Крысолов Гриндер Александра

Глава 15

Джек-Джон-Джим стоял метрах в десяти от меня, рядом с углом бревенчатого сруба. С нашей последней – и единственной – встречи он разительно переменился. Выговор его был чист, без всяких следов акцента, одежда была вполне мирской – вельветовые штаны и толстой вязки свитер с закатанными по локоть рукавами, с рожи исчезла умильная мина пастыря-рыбаря, который обещает неразумным рыбкам, что в тенетах господних им будет куда вольготнее, чем на дьявольской сковороде. Фигура его, по-прежнему тощая и узкоплечая, уже не казалась мне субтильной; шея, руки и запястья были тонкими, но жилистыми, крепкими, и держался мой мормоныш так, будто дома, в заветном сундучке, хранились у него три каратистских пояса, и все как один – черные. Имелись и другие перемены – скажем, пистолет с глушителем, глядевший мне прямо в лоб. И не какой-нибудь там «макар» пятидесятого года выпуска, а что-то современное, скорострельное, заграничное и абсолютно смертоубийственное.

– Поговорим? – предложил мормоныш.

– О чем? – спросил я, придвинувшись на шаг.

– О том, что лежит в вашем кармане, и о других аналогичных предметах. Ценою в десять тысяч долларов.

– С перечислением в банк «Хоттингер и Ги»?

– Или в любой другой, если вам будет угодно. Так что же вы можете мне предложить?

– Сперва хотелось бы кое-что выяснить. Эти – с вами? – Я кивнул на распростертые тела.

– Предположим, да. Это что-нибудь меняет?

– Собственно, ничего. Но я так любопытен… Вечные вопросы – зачем, почему, отчего… Так вот: зачем? Зачем, если мы договорились и банк «Хоттингер и Ги» меня вполне устраивает?

Я сделал еще один шаг. Бешенство уже не туманило мне голову; ярость стала кристально чистой, острой и холодной, как арктические льды. Я представил, как сломаю ему хребет, и чуть не застонал от наслаждения.

– Мы договариваемся не только с вами, – пояснил мормоныш без всяких признаков смущения. – Этот, – он ткнул стволом в Танцора, – негодяй, однако полезный союзник. Мы его нашли и заключили договор: что-то ему, что-то нам. Обычный бизнес, не так ли?

– Значит, что-то ему, что-то вам… А что мне?

Еще один шаг, но на этом мое везение кончилось: мормоныш понял, что ему заговаривают зубы, и отступил к углу веранды.

«Прр-рофессионал! – как выражается Петруша. – Крр-ровь и крр-рест! Прр-ропади он прр-ропадом! Как же мне достать этого сукина сына?»

– Ближе не подходите, Дмитрий Григорьевич, – предупредил Джек-Джон-Джим. – В данный момент я предпочитаю общаться с вами на расстоянии. Я совсем не хочу прострелить вам ногу.

Внезапно я понял, что он боится. Боится до судорог! Не знаю, что там ему удалось разглядеть и что услышать – может быть, все, так как заборчик у меня символический, а кусты за ним негустые. Но финальную часть переговоров с Танцором он, кажется, видел. И догадался, что три черных пояса его не спасут. Только пистолет! Плюс дистанция метров десять.

Наблюдая за своим состоянием, я отметил, что начальный яростный взрыв уступает место холодной сосредоточенности. Нечто, ускорившее мою реакцию, утроившее силы, продолжало кипеть и бурлить, оставаясь, однако, под контролем разума, и разум подсказывал мне: не успею! Не достану, не дотянусь! Вот если б нашелся камень, килограммовый булыжник, и прямо в руке… Камнем я бы его пришиб! Определенно пришиб! Не знаю, что давало мне в том уверенность; видимо, алый амулет пробуждал не одну лишь звериную ярость, а что-то еще, что-то такое, что свойственно бойцам. Тореадорам, идеальным солдатам, суперкиллерам.

Стиснув зубы от безысходности, я сделал крохотный шажок вперед.

– Вы меня не поняли? – раздался тихий голос мормоныша. – Было сказано: не приближаться! – Ствол пистолета плавно пошел вниз, уставившись в мое колено.

– Так хочется пожать вам руку и все простить, – со злобой процедил я. – Может, помиримся и поцелуемся? Как братья во Христе?

– В другой раз. – На губах Джека-Джона-Джима зазмеилась улыбка. – А теперь достаньте из кармана тот предмет и бросьте его мне. Спокойно, не торопясь, не…

За его спиной в сгущавшихся сумерках мелькнула чья-то тень, раздался глухой удар, мормоныш вскрикнул, покачнулся и осел на землю. Вслед за его воплем – а может, и раньше – я услышал боевой клич, с каким ирокезы снимают скальпы с бледнолицых; потом на фоне кустов смородины обрисовалась фигурка Дарьи.

Это была она, моя птичка… но в каком виде! Волосы растрепаны, щеки в саже, брови грозно сведены, губы стиснуты, глаза горят боевым задором, а в руках – поднятая к небу кочерга! Словом, валькирия, Рыжая Соня! Кочергой она и приложила мормоныша, действуя в точности так, как советовал своим ученикам Мартьянов: выскочить внезапно из-за угла и бить на поражение.

Мы стояли над телом поверженного врага и молча глядели друг на друга. Глаза у Дарьи были совершенно круглыми.

Я первым нарушил молчание:

– Знаешь, милая, есть у меня один знакомый, любитель поэзии… кстати, Пашин шеф… Так вот, ему бы на ум пришли сейчас такие строки… – Подражая Мартьянову, я устремил взор в небеса, где уже загорались первые звезды, и с выражением произнес: – Он мертвым пал. Моей рукой водила дикая отвага. Ты не заштопаешь иглой прореху, сделанную шпагой.

Моя принцесса ойкнула и опустила кочергу.

– Димочка, родной мой… неужели я его?.. Что же будет?.. Я ведь видела, как он тебе пистолетом грозит… Гангстер какой-то… И я его… я… Может, доктора вызвать?

Пришлось наклониться и пощупать пульс на шее Джека-Джона-Джима. Пульс еще бился.

– Живой! – успокоил я Дарью. – Крысы, они живучие, им доктора не нужны. Сейчас я его куда-нибудь утащу, а ты успокойся и в дом иди. Может, он на машине приехал… Пусть в ней и убирается. Хоть к доктору, хоть к дьяволу.

Дарья заметно приободрилась:

– А кто он такой, Димочка? Ты его знаешь?

Я пожал плечами, поднял пистолет с глушителем, взвесил его на ладони и сунул за пояс.

– Первый раз вижу, счастье мое. Жулик какой-то… а может, шутник… Пистолет-то у него, кстати, пластмассовый, игрушечный. Понимаешь, местность тут у нас глухая, леса дремучие, а он мимо шел, увидел беззащитного мужчину, вытащил пушку-игрушку и говорит: выворачивай карман! Кошелек или жизнь! Не рассчитал, поганец, что я под защитой амазонок.

– Амазонки! – уточнила Дарья и, гордо задрав нос, удалилась на веранду.

Силы во мне так и играли – я с легкостью вскинул мормоныша на плечо. Он застонал и приоткрыл один глаз.

– Что… ох!.. Что это б-было?

– Пизанская башня.

– К-какая б-башня?

– Из итальянского города Пиза. Стояла, наклонившись, много лет, а потом рухнула. Тут вы мимо проходили. Ну и… – Я вытащил его на дорогу. – Где ваша тачка? Куда нести? Налево? Направо?

– Н-направо. – Он что-то неразборчиво пробормотал на английском – кажется, проклятие. Потом спросил: – Разве м-мы в Италии? Я д-думал, под П-петербургом…

– А вы в этом уверены?

Не чувствуя веса, я бодро топал по ухабистой дорожке и вскоре наткнулся на черный джип. «Чероки» стоял под деревьями и по причине сгущавшейся темноты был едва заметен – только хромированный бампер поблескивал. Мощная машина, повышенной проходимости… Танцор, разумеется, знал, на чем надо ехать в наши края: его любимый вишневый «мерс» засел бы в первой луже.

Сгрузив мормоныша на сиденье, я поинтересовался:

– Баранку крутить можете?

– Ох… – Он пощупал затылок. – М-могу… наверное, могу.

– Тогда ждите. Сейчас доставлю прочих пострадавших. – Я сделал пару шагов, потом обернулся и сказал: – Кстати, у одного из них переломаны ребра. Надо бы о нем позаботиться.

– П-позабочусь… Ох! Чем же вы все-таки меня?..

– There is a time to speak and a time to be silent,[3] – пробормотал я и направился к дому.

Все-таки я их не убил – стриженый уже поднялся, бросил свой ножик и массировал живот, а черноволосый Конг сидел, привалившись к поленнице, и пытался вправить челюсть. У Танцора дела были похуже – скорчившись, он по-прежнему лежал на земле и временами глухо постанывал.

– Забирайте своего крестного папу и выметайтесь, – распорядился я. – Живо! Пока Олаф Волосатый Член опять не осатанел.

Со стонами и охами они очистили территорию. Я отыскал футляр от алого гипноглифа, подобрал «макаров» и ножик, а потом прошелся до ближайшего озерца. Уже совсем стемнело, но я тут знаю каждый корень, каждый куст, а что касается озер и прочих водоемов, их у нас не перечесть: идите прямо, и через семь шагов будете в воде по щиколотку, а может, и по горло. Этим Карелия и отличается от Андалусии.

Итак, я добрался до озера, швырнул в него нож и оба пистолета, промыл от грязи алый гипноглиф, вытер носовым платком и спрятал в футлярчик. Этот катализатор ярости на ощупь казался дисковидным и вовсе не похожим на цветок тюльпана; видимо, это являлось лишь зрительной иллюзией, тогда как тактильные ощущения меня не обманывали: диск, довольно плоский, диаметром в пару сантиметров. Под деревьями у озера царила темнота, но все же я старался не глядеть на амулет. Возбуждение мое прошло, наблюдался даже упадок сил, а кроме того – зверский голод. Видимо, потраченная энергия нуждалась в восполнении.

С мыслями о скором ужине я помчался обратно, перепрыгнул три ступеньки крыльца и распахнул дверь на веранду – чистую, вымытую, с развешанными по окнам занавесочками. Под потолком тускло мерцала лампа в матерчатом абажуре, на газовой плите стояли чайник и кастрюля; чайник призывно булькал, а от кастрюли тянуло вкусными запахами.

Дарья встречала меня на пороге – умытая, благоухающая, уже не в джинсах, а в коротеньком халатике; глаза ее блестели, локоны рассыпались по плечам. Я потянул носом воздух, ориентируясь на кастрюлю, но она обняла меня и прошептала:

– Кажется, кто-то собирался подгрести ко мне с гнусными домогательствами? Так вот, я буду сопротивляться! Изо всех сил!

Должен заметить, она немного преувеличивала.

Мы провели незабываемую ночь. Попутно выяснилось, что у моей принцессы скоро будет день рождения – не далее чем в ближайший вторник. Это меня вдвойне порадовало: как повод для маленького семейного торжества и как возможность преподнести моей красавице подарок.

Мне нравится дарить подарки – конечно, приятным мне личностям. В этом обычае есть нечто интимное, тайное, если вы понимаете, как подходить к делу. Выбрать подарок – настоящий подарок, я имею в виду – непросто, ибо в нем обязаны в нерасторжимом единстве сочетаться две индивидуальности, дарителя и одаряемого. Подарок – это всегда намек: я, даритель, знаю, что ты хотела бы получить, знаю, что тебе приятны многие вещи, но выбрал из них одну, именно эту; задумайся, отчего?..

Вы скажете, что мои рассуждения слишком заумны и неконкретны? Вовсе нет: профессия системного аналитика располагает к четкости формулировок и генерации здравых идей. Если вы еще не поняли, как выбирать подарки, поясню свою теорию на примере. Положим, дар назначен женщине, прекрасной, молодой, желанной; если вы преподнесете ей мельничку для перца – это оскорбление, если духи – робкий намек, а если трусики с бюстгальтером – то и это намек, однако уже не робкий. Словом, выбрать подарок для дамы сердца отнюдь не просто, и я, взирая на спящую возлюбленную, обдумывал это с восьми до девяти утра.

Она преподносила мне сюрприз за сюрпризом, и с каждым новым открытием я ощущал, что моя привязанность к ней расцветает и крепнет. Мне было уже известно, что она очаровательна и добра, нежна и романтична, заботлива, не лишена хозяйственных талантов, но нынче я понял, что провидение не обделило ее мужеством. Возможно, это не то понятие: мужество, храбрость, отвага – прерогатива мужчин, и их эквивалент у женщины должен называться как-то иначе. Вероятно, стойкостью, умением не кланяться невзгодам и отвечать ударом на удар… Не знаю, прав ли я, но кочергой моя принцесса владела с отменным мастерством. А это доказывало, что трепетная лань способна обернуться яростной тигрицей. Но подобная двойственность ее загадочной натуры лишь привлекала меня: смею напомнить, что любопытен и обожаю загадки.

Возможно, я встретил идеальную женщину, которую мне не разгадать до конца? Возможно. По крайней мере, я числил за ней лишь один недостаток – склонность к нахальным попугаям. Однако совместные усилия, терпение и любовь способны творить чудеса; могло случиться так, что мы сумеем перевоспитать Петрушу, избавив его от сухогрузной лексики. Я на это твердо надеялся.

В пять минут десятого протяжный автомобильный гудок сорвал меня с постели. Мой дом стоит глухой стеной к дороге, окна прорезаны с южной стороны и выходят в сад, поэтому звук казался далеким и будто бы нереальным. Однако гудели настойчиво и долго.

– К нам гости, – сказал я, заметив, что Дарья встрепенулась. – Ты лежи, солнышко, я их сюда не пущу.

Но она принялась натягивать халатик и то, что носят под халатом. Я покачал головой, сунул ноги в кроссовки и отправился посмотреть, кого там к нам занесло.

Оказывается, двух братцев-лейтенантов, Леонида и Льва, на милицейском «газике». Вероятно они решили, что на правах старых знакомых могут поднять меня во всякий момент, хоть после ночи любви. Но я был с ними неласков: кисло улыбнулся и спросил, какого дьявола им надо. В ответ Лев протянул мне мобильный телефон.

В трубке раздался голос остроносого:

– Дмитрий Григорьевич?

– Он занят. Принимает душ.

– Не паясничайте, гражданин Хорошев! Вчера, в шестнадцать сорок семь, вы исчезли из зоны нашего наблюдения. Почему?

– Какого-такого наблюдения? – искренне изумился я.

– А вы что же, не догадывались? Мало вам смерти Чернозуба? И вашего друга Арнатова? Хотите за ними отправиться? Так вот, мы этого не допустим. Мы охраняем вас денно и нощно как ценного свидетеля, а вы, проявив несознательность, звоните черт-те куда, болтаете черт-те что, а потом исчезаете! Да еще на пару с вашей соседкой! На мусорной «Волге»!

– Это в каком же смысле мусорной? – спросил я оскорбленным тоном и, не получив ответа, продолжал: – Мы с вами, Иван Иванович, заключили договор об обмене информацией. Выполняя его, докладываю: вчера я отбыл с гражданкой Малышевой на принадлежащую мне дачу, по известному вам адресу. К упомянутой выше гражданке питаю серьезные чувства, так что похороните идею прижать меня за разврат и моральную неустойчивость. Транспортное средство предоставил мой приятель, большой оригинал и шутник: он, видите ли, обожает Багрицкого и старые машины с новыми моторами. Вы удовлетворены?

В трубке раздалось неразборчивое ворчанье.

– В таком случае хотелось бы кое-что спросить у вас. Откуда вы узнали, что я болтал черт-те что своему приятелю? Прослушиваете мой телефон? А если я обращусь к прокурору? И к журналистам?

– Обращайтесь, – милостиво разрешил остроносый. – Все равно ничего не докажете.

– А вдруг докажу? Мой компьютер тоже висит на телефонном кабеле, а сам я – специалист не из последних. Что вам известно о специальных функциях Интернета? Скажем, о системе анти-лиснин?[4]

Об этом Иван Иваныч ничего не знал и тут же пошел на попятный:

– Не будем ссориться, Дмитрий Григорьич. Мы в вашу частную жизнь не лезем, мы только охраняем вас. То есть действуем в ваших же интересах. Как верные и преданные стражи.

«Где ты вчера был, верный страж?» – подумал я, но вслух сказал:

– Охраняйте, но неназойливо. Информирую вас, что мы с гражданкой Малышевой вернемся по месту постоянной прописки в воскресенье вечером, примерно в двадцать-ноль-ноль. Отбой связи!

Он повесил трубку, а тут и гражданка Малышева вышла на крыльцо. Не в соблазнительном халатике, а в полном боевом облачении – в джинсах, ковбойке и с кочергой. Увидев, что меня не обижают, она опустила кочергу и сделала Льву с Леонидом ручкой.

– Это кто? – спросил Лев.

– Моя невеста.

– Серьезная девушка! А кочерга ей зачем?

– Лупить иностранных шпионов. Вчера вот одного пришибла… Хотите, расскажу в подробностях?

Но они не захотели, переглянулись с кривыми усмешками, будто я собирался объявить импичмент доллару, погрузились в «газик» и исчезли.

Меня скрутил острый приступ жалости – не к ним, а к самому себе. Ну почему я уродился таким нескладехой?.. Говоришь людям правду – ноль внимания, врешь – верят за милую душу… Вроде бы мать меня в детстве не роняла… И все же, все же…

Тут подошла Дарья, обняла и пожалела меня. Потом спросила, кто эти милые молодые люди, и я сказал, что лесники. Она прижала к моей щеке свою зардевшуюся щечку и прошептала:

– Ты не шутил, что я – твоя невеста?

– Святым не шутят, дорогая.

Клянусь, в этот момент я не лгал!

Глава 16

Как и было намечено, мы вернулись домой в воскресенье, на электричке, часам к восьми. Дарья посвежела, порозовела и после активного дачного отдыха с такой силой излучала женские флюиды, что попугай учуял их и тут же завопил:

– Прр-любодеяние! Порр-рок! Порр-ка мадонна! – Но бытовые обстоятельства перевесили, и он тут же принялся клянчить: – Жррать! Петрруша хочет жррать! Прр-ровиант! Дай прр-ровиант!

– Скажи: прошу простить покорно, – велел я. – Не то даже банановой шкурки не получишь.

Но Дарья, добрая душа, уже тащила ему бананы, яблоки, булку и чищеные орехи. Затем мы отужинали и сели в гостиной у телевизора. Вернее, сел я, а Дарья устроилась у меня на коленях.

Шел фильм (разумеется, американский) о нежной страсти миллионера и красотки-куртизанки. Собственно, по складу характера куртизанкой она не была: ее толкнули на панель тяжкие жизненные обстоятельства, а также дурной пример подруги. Миллионер был у нее всего лишь пятым или десятым, и к концу фильма они выяснили отношения и собрались пожениться. Затем мы посмотрели новости, и я уже готов был переключить канал, но тут началась петербургская криминальная хроника. Пейзаж оказался до боли знаком: автомобильный мост над Вуоксой, ревущий поток внизу, проломленные перила и битый джип «Чероки», который вытягивали на мост подъемным краном. Дарья, разглядев джип, ахнула:

– Димочка! Это же тот катафалк, который Паша обогнал! Помнишь? Или не тот? Наверное, есть и другие такие машины? Как ты думаешь?

Я думал, что, конечно же, есть – город большой, богатых много. А диктор тем временем вещал:

– В ночь с четверга на пятницу, в районе станции Лосево, автомобиль с тремя пассажирами пробил заграждение и рухнул с моста в реку. Все пассажиры мертвы и сильно искалечены. Среди погибших опознан Клим Таценко, криминальный авторитет по кличке Танцор, рецидивист, неоднократно отбывавший наказание в местах лишения свободы; по мнению сотрудников УБОП, он возглавлял купчинскую группировку. Двое остальных – шофер и личный телохранитель Таценко. Начато следствие. Наиболее вероятная версия, что в данном случае правоохранительные органы столкнулись не с результатом разборки между мафиозными структурами, а с трагической случайностью. В крови всех трех погибших обнаружен алкоголь; это дает основание предполагать, что нетрезвый водитель не справился с управлением, и машина на большой скорости врезалась в ограждающие мост перила. Возможно также, что…

Обещал мормоныш позаботиться о «союзниках» – и позаботился, промелькнуло у меня в голове. Дал хлебнуть для бодрости и спустил с моста в речку… Ну, что ж, Сергей был отомщен, а я мог приплюсовать три трупа к той рамочке на своей схеме, где фигурировали гаммики. Как говорится, их дружный коллектив понес невосполнимые утраты… Однако не по моей вине.

Мы легли спать, а утром Дарья ушла в одиннадцать, чмокнув меня в щеку и предупредив, что вернется поздно: у нее намечались переговоры с немцами, а после них – фуршет. Я позавтракал, сунул в клетку Петруши банан, перебрался в свою квартиру, выглянул в окошко и выяснил, что сегодня дежурят Джеймс Бонд и Итальянец. Затем натянул свитер (погода стояла прохладная), взял сумку и совсем уж собрался отправиться в институт, в родимый свой Промат, да призадумался.

После произошедших событий сейф в Промате уже не казался мне идеальным тайником. Пусть команда бета до него не доберется, рассуждал я, равно как и лишенные руководства гаммики; но можно ли считать, что сейф недоступен сотрудникам ФСБ? Разумеется, нет. Остроносый Иван Иванович – человек неглупый и быстро сообразит, где спрятаны объекты государственной важности. Собственно, таких мест всего лишь три: мое жилище, моя фазенда и моя работа. Фазенда сгорела: кто-то (люди Скуратова?.. вряд ли Танцор с мормонышем…) учинил квалицифированный обыск и разыскал коробку. Может быть, и в квартире искали, в моей и в Дарьиной, да ничего не нашли. Значит, остается работа. Есть, разумеется, и другие варианты, но этот явно обладает приоритетом. Пошарят опытные умельцы в моей проматовской лаборатории – и амулеты будут найдены, а мне предъявят обвинение и закатают в Соловки. Ну, не в Соловки, так в другое место… куда там сейчас закатывают всяких неблагонадежных типов…

Отсюда следовал вывод, что гипноглифы лучше всего держать при себе – как средство защиты и как товар для возможных переговоров с достижением взаимного консенсуса. Консенсус, правда, оставался под вопросом, а вот оборонительная функция была вполне очевидной. Пусть я не знал, не ведал, на что годится черный амулет, пусть я лишился белого, зато приобрел красный, превращавший меня в супермена, что являлось определенной гарантией безопасности. Если успею взглянуть на него… Серж, например, не успел…

Надо успеть! Насколько я помнил, действие всех гипноглифов было стремительным и необоримым, но лезть в карман за патрончиком, открывать его, вытряхивать гипноглиф на ладонь – слишком длительный процесс, чреватый потерей темпа. Я представил его во всех подробностях и сморщился от досады: за это время меня могли раз десять пристрелить и раз пять повязать. Требовалось что-то иное, какой-то другой способ, сравнимый с той скоростью, с которой палец давит на спуск, а кулак бьет в челюсть.

К счастью, я вспомнил, что алый амулет имеет форму диска, и тут же полез в письменный стол, разыскал старые часы на металлическом браслете, разобрал их, вытряхнул механизм и сунул вместо него гипноглиф. Затем катализатор ярости устроился на моей руке, надежно скрытый под рукавом свитера – готовое к бою оружие, которым можно воспользоваться за полсекунды. Ощутив себя в безопасности, я собрался, уложил в сумку бумажник, сигареты, пустой футляр из-под алого гипноглифа и пару нечитанных газет, спустился по лестнице, бросил призывный взор на Джеймса Бонда с Итальянцем и неторопливо зашагал к метро.

По дороге в институт мысли мои кружились вокруг загадочных свойств черного амулета. Желтый и золотистый исчезли, но пять остальных были испытаны, вольно или невольно, на собственной шкуре. Полученный опыт служил необходимой пищей для анализа, для генерации гипотез и всевозможных любопытных выводов; размышляя на эти темы, я ощущал себя котом, который резвится в стайке разноцветных мышек. Четыре уже пойманы, две убежали, а вот пятая, черненькая, никак не давалась в лапы… Если верить Косталевскому, эта мышка была опасной – может, не мышкой вообще, а дьяволом, принявшим облик маленького хвостатого зверька. Патрон Сергея говорил: не открывайте красного и черного футляров… Я убедился, что его предупреждение – отнюдь не пустой звук: ведь алый катализатор ярости, увиденный несколькими людьми, привел бы к неизбежному побоищу. А черный? Может быть, посмотрев на него, я овладел каким-то неведомым даром? Скажем, гипнотизировать на расстоянии?

Чуть-чуть повернув голову, я уставился на Джеймса Бонда и Итальянца, маячивших в пестрой толпе пассажиров, и приказал им спустить штаны. Дохлый номер! Оба и бровью не повели. Тогда я начал внушать полной даме средних лет, сидевшей рядом, что у нее расстегнулся ремешок на босоножке. Дама поднялась, наступила мне на ногу, отдавив ее своим немалым весом, и гордо выплыла в дверь на остановке «Горьковская». Я, прихрамывая, юркнул за ней: мне тоже полагалось выходить, так как Промат находится неподалеку, на улице Мира, справа от Австрийской площади.

Добираясь туда, я думал уже о Косталевском. Воображаемый белый лист с квадратиками и овалами мерцал передо мной компьютерным дисплеем, будто предлагая изобразить новые линии, стрелочки, пунктиры, а над центральной рамкой с фамилией Косталевского торчала голова – лысая, с мощным академическим лбом и и маленькими хитрющими глазками. Голова подмигивала мне, ухмылялась и беззвучно шевелила губами, как бы спрашивая: ну, догадался, крысолов? Допер, чем мы повязаны? Все еще нет? Ну, так шевели рогами, недоумок!

Я шевелил, и постепенно в конце тоннеля моих рассуждений начала брезжить истина. Вероятная истина, поскольку абсолютной не существует, а в трансцендентную я, как праведный атеист, не верю. Итак, предположим, что Косталевский скрывается и делает это гораздо успешней, чем Серж Арнатов; его, конечно, ищут – ищут всеми силами команды альфа, однако профессор неуловим. О причинах неуловимости Косталевского тоже стоило поразмышлять, но не сейчас, потом; главное – ищут и не могут найти. Он тоже ищет – ищет амулеты, оставшиеся у Сергея; цель поисков – неясная, однако след привел ко мне. И было сказано: никому не отдавайте!.. Ждите и не волнуйтесь!.. Я вас навещу…

Навещу! Не в этом ли суть вопроса? Иными словами, кто же такой Дмитрий Григорьевич Хорошев? Последняя надежда ФСБ, луч света в темном лабиринте и путеводная ниточка к профессору Косталевскому… Не так уж мало, но и не так уж много… Зато профессор – это дичь! Во всех отношениях крупная и подходящая для высших чинов ФСБ.

Но почему он с ними не поладил? В конце концов, Федеральная служба безопасности – не мятежное графство Тулузское в средневековом французском королевстве; ФСБ – одна из государственных структур, над ней – правительство и президент, а сбоку тоже всякого понаверчено, от Думы до генеральной прокуратуры. Не поладил с ФСБ – значит, не поладил с властью. Отчего? По каким таким соображениям?

Оставив этот вопрос без ответа, я нырнул в проматовскую проходную, миновал в надлежащей очередности первый, второй и третий посты и добрался до своей лаборатории. Там оставалось все по-прежнему: Борис Николаевич, мой шеф и начальник, играл с компьютером в шахматы, зевал и пробавлялся крепким чайком. Увидев меня, он энергично помахал рукой:

– Дмитрий!.. Что-то вы к нам зачастили… Когда же я вас видел? Вроде бы и трех недель не прошло?

– Ровно двадцать дней, – сказал я.

– Непогрешим и точен, как настоящий математик… Но я ошибся на день, то есть в пределах квадратичной погрешности. Ну, неважно. Двадцать дней или двадцать один – какая разница? Ничего не изменилось.

«Борис, ты не прав», – мысленно возразил я. Восприятие времени субъективно, и если ничего не изменилось для тебя, то всяких прочих двуногих разумных смололи жернова судьбы или осыпал дарами капризный рок. Кто-то умер и кто-то родился, кто-то погиб под пулями, кто-то взошел на вершины власти, а кто-то сверзился вниз, кто-то женился, кто-то развелся, кто-то уверовал в бога, а кто-то предался дьяволу. Со мной провидение тоже наигралось всласть. Кто я был? Крысолов с компьютером вместо волшебной дудочки. А кем я стал? Надеждой ФСБ, хранителем секретных государственных объектов. Вот извлеку их сейчас из сейфа…

В сейфе, кстати, тоже ничего не изменилось – сейф, как и Борис Николаевич, был неподвержен влиянию времени. В дальнем его углу валялась старая мыльница, а на полке лежал абсолютно секретный отчет о Чернобыльской катастрофе. Гипноглифы, к счастью, были на месте. Я, не глядя, перебазировал амулет любви в красный футлярчик и бросил его в сумку, на самое дно, под газеты; черный спрятал в карман, а пустой голубой оставил в мыльнице, на память будущим поколениям.

– Чайку хотите, Дмитрий? – предложил Борис Николаевич. – «Липтон», с яблочным ароматом… Заодно и в шахматы сыграем.

Мы выпили чаю, сыграли в шахматы, и я отправился домой, но, выйдя на Австрийскую площадь, вспомнил о завтрашнем семейном торжестве. В прежние времена я, случалось, проскакивал площадь, не озираясь и не оглядываясь, а между тем тут было несколько шикарных магазинов – парфюмерный, компьютерный, галантерейный и что-то еще, с двумя просторными витринами, где за стеклом сверкали яркие пестрые краски тропической флоры. Я сунулся к ним; как оказалось, то был салон с вычурным названием «Орхидиана. Экзотические цветы». За прилавком – две миленькие девушки, брюнетка и блондинка, а вокруг – горшки и кадки, букеты и гирлянды, а также воздух, сдобренный такими ароматами, что кружится голова и начинается дрожь в коленках. От цен, кстати, тоже.

Если не считать меня, посетителей в этой лавке не имелось. Я начал озираться по сторонам, задумчиво морщить лоб, чесать затылок, не забывая поглядывать на Джеймса Бонда с Итальянцем. Они остались на улице, у витрины; их фигуры смутно маячили сквозь плотный полог зелени, но все же можно было разобрать, что они с восторгом изучают какой-то кактус. Девушки-продавщицы ринулись ко мне, но тут вошел еще один потенциальный покупатель, рослый мужчина в пиджаке и с сумкой через плечо. Пиджак был из натуральной кожи, и блондинка (она казалась пошустрей и постройней) бросилась к рослому на всех парах. Ну а мне досталась брюнетка.

– Могу я вам чем-то помочь?

– Разумеется, моя милая. Как обстоят дела с экзотикой?

Она улыбнулась, кокетливо стреляя глазками.

– Превосходно. Наш магазин как раз для таких мужчин, как вы.

– А я какой?

– Ну-у… – она изобразила в воздухе параболу, – вы тоже экзотический. И хотите купить букет для экзотической женщины.

– Да вы просто прелесть! – с энтузиазмом воскликнул я. – Прямо как в воду глядели… Так что тут у нас самое экзотическое?

– «Одонтоглоссум гранде», «дендробиум нобиль» и «катлея лабиата», – доложила моя брюнеточка.