666. Рождение зверя Хо И.

– Так это завсегда пожалуйста! – Кирилл распахнул объятия, выражая максимальную степень учтивости. – За ради такого клиента мы в лепешку расшибемся. Только что-то мне подсказывает, что вы из-за пожара на теплоходе пришли. Или я неправильно понял?

– Видимо, неправильно. Мы, конечно, спросим вас про пожар, Кирилл Ханович. Но потом. Сейчас мы пришли по другому делу. Мы хотели бы поговорить об одном вашем знакомом. О Фильштейне Александре Евсеевиче.

– О Филе… В смысле Александре Евсеевиче? А что с ним такое? Я думал, вы лучше меня должны о нем знать. Он же у вас генерал-майор, кажется…

Джабраилов громко рассмеялся. Михайлов прокашлялся и продолжил:

– С ним случилась, скажем так, пренеприятная история. В общем, если коротко, Александра Евсеевича с нами больше нет.

– Убийство?!

– Заметьте, я этого слова не произносил. – Михайлов вновь переглянулся с Джабраиловым, как бы призывая его в свидетели. – Кирилл Ханович, я могу рассчитывать, что этот разговор останется между нами?

– Конечно. – Потемкин был растерян и не мог этого скрыть.

– По предварительным данным, речь идет о самоубийстве. Александр Евсеевич застрелился из наградного пистолета, который, к сожалению, был ему выдан нашим ведомством. Его тело сегодня обнаружила домработница. Скажите, вы с ним сегодня ночью общались?

– Не понял… Вы же сказали «самоубийство». Меня что, в чем-то подозревают?

– Во-первых, я сказал «по предварительным данным», – холодно заметил Михайлов. – Мы отрабатываем все версии и пытаемся, так сказать, воссоздать истинную картину происшедшего. А во-вторых, вы – последний, с кем господин Фильштейн разговаривал. Вернее, тот, о разговоре с кем нам достоверно известно. Так все же, зачем вы ему понадобились этой ночью, что он от вас хотел? Это же он вам звонил, да?

В этот момент вошла Ева и принесла джентльменам напитки. Потемкин взял чашку, стараясь демонстрировать полное хладнокровие.

– Ну… как бы вам сказать… Саша был весьма нетрезв, и понять, что у него на уме, было довольно затруднительно… Вообще, мы говорили про предстоящие выборы. Да, точно, про них мы и говорили, – не моргнув, соврал Кирилл. – Фильштейн планировал привлечь меня к работе по Нижнему Новгороду. Тем более, я когда-то сотрудничал с губернатором Шанцевым, когда он еще был вице-мэром Москвы.

– В час ночи? Про выборы? В ночном клубе? – недоверчиво приподнял брови Михайлов.

– Да, а что тут удивительного? Мы, как и вы, всегда на посту. К тому же, как я уже говорил, депутат был несколько подшофе. А мало ли чего пьяному в голову взбредет.

– Ясно, – сказал Михайлов. – А где вы были ночью, между двумя и четырьмя часами?

Кирилл ожидал этого вопроса. Он вообразил реакцию на ответ: «Стояли с Филей у меня в Ясеневе на балконе и наблюдали, как красное солнце восходит над зданием СВР» и едва удержался от смеха.

– В это время я был дома, спал.

– Кто-то может это подтвердить?

– Это может с легкостью подтвердить камера наружного наблюдения на моем подъезде. Надеюсь, вам не составит труда достать соответствующую запись.

Михайлов понял, что Кириллу врать ни к чему. Он открыл свою папочку.

– Вы же, наверное, знаете, что Александр Евсеевич был тяжело и неизлечимо болен.

– Болен? Чем же?

– Шизофрения малопрогредиентная, с аффективными и психопатоподобными расстройствами, – вздохнул подполковник. Он положил перед собой ксерокопию какого-то документа, отпечатанного на машинке. – Вот, выписка из истории болезни, составленная заведующей отделением пятнадцатой клинической психиатрической больницы города Москвы доктором Пыхтаревой в 1991 году. Можете полюбопытствовать.

Кирилл взял листок и начал выборочно читать себе под нос:

– «В 7 лет пошел в школу, успевал хорошо, но был медлительным. В 8 лет пытался рифмовать. Занимался в литературных кружках, плавал в бассейне. С матерью был то ласков, то груб, жесток. С ранних лет был труден в поведении, возбудим, капризен, непослушен, упрям, в аффекте бился, рыдал. Предъявлял нелепые требования, был фиксирован на акте мочеиспускания в соответствующих условиях. Примерно с 10 лет испытывал страхи за свою жизнь и здоровье. В 11-летнем возрасте стал плохо спать, заявлял матери, что он мог выброситься с балкона, кричал, что он „плохой“, мог схватить нож и демонстративно резал себе запястье, в то же время опасался за свою жизнь, страхи испытывал особенно в ночное время. Состояние определялось изменениями личности с преобладанием к снижению эмоционально-волевой сферы в сочетании с проявлениями черт инфантилизма, формальности, отрицательным отношением к окружающим. Продуктивные симптомы рудиментарны, но полиморфны. Аффективные субдепрессивные расстройства психопатоподобные с агрессивностью, патологическое фантазирование со снижением критики, рудиментарные гипногогические галлюцинации…»

Потемкин вернул документ Михайлову:

– Ну вот, вы сами все объяснили. Что же тогда вас удивляет?

– Долгое время болезнь протекала латентно. Вы вчера ничего странного в его поведении не заметили? Чего-либо такого, что напоминало все эти симптомы?

– Вы знаете, если честно, то, по-моему, все эти симптомы у него всегда были налицо. И сегодняшний день – не исключение.

– Хорошо, Кирилл Ханович, спасибо за разъяснения. – Михайлов затушил сигарету и встал из-за стола. Своими манерами он напоминал следователя Порфирия Петровича из «Преступления и наказания». – У нас к вам небольшая просьба: пока все окончательно не прояснится, не покидайте Москву, пожалуйста. И еще раз напоминаю о конфиденциальности. Мы не хотим объявлять эту новость до окончания траура.

Потемкин чуть было не сказал про завтрашний рейс, но вовремя спохватился – заикнувшись о вылете, он мог легко нарваться на подписку о невыезде.

– Разумеется, господа. Я здесь, на месте. Всегда к вашим услугам. Кстати, что касается траура, то здесь вы не правы. Говорю это как специалист. Как раз лучше объявить сейчас – все внимание приковано к расследованию ЧП, и на эту негативную информацию мало кто обратит внимание.

– Мы доведем ваше мнение до руководства. – Подполковник пожал ему руку.

Кирилл проводил визитеров до двери и пригласил Еву.

– Вот что, Ева. Берите Михаила Сергеевича, в кассе возьмите деньги. Здесь мой паспорт, восстановите сим-карту. Потом купите мне телефон. Аппарат – на ваш вкус.

– А можно с металлическим корпусом, Кирилл Ханович? – просияла Ева. – А то вы ходите, извините, как лох, с пластмассовым. Даже не солидно.

– Давайте с металлическим, – улыбнулся Потемкин.

Ева ушла. Вообще, ситуация требовала прояснения. У Кирилла было несколько весьма близких людей из разных управлений бывшего КГБ СССР, но беспокоить их по таким пустякам он не имел никакого желания. «Хотя, с другой стороны, – подумал он, – надо принять превентивные меры. А то мало ли что они там себе понапридумывают». На столе уныло зазвонил телефон. Это была его прямая линия. Погруженный в раздумья, Потемкин посматривал на мигающую лампочку, ожидая, когда звонок перехватит Ева. Наконец до него дошло, что секретарши нет на месте, и он нехотя поднял трубку:

– Добрый день, с Кириллом Хановичем можно поговорить?

Он сразу узнал этот вкрадчивый голос. Николай Владимирович Андриякин – подполковник внешней разведки, дослужившийся некогда до советского резидента в Эквадоре. Потемкин всегда поражался аристократизму старших офицеров первого, главного управления КГБ СССР. Они всегда подчеркнуто обращались к людям не из их круга на «вы», даже если эти люди были лет на двадцать младше. Сказать, что Николай Владимирович производил впечатление «просто Бонда», значило ничего не сказать: он был им до мозга костей. «Что-то везет мне сегодня на подполковников, – подумал Потемкин. – Но ведь на ловца и зверь бежит».

– Конечно, Николай Владимирович. Это я.

– У вас мобильный что-то не отвечает, Кирилл Ханович, – заметил Андриякин. – Вот, по наводке из Твиттера позвонил.

– Мой мобильный этой ночью… потерялся, – вздохнул Потемкин.

– Не в районе Кремлевской набережной, случайно?

– Так точно.

– Сочувствую.

– Не стоит, Николай Владимирович. Потеря телефона – самая мелкая из неприятностей, которая могла вчера со мной приключиться.

– Согласен. Нам бы встретиться.

Кирилл задумался.

– У меня в шесть встреча в «Останкино». Если хотите, можем пересечься где-нибудь в тех краях в районе семи.

– Давайте в «Рокки II».

– Отлично, до встречи.

С Николаем Владимировичем Кирилл познакомился в 1993 году. Он не помнил в деталях, откуда тот появился. Но именно Андриякин, оставшись никому не известным, мог сыграть ключевую роль в исторических событиях той осени. После того как Ельцин объявил парламент распущенным, а парламент объявил Ельцина низложенным, Андриякин стал правой рукой назначенного Руцким и Хасбулатовым главой Министерства безопасности Виктора Баранникова. В ночь с третьего на четвертое октября 1993 года Андриякин прочитал лекцию высшему командному составу Белого дома. Он впервые объяснил новым-старым как бы руководителям государства смысл понятия «точка бифуркации». «Это такая ситуация, когда система попадает в критическое состояние, и малейшее воздействие, взмах крыла бабочки, может привести к глобальному сдвигу, переходу на новый уровень самоорганизации, – рассказал Андриякин. – Сейчас мы находимся именно в такой точке». Он имел в виду, что история могла пойти по тому руслу, по которому она в итоге и пошла, а могла повернуться в совершенно ином направлении. Все зависело от авантюризма и степени отмороженности каждой из сторон.

В тот момент власть в Москве действительно валялась на улице. Когда толпа жаждущих посадить Чубайса на кол разблокировала Белый дом и двинулась на штурм телецентра, «силовые» структуры, которые тогда еще и силовыми-то были лишь по названию, оказались полностью деморализованы. Группа поддержки из числа офицеров на Лубянке предложила ввести Баранникова в его кабинет. Двадцать человек должны были блокировать двери изнутри и обеспечить проход в здание как бы законного министра безопасности. Баранников поинтересовался, можно ли при этом обойтись без крови. Андриякин сказал, что мужики постараются, но гарантировать ничего нельзя. Тогда у Баранникова не хватило духу, и эта нерешительность обернулась для него тюрьмой и смертью.

Другой тактической задумкой Андриякина был штурм Кремля с использованием подземного тоннеля, по которому свободно проезжал отбитый утром БТР. Однако и она осталась нереализованной по тем же причинам психологического свойства. Вообще, Кирилл до сих пор не мог понять, на что рассчитывали вожди восставших, засевшие на Краснопресненской набережной. Под лежачий камень вода не течет. Они ведь не думали в самом деле, что Ельцин приползет к ним на коленях и отдаст ключи от своего кремлевского кабинета? Пока Руцкой с Хасбулатовым теряли драгоценное время и, главное, инициативу, Борис Николаевич «утрамбовывал» группу «Альфа», а его помощники уже ехали в гвардейскую Таманскую дивизию с убедительным чемоданом долларов для офицерских танковых экипажей. Кто смел – тот и съел.

Потемкин подошел к окну. На другом берегу Москвы-реки в лучах клонящегося к закату солнца переливался жемчужным светом айсберг Белого дома. Это был, конечно, шедевр архитектурной мысли периода позднего застоя. Напоминающее по форме кресло большого начальника, здание строилось с использованием особо прочных материалов – оно должно было выдержать удар взрывной волны при ядерной атаке на столицу. В подземелье располагался комфортабельный бункер – один из важных узлов огромной, построенной для жизни в условиях третьей мировой войны подземной Москвы. Изначально в Доме Советов были сосредоточены все органы власти старшей сестры в братской семье народов, строящих коммунизм, – Российской Советской Федеративной Социалистической Республики: Верховный Совет, Совет министров и прочие. Поэтому внутреннее пространство было разбито на отдельные блоки, которые между собой практически не сообщались. Когда в 1991 году правительство переехало на Старую площадь, в апартаменты ЦК распущенной КПСС, а президент РСФСР Ельцин выжил-таки президента СССР Горбачева из Кремля, все здание занял парламент. Тут-то выяснилось, что для функционирования одного учреждения этот объект совершенно не приспособлен. Чтобы попасть из точки А в точку Б, которая по плану здания располагалась на том же этаже в десятке метров, приходилось преодолевать немыслимые расстояния по бесконечным глухим коридорам. Существует легенда, что как-то раз делегация демократически настроенных шахтеров из Воркуты, заблудившись, попала в катакомбы и сгинула там навеки. После этого ремонтные бригады в коллекторах Краснопресненского района якобы периодически слышали доносящиеся из подземелий стуки и крики.

Посмотрев на приспущенный в связи с объявленным трауром государственный флаг, Кирилл припомнил одну забавную историю, которая случилась в августе 1993 года, когда началось противостояние между Ельциным и парламентом. Обе стороны были настроены весьма решительно. В те времена по конституции высшим органом власти в стране являлся съезд народных депутатов, который мог решать любые вопросы. Депутаты планировали 4 ноября созвать съезд, на котором собирались поменять саму конституцию и ликвидировать должность президента к чертовой матери. Ельцин, в свою очередь, готовился разогнать депутатов. Он бы давно их разогнал, но никак не решался на такой шаг, потому что не был уверен, что акция встретит понимание среди людей с ружьем и найдется достаточное для разгона количество матросов Железняков. А по действующим законам это было тяжкое государственное преступление, за которое в случае провала можно было легко получить вышку – ни о каком моратории на смертную казнь в России тогда даже не думали.

Наконец Ельцин созрел – он понял, что его загоняют в угол, и если не предпринимать активных действий, то через несколько месяцев он окажется если не в тюрьме, то точно не у дел. А потерять власть для него было хуже смерти. Поэтому 11 августа Борис Николаевич выступил по телевизору, объявил о наступлении на «реакционный Верховный Совет» и о начале «артподготовки». На вечер 21 августа поддерживающие Ельцина скудные остатки «демократических сил» назначили у Белого дома митинг в связи с очередной годовщиной победы «августовской революции». Термидорианцы из Белого дома, естественно, напряглись. Они решили, что это и будет час «Ч». Поэтому Хасбулатов усилил охрану здания и собрал вечером президиум Верховного Совета, который по плану должен был заседать всю ночь.

Потемкин и его приятели, как обычно, бухали в одном из кабинетов Белого дома. Поводом послужил, кажется, чей-то день рождения. А может, и не было никакого специального повода – для русского человека каждый день может стать праздником: День граненого стакана – плавающая красная дата российского календаря. В этот вечер в их патриотическую компанию затесалось два журналиста – колумнист «Независимой газеты» Максим Соколов, которого то ли за гномоподобную внешность, то ли за особенности литературного стиля называли «туалетным ершиком», и парламентский корреспондент агентства «Постфактум» Стас Варыханов – парнишка со впавшими глазами, настолько субтильный, что его, казалось, должно сносить ветром. Ершик, надо отдать ему должное, держался молодцом, а вот Варыханов, пытаясь угнаться за крепкими собутыльниками, изрядно перебрал. Когда к вечеру стали собираться по домам, Стас уже не держался на ногах. Оставлять его в кабинете было нельзя, тащить волоком не хотелось. Поэтому Варыханова просто уложили спать в коридоре на диванчике и разъехались кто куда.

На следующий день выяснилось, что гражданская война могла начаться на месяц раньше, причем исключительно по вине Стаса. Ближе к ночи, когда на площади перед Белым домом бушевали демократические силы, дружно показывая зданию парламента голые задницы, пьяный Варыханов проснулся и побрел по темным коридорам искать выход. Он, разумеется, потерял ориентацию и каким-то непостижимым образом забрался в техническое помещение на самом верхнем, девятнадцатом этаже, где располагался пульт управления электропитанием здания и разными его агрегатами. Мало того что забрался, так еще и застрял там, так как изнутри эта комната открывалась только ключом. В отчаянии Стас начал нажимать на кнопки. Свет в здании и освещение снаружи погасли, а флаг опустился вниз. Демократические силы решили, что это их рук дело, и впали в экстаз. Оказавшийся во мраке синклит Верховного Совета пришел в ужас: там поняли, что это, несомненно, сигнал к началу штурма цитадели советской власти. В течение последующего часа на Краснопресненской набережной происходило настоящее иллюминационное шоу. Дом Советов мигал, как рождественская елка, свет в разных частях здания и фонари снаружи то зажигались, то гасли, флаг опускался и поднимался вновь. В конце концов технари вскрыли рубку и вытащили находящегося в состоянии алкогольного бреда Варыханова – он протяжно выл, умоляя о спасении. Хасбулатов, который уже было хотел собирать чрезвычайный съезд для противодействия государственному перевороту, был настолько взбешен, что лишил Варыханова парламентской аккредитации. Стас вскоре эмигрировал в Канаду, откуда писал друзьям полные депрессии письма о невыносимой жизни в этой унылой стране, где единственным разнообразием является смена времен года.

«Гегель был не прав, – подумал Кирилл. – Последовательность повторов в истории может быть и обратной: сначала – фарс, потом – трагедия». Он вернулся за стол и начал бесцельно просматривать свежие сообщения и комментарии по поводу вчерашнего. В половине пятого наконец раздался долгожданный стук каблуков в приемной – вернулась Ева. Она зашла в его кабинет, бережно положила перед ним новый телефон, зарядку и сим-карту. В принципе он мог спокойно покинуть офис. Кирилл сел и быстро набрал полстранички текста:

Первое. В связи с намечающимся переназначением губернатора Кировской области Никиты Белых надо его приподнять. Несколько упоминаний, синхрон с заседания Госсовета через неделю, плюс позитивный репортаж из региона в программе «Время». Сюжет они обеспечат.

Второе. Эфир с замглавы администрации президента Украины Анной Гетман в программе у Познера.

Третье. К государственному визиту президента РФ в Израиль нужно позитивное расследование об Аркадии Гайдамаке. Цель – отмазать и реабилитировать. М.б., программа «Человек и закон».

Четвертое. Наезд на руководство «Олимпстроя» в Сочи по части олимпийской стройки: полный провал, деньги ушли неизвестно куда. На карту поставлен престиж державы.

Потемкин распечатал лист, сложил его вчетверо и засунул во внутренний карман. Потом он вставил в телефон симку, установил пин-код и выключил компьютер. Выйдя в приемную, Кирилл запер дверь на ключ и торжественно вручил его Еве:

– Вот, Ева, держите. Вы теперь тут за старшего. Смотрите, чтобы в офисе пьянки не устраивали и работали, а не болтались черт-те где. Михаил Сергеевич пусть вас на работу и домой… и вообще пусть вас возит, куда скажете. А сейчас свистайте-ка всех наших командиров наверх в переговорную.

– Спасибо, Кирилл Ханович! Не беспокойтесь ни о чем, отдыхайте. Я сейчас соберу народ.

Ева буквально сияла. Потемкин прочитал ее мысли: «Сейчас, наверное, думает, как умрут от зависти ее мерзкие соседи по дому, когда увидят, что ее на крутой тачке персональный водитель возит. И какие-нибудь Сашка с Лялькой из университета тоже обязательно умрут, когда она в „Кофе-Хаус“ приедет, а потом повезет их в ночной клуб на дискотеку». Он зашел в просторную комнату, где из предметов интерьера были лишь большой овальный стол, кресла, доска, проектор и часы. Через несколько минут личный состав был в сборе: Бурунин с Коготковым, его главный зам по бизнесу и финдиректор в одном лице Маша Лукина – энергичная баба, железной хваткой державшая всех многочисленных контрагентов, менеджер по СМИ Миша Гофман – величайший проныра, способный за две копейки сунуть заказуху хоть в The Wall Street Journal, Валя Чистяков – не вылезающий, кажется, из сети менеджер их интернетпроектов, в том числе блогов и аккаунтов в социальных сетях для нескольких полуолигархов вроде Брегоута, братья-копирайтеры Василий и Алексей Граубе, которые порой выдавали такие шедевриальные тексты, что, если б не пили с Буруниным и Коготковым, заткнули бы за пояс Стругацких, дизайнер Марина Майорова, лучше всех умевшая воплотить образы, которые рождались у Потемкина в голове. Кажется, все. Это были руководители направлений. У каждого – либо ассистенты на подхвате, либо подрядчики на аутсорсинге. Кирилл сделал каменное лицо и начал инструктаж.

– Я собрал вас, господа, чтобы сообщить пренеприятное известие. Я от вас ухожу. Надоели.

Все охнули. Лукина схватила ртом воздух, а правой рукой – левую грудь. Эта реакция была совершенно искренней. Вероятно, так же выглядели бы пассажиры самолета при виде командира воздушного судна, покидающего борт с парашютом за плечами. Потемкин улыбнулся:

– На недельку.

Все радостно замычали. Лукина выдохнула и положила руку на стол.

– Но впервые за время нашего сотрудничества, – продолжил Кирилл, – связи со мной никакой не будет, и надо работать своей головой, которая у каждого из вас, не сомневаюсь, светлая. Каждый ведет тот проект, который ведет. Сроки и графики должны соблюдаться железно. Если на горизонте появляются новые объекты для атаки – милости прошу к Марии Матвеевне. – Он кивнул в сторону Лукиной. – Но есть одна вещь, которую вы все вместе должны будете сделать к моему приезду. У нас ведь впереди июль и август. Вероятно, отечество опять будет в опасности, и его ждет геенна огненная. А даже если и не ждет, после того как в прошлом году кое-кому головы поотрывали, у всех местных начальников в пожароопасных регионах очень сильно играет то место, о котором не говорят при дамах. Мы должны использовать этот страх в наших интересах. Так и назовем этот проект – «Подушка безопасности». То есть надо предложить главам местных администраций и начальникам МЧС превентивный пиар в федеральных СМИ и в Интернете, где будет рассказываться о том, как они офигительно готовятся к борьбе со стихией. А если беда придет – как они офигительно с ней борются. Можно даже постановочные сюжеты заранее заготовить, чтобы сразу пускать в эфир. Короче, Маша, ваша задача – выявить круг потенциальных клиентов, составить базу с их контактами, чтобы наше предложение обязательно легло на стол. Все остальные дружно готовят презентацию из двух частей. Первая – пугалка. Туда собрать все факты репрессий в отношении местной бюрократии за сгоревшие поселки. Увольнения, уголовные дела и прочие ужасы. Вывод – ребята плохо пиарились, а надо пиариться хорошо. Поэтому вторая часть – спасительная солома. Есть такая партия, которая готова ее заранее подстелить. Эта партия – не большевики, а мы. Понятное дело, надуть щеки, развернуть, какие мы крутые и незаменимые. Здесь вас учить не надо. Третья часть – коммерческое предложение. Ее пока в презентацию вставлять не будем – такие вопросы решаются индивидуально, – в этот момент Потемкин подумал, конечно же, об Арсентьеве, – но базовые пакеты Мише с Валей надо готовить заранее. Всем все понятно?

Все согласно покивали.

– Тогда по коням. Если хотя бы пять клиентов найдем, это нам бюджет на полгода обеспечит, со всеми дополнительными премиями.

Народ двинулся к выходу, последней из-за стола встала Лукина. Она подошла к двери, закрыла ее, потом вернулась и села рядом с Кириллом, который по привычке чертил карандашом на листке бумаги разные причудливые фигурки.

– Ты куда летишь-то, Кирилл?

Маше было позволено обращаться к нему на «ты». Не потому, что у него с ней что-то было – своим правилам Потемкин не изменял, – просто как-то так получилось. Может, потому, что в последнее время она была ему самым близким человеком, с которым можно просто поговорить по душам.

– Индийский океан, Машенька. А что такое?

– Да что-то тревожно мне. Особенно когда ты сказал, что связи не будет никакой. Это что, какая-то опасная экспедиция?

– Да брось ты, Маш! Ничего такого. Хотя…

Вспоминая последние события, Кирилл вдруг подумал, что он ведь в любой момент может перестать быть. И что тогда делать всем этим людям? Впрочем, кроме Маши и Евы, судьба других его не особенно трогала. Главный вопрос: что станет с его имуществом, которое было весьма приличным, – одни только две квартиры тянули на несколько миллионов долларов, не считая ценных бумаг. Фирма, конечно, без него рано или поздно развалится, но у нее приличный оборот и денежные остатки. Кто всем этим будет распоряжаться? Никаких родственников – ни близких, ни дальних у Потемкина не было. А если они и существуют в природе, то у Кирилла не было никакого желания, чтобы неизвестные ему личности обогащались за его счет. Не государству же все оставлять… Идея родилась неожиданно.

– Маш, у нас нотариус сейчас работает? Чтоб по-быстрому один документ заверить, а то у меня времени мало.

Лукина слегка растерялась:

– Могу позвонить… А что?

– Набери-ка.

Финдиректор отыскала в памяти мобильного нужный номер и нажала «вызов».

– Алле, Наум Семенович? Добрый день… То есть вечер. Это Маша Лукина, ага. И я очень рада. Спасибо, все хорошо, а у вас? Вы сейчас работаете? Отлично. Знаете, Кирилл Ханович хотел бы документ у вас заверить по-быстрому. Какой документ?

Она вопросительно посмотрела на Кирилла. Тот протянул руку и взял у нее трубку:

– Наум Семенович?

– Кирилл Ханович, – услышал он скрипучий голос, – как ваше драгоценное здоровьечко?

– Спасибо, Наум Семенович, в полном порядке. И вам не хворать.

– Вашими молитвами, Кирилл Ханович, вашими молитвами. Так какой там у вас срочный документ?

– Речь идет о завещании. Так сказать, последняя воля героя.

В трубке раздался смешок:

– Откуда такие мысли? Вы же совсем молодой человек!

– Да какой там молодой! Пора место на кладбище занимать…

– Шутите?

– Шучу, шучу, конечно. Видите ли, родственников у меня не осталось, а имущество кое-какое имеется. Времена нынче, сами знаете…

– Да, это мудро, – согласился нотариус. – А почему такая спешка?

– Улетаю завтра, Наум Семенович.

– Понимаю, да. Ну так заезжайте с вашим завещанием, я его заверю.

Кирилл замялся:

– У меня к вам еще одна небольшая просьба есть.

– Какая?

– Можно я его напишу, а Маша без меня подъедет, как обычно, и заверит.

– Да вы что! – возмутился нотариус. – Об этом не может быть и речи! Откуда же я знаю, что вы – это вы? Такие вещи только лично, с паспортом.

– Да, логично. – Потемкин посмотрел на часы. Было ровно пять. – Хорошо, ждите.

– Жду. – Наум Семенович отключился.

Лукина смотрела на Кирилла широко раскрытыми глазами. От этого разговора ей явно стало не по себе. Вероятно, она окончательно утвердилась в мысли, что Потемкин попал в какую-то очень плохую историю.

– Маш, ручку дай, пожалуйста.

– Зачем? – испуганно спросила Лукина и протянула ему руку.

– Да не эту ручку! – рассмеялся Кирилл. – Не карандашом же я буду завещание писать.

– А-а-а… – Маша достала ручку и протянула ее начальнику.

Потемкин не знал, как точно надо составлять завещания, но у него в голове были примеры из литературы. «Вероятно, должно быть написано так, чтобы воля покойного не оставляла никаких сомнений», – решил он, взял листок бумаги и написал:

Я, Потемкин Кирилл Ханович, находясь в здравом уме и твердой памяти, в случае своей смерти завещаю все свое движимое и недвижимое имущество, денежные средства, ценные бумаги и доли в коммерческих предприятиях моим добрым друзьям и коллегам по работе Лукиной Марии Матвеевне и Ивановой Еве Марковне. Они могут распоряжаться всем этим имуществом совместно либо разделить его по обоюдному согласию.

Кирилл вписал свои паспортные данные, поставил дату, размашисто расписался, сложил листок и положил его во внутренний карман пиджака. Туда же он машинально сунул Машину ручку.

– Вот это, – Кирилл хлопнул по карману, в который положил завещание, – будет у нотариуса. Если что случится – иди к нему.

Лукина совсем побледнела. Потемкин понял, что она сейчас заплачет. Это очень удивило его, потому что он всегда считал Машу боевым бизнес-роботом, напрочь лишенным каких-либо человеческих эмоций. Кирилл приобнял ее и почувствовал, как она всхлипнула. Он посмотрел ей в лицо и увидел, что по щеке катится слеза. Это было так же необычно, как если бы перед ним расплакалась самка паука, какая-нибудь «Черная вдова».

– Маш, перестань! Это же так, на всякий случай. Все будет хорошо, скоро увидимся. Ты, главное, присматривай тут за нашими алкоголиками, чтобы они в запой не ушли.

– Ага, конечно! – Лукина смахнула слезу и улыбнулась. – Ты там береги себя.

«Опять “береги себя”», – отметил Кирилл, быстрым шагом пересекая холл, где сидел Гаврилов и смотрел очередной сериал.

– Поехали, Михаил Сергеевич! Сейчас к нотариусу, потом в «Твин Пигз».

– Так это все по дороге!

Они вышли из подъезда и сели в машину. Ни «лады», ни «фольксвагена» на точке не было.

– Надо же, отстали, – сказал Михаил Сергеевич, когда они ехали по Большой Грузинской.

– Может, им просто маршрут мой известен, – предположил Кирилл.

На «Эхе Москвы» шли новости.

«Среди погибших – граждане тринадцати государств, в том числе США, Великобритании, Франции, Италии, Германии, Японии, Китая, Индии, Бразилии и Израиля. Президент Барак Обама объявил национальный траур. Международные аэропорты столицы работают в особом режиме. Рейсы с телами известных актеров, режиссеров, бизнесменов и дипломатов вылетают каждый час».

Между тем телефон Кирилла проснулся и начал трезвонить не переставая. Одним из первых прорезался Арсентьев.

– Привет, как ты там?

Сразу после случившегося ночью Потемкин в сердцах решил было прекратить всякое общение с Алексеем. Но потом вспыхнувшая в нем злоба перегорела. Он не был уверен, что, окажись сам на его месте, повел бы себя иначе. В конце концов, любой утопающий представляет собой угрозу в первую очередь для спасателя – известно немало случаев, когда судорожно хватающиеся за соломинки люди утаскивали за собой на дно тех, кто пытался им помочь. К тому же меркантильные соображения для продолжения отношений были куда весомее личных обид. «Хорошо, что у меня не было телефона под рукой, – подумал Кирилл. – Спьяну наговорил бы ему черт-те чего, а сейчас пришлось бы извиняться».

– Да вот, только телефон восстановил, – дружелюбно сказал Потемкин.

– Я так и понял. Хотел тебе спасибо сказать. Ты извини, что так получилось вчера. Мы Ксению вытаскивали. Суверенная демократия не пережила бы такой потери. Она в клинике до сих пор.

– Кто, демократия? – сострил Потемкин.

– Гы-гы-гы, – засмеялась трубка. – Умеешь.

– Это не пропьешь.

– Ты про Фильштейна слышал? – неожиданно спросил Арсентьев.

«Твою мать! Быстро у них информация гуляет», – отметил Кирилл.

– Нет, а что с ним такое?

– Застрелился сегодня ночью.

– Не может быть! – деланно удивился Потемкин. – Третьего дня совсем живой был.

– Очень мутная история. – Арсентьев любил словосочетание «мутная история» и характеризовал им любой факт, который был ему непонятен. – Он, как теперь выясняется, был парень со странностями.

Кирилл расхохотался:

– А ты что, не знал, что он шизофреник? И суицидальные наклонности у него еще в детстве диагностировали. Вы вообще, Леша, хоть истории болезни у людей изучайте, прежде чем ими список «Единой России» шпиговать. А то потом какой-нибудь депутат Евсюков на фоне сложностей в личной жизни нажрется, придет на пленарное заседание и перестреляет там всех. Они ж люди неприкосновенные – оружие никто на входе не проверяет. А потом будете рассказывать по телевизору, что у него глаза – как плошки.

– Да ладно, мы-то тут при чем! Это лужковская квота была. С Филей другое самое интересное.

– Он оказался гермафродитом?

Трубка хмыкнула.

– Да нет. Он у себя дома какой-то гадюшник устроил. Труп лежал в очерченном мелом круге, а по всей хате валялись дохлые змеи, скорпионы, пауки, огромные насекомые вроде мадагаскарского шипящего таракана, даже летучую мышь где-то нашли. Он из наградного пистолета расстрелял в них всю обойму.

– «Испуганные духи бросились кто как попало, в окна и двери, чтобы поскорее вылететь, но не тут-то было: так и остались они там», – припомнил Потемкин.

– Вот-вот, классика. Да, и еще кое-что. Застрелился наш парламентарий двумя выстрелами в голову. Представляешь?

«Про эту любопытную деталь подполковник с майором благовидно умолчали», – отметил Кирилл и присвистнул:

– Дежа вю! Прямо как министр внутренних дел Украины Кравченко. Второй контрольный.

– Да уж, классика жанра. Я поэтому и звоню тебе. Ты же его вроде как последний видел. Если чего-то не договариваешь – лучше скажи мне. Пока не поздно.

– Что тебе сказать? Ничего особенного мы не обсуждали. Just business, nothing personal[21].

– Так в нашем с тобой кругу, Кира, бытовухи не бывает. Только по бизнесу.

– Это слишком мелкий бизнес, чтобы кто-то из-за него инсценировал самоубийство такой вип-персоны, как Филя.

– Ну, тогда будь здоров. Береги себя.

Арсентьев отключил связь. Кириллу стало не по себе, особенно от арсентьевского «пока не поздно». Он попытался представить, что происходило в голове у депутата за миг до рокового выстрела. Точнее, как теперь выясняется, выстрелов. «Между двумя и четырьмя», – так, кажется, сказал Михайлов. В ночь на Ивана Купала. «И ты, Брут!» – Потемкин порадовался неожиданному каламбуру, соединившему гоголевского Хому и убийцу Цезаря. В его давно окаменевшей душе затеплилось что-то человеческое к Филе. Кирилл прокручивал в памяти последние два разговора с приятелем – вчерашний и позавчерашний. Единственное, что он находил в них необычным и настораживающим, так это маниакальный интерес к «Эдему» и желание во что бы то ни стало туда попасть. Фильштейн был довольно состоятельным человеком, но миллион долларов для такого патологического жмота – сумма весьма приличная. Легко расстаться с нею он мог только ради чего-то такого, что и впрямь является для него вопросом жизни и смерти. Потемкин также вспомнил предупреждение от отеля о необходимости сохранять все в тайне. Впрочем, эти странные элементы паззла никак не складывались. «В конце концов, может, это такой статусный клуб, членство в котором дает большие жизненные преимущества, о которых мечтал Франкенштейн, – решил он. – Ну, раз так, то, чтобы это выяснить, осталось день простоять да ночь продержаться».

Между тем за окном показалась устремленная ввысь стрела монумента покорителям космоса – машина выехала на Звездный бульвар, где на первом этаже одного из жилых домов располагалась нотариальная контора. Наум Семенович Вайнштейн – курносый голубоглазый мужичок с седеющей кучерявой бородой, внешностью чем-то напоминавший веселого бога Фавна с картины Врубеля, – встретил Потемкина в своем кабинете.

– Ну-с, – сказал он, пожимая руку, – что там у нас?

Кирилл вытащил листок бумаги и протянул Вайнштейну. Его изучение не отняло у Наума Семеновича много времени.

– Это не годится, Кирилл Ханович.

– Почему же? – удивился Потемкин.

– Надо описать все имущество, предоставить правоустанавливающие документы… Если хотите, я этим займусь, но процесс займет довольно много времени.

– Но как же это может быть? – удивился Кирилл. – Имущество, Наум Семенович, – это переменная величина. Сегодня оно одно, завтра другое.

– Надо зафиксировать текущее состояние, а потом вносить коррективы.

– А что, разве нельзя так, как я написал? Завещаю все, что имею. А потом, в случае смерти, пусть наследники выясняют, что им досталось.

– Теоретически вы можете написать все, что угодно. Например, «никому ничего не дам». Мое дело – заверить, что это именно вы написали, и хранить документ. Но я с такими случаями не сталкивался.

– Все когда-то бывает в первый раз, Наум Семенович. У меня сейчас просто нет времени на инвентаризацию.

– Хорошо, воля ваша. – Нотариус нажал на спикерфон: – Танечка, зайди, пожалуйста.

В кабинет зашла Танечка – белокурая ассистентка Вайнштейна, которая минимумом одежды, макияжем и блудливым выражением лица больше напоминала порнозвезду.

– Возьми вот это, – Наум Семенович показал на завещание Потемкина, – сними копию и оформи все, как полагается.

Танечка взяла бумагу и вышла.

– А много добра-то? – спросил Вайнштейн.

– Смотря с кем сравнивать, Наум Семенович. Для какого-нибудь олигарха я, наверное, нищий. А для упомянутых в завещании – почти что олигарх.

– Понятно, – почесал бороду нотариус. – Но я все же не понимаю. Такой легковесный, извините за откровенность, человек, как вы, и вдруг… Подобные мысли не приходят с бухты-барахты. Видимо, вас чтоо тревожит. Опасное путешествие?

– Да нет, отдых как отдых, вполне пляжный. А что до опасности… Мы с вами каждый день по улицам ходим и не знаем, доберемся ли до дома целыми и невредимыми. Мне кажется, каждый, кто живет в Москве и у кого нет очевидных наследников, должен иметь завещание.

– Пожалуй, вы правы, – согласился Вайнштейн. – Может, чай-кофе?..

– Потанцуем, – пошутил Потемкин. – Нет, спасибо, у меня еще несколько встреч в городе.

Вошла Танечка и положила перед нотариусом два проштампованных листа. Наум Семенович поставил свою аккуратную подпись и отдал копию Кириллу.

– Ну вот и все, – сказал он, пожимая руку на прощание. – Берегите себя.

«Опять!» – отметил Потемкин, выходя на улицу. На часах в прихожей у Вайнштейна было без четверти шесть: «Тютелька в тютельку». Когда они разворачивались у телецентра, Кирилл обратил внимание на огромный черно-белый брандмауэр, перекрывавший весь фасад главного здания. На нем Константин Эрнст и Владимир Кулистиков смотрели из траурной рамки куда-то в тревожную даль. Потемкину сразу вспомнился нашумевший комментарий известного интернетпублициста и автора баек о «Владимире Владимировиче» Максима Кононенко в связи с торжественно отмечавшейся годовщиной смерти знаменитого первого директора ОРТ Владислава Листьева:

Константин Львович Эрнст сегодня повесил на здании телецентра огромный портрет Владислава Листьева. А вот 15 лет назад, я помню, они повесили его портрет вместо эфира. Даже не вместо рекламы, а вместо всего эфира вообще. Таким образом, за 15 лет стоимость Владислава Листьева снизилась со стоимости всего эфира Первого канала за целые сутки до стоимости одного большого плаката. Интересно, насколько за это же время выросла стоимость самого Константина Львовича Эрнста?

Гаврилов притормозил у дорожки, ведущей к «Твин Пигз», и Кирилл проследовал в деревянное шале. Ирека еще не было. Потемкин сел за столик поближе ко входу и позвал точеную рыжую официантку с бэджем «Гелла».

– Скажите, девушка, у вас тут все из огнеупорных материалов сделано? – спросил он, игриво подмигнув.

– Да вот еще! Один сплошной пенополистирол, – оценила вопрос Гелла, привыкшая к подколкам телевизионной братии. – И проводка, знаете, неисправная. Не считая пиротехники…

– Тогда мне, пожалуйста, свиную рульку с тушеной капустой и ноль пять пива Kruovice. Пиво можно прямо сейчас, только к нему орешков каких-нибудь солененьких принесите.

Особого наплыва посетителей, несмотря на вечер пятницы, в ресторане не наблюдалось. За несколько столиков Кирилл заметил одного из тяжеловесов НТВ, автора и ведущего целого букета программ Антона Хрекова, который что-то увлеченно обсуждал с сухощавым литератором и журналистом Антоном Красовским и еще одним джентльменом, сидевшим к Потемкину спиной. За другим столиком Света Севастьянова из новостной службы «Первого» теребила разноцветный коктейль. «Это некстати, – подумал было Кирилл, но увидел, что она засобиралась на выход. – Ах, да. У нее сегодня много работы». Он сразу представил себе траурный уголок на входе в телецентр с перевязанными черными лентами фотографиями топ-менеджеров центральных каналов, репортеров и операторов.

Первый раз он побывал в этом здании в 1990-м с когортой депутатов из «Демократической России», требовавших предоставить им прямой эфир. Второй раз – в 1993-м. Это был, вероятно, самый романтический и незабываемый момент в его жизни. 3 октября, вечер, ослепительное солнце и прозрачный воздух, колонна «уралов» и автобусов, двигающаяся на штурм ненавистной «империи лжи». И сам он, юный воодушевленный Кира, машущий автоматом ничего не понимающему народу на тротуарах и перекрестках. Улыбающийся длинноволосый парень в камуфляже с гранатометом рядом с ним. Семнадцатилетняя девочка, светящаяся от счастья, между ними… Все казалось таким простым: подъехали, взяли под контроль телецентр и сказали стране ПРАВДУ. Тогда многие из восставших были уверены, что стоит лишь вырвать «сионистское жало», открыть народу глаза, как все изменится. Они и не догадывались, что спецназ МВД «Витязь», который реально спас режим от кровавого погрома, уже занял позиции в «Останкино». И лишь только Кирилл с соратниками попытался проникнуть в телецентр, толпу на площадке начали косить автоматными очередями с двух зданий. Все бросились врассыпную. Собственно, в этот момент можно было считать акцию успешно реализованной – «империя» заткнулась. Оставался еще передатчик на Шаболовке, который можно было легко вырубить. Но те, кто штурмовал «Останкино», были далеки от рациональности. Они корчились на улице академика Королева, прошитые пулями. Совсем молодые ребята, его ровесники из «Витязя», как будто насмехались над безоружными «штурмовиками», стреляя по ногам, рукам, головам. Потемкин вспомнил, как он отполз к билборду с логотипом телекомпании «ВиД», которым в начале девяностых пугали детей, – в одном лице соединились черты даоса Го Сяна с трехлапой жабой на голове и похмельного Ельцина. После того как в холстяном полотне билборда появились дырки от пуль, Кирилл сначала отполз в Шереметьевский парк, потом поймал машину и уехал обратно в логово на Краснопресненской набережной. Все было кончено.

Наконец явился Ирек, белый и скользкий, как глист. У большинства татар есть одна общая черта во внешности – хитрожопость, которая каким-то неуловимым образом запечатлена у них на лице. Нигматуллин – молодой, но уже слегка плешивый тип – был необычным татарином. Он являлся пассивным педерастом, что среди представителей этой нации не очень-то распространено.

– Ассаламу алейкум, – сказал Ирек, присаживаясь.

– Уа алейкум ассалам, – ответил Кирилл и показал на дымящуюся свинину: – А я тут плюшками балуюсь.

– Пожалуй, присоединюсь. – Нигматуллин подозвал Геллу. – Блинчики с творогом и кленовым сиропом принесите, плиз. Да, еще кофе. «Американо» со сливками.

Гелла ушла.

– Король умер, – начал беседу Потемкин. – Кто у нас «да здравствует»?

– Ну-у-у, Кирилл Ханович, уж это тебе виднее, – вкрадчиво протянул Ирек. – Вопрос политический. Ты там в верхах крутишься, у тебя информации больше. А наше дело – ремесленное. И мнение наше никого особенно не интересует.

Нигматуллин был, конечно, прав.