька, отдохни. Тебе теперь надо набраться сил для своей маленькой Аврелии.
Марина ничего не ответила и, закрыв глаза, погрузилась в спасительное забытье.
Глава седьмая
Плавание из Константинополя в Кафу, несмотря на яркость весенних дней, было для Ринальдо Сантони окрашено в куда более мрачные цвета, нежели его предыдущая дорога из Кафы в Константинополь, полная опасностей и бурь. Ведь тогда, хмурой ненастной осенью, он был полон надежд на будущее, а сейчас, солнечной весной, подавлен грузом разочарований.
А ведь все начиналось так радостно и волнующе...
Приехав в Константинополь, Ринальдо продал часть своей добычи, чтобы купить роскошный подарок Гайе, которую теперь надеялся назвать своей невестой. Но, когда он пришел к дому любимой девушки, ее родители ему объявили, что их дочь вышла замуж за богатого и знатного мессера Колино и скоро уезжает с ним в Геную. Потрясенный Ринальдо сперва не поверил их словам, думал, что они принуждают дочку к браку с генуэзцем. Потом, рискуя нарваться на скандал, он подстерег Гайю возле церкви и потребовал у нее ответа. И красавица, ничуть не смутившись, с приветливой улыбкой объяснила ему, что долго размышляла после их разлуки и пришла к выводу, что для любой женщины важна в жизни надежность, а стать женой почтенного мессера Колино — это, уж конечно, надежней, чем разделить судьбу корсара, пусть даже такого привлекательного, как Ринальдо. Но при том, добавила Гайя, она отнюдь не отказывается от своих слов о любви, и ее замужество не помешает им с Ринальдо тайно встречаться, а даже будет придавать этим встречам особую остроту. Однако Ринальдо заявил, что хотел видеть Гайю своей женой, а для плотских утех он теперь скорее предпочтет шлюх из портовой таверны, потому что они, по крайней мере, честнее иных знатных дам. Гайю оскорбила такая грубость, но Ринальдо, если бы мог, оскорбил бы ее еще сильнее, потому что слишком велика была его душевная боль.
И теперь, закончив зимние дела в Константинополе и пропив изрядное количество денег в тавернах, он возвращался в Кафу все на той же «Лобе», которая еще несколько месяцев тому назад везла его в страну радостных надежд...
И вот — все надежды рухнули, и он по-прежнему чувствует себя отверженным скитальцем морей. Родные и близкие люди погибли, любимая девушка предала. И рядом — никого, кроме моряков-корсаров, которых и друзьями-то не назовешь: ведь все они по натуре — одинокие волки, готовые драться за добычу не только с чужими, но и друг с другом. Пожалуй, лишь только в Карло он мог быть полностью уверен.
А Карло, некогда готовивший себя к духовному поприщу, обладал определенной проницательностью и догадывался о внутреннем состоянии друга, но не расспрашивал его ни о чем, так как знал по опыту, что Ринальдо никогда и никому не признается в своих душевных терзаниях.
Вечерело. Темные тучи на горизонте, резкие порывы ветра, барашки на волнах, беспокойные крики чаек — все указывало на то, что к ночи может начаться шторм. Но Ринальдо стоял, опершись о поручни, и смотрел вдаль с таким отсутствующим видом, словно не на нем лежала главная забота и ответственность за судьбу корабля. А ему действительно сейчас все было безразлично. Он думал о том, что больше не для кого жить, беречь себя, завоевывать и накапливать богатство, чтобы обеспечить близким и дорогим людям благополучие. Ведь и людей таких в его жизни не осталось...
К Ринальдо подошел Тьери — опытный моряк, отвечавший за оснащение корабля и постановку его на якорную стоянку.
— Капитан, пора нам в укрытие. Скоро ночь, и море неспокойно. Не пропусти бухту возле Рифуджио.
— Сам знаю, — недовольно откликнулся Ринальдо и отдал приказ поворачивать к берегу.
А незадолго до того, как «Лоба» бросила якорь в укромной корсарской бухте, сюда же причалила лодка, в которой Нероне и Бетто везли маленькую пленницу.
Весьма довольные тем, что успели приплыть в Рифуджио до начала бури, похитители поднялись по тропинке к дому, укрытому между поросших дубняком гор и остатков древней стены. Нести Примаверу, а также заплечный мешок с едой и теплыми накидками пришлось Бетто, который недовольно ворчал по этому поводу, на что Нероне бодро ему объяснял:
— Ничего, за девчонку мы получим такой выкуп от ее родителей, что нам на всю жизнь хватит. Я ведь все это обдумал, я рисковал, а ты взамен должен помогать мне своим трудом. Ты же привык носить тяжести и лазать по горам, а я — нет. Ты бродяга, рожденный в Таврике, а я — благородный генуэзский дворянин.
Такие доводы убедили Бетто; особенно заманчивым для него было обещание большого выкупа за девочку. Он не догадывался, что на самом деле «мессер Элизео» вовсе не собирается не только делиться с ним выкупом, но и оставлять Бетто в живых после того, как отпадет надобность в сообщнике.
В этот вечер дом не пустовал: здесь нашли пристанище двое морских бродяг, чья лодка разбилась прошлой ночью о скалы. Они плыли сюда из самой Кафы, но что именно заставило их проделать долгий путь на довольно утлом суденышке, не стали сообщать незнакомцам, прибывшим неведомо откуда, да еще с маленькой пленницей в руках.
Нероне тоже не понравились временные обитатели дома: один — смуглый коренастый бородач с кривым носом и серьгой в ухе, другой — щуплый и юркий проныра с бегающими глазами и рыжеватой копной волос. Генуэзец сразу понял, что с такими надо держать ухо востро, и шепнул Бетто, чтобы тот молчал и не сболтнул лишнего.
Продрогнув, Нероне и Бетто изрядно хлебнули вина из фляги, и тут только вспомнили о Примавере, которая полдороги билась и стонала, пытаясь освободиться от пут, а потом затихла, словно уснула или лишилась чувств. Нероне поспешно снял мешок с головы девочки и развязал ей руки. В первую секунду после освобождения малышка выглядела бессильным поникшим цветком, но, едва открыв глаза и увидев себя в незнакомом темном доме, да еще среди чужих и страшных людей, она тут же встрепенулась, вскочила на ноги и стала громко кричать:
— Хочу домой! Отвезите меня домой! Вы плохие!
— Ишь ты какая горластая! А ну-ка замолчи! — прикрикнул на нее Бетто.
А бородач с серьгой полюбопытствовал:
— Кто такая эта бойкая малышка? Откуда вы ее привезли?
— Тебя это не касается, — буркнул Нероне.
— Но уж явно она не твоя дочь, — усмехнулся бородач. — Признавайся, чужак: ты эту девчонку хочешь продать туркам или вернуть за выкуп родителям?
— Не твое дело, — отрезал Нероне. — Я же тебя не спрашиваю, откуда ты и зачем скрываешься в Рифуджио. В этом месте у каждого свои секреты.
— Слышишь, Оттавио, не очень-то приветливые эти чужаки, — обратился бородатый к рыжему.
Но его спутник в это время заметил на шейке Примаверы краешек блеснувшей золотой цепочки и тут же, вытащив из- под рубашки девочки золотой медальон, воскликнул:
— Гляди, Чино, да они украли малютку не из простых! У нее медальон, как у маленькой герцогини!
Примавера, почувствовав, что чужие и враждебные люди посягают на то родное, что связывает ее с домом и близкими людьми, схватилась обеими ручками за медальон и закричала:
— Пусти, не трогай, это мое!..
Нероне и Бетто, попивая вино из фляги, не спешили защитить малышку от грубоватых моряков, но крик Примаверы услышал Ринальдо, который в этот момент поднимался по тропинке к дому. Юноша даже вздрогнул: ему показалось, что он слышит голос своей обожаемой племянницы Вероники. Она так же плакала и звала на помощь тогда, на турецкой галере, и ее голос до сих пор звучал у него в ушах.
Ринальдо буквально ворвался в дом и увидел возмутившую его картину: девочка лет пяти кричала, топала ногами и судорожно прижимала к груди украшение, которое двое оборванцев пытались то ли сорвать с нее, то ли просто рассмотреть.
— Сию же минуту отпустите ребенка! — приказал Ринальдо и, оттолкнув грубиянов от девочки, с удивлением вгляделся в их лица. — Чино? Оттавио? Вы что, уже стали воровать детей, да еще издеваться над ними?
— Это не мы, это вот они привезли девчонку, — угодливо пояснил рыжий и кивнул в сторону Нероне и Бетто.
Ринальдо и похитители Примаверы обменялись взглядами, в которых сквозила неприкрытая ненависть.
— Значит, вы сбежали с «Лобы», чтоб заняться воровством детей? — мрачно заметил Ринальдо. — Грязные скоты!
— Эй, ты, потише, юнец! — с угрожающим видом сказал Нероне. — Это моя малышка, и тебе нет никакого дела до нее!
Он схватил Примаверу за плечо, желая спрятать ее позади себя, но девочка с отчаянной силой рванулась от него и, подбежав к Ринальдо, обхватила его ноги обеими ручонками и закричала:
— Дядя, дядя, спаси меня!
Снизу вверх на юношу смотрели огромные глаза цвета морской волны — почти такие же, как были у Вероники. Темные кудряшки облаком разметались вокруг испуганного детского личика. Ринальдо наклонился, поднял малышку на руки и вдруг, неожиданно даже для самого себя, объявил:
— Эта девочка — моя племянница, которую я когда-то потерял! И никто не смеет ее тронуть!
— Врешь! — Нероне кинулся к нему, пытаясь вырвать из его рук Примаверу. — Эта девчонка тебе никто!
Ринальдо, сообразив, что его кафинские знакомцы Чино и Оттавио скорее помогут ему, чем чужаку, быстро передал девочку бородатому и, заслонив к ней путь разъяренному «мессеру Элизео», спросил:
— Где ты нашел малышку, негодяй? Откуда ее вывез?
— Не твое дело, гаденыш! — прорычал Нероне, смелость которого подогревалась выпитым вином. — Девчонка принадлежит мне, и не смей ее трогать, паршивый молокосос! А если ты вздумал украсть мою добычу, то тебе придется иметь дело со мной!
И, видя, что противник не отступает, Нероне бросился на него с кулаками, но Ринальдо увернулся от удара и в свою очередь с такой силой оттолкнул генуэзца, что тот свалился на пол, разбив при падении губу об острый край скамьи. Не ожидавший подобного отпора Нероне пришел в бешенство. Он тут же вскочил на ноги, и в его руке блеснул нож. С быстротой молнии генуэзец кинулся на Ринальдо, но юноша успел перехватить запястье Нероне, пытаясь заставить его выронить оружие.
Чино и Оттавио, не принимая участия в драке, наблюдали за всем происходящим из угла, а Примавера, видимо, догадавшись, что ее спасителю грозит опасность, громко заплакала.
Оставался еще Бетто, который, хоть и был пьян, но соображал, что дело принимает опасный оборот, и, не зная, как себя вести, неловко топтался на месте.
— А ты чего ждешь, увалень, помоги! — рявкнул на него Нероне.
Бетто попытался сбоку подступить к Ринальдо, но юноша ударом ноги отбросил его в сторону. Нероне, воспользовавшись тем, что противник на мгновение отвлекся, сделал внезапный выпад ножом. Однако Ринальдо был начеку и столь резко вывернул руку генуэзца, что тот напоролся животом на собственный клинок. Удар получился опасным, но не смертельным.
Согнувшись пополам и отступив на два шага, Нероне прохрипел своему сообщнику:
— Прикончи его!
Бетто, не решившись близко подойти к Ринальдо, издали метнул в него нож, однако юноша успел отклониться в сторону, и лезвие, пролетев мимо, полоснуло шею Нероне, который теперь уже замертво рухнул на пол. Бетто, испугавшись всего содеянного, кинулся к двери, но Чино подставил ему подножку, и, когда сообщник Нероне упал, Оттавио поспешил вонзить нож ему в спину.
— Что ты сделал, болван?! — напустился на убийцу Ринальдо и, приподняв голову Бетто, с досадой выдохнул: — Мертв...
— Но негодяй мог ведь убежать, — пояснил Оттавио, который, видимо, искренне считал, что оказывает молодому шкиперу услугу.
— Они оба мертвы! — воскликнул Ринальдо. — И кто теперь расскажет, откуда они вывезли девочку?!
— Да пусть сама девчонка и расскажет. — Чино слегка подтолкнул Примаверу вперед. — Тем более если она твоя племянница.
Но девочка, потрясенная картиной убийства и видом крови, закрыла лицо руками и, сжавшись в комок, вздрагивала от слез.
— Она еще слишком мала и напугана, чтобы что-то пояснить... Бедный ребенок... — пробормотал Ринальдо и повернулся к своим кафинским знакомцам: — Я успокою малышку, а вы тем временем оттащите эти тела куда-нибудь подальше и похороните. Сейчас придут люди с корабля, они вам помогут.
Ринальдо взял Примаверу на руки и вынес из забрызганного кровью дома на свежий воздух. Найдя удобное место между соснами, он посадил девочку на пенек и присел перед ней, вытирая платком ее заплаканное личико. Впрочем, малышка так обессилела от слез, что уже не плакала, а только всхлипывала и испуганным зверьком смотрела исподлобья. Глядя на вздрагивающие детские плечики, Ринальдо снова вспомнил Веронику. Останься его племянница в живых, она могла бы выглядеть почти как эта девочка...
— Как тебя зовут, малышка? — ласково обратился он к Примавере, когда она немного успокоилась.
— Вера... — прошептала девочка с прерывистым вздохом.
Ринальдо даже вздрогнул, потрясенный таким совпадением.
— Что?.. Вера? Может быть — Вероника?