Коварная любовь Джабиры Шахразада
Затем пришла очередь даров провинций империи, великого Бизантия. Их представители раскладывали подарки перед возвышением. Поражающие своей красотой ковры, шелковые кисеты с луковицами тюльпанов редких цветов, клетки с экзотическими птицами, несколько карликовевнухов, хор кастрированных мальчиков, славящихся своими дивными голосами, гарнитур из самородного золота в шкатулке из слоновой кости с серебряными навершиями.
Гора подарков становилась все выше, а Василике все пристальнее наблюдала за Александрой, матерью принца Мануила. Та сидела все так же неподвижно, однако лицо ее, скрытое под полупрозрачной вуалью, было исполнено гнева, а во взглядах, которые она то и дело бросала на базилевса и Феодору, читались ненависть и зависть к великой чести, которая была оказана императором старшей из дочерей.
Василике осенило, оставалось лишь дождаться нужного мгновения. Когда же церемония поднесения даров подошла к завершению, а внимание присутствующих отвлекли красивые танцовщицы, она осторожно коснулась руки принцессы.
– Феодора, моя госпожа… позволишь ли ты мне заметить?
Девушка, не отрываясь от зрелища, кивнула.
– Обрати внимание на госпожу Александру. На поверхности воды все тихо и спокойно, но в темной глубине бурлят опасные течения. Не разумно ли будет умаслить растревоженное море?
– Моя компаньонка и сестричка, как всегда, наблюдательна и мудра, – с улыбкой прошептала Феодора. – Я последую твоему совету.
(Говоря по чести, принцесса уже и дня не мыслила без умных замечаний и тонких наблюдений своей «сестрички». И каждый день благодарила Аллаха всесильного, пославшего ей такую замечательную компаньонку. Да, кизляр-ага, заботливый хранитель гарема, ругал толстуху Заиру, которая отдала целых восемь звонких монет. Но если бы ему удалось подслушать мысли принцессы Феодоры, он бы со спокойной душой убедился, что не прогадал.)
Представление было окончено, и Алексей Первый Комнин уже хотел объявить о завершении торжественного вечера и уйти. Но тут Феодора пала ниц перед базилевсом.
– Что случилось, дочь наша?
– Мой господин! Мне, конечно, нечего и помышлять о том, чтобы сравниться с тобой в щедрости и благородстве, но позволь попытаться? – С этими словами она достала из атласного кисета сапфир размером с куриное яйцо, дар багдадского халифа. – Прими в дар от меня, отец, этот незначительный пустяк.
Широкий жест со стороны дочери пришелся Алексею очень по душе. Он взял сапфир.
– Для жемчужин отцовского гарема… – продолжила Феодора. Она достала из венецианской вазы две пригоршни крупного жемчуга и с поклоном передала главному смотрителю гарема (Хаджи-бей усмехнулся). Затем повернулась к Александре:
– А главному сокровищу сераля, его гордости и мудрости, я хочу преподнести опал из копей царя Соломона, хотя его огонь и красоту даже близко нельзя сравнить с твоим огнем и красотой. Он велик, но, конечно, меньше твоего сердца. Твоему сыну, любимому моему брату Мануилу, я хочу подарить хор мальчиков, дабы он утешал его в краткие минуты печали и развлекал в долгие часы веселья.
У Александры был такой вид, словно она только что проглотила ежа. К счастью, лицо ее было скрыто вуалью.
– От моего имени, от имени моего мудрого сына благодарю принцессу Феодору, украшение сегодняшнего праздника, за ее щедрые дары, – кисло проговорила она.
– Ты станешь отличной правительницей, дочь моя! – вполголоса заметил базилевс. – Клянусь собственной бородой!
С этими словами он поднял украшенную перстнями с драгоценными каменьями руку, объявил об окончании вечера и удалился, сопровождаемый женами и гедиклис (роскошь гаремов и их мудрое устройство в свое время так пришлись по сердцу отцу императора Алексея, что и он устроил свой сераль на манер султанского).
Свиток пятнадцатый
Василике не помнила, как оказалась в покоях, которые называла своими. Не помнила она и того, как рабыни уложили ее. Однако и утром еще свежи были в ее памяти те минуты приема, когда увидела она выражение лица императрицы Александры.
Сейчас, в розовом сиянии утра, девушка еще раз вспоминала события вчерашнего вечера. И все гадала – к добру ли оказалась ее подсказка. Не сделала ли Феодора хуже, одарив немилую жену базилевса, но почти всесильную императрицу?
Однако теперь думать об этом было бесполезно – что сделано, то сделано. И потому Василике занялась своими обычными утренними делами. Однако закончить их не успела – распахнулись двери, и суровый евнух внес на вытянутых руках дары, накрытые шелковым платком.
Следом за немым рабом вбежали новые воспитанницы госпожи Мамлакат, Файриза и Сарида.
– Принцесса Феодора шлет дар своей компаньонке, – провозгласил чернокожий раб.
Девушки недоуменно посмотрели на Василике, но та лишь пожала плечами. И болтушки умолкли. Хотя девушка прекрасно понимала, за что ее благодарит принцесса.
Новые воспитанницы принялись рассматривать платок. Василике уже знала об еще одной традиции, которую завел в Большом дворце базилевс, во многом подражающий султанам и шахам. Считалось, что чем больше расшит подаренный платок, тем больше благодарность. Там, на восходе, так благодарили наложниц владыки гаремов, однако здесь, в сердце империи, традиция преобразилась. И теперь шелковый платок был знаком благодарности, какую не передать простыми словами.
Дар принцессы, нежноголубой квадрат шелка, был расшит со всех четырех сторон двойной золотой нитью и украшен мелким жемчугом, кораллом и бирюзой. Василике благоговейно дотронулась до него.
– О Аллах всесильный и всевидящий, – воскликнула Сарида, нарушив тишину, – да развяжешь ты его когданибудь или нет?! Мы сейчас умрем от любопытства.
Василике послушно распустила изящный узел. Шелковый платок раскрылся, и девушки увидели тонкую кашемировую шаль нежносиреневого оттенка, ожерелье и сережки из бирюзы в золотой оправе, кольцо с изумрудом в виде сердечка и несколько тонких, украшенных цветами золотых браслетов. Принцесса Феодора делилась с компаньонкой украшениями, которые сделал для нее брат, принц Мануил.
То была тоже одна из мудрых традиций, заимствованных базилевсом, – все члены императорской фамилии с детства постигали ремесла. Феодора слыла искусной ткачихой, а Мануил, будущий император, был известен как умелый ювелир.
При виде щедрых подарков Василике на какоето время лишилась дара речи. Однако девушки отмалчиваться не стали и принялись наперебой выражать шумный восторг. Потом Файриза вдруг спросила:
– А остальное?
– Остальное? – не поняла Василике.
– Ну да, рабыня, которая пришла вместе с евнухом, оставила еще вот это. – И она указала Василике на большой ларец из слоновой кости, по-прежнему стоявший у двери.
Из открытого ларца на свет появились: традиционный кошель с золотом, два отреза ткани – переливчато синий шелк и прозрачнозолотистая органза, и темно зеленый кожаный мешочек, в котором оказались две золотые расчески, с полдюжины позолоченных гребней из черепахового панциря, четыре хрустальных флакона с притираниями и резное золоченое зеркальце.
Однако то были не все чудеса, которые выпали на долю Василике сегодня. Вновь распахнулись двери, и вновь на пороге появился чернокожий евнух. Однако теперь его лицо выражало не только торжественность предписанной ему миссии, но и вполне искреннее удивление.
– Василике и ее наставницу, мудрую Мамлакат, желает видеть в своих покоях великий базилевс.
Девушка окаменела. «О боги, – промелькнуло у нее в голове. – Должно быть, мои опасения оказались ненапрасными…»
– Не бойся, девочка, – теперь голос великана был уже нормальным, не дворцовым, человеческим. – Посыльный императора шепнул, что наш властелин в добром здравии и настроен более чем благодушно. Должно быть, он тоже желает выказать тебе благорасположение…
«Как быстро разносятся по дворцу слухи… и сплетни… и, Аллах всесильный, даже мысли…» – подумала Василике, торопливо опуская на голову тончайшую газовую шаль.
Долгие гулкие коридоры привели девушку к покоям императора. Василике стало страшно – она боялась и слов владыки, и даже самого его взгляда. А потому на мгновение остановилась, чтобы унять бешено бьющееся сердце и чуть прийти в себя.
– Смелее, малышка, – прошептала сзади Мамлакат. Девушке показалось, что ее наставница что-то знает. Не зря же так мягок ее голос.
Распахнувшиеся двери пригласили войти. Шаг, второй, третий.
Василике смотрела себе под ноги и потому не обратила внимания ни на роскошь покоев, ни на витражи, горящие сотнями цветов в нежном утреннем свете. Только узорные плиты мрамора под ногами и носки собственных башмачков.
– Василике, дочь наша, присядь.
Девушка вздрогнула. Сам великий император называет ее, рабу, своей дочерью…
– Отдохни и ты, добрая Мамлакат.
Василике робко подняла глаза и увидела улыбающегося базилевса. То была улыбка добрая, домашняя, улыбка обычного человека, а не милующая или казнящая гримаса властелина. Шорох шелков сзади подсказал девушке, что ее наставница воспользовалась милостивым приглашением императора Алексея. И девушка тоже опустилась на подушки. Скорее не потому, что получила дозволение, а потому, что ноги ее совсем не держали.
В дальней стене кабинета открылась еще одна дверь, и в покои императора вбежала Феодора. Увидев Василике, она тоже улыбнулась и отчего-то весело подмигнула.
– Достойная Мамлакат, – проговорил Алексей. – В первую голову мы желаем поблагодарить тебя. Ибо ты смогла создать цветок мудрости, деву, достойную всяческих одобрений, подлинную дочь великого Бизантия. Создать из испуганной девочки-рабыни, какой она появилась на пороге сего дома.
Мамлакат кивнула чуть снисходительно – Алексей всегда был склонен к преувеличениям. Однако сейчас возражать, спорить или указывать на заблуждение было совсем не время.
– Тебя же, юная Василике, мы желаем вознаградить иначе. Ибо твои достоинства со слов нашей дочери нам известны были и ранее. Вчера же одного слова твоего хватило, чтобы развеять черные тучи, которые едва не разразились бурей в нашей семье.
Василике открыла было рот, чтобы что-то произнести, но увидела предупреждающий жест Феодоры – та из-за спины отца делала подруге странные знаки. И девушка лишь склонила голову в молчаливой благодарности.
– Империя наша велика, – продолжал базилевс. – Ее враги многочисленны. И сколь бы со многими мы ни поддерживали добрососедские отношения, с куда большим их числом мы состоим в отношениях скорее враждебных. Однако у правителя, – тут Алексей усмехнулся, – всегда есть шанс превратить вражду в мир. Это мудрые браки царственных детей, кои заключаются для процветания и мирной жизни стран.
«О да, мудрейший, – с недоброй улыбкой подумала Василике, – не зря же Феодора чуть ли не со дня своего рождения сговорена за Белу, наследника великого княжества Булгария. И пусть этот Бела страшен, как все грехи мира, и, говорят, не гнушается даже портовых девок, однако сей брак решен и отменить его нет никакой возможности…»
– Видя твое усердие, дева, как компаньонки и подруги нашей дочери, мы решили, что неразумно будет далее держать тебя как рабу или наложницу…
Василике обмерла. Оказывается, не в побеге для нее заключался путь к свободе – не зря же Нафиса, добрая наложница Алима, по сто раз на дню повторяла ей, что ее судьба лежит через послушание и покорность.
– Да, юный цветок, ты поняла верно. Мы даруем тебе свободу. Отныне ты равна в положении со своей наставницей Мамлакат и со всеми нашими дочерьми…
Феодора за спиной отца расплылась в довольной улыбке.
– Более того, мы решили, что юная дева, равная в положении нашей дочери, должна также стать нашей названной дочерью. Ибо та, кто несколькими словами уняла одну грозу, способна будет самим своим усердием унять еще не одну сотню иных гроз. Мы называем тебя, Василике, нашей приемной дочерью.
Девушка подняла на императора глаза. Она была и изумлена, и поражена, и напугана.
– Не скроем, красавица, что не только соображения заботливого отца каждого из наших подданных движут нами. Но и мысли мудрого императора.
Шумный вздох за спиной Василике подсказал, сколь велико ценит Мамлакат «мудрость и заботу» базилевса, зная его не один десяток лет.
– Нам видится, что ты, став нашей приемной дочерью, сможешь продолжить свое служение и как невеста одного из будущих правителей, принца или бея. Быть может, именно с твоей помощью мы добьемся спокойствия на наших полуденных или полуночных, восходных или закатных границах.
Вот теперь император сказал все, что хотел. За витиеватыми фразами вполне разборчиво читался холодный расчет, который двигал Алексеем Комниным. Однако Василике, понимая это, все равно была счастлива – наконец цель ее жизни достигнута. Она свободна! Свободна, сколь это вообще возможно здесь, в огромном Бизантии, от рождения видящем любую женщину несвободной.
– Не благодари нас, дочь наша. Мы полагаем, что слов сейчас ты найти не сможешь… И не ждем никаких слов.
Василике несколько раз кивнула – слезы застилали ей глаза и предательски лились по щекам.
Свиток шестнадцатый
Аудиенция закончилась. Госпожа Мамлакат грациозно встала и помогла подняться Василике. Феодора, быть может, тоже не прочь была бы присоединиться к подруге, однако соображения этикета оказались выше. И потому названную дочь императора сопровождала только ее заботливая наставница.
Слезы высохли, и Василике смогла оглядеться.
– Где мы, госпожа моя? Куда ты меня привела?
– Я привела принцессу в ее новые покои, девочка.
С этими словами госпожа Мамлакат распахнула еще одну дверь – Василике и не знала, что позади покоев Феодоры расположены другие комнаты.
Стены в приемной были из яркосиней муравы, украшенные желтым геометрическим узором. Напротив входа был устроен маленький фонтанчик из полированного красного камня мрамора. По обе стороны от него находились двери.
– Там будут жить твои евнухисторожа, – проговорила госпожа Мамлакат, кивнув на левую дверь. Затем она перевела взгляд на правую и добавила:
– А здесь устроилась твоя личная прислуга.
Пол был выложен плитами того же красного мрамора, что и фонтан. На дальней стене, позади него, также были двери. Одна маленькая, а другая высокая двустворчатая с резным позолоченным узором. Она вела в красивую гостиную.
Войдя туда, Василике с восторгом осмотрелась по сторонам. Желтые стены поддерживались тяжелыми прямоугольными брусами, разукрашенными цветочными узорами, в которых преобладали красные, синие, зеленые и золотые оттенки. Подобные же узоры украшали и потолок. Пол был выложен плитами из кремового мрамора.
В центре комнаты располагался круглый очаг, облицованный красными и желтыми изразцами. Над ним висела начищенная до блеска медная вытяжка конической формы. Веселый и живой огонь согревал гостиную и отбрасывал на окно от пола до потолка – на дальней стене пляшущие тени. Стеклянная дверь в ней выходила на крыльцо с колоннадой. За крыльцом начинался личный сад Василике.
Утро еще только зарождалось, и в саду было свежо и прохладно. Василике вышла и огляделась по сторонам. Сад был разбит очень красиво и продуманно. Узкие тропинки бежали мимо ярких клумб. Многочисленные деревья и кустарники, покрытые распускающимися почками, радовались приходу весны. Росли здесь и пихты, напоминавшие Василике родные сосны. Дойдя до конца одной из тропинок, она увидела искусственный водоем с маленьким водопадом, устроенным так ловко, словно его поместила сюда сама природа.
– Как это прекрасно, – вздохнула девушка.
– Базилевс умеет быть благодарным, – кивнула Мамлакат. – Феодора давно уже уговаривала его даровать тебе свободу. Но если бы не вчерашнее празднество…
«И не тот скандал, который, похоже, собиралась устроить любимая жена императора…» Нет, Василике ничего не знала о происках Александры. Но, видя новые свои покои, услышав речи самого базилевса, поняла, что гроза должна была разразиться нешуточная. Тем более страшная для Алексея, что иноземцы заполнили Большой зал почти до отказа.
– Прекрасно, тогда позволь я покажу тебе подарок принца Мануила, не менее сестры благодарного твоей мудрости. – Мамлакат увлекла девушку от бассейна и указала на изящную беседку из бледнорозового мрамора в дальнем конце сада. – Наследный принц назвал ее «утренней беседкой», потому что рассвет заглядывает в нее раньше, чем куда бы то ни было, и раскрашивает купол всеми цветами радуги. Тебе нравится?
Василике могла только утвердительно кивнуть, ибо утратила от восторга дар речи.
Госпожа Мамлакат улыбнулась:
– Ну ладно, у тебя еще будет время, чтобы погулять по саду. А теперь нужно отдохнуть.
Они вернулись в гостиную, и Василике вновь поразилась красоте помещения. Толстые красочные ковры на полу, блестящие медные лампы, полированное дерево мебели, разноцветный шелк и бархат подушек и портьер.
Госпожа Мамлакат подошла к стене:
– Здесь устроен потайной вход в твою опочивальню. – Она мягко нажала на выступ в резном узоре бруса, и стена отодвинулась в сторону. Наставница ступила в открывшееся отверстие и поманила за собой Василике. – Никому не говори о нем и пользуйся им лишь в крайнем случае, – посоветовала она.
Спальня уступала размерами гостиной, но оформление ее было очень схожим. У одной из стен на невысоком позолоченном возвышении разместилось просторное ложе с шелковым зеленым балдахином. А в центре комнаты красовался выложенный плиткой очаг.
– О Аллах великий! Как здесь красиво…
– Ну-ну, малышка, только не плачь. На сегодня, полагаю, слез уже более чем достаточно. Теперь ты принцесса и тебе не годится, словно рабыне, обходиться без слуг и все делать самой. Однако ты по-прежнему компаньонка принцессы Феодоры. А потому, думаю, в покои свои будешь возвращаться только с сумерками.
Василике благодарно кивнула – она тоже думала, что это будет так. Однако здесь госпожа Мамлакат ошиблась – путь сюда узнал и принц Мирджафар.
Ибо тот прием, который давал в честь младшего сына бея Тахира император Алексей, закончился именно здесь, в глубокой тишине опочивальни новой принцессы, на шелках ее ложа.
Шли дни, незаметно слагаясь в месяцы. Василике привыкла к своему новому положению. Она старалась подражать своей названной сестре Феодоре и быть достойной того поистине заоблачного положения, куда ее занесло милостью базилевса.
Близилась осень, однако дни по-прежнему были длинны и знойны. Девушки спасались от жары у фонтанов или в мраморной беседке. Василике показалось, что так будет продолжаться еще бесконечно долго – неторопливые беседы с Феодорой, усердная зубрежка слов нового для обеих языка – языка бесконечно далекой страны Чин, суровые глаза наставников. Однако безмятежное спокойствие закончилось неожиданно – как-то вечером, за час до заката.
Феодора отложила книгу и спросила у Василике:
– Сестричка, помнишь ли ты день летнего солнцестояния?
– Помню, конечно, – Василике чуть пожала плечами.
– Помнишь ли ты принца Мирджафара?
– Помню.
Девушка насторожилась – как же ей было забыть о нежных губах принца и его горячей страсти? Но Василике казалось, что об этой ее тайне не ведает ни одна живая душа.
– Отлично, значит, помнишь ты и о том, что принц – младший сын бея Титтери.
– Сестричка, я знаю это. Но почему ты спросила?
– Дело в том, что уже три дня как у нас гостит посольство этого самого бея. Первое за последние полсотни лет. Мне думается, что идут переговоры. Отец уже не раз упоминал, что не дело нам пребывать в ссоре с этой древней страной – пусть она отделена от Бизантия даже сотней Серединных морей.
Василике коротко кивнула – не так давно старенький учитель истории рассказывал о том, как некогда часть войска высадилась на негостеприимном берегу, заселенном лишь чернокожими дикарями. Как за войском пришел на высокие скалистые берега и посланник базилевса, как страна обрела свое нынешнее имя и своих нынешних правителей. И как полстолетия назад бей, дед нынешних правителей, вызвал на поединок весь мир, дабы доказать, что нет страны в мире сильнее и независимее.
– Помнится, – Василике отложила перо, – что принц Мирджафар для того и приезжал, чтобы восстановить мир с Бизантием.
– Он лишь предварял посольский визит.
– Но почему тебя, принцесса, так тревожит это посольство?
– Мне думается, сестра, что восстанавливать добрососедские отношения мой отец будет не на переговорах. Я почти уверена, что он готов заключить некий брачный договор, чтобы страны скрепить родством.
– Брачный договор, сестричка? – Василике удивилась. – Но ты же сговорена за принца Белу, а твои сестры еще слишком малы, чтобы выходить замуж.
– Ну отчего же? Одна из моих сестер вполне взрослая…
Феодора выразительно посмотрела на собеседницу. И тут Василике вздрогнула – она вспомнила тот день, когда базилевс назвал ее своей приемной дочерью. Вспомнила и причину… «Аллах великий, неужели сбудутся мои самые заветные мечты? Неужели мне суждено стать невестой принца Мирджафара?»
Девушка подняла глаза на подругу.
– Правильно ли я поняла тебя, Феодора?
– Думаю, ты преотлично понимаешь, о чем я. Но пока все это – лишь мои догадки. А вот что будет на самом деле, увы, мне ведомо не больше, чем тебе.
Похоже, Феодора все-таки слегка лукавила – уже назавтра император приказал дочери и ее названной сестре явиться в малый церемониальный зал.
Василике не спала всю ночь – разговор с Феодорой навеял на нее воспоминания, которые она старалась спрятать как можно дальше. Она вновь и вновь переживала сладостные минуты в объятиях Мирджафара, вновь и вновь вспоминала его низкий голос, его ласковые руки. Вновь и вновь повторяла «судьба», находя все более отрадный смысл в этом простом слове.
Однако действительность, как водится, превзошла самые смелые ожидания, указав Василике истинное место каждому из ее воспоминаний.
– Дети мои, – проговорил базилевс, задумчиво глядя перед собой. – Сегодняшний вечер для меня более чем печален, ибо сейчас я расстаюсь с одной из своих дочерей, решаю ее судьбу.
Феодора и Василике переглянулись.
– После долгих раздумий я решил восстановить тесные узы, что объединяли некогда наш род и род правителей прекрасного Титтери – ибо беи родом не просто из Бизантия, они родом из града великого Константина. Что же может быть крепче, чем узы дружбы? Только узы крови! А значит, дочь императорского дома должна стать невестой одного из сыновей бея. Увы, судьба несправедлива – ибо, если базилевса боги наградили и сыновьями и дочерьми, то род бея продолжают лишь сыновья.
– Батюшка… – прошептала Феодора.
– Нет, девочка моя, я веду речь не о тебе, ибо твой брак давно решен и изменить это решение не под силу никому. Сейчас я веду речь о твоей сестре, моей названной дочери Василике. Воистину не зря это имя означает «царственная». Дочь моя, – император оторвался от созерцания потолка и взглянул прямо в лицо девушки, – тебе предстоит великое деяние и имя тое будет прославлено в веках. Я решил, что ты станешь невесткой бея Титтери…
Василике замерла, не веря своему счастью.
– …и женой его старшего сына, наследного принца Мустафы!
Мир рассыпался тысячами осколков боли – принца Мустафы, не Мирджафара… Однако базилевс не заметил, как побледнела его названная дочь, – он огласил принятое решение и вновь поднял глаза к потолку, созерцая игру света в потолочных витражах.
А вот Феодора эту смертельную бледность заметила – и почти правильно поняла все, что происходит в душе ее «сестрички».
Девушки молча поклонились императору и так же молча пересекли половину дворца. Раскрылись двери в селамлик, а потом и в коридор, что вел к покоям принцесс. И лишь тогда Феодора участливо спросила:
– Василике, что с тобой? Ты выглядишь так, будто сейчас упадешь.
– Нет, сестричка, я не упаду. Но слова нашего повелителя развеяли все мои надежды…
Принцесса погладила девушку по плечу.
– Малышка, мы же обе прекрасно знаем, что рождены лишь для этого, что наш удел – брак по расчету нашего владыки в какой-то далекой стране. Неужто ты надеялась, что тебя минет чаша сия?
Василике отрицательно качнула головой.
– Нет, сестричка, на это я не надеялась. Однако думала, что все случится не так скоро…
Увы, девушка была вынуждена лукавить – она с самого начала понимала, что ее возвышение лишь отчасти дань ее заслугам. Что названная дочь императору куда выгоднее, чем даже сотня рабынь-компаньонок единственной принцессы. Что такая дочь может стать отличной партией для кого-то из соседствующих монархов или их сыновей.
– Малышка, – протянула Феодора сочувственно, – так ты думала, что мне первой предстоит покинуть дом?
Василике кивнула. Это была совсем безобидная ложь, ложь, которая не обидит ее «сестренку», но вполне оправдает и дурное самочувствие, и слезы.
«Ох, мой Мирджафар, – думала девушка, – ты оказался прав. Судьба, на которую ты так полагался, сыграла с нами самую злую шутку, на которую только способна: мы будем видеться часто-пречасто, но не станем ближе, чем сейчас, ибо я буду женой твоего брата… Принца Мустафы, не Мирджафара…»
– Не плачь, милая, – ласково проговорила меж тем Феодора. – До расставания у нас есть еще время. И грех его портить слезами!
– Ты права, сестра, – Василике нашла в себе силы улыбнуться. – Ты права, а я непозволительно расклеилась. Что недостойно высокого имени принцессы из рода Комниных.
– Во-от! Вот так ты мне нравишься гораздо больше. Помни, мы рождены не в любви и не для любви. Наша судьба – служение куда более высокое и следует быть достойной именно этого, подлинно царского предназначения.
Удивительно, но эти напыщенные слова осушили слезы Василике. «Кто знает, что будет завтра?.. Быть может, судьба, раз соединившая нас, затем уведшая в разные стороны, еще разрешит нам быть вместе?..»
– И пусть наш повелитель уже отмерил последние дни нашей дружбы! Тем более следует провести их так, чтобы вспоминать не реки слез, а фонтаны смеха!
Феодора расхохоталась.
– Порой, Василике, ты походишь не на юную деву, а на престарелого учителя риторики!
Девушки улыбнулись друг другу. Да, они оставались заложниками чужих решений. Но дружба помогала им удары судьбы принимать более чем достойно.
Свиток семнадцатый
Утро выдалось солнечным, небо – чистым и ясным. По городу гулял свежий легкий ветерок, принося с собой ароматы цветов и зрелых фруктов ранней осени. Улицы были запружены людьми, настроение у всех было праздничное, ибо в великом граде Константина уже более полугода не смолкали разговоры о невиданной щедрости императора, даровавшего свободу юной рабыне и назвавшего ее своей приемной дочерью. Сегодня же эта некогда рабыня, а ныне принцесса Василике отправлялась к своему жениху, бею Мустафе. Сопровождать ее вызвался сам принц Мануил со всем своим гаремом. Конечно, и Феодора не могла не проводить подругу. Тем более что надежды когда-либо свидеться было так мало.
Шумный вздох прокатился по толпе, собравшейся вокруг главных ворот Большого дворца, когда те начали медленно раскрываться. Люди отчаянно вытягивали шеи, стараясь хоть чтонибудь разглядеть поверх голов стоящих впереди. Из ворот на гнедых лошадях выехало четверо янычар в парадном платье. Размахивая над головами людей плетьми с металлическими наконечниками, они заставили толпу расступиться.
Затем на площадь перед дворцом ступил конь императорского глашатая. Сам же почтенный Аль-Акбар восседал столь гордо, словно это он отправлялся сегодня к жениху в неведомые дали. Он проехал чуть вперед и вскинул над головой руку.
На толпу опустилась тишина.
– Внимайте! – зычно выкрикнул глашатай. – Внимайте, о люди Константинополя, и восторгайтесь невиданной добротой нашего повелителя, великого базилевса Алексея, да продлятся его славные годы сотню раз по сотне лет! Сегодня его дочь Василике покидает родительский дом! С этого дня она – невеста, ее ждет долгое странствие к жениху! Посмотрите на нее, о жители града Константина, и подивитесь огромной силе отцовской любви! И пусть необыкновенная честь, оказанная великим императором своей дочери, послужит для всех вас славным примером!
Внимай, Константинополь! Сейчас ты узришь караван, что отправляется в долгое странствие. Принцесса Василике, да сохранят ее все боги под всеми небесами, в сопровождении сестры Феодоры и брата Мануила почтит мостовые прекрасной столицы Бизантия!
Гул одобрения прокатился по толпе.
– Узрите, о люди Константинополя, дары нашего повелителя своей дочери! Смотрите и ничего не пропустите, а когда будет близок ваш последний час, расскажите своим внукам и правнукам о величии могущественнейшего из базилевсов, что управляет судьбами каждого столь же ревностно, как управляет самой прекрасной нашей империей!
Глашатай проехал на некоторое расстояние вперед, остановился и вновь повторил все то, что произнес у ворот, через которые уже выдвигался свадебный поезд Василике. По сторонам от него ехали рабы принца Мануила, обеспечивая безопасный проезд.
Вскоре в широком проеме ворот появился всадник на сером в яблоках жеребце. Толпа жадно подалась вперед в стремлении рассмотреть его получше. Янычары с большим трудом сдерживали ее.
– Это принц! – крикнул ктото, и вся толпа тут же подхватила:
– Мануил! Принц Мануил!
Принц въехал в самую гущу народа. Он уверенно восседал на своем скакуне, и на губах его играла легкая улыбка. На нем был белозолотистый наряд, на руках сверкали перстни с драгоценными каменьями, а тюрбан украшал огромный кровавокрасный рубин. Не обращая внимания на плети и окрики янычар, люди стремились прорваться к принцу. Женщины любовались его молодостью, а мужчины дрались за право коснуться его кожаных с золотом сапог.
Капитан стражи пробрался к принцу на своей лошади и взволнованно проговорил:
– Ты можешь пострадать, мой господин. Позволь моим людям рассеять чернь.
– У меня есть коечто получше твоих плетей.
Мануил запустил руку в мешок, прицепленный к седлу, достал оттуда пригоршню монет и швырнул их в возбужденную, ревущую толпу. Люди мгновенно расступились, бросившись собирать деньги. Принц пустил своего коня шагом, то и дело разбрасывая монеты. Толпа радостно ревела, и каждый раз в том месте, куда падали монеты, образовывалась настоящая свалка.
За принцем Мануилом следовали лошади, нагруженные обильными дарами, за ними в серебристозолотом паланкине, который несли четверо черных рабов, следовала госпожа Мамлакат. Она не могла не проводить свою воспитанницу. За паланкином шли шесть белых верблюдов, на горбатых спинах которых были укреплены небольшие сиденьяхоуды, обтянутые фиолетовым шелком. Такие хоуды предназначались для путешествия женщин. По толпе прокатывался возбужденный шепот. Лица невольниц из гарема принца Мануила были скрыты непроницаемыми вуалями, и людям оставалось напрягать свое воображение в стремлении мысленно проникнуть за них. Четверо красавиц взирали на людской водоворот спокойно и холодно. Рядом с ними покачивались в хоудах и Василике с Феодорой, неоличимые от одалисок Мануила.
– Скажи мне, Феодора, зачем все эти церемонии? Ведь я же могла уже сегодня вечером сесть на корабль и отправиться к бею Мустафе по морю…
– По морю? И сгинуть в жестоких осенних штормах? – Феодора неодобрительно покачала головой. – Базилевс, конечно, торопится с этой свадьбой. Однако не настолько, чтобы наверняка утопить свою названную дочь в водах бесконечно жадного Серединного моря. Караванное странствие займет куда больше времени, но даже свирепый ураган не сможет погубить всех до единого. А тебя обязательно спасут, ибо теперь ты не рабыня или принцесса, теперь ты – невеста бея и защитница государственных интересов…
– Аллах великий, какие громкие слова! – воскликнула Василике.
– Привыкай, сестричка, – притворно вздохнула Феодора. – Ты больше не принадлежишь себе… Теперь ты принадлежишь истории.
«Себе я не принадлежу уже очень много лет…» – подумала Василике. Но произнести это вслух не решилась.
Процессия медленно продвигалась вдоль узких улочек. Когда древний центр города остался позади, улицы стали шире. День был жаркий, и Василике, закутанная в нарядные одежды и вуали, уже начала проявлять первые признаки нетерпения, желая, чтобы весь этот пышный маскарад поскорее закончился. Спустя два часа караван выехал из города через восходные ворота.
Здесь почетный караул должен был покинуть караван Василике – не дело привлекать внимание разбойников, которых, увы, было более чем достаточно на просторах великой империи. Теперь девушке и ее слугам следовало превратиться в простых путников, держащих путь на полудень.
Принц Мануил вскинул вверх саблю, отдавая девушке честь, и повернул своего коня. За всадником потянулись обратно и верблюды с наложницами гарема. Со слезами обняла девушку Феодора.
– Прощай, моя сестра. Да сохранит тебя своей милостью Аллах всесильный и всевидящий. Быть может, нам суждена еще встреча…
– Прощай, моя названная сестра. Мир столь мал… Мы встретимся! Обязательно встретимся!
Свиток восемнадцатый
Василике с отвращением разглядывала подобие полосатой палатки, которое называлось бассураб. Она знала, что бассураб предназначен для передвижения женщин, но ни разу в нем не путешествовала. Палатка должна была защитить ее от прямых солнечных лучей, но от жары защитить не могла и вдобавок оказалась очень неудобной. Василике пыталась сопротивляться, однако вскоре она уже сидела на плетеном сиденье внутри палатки, вцепившись в него что было силы, потому что верблюд уже поднимался на ноги. При движении верблюда бассураб раскачивался из стороны в сторону, и это напоминало качку на корабле. Единственным утешением было то, что она могла видеть окружающее через прорезь в палатке.
Так было в тот миг, когда караван невесты, пышно называемый свадебным поездом, покинул пределы града Константина. И вот уже почти две недели караван двигался на полудень через скалистые горы, плодородные долины, пересекая ручьи и леса, состоявшие из можжевельника и сосен. Ночью ставили шатры и разжигали костры для защиты от хищников. Из разговоров стражников Василике узнала, что в лесах в изобилии водятся львы и леопарды.
В первую же ночь в шатер Василике вошла старуха и принесла ужин, состоявший из инжира, маслин, сыра и козьего молока. Василике обрадовалась, узнав, что в караване есть еще одна женщина, кроме нее, но в настоящий восторг привело ее то, что старуха заговорила на языке ее далекой полуночной родины. Присмотревшись повнимательнее, Василике увидела, что, хотя лицо у женщины смуглое и морщинистое, глаза у нее голубые, а черты лица мелкие, чем-то напоминавшие лицо ее доброй бабушки.
– Меня зовут Раут, – сказала старуха, поставив перед Василике поднос. – Базилевс своей милостью даровал тебе меня. Я буду прислуживать тебе в странствии.
Дни шли за днями, такие неразличимые, что Василике изнывала от тоски. Иногда караван двигался совсем медленно, особенно когда пересекал холмистую местность, которую янычары-стражники называли «тэл». Там Василике часто видела кочевников, сопровождавших свои стада, а на привалах строили гурби – разборные жилища из веток и глины.
Караван мерил фарсах за фарсахом, но девушке казалось, что они стоят на месте, – те же невысокие горы, те же плодородные речные долины. В конце второй недели они вышли на песчаную равнину, покрытую пшеничными полями и оливковыми рощами, которую окружали пологие лесистые холмы. Оживление среди янычар подсказало Василике, что цель путешествия близка, и у нее упало сердце. Раут подтвердила ее опасения – вскоре караван должен был повернуть на закат.
Убийственная мысль о том, что, став свободной, она опять окажется рабой, заставила Василике вновь мечтать о свободе, вновь мечтать о побеге.
– Неужели тебе не хочется снова стать свободной?
– Свободной? – с недоумением повторила Раут. – Я… это было так давно.
Наступило длительное молчание. Василике надеялась, что мысль о свободе пустит корни в сердце старой женщины. Но следующая же фраза служанки принесла ей глубокое разочарование.
– Женщина не может быть свободной.
– Но вспомни свою семью. Неужели у тебя нет никого, кто был бы счастлив, если бы ты вернулась?
– Нет, – покачала головой Раут. – Я была горничной у одной дамы, и она взяла меня с собой в путешествие на Сицилию. Тогда мы и попали в плен к пиратам. А вся моя семья умерла от мора много лет назад. Только я одна и осталась в живых. Нет, госпожа, мне некуда и не к кому возвращаться.
– Тогда я возьму тебя с собой к моим родным, – настаивала Василике.
Но Раут снова покачала головой.
– Неужели ты думаешь, что мы долго протянем вдвоем в этих горах? А кроме того, предводитель каравана ни за что не допустит, чтобы ты сбежала. Для него это будет равносильно самоубийству. И для меня тоже.
– Пожалуйста, Раут, помоги мне, – продолжала умолять Василике. – Вместе мы что-нибудь обязательно придумаем.
– Простите, госпожа, я слишком стара для того, чтобы менять жизнь.
– Но если ты не хочешь бежать со мной, тогда помоги скрыться мне одной.
– А ты знаешь, что с нами будет, если мы вернемся в град Константина без тебя? – сурово спросила Раут.
Василике отрицательно покачала головой. Ей отчего-то казалось, что эта жестокая страна уже ничем не может ее удивить.
Читать бесплатно другие книги:
