Тюрьма и воля Ходорковский Михаил
Нет, силовики играют иначе. Теперь я это знаю. Собственно, поэтому они обычно и гробят те страны, регионы, предприятия, где занимаются не своим делом, а пытаются заниматься развитием.
Исключения редки и лишь подтверждают правило. Силовики, удачливые в управлении, в бизнесе, — просто люди, которые ранее были не на своем месте.
Я никогда не понимал мышления «правоохранителей». Мои мысли были просты — стране нужны «компании-чемпионы», чтобы занять подобающее место в мировой экономике. ЮКОС вполне мог стать такой. Для этого нужен ряд шагов. Я их последовательно проделывал: слияние, IPO, международное слияние, международные проекты, диверсификация в газовую и альтернативную энергетику и т. д.
Я полагал, что поскольку такая линия, очевидно, полезна стране, то споры могут быть только по деталям. В конце концов, оппоненты могут лишь избрать другого «чемпиона», если наш разрыв не будет очевидным.
Мысль, что интересы страны для них лишь разменная карта, мне в голову не приходила. Я к этому не был готов в результате всего своего предыдущего опыта. Я знал: люди зарабатывают «на росте», люди, действуя в интересах страны, «не забывают себя».
Но действовать ради своих интересов, вопреки интересам страны? Это измена! В ее прямом и неприкрытом смысле. Люди могут что-то недопонимать, неправильно оценивать. Но понимая… Нет, я на это не закладывался. Увы.
Что же касается того, что вы называете «экспансией группы» в гуманитарную сферу, в политику, то это на самом деле не элементы «зловещего плана», а обычный для среднего возраста поиск себя в иных сферах.
Нам всем было ясно: в большом бизнесе наше время заканчивается. Уже не интересно, нужны профессионалы, более молодые и образованные. Еще пять-семь лет — и все. Поэтому каждый начал выстраивать собственное будущее на послебизнес-период. В политике, в образовании или, как я, в общественной деятельности.
Естественно, была и идеология, включая расширение фактических полномочий парламента, поскольку я видел, как это работает в США, и считал (и считаю) модель пригодной для России. Что же касается собственного политического будущего, я смотрел на него более чем трезво, рассматривая как определенную форму общественной работы, которой можно заниматься менее интенсивно, чем бизнесом.
Людям, не имевшим доступа к по-настоящему большим деньгам, бывает трудно понять: денег может быть слишком много, поскольку большие деньги — это большая ответственность. От нее устаешь. А удовольствия, которые можно купить за большие деньги, нужны далеко не всем. Ну не всем нужны яхты, футбольные клубы, дворцы в разных концах света или золотые унитазы!
Зачем же держаться за дело, где ты уже достиг своего потолка? Ради денег? Они не нужны. Хочется заниматься тем, что интересно.
К слову, место президента, и даже премьера, — большая ответственность и тяжелая ноша для более-менее порядочного человека. На такую ношу можно согласиться, только ощущая собственное призвание, которого, например, у меня нет. Не хочу я разгребать авгиевы конюшни, ощущая всеобщую «нелюбовь». Мне лично нравится благодарный труд для тех людей, которые готовы понять и оценить. Пусть это звучит эгоистично, но зато — честно.
Вот поэтому я видел себя именно в общественной сфере, в образовании, в работе с единомышленниками и в интересах сравнительно небольшого слоя людей — интеллигенции, «креативного класса», тех, кто может и хочет приложить усилия, чтобы жить по-человечески.
Я убежден, что именно такая прослойка способна изменить жизнь всей страны. Лидерство — удел 10–15, пусть 20 % населения. Не больше. Толпа — консервативна.
Движение вперед — результат сознательных усилий ответственной элиты, ее организующего и воспитывающего воздействия на общество. Но для начала сама элита должна осознать себя, свои цели, свою ответственность за страну, за свой народ.
Собственно, вот этот первый шаг и представлял для меня основной интерес. Я ведь совсем не святой и не ангел. Эгоизм мне не чужд, и заниматься хотелось тем, чем нравится, общаться с теми, с кем хочется. Для политика это непозволительная роскошь. Для общественного деятеля — вполне возможно.
Вот смысл моего выбора своего будущего. Жизнь оказалась сложнее. Встал вопрос чести и долга. По сравнению с ним все остальное ушло. Высокие слова? Возможно. Но по-другому я не мыслю.
Драка
К выступлению 19 февраля 2003 года на встрече с Путиным по вопросу коррупции меня «сподвигли» интересы бизнеса. Ключевых проблем было две: чиновники оборзели и стали требовать гигантские, многомиллионные суммы прямо себе в карман, а не на какие-либо гуманитарные или политические цели, как было раньше.
Делать подобные платежи — не только заведомое преступление в чистом виде, но и то, что невозможно протащить через независимый совет директоров компании, через аудиторов и финансовых контролеров-иностранцев, поскольку у них в странах приняты законы о запрете на международную коррупцию.
Но это только половина проблемы. Вторая половина — то, что аналогичные законы распространили и на русский менеджмент компаний, выходящих на IPO.
Подписать такое и «повиснуть» на рисках западного правосудия? Никогда в жизни. Там наши реалии никого не волнуют.
Однако можете не верить, но проблемы бизнеса стали не единственной причиной моего демарша. Крайнее беспокойство вызывал факт, что коррупция стала превращаться в системную.
Что я под этим понимаю?
Любая коррупция — плохо. Но когда она сопровождает обычные, нормальные бизнес-решения, «отщипывая кусочек» от прибыли, ситуация не является критичной. Гораздо хуже, когда масштабы коррупции, размер коррупционных поборов вырастают настолько, что бизнес-решения принимаются, исходя, во-первых, из коррупционной составляющей.
Но и это лишь промежуточная стадия. Полностью системной коррупцию я называю тогда, когда она становится целью бизнес-проектов. Их единственным реальным смыслом.
Идет ли речь о дороге, трубе или месторождении — они лишь предлог для очередного «распила». Такая коррупция не тормозит, а уничтожает экономику.
Собственно, это я и пытался донести до президента. Как и то, что люди, поставившие перед собой такие задачи, не должны стоять у руля, диктовать важнейшие государственные решения. Увы, Путин уже все решил. Как? Сегодня это понятно всем.
Вопрос о котировках российских компаний действительно стоял в связи с общей нестабильностью законодательства и правоприменительной практики. Особенно в области налогообложения.
Мы подошли к нему очень серьезно. Собрали сильную команду, подготовили целый ряд законодательных инициатив, часть — совместно с правительством, часть — в спорах с ним. Речь шла и об отказе от Соглашения о разделе продукции (кроме шельфовых проектов), и о равном доступе к трубе «Транснефти», и о твердой шкале пошлин в зависимости от мировых цен на нефть. И множестве других подобных актов.
Мы участвовали в парламентских слушаниях (а иногда и организовывали их), работали на уровне экспертов Госдумы. А мой товарищ — Владимир Дубов — вообще решил уйти из бизнеса в законотворческий процесс, чтобы помочь практическим опытом, в результате чего был избран депутатом Госдумы и работал в налоговом подкомитете. Так что корпоративные проблемы мы решали все-таки более системно, чем путем разговора с президентом.
Волошин и Абрамович
Что касается Александра Волошина, то да, я ему доверял и просил уточнить у Путина, хочет ли он, чтобы мое выступление (а его основное содержание было известно Волошину) на той встрече бизнесменов с президентом прозвучало при журналистах. Я видел, как он обсуждал что-то с президентом, прежде чем подойти и подтвердить мне порядок проведения мероприятия.
Подставлял ли он меня тогда? Не знаю. Но сам я отдавал себе отчет, что вопрос острый, что противостояние — серьезное, что проигрыш может быть чреват. Однако мне казалось необходимым добиться изменений в государственном подходе к бизнесу, перехода от «крышевания» к нормальным, цивилизованным взаимоотношениям. Мне казалось, что время «первоначального накопления» подходит к концу и пора менять подходы. Да, я осознавал, что «голодных» чиновников много, но ведь и возможностей оставалось море. Достаточно вспомнить Газпром.
Еще раз повторю: представить, что госчиновники при прямом попустительстве главы государства будут прямо и неприкрыто действовать вопреки серьезным экономическим интересам России, я не мог. Считайте меня идиотом, но такое находилось за гранью моего понимания.
В то же время против направления в политике, олицетворением которого стал Сечин, я «играл» осмысленно.
Постарайтесь понять: деньги, акции — все это, конечно, важно. Но 15 лет мы шли к демократическим ценностям, рисковали всем, в том числе — жизнью. Ошибались, спотыкались, спорили, однако были едины в видении — куда идем. Идем к современному демократическому государству, к европейским ценностям.
И здесь вдруг появляется сила, пропихивающая неприкрытую азиатчину, полицейское государство, «совок». Я никак не мог на такое согласиться.
Ни за какие деньги.
Да и плевать мне было на деньги! Вопрос становился круче: не придется ли уезжать из страны? То есть тогда казалось, что это — самая крутая постановка вопроса.
Опять же, поймите, в моем представлении и «азиатский» взгляд на вещи имеет право на жизнь, и его выразители имеют право отстаивать свою точку зрения. Но между цивилизованным спором и затыканием оппонента силовыми методами есть существенная разница.
Относительно Романа Абрамовича. Я знаю, что у Леонида Невзлина есть своя точка зрения на то, какую роль сыграл Рома во всей этой ситуации. Он считает ее негативной. У меня нет аналогичной информации.
Надежный ли Рома партнер? Как все, не более и не менее того. В определенных рамках — надежный. Когда жизнь выходит «за рамки», он думает прежде всего о себе и своих интересах. Впрочем, не более и не менее, чем все остальные.
Если бы все шло нормально, думаю, мы смогли бы сработаться. Хотя проблем было много из-за разницы в характерах. Возможно, если бы Роман стал во главе компании после моего ареста, он и смог бы что-нибудь изменить в судьбе компании, но только не в моей личной. Хотя сомневаюсь. Скорее, он упростил бы жизнь только акционерам «Сибнефти» или осложнил бы себе, в зависимости от развития ситуации.
Оппозиция
Деньги на «Яблоко» и СПС я действительно тратил из личных, задекларированных дивидендов, предварительно уплатив все полагающиеся тогда налоги. Свидетельством этого является то, что даже в нашей перевернутой правовой системе мне это не предъявили. Цифры пока называть не хочу. «Горячо» (не для меня — для них). На другие партии тратились различные мои коллеги.
Что же касается «устраивали — не устраивали» меня те партии, которые я финансово поддерживал, то я им не судья. Поскольку сам не занимался партстроительством, то поддерживал наиболее близкие мне силы. Не ЛДПР же?! ЛДПР зарабатывала голосованием. Прямо и цинично. Хотя среди моих знакомых были и их приверженцы.
Но мой ключевой подход состоял в том, что должна быть влиятельная, независимая от власти оппозиция. Это — необходимое условие эффективного госуправления и здоровья общества. Чтобы такая оппозиция была, ей нужно финансирование из независимых от власти источников. В тот момент я полагал, что власть мою позицию, пусть и без удовольствия, но разделяет. Ее действительно разделяла та часть власти, которую потом стали называть «либеральным крылом».
Однако Путина убедили в какой-то момент отказаться от поддержания политического баланса.
Если говорить о политических деятелях и о политике… Единственный портрет политического деятеля, который я действительно держал у себя на столе, — это портрет Маргарет Тэтчер с приписываемыми ей словами: «Если хотите, чтобы было сказано, — поручите мужчине, если хотите, чтобы было сделано, — женщине».
Я ее очень уважаю как человека, проведшего реструктуризацию государственного аппарата и угольной промышленности. Причем не на словах, а на деле. Больше я таких лидеров за послевоенный период не знаю.
К слову, единственный раз в жизни, когда я воспользовался своими возможностями, чтобы добиться встречи с человеком из сугубо личного интереса, — меня познакомили с М. Тэтчер. Мы поговорили. Она действительно очень цельный и сильный человек.
Я сторонник меритократии, то есть убежден, что толпа, демос как таковой, формирует исключительно регрессивные тенденции.
Одобрение толпы — условие, необходимое для настоящего государственного деятеля, но недостаточное. Что и отличает его от популиста. Госдеятель должен быть лидером, он должен улавливать долгосрочные тенденции и быть способным убедить общество принять необходимые изменения.
Если же улавливать настроения толпы и следовать за ними, то на определенном этапе возможна значительная популярность, но последствия всегда неутешительные. Люди, даже сами заведя себя в болото, всегда ищут козлов отпущения.
Ключевое расхождение между мной и Путиным — в предпочтении механизма госуправления и в видении будущего.
Он полагает предпочтительной вертикаль власти. В реальности включающую в себя и законодательную, и судебную. Он полагает независимые от такой власти общественные институты лишним, усложняющим элементом системы. Он верит в ручное управление и не верит в правовое государство.
Я считаю, что это — архаика. Современное государство, если хочет быть конкурентоспособным, должно иметь более сложную структуру.
Он верит, что путем мобилизации, контроля, порядка можно создать страну, которую будут уважать соседи и где граждане будут сыты, а значит — довольны.
Я убежден, что это верно для отары овец или для общества, похожего на отару овец. Но мир изменился, и сегодня главное — умение разбудить инициативу, творческий потенциал каждого человека, а потом использовать получившуюся энергию в общем интересе.
Я называю такую модель «управляемым хаосом».
В бизнесе все эффективные предприятия функционируют по этому принципу. Так же устроены все современные постиндустриальные государства. Такое устройство комфортно для думающего, инициативного человека. Для него «сытость» — естественное состояние. И он стремится к большему.
Подчиниться же тому, с чем не согласен, что считаю вредным, — никогда, если у меня нет обязательств. А у меня их перед Путиным не было.
Гром среди ясного неба
Когда стало понятно, что «не рассосется», — а это случилось осенью 2003 года — всем коллегам было повторно предложено решить вопрос с отъездом. Тогда мы еще не представляли, что речь идет о разрушении компании. Думали: возможно, ее отнимут. Угрозу рассматривали лично нам, как акционерам и менеджерам «политического» блока (то есть отвечавшим за PR и GR) в компании.
Что касается управления компанией «из-за рубежа» — заведомая наивность. Мы к этому не готовились, поскольку бессмысленно.
Налоговые претензии были как гром среди ясного неба! Мы ведь каждый шаг обсуждали в правительстве, в Государственной думе. Я лично обсуждал схемы с Кудриным, Починком, Букаевым, Жуковым, когда решали вопрос об изменениях в законодательстве, когда они контролировали размер выплат компании, когда обсуждали трансферты тем регионам, где мы платили налоги.
Компания формировала до 5 % федерального бюджета. Директор налоговой полиции в 2002 году (Фрадков) лично со мной обсуждал результаты проверок. Путин об этом говорил на знаменитой встрече 19 февраля и подтвердил, что мы все налоговые вопросы решили и все, что было доначислено, заплатили. И они «не знали»?
В общем, мы не ощущали с этой стороны никаких проблем. Вот по приватизации вопросы были. Там законодательство кривое, и его можно толковать и так и сяк. Мы специально в своих публичных отчетах указывали такую проблему «исторического портфеля». Собственно, поэтому уезжали именно акционеры, те, кто отвечал за взаимодействие с госорганами. А оказалось…
По поводу «доплаты» за приватизацию мы обсуждали между собой в Российском союзе промышленников и предпринимателей, и мнение[101] было общим. Мысль Касьянова[102], что Путин не захотел отпускать крупный бизнес «с крючка» некоторой нелигитимности в глазах общества, кажется мне достоверной.
Суды
Понимал ли я, что суд будет настолько безразличным к закону? Нет! Я не сомневался, что в тюрьме, в рамках «предварительного следствия», меня могут продержать достаточно долго. Но осудить? Без каких-либо доказательств нарушения уголовного закона? Никогда!
Почему я был уверен, что не нарушал уголовный закон?
К тому времени уже много лет, прежде чем подписывать какие-либо документы, я их «прогонял» через кучу специалистов (юристов, бухгалтеров), потом все проверялось аудиторами. Конечно, спорные вопросы и по гражданскому, и по налоговому законодательству были. Мы часто судились. Что-то выигрывали, что-то проигрывали, но дистанция между спором в гражданском суде и нарушением уголовного закона — гигантская (если мы говорим о законе).
Существует миф, что мы в свое время «крутили судами, как хотели». Это абсолютная неправда. Недаром за восемь с лишним лет после моего ареста ни одно судебное решение, принятое в бытность моего руководства компанией ЮКОС, не отменено. То есть каких-то нарушений, которые вызывали бы возмущение своей несправедливостью, не было.
Более того, утверждаю, что и Ельцин относился к судам достаточно «бережно». Ситуаций, когда он или по его указанию «прожимали» бы суды на явно противоправные решения (во всяком случае, в сфере экономики), я вообще не помню.
То есть моя наивность в отношении судебной власти, возможно, непростительна, но во всяком случае объяснима.
Принципиальная разница первого и второго дела для меня заключалась в том, что в первом процессе я верил судебной системе. Но понимая возможности административного давления, я не предполагал, как мощно и без оглядки на закон будет продавливаться нужное власти решение. Я еще был в плену иллюзии о наличии каких-то судебных правил, считал, что адвокаты знают их лучше. Оказалось, что таких правил просто нет.
Осознание того, что прежние правила остались в прошлом, пришло ко мне позже, когда «первый этап» окончился.
Второй процесс начинался при полном осознании мною условий беспредела. Однако я также уже понимал, как мои оппоненты будут истолковывать те или иные мои шаги. В частности, принципиальный отказ от защиты был бы ими истолкован как отсутствие возражений «по существу».
Именно поэтому «политическую составляющую» я вынес за пределы зала суда (кроме последнего слова) и жестко играл на правовом поле. Причем в отличие от первого процесса, где по совету адвокатов моя позиция делилась между процессуальными и материальными (по существу) вопросами, — здесь я вообще ушел от процессуальных аспектов, оставив их всецело адвокатам и Платону, и, раз за разом, бил в одну точку: бред, абсурд, фальшивка, вы сами не способны объяснить то, что написали.
У меня было заготовлено несколько сценариев, но, посмотрев на судебную и общественную атмосферу, я решил остановиться именно на этом.
Скажу откровенно: если бы в первом процессе я настолько же глубоко осознавал ситуацию, результат (в смысле общественного мнения) был бы другим. Слишком многих уважаемых людей в первом процессе убедили, что «что-то было». Хотя там такой же бред, как и во втором. Но увы. Был неопытен.
А с точки зрения психологической устойчивости — я очень устойчив. И еще, я уже как-то говорил, психологически я русский. Когда в дом пришли враги — стен не жалко. Людей да.
Бессильным я себя не ощущал. Если бы так было, власть давно бы успокоилась. Они же откровенно побаиваются. Может, им стыдно?
Упрек, что неэффективно было садиться в тюрьму, принимаю в части, когда признаю: не ожидал разрушения компании, не ожидал заведомо вредоносного для страны поведения государственных чиновников, не ожидал силового физического воздействия на простых исполнителей.
Если бы знал, что оппоненты выйдут «за пределы поля», наверное, применил бы иную тактику. Но на суд по себе все равно бы приехал. Это для меня — дело чести, мое понимание патриотизма. Просто психологически было бы тяжелее решиться, но знаю — решился бы.
Отношение Запада
Мне смешно, когда меня представляют совсем наивным человеком, думающим, что Запад будет предпринимать какие-то серьезные усилия по моему освобождению. Ведь я много лет работал с западными компаниями и представлял степень прагматичности их руководителей.
Все западное внимание должно было закончиться в течение полугода. Меня, скорее, поразили масштаб и длительность внимания к моей проблеме. Восемь лет — и ничего не кончается. То затихает, то опять выходит на первые полосы.
Конечно, причина в ошибках власти. Разрушив ЮКОС, они наступили на интересы очень многих.
Не меньшей ошибкой был второй процесс, развеявший сомнения тех, кто верил российскому правосудию. Да и общий фон реставрации авторитаризма стал весьма показательным.
Но все-таки ничего бы не было, если бы демократические ценности, права человека для западного общества оказались бы пустым звуком. Нет, не пустой звук. И самым прагматичным политикам, и бизнесменам пришлось с этим считаться.
Сегодня мы можем видеть, как близко к сердцу воспринимают проблему вроде бы незнакомых или не очень знакомых людей из чужой страны те, у кого, казалось бы, хватает своих дел.
Очень часто вспоминаю тех, кого по прошествии времени могу назвать верными друзьями: покойного американского конгрессмена Тома Лантоса и бывшего министра экономики Германии Отто Ламбсдорфа.
А бывшие «западные» юкосовцы — консультанты, менеджеры, члены правления и совета директоров? Столько лет прошло. Ведь разное было — и плохое, и хорошее. Приезжать в Россию страшно. Но ведь приехали! И дали показания в суде, и у себя на родине не прекращают борьбу.
Все-таки много чудесных людей. Я им всегда буду благодарен.
Что же касается политиков, то здесь, как легко предположить, спектр личного отношения широк. От активной поддержки до сдержанного осуждения.
Конечно, многое коррелирует с текущими политическими событиями, но видно и то, что целый ряд политиков имеют в виду долгосрочные, ценностные моменты.
Убежден: наша власть ситуацию недооценивает, оглядываясь на прецеденты полувековой давности. Ментальность, даже в политике, изменилась. Репутация стоит дорого.
Хотя, конечно, еще раз повторюсь, очевидно: газопроводы, нефтяные месторождения и т. п. — серьезный аргумент. Сколько доходов мы, как страна, недополучили и еще недополучим!
Страна
Что произошло со страной в путинский период? Да все более чем обычно.
Рост цен на нефть дал прирост доходов населения. Большую часть людей это удовлетворило — и обычных граждан, и элиту. Оставшихся «маргиналов» в каждом сегменте (бизнес, правозащита и т. п.) вывели за рамки закона. То есть сделали такие законы, такое правоприменение, что все (или почти все) стали «полулегальны». На этой базе пугнули демонстративными процессами, и многие из «оставшихся» — испугались.
Отсутствие институтов гражданского общества (устоявшихся институтов) привело к тому, что люди оказались разобщены.
Но самое плохое — Путин дал индульгенцию силовикам на избирательное применение (точнее, на неприменение) закона в своих интересах. Таким образом, вся правоохранительная система криминализировалась. Отдельные островки правопорядка погоды не делают.
В стране воцарился даже не «полицейский режим», а режим «криминально-полицейский», получивший название «красная крыша».
Последствия — очень тяжелые. Мы потеряли значительную часть интеллектуальной и предпринимательской элиты. В результате не только упали темпы роста ВВП (с 6–8 % до 4 %), резко снизилось качество роста (по сравнению с началом 2000-х). Теперь прирост экономики происходит за счет «утилизации» ценовой премии на нефть и газ. Причем растут не инфраструктура и не производственные мощности, а локальные, выделенные мегапроекты сомнительной инвестиционной ценности (типа Сочи или моста на остров Русский). Растет импорт, растет демонстративное потребление. А люди, головы — уезжают. Пир во время чумы.
Непокорный
Мне свойственно воспринимать превратности судьбы как испытания. Испытания, которые куют что-то внутри меня. Иногда за огромную цену.
Но я бы сказал неправду, если бы говорил о своей сосредоточенности на внутреннем поиске. Он — часть. Другая часть — отношение людей. Тех людей, которых я уважаю. Представление обо мне. То, что останется.
Но есть и третья часть. Может быть, вам сложно будет поверить, но это не громкие слова. Я люблю свою страну, наш народ. У нас очень хорошие люди. Но эмоциональные. Им неохота мыслить рационально. Они ориентируются на Веру и символы. Символами являются человеческие поступки.
Сегодня Россия стоит на краю. Мы богаты, но, возможно, именно поэтому ближе всего к самоуничтожению как историческая общность.
Значит, пришло время Героев. Символов. Должности вакантны. Дорога через тюрьму или кладбище открыта. Времена, как говорят, не выбирают.
Предполагал ли я, что вопрос встанет именно так? Вел ли линию осмысленно?
Нет. Просто возникали ситуации, и нужно было делать выбор. Возможно, никто бы не осудил, если бы выбор был иным. Возможно, с этим даже можно было бы жить. Я так не смог. Иногда хотел, когда становилось совсем «горячо», но не смог.
Я всю сознательную жизнь жил «на предельных скоростях». Всегда рисковал. Ставить не все, оставлять запас, играть вполсилы — не для меня. Я и сейчас так живу. Жена переживает, но никогда, ни разу не просила меня остановиться. Она знает — это невозможно.
То, что будет падение в каком-то виде, — знал, предвидел. Более того, мои аналитики считали такой сценарий (с провалом) неизбежным. Он же не первый. Я всегда шел «через кризис».
То, что будет так жестоко, — не предвидел никто. Выход наших оппонентов «за пределы игрового поля». Бывает, когда соперники переворачивают доску. Вот и эти — перевернули…
Свою вину перед теми, кто «не подписывался», ощущаю постоянно. Оправдание одно — я действительно не верил, что такое возможно. Не предполагал, что правил не будет настолько. Что репрессии будут настолько заведомо избыточными. Мне действительно горько. Стоит ли цель цены? Не стоит так вопрос. Иную жизнь мог бы жить иной человек. Адекватен ли я? Соответствую ли норме? Не знаю. Оценку дадут другие.
Надеюсь, я ее не узнаю.
Глава 14
2003. Страна меняет вектор
Наталия Геворкян
Инна Ходорковская: Ты знаешь, это был забег, мы неслись. К 2003 году у меня возникло ощущение, что мы не ощущаем ни пространства, ни времени, что мы летим. У меня лично было такое ощущение. Я не боялась ничего. Но чем ближе к 2003 году, у меня все сильнее было чувство, что это не та дорога, что мы делаем что-то не то. И что так нестись все время невозможно, рано или поздно мы споткнемся.
Миша приходил, говорил, что мы делаем вот то, и это, и это. Для меня это были невозможные объемы. Но у меня вообще страха за него не было. Мне казалось, что он так твердо стоит на ногах, он такой умный, у меня было чувство стабильности, когда он был рядом. Я ему в каких-то вопросах доверяла беспрекословно. А вот это ощущение, что он несется куда-то вместе с этим расширяющимся пространством, оно было. И мне казалось, что надо остановиться и успокоиться. Он, наверное, тоже понимал, что надо остановиться, но где, в каких заоблачных высотах? Я не знала.
В начале 2003 года компания «Сибнефть», которая ассоциируется прежде всего с Романом Абрамовичем, предложила слияние с ЮКОСом. Это была вторая попытка компаний «вступить в брак». Первая закончилась ничем в 1998 году. Тогда инициатива слияния исходила от Ходорковского. Причины срыва сделки никогда особенно не обсуждались, но, похоже, менеджеры компаний не смогли тогда найти взаимоприемлемую форму работы — кто за что отвечает. Так или иначе дальше слов в 1998 году не продвинулись. Разошлись мирно, никто никому ничего не был должен. В 2003-м все было иначе.
Экспансия
МБХ: Слияние с «Сибнефтью» в начале года предложили они. Мне идея показалась интересной, поскольку я полагал, что крупные российские нефтяные компании должны стать глобальными игроками в нефтегазовой сфере.
Для того чтобы одновременно сохранить конкуренцию на внутреннем российском рынке, их должно было остаться четыре-шесть (включая Газпром). То есть слияние ЮКОСа и «Сибнефти» было логичным. Особенно с учетом единой бизнес-философии наших команд, направленной на достижение максимальной эффективности за счет привлечения лучших мировых практик и специалистов.
Конечно, опыт предыдущего неудачного слияния 1998 года учитывался. Документы готовились качественно. Естественно, получили одобрение властей.
К началу слияния ЮКОС находился в переговорном процессе с рядом западных нефтегазовых компаний. Мы хотели получить доступ к международным проектам нефтедобычи и к современным технологиям переработки газа (GTL). В общем, готовы были отдать участие в некоторых российских месторождениях и 25–40 % акций в ЮКОСе.
Начавшееся слияние изменило конфигурацию возможной сделки. Объединенная компания становилась достаточно крупной, чтобы мы могли претендовать на получение контроля в международной структуре.
Наши российские партнеры согласились с продолжением переговоров и назначили своего представителя, пообещав получить разрешение президента и на эту сделку.
Для зарубежных контрагентов сложившаяся ситуация тоже была непростой. Рынок мог неоднозначно отреагировать как на переход контроля к российским инвесторам, так и на увеличение портфеля российских проектов. Переговоры шли сложно.
Не менее тяжелой была работа по подготовке к интеграции с «Сибнефтью». Не прекращался процесс развития и собственно ЮКОСа, выхода компании в новые регионы, развития газовой и энергетических программ.
Вообще, если говорить упрощенно, все, что мы делали в ЮКОСе, можно представить в виде некоей матрицы, то есть набора процессов, производимых одновременно разными командами над одними и теми же объектами. Причем каждый процесс преследовал свою цель, а общим результатом должно было стать получение компании, высоко оцениваемой рынком за ее эффективность и масштаб.
Сначала, поскольку компания находилась в «свободном падении» производства, деградации мощностей и общей управленческой неразберихи, при тяжелом финансовом положении, необходимо было провести «стабилизацию», то есть добиться прекращения падения (развала) наиболее простыми и быстрыми способами, не обращая особого внимания на эффективность получающейся конструкции.
То есть главный приоритет — время. Требуемый результат — прекращение падения объемов добычи и роста финансовой задолженности.
Второй — шаг повышение эффективности. Главный приоритет — себестоимость. Требуемый результат — снижение себестоимости продукции до лучших отраслевых показателей за счет оптимизации процессов, внедрения лучших мировых практик. Причем цель — именно долгосрочная ситуация, а не разовый «рывок».
Третий шаг — обеспечение перспективы развития по традиционным направлениям. Требуемый результат — обеспечить компанию стабильной перспективой роста запасов нефти и рынков сбыта продукции.
Четвертый шаг — обеспечение устойчивости. Главный приоритет — диверсификация. Требуемый результат — добиться независимости компании от неблагоприятных факторов внешней среды (изменение цен на продукцию, налоговая политика властей, экологические требования и т. п.).
Понятно, что «шаги» повторялись с каждым новым активом, а затем переводились в разряд постоянных процедур.
В целом нам удалось полностью реализовать три шага и успешно начать четвертый. Однако недаром в бизнес-практике действия правительства относят к «форс-мажору» (обстоятельства непреодолимой силы).
Каждый шаг требовал параллельных усилий — организационных (создание управленческих структур), кадровых (подбор и обучение людей), финансовых (мобилизация ресурсов), технологических (выбор и реализация технических решений) и т. п. — на всех управленческих уровнях взаимосвязанных отраслевых объектов (разведка, обустройство, добыча, транспорт, переработка, сбыт).
Мне сложно объяснить простыми словами комплексность решаемых задач. Смешно слушать мантры идиотов, всерьез полагающих, что кто-то кому-то передал советские бочки с нефтью, из которых текли народные деньги, поступая в чей-то личный карман.
Только два примера: длина трубопроводов госмонополии «Транснефть» — 40 000 км. У одного ЮКОСа — столько же. А служат внутрипромысловые трубопроводы, по которым течет нефть вместе с соленой водой, до первого ремонта — год-два, до полной замены — пять-десять лет. То есть последний советский внутрипромысловый трубопровод мирно «почил» в 2000 году.
Добыча нефти на освоенном нефтяном месторождении каждый год падает на 5–7 %. То есть, получив в 1996 году компанию с 40 млн тонн добычи (включая ВНК в 1998 году), к 2003 году мы тех, «старых», имели в лучшем случае 20 млн тонн, а добывали — 80! То же касается и НПЗ, и НПО, и запасов нефти. Прежними оставались названия, но не суть.
22 апреля в гостинице «Хаятт» в Москве руководители ЮКОСа и «Сибнефти» дали совместную пресс-конференцию и объявили официально о слиянии компаний. Образовавшаяся «ЮКОССибнефть» обладала запасами в 19,4 млрд баррелей нефтегазового эквивалента — по этому показателю «ЮКОССибнефть» обгоняла крупнейшую российскую нефтяную компанию «ЛУКойл» (15 млрд баррелей) и ExxonMobil (12 млрд баррелей). По уровню добычи компания стала четвертой в мире. Капитализация «ЮКОССибнефти» на тот момент оценивалась экспертами в $35 млрд — значительно дороже и Газпрома, и РАО «ЕЭС России». В рамках сделки основные акционеры «Сибнефти» продавали 20 % своих акций в компании за $3 млрд, а также обменивали оставшиеся у них акции, исходя из соотношения 0,36125 акции «ЮКОССибнефти» за одну акцию «Сибнефти». «ЮКОССибнефть» также сделает предложение об обмене миноритарным акционерам «Сибнефти» после получения заключения об оценке от одного из общепризнанных международных инвестиционных банков. Возглавил объединенную компанию председатель правления ЮКОСа Михаил Ходорковский, а тогдашний президент «Сибнефти» Евгений Швидлер стал председателем совета директоров. О возможной в дальнейшем продаже акций «ЮКОССибнефти» крупной западной нефтяной компании заговорили практически сразу. Аналитики также отмечали, что акционеры «Сибнефти» давно имеют лобби во властных структурах, что объединение ресурсов Ходорковского и Абрамовича повышает их возможности и политическое влияние в России.
После пресс-конференции в «Хаятте» группа олигархов отправилась ужинать в ресторан «Капри» на проспекте Сахарова. Ресторан выбирал Абрамович. Среди приглашенных было по несколько человек от всех крупнейших компаний страны, включая их руководителей. В том числе Вагит Алекперов, Михаил Фридман, Владимир Потанин, Михаил Прохоров. Произносили тосты и выпивали за новую компанию. Как сказал мне один из участников встречи, особой радости не было, но и сильной нелюбви к победителям тоже.
Разводка
Сделка была предварительно одобрена на встрече с Путиным, которая, скорее всего, состоялась до объявления о слиянии компаний или в тот же день. Почему-то никто из моих собеседников не может вспомнить точную дату. Три принципиальных момента, которые прозвучали на этой встрече: Путин одобрил слияние ЮКОСа и «Сибнефти», Путин одобрил предполагавшееся слияние с крупной западной компанией, но при условии, что западникам не отдают контрольного пакета, и Путин в разговоре с глазу на глаз с Ходорковским настоял на прекращении финансирования коммунистов.
Василий Шахновский: Когда Миша вернулся с этой встречи, он мне сказал: мы коммунистов не финансируем. И мы прекратили финансирование. Финансирование до этого момента было одобрено администрацией президента, во всяком случае так говорил Сурков. Я не знаю, довели ли информацию о прекращении финансирования до Путина. На моих дальнейших встречах с Сурковым этот вопрос никогда не возникал.
Акционеры тратили на политику свои личные деньги. Это касалось и «Яблока», и СПС, и коммунистов, и «Единой России». Финансирование «Единой России» происходило на постоянной основе. Деньги перечислялись по безналу — указанная сумма на указанный счет (в некий фонд) через определенного чиновника. Думаю, с теми или иными нюансами такая схема работала для всех олигархических групп.
При этом у юкосовцев были разнообразные политические пристрастия. Например, Шахновский считал, что не стоит поддерживать «Яблоко», но при этом поддерживал СПС, как и Невзлин. Кондауров и Муравленко поддерживали коммунистов. Дубов собирался идти кандидатом от «Единой России». Ходорковский даже после ареста просил Дубова довыполнить все обязательства, которые оставались у него перед «Яблоком», и Дубов их выполнил.
Перед выборами в Государственную думу, которые должны были пройти в декабре 2003 года, все крупные бизнес-группы представили список своих кандидатов — сводный список «от бизнеса» включал 80–90 человек. От ЮКОСа там было человек 20. Этот список согласовывался с администрацией президента, лично с Сурковым. Часть людей шла по спискам различных партий, в том числе и «Единой России», а часть избиралась в одномандатных округах. Процесс согласования заключался, в частности, в том, чтобы «невраждебные» кандидаты, которые шли от разных структур, не пересекались в одном округе. В ряде случаев администрация просила снять кандидатов «от бизнеса» в каких-то округах, иногда, наоборот, корректировала собственный список. Это был согласовательный процесс как по фамилиям, так и по округам, довольно продолжительный — он начался в конце зимы, то есть почти за год до выборов. Окончательно согласованный список был у Владислава Суркова.
Вскоре после ареста Платона Лебедева и в день очередного обыска в структурах ЮКОСа — 11 июля — Владимир Путин встречался с представителями Государственной думы. Почти дословно его диалог с тогдашним спикером Госдумы. Путин: «Я против тюремных камер и выкручивания рук, но влияние бизнеса таково, что и такие меры тоже нужно иногда применять». Селезнев: «Да, Владимир Владимирович, как-то много стало в Думе лоббистов от бизнеса, не продохнуть». Путин: «Видите, даже Геннадий Николаевич обращает внимание на то, что бизнес усиливает влияние на власть»[103]. С высокой долей вероятности кто-то из «доброжелателей» Ходорковского в Кремле к этому моменту уже положил на стол Путину общий список кандидатов в депутаты Думы от бизнеса, представив его как список ЮКОСа. В российской Госдуме 450 мест. Если Путина «развели», что почти четверть из них будет представлена ЮКОСом, то его негативная реакция вполне предсказуема. Можно с уверенностью сказать, что это не единственный «компромат» на Ходорковского, который ложился на стол Путина в этот период.
Леонид Невзлин: Я помню, Миша рассказывал мне, что ему пришлось фактически оправдываться перед Путиным, что он не собирался продавать ExxonMobil контрольный пакет или 50 % акций или что таких переговоров не ведется. А Путин был проинформирован кем-то, что Миша на переговорах с ExxonMobil предложил не 25 %, а половину или больше. Путин был противником продажи контрольных пакетов нефтяных компаний. Так вот, кто-то же, зная это, подготовил Путина в ключе, что Ходорковский обманывает.
Мог ли Ходорковский купить Думу, просто вот всю, до последнего депутата? Я не знаю уровень коррумпированности депутатов, но полагаю, что технически он мог бы — у него хватило бы средств. Но для этого понадобился бы консенсус абсолютно всех интересов. Ведь у всех же были «свои» депутаты, свое лобби и свои интересы.
Отвечая в недавнем письменном интервью радиостанции «Эхо Москвы» на прямо поставленный вопрос: «Действительно ли вы скупали голоса в Думе, чтобы превратить Россию в парламентскую республику?», Ходорковский сказал: «Нет. Чтобы изменить Конституцию, даже 2/3 Думы недостаточно, а „купить“ и половину было бы невозможно. Ведь кроме ЮКОСа есть Газпром и все прочие компании, не говоря уж об администрации президента и губернаторах».
Компромат
К моменту встречи Путина с Ходорковским в апреле 2003 года в Федеральной службе безопасности работала специально созданная «под ЮКОС» группа сотрудников спецслужб которую курировал Юрий Заостровцев — заместитель директора ФСБ, начальник департамента экономической безопасности.
По данным совладельцев ЮКОСа, собирать компромат на руководителей ЮКОСа начали в феврале или марте 2003 года — сразу после выступления Ходорковского на встрече Российского союза промышленников и предпринимателей с Путиным 19 февраля. Между ним и президентом произошел довольно резкий обмен мнениями, когда речь зашла о покупке «Северной нефти» по завышенной цене государственной нефтяной компанией «Роснефть», которую лоббировал Игорь Сечин. Стоит учесть, что в начале 2003 года ближайшего соратника Путина Игоря Сечина в публичном пространстве еще мало кто знал и мало кто рассматривал как сильную политическую фигуру, тем более как «серого кардинала». В администрации президента Александр Волошин оставался все еще куда более влиятельной фигурой в глазах журналистов и экспертов, чем Сечин или любой из «питерских» людей, совсем недавно пришедших в Кремль вместе с новым президентом.
По данным некоторых моих источников в ФСБ, интересоваться ЮКОСом начали раньше, в самом конце 2002 года. Не исключено, что напряжение между «конторой» и ЮКОСом возникло на волне истории с Владимиром Гусинским, его посадкой и всей ситуацией с его активами. ЮКОС, напомню, дал Гусинскому вексельный кредит на 200 млн. Алексею Кондаурову и Леониду Невзлину позвонили из ФСБ и попросили подъехать.
Леонид Невзлин: В какой-то момент стало понятно, что телевидение — это основа новой власти. И все, что касалось этой темы, должно было быть под контролем государства. И вот история с Гусинским и нашей поддержкой. На меня и на Кондаурова вышли крупные чины ФСБ, не хочу сейчас называть, и просили по поручению Путина использовать этот кредит как средство судебного преследования НТВ, то есть чтобы мы подали на банкротство НТВ в арбитражный суд. Встречи были на достаточно высоком уровне, в том числе на Лубянке. Мы, разумеется, отказались. Думаю, это одна из обид на нас. Возможно, если бы согласились быть одним из орудий «замочки» Гусинского, то мы бы получили определенную линию сотрудничества. Но я тебе честно скажу, что мы даже особенно не обсуждали эту тему с Ходорковским, хотя я чувствовал некоторое давление на нас. Мы понимали, что так не поступим. А в результате на теме взаимоотношений с Путиным (а возможно, и с Волошиным и Абрамовичем) был поставлен еще один минус.
Алексей Кондауров: Если бы не выступление Михаила Борисовича в феврале 2003 года на встрече с Путиным, у нас могла бы по-другому сложиться судьба, я этого не исключаю. Я его не осуждаю. Он поступил так, как считал нужным. Он понимал риски, я тоже понимал. Я считал, что риски более серьезные, чем он думал. Дело в том, что Михаил Борисович активно общался в это время с Волошиным, Абрамовичем, Сурковым. И я думаю, они все его заверяли, что рисков не так много, как мне представлялось. Я же исходил из анализа личности Путина и из той информации о нем, которая у меня была.
Ко мне пошла информация, что что-то не так вокруг нас, в конце марта. Полагаю, что по нам начали работать где-то после выступления Михаила Борисовича в феврале. То есть на момент одобрения сделки по слиянию с «Сибнефтью» они уже работали.
Я помню наш разговор с Ходорковским в мае. Мы в мае несколько лет подряд арендовали речной кораблик и узким кругом с семьями плавали по Москве-реке. И Михаил Борисович тогда со мной обсуждал это слияние. И обсуждали, почему Абрамович вдруг решил сливаться, почему отдает «Сибнефть». Помню, я тогда сказал Ходорковскому: «Мне понятно, что Абрамович видит для себя риски при нынешнем режиме, он понимает, кто такой Путин. Он хочет здесь поставить крест и уйти. Нам надо тоже посмотреть с этой стороны». Михаил Борисович мне ответил, что согласовал все вопросы с Путиным. Я-то считаю, что Роме было выгодно объединение с нами, у него оставался приличный пакет, а после объединения с американцами компания стала бы транснациональной, и у Ромы все было бы в шоколаде, все легально, и не пришлось бы потом в Лондонском суде выворачивать белье. Роман попытался выйти из страны вот таким путем, слившись с ЮКОСом. Не получилось. В итоге он все равно же окэшил компанию и ушел (в 2005 году продал «Сибнефть» Газпрому за $13,1 млрд. — НГ).
Леонид Невзлин: Я был настроен скептически относительно этой сделки. Попробую объяснить. Приходит с инициативой Рома. Приходит, проложившись, поговоривши с Путиным, да? Естественно, правда? Они друзья и такое дело — соединение двух таких компаний — не мог не поговорить. Идет к Ходорковскому. Ходорковский говорит со своими, говорит: очень интересно, их предложение, всем выгодно, не видно никакого подвоха. И говорит Роме: надо идти к Путину брать одобрение. Хорошо. Приходят к Путину, Путин говорит: да, одобряю, соединяйтесь, укрупняйтесь. Миша говорит: вот у нас есть план вторым этапом соединиться еще с американцами, и тогда российская компания станет российско-американской, крупнейшей в мире, престиж для России, большой бизнес. Путин говорит: ну вот только, поскольку наши нефтяные компании еще недооценены, то вы там больше 25 % в общую компанию не отдавайте. Да, говорит Миша. Это та самая знаменитая встреча на даче у Путина.
Договорились. Началось слияние. А параллельно идет процесс, которым управляет Сечин по расследованию, слежению и прочее, о чем мы узнали позднее, который тоже занял несколько месяцев, пока он реализовался, — первый арест Пичугина, в июне 2003 года.
И вот теперь конструкция, которую я вижу: есть Путин, который одобрил, есть его близкий друг Рома, который реально близкий, привел его к власти и который говорит с ним про свой ключевой актив, ключевой бизнес — «Сибнефть». А Путин тоже не просто так относится к нефтяному бизнесу, ему тоже интересно. И есть Сечин, у которого тоже есть прямой интерес восстановить «Роснефть», сделать крупной компанией. И у всех при этом есть интерес убрать Ходорковского с дистанции.
И меня все, включая Мишу, хотят убедить в том, что Путин своему другу Роме весь этот план, при котором все равно он будет принимать решение об аресте Ходорковского, не рассказывает. Я не верю в этом месте, понимаешь? Я не верю в такие конструкции, потому что это близкие люди, повязанные между собой обязательствами, информацией, делами. Ясно, что Рома знал многое. Я не верю, что Рома не знал этой игры Путин-Сечин. Ну, не верю. Я допускаю, что эту игру знал не только Рома. Волошин: в тот момент Волошин был все еще очень близок с Путиным. Но у Путина с Ромой партнерские отношения. Ну это все равно что мы бы с Мишей затеяли какое-то дело, а Миша параллельно вел бы в какую-то другую сторону и мне ничего не говорил. И в какой-то момент наступила бы ситуация выяснения отношений, типа за кого ты меня держишь. И все, обида навсегда, недоверие. Могло такое быть между Путиным и Ромой? Я не верю.
И еще одно: если бы Абрамович хотел что-то по-серьезному сделать для освобождения Ходорковского, он бы нашел аргументы. Это же вопрос: хочу я растрачивать свой потенциал на Ходорковского или не хочу? Он не захотел. И еще: от момента ареста Пичугина, потом Лебедева и до ареста Ходорковского Рома мог еще разрулить ситуацию, потому что он мог объяснить Мише всю серьезность положения, они еще были в процессе слияния. И он бы его услышал. Поверил бы, потому что это не свои — не я, не Кондауров, даже не другой олигарх, не хочу называть имени, который предупреждал. Рома — человек прямо оттуда. Ну вот как я должен ему верить?
«Большую часть нагрузки Ходорковский взял на себя»
С Волошиным, Абрамовичем, Сурковым, Касьяновым Ходорковский плотно общался вплоть до момента своего ареста в октябре. Как рассказал Леонид Невзлин в интервью журналу «Деньги»[104], с какого-то момента «большую часть нагрузки Ходорковский взял на себя. Объем задач, которые стояли перед компанией, был настолько серьезный, что ему необходимо было самому вести лоббистскую и общественную деятельность. Он имел на все собственное мнение, встречался с премьером, президентом, главой администрации, замглавы администрации президента — не как раньше, когда большую часть этих дел доводилось исполнять мне и моим людям. Он окреп в своих представлениях, знал, чего хочет, строил отношения без посредников… Большая часть людей, которые занимались вопросами коммуникаций, видели, в какую сторону мы движемся, понимали или слышали, как воспринимаются Путиным и его окружением деяния Ходорковского — в „Открытой России“, в ЮКОСе. Но, с другой стороны, можно понять и Ходорковского. Он напрямую договорился с президентом о слиянии двух компаний. Он напрямую договорился с президентом о том, что это объединение превратится в новое слияние или в обмен акциями с американской компанией. Он получил на это карт-бланш. Он имел вход на первых порах и к президенту, а потом, когда, как уже теперь понятно, что-то изменилось, имел свободный вход к главе администрации и премьер-министру. Он без сомнения обсуждал свою активность с коллегами по РСПП. Даже не согласовывал, это неправильное слово, координировал с Волошиным и Сурковым. Для меня очевидно, что, например, для Волошина и для Касьянова секретом его выступление по поводу „Северной нефти“ не являлось, они знали о нем заранее».
Михаил Касьянов: Я был на той встрече Путина с бизнесменами в феврале 2003 года. Собственно, я просил Путина о регулярных встречах с бизнесом, чтобы они почувствовали себя участниками процессов. И это была уже не первая такая встреча. Тематика согласовывалась: на бюро Российского союза промышленников и предпринимателей (РСПП) они определяли тематику и согласовывали со мной и Александром Волошиным, какие темы наиболее актуально обсуждать на встрече президента и премьера с ведущими промышленниками. Выступление Ходорковского не было спонтанным. Была тема коррупции — как это бизнес видит, какие возможности борьбы с ней. И Ходорковский был назначен РСПП говорить о коррупции. У других были другие темы. Он выступал подробно, с графиками, цифрами, с параллелями с иностранными государствами. И в качестве иллюстрации существования коррупции в стране привел пример с только что объявленной сделкой по «Северной нефти».
На мой взгляд, Путин не был готов к такому замечанию и просто вышел из себя. И все, что он сказал, — это не подготовленный ответ, а чисто эмоциональная реакция. Он был раздражен, говорил на повышенных тонах: мы знаем, как вы получили свои активы, и так далее, и будем с этим разбираться. И вот этот ответ с учетом предложения от олигархов о том, чтобы закрыть тему приватизации законодательно, все это выстраивается в одну цепочку.
Алексей Кондауров: Я пришел к Ходорковскому на следующий день после этого выступления. Конечно, он знал, что выступление шло под телекамеры. Это он все знал. Я ему сказал: «Зачем вы с этим выступили? Вы же понимаете, что теперь у нас будут проблемы». Он говорит: «Мне поручил РСПП». Я был уверен, что будут проблемы. Он ответил, что посмотрим. Я пытался понять, неужели он не мог отказаться, не было кого-то другого, кто мог это говорить? Я понимал нужность и прочее, но неужели нельзя было на кого-то другого это переложить? Он так на меня посмотрел, улыбнулся и сказал: «Буйных мало».
Через месяц после объявления о слиянии ЮКОСа и «Сибнефти», в конце мая 2003 года, был опубликован нашумевший доклад Совета национальной стратегии «Государство и олигархия», одним из авторов которого был довольно известный пиарщик Станислав Белковский. В докладе говорилось: «Поскольку институт президента, с точки зрения правящего слоя, выполнил свою историческую миссию и потому более не нужен… а также поскольку олигархи как физические лица не располагают публичным политическим ресурсом для победы на прямых общенациональных выборах, ключевой субъект правящего слоя принял решение ограничить полномочия президента РФ и трансформировать Россию из президентской республики в президентско-парламентскую (квазифранцузская модель). Основным идеологом подобной трансформации выступает глава НК ЮКОС („ЮКОССибнефть“) Михаил Ходорковский, его явно и неявно поддерживают другие ключевые фигуры олигархического пула (Р. Абрамович, О. Дерипаска, М. Фридман). Трансформация государственного устройства требует внесения определенных изменений в Конституцию РФ. Эти изменения, согласно существующему олигархическому плану, могут быть обеспечены уже в 2004 году подконтрольной сверхкрупному бизнесу Государственной думой (новым составом нижней палаты парламента, который будет избран в декабре 2003 года) и подавляющим большинством законодательных собраний субъектов Российской Федерации. При этом, с точки зрения замысла, лояльность Государственной думы будет обеспечена системой взаимодействия между олигархами и основными партиями, а лояльность парламентов субъектов РФ — уровнем влияния олигархических ФПГ на экономики регионов. Согласно проекту ключевого субъекта правящего слоя, уже в 2004 году может быть сформировано новое правительство РФ, подконтрольное и подотчетное парламенту. Приоритетным кандидатом на роль председателя такого правительства, образованного в соответствии с новой Конституцией, считается Михаил Ходорковский. Впрочем, нельзя исключать, что президент „ЮКОССибнефти“ является лишь фальшь-панелью, и в течение года ключевой субъект заявит нового кандидата на пост премьера».
«У каждого был свой интерес в этой истории»
Василий Шахновский: Пойми, у каждого был свой интерес в этой всей истории. У каждого! Ты спрашиваешь, как это может быть, что все сошлось, сфокусировалось на Ходорковском. Ну вот так. Я, например, считаю, что огромная проблема у нас возникла после того, как мы начали антикоррупционную всю эту работу в Думе. Мы закрыли столько законодательных щелей для коррупции, что, конечно же, недоброжелателей нажили себе очень много. Мы вычищали из законов вот эти коррупционные составляющие. Типичный пример: одним из основных бизнесов Министерства энергетики до 2001 года было распределение квот на экспорт нефти. А мы продавили очень простое решение: что экспортом нефти может заниматься только добывающая компания. Но это же государственное решение, сколько экспортировать нефти. Мы говорим: о'кей, это право государства, ваше право. Вот вы определяете: экспортируем 300 млн тонн нефти. Потом эти 300 млн тонн нефти распределяются пропорционально добыче. И все, а дальше, кто сколько экспортирует, определяется арифметически, а кто сколько добыл — известно государству, и никак смухлевать тут невозможно, поскольку все сдается в систему «Транснефти». И все. Дальше пропорционально добыче распределяй квоты. Ты знаешь, скольких денег люди лишились? Раньше-то за распределение квот платили взятки. А теперь там сидел в министерстве один чиновник, который раз в месяц совершал простую математическую операцию и за полчаса распределял квоты.
И так было не только с этим законом. И не только с законами, касающимися нефтянки. И насолили огромному количеству чиновников. Я просто это знаю. А история с СРП? Напомню, что благодаря этому закону из общей системы налогообложения выделялись месторождения, и каждая компания по этим вот месторождениям договаривалась о системе налогообложения напрямую с правительством. И по тогдашним временам чиновник собирался за два года снять на этом $3 млрд взяток. Тогда, представляешь?! И мы это зарубили. Мы — это четыре частные нефтяные компании: «ЛУКойл», ТНК, «Сибнефть» и мы. С 2000 по 2003 год у нас в Думе была консолидированная позиция по 99 % вопросов. Просто воспринималось это как ЮКОС, потому что в Думе сидел Володя Дубов — от ЮКОСа, а чаще всего ходил по этим вопросам я, и тоже юкосовец. Я еще Мише говорил: мы вызываем огонь на себя.
Он мне говорит: нет, ходи давай, у тебя это получается эффективнее, чем у других. Я ходил и в Думу, и в правительство, и в администрацию президента. Позиция была консолидированная, но я был таким мотором. И возникало ощущение, что всюду ЮКОС. Хотя мы делали это от имени четырех компаний, с которыми договорились, что в законодательной сфере выступаем с совместной позицией. Мы раз в месяц собирались, обсуждали накопившиеся вопросы, спорили и дальше действовали в рамках договоренностей.
Сейчас, рассуждая и анализируя постфактум, я прихожу к выводу, что Мишу, и он, наверное, понимал это, использовали как таран в своих разборках в окружении Путина. Я теперь абсолютно в этом уверен, сопоставляя детали, узнавая новое. И складывается картинка, как пазл. Греф, который после посадки Платона Лебедева в июле 2003 года писал мне на бумажке, когда мы встречались в каком-то кафе: не наезжайте на Путина, наезжайте на Устинова. Как Кудрин вел себя в этой истории. Жаловался, конечно, на нас в разговорах с Путиным. Это, разумеется, связано с нашей работой в Думе, больше мы нигде не пересекались. Там была позиция нефтяного лобби, через которую Кудрин никак не мог перескочить. Но совершенно точно могу сказать, что Кудрин не хотел национализации ЮКОСа и не хотел посадки Ходорковского. Ну да, чиновники вынуждены были согласовывать с нами очень многие вопросы. И обращаться за помощью. Я когда-нибудь напомню Кудрину, что все бюджеты с 2000 по 2003 год он принимал с нашей помощью. Он часто просил помочь, зная наши ресурсы в Думе. И мы помогали. Но что касается налогообложения нефтянки, мы действительно бились серьезно. Тем не менее никогда я не позволил бы себе, как это он сказал не так давно, что-то типа шантажировать, точно не помню… Такого никогда не было. У нас всегда была открытая позиция. И у нас всегда были очень корректные отношения. Более того, по ключевым вопросам нам удавалось договариваться, в том числе по налогообложению нефтянки.
Михаил Касьянов: Я познакомился с Ходорковским в 2000 году. До этого мы даже никогда не встречались. Я был премьером, и мы начали готовить налоговую реформу. Для меня было важным, чтобы бизнес-сообщество понимало, для чего нужны реформы, какие цели мы преследуем, принимая эти законы, понять, как, исходя из новых реалий, им предстоит дальше работать. И мы работали в режиме консультаций, обсуждений с ними. Люди понимали, что мы делаем, могли высказать свое мнение. Это был очень позитивный процесс. Я же создал совет по предпринимательству при председателе правительства. Туда входили представители крупного, среднего и малого бизнеса, то есть весь спектр интересов. И мы регулярно собирались для обсуждений. Ходорковский в первый раз пришел в группе пяти или шести нефтяных олигархов, которых я пригласил, чтобы обсудить с ними изменения налогообложения в нефтяной отрасли.
Если вы вспомните, Ходорковскому вменялась в вину минимизация налогов через внутренние офшоры. Но ведь это было законно. Закон на сей счет был принят в 1998 году. Мне не нравились эти законы, в связи с чем мы в нашем правительстве и инициировали их пересмотр. Но тогда, в 1998 году, это был общественный консенсус. Тогда в период кризиса, чтобы как-то собирать деньги в бюджет и как-то одновременно с этим поддерживать регионы, были приняты такие законы.
А когда с моим приходом мы сделали первый бездефицитный бюджет, погасили все долги перед бюджетниками, пенсионерами, военными, когда стали выходить на траекторию роста, то пришло время ввести нормальные правила для всех компаний. Пора было закрыть внутренние налоговые дыры, которые просуществовали с 1998 по 2003 год. Мы начали этот разговор. Я пригласил олигархов, пришел и Ходорковский. И было очень видно, что он больше других погружен непосредственно в бизнес, в управление нефтяной сферой, поскольку он был не только владельцем, но и управляющим компании. Он знал все нюансы — и экономические, и технологические. Это его отличало. Он был самым продвинутым среди коллег.
На совещаниях и всех встречах со мной он никогда не был агрессивен. Я знаю, что на его агрессивность жаловался Герман Греф, я от него это слышал. Но в моем присутствии такого никогда не было — он вел себя корректно, как квалифицированный эксперт, был как бы старшим от этой группы нефтяных олигархов в переговорах с правительством. Он и его люди готовили предложения от группы, он с ними приходил и озвучивал позицию.
Станислав Белковский, соавтор доклада о заговоре олигархов, сказал мне, что доклад никто не заказывал, что это была инициатива группы авторов, в которую он входил. Я остаюсь при своем мнении — у доклада был заказчик. Скорее всего, прямо или косвенно это был Игорь Сечин, который в то время наращивал свой административный ресурс. Возможно, вместе с тогдашним главой компании «Роснефть» Сергеем Богданчиковым. Помимо прочего, оба от разрушения ЮКОСа выиграли, поскольку нарастили за счет активов ЮКОСа «Роснефть» и управляли ею в качестве председателя совета директоров и главы компании.
На мой взгляд, Сечин, хорошо знавший Путина, понимал, какой будет реакция не окрепшего еще к середине первого срока президента, по-человечески подозрительного, к тому же уже накопившего раздражение на Ходорковского, если в преддверии думских выборов ему расскажут, что Ходорковский затевает парламентскую республику и денег на переворот у него хватит. Конечно, Путин боялся потерять власть. Интересно, что со временем у Белковского появилась собственная версия того, что тогда происходило, и по этой его версии Ходорковский стал жертвой «разводки» — аппаратных игр в администрации президента, начавшейся борьбы между ельцинской административной командой во главе с Волошиным, доставшейся Путину в наследство, и «питерской» командой, которая явно не намерена была бесконечно оставаться на вторых ролях. В силу основной профессии Путина большинство его соратников были из системы КГБ, с соответствующим менталитетом и представлением, что хорошо для государства.
Станислав Белковский: Доклад готовился месяца два. Он появился в конце мая. Никакого расчета в сроках не было. Вообще, он должен был появиться в конце апреля, но поскольку я его затянул, то появился в конце мая. В этом докладе не было качественно ничего нового. Там все было из открытых источников. Единственное, что там было не из открытых источников, — это информация о парламентской республике, которая готовилась под крылом Ходорковского. Но тогда в Москве говорили об этом все. В том числе и сотрудники ЮКОСа. Это все говорилось на открытых тусовках. Об этом просто не писали газеты.
Меня привлекла эта тема. Я думал тогда и еще больше думаю сейчас, что фактически Ходорковский во всей этой истории был не самостоятельным, не вполне самостоятельным. Он был орудием Волошина и бизнеса, который с ним связан, — типа Абрамовича. Игра была такая. Дело в том, что когда они ставили Путина в 1999–2000 годах, а Путин — человек «семьи», а не мифических силовиков или кагэбэшников, то им казалось, что схема управления Путиным налажена. И никаких проблем с этим не возникнет, потому что личные друзья Путина — слабаки и уроды. Но к началу 2003 года вдруг стало понятно, что у друзей Путина тоже есть амбиции и они начинают расти неконтролируемо. И Путин не будет их останавливать, хотя бы потому, что там, где они действуют независимо от него, у него нет и повода их остановить. Вся логика Путина сводится к одному: я отвечаю только за те решения, которые я принял сам, а если решение принял не я, даже если подразумевается, что я мог его одобрить, то я не виноват. Вот почему очень важно было осудить Ходорковского, а не уничтожить его каким-то иным путем. С точки зрения путинской логики это принципиальный вопрос: это решение приняла судебная власть, а не он. Даже если с его одобрения. Путину важно найти субъекта ответственности, отличного от него самого.
Я думаю, что Волошин пытался нейтрализовать растущее влияние путинского окружения. Того же Сечина. И проект парламентской республики тут был очень кстати. Он считал, что в политическом поле, а это был проект политический, а не лоббистский, он переиграет любого Сечина. Я абсолютно точно знал — не буду говорить откуда, — что вот это выступление Ходорковского на встрече Путина с олигархами по поводу «Северной нефти» было инспирировано Волошиным. Это была его просьба поднять этот вопрос. Я думаю, что Волошин сознательно обострял ситуацию. Он рассчитывал поставить Путина в безвыходное положение и принудить его избавиться от Сечина и компании, чтобы сохранить лицо. При этом Волошин не мог подставляться сам, не мог подставлять Абрамовича или других людей, связанных с ним органически. Ему нужна была тяжелая гиря, которая будет запущена в Сечина и его снесет. Такой гирей оказался Ходорковский. Просто сценарий реализовался не так, как хотел Волошин.
Путин расценил слова Ходорковского о сомнительности сделки по приобретению «Северной нефти» как прямое нарушение правил игры. Смысл ответной резкой реакции Путина такой: к вам не было претензий, ко всем собравшимся бизнесменам, в том числе и к Ходорковскому, по поводу собственности, которой вы завладели нелегально. У вас не должно быть претензий ко мне. Я не лезу в ваш бизнес, вы не лезете в мой.
Волошин не подставлял Ходорковского в том смысле, что хотел его посадить. Больше того, я считаю, что Волошин и давал те гарантии безопасности, под которые Ходорковский остался в России. Не потому, что он обманывал, а потому, что он считал, что Ходорковский не сядет, поскольку без него, Волошина, такое решение не может быть принято. А если и когда это решение было бы вынесено на обсуждение, то Волошин бы его заблокировал. А оно было принято без обсуждения. Именно этого Волошин и не учел, что Сечин вышел на оперативный простор и из робкого, трясущегося клерка стал совершенно самостоятельным политиком и лоббистом, который сам принимал решение, что ему делать. С учетом сложившегося у Сечина альянса с генеральным прокурором Устиновым они все сами и решили. А потом убедили Путина, что это единственный возможный вариант, потому что если бы Ходорковский долетел до Эвенкии и стал сенатором (а именно так преподносилось Путину, хотя сенатором там собирался быть Шахновский), то с ним уже ничего сделать было бы невозможно.
Что касается Абрамовича, то партнерство с Ходорковским делалось из расчета, что им удастся переиграть тот лагерь, а если не удастся, то ничего страшного не случится. Абрамович, в отличие от Ходорковского, точно знал, что с ним ничего не случится. Подразумеваемые гарантии были от Путина, которые выполняются по сей день.
Михаил Касьянов: По поводу Волошина и возможной административной интриги я ничего сказать не могу. Волошин давно собирался уходить, еще за год до этого. Путин просил его задержаться. В итоге он ушел в конце октября 2003 года. И пресса выдвинула версию, что это из-за истории с посадкой Ходорковского. Ну а он не оспаривал, хотя и не подтверждал.
Я считаю, что Ходорковский и ЮКОС если и стали жертвой «разводов», то иного, более крупного масштаба. Сегодня очевидно, что для Путина это были не какие-то спонтанные действия, а решения, вытекающие из некоей его логики. Из логики, которая легла в основу конструирования его системы правления.
2 июля 2003 года был арестован Платон Лебедев. 4 июля прошли первые обыски в офисах компании «М-Реестр» — реестродержателе компании ЮКОС и акционерного общества «Апатит». Сотрудники прокуратуры изъяли серверы, на которых хранилась информация о реестрах акций более 200 компаний. Дальше обыски шли все лето, и всю осень, и всю зиму — и до и после ареста Ходорковского. Я видела Ходорковского тем летом. Он мне сказал, что сигналом о реальной опасности для него будет уход из Кремля Александра Волошина, пока Волошин в Кремле — все в порядке. Несмотря на связи в Кремле и личные отношения с Волошиным и Сурковым, Ходорковскому не удалось добиться встречи с Путиным после ареста Лебедева, что меня удивляет. Трудно же поверить, что позиции Волошина, скажем так, резко ослабли. Глава РСПП в тот момент Аркадий Вольский говорил с Путиным после ареста Лебедева и передал юкосовцам, что Путин сказал ему, что Лебедева подержат недолго и выпустят.
Михаил Касьянов: Вне работы я общался с Ходорковским сразу после ареста Платона, когда уже началось давление на ЮКОС. Он попросил о личной встрече. Я пригласил его в резиденцию, домой. Он мотивировал свою просьбу тем, что только мне доверяет. Он был очень огорчен, расстроен — не психологически, но эмоционально, душевно. Я с ним встречался вне работы после ареста Платона и до его ареста в октябре 2003 года раза четыре.
Читать бесплатно другие книги:
