Влад Лиsтьев. Поле чудес в стране дураков Додолев Евгений
Эрнст стал настолько культовой фигурой в медийной среде, что позволяет себе игнорировать столь желанные его коллегами знаки внимания. По личному опыту знаю. Возглавляя журнал «Компания», неоднократно — согласно солидарному решению редколлегии и экспертного совета — предлагал Косте лауреатство в ежегодных мероприятиях еженедельника: «Компания года» и «Менеджер года». Из года в год, анализируя с чисто экономической точки зрения деятельность Эрнста и руководимого им СМИ, приходили к решению: лучший. И канал, и гендир. И последовательно, из года в год получали отказ: слишком занят, чтобы приехать в «Метрополь» (тогдашнюю традиционную площадку наших мероприятий) на церемонию вручения. Согласно уставу премии, в отсутствие победителя награда делегировалась «серебряному» призеру. Приз доставался то Станкевичу (за НТВ), то кому-нибудь еще.
Конкурирующий канал РТР вполне празднично представил мэтра в день полувекового юбилея: «Он — один из тех, кто стал первопроходцем и строителем нового ТВ. Те, кто работают с Константином Эрнстом, говорят, что он каким-то образом точно знает, как надо делать рейтинговые передачи и шоу, снимать качественное кино. Почти каждый теле- и кинопроект, к которому он приложил руку — будь то „Старые песни о главном“, „Ночной“ и „Дневной“ дозоры, — становятся событиями в российском медиапространстве. Генеральный продюсер — то, что раньше было должностью, теперь его почетное звание.
— Телевидением я никогда не собирался заниматься и, собственно, иногда удивляюсь, почему занимаюсь им сейчас, — признался в одном из интервью Константин.
Исключительный вкус — то, что не хватало телевидению, — у Эрнста, как говорят, врожденный. В конце 1980-х молодежная редакция, а точнее, ее „Взгляд“, — это самое модное, дерзкое на отечественном телевидении первый увидел сюжет Эрнста об эротике в кино. „Этот далеко пойдет“, — поняли теленачальники, когда в эфире появилась полностью авторская ни на что не похожая часовая программа «Матадор». Рафинированный и эстетствующий человек из интеллигентной семьи с видом знатока и голосом утомленного Печорина как будто уже тогда знал, чего хочет зритель. Думая, что смотрят его такие же интеллигенты, молодой автор получает благодарственные письма от рабочих сталелитейных заводов. Записи «Матадора» студентам факультета журналистики сейчас демонстрируют как безусловный образец качественного телевидения. А ностальгия по тем временам сохранится и у зрителей, и у самих взглядовцев».
Мне сложно говорить про Эрнста, потому что на самом деле мне очень многое нравится из того, что он делает в кино. «Чужая», по мне, так вообще шедевр. «Высоцкий. Спасибо, что живой» и через полвека будут смотреть… Но стоит только начать нахваливать Большого, как отовсюду слышится: «Ню-ню. Ага. Лизнул зачетно». Из-за того, что Константин Львович возглавляет державное телевидение, все его кинопроекты воспринимаются «медийкой» в штыки. А ведь он действительно умеет снимать кино! Больше скажу, только это дело Костя, кажется, и любит по-настоящему. И мечтать о кино начал еще в те времена, когда мы подкалывали его внешним сходством с режиссером Аланом Паркером, намекая, что американец гостил в Москве месяцев за девять до его рождения. Костя, конечно, якобы серчал, говорил, что мы, мол, придурки, но сдается, что ему это сравнение казалось как минимум лестным.
«Маленькая Макаревич» прозвала его Ботаником. В наше время это слово абсолютно не имело нынешней пренебрежительной коннотации и несло только одну смысловую нагрузку — человек занимается наукой. Костин отец, известный биолог Лев Эрнст, академик ВАСХНИЛ, наверное, мечтал, что сын найдет себя именно в этой сфере. Костя закончил биофак в Ленинграде, в двадцать пять лет защитил кандидатскую — словом, удивительно, почему он так и не стал ученым. Ботаник был богемным не только по образу мыслей, но и внешне. Одевался артистично, носил длинные волосы, что часто провоцировало комические ситуации.
Однажды Тельман Гдлян (был такой старший следователь Генпрокуратуры, который вел дело зятя генсека Брежнева, Юрия Чурбанова) назначил мне встречу на Пушкинской площади. Я должен был вернуть ему том уголовного дела, который таскал в рюкзаке с бутылкой портвейна и кассетами с записями T e Doors. Никакого «Макдоналдса» на Пушке еще не было, а был невзрачный скверо-пустырь, где все друг другу забивали стрелки. Я решил, что отдам следаку его талмуд и там же могу встретиться с Эрнстом, чтобы двинуть в гости к Градскому на котлеты. А Ботаник, в свою очередь, позвал с собой братьев Алейниковых. И вот когда Тельман Хоренович увидел Эрнста в компании пары экстравагантных киноноваторов, он, подхватив меня за локоть, отвел в сторону: «Это же хиппарики. Женя, ты же известный советский журналист, ну с кем ты связался?» — «Ну с этими двумя я не знаком, а третий — кандидат наук». Где сейчас Тельман Хоренович, увы, не знаю, а вот где Константин Львович, знают все.
Наташа Макаревич ошиблась, когда предположила, что общего языка мы с Эрнстом не найдем. Тем же летним вечером Костя предложил: «Я послезавтра лечу в Крым. Едем вместе?» Я был легким на подъем и с готовностью согласился. Так впервые оказался в незабвенном Никитском ботаническом саду, где на территории можжевелового заповедника располагался засекреченный мини-санаторий для гигантов сельскохозяйственной мысли, и, естественно, Костин отец, второй человек в академии, имел возможность переруливать свою вельможную квоту на единственное чадо. Жили мы совершенно по-студенчески — в одном номере, закрепленном за Львом Константиновичем.
Кстати, привычка жить в одном номере однажды сыграла со мной заокеанскую шутку. В Атланту по приглашению MTV летом 1991 года мы приехали с Крисом Кельми, которого злые языки дразнят Калинкиным. Я его знаю со школьных времен и помню, что Калинкина — это девичья фамилия его мамы, а вот Кельми, как и полагается, — папина. Правда, зовут его на самом деле Анатолием Арьевичем. Но это к слову. МЕУшники принимали нас замечательно. Джим Рокко, возглавлявший контору Creative Video, повез нас в курортное местечко на юге Флориды, где каждому почетному гостю из «империи зла» забронировали по гигантскому сьюту в Marriott’e. Мы с Кельми от души изумились: «Джим, да на фига такая роскошь? Мы и в одном номере переночуем, всегда так делаем». — «О’кей. Я все понимаю», — многозначительно заверил нас американец, изобразив на лице сложную гамму чувств. Только когда за ним закрылась дверь, до нас дошло, что он принял нас за голубую парочку. А мы-то просто подумали: зачем принимающей стороне палить бабло, когда номер — двести квадратных метров? Короче, в каждой стране свое тяжелое наследие — вот я о чем. И да, это еще одна ложноножка.
В общем, жили мы с Эрнстом в пансионате для заслуженных ботаников и не парились. Ели ароматные шашлыки, пили то, что делали местные из винограда, и регулярно посещали — с целью получения дозы адреналина — вышку в закрытой зоне местного заповедника. Прыгать там строжайше запрещалось по причине крайней стремности донного ландшафта. Подводные скалы были в солнечные дни прекрасно видны, и нырнуть следовало в небольшое по площади окно «свободной воды». Короче, небольшой люфт — и можно было разбить к такой-то матери весь организм. Теперь даже вспоминать неуютно, а тогда прыгнуть было, как чашечку ристретто выпить. Соленая черноморская вода смывала испарения потребляемой в весьма неумеренных количествах приторной «Изабеллы», а свежеприобретенная бодрость помыслов воодушевляла на продолжение подвигов. По дороге к пансионату мы обычно приглядывали удачное место для ночного проникновения на опытную плантацию, где растили совершенно удивительные по своим качествам персики. Тоже адреналин, потому как посадки охранялись свирепыми овчарками и непросыхающими дядьками с заряженными картечью ружьями. Зато на приманку чудо-фруктов мы потом легко заманивали курортных барышень. Костя пользовался бешеным успехом и у скучающих девиц на отдыхе, и у тех, кто жил в том краю круглогодично.
В один из наших последних приездов в королевство вельмож-ботаников, это был 1989 год, мы почуяли, как улетучивается хмельная беззаботность из этого райского места. Номенклатурному оазису функционировать оставалось недолго, циркулировало словечко «перестройка» и все такое. Наше приятно закумаренное состояние вовсю пытался разрушить Саша Люби — Любимов, которого мало волновали прелести курортной жизни, зато очень заботили мысли о грядущих переменах, программе «Взгляд» и «в здоровом теле здоровый дух». Еще в Москве он стряс с нас клятву, что мы составим ему компанию в утренних кроссах по прибрежной гальке. А потом непременно будем взрезать морскую гладь бодрым кролем. Мы поклялись на виниле его любимого квартета Queen… В первый день Александру Михалычу в пробежке было единодушно отказано с мотивом «да ты чо, мы же вчера же только прилетели, блин». Во второй — на основании тотального обгара конечностей (никто ведь не пользовался ничем солнцезащитным). Ну а на третий. уже по сложившейся традиции.
Так что каждое утро самый харизматичный ведущий самой рейтинговой программы СССР мчался по утреннему саду в гордом одиночестве, распугивая пернатых обитателей и полусонных ящериц. За завтраком, неодобрительно взирая на принесенную в уютную мини-столовую бутылку портвейна, початую с вечера, Саша ворчал, шутливо клеймил нас позором, обвинял в предательстве интересов гласности, грозился вернуться в Москву. Мы охотно соглашались и торжественно обещали ему со следующей же трапезы прекратить бухать по утрам (и надираться как он, т. е. лишь после диетического полдника), взяться за ум, а по возвращении в столицу непременно совершить творческий переворот в отечественном телевидении.
Тем августом в номер пансионата, выписанный на Эрнста, вселилось максимальное количество гостей. Помимо нас с Большим — Андрей Макаревич, Саша Любимов, Наташа Негода с ее тогдашним бойфрендом. Сейчас уже удивительно, как мы все, такие разные и непростые, умудрялись чудесно сосуществовать в том ботаническом раю. Иногда задаю себе вопрос: смогли бы мы, нынешние, так же? Вряд ли. Другие стандарты и правила. А тогда нас напрягал разве что спутник Негоды, ныне влиятельный кинодеятель Сергей Толстиков. Да и напрягал лишь потому, что мы все симпатизировали его предшественнику Мише Ефремову, с которым у Негоды случился бурный и продолжительный (как аплодисменты) роман. Наташку любили все, в шутку называя девушкой без ПМС, потому что она, казалось нам, никогда не капризничала. Добрая, искренняя, она умела с кайфом смеяться чужим шуткам, любила выпить в компании под треп о судьбах мира и искусства, да вообще для всех нас была своим парнем. А как мы офигели, когда Наташку в эти секс-символы записали! Негода в нашей компании вообще не воспринималась как эротический объект. Конечно, и «Маленькая Вера», и последующая фотосессия в Playboy стали просто бомбой. Она всех сделала. Всех. Даже тех киношных ханжей, которые с возгласами «Позор!» покидали Дом кино во время премьеры ленты. Окончательно все перевернулось с ног на голову, когда Негода отбыла за океан и снялась для культового мужского журнала. Для актрисы, которая только что целомудренно позировала для «Советского экрана», появиться на обложке Playboy ню с надписью на короткой майке From Russia With Love было невероятно отчаянным поступком.
Наташа с Мишей друг другу подходили невероятно — оба редкостные раздолбан, любители погулять на широкую ногу. Ну и оба актеры, в конце концов. Наташа училась у Ефремова-старшего в Школе-студии МХАТ, Миша же вспоминается мне в ПРОКе на Красной Пресне, где он прыгал со столика на столик и вопил, что он вроде как теперь Бэтмен. Прочитав заметку про какой-то из последних «Кинотавров», был рад узнать, что за четверть века Ефремов практически не изменился.
Негода по типу, как мне кажется, женщина-дочь. Ей нужен рядом человек, который будет говорить, что надо есть и что не надо пить, где стоит сняться, а где ни к чему. Мне она запомнилась жуткой растрепой, постоянно терявшей ключи, вещи и какие-то важные бумажки. Эдакий неуклюжий медвежонок: ее хотелось защищать и охранять. Когда появился Толстиков, стало ясно, что защитят ее и без нас. Хотя он всею своею номенклатурностью рядом с беспредельно богемной Наташкой смотрелся чужеродной пломбой в младенческой пасти. Короче, они вскоре съехали на частную квартирку — проводить дальше свой «медовый месяц» (условно говоря, потому как Негода успела посетовать на занятую графу «семейное положение» в паспорте своего избранника).
Их свято место в ботаническом раю долго не пустовало, потому что в городе наткнулся я на Костю Кинчева («Алиса» гастролировала по югам) и пригласил его погостить у Большого. Рокер приехал вместе со своей роскошной супругой Сашей Амановой. И опять же, естественно, ночью дал концерт на балконе… Академики на следующее утро за завтраком строго выговаривали Эрнсту, не без опаски косясь не столько на мрачного с похмелья, охрипшего после ночного шоу и покрытого татуировками Кинчева, сколько на его ослепительную спутницу, отравлявшую едким никотином девственную атмосферу номенклатурной гостиной, где до Амановой никто не решался курить — даже Градский, на которого управу, казалось бы, никому не найти. Тогда же, за завтраком, родилась идея снять клип на одну из песен «Алисы». «Аэробика» стала первой киноработой биолога Эрнста. И показана была эта работа в самой популярной программе страны — «Взгляд».
Негода была официально признана «Советским экраном» лучшей актрисой года. Скандальная «Маленькая Вера» получила большой специальный приз жюри Международного кинофестиваля в Монреале и премию ФИПРЕССИ в Венеции. Еще были Гран-при в Чикаго, титул лучшей актрисы в Женеве. И казалось, это только начало! И лишь Ботаник, не поверив в ее светлые перспективы, заметил, что со всей этой п. бенью Негода теперь вряд ли взлетит. И оказался прав. Многие из Костиных прогнозов сбывались, несмотря на их кажущуюся абсолютную нелепость.
Да и карьера самого Эрнста поразительна. Когда во время коллективного просмотра фильма с участием Настасьи Кински он вдруг сказал: «Обязательно когда-нибудь обсужу с ней эту сцену, она лажает», — мы решили, что Котя просто банально гонит. Нет, можно, конечно, сколько угодно любить кино, но это не значило попасть в киноиндустрию. Особенно когда все поделено, расписано и меньше всего там ждут биологов. Тем более таких — раскрепощенно-богемных и одновременно способных двинуть оппоненту в челюсть. Взрывнее Эрнста в нашей компании был только Люби, который тоже вскипал с пол-оборота и без всяких раздумий лез в драку, игнорируя явно проигрышный расклад (оттого ходил то с проломленной головой, то в шрамах). Костю в большей степени воспитала улица, и периодически она о себе напоминала. Он запросто мог сцепиться с какими-нибудь мужиками в очереди за портвейном. И даже резонное: «Слушай, завязывай давай, восемь же человек. Отмудохают как тузиков!» — его не останавливало.
Кстати, когда Кински приехала в Москву, он протусил-таки с ней всю неделю. Знаю это от общего знакомого, который по-прежнему работает на Первом. Поскольку Эрнст все время заваливался с разными, но по-всякому интересными спутницами, коллега спросил его как-то:
— Тыс кем сегодня будешь?
— С Настей.
— Что за Настя? Я ее знаю?
— Эээ. Вряд ли. Но видел — сто процентов.
Ну и ладно. Но, говорит, надо было видеть лица собравшихся, когда Эрнст, приобнимая голливудскую диву, нарочито небрежно представил Кински:
— Знакомьтесь, это Настя.
И если уж никто не верил в кинематографическую звезду Ботаника, можно себе представить, как все восприняли новость о его назначении на руководящую должность. Когда Сергей Шолохов во время обеда в прибрежной «Иверии» на «Кинотавре-95» поведал собравшимся за столом, что Костя возглавит ОРТ, мы поржали и заключили: мол, Шолохов нас разводит. Ну каким образом абсолютно творческий Котя будет, например, увольнять или принимать на работу сотрудников? Это не укладывалось в голове. Бизнесом надо ж рулить, а Эрнст снимал выпуски своего культового «Матадора» на кинопленку. Эстетствовал. Саша Горожанкин, директор «ВИDа», чуть ли не матерился, орал, что это плохо кончится, — ведь на одну передачу тратится столько, что годовой цикл отснять можно. И вообще сейчас кино-то не всегда снимают на кинопленку! Костя слушал, вроде не спорил и… снова снимал. Его не парило. Полет творчества не предполагал ничего низменного типа денег.
VI.IX. Переадвокат Макаров
Фигура самого Листьева тотально мифологизирована. Что вполне закономерно в контексте его трагической гибели. И один из мифов — убили журналиста. На самом деле — расстреляли бизнесмена. Первой этот тезис озвучила, насколько помню, Ирина Хакамада, на следующий день после трагедии (а в том контексте подобные заявы было делать непросто). К весне 1995 года у Влада, ставшего ТВ-персоной № 1, было много завистников и просто врагов. После того как его назначили гендиром ОРТ, стало ясно: он из «ВИDа» свалит со своими рейтинговыми проектами. И с деньгами, которые эти проекты приносили в компанию. Коллеги были не в восторге.
Осенью 1994 года Влад собрался разводиться. По причине, мне неведомой. Но я помню, что Альбина Назимова через друга семьи, Андрея Макарова, дала понять «видовцам», что в случае развода отсудит акции Листа, все 16,43 %. Макаров был тогда адвокатом со связями интересными, влиятельный деятель гей-тусовки. Хотя за пару лет до этого его попалил Марк Дейч, поведавший, что Андрей Михалыч — платный осведомитель КГБ: его завербовали по «голубой» линии, ведь в СССР гомосексуалистов преследовали по статье 121 УК РСФСР. Саша Невзоров рассказывал мне, как над Макаровым стебались в Думе: он откликался на имя «Таня» (это была его сексотовская кличка), и порой кто-нибудь из депутатов громко окрикивал депутата: тот неизменно отзывался. Словом, связи у него были. И депутатские, и гейские, и лубянские. Скандалов, разборок имущественных никто в компании не пожелал. Саша Любимов с Андреем Разбашем наехали на Влада и сказали коллеге, что, дескать, развлекайся как хочешь, но никаких разводов. Лозунг тогда был в компании официальный: «Все только начинается». Все только и начиналось. Влад с Альбиной жили в маленькой квартире на Новокузнецкой. Никаких хором еще не было: Альбина лишь строила знаменитый «круглый дом», в котором они позднее жили с Разбашем. И личной охраны не было ни у кого. Только у самой Альбины, потому что она все время намекала, что ее могут похитить. Влад настоял, чтобы директор «видовский» Саша Горожанкин оплачивал для нее «личку».
Александр Политковский рассказывал мне:
«После того как расстреляли Влада, Саша Любимов всех акционеров слил. Собрал нас, сказал: „У нас проблемы с Первым“, мы, мол, должны продать свои доли. Переговорщиком с представителями канала назначили Ваню Демидова. Я уперся. Саша Горожанкин тоже вроде как сопротивлялся. Но недолго. Со мной встречался Андрей Разбаш, уговаривал меня отдать акции. Все было очень запутано. Там темные истории были с кредитами, которые понабрал Влад. Кто, кому и сколько должен — было не понять. И произошло то, что произошло. Тогда как раз и формировалась эта новая система ТВ-взаимоотношений, с бесконечными откатами, с воровством бесконечным, и эта нынешняя система — для меня неприемлема.
Бизнес любых соратников и друзей превращает в бизнес-партнеров. Ну а я выбрал путь творческой свободы. Это принципиально, потому что сейчас, оставаясь свободным, работать в политической журналистике невозможно. Но для меня важно оставаться самим собой, а нынешнее телевидение — это гадюшник, и рулят этим гадюшником коллеги, которые когда-то браво „воевали“ с номенклатурными советскими ТВ-боссами — Лапиным и Кравченко. А сами?
Работая во „Взгляде“, мы были уверены, что журналистика — это творчество, а не инструмент извлечения прибыли. Уверен, что тех, кто руководит нынешним коррумпированным телевидением, ждут серьезные неприятности, потому что на самом деле не все в этом мире дозволено. Подразумеваю логику жизни, которая людям не подвластна. Где недавние медиаолигархи? Владимир Гусинский? Борис Березовский?»
Член совета директоров ОРТ, вице-президент «Альфа-Банка» Александр Гафин вспоминал, что когда Листьева назначили генеральным директором, он на каком-то совете у Игнатенко предложил закрепить за ним телохранителя.
«В ответ на это предложение все члены совета директоров и сам Листьев рассмеялись. К великому сожалению, прав оказался я, а не они. Листьев до самого последнего дня своей жизни ездил и ходил без всякой охраны, правда, всегда носил с собой пистолет».
На самом деле Саша неспроста поднял эту тему. На какой-то тусе, посвященной подготовке первой «ТЭФИ», Влад сказал Гафину, что обзавелся пистолетом по настоянию ментов. Александр попытался выяснить подробности, но Листьев крайне неохотно пробурчал что-то про «серьезных людей». Гафин, по-моему, до сих пор сетует, что в свое время порекомендовал Березовскому и Бадри познакомиться с обаятельным «взглядовцем». Эти двое раздумывали, кого поставить во главе Первого канала «Останкино»: Эдуарда Сагалаева или Анатолия Лысенко. Гафин — единственный в тусовке «семибанкирщины» был своим человеком в богеме и хорошо представлял себя настроения ТВ-бомонда.
Дмитрий Захаров:
— Влад никакими сакральными знаниями по поводу предчувствия своей смерти со мной не делился. Он не боялся, потому что знал: сначала угрожают, а только потом убивают. Нет смысла убивать, если можно договориться. Значит, не договорились. Из мистического помню такой случай. Мы часто стояли в подвальном буфете в очереди за кофе. Грядет эфир, а перед нами все вклинивается по десять человек, занимавших очередь заранее. Мы понимаем, что кофе уже не попить, и тут Листьев произносит сакраментальную фразу: «В „Останкино“ легче убить человека, чем пропустить его впереди себя».
На первой же церемонии во МХАТе имени А. П. Чехова Листьеву была присуждена первая «ТЭФИ» «За особый вклад в развитие телевидения». Посмертно. Премию через девять недель после роковых выстрелов 5 мая 1995 года в самом начале церемонии получила Альбина. Вели ту церемонию Арина Шарапова (тогда ведущая «Вестей» на РТР) и Владимир Познер. Среди зарубежных гостей — партнер Познера по телемостам Фил Донахью. Лучшим ведущим развлекательной передачи был признан Леонид Якубович («ВИD»), сменивший Влада у барабана «Поля чудес». Спецприз за мужество — Елена Масюк (НТВ). Лучший ведущий информационной передачи — Николай Сванидзе (РТР), который, как говорили, стал лауреатом, потому что члены Академии решили «не выбирать из двух прекрасных дам»: в номинацию попали еще Татьяна Миткова и Светлана Сорокина (победитель сказал: «Если бы приз получила одна из милых дам, стране грозила бы национальная смута. А с меня что взять?»). Лучший репортер — Владимир Лусканов (НТВ). Лучший ведущий публицистической передачи по версии того жюри — телекиллер Андрей Караулов (Продюсерский центр «Московский стиль»), который, по словам Ирины Петровской, взял смокинг напрокат в костюмерной Большого театра. Вот, собственно, и все. Остальные номинации — передачи и фильм.
Петровская писала: «Перед объявлением победителя в номинации „Лучшая познавательная программа“ на сцену вышел фокусник со своей ассистенткой. Она быстро сбежала в зал и вытянула на сцену из первого ряда никому не знакомого молодого человека. Фокусник туго обвязал женщину веревками, после чего накрыл ее и молодого человека блестящим мешком. Когда через несколько секунд мешок сняли, пиджак молодого человека оказался на женщине — причем под веревками. Юноша же предстал перед изумленной публикой в одной рубашке, но с кобурой и ножом, прикрепленными к брючному ремню, а также весь перевитый проводочками спецсвязи. В первом ряду сидела супруга Президента России Наина Ельцина с Ирэной Лесневской, президентом телекомпании „РЕН ТВ“. Именно телохранителя Ельциной и вытащили на сцену иллюзионисты-артисты. Из телетрансляции этот курьезный эпизод был вырезан — по настоятельному требованию начальника охраны, убедившего организаторов церемонии, что показывать — всем дороже. И сотруднику охраны, нарушившему инструкцию, и телевизионщикам — если они осмелятся обнародовать сей щекотливый факт… Да, это было то романтическое время, когда зрители еще любили ведущих как родных и всерьез обсуждали, кто на свете всех милее, всех румяней и белее — Миткова или Сорокина, Сорокина или Миткова? Это было то романтическое время, когда телевизионщики с разных каналов еще радовались (или делали вид, что радуются) успехам коллег-конкурентов. Это было то романтическое время, когда организаторы церемонии еще не высчитывали с математической точностью, как рассадить в зале друзей-врагов, чтобы не случилось скандала и кто-нибудь из обиженных не покинул церемонию в знак протеста против несправедливой рассадки. Рейтинг — нынешний царь и бог телеэфира — еще не подчинил себе, всесильному, все помыслы слуг эфира. Эра нового ТВ только начиналось».
О самовыдвижении Листьева на пост, ставший для него роковым, — ниже. А из так называемой «семибанкирщины» при власти сейчас остались только коллеги Еафина по «Альфа-Групп»: Петр Авен да Михаил Фридман. Ну еще и подельник Михаила Прохорова — Владимир Потанин. Владимир же Винокуров — на Троекуровском кладбище. Борис Березовский — на английском. Владимир Еусинский, и Александр Смоленский — в эмиграции. Михаил Ходорковский — в заключении.
К сожалению, Листьев погиб в досетевую эпоху, и в Интернете почти нет его интервью. На просторах ЖЖ нашел любопытное. Предлагаю ознакомиться с творчеством ЖЖ-юзера bardokin.
VI.X. На фига делать в Листьеве дырки?
Так я назвал свой материал в новокузнецкой газете «Твои проблемы». Летом 1992 года в Кузню приезжал Владислав. Он тогда рубил бабки, ездил по стране со своим колесом «Поля чудес» и устраивал шоу, что называется, на местах. Интервью Листьев согласился дать очень легко, несмотря на то, что интервьюеру было 22 года и он сильно-сильно волновался. Почему я задал этот вопрос — про безопасность и не боится ли он, что его убьют, не знаю. А когда его убили, почесал затылок — может сглазил? Раз уж все делятся воспоминаниями о Владе Листьеве, то я тоже. Вот, собственно, само интервью с небольшими купюрами.
БАРДОКИН: Владислав, начнем с политики и программы «Взгляд». Как Вы считаете, сыграл ли «Взгляд» определенную роль в развале СССР?
ЛИСТЬЕВ: Вы задаете вопрос, уже зная ответ. Мы все, граждане этой страны, сыграли в процессе значительную роль. И смотря что подразумевать под «развалом». Я считаю дезинтеграцию не такой уж трагичной. Это исторический процесс. Россия слишком богата нефтью и газом, чтобы страдать от отделения Прибалтики и Украины.
Б: Сейчас в Новокузнецке проходит кампания по сбору подписей против Ельцина, Вы бы подписались?
Л: Нет, сегодня нет. Пока я не вижу ему альтернативы. Была бы реальная фигура, возможно, и поставил бы подпись.
Б: Переворот 19 августа — просто переворот или все сложнее?
Л: И проще, и сложнее… Сейчас все кажется забавным. Я вообще о путче узнал поздно. Жена утром будит и говорит: «Влад, что-то случилось, по ТВ „Лебединое озеро“ показывают». Я отвечаю: «Наверное, технические неполадки».
Случилось то, чего боялись несколько лет. Поэтому и стали вести себя, как при настоящем военном перевороте. Перепугались, начали вспоминать «незасвеченные» перед органами квартиры, прятали там кассеты, потом носились по Белому дому, ждали штурма. Какие-то люди баррикады строили, а вся Москва делала вид, что ничего не происходит. Что такое 50-100 тысяч человек для девятимиллионной Москвы?
Мы не победили бы, если бы переворот проводился по-настоящему — с арестами, комендантским часом. И никто нос бы не высунул, страх-то он в крови.
Б: Как Ваши коллеги относятся к тому, что Листьев стал шоуменом, вернее, конферансье в новокузнецком цирке?
Л: Нормально, они тоже по стране ездят и с людьми встречаются. Хотя так работать сложно. Сперва я прилетаю в Кемерово, провожу игру, потом лечу в Москву, два дня монтирую тему и опять на самолет — уже в Новокузнецк, хоть между вашими городами 200 километров всего.
Б: Говорят, «Поле Чудес» — полная копия американской программы «Колесо Фортуны»…
Л: А это ничего, что Вы у меня интервью берете? Этот жанр журналистики тоже до Вас кто-то придумал. «Поле Чудес» — форма тележурналистики.
Б: В игре Вы путали имя ассистентки. Местную девушку взяли?
Л: Нет, что Вы. Они со мной из Москвы ездят. До этого долго была Жанна, теперь Света.
Б: Имидж не хотите сменить? Очки на линзы поменять, усы сбрить?
Л: Нет, не хочу. К очкам привык, стригся в прошлом году. И усы люблю отпускать.
Б: В Новокузнецке каждый второй носит газовый баллон в кармане, а как Вы решаете вопрос своей личной безопасности?
Л: А никак. У меня нет ни пистолета, ни автомата, ни газового баллона. Если захотят убить, то ничто не поможет. Убийца — он всегда подготовленный человек. А мне даже в армии стрелять не пришлось. Конечно, имея оружие, чувствуешь себя уверенней, но я же не буду перестрелку устраивать. Да и вообще, на фига в Листьеве делать дырки?
Если без оружия нападут, то максимум чего могу я бояться — синяков. Один на один — вопрос спорный, кто кого. Тут уж «фифти-фифти».
VI.XI. Дамоклов меч
Это убийство, пока оно не раскрыто официально, грозный дамоклов меч, который можно подвесить над любым непокорным. Начнет какой-нибудь олигарх что-то не то мутить, а ему: да ты же Листьева, сука, убил! Потому что показания-то есть на каждого, начиная от членов семьи и кончая почти всеми более-менее видными бизнесменами той поры. На многих собраны тома. И развернуть дело можно по любому. Хороший инструмент давления. А если продекларировать «убийство Влада Листьева раскрыто» и назвать фамилии, то карта разыграна. Кто от этого выиграет? Только те, кому нужна правда. Таковых, увы, немного.
Где-то за четыре с половиной года до тех роковых выстрелов 1 марта 1995 года на тесной кухоньке одного из ведущих «Взгляда» обсуждалось — как «убить Листа». Сам слышал. Был равнодушным свидетелем, хотя формально участником вялой дискуссии. Не мой это был праздник, по любому. Мне в тот вечер хотелось бы двинуть куда-нибудь, где девки, выпивка, веселье да кураж. О судьбах державы и отечественной (тогда еще советской) «медийки» по сотому кругу тереть с приятелями было скучновато.
Имен двух своих собеседников, естественно, не назову. И вовсе не потому, что оба при постах вельможных, а по той простой — как Колумбово яйцо — причине, что им по жизни обязан, по-своему их люблю и почитаю. И бог весть как им такое упоминание придется. Да и никаких штрихов это к повествованию не прибавит, портрет эпохи не скорректирует и, самое главное, был (не только в отношении Листьева) на тот момент с друзьями солидарен стопроцентно.
Разговор же велся о том, чтобы выстроить некую комбинацию, которая позволила бы однозначно сманипулировать «Лысым», вынудив последнего навесить на Влада исключительно несерьезную телеразвлекуху. Всякие «поля чудес». В презумпции того, что настоящая крутая журналистика — исключительно политическая. Тогда, осенью 1990 года, этот тезис сомнениям не подвергался. Это казалось величественной — словно негорелая Останкинская башня — константой телебытия. Короче, все мы, как позже выяснилось, проявили близорукость и тотальную маркетинговую безграмотность.
Но манипуляция удалась. И Листьев был решением начальства «прикончен». Прикончен как политобозреватель: ему была отведена роль «клоуна», придушенного официантской «бабочкой» в несерьезном «Поле Чудес».
Мда. Все мы помним, что из этого вышло. Листьевская программа стала бесспорным чемпионом рейтингов, и рекордные рекламные сборы этого проекта скоро превратили «Поле» в финансового донора. Донора вполне добротных и достойных передач. Передач, утративших тем не менее актуальность и бойцовский флер — «Политбюро» Александра Политковского и «Красный квадрат» Александра Любимова & Андраника Миграняна. А ведь грезилось, что именно эти два проекта станут флагманскими в линейке компании «ВИD» («Взгляд» и другие).
Листьев доказал всем, что он действительно феноменальный шоумен. Суперпрофи, великолепно чувствующий формат. И, оказавшись как бы за периметром «подлинной журналистики», Влад революционизировал постперестроечное ТВ, сумев сделать передачу, которая и сейчас «живее всех живых». И ровно через год после запуска (1 ноября 1991 года) он легко отдал бразды ведущего капитал-шоу Леониду Якубовичу, хотя, казалось бы, мог сам беспечно купаться в лучах всесоюзной славы.
Словом, удивил. Прежде всего, коллег по телекомпании «ВИD».
Замечу, что обвинения в заговорах вовсе не редкость в ТВ-среде. Тот же Лысенко рассказывал:
«Я даже в суд подавал на Лисовского. Меня обвиняли в том, что я хотел убить Мишу Лесина. Меня следователь допрашивал: „Вы же хотели избить Лесина?“ У них была прослушка моей беседы с лесинским партнером Юрой Заполем, которому я признался: мол, видел Лесина и кроме желания долго бить ногами, ничего не испытал. А что я в виду-то имел? Миша, подлец, приехал из санатория, выправил сломанный боксерский нос, загорел, похудел. Когда я его, красавца такого, увидел, подумал: „Удавил бы“. А в перехвате телефонных переговоров это выглядело как желание покуситься на министра печати».
Раздел VII. Листьев и его проекты
VII.I. Противостояние
Вскоре после новогодних праздников 1988 года на руководство «молодежки» стали оказывать давление со стороны Старой площади. В ЦК КПСС ведущие вызывали стойкое раздражение и ТВ-начальникам советовали сменить команду.
Настойчивость и великолепные журналистские данные помогли спецкору «Взгляда» Елене Саркисян прорвать блокаду стыдливого молчания вокруг Ельцина и разглядеть бывшего министра обороны, получившего маршальское звание (в мирное-то время) за тбилисскую «победу». Да, именно с подачи Саркисян удалось познакомиться с самым пристрастным зрителем одной из программ. Дмитрий Тимофеевич Язов, назвавший среди любимых писателей-современников (!) Максима Еорького, невзлюбил другого писателя. И после неосторожных реплик прозаика Полякова в студии «Взгляда» трое ведущих программы, Захаров — Листьев — Любимов, получили военкомовские повестки, призывающие их на офицерские сборы. Последний был уверен, что его-то зацепить не смогут: как-никак, а переводчик с датского — специальность редкая. Но пришло время, и он отправился в Ленинградский военный округ. Учить тамошних офицеров немудреным фразам на датском языке: «Руки вверх!» и «Мы пришли с миссией мира».
Да, в феврале 1988 года тройка исчезла с экранов. Полосного размера публикация, в которой говорилось о том, что министр обороны СССР Язов лично распорядился, чтобы офицеров запаса Захарова, Листьева и Любимова призвали на сборы, слетела из «известинского» приложения «Недели» за три часа до подписания номера: меня, как автора, уведомил об этом заместитель главного редактора Игорь Серков, с которым я знаком был еще по совместной работе в журнале «Смена» (собственно, он меня туда и пригласил из «МК»).
VII.II. Один из
Забавное исследование питерских (тогда, конечно же, ленинградских) социологов: Листьев нравился молодым людям до 25 лет; Любимов — девочкам-тинейджерам, Захаров — так называемой интеллигенции; Мукусев — условно говоря, взрослым, а Политковский — военным и заключенным. Ну и всей стране заодно.
Тройку ведущих в июне вернули в эфир. Письма зрителей, публикации коллег, штурмы Сагалаева — все это сработало на восстановления статус-кво. И есть все основания полагать, что новые ведущие (Ломакин и Мукусев) были не в восторге от возвращения «премьерного набора».
VII.III. Лужники
19 мая 1989 года во «Взгляде» прошел почти восьмиминутный (7:40) сюжет о митинге общества «Память» 14 мая, подготовленный Листьевым. Активист-рабочий в страстном монологе просил слова по Центральному, как он говорил, ТельАвидению и говорил что в полемике напрочь разобьет врагов: Генриха Боровика, Виталия Коротича, Владимира Познера. Сама передача «Взгляд» (а также «Пятое колесо» и «До и после полуночи») была названа сионистской. Его речь была дана без единой купюры. В студии репортаж крайне неохотно и сдержанно комментировал Станислав Говорухин.
VII.IV. Лошадь
На любительскую камеру Политковского Лист и Таня «Дмитра» Дмитракова сделали потрясающий сюжет о любви к братьям нашим меньшим. Мальчик забрал с бойни лошадь, приговоренную к казни и просто привел ее в московскую свою квартиру.
Александр Политковский: «Я отснял какой-то сюжет, и мы пересеклись с Владом на Тверской, я передал аппаратуру с инструкциями, на что надо делать упор, как и что снимать. Только, сказал, не надо подкладывать Love story. Но он не послушал и в результате выиграл: его трактовка сделала ту историю одной из самых знаковых для передачи».
Листьевский синхрон: «Петр выкупил ее на бойне и поселил в своей московской квартире. Ну и как вам, комфортно вместе существовать?» — «Не высыпаюсь — то в лицо дышит, то живот лижет, сегодня за колено укусила под утро».
При монтаже Разбаш и Дмитракова подложились Love story, а не «Подмосковными вечерами», как им советовали коллеги. Профессиональное жюри фестиваля в Монтре присудило этой работе высшую премию.
Осенью 2012 года в эфире у Андрея Малахова, посвященном 25-летию «Взгляда», вспоминали этот сюжет. Выяснилось, что и автор застрелен, и герой эпизода погиб в Югославии. Александр Любимов: «Петр Малышев поехал добровольцем и погиб в октябре 94-го. Из всех участников сюжета в 97-м году жива оставалась только лошадь, катала детей в Битцевском парке».
VII.V. Париж
В марте 1989 года трое ведущих (Люби, Мукусь, Политок) стали депутатами Верховного Совета. Даже продемократически настроенный Александр Гурнов как-то пробросил мне (в кулуарах одного их фестивалей весной 1991 года, когда я делал репортаж для «Взгляда из подполья»): «У Кравченко сильная позиция, когда он утверждает, что „Взгляд“ превратился в инструмент „ДемРоссии“. Три ведущих и все — представители одной фракции. Это же тенденциозно! Журналист не должен играть в политику».
Тем же вечером (16 мая 1991 года) я обсуждал ситуацию вокруг «Взгляда» с Анатолием Лысенко. Усмехнувшись, Анатолий Григорьевич вспомнил «взглядовскую» съемку французского парламента: «Все, понимаешь, вроде бы так же. И обсуждается какая-то яйценоскость кур. Только нет в зале попов, генералов и народных певцов. У нас ведь страна особенная. Поэтому я и считаю: если в Верховных Советах сидит несметное количество военнослужащих и священнослужителей в своих униформах, то отчего там не сидеть и журналистам. Хотя, конечно, репортеры должны присутствовать в парламенте именно как репортеры. Тем более что в парламент они зачастую избираются не как личности, а как представители изданий и передач».
Разные точки зрения. Углы. Иногда об эти углы царапаются. И точки неудобны — можно споткнуться. Статус депутата в России, прикрывающий тех же телеведущих от возможных репрессий, — для многих (по-бычьему настроенных) — алое полотнище нахального матадора, развлекающего толпу, уже пресыщенную кровавыми зрелищами и давно уже злобно требующую: хлеба, хлеба, хлеба! И колбасы. Программы, похоже, надоедают. Будь это программа КПСС или «Взгляд». Веры не было уже никому.
Листьев в депутаты не пошел. По версии Назимовой, мужа просто стошнило от всей этой возни, мараться не пожелал. Доверенное лицо одного из состоявшихся взглядовцев-депутатов рассказало мне другую историю: Лист в очередной раз напился и не явился на собрание.
«Взгляд» вышел из Парижа в режиме прямого эфира. В командировку тогда под руководством Анатолия Лысенко выехали: режиссер Иван Демидов, ведущий Владислав Листьев, выпускающий Андрей Разбаш, корреспондент Елена «Сара» Саркисян, редактор Юрий Шамарин, выпускающий оператор. Именно в Париже Листьев и Лысенко во время просмотра в гостиничном номере выпуска американской передачи Wheel of Fortune «сгенерировали» капитал-шоу «Поле Чудес»!
Лысенко вспоминал: «Мы поехали делать выпуск из Франции вживую. Для французов это было совершеннейшим шоком. Они обычно делали такую передачу: три фотографии и один сюжет, в лучшем случае. А когда они узнали, что у нас в каждой передаче по 30 сюжетов, они нам сказали, что у нас очень богатые продюсеры». Именно находясь в Париже, Листьев и Лысенко во время просмотра выпуска американской передачи Wheel of Fortune записали в гостиничный блокнот все «ходы» и попросту своровали этот проект, известный нам как «Поле Чудес»! Сейчас бы купили лицензию. А тогда и слова-то «лицензия» не было в лексиконе телепрофи.
Французский эфир провели на пару Лист и Фредерик Миттеран, сценарист, продюсер и режиссер, ставший потом министром культуры.
Французов впечатлила численность ТВ-делегации из СССР и то, что в ее составе была девица-полицейский. Ольга Дворецкая была первым сотрудником МВД, персонифицировавшим криминальную хронику на экранах советских телевизоров. Миловидная и спокойная, она полюбилась аудитории. Однако французский вояж поставил точку в ее «взглядовской» карьере. Дело в том, что она была любимовской креатурой. Саша не прощал «перебежчиков». Если кто-то из тех, кто обязан был своей ТВ-карьерой ему (как я, например), сотрудничал с кем-либо из конкурентов (в данном случае — с Листом), то «предателя» (в данном случае — «предательницу») ждала месть. Все элементарно: или с Люби (и только с ним), или против него. Только Демидову прощалось сотрудничество с Вдадом и прочими. От Вани зависело очень многое. Он был нужен ведущим, а не они ему. Непросто было работать с Любимовым, просто было им восхищаться. У Влада этого я не замечал. Если он и играл в игры, то в другие.
VII.VI. «Поле чудес»
«Консерватор по имени Влад» — так называлось интервью «Новому Взгляду» 1992 года.
Пяти минут хватило, чтобы условиться о времени и месте встречи… В оговоренный час я зашел в 36-й кабинет, расположенный на 11-м этаже в «Останкине». В комнате находились человек 15, которые курили, пили кофе и чай, смотрели телевизор, говорили по телефону и между собой. В этом бедламе Влада, сидящего в дальнем углу за столом у окна, я заметил не сразу. Листьев был неожиданно для привыкших видеть его аккуратную прическу всклокочен, с суточной щетиной на щеках, одет в по-демократически пеструю маечку и джинсы.
— Что ж, тогда без раскачки. Вопросы о «Поле Чудес», очевидно, вам уже навязли в зубах?
— Почему? Я по-прежнему замечательно отношусь к этой передаче. Кроме всего прочего, я руководитель программы и кровно заинтересован в том, чтобы рейтинг ее не снижался после того, как я ушел из ведущих. Считаю, что Леня Якубович — очень хорошая замена, он другой, не пытается меня копировать, хотя в чем-то, безусловно, повторяется. Но это неизбежно. Ведь и в футболе судья всегда свистит в свисток, это диктуют правила. Так и здесь. Но Леня иной — по темпераменту, реакции, наверное, он более вписывается в игру, чем я. Мне интересно за ним наблюдать.
— Вы смотрите игру по телевидению?
— Конечно, но это особый взгляд — не на то, что происходит на поле, а как смонтирована программа, как шла работа с аудиторией, т. е. профессиональные моменты.
— Уходя из ведущих, вы обещали новинки в игре.
— Мы меняем, но потихоньку. Тут я консервативен. Нельзя ломать все сразу. Вдруг зритель пропустит несколько передач, потом включит телевизор и не узнает полюбившуюся и знакомую игру. Новинки мы вживляем постепенно.
— Вы, без сомнения, рисковали, уходя из «Поля чудес» в новую программу. Рисковали популярностью, местом в рейтинге.
— Быть может, это крамольное высказывание, но меня популярность мало заботит. Переживать из-за того, что тебя меньше стали узнавать на улице? Работа — прежде всего. «Поле» я делал по поручению телекомпании «ВИD». Теперь передал другому, какая трагедия?
«Поле» — один из немногих ТВ-проектов, представленных на таком маргинально-стебовом ресурсе, как «Луркоморье». Воспроизведу описание с купюрами (много ненормативной лексики):
«Капитал-шоу „Поле Чудес“ — телепередача 90-х, существующая и по сей день. Концепт, разумеется, как и все остальное, невозбранно скопипизжен в 1990 году неким Листьевым с пиндосской телепрограммы „Колесо фортуны“. Невыносимый Якубович стал ведущим еще при жизни Листьева. Основной принцип передачи — халява, тысячи ее. Программа светится в зомбоящике каждую пятницу (уже 20 лет стукнуло, на данный момент насчитывает 1000 выпусков, так и до Санта-Барбары недалеко) и не перестает доставать диким долбоебизмом участников. Ведется расовым усатым клоуном Леонидом Якубовичем (а поначалу — усатым Владиславом Листьевым, выпиленным за бабло).
Идея этого шоу (как и тысяч других шоу в этой стране) невозбранно спизжена у буржуев; если быть точнее, с американского шоу „Колесо Фортуны“ (Wheel of Fortune). Название же русского воплощения творчески позаимствовано из классической детской сказки про Буратино. Только немного сокращено: то, что „в стране дураков“, — и так очевидно. Является одной из первых поделок телекомпании «ВИD».
Первоначально передача позиционировалась как вполне культурное интеллектуальное шоу и при ведущем Листьеве свою роль более или менее отыгрывала. С приходом же Якубовича воцарилась именно та непередаваемая атмосфера долбоебоидиотизма, которую можно раз в неделю наблюдать в силу популярности зрелища среди всяких там бабок-дедок из деревень. Передача постановочна чуть более чем наполовину. Якубович подолгу репетирует диалоги с участниками. Барабан же вращается с музыкой, сварганенной каким-то драмкитом еще в начале 90-х (так и не сменили). А вообще бытует мнение, что никаких „эфиров“ ПЧ на самом деле не ведется уже лет 5, и то, что нам показывают каждую неделю, — просто запись того времени, где Якубович называл разные даты. Фактора здесь два: во-первых, сам он не стареет них_, хотя какбе уже пора, а во-вторых, в студии на заднем плане можно увидеть уже пару лет сидящих в одном и том же месте в той же одежде людей. Поэтому может и не все, но большее число передач было-таки запилено на ленту до показа.
Алсо, в 90-х был фильм „Не послать ли нам гонца?“, где по сюжету будущий бывший россиянский расовый терминатор всея Алтайского края Евдокимов был на одной из передач и даже подарил Лёне глушитель от ЗАЗ 968. Из Замкадья и бывших союзных республик съезжаются однообразные бабки, узкоглазые чурки и обыкновенные среднестатистические долбоебы, обязательно „привезя“ с собой (нужное подчеркнуть) соленья, варенья, грибочки, пироги, спиртосодержащие напитки, вымпел с символикой родного Ниж. Зажопинска-157, креативы детишек местного дет/дур/сада/дома и, что обязательно, национальный костюм или спецодежду. Костюм по ходу программы надевается на уже находящегося под действием вышеупомянутых спиртсодержащих напитков (и про грибочки не забываем) Якубовича. На программу едут, чтобы засветиться в телике, передать приветы родным из самой Первопрестольной и вызвать зависть у подруг с лавки у подъезда. Ведь нет смысла ездить откуда-нибудь из Владивостока за 15 штук, чтобы выиграть пылесос за тыщу.
А еще все, что привозят участники игры, отправляется в легендарный музей.
В программе реализована схема отката в чистом виде: участник приходит с подарком к Лёне и взамен может получить приз. Также на программу ушлые родители привозят своих чад, которые, рассказав стишок, уходят с программы с куклой/машинкой. Обязательно нужно передать привет, перечислив в нем как можно больше своих родственников. Одним словом, феерия долбоебства. И да, там еще отгадывают слово в каких-то идиотских квадратиках целиком или по буквам, вращают барабан, три правильно угаданные буквы дают право на две шкатулки, есть суперигра, можно грабить караваны.
Передача фанится только бабками и хрен его знает еще кем, но стабильно выходит в эфир в довольно доходное время. Мистика, блин!
Игроки обязаны:
1) Плохо одеваться/выглядеть.
2) „Дарить“ подарки Лёне.
3) Крутить барабан.
4) Передавать приветы родственникам.
5) Выбирать между призом (картошкой/ключами от „Жигуля“) и баблом („Я предлагал вам стопицот за то, что в этом ящике, и вы отказались“).
Петь/танцевать (Шатунов там, „Бутырка“).
6) Говорить с жутким уральским/вологодским/таджикским/узбекским/мухосранским акцентом, ставя неправильно ударения в пОлОвиНе слов.
7) Для дошколят, привезенных родителями с собой: не иметь передних зубов, одеваться в блестящие жесткие одежки, каг’тавить, читать стехи.
8) Улыбаться/хохотать под аццкие шутки Кубовича».
Листьев сам соорудил барабан для «Поля», и после того как Якубович свел его с Бадри, ездил в Тольятти договариваться о машинах для победителей.
VII.VII. «Тема»
Андрей Разбаш, отвечая весной 1992 года на вопрос «Нового Взгляда»: «На чем в дальнейшем будет держаться популярность телекомпании „ВИD“?» — ответил:
— На тех новых программах, которые сейчас только начинают разворачиваться. Это сольная политическая программа Любимова «Красный квадрат» — с перспективой прямого эфира и телемостами со всем миром; «Тема» Листьева, которая после «Поля чудес» станет у зрителей самой популярной. В ней будут обсуждаться вопросы, интересующие буквально всех: супружеские измены, воспитание детей, одиночество… Думаю у Влада получится блестящая еженедельная программа. К сожалению, при том развале, который сейчас происходит на телевидении, очень трудно начинать делать что-либо новое. К нам относятся как к чужакам. Мол, замучили вы уже всех своей «головой».
«Ваши оппоненты говорят, что вы занимаетесь, простите, плагиатом. „Поле Чудес“ — калька аналогичной американской передачи, и „Тема“ копирует западные образцы». Отвечая на этот выпад Андрея Ванденко, который записал достаточно провокационное интервью для «Нового Взгляда» с тогдашним лидером компании-учредителя газеты, Влад ответил:
— Какие оппоненты? Те, кто профессионально критикуют телевидение? Это не оппоненты. Их работа заключается в том, чтобы разбирать мою работу. Я, честно скажу, не очень слежу, что обо мне пишут, ибо все понимаю, мы — один цех, где у каждого свои задачи, свои методы. Я никого не обсуждаю, но и не буду прислушиваться ко всем советчикам. Если есть рациональное зерно, приму, если лишь рассуждения, как, по мнению автора, я должен ходить и говорить. А что до формы. Жанр интервью придумали ведь не вы, но вы пользуетесь. О жанре ток-шоу мы узнали от Донахью, но эта форма существовала и до него, существует и сейчас параллельно с Донахью. О чем это говорит? Только о бедности знаний нашего зрителя о западном телевидении.
Следующий выпад: «Специалисты утверждают, что план ваших „Тем“ почти полностью соответствует тематическому плану Фила Донахью».
Листьев парировал:
— Ха, смешно! Мы затрагиваем общечеловеческие вопросы, не политику, и даже не то, почему один известный политик спит с другим известным политиком, а глобальные проблемы, которые не имеют границ. Тематический план составляли 15 человек, неужто все 25 программ, запланированные на первое полугодие, мы сдували у Фила?
Резонный вопрос: «Один из первых выпусков „Темы“, например, был посвящен проблеме цветных в России. Это актуально в Америке, но у нас? Если бы говорили, скажем, о том же еврейском вопросе, тогда — да».
Ответ Влада:
— Согласен. Но. Объяснение кроется опять-таки в моем консерватизме. Программа должна постепенно входить в эфир. Помню опыт «Взгляда», «Поля чудес». Обе не сразу набрали вес. Так и с «Темой». Да, мы будем говорить о евреях, о межнациональных отношениях. Но позже, когда к передаче окончательно привыкнут и станут ее постоянно смотреть. Пока надо приучить зрителя. Нас кидали, давали выход то в 18 часов, то в 23.15. А зритель должен знать, что его передача неизменно идет в один и тот же час. К сожалению, механика на телевидении осталась старой: мало просто сделать качественную продукцию, это надо еще доказать. Эфирное время по-прежнему за бывшими главными редакциями, теперешними студиями. И никого не волнует, что у коллег есть лучшая, более интересная передача, ставят свою. Например, 21.40. Запланирована ерунда. Говорю: отдайте время мне, показываю зрительскую почту, отклики. А мне в ответ: да, «Тема» — передача хорошая, но там же по сетке стоит другая. А люди-то ее не смотрят! Выкатывают мне аргументы, что зато обязательства между студиями будут выполнены. У нас до сих пор нет еще толковой системы определения популярности программ, нет системы приоритетов, зато есть обязательства, которыми связаны руководители между собой, есть достаточно безалаберное отношение к эфиру, забиваемому бог знает чем. Среди передач подобного рода - художественно-публицистических — идем первыми. В абсолютной «весовой категории» выше всех стоит «Поле Чудес», потом идут информационные выпуски — «Итоги», «Новости», художественные фильмы и — «Тема». Обычно 20 процентов телезрителей смотрят нашу программу. «Портрет на фоне», который делает Леня Парфенов, собирает 15 процентов.
Еще одно «нововзглядовское» интервью Листьева.
— Извините за каламбур, но кто подсказал вам тему «Темы»?
— Ее замысел появился органично. Я прошел колоссальную школу «Взгляда», участвовал в ток-шоу, у меня был полугодовой психологический опыт ведущего «Поля чудес».
— Вас кто-то патронирует из руководства «Останкина»?
— Нет, все надо пробивать самому. Даже симпатии Егора Яковлева не помогут, если эфирная сетка забита. Сейчас уже проще. Мы включены в план, нам бронируется время. А сначала приходилось спорить, доказывать. Но это естественно. Любая творческая организация — террариум единомышленников.
— Как происходит поиск собеседника, которого вы приглашаете в студию?
— Это самый сложный процесс. Людям иногда приходится говорить на очень интимные темы (взять, к примеру, супружеские измены), а наш народ ужасно закомплексован. Американец, да и то не каждый, станет откровенничать, что уж о нас? Приходится беседовать предварительно, смотреть, насколько человек контактен, открыт, как владеет речью. К сожалению, выбор бывает не всегда удачным. Особенно трудно приходилось вначале. Сейчас люди смотрят передачу и примерно знают, какой степени откровенности от них ждут. Модель поведения уже задана.
— Сколько времени идет запись передачи?
— Около полутора часов. В корзину уходит 50 процентов отснятого.
— Людей в студию специально подбирают?
— В основном случайно. Хотя есть и приглашенные специалисты… Я не знаю людей, которым задаю вопросы. Это держит меня в тонусе. Создает непредсказуемость ситуации, хотя и несет элемент риска. Подсадка никогда не сыграет в искренность, с другой стороны, живет опасение: вдруг не удастся завести. Подготовка программы — около месяца. Обговариваем сюжеты, ищем консультантов, читаем почту. Снимаем в течение одного дня. Эфир — через две недели после записи. К великому сожалению, пропала очень интересная передача о мошенниках. Мы даже ее анонсировали, а потом пришлось извиняться. Привели в студию из «Матросской тишины» подследственного по делу о мошенничестве. У него уже были сроки по этой статье. За один день мы его достали, спасибо МВД России. Подследственного привезли прямо в наручниках под караулом. Его оппонентом был следователь, ведущий дела о мошенничестве. Программа была потрясающая, клиент «Матросской тишины» рассказывал о механике своих преступлений, о том, кого легче обманывать — мужчин, женщин, как обращаться с новоявленными отечественными коммерсантами, на каких струнах играть. Люди в студии неожиданно стали признаваться, как они обманывали других. Я совершенно обалдел, началась такая, знаете, всеобщая явка с повинной. Записали два часа. Это должна была быть блестящая передача… Но рулон со всеми записями украли. Украли из видеотеки, куда имеют доступ только свои, только работники телецентра. Все. Может, специально. Может, случайно. Когда-то и рулоны «Взгляда» пропадали. Но чтобы всю передачу — такое впервые на памяти. Это, конечно, трагедия. Все мы были в шоке. Второй раз такого не запишешь. Все ушло. Другой герой, другая аудитория, другое настроение.
— По-вашему, «Тема» — это надолго?
— Боюсь загадывать, но думаю, года на три точно. Это неисчерпаемый колодец. Хотя мне кажется, что через три года я просто умру. От физического истощения. Еженедельный эфир — это мрак. С «Полем чудес» и то было легче. Там снимаются три выпуска за один день. А здесь. Я не знаю, что будет со мной, что будет с группой. Это мельница, которая перемалывает все.
— Но мне кажется, вы можете уйти из «Темы» и по другим причинам. Программа достигнет зенита, и вы потеряете к ней интерес. Так было и со «Взглядом», и с «Полем чудес», которые вы оставляли добровольно.
— Положим, «Взгляд» первыми покинули скандально ушедший Мукусев и тихо отошедший Захаров. Я продолжал работать во «Взгляде» до самого его закрытия. И даже участвовал в подготовке «Взгляда из подполья», хотя и не очень активно. Но во втором выпуске все же записался. Так что дело не в моей ветрености или смене интересов.
Разговор на минуту прервался. Влад взглянул на часы, включил телевизор и пояснил: «По „Орбите“ на Дальний Восток пошла „Тема“». Окинув критическим взором собственное изображение в строгом костюме и белоснежной рубахе с галстуком, Листьев, кажется, остался доволен собой и вернулся к беседе.
— Вы сами себе нравитесь на экране?
— Без кокетства скажу, что я редко себе нравлюсь. Когда нас впервые записывали на пробу для «Взгляда», при виде своей физиономии меня охватило чувство ужаса. Оно и сейчас меня не оставляет. Серьезно говорю. Впервые я ужаснулся от себя, услышав собственный голос на магнитофонной пленке на радиовещании на зарубежные страны. Тоже кошмар, ужасно не понравилось. До сих пор это ощущение не пропадает. И это нормально. Когда человек начинает любоваться самим собой, сразу возникает вопрос, не заболел ли он. Нарциссизм называется эта болезнь. Но я ею отнюдь не страдаю. Во всяком случае, я совершенно спокойно расстаюсь при монтаже с какими-то вещами, если люди говорят, что это плохо, пусть мне и кажется, что это нормально. Я не комплексую из-за того, что меня вдруг будет мало в передаче, мало моих крупных планов. Я исхожу их интересов дела.
— Вы уже сказали, что устаете от этого непрерывного производственного конвейера — подготовка передачи, запись, монтаж, эфир. Но у меня иногда создается впечатление, что вы иногда устаете от постоянного общения с десятками новых людей. Порой в ваших жестах, фразах проскальзывают раздражение, злость на некоторых особенно заторможенных собеседников. Порой вы позволяете себе посмеиваться, и не всегда по-доброму.
— Нет, вы знаете. Почему вам так кажется? Не может быть ровной передача — ни по эмоциям, ни по ведению. Нельзя быть всегда добреньким, всплески необходимы, по синусоиде — от отрицательных чувств к положительным. Иначе драматургия нарушается. Да, приходится быть и жестким, напористым, иногда с подковыркой подходить, но чаще по-доброму улыбаться и спокойно разговаривать с человеком.
Но все это, повторю, не от переизбытка общения, а от того, что диктует конкретная ситуация. Нельзя быть ровным, это неинтересно. От людей же в принципе, по-моему, устать нельзя. Мне везет на собеседников, зануды попадаются крайне редко. Бывает, правда, косяком пойдут, не знаешь, как бы отбиться побыстрее…
Режиссером «Темы» был Андрей Чикирис, который потом работал с Мишей Леонтьевым над его саркастичным «Однако». В 2013 году он воссоединился с экс-коллегами по «ВИDу», перейдя в нарождающееся Общественное ТВ имени А. Г. Лысенко.
Именно Чикирис, насколько помню, предложил Разбашу в качестве ведущего своего друга Дмитрия Менделеева, который пытался персонифицировать шоу после увольнения Лидии Ивановой до октября 1996 года. Разбаш уволил Дмитрия с приговором: «Ты уже год ведешь самое раскрученное ток-шоу в стране, а тебя даже в останкинских коридорах не узнают».
Потом Менделеев работал на НТВ редактором международной информации.
Дмитрий вспоминал: «На российском телевидении я был с первого его дня. Днем мы работали, вечером учились, а потом шли в кафе, где все вместе выпивали с Политковским и прочими нашими журналистами. Они рассказывали нам о своих последних достижениях, а потом мы опять работали. Я поступил на журфак в девяносто первом году. Это был расцвет журфака, еще ничего не успело сломаться. Я успел поработать с Листьевым, мои однокурсники — с Парфеновым. Влад Листьев — уникальный человек. Он ничего специального не делал, никогда не любил учить. Но умел показывать детали. Вот мы, например, едем в лифте. И он говорит: „Ты видишь краем глаза, какой этаж горит?“ Мы болтаем, и лампочка этажей перетекает от одного к другому. Я замешкался, не смог сразу сказать, и он сказал: „Когда едешь — не теряй времени. Учись краем глаза замечать то, что происходит вокруг тебя. Это тебе очень поможет как журналисту. Когда ты на съемочной площадке — кругом много действий и очень важно, чтобы твой кругозор расширялся до птичьего, чтобы ты видел вокруг практически на 360 градусов“. У него была удивительная реакция. Он мог выйти на съемку (может, и ошибаюсь) совершенно неподготовленным. Получить вопросы за десять минут до начала записи и еще опоздать. И вдруг он как-то кончиком правого уха понимает, что в студии сидит человек, который в теме, и он сейчас задаст тот самый вопрос. Как стрела, через секунду оказывался рядом с этим человеком, начинал его пытать и вытягивал (как сейчас Опра Уинфри) из людей признания, истории. Как это происходило, было совершенно невозможно понять. Это и было то зрение, которое он тренировал. Его личное обаяние, его работа создали телекомпанию „ВИD“. И когда его не стало, она стала другой».
Сам же Андрей Чикирис написал любопытнейшие заметки на тему насилия на телевидении:
«С правом на информацию происходит удивительная метаморфоза, в том смысле, что информация начинает расшатывать и разрушать породившие ее институты и грозит обществу, которое ее требует, уничтожением. Отношение „общество и информация“ можно охарактеризовать как многоуровневый полисистемный конфликт, вину за который не в последней степени следует возложить на СМИ и на их лидера — телевидение. Информация в телевизионном исполнении, в отличие от всех форм СМИ, обладая всеми преимуществами доступности, имеет при этом недосягаемую, внеконкурентную эвиденциальную составляющую — эффект непосредственного свидетельства, что, в свою очередь, проявляется как тотальная суггестивность, т. е. налицо эффект „чистой“ правды, эффект бескомпромиссной реальности, а следовательно, доступной всем и каждому истины. Таким образом, право на информацию оказывается правом на истину…
Что же касается зрителя, то, воспитанный эстетикой агрессии крови, которая доминирует в потоке боевиков, триллеров и фильмов ужасов, он уже готов воспринимать демонстрацию теракта в системе ценностных категорий продукции в стиле action, акцентируя свое внимание на самых драматических кадрах документального репортажа, на самых шокирующих подробностях развернутой на экране трагедии выживших и погибших. Эти кадры, в свою очередь, являются вожделенной целью всякого профессионального телерепортера, ибо не только доказывают его мастерство и талант, но являются самым горячим товаром в конкуренции на рынке сенсаций. Таким образом, получается, что с обеих сторон, т. е. со стороны телевидения и со стороны зрителя, идет охота на кровь. Демонстрация теракта, как это ни покажется кощунственным, переживается аудиторией как самое увлекательное шоу. Это явление можно понять, вспомнив апофеоз толпы, присутствующей на пожаре. Не заметить элементы восторга и любования, смешанных с восхищением и ужасом, — невозможно. Они слишком очевидны, чтобы их отрицать. По остроте ощущения в повседневной реальности демонстрация теракта, безусловно, вне конкуренции. Частота этих демонстраций создает устойчивый, входящий в повседневную привычку, тонус жизни, странную смесь тревожности, алертности и восхищения. Подобному явлению всегда уделяли внимание психологи, и есть соответствующие клинические исследования с полагающийся внушительной медицинской статистикой как эндокринологического, так и нейроцеребрального состояния.
Хочется подчеркнуть, что становящийся привычным подобный тонус нуждается в постоянном обновлении телевизионной картинки, требуя новых демонстраций насилия, т. е… новых терактов. Данность такова, что возникла зависимость телеаудитории от демонстрации крови, и сегодняшний телезритель живет в ожидании очередного телевыпуска новостей, где новые кадры будут ужасать и восхищать.
Отсутствие терактов уже чревато абстинентным синдромом, который может проявиться в апатии и равнодушии к телевещанию. На помощь приходит заместительная терапия в виде репортажей криминальной хроники, где распластанные жертвы, пятна крови, орудия убийства так же поднимают пресловутый тонус, наполняя жизнь столь необходимой дозой возбуждающей видеокартинки. Изо дня в день зрителя атакуют передачи самых высоких рейтингов: „Дорожный патруль“, „Дежурная часть“, „Криминал“, „Петровка, 38“, предъявляя зрителю привычный объем „настоящей“ крови, внося в его картину мира устойчивый элемент полярности, на фоне которой его собственная, пусть и не простая, жизнь выглядит вполне устойчивой и, в известной степени, благополучной. В то же время постоянно реализуется потребность в ощущении истинности окружающего мира, львиная доля которого представлена именно телеэкраном.
Телевизионный сеанс в основном длится 6–7 часов, столько же, сколько длится рабочий день. С телевизором встают, с него начинается вечер после рабочего дня и им же заканчивается вечер.
Тенденция к драматизации внешних мирных программ ток-шоу, обострение конфликтной, а то и просто скандальной атмосферы в студии (,Окна“, „Большая стирка“, „Частная жизнь“, „Деньги“ и пр.) обнаруживают явную попытку угнаться за программами агрессии и крови, и в то же время в этих программах сделан упор на возбуждение самых простых и низменных реакций, что вполне соответствует переживанию чувства истинности. Разумеется, очевидна паллиативность этой сферы телевидения в отсутствие сенсаций, связанных с агрессией и кровью.
Не прекращающийся поток кинопродукции, построенный на насилии, будучи не способен покрыть постоянно растущей абстиненции, постоянно расширяется, изыскивая все новые выразительные средства для художественной имитации насилия. Жесткий рынок кинобизнеса диктует условия, при которых качество демонстрации агрессии и крови, с одной стороны, достигает степени художественного шедевра, а с другой — вырабатывает стереотипы, т. е. вполне узнаваемые знаковые ситуации, включающие в себя всю полноту семиозиса насилия. Достаточно беглого взгляда, чтобы сразу же оценить, что представляет собой картинка на экране. Правило изображения агрессии диктует дробный, мозаичный монтаж, клиповую нарезку крупных планов (лица, руки, ноги, оружие — все по диагонали кадра), данные в движении фрагменты разрушаемой среды (обломки, осколки, брызги…), контрастный свет, максимальный уровень фонограммы (крики, рев, гул, ударные — одновременно) — привычный набор приемов, входящий в блок (знак), отданный изображению агрессии. Иначе строится знак крови. Темпы замедлены, монтаж длинными кусками. Кровь проступает, натекает, заливает экран, капает. Камера переходит в субъективный план, всматривается, цепенеет, камера созерцает. почти всегда используется трансфокатор. Священнодействие. Истечение крови возвращает память к подспудной сакральности. Семиотическая природа насилия сегодня доступна к постижению далекому от знания психологии и теории монтажа самому непросвещенному зрителю, которого язык не поворачивается назвать непросвещенным, настолько он отчетливо и полно считывает адаптированную к его восприятию семиотику агрессии и крови. В этом смысле современный зритель так же приобщен к мистерии крови, как и его далекий предок. В результате возникает парадоксальная ситуация: чем успешнее очередной фильм, тем достовернее художественный образ агрессии и крови, им представленный, а значит, прочнее зависимость, и чем она прочнее, тем выше должна быть следующая доза. Зрителя водят по кругу от постановочных крупных планов крови, до репортажных кадров той же крупности.
Пульт в руках зрителя гарантирует ему свободный выбор телевизионной картинки. Мгновенно принимая решение, зритель оказывается и судьей телепродукции, и, в силу привитой ему зависимости, ее заложником. При возможности выбора между
передачей-беседой, где требуется настроиться, вникнуть и только потом обнаружить личный интерес к обсуждаемой на экране проблеме, т. е. затратить время и нервную энергию, и — кадрами насилия, где переживание захватывает зрителя с первой же секунды экспозиции, то спрашивается, чем же средний статистический зритель должен обладать, чтобы остановить свой выбор на передаче-беседе?
Телевизионное пространство в высшей степени наркотизировано демонстрацией насилия. Какое бы количество насилия не предоставляло ТВ, телеаудитория требует его все больше и больше. Возникает замкнутый круг спроса и предложения, где изощренность первых потакает пресыщенности вторых».
Осенью 1993 года «Ъ» писал:
«Исчезновение Любимова и Политковского с экрана. заставляет задуматься над новой ролью звезд тележурналистики в современном информационном мире. Во всем мире звезда существует и воспринимается как коммерческая ценность. Будучи частью коммерческой системы, она подчиняется строгим правилам и, являясь, на первый взгляд, самой яркой и самостоятельной частью massmedia, не может существовать вне той мощной телеиндустрии, которая ее создает и поддерживает. Индивидуальность наших звезд — нечто особое, созданное не по правилам западной цивилизации. В западных программах человек на экране ровен, сдержан, приветлив и вовсе не пытается казаться умнее зрителя. Российские звезды сумрачны и значительны. Каждая из них начинала с утверждения собственной эксклюзивности. Уже тогда они предлагали не новости — они предлагали себя. Столь долго и болезненно продолжающийся передел экс-советского TV с его главным конфликтом — бескомпромиссным противостоянием моделей традиционно-государственной и независимо-частной — не мог не изменить роли телевизионных журналистов. Борьба за свободу высказывания была выиграна, но имидж борца за свободу оставался наиболее привлекательным, тем более что речь шла отныне о свободе индивидуального самовыражения и культивировании нетрадиционности. Первыми это почувствовали „мальчики из «Взгляда»“. В свое время появление на экране „нормальных“ и даже разговорчивых молодых людей служило для зрителя неким очередным симптомом политических и эстетических перемен. Теперь Любимов и Политковский стали специализироваться на политике, причем их экранные образы различаются в соответствии с запросами аудитории. Политковский в нарочитой кепочке желал „быть понятным простым людям“, традиционно питающим слабость к тайнам и скандалам большой политики. Любимов же пытался создать образ молодого интеллектуала, посвятившего себя политической карьере. Влад Листьев с его подчеркнутой раскованностью претендовал на роль представителя нового истеблишмента — в той степени, в какой он его понимал».
Последним ведущим «Темы» стал Юлий Гусман. Он вел шоу с 1996 по 2000 год. Он сразу сломал формат и фактически нивелировал роль так называемых авторов передачи, будучи не только ведущим шоу, но и как бы идеологом проекта.
В фильме «Влад Листьев. Мы помним» Юлий Соломонович (которого почему-то оттитровали «режиссер МихаилГусман») признавался:
— Я очень точно понимал разницу между Владом и мной. Влад был рапира, шпага, а я был такой щит, который пытался отбиваться от окружающего мира, потому что время наступления уже прошло.
Вскоре после своего дебюта в «Теме» Гусман дал интервью «Новому Взгляду».
«Предчувствия его (то бишь меня) не обманули: кабинет директора московского Дома кино являл собой черновой набросок будущего музея развития демократии в постсоветской России. Развешанные по стенам листки бумаги (от датированного июлем 89-го года письма депутата Бориса Ельцина с просьбой помочь в организации встречи с общественностью до президентской благодарности, выданной в июле 96-го) роднил адресат — Юлий Гусман. Пока я рассматривал экспонаты, Гусман, не ожидая вопроса, взялся за дело:
— Знаете, за что я в первую очередь благодарен родному Баку, всему Кавказу? Живя там, мне удалось понять природу мужского достоинства. За каждое слово и дело на Кавказе всегда держали ответ — никого нельзя было незаслуженно обидеть, оскорбить. Все знали: если меня накажут без причины, завтра встанет вся моя семья — отец, мать, братья, сестры, дяди, тети… Они не успокоятся, пока обида не будет отомщена. Вот говорят: Сталин — зверь, деспот, он детей убивал. Да, это так, но главное, что Иосиф Виссарионович — кавказский человек, он понимал: пока не выкосит всю родню своих врагов до десятого колена, не видать ему спокойной жизни. Это я к чему? Кавказские традиции в России не живут, их здесь не понимают. Иначе Россия никогда не полезла бы в Чечню. Посмотрите на израильтян. Объективно они гораздо сильнее армий окружающих арабских стран, не говоря уже о палестинцах. Тем не менее Израиль предпочитает не воевать, а договариваться. В Иерусалиме знают: чтобы победить арабов, их придется убить всех до единого. Мир обойдется дешевле. На
Кавказе — все за одного, а здесь — все на одного. А мне даже за Ерина и Грачева обидно. Почему вчера дружно лизали им задницы, а сегодня столь же дружно плюют в спину? Завтра утром придут суровые мужчины, погрузят в суровые воронки несколько тысяч самых смелых и говорливых, и страна опять провалится в глубокое молчание. Никто не заступится за увезенных, каждый будет думать о своей шкуре. Когда бьют по башке, это быстро отрезвляет.
— Видимо, вас, Юлий Соломонович, крепко били, раз вы запомнили те уроки на всю жизнь?
— Я не удостоился чести называться уличным хулиганом: у меня папа — профессор, мама — профессор, я был правильным интеллигентным еврейским мальчиком, но те уроки — да, запомнил. И удар держать научился. Раньше я безумно обижался, когда на меня наезжали в прессе. Особенно огорчался, что претензии были не по делу. Никак не мог понять: за что? А потом сообразил: один затаил камень за пазухой из-за того, что я ему билет на „Нику“ не в тот ряд дал, второй завидует моей удачливости, третий вообще никого не любит… Когда мне это открылось, я понял, что обижаться нелепо и даже глупо. Пусть пишут о гусманизации всей страны, о чем угодно — меня это больше не колышет.
— А гусманизация в чем заключается?
— Это один известный молдавский режиссер подобным образом отозвался о вручении призов последней „Ники“. Мол, Гусман сеет в народе дурновкусие и бескультурье, отдавая призы таким фильмам, как „Барышня-крестьянка“, „Мусульманин“ и „Особенности национальной охоты". Человек с легкостью навешивает другим ярлыки, выдает безапелляционные оценки, оскорбляет коллег.
— Извините, Юлий Соломонович, я не успеваю следить за вашей логикой: начинали вы с рассказа о кавказских традициях, потом вдруг перепрыгнули на Никины обиды.
— Да, я люблю растекаться мыслию по древу. Это называется ходом ассоциативного мышления, что, в принципе, присуще сумасшедшим.
— Вы еще и самокритичный товарищ. Или, может, это трезвая оценка из уст бывшего психиатра?
— Все люди делятся на шизоидов и на людей с маниакально-депрессивным синдромом. Первые всю жизнь упорно идут в однажды выбранном направлении. Из них в результате получаются гении или графоманы, ибо у тех и у других одна лишь в жизни страсть. Я знаю шизоидов — замечательных художников, писателей, журналистов. На них мысль о работе действует, как на маньяка вид пятнадцатилетней девочки с голой попкой. Глаза начинают блестеть, отделяется слюна. Маньяко-депрессанты реже рождают гениев. Эти люди разбрасываются, берутся за то, за се, им все интересно.
— И все же давайте, Юлий Соломонович, не будем углубляться в дебри психиатрии, поговорим о чем-нибудь более безопасном. В потоке сознания, который вы называете ассоциативным мышлением, я зацепился за фразу о суровых людях в суровых воронках. Как думаете, они за вами приехали бы?
— Все зависит от того, кто сидел бы за рулем. Ведь суровых товарищей в нашей стране хватает: это могут быть и левые, и правые, и националисты, и фашисты.
— Предлагаю рассмотреть варианты. Начнем, как водится, с коммунистов.
— Думаю, эти меня не тронули бы. Я утратил для них привлекательность. Когда-то, возможно, я входил в список главных врагов, но сегодня это не столь актуально. Если и забрали бы меня, то чисто профилактически и не в первый день. Конечно, осталась традиционная ненависть к гусманам, Соломоновичам и так далее, это чувство присуще и коммунистам, и фашистам, и демократам. Однако надо учитывать: если в течение ближайших пяти лет меня не заметут, то из категории жидовских морд я вполне могу перекочевать в когорту лучших, достойнейших представителей русского народа, где уже заняли свое место Майя Плисецкая, Михаил Ботвинник, Михаил Жванецкий, Григорий Горин, Аркадий Райкин, Исаак Дунаевский… Я себя не ставлю в один ряд… пока не ставлю.
Понимаете, есть определенная закономерность: если ты заметен, то и уязвим — до какого-то момента. Тебя бьют, толкают, обижают, наезжают. Ты отбиваешься и — растешь. Многие в этом процессе борьбы погибают — физически, химически, биологически, духовно, этнически, но те, кто проходят испытание, сразу попадают в разряд классиков. Вдруг оказывается, что их уже трогать нельзя. Скажем, Михаил Жванецкий и Алла Пугачева когда-то были страшно уязвимы для критики, а попробуй-ка сегодня сказать о них что-нибудь худое… Себе же дороже! Что бы ни сделали эти люди, все будет воспринято в высшей степени благожелательно. Максимум, что могут себе позволить самые бесстрашные хулители, это принципиально промолчать. И это здорово!
Живых классиков у нас достаточно — от Эльдара Рязанова и Георгия Данелия до Иосифа Кобзона и Булата Окуджавы. Нет, я не подвергаю сомнению заслуги этих в высшей степени достойных людей. Слава богу, что они выведены из зоны действия нашей непрофессиональной критики. Вот я мечтаю пополнить собой ряды дорогих и глубокоуважаемых шкафов.
Шутки шутками, но защита, иммунитет от разнузданности сегодняшнего дня не помешали бы. Вы же понимаете: и у Жванецкого, и у Пугачевой внутри тикает свой собственный гамбургский счетчик. Какими бы хвалебными эпитетами ни награждали этих людей, как бы ни старались сделать из них икону, они все равно останутся самыми строгими судьями себе. Однако и звездам, думаю, не мешает внешний заслон от хамства, грубости, невежества. И им нужна своя система ПВО. Я жуткий самоед и весьма критически отношусь ко всему, что делаю. О таланте не говорю, поскольку считаю себя среднеталантливым человеком. У меня нет каких-то ярких, бьющих в глаза дарований. Я — типичный представитель леонардо-да-винчевского направления, естественно, лишенный ослепительного блеска отца-основателя школы. То есть я подмастерье, один из тех, кто не поднялся до высот гения, но что-то тоже соображает. Всю жизнь я был увлекающейся натурой. В детстве, помню, сначала занимался выжиганием по дереву, потом мне надоело, стал собирать марки, затем увлекся спортом, перепробовав двенадцать видов.
Читать бесплатно другие книги:
