Крысолов Гриндер Александра
Поглядев на все это безобразие, я направился к бару и попробовал разговорить бармена – на русском и английском. Бармен был явным испанцем, усатым, смуглым, горбоносым и единственным в радиусе сотни ярдов. Звали его Санчес, но больше вытянуть ничего не удалось – то ли он не понимал английский, то ли не желал беседовать персонально со мной. Обслуживание, впрочем, было безукоризненным, и я, покончив с чашечкой кофе, заказал вторую, а потом припомнил, что еще не разжился местной валютой, а значит, платить мне нечем. Ну что ж, не беда! Ведь у меня имелась карточка «голд-сеньор» – золотой обрез, три золотые полоски и мое имя – крупными золотыми буквами и в золотом овале! Я вытащил ее из кармана, усы бармена дрогнули, брови почтительно приподнялись, и его английский моментально улучшился. Вероятно, теперь я считался VIP – very important person, а VIP – он и в Африке VIP, даже если прибыл из России.
Бармен скосил глаза на карточку, пошевелил губами, читая мое имя, вежливо скривился и спросил, чего желает дон Диего. Дон Диего хотел большой и толстый гамбургер, а к нему – бутылку белого вина, и чтоб похолоднее! Заказ был выполнен без промедлений. Сжевав огромный гамбургер (нижнюю челюсть пришлось оттягивать пальцами), дон Диего выпил вина, кивнул с одобрением и направился к лежаку – вместе с бутылкой и стаканом. Там он разделся, плюхнулся в бассейн, переплыл его три раза туда и обратно, вылез, снова испил вина, лег и замер в блаженном оцепенении. Над ним шелестели платаны, легкий зефир овевал разгоряченную кожу, а слева – оттуда, где устроился полковник с тремя девицами, – звенели стаканы и доносилась негромкая песня на родном языке. Пели что-то ностальгическое: «Мы отсюда не уйдем, мы порядок наведем, всяк буржуй узнает скоро, что такое День шахтера!» Видимо, компатриотам дона Диего тоже было хорошо.
Не думая ни о чем, я пролежал минут десять, пока к песням не стали примешиваться странные звуки. Плюх-плюх-уфф, плюх-плюх – уфф, плюх-ффу… Приоткрыв один глаз, я заметил, что зулус – тот самый, с расплющенным носом – плавает кругами и с каждым кругом все ближе подбирается ко мне. Собственно, даже не ко мне, а к лесенке, торчавшей над бортиком бассейна в двух метрах от моих ног. Слева и справа от нее были пустые лежаки, и зулус, казалось, выбирал местечко поютней, а может, хотел познакомиться, глотнуть винца и поболтать. Ведь я, в конечном счете, был для него таким же зулусом, диковинкой и невидалью, как и он для меня. Не швед, не грек, не мавр и не туземец с Андаманских островов – россиянин! Живой и настоящий… Будет о чем порассказать в Зулусии!
Он уже ухватился здоровенными ручищами за лесенку, уже приподнял из воды поджарый зад, уже раздвинул губы в ослепительной улыбке, когда кусты за моей спиной зашелестели, раздались и из них явились Лев и Леонид. В красных плавках, если не ошибаюсь, Лев (он был с усиками), а в синих – Леонид (бритый, зато в очках). Кроме усиков и очков, у них была с собой сумка, в которой мог поместиться гвардейский миномет и еще осталось бы место для базуки. В полном молчании Лев занял место справа от меня, а Леонид – слева, бросив сумку на соседний лежак. Совершив этот маневр, они разом напряглись и поглядели на зулуса. Тот разочарованно вздохнул («ффу-фу…»), чмокнул толстыми губами («ча-ча-ча») и исчез за бортиком бассейна (плюх!).
Должен признаться, именно в этот момент я ощутил себя настоящим VIP – Очень Важной Персоной. Именно теперь, а не тогда, когда протягивал бармену Санчесу карточку «голд-сеньор» и слушал почтительное: чего желает дон Диего? В конце концов, что такое бутылка белого, кресло в бизнес-классе или номер с видом на вершины гор? Это все предметы утилитарные, неодушевленные, которые всякий гражданин – не VIP, а обычный скромный труженик – может получить за собственные деньги. Или как-нибудь иначе. Не мытьем, так катаньем, не катаньем, так мытьем… Но только к истинному VIP приставят двух здоровых молодцов, специалистов-отшивальщиков. Чтоб, значит, всякие зулусы ему не досаждали…
Еще немного, еще чуть-чуть, сказал я себе, и уровень сервиса не уступит президентскому. Стражи, помощники, тачка к подъезду плюс дипломатические завтраки с шампанским… Почему бы и нет? А после будут по телеканалам трубить о твоем желудке, печени и состоянии бронхов, скажут о тебе нечеловеческие слова: не то что, дескать, здоров и бодр Дмитрий Хорошев, а находится в рабочем состоянии. Как компьютер или станок…
Мне стало искренне жаль президента – ведь о нем такие пакости говорили каждый божий день. Я откупорил бутылку и предложил Леониду и Льву выпить за его здоровье. Они чиниться не стали, но в бутылке виднелось на донышке, а за президента надобно пить стаканами. Поэтому мы направились в бар, я вынул свою карточку и отоварил президентский тост. Затем мы выпили за премьер-министра и всех его заместителей, за Билла Клинтона и Чака Норриса, за испанского короля и английскую королеву, и тут подгреб полковник Гоша с Эллой, Стеллой и Беллой. Изумительный нюх у наших людей! Особенно если где-то пьют! Особенно если пьют на халяву!
Гоша и в самом деле был отставной интендантский полковник и бывший парторг, но, хоть ударился в бизнес (цветные металлы и редкие сплавы), классового чутья не растерял и оставался пламенным большевиком. Ему хотелось выпить за Зюганова, но тут моя карточка забастовала, и продолжалась забастовка до тех пор, пока Леонид – или Лев?.. (кажется, они поменялись усиками и очками) – не предложил поднять поочередно тост за лидеров всех парламентских фракций. Это было справедливым решением, и мы выпили за тех, кого смогли припомнить.
Я, в сущности, человек непьющий, но это не значит, что я не умею пить. Вовсе не значит. Наоборот, я вынослив, как дромадер, и обладаю хорошей резистентностью к спиртному – если уж приходится, пью много, не буйствую и не хмелею, и помню все, о чем болтали собутыльники. Очень полезное качество – если есть о чем послушать.
Но слушать, по большому счету, было нечего: Элла, Стелла и Белла хихикали, полковник пел боевые песни, а Лев с Леонидом вовсю флиртовали с девицами и травили анекдоты о «новых русских». Про службу же – ни гугу. Ни единого крохотного словечка.
Похоже, они были еще выносливей дромадеров.
Глава 7
Утром я собирался на пляж, но у подьезда уже стоял автобус, и Гриша (или Леша) объявил, что все желающие могут прокатиться в горы. Там был какой-то зоопарк – вернее, увеселительное заведение с рыбно-орнитологическим уклоном. Этот загадочный намек меня сразил, и я поплелся к автобусу.
Там уже сидела вся наша питерская компания: пожилые и молодые супруги, три девицы с бравым полковником, специалистом по металлам, и, разумеется, мои сероглазые лейтенанты. А кроме того, еще одна личность, прилетевшая, видимо, с утренним рейсом – хмурый бровастый тип богатырского телосложения, и тоже сероглазый. В нем ощущалась основательность трехстворчатого шкафа, и его лицо – ничем ни примечательное, если не считать бровей – навевало определенные мысли. Например, о тертых бывалых парнях, сотрудниках остроносого, маячивших на лестничной площадке за его спиной. Однако я бы не рискнул держать пари на этот счет.
Мы тронулись в дорогу и через полчаса достигли седловины меж двух горок, напоминавших грудь царицы Савской. Четыреста лет назад здесь выстроили монастырь, лежавший теперь в руинах и запустении: пара колонн, чудом сохранившаяся арка и груды битых кирпичей. Но монастырский парк с прудами был по-прежнему роскошен, и практичные испанцы (а может, англичане) наладили в нем современный бизнес. В озера запустили рыб – красных и золотых, но размером с доброго сома; воздвигли ресторан в псевдомавританском стиле, с кухней a la marin; устроили фонтаны, цветники, лавчонки с сувенирами и прочие качели-карусели. Но главной приманкой служил птицепарк: бродили тут по дорожкам павлины, плавали гуси-лебеди, а остальная фауна сидела в клетках, ела, пила, размножалась, а в промежутках общалась с публикой.
Мы разбрелись по парку, и каждый делал, что хотел: пожилая чета кормила рыбок, молодая, вместе с отпрыском, отправилась смотреть орлов, девицы в восторге пищали у загородки бантамских курочек, а полковник Гоша, изрядно клюкнувший в автобусе, пытался выдрать у страуса хвост, то и дело выкрикивая: «Надраить кафель, шашки наголо! Гуляш по почкам, батарея – к бою!» Лично я прошелся по попугаям, но в Испании даже эти мерзкие птицы были до отвращения культурными и посетителей не оскорбляли. Бровастый тип тащился за мной, а в отдалении маячили два братца-лейтенанта – делали вид, что интересуются колибри.
Осмотрев попугаев, я перешел к туканам. К сведению тех, кто не читает словарей: тукан (не путать с птицей-носорогом) живет в Бразилии и Аргентине и делится (с точки зрения орнитологии) на две основные части: клюв и все остальное. Туканы бывают пестрыми, оранжевогорлыми, златоухими (или пятнистоклювыми), а также временами исполинскими. Вот у такого исполинского я и замер, рассматривая его с почтительным и искренним восторгом.
Я глядел на это чудо, невольно воображая, как мой собственный нос растет и увеличивается в размерах, превращаясь в этакое полуметровое желто-сиреневое долото с основательной рукоятью-набалдашником. Таким долотом только камень крушить либо щелкать кокосовые орехи – размер как раз подходящий… Ну почему природа так обидела людей? Было б у нас подобное орудие, не пришлось бы изобретать ни клещи, ни кирку…
Тем временем мой химерический нос продолжал расти, и когда он уткнулся в туканий клюв, за спиной раздалось деликатное покашливание.
– Здоровая носопыра… Как думаешь, размножаться не мешает?
Я подмигнул тукану, тукан весело подмигнул мне. Кажется, проблем с размножением у него не имелось – не то что у сексуально озабоченного попугая Петруши. Потом я обернулся и увидел, что сзади стоит тот самый бровастый тип – с сигаретой в зубах, с фотоаппаратом на шее и зеленой сумкой через плечо. Сумка была вместительной, хотя не такой огромной, как у Льва с Леонидом, зато усеянной блестящими заклепками; фотоаппарат был, разумеется, японский, из самых дорогих.
Тип взирал на меня с каким-то пристальным и нездоровым любопытством. «Может, голубой?» – мелькнула мысль.
Но хрупкие кондиции голубых обычно сопоставимы с этажерками, а этот, как сказано выше, напоминал шкаф: брюхогрудная дверца была массивной и выпуклой, и к ней прилагались плечеручные, диаметром с мое бедро. В целом конструкция была капитальной и крепко сколоченной – не хуже, чем у вчерашнего зулуса.
– Борис! – Бровастый шкаф протянул мне руку. – Можно Боря или Боб. А ты – тот самый парень, который поит земляков? Всех без разбора и задаром?
Что ж, это объясняло его интерес к моей персоне. Но на обычного халявщика он все-таки не походил: во-первых, абсолютно трезвый, а во-вторых, без всякой искательности во взоре.
Мы обменялись рукопожатием, и я представился. Затем, потеряв к тукану всякий интерес, мой новый знакомец начал расспрашивать про карточку «голд-сеньор». Я вынул ее из кармана и продемонстрировал с чувством законной гордости. В определенном смысле она являлась таким же чудом, как амулеты моего покойного соседа.
Боря-Боб, ослепленный блеском золотых полосок, с восхищением причмокнул:
– Именная, каленый пятак тебе к пяткам! И где ты ее раздобыл?
– У голд-вакашников, – ответил я.
– А мне почему не дали? За кровные бабки?
– А потому, что ты – обычный гость, а я – почетный.
Шкаф Боря осмотрел меня с ног до головы и покачал головой:
– Не похож ты на почетного. Стрижка не та, перстней на пальцах нет, и рожа, как у профессора Менделеева. Тоже небось химик?
– Химик, – согласился я и помахал у него перед носом своей карточкой. – Видишь документ? Его ведь подделать недолго, если с умом… Но здесь, – мой палец коснулся золоченого края, – содержится особый реактив. Макнешь в спиртное, полоска пропадет, а вынешь – появится снова. Простенько и со вкусом… Никаких подделок или машинок, чтоб подлинность проверять. Усек?
– Усек, – Боря-Боб склонил массивную голову. – А вот чего я не усек: при чем здесь ты?
– При том, что химик. – Я сунул карточку в карман, золоченым обрезом наружу. – Реактив-то мой! За него и отвалили. Шесть дней плюс перелет бизнес-классом… И все за хозяйский счет.
– Вот оно как… – протянул Борис, задумчиво поигрывая бицепсами. – Небось еще и бабок отвалили?
– Не без того.
Я подхватил его под руку и повлек мимо клеток с туканами. Играл он неплохо и в иной ситуации сошел бы за простачка, милейшего, в сущности, парня, любителя выпить и закусить – особенно если земляк угощает. В ином раскладе он мог оказаться бандитом, отстрельщиком из команды гамма либо приспешником мормоныша – опять же из тех, что мостят дорожки на тот свет. Но был один характерный признак, одна существенная деталь – два сероглазых братца-лейтенанта его не отшивали. Совсем наоборот: увидев, что мы с Борисом подружились, они направились к полковнику – затем, чтоб придержать страуса, никак не желавшего расставаться с хвостом. Вывод был ясен и тривиален: эта троица подавала в одни ворота. Видимо, в те, где ловил мячи остроносый вратарь.
По завершении экскурсии мы с Борей-Бобом были не разлей вода. За обедом в мавританском ресторанчике дружба наша расцвела и окрепла. Ресторанчик баловал гурманов сугубо морскими блюдами, и я, заметив, как посетителям тащат суп из мидий и как скрипят на зубах устрицы, внутренне содрогнулся, призвал официанта, проконсультировался с ним и заказал «биг фиш» – иными словами, не просто рыбу, а очень большую, величиною с том «Истории КПСС». Боря, по незнанию языка не принимавший участия в переговорах, мой выбор одобрил: тарелка с рыбой напоминала колесо от «Жигулей», орнаментированное с краю жареной картошкой. Всю эту благодать мы запили бутылкой белого и отправились в автобус – во главе с полковником, тащившим пук страусиных перьев. Наступило время сиесты, когда природа замирает, в торговле перерыв, мухи не ползают по стенам, а испанские доны и доньи сладко дремлют в своих фазендах.
Мы возвратились в отель, и я последовал их примеру.
Акклиматизация протекала успешно; длительный сон меня освежил, и я был готов к новым подвигам и авантюрам. Мудрый обычай – устраивать сиесту, но еще мудрее кончать ее в положенный час. Вот в наших родных палестинах сиеста затянулась и плавно переходит в мертвый сон, который называется стагнацией. И кто в том виноват?.. Вероятно, особенности национального климата…
Спустившись в ресторан, я отужинал (цыпленок под соусом кэрри, салат – похоже, из кактусов, бутылка минеральной) и направился в бар – только не в тот, что на открытом воздухе, а в тот, что имел место рядом с обеденным залом. Здесь хлопотал Санчес, и мы с ним на правах знакомых обменялись улыбками; у стойки паслись британцы, пили на шестерых бутылку «Джека Даниэлса», а в углу сидели те самые веснушчатые, которых я не сумел опознать – может, шведы или голландцы, а может, датчане с Фарерских островов. Эти пробавлялись пивом. Позорр-ники, как сказал бы Петруша.
Вспомнив про Петрушу, я, естественно, подумал о Дарье, заскучал и спросил у Санчеса чего-нибудь подкрепляющего. Чего-нибудь местного, но не слишком экзотичного, чтобы грусть развеяло, но до пяток не прожгло. Бармен выставил квадратную бутыль с желтоватой маслянистой жидкостью, налил стаканчик и пояснил, что русские сеньоры «это» любят. Прекрасное средство, чтоб разогнать грусть. А что касается последствий, то дон Диего пусть не беспокоится: у русских сеньоров расстояние от глотки до пяток намного больше, чем у нормальных людей.
«Это» оказалось текилой. Я глотнул, чуть не выронил стакан и еле отдышался. Видимо, я нетипичный русский сеньор.
Санчес, догадавшись о моих затруднениях, тут же плеснул в стаканчик белого. Я принялся шарить рукой по стойке, булькая и на ощуть разыскивая стакан, но вдруг меня чувствительно хлопнули ниже лопаток. Глубоко вздохнув, я вытер слезы, повернулся и увидел перед собой черную губастую физиономию с расплющенным носом и улыбкой до ушей. Разумеется, то был мой белозубый зулус. Оставалось лишь удивляться, как незаметно и быстро он очутился в баре и подобрался ко мне – не человек, а призрак, порхнувший на ароматы спиртного. Или тень. Тень Джеймса Бонда, скользящая в кремлевских коридорах в поисках секретов Политбюро…
При виде его мускулистой фигуры и мыслей о Джеймсе Бонде у меня невольно вырвалось:
– Агент?
– Агент, – подтвердил зулус на отличном английском, демонстрируя белоснежные зубы. – Страховой. Интересуетесь? На случай безвременной кончины? Чтоб скрасить горе безутешным родичам?
Он с усмешкой покосился на бутыль с текилой. Глаза у него были большими, круглыми и темными, как ночь в амазонской сельве.
– Я холостяк и круглый сирота. Точно такой же, как мой отец и дед, – буркнул я, оглядываясь в поисках двух своих лейтенантов. Но их в обозримом пространстве не наблюдалось – то ли бдительность потеряли, то ли затеяли хитрую комбинацию с ловлей на живца. Томимый неясными предчувствиями, я нахмурился, нашарил стакан и отхлебнул порядочный глоток. Белое вино оказалось великолепным: в меру кислое, в меру терпкое и очень холодное.
Зулус тем временем не отставал: вытащил огромный, крокодиловой кожи бумажник, раскрыл его, нащупал визитку и сунул мне. На карточке – роскошной, розовой с серебром, с виньетками в уголках – значилось: Ричард Бартон, страховой агент «Фортуна Индепенденс», штат Алабама, адрес, телефон, е-мейл. Кивнув, я сунул это произведение искусства в задний карман джинсов, под седалище.
Теперь он протягивал мне лапу – вилы с насаженными на острия коричневыми сосисками.
– Дик! Ричард Бартон – для клиентов, а для друзей – Дик! Дик из Таскалусы, Алабама.
«Когда это мы стали друзьями?» – мелькнула мысль. Руку, впрочем, пришлось пожать: негры – народ темпераментный и обидчивый. Особенно из Алабамы, где их угнетали проклятые белые плантаторы.
– Хорошев. Дмитрий Хорошев. Из Петербурга.
– Кхо-ро-шефф? – произнес он по слогам, комично двигая челюстью. – Это фамилия? Очень сложная, очень… А как на английском?
Я объяснил.
– Значит, Гудмен… Хорошее имя для хорошего человека… Ну, чем занимаешься, Гудмен? Белых медведей пасешь? Или сажаешь кукурузу в вечной мерзлоте?
Интонация явно изменилась – он перешел на «ты». Такой, знаете ли, простецкий черный парень из Алабамы, из неведомой мне Таскалусы… Скромный страхователь жизни с мускулатурой борца-тяжеловеса. «Такому ни один клиент не откажет», – подумал я и пояснил:
– Кукурузой в наших краях занимаются исключительно по четвергам. А что касается медведей, то они у нас перевелись, теперь завозим крокодилов из Алабамы. На всех, говорят, не хватит, так что в свободное время я столярничаю. Кии строгаю.
– Кии? – Лоб зулуса пошел морщинами, потом он резко двинул рукой. – Это которые для бильярда? Шары гонять? И что же, выгодное дельце?
– Не жалуюсь, – откликнулся я, допил вино, вытащил свою карточку с золотым обрезом и заказал нам по двойному «Джеку Даниэлсу». Но тут подгреб шкаф Боря, и пришлось взять третий стакан, чтоб не обидеть земляка.
Он так спешил, что даже запыхался. Капельки пота повисли на кустистых бровях, грудь в вырезе майки влажно блестела, но в остальном они с зулусом являлись симметричными фигурами, будто черная и белая шахматные ладьи. Оба – широкоплечие, тяжеловесные, напоминавшие киборгов из голливудских лент, с массивным прочным костяком, к которому там и тут было привинчено нечто бугристое, покрытое для маскировки кожей.
– Это Дик, – сказал я, поворачиваясь к Борису. – Дик Бартон из Таскалусы, штат Алабама. Агент, только не ЦРУ, а из «Фортуны Индепенденс». Страхует алкоголиков – на тот случай, если вдруг возьмут и сыграют в ящик. А это, – тут пришлось перейти на английский, – это мой земляк Боб. Но я не в курсе, чем он промышляет… Боб! Очнись! Где ты трудишься, задумчивый мой?
Боря, впавший в каталепсию при словах «агент» и «ЦРУ», слегка расслабился, пошевелил бровями а-ля Леонид Ильич и пробурчал:
– Мы по коммерческой части. Фруктой торгуем. Яблочки там, груши-бананы и прочая капуста.
Я перевел. Боб и Дик поглядели друг на друга без особой приязни, однако чокнулись, как подобает джентльменам, и выпили за знакомство. Потом в огромной лапе Бартона, будто по волшебству, возник пакетик жвачки, украшенный желтой полосой. Он угостил нас, а после Боб и Дик принялись обмениваться при моем посредстве маловразумительными репликами. Боб, например, любопытствовал, выдает ли «Фортуна» полисы на коммерческие риски, а Дик отвечал, что нет, не выдает, поскольку дело это пахнет керосином, особенно во фруктовом бизнесе. Купил ты, скажем, партию груш, а они погнили – и кто виноват? Поди докопайся! Может, товар был с гнильцой, а может, ты сам его сгноил, чтоб на страховке приподняться… Может, вяло соглашался Боря: на чем же еще приподниматься, как не на страховке? Это сам бог велел. Самое богоугодное мероприятие – нафакать страховую компанию! «Нас не нафакаешь, – отвечал Дик, – в нашей конторе одни орлы, которые мух не ловят». – «Знаем, чего вы ловите», – бурчал Боб.
Они болтали о том о сем, но я ощущал, что наблюдаю некий спектакль, корриду, где бык принюхивается к матадору, а матадор – к быку. Но это сравнение было скорее всего неверным; не бык и матадор кружились на арене, а два здоровенных крысюка, клацавших челюстями, искавших, где бы куснуть, куда бы вцепиться, откуда выдрать клок и как бы добраться до печени или до селезенки. Я уже почти не сомневался, что Ричард Бартон, страховой агент, питает к моей персоне не бескорыстный интерес, и оставалось лишь произвести его опознание и точную классификацию. Наверняка не команда альфа, значит, из гаммиков либо бетян… Смотря по тому, за кого он играет – на стороне мормоныша или ублюдков, которые так невзлюбили Сергея. Мормоныш казался мне предпочтительней (все-таки Таскалуса ближе к Юте, чем к Санкт-Петербургу), однако не исключалось, что бета и гамма-единый и неделимый объект, а всякие звонки («Ты, козел? Слушай и не щелкай клювом!») – инсинуация и обман. Это не исключалось, но я, подумав, решил оставить все как есть. С одной стороны, Оккам предупредил: не умножайте сущностей сверх необходимого; с другой – всякая мобильная система в трехмерном пространстве должна иметь три степени свободы. Пусть будет так! Альфа, бета, гамма-три Декартовы координаты моего расследования.
Часы над головою Санчеса пробили одиннадцать, разговор увял, рот мой все чаще сводило зевотой, а в животе «Джек Даниэлс» сражался с текилой и сухим вином. Наконец я предложил:
– По «колпачку» на ночь, и на покой?
– «Колпачками» здесь не пьют, – возразил Боря, кивнул бармену и широко развел ладони. – Три сомбреро, компаньеро! Три стаканевича, и чтобы в каждом – по двести грамм! Понял, рыло усатое?
Санчес понял и налил, сколько просили.
Одолев последнюю порцию, я направился к лифту. Боря-Боб тащился за мной, как Люцифер за грешником, зыркая туда-сюда из-под насупленных бровей и позванивая ключами в кармане. Не знаю, может, у него там не только ключи лежали, может, он – как мой знакомец Мартьянов – не расставался с табельным оружием ни наяву, ни во сне, как и положено бойцам незримого фронта и нынешним российским коммерсантам. Не знаю… Но звенело у него в кармане здорово.
Мы забрались в лифт, ткнули в нужную кнопку (Боря тоже поселился на восьмом этаже) и начали плавно подниматься. Мой собутыльник шевельнул бровями, нахмурился, вытащил руку из кармана и произнес:
– Не нравится мне этот негритос из Капибары… И бармен тоже не нравится… Последний стакан не долил, жучила!
– Слишком ты привередливый, дружок, – откликнулся я. – Одно из двух: или негр тебе не нравится, или бармен. А оба сразу – это уже перебор.
– Не в очко играем, – строго заметил Борис, опустил левую бровь, приподнял правую и распорядился: – Завтра пойдем на пляж. И негритосика с собой возьмем. Возьмем и выясним, чего этот фраер из Потрахомы к нам привязался.
– Мудрая мысль, – подтвердил я. – А как выясним, камнем по кумполу, и концы в воду. Море-то рядом.
Боря-Боб усмехнулся, и вдруг мне почудилось, что маска простоватого рубахи-парня сползает с его физиономии. Он был абсолютно трезв, будто не нюхал спиртного: губы кривились, густые брови сошлись у переносицы, а в прищуренных серых глазах мелькало что-то насмешливое, ироничное, будто он в точности знал, кто из нас двоих олигофрен и веник. Кто подследственный, а кто – следак.
– Ну, зачем же в море, кровожадный мой… Есть ведь еще и бассейн. Он ближе.
Слова эти были пророческими, но мог ли я узреть кровавый карбункул истины среди стекляшек, вращавшихся в калейдоскопе судеб?.. Правильно, не мог. И лишь ухмыльнулся в ответ на ухмылку Бориса.
Нет пророка в отечестве своем…
Спал я неважно, донимали жара и глупые сны, кошмар в трех сериях.
В первой, беспомощный и безгласный, я наблюдал, как Серж Арнатов, чародей и маг в темной строгом сюртуке, охмуряет Дарью: вытаскивает из карманов блестящие разноцветные шары, вертит у нее под носом и швыряет вверх, где шарики тотчас прилипают к потолку, образуя некое подобие гороскопа. Этот магический сеанс производился в спальне: Дарья лежала на кровати, закутанная в шубу из черных соболей, в зимних сапогах и шапке, но каждый шарик уносил что-то существенное, какую-то деталь – шапку, шубу, платье, трусики, – пока не осталось ничего, кроме соблазнительной, манящей наготы. Тогда Дарья с сонным видом улыбнулась кудеснику, поманила рукой, и он тоже начал разоблачаться, неторопливо и важно расстегивая сюртук. На груди у него мерцало созвездие из голубых амулетов Венеры, и я в бессильном томлении видел, как обнаженная девушка, взглянув на него, вдруг начала стонать и извиваться.
Чудовищный сон! А дальше – еще веселей…
Дальше была вторая серия, в которой Боб и Дик, в образе огромных крыс, рвали друг друга на части. Происходило это в баре, и все его посетители, британцы и бледнокожие с Фарерских островов, подбадривали крыс лихими воплями и свистом. Санчес сновал меж публики с огромной бутылью текилы, и все по очереди прикладывались к ней, но только дело дошло до меня, как бутыль превратилась в белый мерцающий амулет, и я окаменел, глядя на его гипнотическое сияние. Я понимал, что должен что-то сделать, как-то прекратить побоище и развести по клеткам крысюков, однако не мог и пальцем шевельнуть. А после рухнул в пропасть, в бездну, что оказалась все той же бутылью из-под текилы, бесконечно длинной, гулкой и пустой.
Вылетев с другой ее стороны, я как раз поспел к заключительному кошмару, фоном которого был птицепарк. Я метался по его дорожкам, среди бамбуковых зарослей, беседок, фонтанов и прудов с золотыми рыбками, а попугай Петруша и исполинский тукан гонялись за мной, пикируя сквозь древесные кроны, словно два начиненных ненавистью «мессершмита». Петруша при этом вопил: «Крр-ровь и крр-рест! Педрр-ро педрр-рила! Попорр-рчу прр-ропилеи!», а тукан налетал молча, пытаясь долбануть меня огромным клювом в самую маковку.
Но все когда-нибудь кончается; кончился и мой кошмарный сон – в шесть тридцать по местному времени. Я открыл глаза, поднялся, залез под душ, чтоб смыть липкую испарину, потом вышел на балкон покурить и отдышаться.
Утренняя заря уже, естественно, позолотила небосвод, но все-таки было рано-даже очень рано для курортной публики. Бассейн – пустое голубое око, лежаки вокруг тоже пусты, в парке – ни души, над полями для гольфа вздымается легкий туман, бар под полосатым тентом безлюден, зонтики сложены, а стулья перевернуты ногами вверх и аккуратно составлены на столиках. И лишь один из них был занят – у дорожки, ведущей в парк, под развесистой пальмой, напоминавшей страусиный хвост, до коего добрался полковник Гоша.
Перистые листья и раскрытый зонт мешали разглядеть сидящих, так что я видел лишь их зады и спины. Три спины и три подспинных фундамента. То и другое впечатляло, создавая ощущение чего-то монументального, могучего и надежного, словно египетские пирамиды.
Лев, Леонид, Борис. Два сероглазых братца-лейтенанта и, надо думать, сероглазый капитан… По какому же случаю курултай?
Я отступил к стене, докурил сигарету, достал вторую и призадумался. Что там творится, под пальмой и зонтиком? Оперативный совет УБОП? Очень сомнительно… Не те возможности, иные средства… Шесть дней в отеле «Алькатраз» стоили шесть сотен долларов, и столько же – дорога в оба конца плюс виза. Прибавим еще по триста на нос – закуска, выпивка и прочие мероприятия, чтоб боевой дух остался на должной высоте… Выходило, что слежка за мной – или, если угодно, охрана – обошлась неведомым благодетелям в четыре с половиной тысячи. Солидная сумма! И явно превосходящая возможности УБОП.
Значит, остроносый врал, аттестуясь по этому ведомству? Разумеется, врал, как и о прочих делах, о миллионе, похищенном Сержем, о стеклах и слитках металла, о сингапурских инвестициях и поддельных авизо. Все это иллюзия, и сам майор Скуратов являлся миражом. Не было таких майоров ни в УБОП, ни в УГРО, ни даже в УБЭП и УБПЭ, боровшихся, соответственно, с экономическими преступлениями и политическим экстремизмом. Все эти эмвэдэшные структуры были слишком бедны, чтоб рассылать своих людей по андалусским курортам.
Что оставалось еще? Криминал? Налоговая полиция? Или ФСБ? Последний вариант казался мне наиболее правдоподобным: во-первых, мафию я учел, сгрузив ее в команду гамма, а во-вторых, ни Боб-Борис, ни братцы-лейтенанты никак не походили на гангстеров. Можно, конечно, и обмануться, но тут вступал в игру решающий фактор: Федеральная служба безопасности была, есть и будет наследником КГБ. А эта контора занималась не одной лишь разведкой, шпионами и диссидентами; ее интересы были гораздо шире и простирались в такие области, что не приснились бы научным ортодоксам в самых страшных снах. Взять хотя бы наш Промат… Формально он состоял в академической системе, но курировали его армейское управление стратегических исследований и, разумеется, все то же вездесущее КГБ…
Многое можно было припомнить на этот счет – и «спецотдел 17», в коем трудились масоны и чернокнижники, и «ящик 241», где изучали экстрасенсов, и спин-торсионный локатор, определявший лояльность трудящихся масс, и всякие эксперименты с инопланетными сплавами, с клонированием дрозофил, с искусственным интеллектом и чтением мыслей. Все это относилось к сфере домыслов и фантазий лишь отчасти: «ящик 241» действительно существовал, а над искусственным интеллектом работали не покладая рук в киевском институте кибернетики. И если Серж – верней, его патрон и шеф – придумал что-то стоящее, нечто такое, что позволяет манипулировать рассудком, не приходилось сомневаться, кто им за это платил и кто претендовал на результат.
Совещание под пальмой закончилось, бойцы невидимого фронта разошлись, и настало время отправиться в постель, досыпать.
Открыв глаза через пару часов, я включил телевизор, чтоб приобщиться к новостям, но ничего любопытного не узнал. По испанским каналам – пляски, музыка и спорт, по британским – то же самое, но в обратном порядке. В промежутках – реклама подгузников и что-то невнятное о Сербии и миротворцах ООН, о коварном Саддаме Хусейне, об амурных делишках Клинтона и матче Глазго – Эдинбург. О России – ничего. Россия будто выпала из времени и пространства, обрушилась сама в себя, как мертвое светило под действием гравитационных сил, став невидимой «черной дырой» на небосклоне среди других, более ярких и счастливых звезд. Такие мысли могли бы вызвать острую тоску, но вспоминалось кое-что о «черных дырах»: они хоть невидимы, но тяготение их по-прежнему ощутимо.
Приободрившись, я спустился в ресторан и заказал черный кофе и яичницу с ветчиной. Мои лейтенанты уже позавтракали и теперь сидели под пальмами в парке, пускали дым колечками и пробавлялись банкой пива на двоих. У ног их стояла большая сумка, полная – судя по их решительным лицам – противотанковых гранат. Что до Бориса, то он отсутствовал в поле зрения: может, залег в кустах, а может, с конспиративной целью прикинулся скамьей – той самой, на которой кейфовали братцы-лейтенанты.
Я уже доедал яичницу, когда за моей спиной скользнула тень – зыбкая, размытая, но в полном пляжном камуфляже: шорты, майка, тапки и белозубая улыбка. Потом жалобно скрипнул стул, тень уселась и полюбопытствовала:
– Какие планы, Гудмен? Сразу к девочкам или сперва позвеним стаканами?
– Хочешь, чтоб я подхватил цирроз? И умер без страхового полиса? Не дождешься. Не застрахуюсь и не помру. Назло всем капиталистическим акулам.
Сообщив это, я подцепил на вилку кусок ветчины, осмотрел его и отправил в рот. Бартон усмехнулся, пошарил в карманах, вытащил блестящую серебром упаковку с белой восьмиконечной снежинкой, высыпал половину в огромную ладонь и тоже отправил по назначению. Сохранить белизну зубов не просто, а очень просто, подумал я, глядя, как мерно двигается его квадратная челюсть.
Некоторое время мы оба сосредоточенно жевали.
– О полисе мы еще потолкуем, – наконец произнес зулус. – А что до стаканов, так это вовсе не обязательная процедура. Я, знаешь ли, и сам не любитель… Вот девочки – другое дело. Сеньоры там, сеньорины… – Он мечтательно прижмурил глаза. – Так что насчет девочек? Пойдем пошарим по кабакам?
– Лично я отправлюсь к морю и солнцу. Девочек и в Петербурге хватает, а теплое море для нас – экзотика.
Не прекращая жевать, Бартон кисло поморщился:
– Ну, к морю, так к морю… Чем не пожертвуешь ради дружбы? Даже девочками…
Он явно набивался мне в приятели. Такое упорство и жертвенность заслуживали поощрения, и пару минут я размышлял, не рассказать ли Бартону мой сон о крысах. Но сны – слишком интимная материя, чтоб толковать о них за кофе и яичницей с ветчиной. С психоаналитиком – еще куда ни шло, но только не со страховым агентом из Таскалусы.
Впрочем, тема беседы уже была обозначена. Легкий сексуальный жанр.
– Будут тебе девочки, дорогой. Там, у теплого синего моря. Там их как мух на сладком пудинге. И сеньориты есть, и сеньоры, и их мужья – во-от с такими рогами!
Я изобразил, с какими, и мой зулус расхохотался.
– Похоже, тебя рога интересуют, Гудмен? Какие? Бараньи, оленьи или лосиные?
– Лосиные. Вешалки делаю из них, – ответил я, припомнив последнюю встречу с Мартьяновым.
Бартон, раскрыв в удивлении рот, уставился на меня.
– Ты ведь вроде бы столяр? Кии строгаешь?
– И это тоже. Зарабатывает тот, кто больше умеет.
Пол под моими ногами дрогнул – к нам шествовал Борис. Тоже в пляжном снаряжении, в соломенной шляпе, шортах и майке, с фотоаппаратом и зеленой сумкой, из которой выглядывал краешек полотенца. Вид у него был самый победительный: шляпа набок, брови веером, заклепки на сумке надраены до блеска. Он сел и окинул зулуса пронзительным взглядом.
– Хай агентам из Подсадены!
Я перевел.
– Вообще-то я из Таскалусы, – сказал Дик, – но это мелочи, не достойные внимания джентльменов. Угощайтесь!
Он положил на стол пачку жвачки – на этот раз с розовым квадратиком. Я взял одну, а Боря-Боб – все остальное, в соответствии со своей комплекцией. Потом он вытащил монету в пятьсот песо – новенькую, блестящую, красивую, с благородными профилями королевской четы – и начал подбрасывать ее в воздух. Раз подбросил, второй, а на третий поймал в ладонь и скрутил в трубочку.
– Инкредэбл! – восхитился Бартон. – Невероятно! Наш друг Боб и в самом деле всего лишь торгует фруктами?
– Это опасное занятие, – пояснил Боря, когда я перевел ему вопрос. – Разборки, стрелки, конкуренты, должники, то да се… Всякое бывает.
– И трупы тоже? – поинтересовался Бартон, выкатив глаза. – Как Боб разбирается с конкурентами? Вот так? – Он оттопырил большой палец и чиркнул себя по горлу.
– Кто, я? Каленый пятак тебе к пяткам! Да я и мухи не обижу! – воскликнул Борис, хлопнув огромной ладонью по столу. Стол застонал, но выдержал.
Мы поднялись и, выйдя из ресторана, окунулись в знойный, насыщенный запахами асфальта и зелени воздух. Небо было безоблачным, и палящий солнечный жар навевал воспоминания о Калахари, Нубийской пустыне и Сахаре. Впрочем, до Сахары было рукой подать – всего-то пятьсот километров к югу.
– Ну и жарища! – недовольно пробормотал Боб. – А черному хоть бы хны… Небось у них в Трихамате еще пожарче!
Всю дорогу до пляжа они молчали, но когда мы устроились на лежаках под пестрыми зонтиками, окунулись по первому разу, а затем разглядели и обсудили всех близлежащих сеньорит, затеялась серьезная беседа. Боб, как оказалось, был поклонником кунфу и карате (искусства, абсолютно необходимые торговцу фруктами), а Дик отдавал предпочтение таиландскому боксу. Они принялись обсуждать достоинства этих систем, размахивая руками, все больше горячась и накаляясь, и наконец совсем отказались от переводчика (то есть от меня) и перешли на выразительный язык междометий и жестов.
Бартон, свирепо оскалившись, отодрал деревянную планку от лежака, переломил, сложил вдвое и перешиб одним ударом. Боб снисходительно усмехнулся и начал молча разбирать свой лежак: под верхними планками были бруски посолидней, сантиметров в пять, сухие и прожаренные солнцем до гранитной твердости. Вскоре от них остались щепки, а звуки ударов и азартные возгласы привлекли к нам внимание сеньорит, сеньор и их сеньоров. Одна из них, костлявая желчная англичанка лет под шестьдесят, что-то с возмущением втолковывала супругу, такому же костлявому и желчному; он наконец поднялся, окинул нас злобным взглядом и побрел к набережной. «Не иначе как за полицейскими», – с тревогой подумал я.
Не все, однако, были против наших молодецких забав. Вокруг нас собралась стайка тоненьких и смуглых девушек-испанок: они восхищенно взирали на Боба и Дика, хихикали и щебетали, словно канарейки. За ними расположился толстый немец с банками пива в обеих руках: две банки он прижимал к животу, а из третьей прихлебывал и подбадривал моих приятелей утробным рыком. Были еще какие-то молодые люди спортивной наружности, и среди них – Леонид: он то приподнимался на носках, то вращал глазами, то азартно вскидывал вверх стиснутые кулаки и мычал что-то неразборчивое – словом, переживал.
«А где же его братец?» – подумал я и тоже приподнялся. Лев обнаружился метрах в десяти от нас. К моему удивлению, спортивные игрища его не занимали; он простерся на лежаке с закрытыми глазами и с упоением слушал музыку. Магнитофон, очевидно, находился в сумке: провода от наушников тянулись к ней и исчезали в ее объемистом чреве. Временами Лев поднимал руку, поправлял наушники и делал плавный, волнообразный жест, как бы дирижируя оркестром или подчиняясь неслышимой мелодии; это выглядело забавно и трогательно.
В который раз я дал себе зарок не судить о людях по первому впечатлению. Взять хотя бы этих братцев-лейтенантов… Может, они не лейтенанты вовсе, а студенты консерватории, которых богатый папа отправил отдохнуть? Может, и папы богатого нет, и эти два молодца трудились не покладая рук – точно так же, как я в моем студенчестве – чтоб посетить на каникулах Испанию? Может, глаза их серые от природы, а не посерели согласно служебным уставам?
«Сложная штука жизнь», – мелькнуло у меня в голове. Если использовать строгий и точный математический язык, любая мало-мальски серьезная жизненная проблема относится к классу некорректных задач, где случайность, помеха или внезапная подсказка могут радикально изменить решение. Предположим, был я свободен и холост, гулял, как кошка, сам по себе, не глядя на всяких серых мышек; но тут приходит остроносый волк и просит передать повестку мышке… Цепь случайностей, флуктуация на флуктуации! А в результате…
Тем временем шкаф и зулус, покончив с лежаками, взялись за зонтики. Эти большие зонты, стоявшие над каждым лежаком, крепились к металлическим штырям толщиной в два пальца; и вот теперь Дик, под одобрительные вопли публики, гнул такой штырь, превращая его из стройного латинского «I» в русскую букву Г. Боб дождался, пока эта операция закончится, подбоченился и презрительно пошевелил бровями, напомнив мне в этот момент Дарьиного попугая. Думаю, что на английском он знал десяток слов, но, чтоб объясниться, сейчас хватило двух. Он ткнул себя кулаком в грудь, оттопырил большой палец и сказал: «Йесс!» Потом плюнул Бартону под ноги и произнес: «Фак!» Подумал и добавил: «Фак, Читафуга!» Затем в свой черед взялся за железный стержень.
Чувствовалось, что они оба завелись. Я попытался представить, что произойдет, если зулус и шкаф сойдутся в смертельной схватке на этом тихом берегу, под теплым андалусским солнышком. Вероятно, на всем пляже не останется ни единого целого зонтика, ни одного лежака, а гальку перетрут в песок… А заодно – и зрителей…
Но тут появился костлявый британец с каким-то испанским кабальеро. Испанец, вероятно, был пляжным смотрителем; разглядев причиненный ущерб, он начал темпераментный монолог, но Бартон вытащил бумажник, а из него – стодолларовую купюру. Страсти вмиг остыли, инцидент был исчерпан, и зрители разошлись; супруги-англичане перебрались подальше от нас, Леонид улегся рядом с братом, толстый немец вскрыл вторую банку пива, а смуглокожие испанки упорхнули в море.
Бартон пошарил в карманах, вытащил зеленоватую упаковку – казалось, запасы жвачки были у него неисчерпаемыми – и протянул Борису. Вероятно, это являлось знаком примирения; они поделили жвачку на двоих, потом Боб потянулся к своей сумке, достал сигареты и угостил Бартона. Я закурил свои. Минут пять мы дымили, поглядывая на море, в котором весело резвились сеньориты.
Наконец Борис поднялся и сказал, обращаясь в пространство между мной и Диком:
– Надо бы окунуться. Как-никак за соленую водичку тоже деньги плачены.
Он вразвалку направился к воде, всем видом демонстрируя, что торопиться не намерен, а намерен получить максимум удовольствий за свои денежки: и окунуться, и поплавать, а может, и сеньорит пощекотать. Бартон же, наперекор своим утренним намекам, на девушек внимания не обращал, а глядел почему-то на усеянную заклепками зеленую сумку Боба, что валялась рядом с разбитым лежаком. Странно глядел, с опаской – так, словно из сумки вот-вот выскочит ядовитый тарантул.
Внезапно он подмигнул мне, придвинулся ближе, выплюнул жвачку в ладонь и залепил ею крайнюю заклепку на Бориной сумке. Смысл этой загадочной манипуляции остался для меня неясным; мне показалось, что он собирается подшутить над Борей и приглашает меня в сообщники. Но если подшутить, то как? Я терпеливо дожидался объяснений, но вместо них зулус еще раз подмигнул и протянул мне руку.
– Поздравляю, Гудмен! Ты застрахован в моей компании, а чтоб не пришлось беспокоиться о взносах, тебе открыли счет в швейцарском банке «Хоттингер и Ги». Небольшой, но очень почтенный банкирский дом – солидность, надежность, вековые традиции и абсолютная тайна вкладов… Счет на предъявителя, вот его номер и телефон. – Зулус протянул мне бумажку с двумя группами цифр, выписанных четким, разборчивым почерком. – Позвони, представься, продиктуй номер счета и скажи, какой ты желаешь выбрать пароль. Любое восьмизначное число или восемь любых символов…
– Идентификатор, – перебил я с кислой улыбкой. – Это называется идентификатором. Кодовое слово, по которому счет будет доступен только мне.
Брови Бартона приподнялись.
– Ты очень образованный человек, Гудмен. Слишком образованный для парня, который мастерит бильярдные кии.
– Не забудь еще про вешалки из лосиных рогов, – добавил я с таким кислым видом, будто мне поднесли лохань с сотней мелко нарезанных лимонов. Клянусь, что не притворялся; как большинство соотечественников, я знаю, что следует за словами: поздравляем, вы выиграли приз! Какой бы приз ни имелся в виду – автомобиль, компьютер или кандидат в парламент, – выигрыш рано или поздно оборачивался мнимой величиной. Корнем квадратным из отрицательного числа, нажигаловкой и лохотроном.
Бартон, бросив искоса взгляд на братцев-лейтенантов, придвинулся еще ближе. Мне показалось, что они забеспокоились: Лев, ценитель музыки, что-то объяснял Леониду, тыкая пальцем в наушник. Потом они оба склонились над своей необъятной сумкой, и теперь я видел только две загорелые спины и пару стриженых макушек.
– Образованные люди очень нуждаются в деньгах, – произнес Бартон, пощипывая вислую нижнюю губу. – Особенно в России.
Спорить с этим не приходилось, и я мрачно кивнул, размышляя, в какой капкан меня пытаются загнать. Я испытывал странную смесь раздражения и любопытства: первое – от того, что меня считали лохом, а второе, пожалуй, носило профессиональный характер. Все-таки крысоловы разбираются в капканах! Причем не только отечественного производства.
Зулус Дик жарко дышал мне в ухо:
– Ну, ты доволен? Учти, наша компания работает только с избранной клиентурой. Полная гарантия анонимности, полная безопасность плюс надежная страховка…
– И на сколько же меня застраховали? – поинтересовался я, не спуская глаз с лейтенантов. Похоже, оба были в полной растерянности.
– Пока – на две тысячи. На две тысячи американских долларов. Целых двадцать бумажек с портретом президента Франклина.
Я небрежно пожал плечами:
– За кий мне больше платят. Не говоря уж о вешалках.
Глаза у Дика выпучились.
– А ты не врешь? Не набиваешь цену? Дороговаты вешалки у вас в России!
– Не вешалки, а рога. Рога всегда в цене.
Он задумчиво покивал, посматривая на Льва и Леонида. Они суетились возле сумки, как пара автомехаников у разбитого вдребезги «жигуля».
– Ты умный человек, Гудмен. Ты, разумеется, понимаешь, что две тысячи долларов – лишь первый взнос. За ним последуют другие.
– Какие? Нельзя ли уточнить?
– Возможно, десять тысяч или пятьдесят… Все зависит от тебя.
– Пятьдесят – это уже разговор. За пятьдесят можно продать пару-другую секретов. Скажем, что ест на завтрак президент… или каким нарзаном поливают друг друга депутаты Думы.
Про нарзан он не понял и лишь помотал головой.
– Ваши мелкие разборки мою компанию не интересуют. Полируйте друг другу косточки хоть до Страшного суда – нам-то что? У нас свои заботы.
– Например, страховой бизнес?
– Например, – согласился Дик. – Сфера его растет, ширится и процветает, и хоть мы не страхуем торговлю гнилыми бананами и тухлыми грушами, но относимся с пониманием ко всем запросам клиентов, даже к самым экзотичным. А многие из них – клиенты, не запросы – чуть-чуть повернуты… или даже не чуть-чуть… – Он покрутил толстым пальцем у виска и оглянулся на лейтенантов. Там явно назревала драма: Лев в полном отчаянии сорвал наушники, а Леонид угрюмо хмурился и щипал губу.
– Так вот, в последнее время наши клиенты страдают вичфобией, – продолжал Дик, переменив позу и задумчиво рассматривая сероглазиков. – Такое вот дело… Вичфобия… Тебе понятен этот термин?
Я кивнул. Речь шла не о вирусе СПИДа, а о боязни черной магии и колдовства:[1] выходит, мы наконец подобрались к нашим колбасным обрезкам.
– Многие жалуются, что над ними производят магические эксперименты, накладывают заклятья, очаровывают, заставляют делать то и это, чего им в голову бы не пришло, если б не влияние магов, призраков и всяких потусторонних сил. Скажем, кто-то вдруг загорелся желанием совратить президента – разумеется, нашего, а не вашего, – или выпустить кишки конгрессмену, или подбросить бомбу в Белый дом, или разрезать маму бензопилой, а папу провернуть в мясорубке… Ужасные вещи, Гудмен, просто ужасные! Но люди полагают, что их вины тут нет, а все – влияние астрологов и магов. Люди хотят застраховаться от таких событий, и это желание – их неотъемлемое право согласно божественному закону и нашей конституции… Ты улавливаешь мою мысль, Гудмен?
– Вполне, – ответил я. – Вы, значит, в затруднении? Клиентов неохота упустить и конкурентов надо обскакать, однако предмет страховки весьма туманен? Сфера ментального, сплошные загадки и неопределенности… Если супруг зарезал супругу, чтоб завладеть ее полисом, все ясно: дело идет в суд, супруг – на электрический стул, вопрос исчерпан, и можно не платить. Но при ином повороте событий, когда супруга угасает от чар злокозненного колдуна, вам, парни, не отвертеться… Вроде как естественная смерть… или не смерть, а полная амнезия либо утрата дееспособности… В любом случае – плати! Я верно понимаю ситуацию?
– Более или менее, – подтвердил зулус. – Я убеждаюсь с каждой минутой, что ты, Гудмен – настоящий интеллектуал, и всякие вешалки и рога – лишь эпизод в твоей карьере. Кем ты, кстати, был в восьмидесятых? В эпоху, когда у вас еще не слышали о демократии?
Я улыбнулся – печально, но с достоинством.
– В ту эпоху, Дик, я сидел в заточении, как мамонт в вечной мерзлоте. Не Соловки, но очень похоже… Там меня и обучили всяким полезным ремеслам. Строгать рога, дубить медвежьи шкуры, химичить и заниматься ловлей крыс.
– О! – произнес Бартон. – Так ты еще и крысолов?
– Самой высшей квалификации. С полным университетским образованием и ученой степенью.
Он покачал курчавой головой:
– Удивительная у вас страна! Верно сказано: умом Россию не понять…
– И не пытайся, парень, только грыжу заработаешь. – Я бросил взгляд на Леонида и Льва, которые с отчаянными лицами сидели по обе стороны своей сумки. Лев снова подключился к ней, но можно было поклясться, что слышит он лишь шорох предвечного эфира. По моим губам снова скользнула улыбка. Нет, все-таки я разбираюсь в людях!
– В общем и целом, – сказал Бартон, проследив мой взгляд и тоже усмехнувшись, – моя компания нуждается в информации. О магах, колдунах и их приемах, о формулах и раритетах черной магии, о всяком этаком-таком… – Он неопределенно пошевелил пальцами. – Сам понимаешь, Россия нынче – держава ведьмовства. Откуда еще получить надежные данные? Только от вас. У вас там все экстрасенсы и маги, все одной космической энергией питаются… опять же Тибет с Индией близко… – Дик наклонился ко мне и, заговорщицки подмигнув, прошептал: – Соглашайся! За ценой не постоим! Ну как, договорились?
– Договорились, – кивнул я и спрятал в нагрудный карман бумажку с координатами банка «Хоттингер и Ги». – Договорились, ежели по десять тысяч за раритет и пятьдесят – за формулу. Формулы, как и рога, нынче в цене.
Мы ударили по рукам, и Бартон пообещал, что в Петербурге меня непременно разыщут. В самом скором времени, как только появятся вышеозначенные раритеты. Медлить не станут, сразу найдут. «Не представитель ли некой религиозной конфессии?» – поинтересовался я. «Очень может быть», – ответствовал Бартон, тщательно удаляя жвачку с сумки Бориса. Потом он щелкнул по заклепке ногтем, заставив Льва подпрыгнуть на лежаке, и громко произнес:
– … Представляешь, Гудмен, лежу я на этой бабе в чем мать родила, и тут открывается дверь и входит ее благоверный. Во-от с таким гаечным ключом…
Я обернулся. К нам шествовал Боря-Боб – могучий, рослый, сероглазый, с влажно поблескивающей кожей и победительной улыбкой на устах.
Потом он взглянул на загрустивших лейтенантов, и его улыбка поблекла.
Глава 9
Вернувшись с пляжа и отобедав (салат из креветок, бифштекс с кровью и, для разнообразия, бутылочка сладкой «Сангрии»), я обнаружил, что третий день гощу в испанском королевстве, а, собственно, не видел ничего. Ровным счетом ничего, кроме моря, пальм, отеля «Алькатраз» и его постояльцев – если, разумеется, не считать вчерашнего тукана. Согласен, он был весьма забавной птицей, но все же не мог заменить соборов, башен, витражей, дворцов и прочих местных достопримечательностей. А потому я быстренько собрался, взял на набережной такси и, несмотря на сиесту, покатил в Малагу.
Боб, конечно, увязался со мной.
Я не возражал. Во-первых, как всякий бывший советский человек, я не чужд духа коллективизма, въевшегося в кости, плоть и кровь, а этот дух подсказывал мне: бродить одному по заграницам нехорошо, лучше гулять в компании. Под надлежащим, так сказать, присмотром. Во-вторых, я все еще надеялся, что смогу разговорить Бориса, что в какой-то момент спадет с него маска болвана и олуха и слабое дуновение истины долетит до меня, позволив ясней разобраться в подоплеке событий. Это совсем не исключалось: ведь самый опытный актер не может рядиться изо дня в день в отрепья идиота, являясь, в сущности, неглупым человеком. Конечно, Боря-Боб не был гигантом мысли, но у меня бродили подозрения, что парень он не простой – поумнее, чем кажется на первый взгляд.
Итак, мы отправились в Малагу и осмотрели собор, дворец епископа, бульвары и портовые причалы, мавританскую крепость под названием Хибральфаро, арену для боя быков, полуразрушенный замок последнего арабского эмира и римский амфитеатр. Из всех этих сокровищ испанской культуры я с наибольшим энтузиазмом осмотрел дворец. Снаружи было под сорок, мозги плавились и растекались манной кашей, а здесь, под защитой полутораметровых стен, царила приятная прохлада. Вдобавок вход был бесплатным, и посетители могли бродить тут в тишине и холодке, попутно любуясь современной скульптурой (сталь, бронза и бетон), а также огромным фикусом, который рос в патио. По крайней мере, я решил, что это фикус, но не исключалось, что то была кокосовая пальма или нечто другое, не менее экзотическое.
Дворец был последним в нашем списке, и, передохнув душой среди его гостеприимных стен, мы отправились за подарками, обследуя одну за другой узкие городские улочки. Мне нравится делать подарки. Это большое искусство, в котором я изрядно преуспел и знаю: чтобы найти подходящую вещь, надо напрячь воображение и не жалеть ноги. Итак, мы искали сувенирную лавку – не с туристским ширпотребом, как в районе отелей, а что-нибудь более солидное, с испанским колоритом, однако доступное по цене. Последний фактор был решающим, и, посетив ряд заведений, где торговали натуральной кожей, фарфором, хрусталем и прочими брошками-сережками, мы несколько приуныли.
– Подарки – дело серьезное, – бурчал Борис, обмахиваясь широкополой шляпой и изучая очередную витрину. – Враз не ущучишь, где и чего купить… и чтоб без нажигаловки… без крепкой нажигаловки, каленый пятак тебе к пяткам… Нажгут все равно, усатые гниды, так хоть не втрое, не вчетверо… Вот хотя бы браслетик этот взять, серебряный, с зеленым камушком… Сорок тысяч песюков, с ума сойти! Ты говоришь, изумруд? И даже наклейка есть? И в ней написано, что изумруд? Написано, ха! Чтоб я так жил! Доверчивый ты, Дмитрий… сокровища тебе мерещатся, дружбишься с кем попало, в наклейки веришь… а там стекляшка вместо изумруда, и серебро небось разбавлено…
За полуразрушенным римским амфитеатром нашлось заведение поскромней, и Боря, насупившись и шевеля бровями, стал пристально разглядывать витрину. То была лавочка всяких скандальных штучек, какие люди состоятельные и эмансипированные держат где-нибудь на каминной полке, дабы изумлять друзей. За толстым прозрачным стеклом располагались: гипсовый муляж слоновьего фаллоса в натуральную величину, раскрашенный с неподражаемым искусством; чучело летучей мыши с имплантированной крохотной женской головкой, смутно напоминавшей какую-то из голливудских кинозвезд; маска графа Дракулы с оскаленными клыками; сатир, совокупляющийся с нимфой на танковой броне – нимфу я не признал, а вот рожа сатира носила явное сходство с незабвенным Лаврентием Палычем Берией. Кроме того, там были выставлены наши родимые матрешки – Блин Клинтон со всеми его женщинами, причем Хиллари, законная супруга, была из них самой крошечной. Над головой президента висел запаянный в пластик марочный блок несуществующей республики Нагаленд – с тем же Клинтоном и Моникой Левински в интересных позах. Пожалуй, через век-другой цены ему не будет, как «голубому Маврикию», подумал я, борясь с искушением приобрести этот шедевр. Но, с одной стороны, тянул он на пять тысяч песет, а с другой – завещать его мне было абсолютно некому. Я посоветовался со своим бумажником и смирился.
В эту лавку мы все-таки заглянули. Боб приобрел игральные карты с лесбийскими мотивами, бисерный веер с «Обнаженной махой» и раскрашенную статуэтку Колумба: великий мореплаватель стоял в полный рост, а перед ним согнулся индейский касик, протягивая гроздь бананов. Думаю, эти бананы и соблазнили Борю – в отличие от Колумба и касика, они были похожи на оригинал. Я, после долгих размышлений, купил для Дарьи палисандровую шкатулку, инкрустированную серебром. Она была небольшой, тщательно сделанной, изящной, и внутри нашлось бы место только для пары колец.
Каких? Это был вопрос вопросов! Глобальная проблема для всякого холостяка! Мужчина в тридцать шесть не молод и не стар, он – личность ответственная, самодостаточная, закаленная жизнью, и это хорошо. Хорошо в том смысле, что он созрел, но не успел подгнить, и может без иллюзий распорядиться своей судьбой. Например, решить, какие кольца лягут в палисандровую коробочку… Но, с другой стороны, его гнетет боязнь перемен. Он понимает, что наступила пора целовать кого-то в щечку, кого-то качать на коленке, однако такие метаморфозы внушают ему панический страх. Ужас, скажем начистоту! И я, признаться, не был исключением. Такой вот морально-психологический коктейль…
Боря-Боб не замечал моих терзаний. Пересчитав карты с нагими лесбиянками, он поморщился и пробурчал:
– Хоть здесь не нажгли… Кругом одни кидалы… чмо и хоботы… торчки и шмурдяки… и этот жлоб из Манивоки… Доберусь я до него, почищу перышки! Печень вырву!
– Тут не Россия, – напомнил я, – тут самое безопасное место во всем испанском королевстве. Ну, станешь ты печень рвать… Мужик он здоровый, без шума не обойдется… А в результате – международный скандал. Скажут, русская мафия за чернокожих взялась. Нехорошо! Мы ведь все-таки интернационалисты!
– Лично я – без «интер», – сказал Боб, вдруг становясь серьезным. – А что до чернокожего, так он не простой угнетенный негр, а хмырь из Лэнглипусы. И тебя, кретина, охмуряет… Гляди, охмурит! Был ты дурик, а будешь жмурик. Ясно?