Влад Лиsтьев. Поле чудес в стране дураков Додолев Евгений

VII.VIII. «Час пик»

Это шоу Влад вел до самой кончины.

Приведу пример того эфира, который лично мне запомнился. Интервью М. С. Горбачева В. Н. Листьеву (Программа «Час Пик», 1994 год).

В. Н. Листьев. Добрый вечер. Мы в прямом эфире. И сегодня «Час Пик» для человека, которого не нужно представлять никому. Одни его обожают, другие не любят. Это Михаил Сергеевич Горбачев. Здравствуйте. А Вы бы хотели встретиться с Борисом Николаевичем?

М. С. Горбачев. Я готов в любой момент встретиться, если в этом есть необходимость и потребность у президента. У меня было желание, но реакции и желания с той стороны я не почувствовал тогда. Больше того, началось отторжение. Я не придавал этому значение.

В. Н. Листьев. Михаил Сергеевич, давайте попробуем наш разговор построить таким образом, потому что мало времени: я буду задавать Вам конкретные вопросы и хотел бы получать на них конкретные ответы. Договорились?

М. С. Горбачев. Давайте попробуем. Что из этого получится?

В. Н. Листьев. Вы будете выдвигать свою кандидатуру на президентских выборах 96-го года?

М. С. Горбачев. Вы знаете, меня не это занимает. Меня занимает сейчас то, как мы живем, что получается с реформами.

В. Н. Листьев. Сейчас мы поговорим об этом. Я поставил вопрос — попробуйте ответить. Вы будете выдвигать свою кандидатуру на президентских выборах?

М. С. Горбачев. Меня сейчас это не занимает.

В. Н. Листьев. Это опять уход, Михаил Сергеевич. Вы славитесь своими уходами от вопроса.

М. С. Горбачев. Предвыборной кампании нет. Это не актуальная проблема сегодня. Еще надо позаботиться о том, чтобы выборы от нас не увели. Очень инициативные люди вокруг президента и не только вокруг него.

В. Н. Листьев. Хорошо. Вы хотите стать президентом России?

М. С. Горбачев. У меня таких планов нет.

В. Н. Листьев. Благодарю Вас. Что Вас сегодня занимает больше всего?

М. С. Горбачев. Больше всего занимает то, как мы живем, что получается с нами.

В. Н. Листьев. А что получается с нами? Давайте о Вас поговорим. Как Вы живете сегодня? Вы.

М. С. Горбачев. Вы знаете, если судить обо мне, то, конечно, может быть, с точки зрения переживаний… Ведь это все связано с моей страной и связано с тем, что я начинал.

В. Н. Листьев. Вы живете сейчас благополучно по сравнению со средним уровнем?

М. С. Горбачев. Я не могу жить благополучно по одной простой причине. Если дело только в том, что я обедаю и завтракаю, есть ли у меня завтраки и обеды, то.

В. Н. Листьев. На это хватает?

М. С. Горбачев. тогда это все. Но я думаю, не с этого человек начинается. Еще при Аристотеле было известно, что мы едим для того, чтобы жить, а не живем, чтобы есть. С этой точки зрения меня многое мучает.

В. Н. Листьев. Что? Первое, самое главное?

М. С. Горбачев. Я думаю, что мы уходим от того, к чему продвинулись с 85-го года. Мы теряем демократический вектор развития. Мы теряем парламент настоящий, Он, оказывается, даже не нужен. Его пытаются низвести до утилитарной роли.

В. Н. Листьев. Но есть же и Государственная дума, и есть Федеральное собрание. Вы считаете, что…

М. С. Горбачев. Это все есть. Есть — это еще не значит, что они на самом деле.

В. Н. Листьев. Какие позиции с Вашей точки зрения в развитии демократии мы потеряли за это время?

М. С. Горбачев. Думаю, мы потеряли гласность и намного. Если я сегодня впервые за два с половиной года в прямом эфире, то это что-нибудь значит. Я думаю, что одна пресса сегодня монополизирована правительством и находится на пайке, и она уже несамостоятельна. А другая уже находится на пайке у финансовых и промышленных групп. Она тоже несамостоятельна.

В. Н. Листьев. Михаил Сергеевич, Вы же знаете, Вы много ездили по миру: нет абсолютно независимой прессы.

М. С. Горбачев. Нет, Вы все-таки послушайте, что я скажу. Это очень плохо. Потому что мы только впервые с вами пробрались в эту сферу гласности и начали освещать все темные углы. А самое главное — как вы думаете, как мы можем принимать решения, вообще чувствовать себя людьми, если мы не получаем нам нужную информацию.

В. Н. Листьев. Мы — это кто?

М. С. Горбачев. Мы — граждане России. В этом смысле я думаю, что мы сейчас.

В. Н. Листьев. Михаил Сергеевич, давайте про это «мы» забудем. Давайте говорить: я.

М. С. Горбачев. И я могу сказать.

В. Н. Листьев. Какой нужной информации Вы не получаете?

М. С. Горбачев. В газетах совершенно не та картина, которая происходит в жизни. Абсолютно.

В. Н. Листьев. То есть Вы считаете, они ее извращают? Это делается сознательно?

М. С. Горбачев. Сознательно. Это манипулирование. Я не могу согласиться с тем, что видим. И на этом теряют пресса, газеты, подписки и телевидение уже начинают выключать. Потому что люди видят, что их не уважают.

В. Н. Листьев. Михаил Сергеевич, Вы максимально выдержанный человек и Вы в различных перипетиях это показали. Но, давая показания на процессе по делу ГКЧП, в частности господина Варенникова, Вы не сдержались и позволили себе крепкие выражения. С чем это было связано?

М. С. Горбачев. Просто Горбачев — человек. Не только политик, но человек.

В. Н. Листьев. А какой вопрос Вас вывел из себя?

М. С. Горбачев. Там было много вопросов. Но я решил отреагировать в двух местах. Когда предъявили Горбачеву счет о том, что, видите ли, размен ракетами средней дальности произошел неравный. А я сказал: как вы, командование, подвели политическое руководство, которое не способно было реально оценивать и принимать решение, и разместили наши ракеты средней дальности, новой модификации, и в ответ получились першинги, способные за две-три-пять минут достигать Волги. И защиты, возможности отразить удары першингов не было у Советского Союза. Это я говорю Вам впервые, может быть, публично так, но чтобы знали. То есть этой своей реакцией вы привели к тому, что к нам был приставлен пистолет. Надо было немедленно убрать этот пистолет от виска страны. И это было сделано. Это самое главное. И второе. Я сказал об Афганистане, когда начали упрекать Горбачева, который как раз и привел к тому, чтобы покончить с этой войной — позорной войной. Не будем винить военных. Люди выполняли свой долг и гибли, сколько семей. И помните, как скрывали эти гробы и все тяжелейшие новости, приходившие оттуда, из той далекой. страны.

В. Н. Листьев. Что же Вы сказали на суде по Афганистану?

М. С. Горбачев. Я сказал: знаете, вы не восстали тогда против того, чтобы вводить эти войска в Афганистан. Вы там все были, воевали и тогда не внесли эти предложения. Когда я стал руководителем государства, то вместе со своими соратниками с первого месяца я занялся этой проблемой. Варенников даже подтвердил, что и раньше поставил эту проблему. А вот надо было вывести из Афганистана не так, чтобы опозорить страну.

В. Н. Листьев. Вы действительно считаете, что мы можем восстановить новый Союз?

М. С. Горбачев. А Вы знаете… У нас ведь живой разговор?

В. Н. Листьев. Да, естественно.

М. С. Горбачев. Я попытаюсь продолжить ответ на тот вопрос.

В. Н. Листьев. Прошу прощения.

М. С. Горбачев. И скажу Вам обязательно об этом. Очень сжато. Я думаю, когда нам говорят, что очередной осенью или с весны, или через полгода, или через год начнется улучшаться в рамках вот этого курса, то это неверно.

В. Н. Листьев. По-моему, уже никто не говорит, по-моему, все понимают, даже там, наверху, что это очень долгий процесс.

М. С. Горбачев. Вы знаете, я человек очень доверчивый и, может быть, это не раз меня подводило.

В. Н. Листьев. Первый раз слышу, Михаил Сергеевич, честное слово.

М. С. Горбачев. Да, очень доверчивый.

В. Н. Листьев. По-моему, Вы должны быть скептиком до мозга гостей.

М. С. Горбачев. Нет. Если я считал, что рядом со мной люди работают, то я считал, что если я буду не доверять, то это будет унижать и меня, и их.

В. Н. Листьев. Вас много предавали?

М. С. Горбачев. Да.

В. Н. Листьев. А Вы?

М. С. Горбачев. Мне трудно судить, но я старался оставаться человеком и не покидать нравственную позицию.

В. Н. Листьев. Извините, я Вас перебил.

М. С. Горбачев. Удалось ли это мне или нет — судить людям и гражданам.

В. Н. Листьев. И истории, в конце концов.

М. С. Горбачев. Да. И в конце концов, истории. Так вот. Понимаете: мы можем еще в России год и полтора жить вот так — выживать. Мы очень богаты. У нас есть ресурсы — мы будем их продавать, у нас много земли — сады, огороды. Мы как-то начали что-то думать, использовать разные формы торговли, обмена, малый и средний бизнес. И просто — воровать. Это все можно. Но что в это время происходит? Я вижу, что происходит с наукой, с образованием, с нашей культурой. А какое будущее у людей, у которых разрушается вот эта основа — культура, образование, наука? И давайте еще скажем: хорошо, мы можем еще два года вытерпеть на ресурсах, на всех вот этих ходах и маневрах, ибо каждый и будет стремиться выживать. Но в это время мы подойдем к тому, что научно-технический потенциал будет разрушен. И это нас отбросит сразу на десятилетия. Вот почему нельзя. Я хочу нашим гражданам — независимо от того, кто поддерживает Горбачева, разделяет его убеждения или нет, но мы должны знать, что мы не можем просто гнить еще — выживать просто. Нам нужно очень серьезно менять политику. Я думаю, что эта команда уже не изменит. Я думал: прошли выборы, ну какой еще сигнал нужен? И когда я послушал выступление президента и его обращение к Федеральному собранию, я подумал: вот уже 70–80 %, под чем бы я подписался. Ну, дай бог. Опять я ожидаю — ничего ведь. Эти указы сегодня — меня уже это не вдохновляет.

В. Н. Листьев. А кто мешает, Михаил Сергеевич? Кто мешает? Все понимают — здравые мысли есть, идеи есть.

М. С. Горбачев. Я думаю, что мы должны, в общем-то, прийти к тому, что нужна новая политическая комбинация здесь, на федеральном уровне. И не только на федеральном.

В. Н. Листьев. Что такое «политическая комбинация на федеральном уровне»?

М. С. Горбачев. Нужен вывод новых сил: политики из регионов — сюда. А это значит, что нам нужно готовиться к выборам. И серьезно. Мне думается, что если будут у нас две эти альтернативы (только реальные), две силы — президентская команда, правительство, те, кто их поддерживают, и фундаменталисты — те, кто хотят вернуть прошлое, то это нас не может устроить. Россию не может устроить. Поэтому я за то, чтобы сейчас формировался широкий, мощный альтернативный фронт. Демократической альтернативы сегодняшнему режиму и препятствий для того, чтобы не прошли Жириновский и им подобные.

В. Н. Листьев. Благодарю Вас. Ответ в одно слово, потому что время уже истекло: «Кого Вы видите в будущем Президентом России?»

М. С. Горбачев. Я сейчас не ставлю вопрос так, я думаю, что нужно начинать с того, что я говорю. И это формирование выявит реальных лиц. Одни уже состарились, хотя еще молоды по возрасту, а у других еще есть потенциал, и надо не дать им возможность в одиночку сгореть — нужна широкая, настоящая альтернатива демократической…

В. Н. Листьев. Звонки телезрителей. Прошу, пожалуйста.

Женский голос. Добрый день, Михаил Сергеевич. Вот Вы как-то жаловались, что Вас в последнее время не пускают выступать на телевидение. А как Вы объясните, ведь им сейчас руководит Ваш друг — Яковлев. Спасибо.

В. Н. Листьев. Александр Николаевич Яковлев — Ваш очень близкий друг.

М. С. Горбачев. Сегодня опубликовано мое интервью Ольге Кучкиной в «Комсомольской правде». Я сказал: Александр Николаевич уже при третьем режиме возглавляет агитпроп. Наверное, в этом ответ.

В. Н. Листьев. Ну, хорошо. В этом доля зависти какая-то есть, Михаил Сергеевич?

М. С. Горбачев. У меня? Ну что Вы.

В. Н. Листьев. Нахлебались власти?

М. С. Горбачев. Я вообще никогда не болел этой болезнью.

В. Н. Листьев. Счастливое состояние…

М. С. Горбачев. Нет, нет. Вы понимаете — мне сейчас кажется, что нынешние власти хотят любой ценой удержаться, продлить. Они закончили один этап, и получилась комбинация, которую если ее всю раскрыть, то за нее надо очень сильно отчитываться. И они хотят еще, наверное, провести второй этап — этап перераспределения собственности. И потом они думают, что они будут неуязвимы.

В. Н. Листьев. Понятно. Прошу прощения — звонок, пожалуйста.

Мужской голос. Михаил Сергеевич, здравствуйте. Помните такое выражение: «Я себя под Лениным чищу, чтобы плыть в революцию дальше»?

М. С. Горбачев. Конечно. Кстати, любил читать стихи Маяковского.

Мужской голос. Под кем Вы себя «почистили»?

М. С. Горбачев. Знаете, я думаю, что, когда Вы прочтете мою книгу, Вы поймете, как труден путь становления и поисков, и выхода на новое решение.

В. Н. Листьев. А всю ли правду Вы пишите в своих книгах? Есть ли доля умолчания? И в связи с чем она связана?

М. С. Горбачев. Нет, я что хочу сказать: уже все, вообще говоря, мне трудно описать — слишком события огромно-масштабные и разные. Я надиктовал десять. тысяч страниц.

Издатель заказ сделал в 1200 страниц, я сдал 2300 страниц уже. Противоречия и трудности были. Но я знаю, что мемуары — это жанр, когда человек хочет показать себя и в разных событиях лучше, чем на самом деле он был или есть. Вот зная это, я старался, очень старался не очень жалеть себя, а думать…

В. Н. Листьев. 7 июля в «Независимой газете» Вы сделали сенсационное признание, что приказ о вводе войск в Баку в 1990 году отдавали Вы. Таких признаний у Вас еще много?

М. С. Горбачев. Никакой сенсации в этом нет. Это было решение. Там события так развивались, что мы были вынуждены послать туда Примакова и Гиренко…

В. Н. Листьев. Я понимаю, там была катастрофическая ситуация — 200 км от границы..

М. С. Горбачев.…они доложили, нас с Рыжковым вызвали. Мы собрались. Это было решение — оформленное. Да, известное.

В. Н. Листьев. У Вас существует в голове, в документах, которые, может быть, у Вас хранятся, компромат на ныне действующих политиков? Сведения, которые могли бы скомпрометировать?

М. С. Горбачев. Вы знаете, все время ищут на меня компромат, чтобы не пропустить Горбачева на том или ином этапе.

В. Н. Листьев. Вы гениальный человек, Михаил Сергеевич! Я Вам задал вопрос, ответьте — есть или нет?

М. С. Горбачев. У меня таких планов и в голове даже не зарождается.

В. Н. Листьев. Благодарю Вас.

В уже упомянутой выше «нововзглядовской» беседе с тогдашним шефом «Останкино» Александром Яковлевым архитектор Перестройки отметил и эту беседу:

«Я твердо стою на позиции недопущения цензуры на телевидение, хотя к этому меня подталкиваете именно вы, газетчики. Пишете, что по Первому каналу гонят халтуру, выпускают слабые передачи. Как-то Листьева с его „Часом пик“ помянули. Что же мне теперь вызывать Влада и цензурировать каждую его программу? Не буду я этим заниматься. У меня есть единственный критерий: не лги. С обманом, сознательным искажением фактов я готов безжалостно бороться. Для всего же остального существуют специалисты, которые должны оценить художественные достоинства программы, соответствие отснятого техническим характеристикам и так далее. Определять же политический вектор передачи — не наша задача. Мы в это не лезем и впредь не собираемся этого делать. Я и Борису Ельцину сказал о неприемлемости политцензурирования, когда у нас зашел первый разговор о моем приходе в „Останкино^.. Дело было, помню, в субботу. Все проистекало очень просто. Мне домой позвонил президент и попросил возглавить „Останкино^.. Я очень сильно заколебался. Борис Николаевич стал убеждать: соглашайтесь на столько времени, на сколько сможете или пока вам будет это интересно, — на год, на два, на три. И все-таки я ничего конкретного Ельцину не ответил, сказал, что надо встретиться, поговорить. Действительно, на следующей неделе президент принял меня в Кремле, и мы обсудили первое, второе, третье, четвертое.

Я только попросил оградить меня от давления, поскольку это все равно ни к чему не приведет, лишь нервы попортит. Ни одного звонка с попыткой „поруководить“. Ельцин мне не звонил, а вот чиновники, скажем так, среднего пошиба не могут избавиться от старых привычек.

Министры, заместители министров, руководители департаментов… Раньше я полагал, что стремление постоянно быть на экране присуще преимущественно артистам, однако после года работы в „Останкине“ убедился, что у нас страна сплошных актеров. Я и понятия не имел, сколько у нас людей, обуреваемых неуемным, горячечным желанием предстать перед глазами телезрителей. Очень многие ничего так в жизни не жаждут, как выступления по ТВ, причем абсолютно все уверены, что именно им суждено сообщить народу истину в последней инстанции, объяснить, как преодолеть кризис, указать правильный курс. Я понимаю, когда эфир просят заслуженные артисты, коллективы театров, оркестры и ансамбли, но ведь отбиваться приходится не от них, а от политических деятелей разного масштаба. На меня же чуть ли не ежедневно строчат жалобы за то, что не показываю ту или иную партию, какой-нибудь съезд или конференцию. Поразительно, но эти люди продолжают верить, что их возня интересна народу. Никто ведь не просится на экран, чтобы публично покаяться, всеми движет стремление или заклеймить, или проповедовать. Чиновники — это особая порода, хорошо описанная Гоголем. Иногда посмотришь по сторонам и диву даешься: Господи, ну, Гоголь, чистый Николай Васильевич! Кажется, это Собакевич в „Мертвых душах“ оскорбился: „Что же это ты меня так! Да, ворую я, пью, гуляю. Да что же я — не человек?“ За дословность цитаты не ручаюсь, но смысл передаю точно. Так вот у нас вокруг исключительно одни „человеки“. Да еще какие — отборные! Я за все время ни разу не услышал предложения сократить политический эфир, только одно и твердят: мало, мало, мало! Я ничем не могу помочь, поскольку не распоряжаюсь эфирным временем. „Останкино“ же теперь все передачи покупает… А я не понимаю, за сколько можно купить ту или иную программу. Боже упаси меня с деньгами связываться! У меня с финансами беда, плохо я в ценах ориентируюсь. У нас и дома жена хозяйством заведует, все покупки на ней. Если на семейном мелководье я с денежной проблемой не справляюсь, где уж мне браться за останкинские глубины?

Просто я не считаю, что председатель компании должен замыкать все вопросы на себя. Есть люди, куда более компетентные в своих областях, чем я, пусть они и демонстрируют полученные знания и навыки. Себе я оставляю общее руководство.

На постоянное сидение перед экраном времени нет. Я же с утра до вечера на работе, не понимаю, как тут можно телевизор смотреть? Для телепросмотра у меня остаются вечера и выходные дни. Скажем, популярный „Час Пик“ я видел раза три. Когда Влад беседовал с Горбачевым, Полтораниным и с кем-то еще, не помню. Понимаете, мне неинтересно смотреть все подряд. Это как с прессой. Спросите меня, читаю ли я газеты, и я отвечу: нет. Не газеты я читаю, а авторов. Все подряд в периодике штудируют только водители персональных машин, скучающие в ожидании начальника, а по телевизору все без разбора смотрят лишь бездельники и домохозяйки, у которых есть телеприемник на кухне. Я же люблю документальные фильмы. Именно за то, что они основаны на реальных фактах. Нравятся мне детские программы. А вот к большинству политических передач с прохладцей отношусь.

Политика должна быть во всем, это неизбежно. Вопрос только в том, что понимать под словом „политика“. Если в детской передаче будут говорить о добре и зле, честности и подлости, разве это не политика?

Я просто пытаюсь вам объяснить, почему ратую за подобное проявление политики на телевидении, а не за бесконечные бесплодные телеполитдебаты говорящих голов. Время таких программ миновало. Об этом красноречиво свидетельствует рейтинг передач. Например, я ни разу в жизни не посмотрел ни одной серии мыльной оперы. Однажды я из любопытства минут десять наблюдал за развитием событий в каком-то из сериалов. Все! Как на духу говорю. Увиденного мне оказалось достаточно, чтобы составить представление об уровне зрелища. Не нужно буйной фантазии, дабы догадаться, что было в предыдущих ста сериях и что будет в ста последующих. Я такие фильмы не смотрю, поскольку вообще не люблю картины, в которых после первых кадров понимаешь, чем все действие закончится. Повторяю, я мыльные оперы не смотрю, но ведь рейтинги упорно свидетельствуют, что именно эти сериалы собирают у экранов до пятидесяти процентов зрительской аудитории. Ни одна другая передача и близко не может подойти к подобному показателю. И я это понимаю — обязан понимать. Представьте: в какой-нибудь глубокой провинции, где принимают только Первый канал „Останкина“, после рабочего дня собирается за ужином семья. У этих людей мало собственного счастья, они хотят посмотреть на чужое… Да, я получаю много писем от руководителей правительственных служб или, скажем, председателей фракций Госдумы, которые хотят по телевидению изложить свою позицию. Пишут. Ну скажите мне на милость, кому это сейчас нужно? Чего я категорически не хочу, так это превращения телевидения в арену политических схваток, сведения счетов. Многие ведь сделали себе карьеру на противопоставлении себя другим, на борьбе с правительством, с теми, кто, пусть и ошибаясь, работает, пытается изменить ситуацию в стране к лучшему. Я не желаю потакать тем, кто ради личной выгоды готов объявить чуть ли не вендетту моей Родине. Уж лучше мыльные оперы с утра до вечера крутить».

Последнее интервью с Владом я опубликовал (в марте 1992 года, за три года до убийства) в еженедельнике «Взгляд» (позднее «Новый Взгляд»), газете, которую он формально соучредил и в которой я, с подачи Ивана Демидова, главным редактором трудился.

Комната в телецентре, где располагалась группа Листьева, напоминала тогда воинский штаб: полно народу, непрерывно звонит телефон. Во время одного из перекуров Влад взял трубку, и разговор шел в очень теплых тонах, так что все подумали, что он разговаривал с женой. Рассмеявшись, Влад разрушил эту иллюзию, пояснив, что говорил со звукорежиссером передачи:

— К вопросу о команде, которая делает общее дело.

— Что такое популярность?

— Популярность? Ничего. Уже когда мы работали во «Взгляде», я понял, что это в какой-то степени неизбежно для каждого человека, который делает популярную программу.

Приятный атрибут, к которому достаточно быстро привыкаешь, если у тебя есть мозги. Потому что ты прекрасно понимаешь, что популярность идет параллельно с тем делом, которое ты делаешь. Как только ты начинаешь спекулировать только на своей популярности, дело от этого страдает, а потом разваливается и популярность. Примеров тому масса. Поэтому нужно делать дело, постоянно двигаться вперед и поменьше внимания обращать на популярность. Она будет, если будет дело хорошим.

— А другая ее сторона?

— Сейчас я в общественном транспорте не езжу (кстати, не потому, что у меня есть машина, у меня ее нет). А раньше, когда ездил… Люди разные по своей культуре, по такту. Подходили на улице с разными вопросами, иногда приставали, иногда хватали буквально за грудки. Нужно настраиваться на съемку, на работу. А когда, например, путь от дома до работы, занимавший раньше час, превращается в 3–4 часа. Я же не могу просто послать человека, сказав: «Старик, извини, у меня во!.. дел без тебя». И стою, выслушиваю. Кому-то помогал, кому-то нет. Невозможно же всем помочь. Это было очень трудно и изматывало психологически.

— Создавая «Поле Чудес», делали по западному аналогу или «изобретали велосипед»?

— Нет, мы не «изобретали велосипед», естественно, и это вполне видно по самой программе. Создавал не я, а творческая группа. Вообще, на телевидении говорить «я» невозможно, мне кажется. Может быть, только с экрана, выражая свое собственное мнение. А когда делаешь какую-то передачу, это делает команда, и это самый важный элемент на телевидении для любой программы, потому что как только разваливается команда, разваливается и передача. Примеров тому много. Володя Молчанов. Команда развалилась по разным причинам, и программы уже нет той, которую все любили. Команда развалилась, и нет того «Взгляда», который был. Ну, и так далее. Потому что на телевидении человек, который ведет программу, — только видимая часть айсберга. А невидимая, самая главная часть — та команда, которая ее делает. Это нормальный коллективный труд.

Я, когда ездил по Европе, видел несколько программ подобного типа. И потом — у нас же есть классический вариант русской балды, в которую студенты играли, или виселицы — детской игры, когда на асфальте чертили первую букву, последнюю, прочерки, и потом, если не угадывал, — «вешали» человека. Но мы гуманная программа, никого в студии не вешаем… слава богу. Мы синтезировали несколько элементов из разных программ, и вот получилась такая передача. Адаптировали ее к советскому зрителю, потому что нельзя западные аналоги брать в чистом виде, делать кальку и переносить на наше телевидение. Все равно будут смотреть: «Это не наше, это как у них». Не приживается.

— В чем секрет успеха этой игры? В тяге наших людей к знаниям, к шоу подобного рода, в желании передать с экрана привет дальним родственникам или еще в чем-то?

— Естественно, мы долго думали над тем, как сделать передачу, чтобы ее смотрели. Во-первых, самый притягательный элемент — это кажущаяся простота. Даже первый текст, который предварял программу, был такой, что она доступна всем — от школьника до академика. Это действительно так. Любой человек, когда появляется задание, волей-неволей начинает прикидывать свои варианты ответа. А уже когда открываются буквы.

Сидя дома, ты раскрепощен, ты ни за что не отвечаешь — и отгадываешь быстрее. И вот это чувство самоутверждения, которое охватывает всю страну по пятницам с 8 до 9 вечера, — это колоссальное ощущение, я энергетически его чувствую. Другое дело, когда люди появляются на игре, и вот тут вступают в роль совершенно другие психологические законы. Во-первых, масса отвлекающих факторов. Это и публика, это и барабан, который крутится, и люди смотрят, как завороженные, на верчение барабана, на очки, забывая о табло. А потом, когда поднимают глаза, остается очень мало времени, чтобы назвать букву.

Можно, конечно, сказать: «Да, конечно, они идиоты, это видно всем». Отнюдь нет! Потому что в таком же состоянии на игре окажется любой человек. Еще раз подчеркну: психологическая атмосфера во время записи программы совсем другая, нежели когда ты сидишь дома. И в принципе мне все равно, кто будет играть: девять академиков, девять профессоров, девять докторов наук — результат будет аналогичный, все зависит только от степени трудности задания.

Я всех участников игры очень люблю — это изначально. И я отдавал и отдаю себе отчет в том, что в принципе успех игры зависит от них на 90 процентов — как они раскрепостятся, как будут себя вести, как будут улыбаться: глаза, жесты, мимика. Это все в комплексе играет на конечный результат. И потом, юмор имеет две крайности. Одна крайность — ну, не оскорбить, а поддеть человека, иногда с желанием унизить в какой-то степени (это такой достаточно распространенный вид юмора у нас). А с другой стороны — юмор, который заставляет человека реагировать в положительном отношении и мобилизовать себя, чтобы ответить. Вот это очень важно.

Естественно, какой-то сарказм был, потому что бывали ситуации, когда человек явно сам напрашивался. Я никогда не старался никого обидеть, даже подспудно не ставил себе такой задачи. А с юмором. С юмором веселее жить. Я ко всему в этой стране отношусь с юмором.

— Хоть и трудно оценивать себя со стороны, но можно все же сравнить себя или

Якубовича с западными ведущими?

— Нет, там все совершенно другое: другой юмор, другой менталитет общества. Нельзя проводить никаких параллелей. Там проще фабула игры. Нужно назвать какие-то элементарнейшие вещи, и он получает, по нашим меркам, суперприз. Нужно было адаптировать западную программу к нашей, потому что наш телезритель тоньше, умнее, как это ни парадоксально. Русская вековая культура все равно довлеет, как ее ни вытравливай из сознания людей. Все равно какие-то корни остались. И хоть кому-то кажутся эти задания простыми, они все равно идут от этих корней и рассчитаны на какие-то минимальные ростки этой культуры в людях, приезжающих на передачу. А это обыкновенные люди, там нет каких-то супервыдающихся личностей.

— Бытует мнение, что когда объявлялся конкурс, то на заднем плане создан был миф о твоей незаменимости. Настолько несравнимы были все молодые претенденты…

— Естественно, задней мысли такой у меня не было. Потом, когда стали показываться кандидаты на роль ведущего «Поля чудес», такая мысль возникла у многих. Здесь произошла парадоксальная, а может быть, и закономерная вещь. Когда человек смотрит на профессиональную, а значит, легковыполняемую работу, ему кажется: я сделаю то же самое, элементарно. И при собеседовании все было отлично: язык подвешен, реакция нормальная. Но когда человек брал микрофон, выходил в свет и начиналась игра — куда все девалось.

Конечно, многое приходит с опытом, но вот это изначальное: это легко, я это сделаю — губило всех. А вообще я этим ребятам благодарен, их вины здесь нет. Мы искренне хотели найти ведущего, я с каждым из них разговаривал, предостерегал, чтобы ни в коем случае не повторяли меня. И Леню предостерегал, чтоб он не смотрел мои программы. А сейчас мы с ним придумали несколько элементов, которые будут свойственны только ему, и если эти вещи сделает кто-то другой, — это будет просто дико. Постепенно мы начнем их вводить, и я думаю, зрители довольно быстро привыкнут.

— Листьев продолжает оставаться президентом программы?

— Это Леня придумал такой титул. Я совершенно обалдел, когда услышал в программе. Говорю: «Леня, какой президент?! У тебя крыша поехала. Ты брось свои конкурсы красоты.» Да, как ведущий я ушел, но руковожу программой, продолжаем работать вместе с Леней, с Наташей Чистяковой, которая призы выносит. Я заинтересован в успехе этой программы и сделаю все, чтобы при Лене она была не менее популярна.

— Новая программа «Тема» — совершенно другого плана.

— Я далек от того, чтобы с чем-то сравнивать, но мы хотим сделать разговорную программу типа «Донахью-шоу» с сюжетами на ту или иную тему. Уже само название позволяет затрагивать абсолютно любые вопросы. Не будем трогать только политику, хотя косвенно любая тема будет выходить на какие-то политические аспекты. Мы не будем конкурировать ни с одной из информационных программ, и темы у нас будут морально-этические, скандальные, любопытные и т. д.

— Влад, такой стандартный, но, считаю, довольно важный вопрос: много ли друзей?

— Друзей много быть не может. Есть несколько человек, которые остались от старой, дотелевизионной жизни. Когда человек становится известным, у него «друзей» по разному поводу появляется достаточно много. Но есть настоящие друзья (во всяком случае, как мне сейчас кажется), которые появились уже в этот период и которым я по-настоящему благодарен.

А товарищей — по работе, по совместному проведению времени — достаточно много. Я очень люблю красивых, умных людей с чувством юмора. И мне трудно общаться с теми, у которых этого чувства нет. Передо мной как будто стена сразу возникает. А вообще времени на общение практически не остается.

Читаю вечером, ночью. Когда в машине перемещаюсь — или читаю, или просматриваю бумаги.

— Про детей…

— Я должен сказать, что у меня есть двое детей от предыдущих браков. Я безумно люблю своего сына Сашку ивтоже время сознаю, что я не очень хороший отец и воспитатель, потому что крайне редко с ним вижусь. Но сейчас он уже подрос, во втором классе, и наши отношения будут складываться по-другому. Хочу заключить с ним контракт, чтобы он работал, мы с ним уже договорились.

— Контракт? Во втором классе?

— Да, летом он будет работать на студии — подметать пол, убирать, научу его работать на компьютере.

— Как бы трудовое воспитание?

— Что значит «трудовое воспитание»? Нормальная работа. Это мы придумали название тому процессу, который идет во всем мире. Человек выходит в очень жесткий мир, где ему нужно будет бороться, нужно будет выживать, тем более если он заведет семью. «Спасибо», наши женщины вырастили уже достаточное количество инфантильных мальчиков, о которых заботятся всю жизнь и которые до 40–50 лет остаются мальчиками.

— Первая тема новой одноименной программы была посвящена тому, что при разводе в большинстве случаев дети остаются с матерью. Выбор темы продиктован личным не очень приятным опытом?

— Нет, я бы не сказал. Я выбираю темы не только потому, что лично мне это интересно (конечно, отчасти и поэтому тоже), но в основном потому, что это должно быть интересно большинству телезрителей. Когда снималась эта первая программа, мне все, практически все напомнило начало «Поля чудес». Все то же самое: неготовая студия, «сырые» зрители. Поэтому я даже не удивился, когда звуковой пульт привезли за 10 минут до начала съемки, хотя он был заказан за две недели. Так что на этом телевидении все остается по-прежнему. И все нужно менять.

Газета «Новый Взгляд» появилась на свет по инициативе тогдашнего главы ТВ-гиганта «ВИD» Влада Листьева. Бывшие ведущие культовой программы «Взгляд» еще до закрытия Кремлем этого ТВ-проекта стали искать источники финансирования своей деятельности. И помог им в этом Саша Горожанкин. «ВИD» тогда очень неплохо зарабатывал на листьевском «Поле Чудес», но терял деньги на «Красном квадрате», амбициозном телешоу, которое вели Александр Любимов и Андраник Мигранян. Перестроечные телезвезды все время искали новые форматы. Листьев решил, что у его холдинга должно быть печатное издание. Все это мне поведал Ваня Демидов, который фонтанировал в ту пору креативом. Он же и предложил мне возглавить новое СМИ: решение единогласно было принято советом директоров самой влиятельной в ту пору ТВ-компании. Осенью 1991 года газета была зарегистрирована как печатный орган «ВПОа». Ее, собственно, так и хотели назвать, поскольку была установка — продвигать ключевой бренд — «ВИD». Ну я все же посвоенравничал и в заявке написал «Взгляд/ВИD», поскольку думал (и мнения своего не изменил), что «Взгляд» для любого медийного проекта лучше, чем аббревиатура «Взгляд И Другие».

Перед запуском издания я объехал с камерой всех влиятельных главредов: мы делали сюжет о новинке. Все газетчики единодушно отговаривали меня от этой авантюры. Глава «Московской правды» Шод Муладжанов, впрочем, после записи интервью предложил:

— Выпускайте свой боевой листок как вкладыш в городскую газету, все-таки тираж полмиллиона как-никак.

А мы с Горожанкиным как раз вели переговоры с руководством ИПК «Московская правда» о приобретении какого-то агонизирующего издания формата A3. И слово за слово, решили от покупки отказаться и вписаться в партнерство с Муладжановым.

Первый номер газеты «Взгляд» вышел 15 января 1992 года. Она выходила по средам, и мы в кулуарах звали ее «посредником». Между читателями и зрителями.

Позднее мы обосновались на территории «МП», но первые выпуски делались в гостинице «Россия». В просторном люксе, который был в советское время закреплен за главным коммунистом Ставрополья Михал Сергеичем Горбачевым. Распоряжался тем хозяйством абсолютно пелевинский персонаж по фамилии Наседкин. Потрясающих человеков вынесла Перестройка на околокремлевский Олимп. Всегда подозревал, что Наседкин наш из совбомжей, паспорта у него даже не было. По-моему, он не умел читать и писать. Впрочем, это не помешало ему протежировать таких медиаперсонажей, как Андрей Быстрицкий и Николай Сванидзе, которые обитали в соседнем номере. А еще он скромного Валерия Зорькина лоббировал на пост председателя Конституционного суда. Вполне успешно. Я его знал еще по «взглядовским» временам: с его подачи на экране появились генерал Олег Калугин, Галина Старовойтова и многие другие. Короче, Наседкин предоставил мне по старой памяти престижное помещение, технику добыли чеченцы какие-то, а редакционные кадры я рекрутировал, пользуясь служебным положением, т. е. бросив клич в прайм-тайм Первого канала. Пришли тогда в гостиницу: Андрей Ванденко, Валерий Яков, Марина Леско, Игорь Воеводин. Последнего потом во время какой-то пьянки (в соседнем с «Мосправдой» заведении «Мефисто») я познакомил с Горожанкиным, и медиамагнат у меня журналиста «забрал в телевизор» со словами «Я куплю Игорю новую жизнь»; кончилось все это не без крови и весьма печально, но к проекту «Новый Взгляд» отношения уже не имеет.

«Новым» «Взгляд» стал после разрыва с ТВ-звездами, учредившими газету. Мегаскандал случился после дебюта светской обозревательницы в придуманной ей рубрике «Наш бульвар». Ничего особенного по нынешним временам. Однако тогда вскипело нешуточно. Хотя написано-то было всего лишь что Абдулов зависает в казино, Макаревич встречается с Ксенией Стриж, Градский забыть не может Вертинскую и еще какие-то гадости про Антона Табакова. Как написал «КоммерсантЪ», руководители «ВИDа» сочли, что в данной рубрике «преобладал оскорбительный тон по отношению к друзьям компании». Газету закрыли.

Однако мне было неловко перед талантливыми людьми, которые сорвались с насиженных мест ради перспективы взлета в новом издании. Но звезды сложились. Все тот же Наседкин накануне закрытия еженедельника познакомил меня со скромным калмыцким бизнесменом Илюмжиновым. Кирсан рассказал мне за чаепитием в редакционном офисе (он снимал номер на том же этаже «России»), как покупал шахматную корону у Каспарова. Я впечатлился, сделал сюжет об этом для Первого канала (у газеты была как бы своя рубрика в пятницу вечером). И когда я расстался с компанией Владислава Листьева, Илюмжинов взялся проект финансировать. Причем совершенно без всякой надежды на доходы какие-нибудь. Он, его партнер и я стали новыми учредителями газеты в мае 1992 года. В редакционную политику будущий президент Калмыкии не вмешивался. Мы стали экспериментировать: использовали в оформлении полос элементы советской символики (герб СССР, Знак качества, etc.), что для начала 1990-х было более чем дерзко. Выходили теперь по субботам и помимо вкладыша в «МП» раз в две недели выпускали и отдельный тираж (от 8 до 16 полос), который распространяли при помощи нового директора Эраста Галумова (того, который с 2001 года рулит издательством «Известия»). Допечатывали где-то по 300 тысяч экземпляров, так что суммарный тираж в начале 1993 года был где-то под три четверти миллиона (с учетом вкладыша в «МП»),

Это было, считаю, лучшее время для нашей команды, хотя Валера Яков, увы, вернулся в «Известия», Зато его товарищ Андрей Ванденко привел в редакцию «начинающего колумниста» Валерию Новодворскую; и хотя против газеты из-за ее колонок возбуждали уголовные дела, а меня вызывал на Лубянку глава столичного КГБ Евгений Савостьянов, ее броские, провокационные материалы газету по-своему украшали, и она потом собрала свои «нововзглядовские» тексты в книжку «Прощание славянки», Мы первыми в России стали публиковать лимоновскую жену Наталию Медведеву, Да и газета «Лимонка» самого Эдуарда выросла из соответствующей рубрики «НВ», Он в одной из своих книге вспоминал: «В „Новом Взгляде“ собралась тогда сверхпестрая компания экстремистов всех сортов… Я опубликовал в „Новом Взгляде“ с полдюжины отличных вещей, среди них очерк „Псы войньГ, так что вспоминаю газету с удовольствием, В ту эпоху в ней присутствовала жизнь, В венах газеты текла кровь», Лимонов же, кстати, привел маргинального скандалиста Славу Могутина, в арбатской квартире которого, собственно, и жил писатель, Писали для нас и практикующие политики, Жириновский, например, сочинил целый сериал, полемизируя с Лимоновым, Вел свой «Уголок» эмигрировавший в Штаты Виталий Коротич, полемизировали с ним на наших полосах Александр Проханов и Станислав Куняев, Регулярно печатался Леня Радзиховский,

Именно в «Новом Взгляде» стартовал неугомонный Отар Кушанашвили, который, между прочим, нашел в секретариате «МП» одну из своих жен, Начал перспективный грузин с «Колонки главного редактора»: в его задачу входило договориться о колонке с кем-либо из маститых главредов и затем адаптировать текст под наш формат, Однажды мне позвонил глава «Литературки» Аркадий Удальцов и саркастично «поблагодарил» за публикацию, отметив с ухмылкой между тем, что текст-то он не писал, Дело в том, что Отар просто-напросто сочинил за именитого коллегу сотню строк и заслал в номер, После этого рубрику я прикрыл,

Но. Проект целиком до сих пор прикрыть не решаюсь, Хотя мы не печатаем отдельные тиражи с осени 1998 года, а в славной «МП» с 2005 года выходим лишь раз в месяц, Я рассматриваю «Новый Взгляд» как «спящего агента», Будет время — проснется, Илья Муромец, говорят, не один десяток лет на печи сны смотрел, Такие, что и Отару Кушанашвили не снились,

VII.IX. Империя интимного добра

После выхода книги «Пристрастный реквием» меня на встрече с читателями спросили: «Верил ли Листьев в Бога? Был ли он искренне верующим человеком?» Да не знаю я, Интимное это дело, Сегодня все заявления в отношении православия — такое же минное поле для журналистов, которым двадцать лет назад были терки относительно «руководящей роли партии», Помимо недовольства властей можно спровоцировать и гнев адептов,

Надо сказать, что в эпоху развитого социализма убежденные коммунисты с изрядной долей скепсиса воспринимали агитпроповские упражнения административно-командной системы, а члены Политбюро иконизированы были лишь на уровне парткомовских кабинетов, однако по школьным партам неизбежно пролегала линия фронта: за настрой будущих строителей коммунизма так или иначе война велась,

Литературный критик и публицист, мудрый идеолог якобинского направления в народничестве Петр Ткачёв завещал: «Принципы, лежащие в основе воспитания, представляют из себя копию тех нравственных начал, которые лежат в основе всей социальной жизни, Какова организация социальных отношений, такова и организация воспитания»,

Сейчас же активно продвигается «новорусская доктрина», не имеющая отношения к сакраментальным «новым русским». Очевидны попытки разномастных конъюнктурщиков интегрироваться в идеологическую неосистему. И больше всего бесит ханжество. Бесстыдно, на глазах у всей страны, в телевизионный прайм-тайм, надев благостно-постные маски, со свечками в дланях внемлют слову Божьему бывшие чекисты и партократы, преследовавшие верующих профессионально и планомерно. Губернатор, начавший свое комсомольское восхождение с доноса на сокурсницу, у которой увидел дома икону, забыл ныне о воинствующем атеизме и не просто пиарится как благодетель Веры регионального масштаба, но есть объект славословия религиозных начальников. Руководитель PR-департамента могущественной госкорпорации, некогда инициировавший изгнание из вуза приятелей, посмевших отметить Пасху, — в своем имении воздвиг личную молельню, архитектурными масштабами превосходящую многие известные подмосковные церкви, и того гляди канонизирован будет за «дела добрые». Кстати, строить на многогектарных дачах персональные церквушки рядом с банными комплексами — фишка нынешней российской элиты. И дуплетом приглашать: в храмы попов на службу (ради тюнинга духа), в сауну — жриц любви (для релаксации тела).

Метаморфозы, естественно, допустимы и закономерны. Разумеется, всякий двуногий может раскаяться и сменить ориентацию. Все мы люди, все мы человеки. Но когда Марк Захаров сжег свой партбилет в прямом эфире программы «Взгляд», лично я никакого восторга не ощутил. Не потому, что это калька с экстравагантной выходки Сержа Гинзбурга, спалившего на глазах французских телезрителей банкноту в 500 франков, а потому, что принятие веры или отказ от нее — дело интимное. А демонстрация интима в телеэфире — порнография.

Заметим, я никогда не восхищался публичными отказами от вступления в компартию ради карьеростроительства. Захотел — вступил. Не пожелал — остался беспартийным. Я вот не был комсомольцем, поскольку, когда обозначилась обязательная для каждого советского школьника альтернатива, выбрал Веру, а не комсомол. Что, между прочим, не помешало моей карьере в газете МГК ВЛКСМ «Московский комсомолец». И четверть века назад, работая «свежей головой», я снимал из номера невинные фотографии типа «Весна пришла», если среди нагих ветвей пейзажа проступал на заднем фоне купол церкви. Моя задача была не подставить газету под наезд комсомольских боссов, которые за упоминание Сергия Радонежского (или за цитату из Владимира Высоцкого) могли учинить репрессии в редакции. А это делали те же самые персоны, которые сейчас остервенело возводят храм за храмом. И Книга Книг заменила на их столах шедевр «Материалы XXVII съезда ЦК КПСС».

Процитирую известного блогера: «Одно дело хихикать над придурком Фурсенко, а другое дело, когда эта зараза придет в ваш дом. А вот представьте, приходит ваш ребенок домой и начинает рассказывать, что Древней Греции и Древнего Рима не было, это лишь „фантомные“ отражения событий XIII века, что Александр Невский — это хан Батый, а само это имя произошло от русского слова Батя — и прочую фоменконосовщину. И ребенку — чтобы получать хорошие оценки, — эту ересь надо учить, сдавать на экзаменах, писать домашние работы. Нам и так уже по телевизору показывают каждый год шаманские пляски вокруг „Благодатного огня“, которые, по-моему, должны оскорблять больше всего нормальных верующих, вера которых в фокусах не нуждается, показывают какие-то фильмы про плачущие иконы — явление, с которым русский царь Петр Алексеевич покончил указом, что ежели где в каком монастыре еще иконы заплачут, то на следующий день кровью заплачут ж…пы выпоротых монахов. Петрики-Грызловы — которые щедро запускают лапы в народные деньги на свои безумные проекты, церкви, которые как грибы размножаются по городам и весям — вместо Домов детского творчества, технических кружков, спортивных школ. Вот тут могут объединиться все — технократы, либералы-западники, коммунисты, просто нормальные люди — чтобы эту средневековую заразу остановить».

И вспоминается присказка из старинного анекдота про бордель: «Тут не мебель менять надо, а девочек».

Во «Взгляде» тема религии не была актуальна. В отличие от «600 секунд» Невзорова. Я считаю совершенно неслучайным тот факт, что телемост с Александр Глебычем стал одним из ключевых элементов эфира «Сегодня вечером с Андрееем Малаховым», посвященного 25-летию «Взгляда»; ведь недаром историк Тимофей Шевяков сравнивал ведущих программы с Питерским Секундомером: «Вы помните „600 секунд“ и блистательного Невзорова? А „Взгляд“? О, это были битлы нашего времени — Любимов, Листьев, Политковский, Додолев. Мы взрослели надеждой».

О малаховской передаче писали: «Выпуск был посвящен 25-летию легендарной программы „Взгляд“, в студии собралась „могучая кучка“, делавшая новое телевидение в эпоху перестройки: Дмитрий Захаров, Александр Любимов, Иван Демидов, Сергей Ломакин, Анатолий Малкин; они вспоминали, как это было на самом деле. Евгений Додолев по телемосту попикировался с Александром Невзоровым, который уверял, что готовил ГКЧП, — заявление это было встречено дружным хохотом в студии. „Ни фига ты не готовил, кому ты гонишь!“ — „Чей там голосишко, кто похамливает?“ Как угодно можно относиться к Невзорову, но у его „600 секунд“, как и у „Взгляда“, слава и аудитория были просто запредельными, какие не снились ни одной нынешней передаче».

И, возвращаясь к вопросу о религии, процитирую Александра Невзорова (интервью Сергею Колесову для «Нового Взгляда», октябрь 2012 года):

«Меня очень мало интересует социальное устройство homo, потому что когда мы говорим об истории, то история — это 500 или 550 млн лет, а все эти ваши александры невские, ричарды третьи и Никиты Хрущевы — это history. То есть полная фигня. Мы живем во время колоссальной переоценки фактора цивилизации, фактора так называемого историзма, фактора так называемой культуры. К этому в принципе можно относиться серьезно, но качественные, большие познания в физиологии заставляют смотреть на вещи по-другому, многое становится трудно воспринимать всерьез.

Мой вид спорта — это попы. С тех пор как меня об этом попросили; когда возникла необходимость сопротивляться растущей наглости попов и хотя бы обозначить какой-то ответ просто потому, что они затрудняют жизнь. Меня не очень интересует интеллектуальное будущее России, я в него не верю. Но в данном случае помимо спорта я рассматриваю свою деятельность в соответствии с одной из статей Уголовного кодекса — „Оставление в опасности“.

При этом я понимаю, что человечество в силу ряда своих особенностей инфицировано религией. Я знаю, что стоит избавить человека от православия головного мозга, и он кидается в открывание третьего глаза, ясновидение, целование лифчика Блаватской. То есть ищет для себя какие-то пути выхода той религиозности, которая присуща людям. Выбор очень невелик: либо человек знает и понимает теорию эволюции, либо он верующий. А уж во что именно верующий: в волшебные свойства шестнадцатой тыквы слева, в способность офисной мебели совокупляться по ночам, в Иисуса Христа, в реальность Карлсона — это совершенно неважно.

Предположим, что рядом с нами сидит китаец четырнадцатого века. Что он думает, глядя на зажигалку? Китаец думает, что там заключен дракон. Мы нажимаем на какой-то клапан, дракону прищемляется хвост, и он от боли изрыгает огонь. Алеут или житель Полинезии наверняка думает, что здесь заключен дух предков, который в сочетании со скверной сегодняшнего дня воспламеняется. А мы с вами знаем, что эта штука отлита из пластмассы в Китае, газ под давлением, зубчатое колесико… То есть мы знаем конструкцию, нам не нужны дикие объяснения. Знание того, что в образование мира и в филогенез никогда не вмешивались никакие посторонние силы, избавляет нас от религиозности. Но 99 % людей считают знания естественно-научного порядка либо излишними, либо слишком обременительными, либо слишком сложными. А вера — это всего-навсего отсутствие знания. Дело в серости.

Homo предлагается хорошо театрализованное примитивное объяснение. Ведь когда вы слушаете какого-нибудь архиерея, вы в первую очередь слушаете не человека, не голос, вы в основном слушаете четыре с половиной квадратных метра парчи, большое количество бижутерии, вы слушаете лиловый бархат и черное сукно. А вы этого дядьку архимандрита побрейте, постригите, оденьте в майку, посадите напротив себя на кухне, поставьте перед ним пустую бутылку из-под кефира, и все, что он говорит, будет казаться бредом сумасшедшего. Такого рода сценизм работает на малоинтеллектуализированную публику очень сильно… У атеистов, для которых смерть должна была бы быть чем-то чудовищным, понимание финальности и неизбежности воспитывает гораздо более спокойное отношение к смерти, как ни странно.

Закон про оскорбление чувств верующих — хороший закон. Не надо пугаться, что вся эта церковная ситуация будет разогрета. Чтобы последняя человеческая кожа сползла с морды вурдалака, требуется именно такая температура. Как видите, церковь не смогла долго прикидываться просветленной и братолюбивой. Она вспомнила, что у нее есть более естественная форма существования — полицейско-карательная, и обратилась за помощью к государству.

Церковь доказала, что не может существовать без поддержки репрессивным аппаратом. Она предлагает нам идеологию, которая не способна ответить на современные вызовы. Она предлагает настолько хрупкую и не выдерживающую никакой критики конструкцию, что оберегать ее можно только при помощи колючей проволоки, дубинок и уголовных статей. Повторяется то, что было до революции семнадцатого года, когда святость Руси обеспечивалась четырнадцатью статьями уголовных уложений. Но разница в том, что теперь все процессы происходят значительно быстрее. И если до революции мы инкубировали в себе общенациональную ненависть в течение двухсот-трехсот лет, то сейчас все это займет месяцы, в крайнем случае — пару лет.

Последствия для церкви будут очень печальными и трагичными. И мне, конечно, очень жалко верующих. Я отношусь к ним с пониманием и сочувствием. Мы можем сколько угодно говорить о кошмарности наркотиков. Мы можем бросать вызов наркотикам. Мы можем презирать наркотики. Мы можем ненавидеть наркотики. Мы можем считать наркотики олицетворением зла. Но как только речь заходит об онкологических больных, слово „наркотик“ приобретает другой оттенок. И мы употребляем его с другой интонацией. Есть множество людей, которые по разным причинам не могли получить знания о реальной конструкции этого мира, людей, оставленных один на один с какими-то нерешаемыми проблемами. Конечно, для них вера является необходимым наркотиком, таким же, каким она является в хосписе для ракового больного. Такая вера не обсуждается, над этой верой смеяться нельзя. И нельзя ее пытаться удалить, потому что мы ничего не можем предложить взамен.

Но когда РПЦ рухнет, а это произойдет вследствие ее политики неминуемо, под ее обломками, вероятно, будет похоронена и вера тоже. В первую очередь вера тех несчастных, которые ставят знак равенства между верой и РПЦ. Им и сейчас тяжело переживать разврат, жадность и агрессивность иерархов, тупость и безграмотность попов, все эти „мерседесы“ и брегеты. Конечно, они переживают чрезвычайно. Ведь они идентифицируют это не с каким-то Гундяевым, а с верой.

Для меня попы — вещь факультативная. Это не только не главное дело в моей жизни, но даже не второстепенное и не третьестепенное. В данном случае я просто выполняю свой гражданский долг, могу его и не выполнять с таким же успехом. Я убежден, что попытки просвещения — это толчение воды в ступе. Но вместе с тем я не боюсь еще и потому, что владею некоторыми навыками идеологических войн. Навыками работы в эфире. Там вот какая-то проблема у Артемия Лебедева. Его попы обвинили в том, что он назвал бога полудурком. Я тоже могу назвать бога полудурком, на меня могут подать в суд, а я скажу, что под богом имел в виду Осириса. Этих богов, слава богу, как собак нерезаных. Этот закон все равно оставит возможность для интеллектуального человека критиковать религию.

В случае если суд будет вменяемым. А если суд будет невменяемым, то нимб мученика атеизма не такой тяжелый и не такой травматический. Я отдаю себе отчет в своем сегодняшнем и былом калибре. Я же не девочка, которая приходит потанцевать в какой-то ХХС. Я несколько другой случай. Если бы я гонялся за дивидендами, то на следующий день после принятия закона я бы сказал, что РПЦ — это сборище жуликов и подонков. Это очень хороший имиджевый вклад и ход. Некоторое время придется помучиться по каким-то застенкам, но дивиденды колоссальны. Но я еще подумаю, надо мне это или не надо, потому что, как я уже сказал, попы для меня — это спорт.

Конфликт общества и церкви неизбежен. Какая бы это церковь ни была. Под „какая бы ни была“ я подразумеваю, что она не может быть иной как той, в которую она исторически выродилась. Она всегда будет лезть во все, не имея для этого никаких оснований. Это организация очень глупая. Никаких особых секретных знаний о мире у нее нет. Она садилась в лужу с потрясающей регулярностью во всех вопросах, начиная с вопросов формы Земли, гелио- или геоцентризма, изобретения электричества или рентгена, останков кембрийской или каменноугольной фауны и флоры. Церковь все время демонстрировала, что тот Бог, который ее вдохновляет, ей ничего про эту жизнь не рассказал.

Церковь будет лезть в аборты. Хотя интересоваться мнением попа об абортах — это все равно что интересоваться мнением водопроводчика на ту же самую тему. Ну откуда он чего может знать? Единственный, кто может что-то вразумительное сказать, — эмбриолог. Даже не врач, который может только в конкретном случае сказать, можно ли или нужно ли делать аборт. Ведь медицина — это не наука, а скорее „продюсер“ науки. Она заказывает исследования и пользуется результатами.

Так вот эмбриология давно на этот счет высказалась: хотите — делайте, хотите — нет. Это дело женщины и житейских обстоятельств. Попам же непременно нужно высказаться обо всем: по поводу юбок, о том, как нужно рисовать картины, какие фильмы показывать. Они будут лезть, лезть и лезть, а общество будет по ним бить.

У Кремля есть мечта иметь идеологию. Они согласны на любую. По причине того, что в основном в Кремле сидят юристы, экономисты и филологи — люди, имеющие приблизительное представление о жизни на Земле и о причинах ее происхождения, люди, абсолютно не обремененные естественно-научными знаниями и не имеющие пиетета перед наукой. Они выбирают самую примитивную конструкцию: православие — самодержавие — народность. Все, что противоречит этой конструкции, объявляется русофобским, антинациональным.

При всем моем отрицательном отношении к патриотизму как таковому, даже патриотизм и даже русский патриотизм не предполагает ни ношение лаптей, ни наличие вшей, ни православносте. Как раз дикое русофобство, дикая ненависть к этой стране требует вернуть мировоззрение и поведение этой страны в XIV или XV век. Но никому же ведь не приходит в голову требовать от человека, чтобы он имел представление об электричестве на уровне, скажем, III века. А так называемый бог, если говорить об этом всерьез, — это гипотеза еще более сложная. И иметь об этой гипотезе представление, которое было 1700 лет назад, по меньшей мере анекдотично. А церковь предлагает именно это.

Действительно, многие ученые были верующими. Но, во-первых, до открытия теории эволюции быть атеистом было так же сложно, как быть электриком до изобретения электричества. Во-вторых, многие ученые, например Эйнштейн, подразумевали под словом „бог“ гармоническую непостижимость, то, что науке на данный момент еще не понятно. Церковь же хочет, чтобы бог был таким, каким его ей передали персонажи древнееврейского фольклора».

VII.X. Парадигмы кусок

Меняется время, герои меняются. Это не есть плохо, не есть хорошо. Закономерно есть. Зима пришла, холодно. Придет весна, потекут ручьи. А летом жарко будет.

Историк Шевяков назвал «взглядовских» ведущих «битлами нашей эпохи». А в 2010 году вспоминали битла Джона Леннона, застреленного 30 лет назад. И ведь славно, что ему довелось умереть сорокалетним… Как и Владимиру Высоцкому… «Жить быстро, умереть молодым…» Наверное, правильно и хорошо, что в 1991 году власти запретили «Взгляд». Он тоже «умер» молодым. Яблоко срывать надо до падения на землю. Всему свое время. Время собирать камни, время бриллианты коллекционировать.

Летом того же 2010 года я предложил Николаю Ускову, делавшему спецвыпуск возглавляемого им тогда GQ (по «девяностым»), беседу с Александром Политковским. И редактор модного журнала спросил:

— А кто это такой?