666. Рождение зверя Хо И.

Отец Джеймс Бонд

Было уже около полудня. Потемкин лежал на кровати в своих эдемских апартаментах. Сквозь распахнутые балконные двери пробивалось яркое солнце, влажный бриз наполнял спальню свежестью прибоя. К этому запаху примешивался сладковатый аромат тлеющей марихуаны – видимо, этажом ниже кто-то раскумарил кальян. Беатриче исчезла. Кирилл подумал было, что она ему тоже приснилась, но две улики однозначно свидетельствовали об обратном. Во-первых, это совершенно неповторимый, чуть слышный запах парфюма феи, который исходил от скомканных простыней. А во-вторых, карманная книга, раскрытая и аккуратно положенная на подушку. Потемкин взял ее в руки. Это была новелла Джерома Сэлинджера «Выше стропила, плотники» со штампом местной библиотеки на обороте. Кирилл увидел аккуратную пометку NB! сделанную карандашом в самом начале повествования:

В ту ночь при свете фонарика Симор прочел Фрэнни свой любимый рассказ – то была даосская легенда. И до сих пор Фрэнни клянется, будто помнит, как Симор ей читал:

«Князь Му, повелитель Цзинь, сказал Бо Лэ: “Ты обременен годами. Может ли кто-нибудь из твоей семьи служить мне и выбирать лошадей вместо тебя?” Бо Лэ отвечал: “Хорошую лошадь можно узнать по ее виду и движениям. Но несравненный скакун – тот, что не касается праха и не оставляет следа, – это нечто таинственное и неуловимое неосязаемое, как утренний туман. Таланты моих сыновей не достигают высшей ступени: они могут отличить хорошую лошадь, посмотрев на нее, но узнать несравненного скакуна они не могут. Однако есть у меня друг, по имени Цзю Фангао, торговец хворостом и овощами, – он не хуже меня знает толк в лошадях. Призови его к себе”.

Князь так и сделал. Вскоре он послал Цзю Фангао на поиски коня. Спустя три месяца тот вернулся и доложил, что лошадь найдена. “Она теперь в Шаю”, – добавил он. “А какая это лошадь?” – спросил князь. “Гнедая кобыла”, – был ответ. Но когда послали за лошадью, оказалось, что это черный, как ворон, жеребец.

Князь в неудовольствии вызвал к себе Бо Лэ.

– Друг твой, которому я поручил найти коня, совсем осрамился. Он не в силах отличить жеребца от кобылы! Что он понимает в лошадях, если даже масть назвать не сумел?

Бо Лэ вздохнул с глубоким облегчением.

– Неужели он и вправду достиг этого? – воскликнул он. – Тогда он стоит десяти тысяч таких, как я. Я не осмелюсь сравнить себя с ним, ибо Гао проникает в строение духа. Постигая сущность, он забывает несущественные черты; прозревая внутренние достоинства, он теряет представление о внешнем. Он умеет видеть то, что нужно видеть, и не замечать ненужного. Он смотрит туда, куда следует смотреть, и пренебрегает тем, что смотреть не стоит. Мудрость Гао столь велика, что он мог бы судить и о более важных вещах, чем достоинства лошадей.

И когда привели коня, оказалось, что он поистине не имеет себе равных».

Кирилл догадался, что Бета ему на что-то тонко намекает, однако его роль в данной притче была ему непонятна. Потемкин нехотя сполз с кровати и направился в ванную комнату, смутно припоминая события бурной ночи. К его удивлению, это нисколько не отразилось на его внешности. «Как огурчик», – подумал Кирилл, рассматривая свое лицо в зеркале и выдавливая пасту на зубную щетку. На ум тут же пришла старая реприза Семена Альтова про три стадии возмужания русского человека:

Первая стадия – всю ночь пил, гулял, черт-те чем занимался, а наутро рожа такая, будто не пил, не гулял и ничем таким не занимался. Вторая стадия – всю ночь пил, гулял, черт-те чем занимался, а рожа как раз такая, будто всю ночь пил, гулял, черт-те чем занимался. Третья стадия – всю ночь спал, ничем таким не занимался, а наутро рожа такая, будто всю ночь пил, гулял, черт-те чем занимался.

Кирилл с удовлетворением отметил, что никаких признаков второй стадии не наблюдается. Он решил, что полным отсутствием каких-либо признаков похмелья обязан целебному воздействию тропического воздуха. Потемкин принял душ, наспех побрился, накинул тунику и надел сандалии. Есть совершенно не хотелось. Хотелось к океану. Проходя через гостиную, он прихватил со стола спелое красное яблоко и тут обратил внимание, что все вчерашние перемены в обстановке при свете дня исчезли. Конечно, метаморфозы Бахуса можно было бы списать на очередные галлюцинации, но ведь не могли же они быть одновременно и у Беатриче, которая практически ничего не выпила.

Потемкин быстро спустился на лифте и вышел к пляжу. Он остановился, размышляя, куда бы направиться, и вдруг его осенила свежая, но вполне традиционная мысль. Ему захотелось пива. Разливного, холодного, пенного, желательно нефильтрованного. «Трехгорное пиво выгонит вон ханжу и самогон», – прозвучал в его голове слоган со стилизованного под Моссельпром плаката в «Главпивторге». Он вспомнил подполковника Михайлова, который его там вчера так и не дождался. «Интересно, как он там теперь?» – с некоторым состраданием подумал Кирилл и тут же переключился на более актуальную тему. Пиво можно было бы заказать в шатер или дойти до бара. Кирилл выбрал наиболее быстрый вариант получить желаемое и направился к форпосту борьбы с трезвостью, оборону которого держали улыбающиеся халдеи в белоснежных накрахмаленных рубашках.

– Добрый день, мистер, – поприветствовал его из-за стойки молодой Khalil. Как и вся здешняя обслуга, он безошибочно определял русского. – Чего изволите?

– Пивка бы, – задумчиво почесывая подбородок, Потемкин изучал марки пива, обозначенные на разливочных колонках.

– Вот «Хугарден», не желаете?

– Вы просто читаете мои мысли, дружище.

– Чего-нибудь к пиву? Легенького? Например, свежих осьминогов со сливочным соусом, наше фирменное.

– Да, пожалуй, давайте.

– Присаживайтесь, я принесу.

Кирилл развернулся, выбирая себе столик в тени, и вдруг увидел знакомое лицо. То есть сам факт обнаружения здесь знакомого лица его уже не удивлял. Это было удивление иного рода. Его поразило то, кого именно он увидел. Возможно, никто из миллионов, видевших этого человека по телевизору, ни за что не признал бы его сейчас, так как его визуальный образ был неотделим от бороды, усов, длинных волос, собранных в пучок, и круглых очков семинариста. Теперь же лицо его было «босым», как сказали бы русские люди в допетровскую эпоху, стрижка представляла собой мечту любого прапорщика из райвоенкомата, а линзы стильных круглых очков отливали цветом спелой груши, как у актера-режиссера-священника Ивана Охлобыстина. Но у Потемкина была очень хорошая память на лица тех, с кем ему довелось общаться. И особенно тех, кого ему самому хотелось запомнить. У него не было никаких сомнений: перед ним сидел протодиакон Андрей Кураев – заведующий кафедрой основного богословия и апологетики Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета и, возможно, самый продвинутый миссионер Русской православной церкви.

С Кураевым Кирилл был знаком больше двадцати пяти лет. Он не только много раз пересекался с отцом Андреем по разным мирским делам. Ему была интересна эта личность, ибо он очень выбивался из стройного ряда пастырей, которых штампует Московская духовная академия. Это был своего рода феномен. Образцовый комсомолец, редактор школьной стенгазеты «Атеист» и выпускник кафедры научного атеизма филфака МГУ, он довольно быстро совершил головокружительный экзистенциальный пируэт, уйдя из аспирантуры Института философии АН СССР в духовную семинарию. В конце восьмидесятых отец Андрей под псевдонимом Пригорин начал публиковаться в самиздатовском альманахе «Выбор». Именно тогда с ним познакомился Потемкин, который в свои школьные годы также был одним из адептов этого кружка.

Отцу Андрею всегда позволялось не только иметь свое мнение, но и высказывать его публично вопреки официальной позиции патриархии. Он был не просто неортодоксальным ортодоксом, ищущим творческий подход в евангельской проповеди. Он мог себе это позволить, потому что всегда был «особой, приближенной к…». Впрочем, это у него было наследственное – его отец служил секретарем при главе миссионерского отдела коммунистической партии – директоре Института марксизма-ленинизма Петре Федосееве. Юный Андрей хорошо усвоил преимущества подобного положения и всегда пользовался доверием первых лиц церкви. Его рукоположение в Бухаресте, где он отбывал «обучение богословию» после очередного дерзкого конфликта с комсомольскими атеистами, странным образом совпало с кончиной советского патриарха Пимена. Вернувшись на родину, отец Андрей стал референтом нового патриарха Алексия. Хотя ничего загадочного в этом, конечно, не было, если учесть «симфонию», в которой со времен патриарха Сергия Русская православная церковь пребывала с богоборческой властью в виде соответствующего отдела КГБ СССР.

В патриархии Кураев сразу же примкнул к партии только что назначенного главой церковного МИДа – отдела внешних церковных сношений – митрополита Смоленского и Калининградского Кирилла Гундяева. Митрополит, курировавший всю благотворительную и миссионерскую деятельность РПЦ (в которую, в частности, входил безакцизный ввоз водки и сигарет), души не чаял в новоприобретенном сподвижнике. Поэтому далекие от политкорректности выступления отца Андрея всегда сходили ему с рук. Статьи и записи в «живом журнале» порой вызывали шумные скандалы в околоцерковных кругах – чего стоили периодически вспыхивающие перебранки с мусульманами. Бог весть, сколько верноподданнических обращений с требованием убрать с глаз долой Кураева приходило на имя архипастырей. Но все тщетно: получив орден преподобного Сергия Радонежского III степени, отец Андрей не преминул высказаться насчет «благодатного пасхального огня», который, с его точки зрения, мог легко иметь своей первопричиной зажигалку в кармане иерусалимского патриарха Феофила III.

Теперь Кураев полусидел-полулежал на тюфяке в двух шагах от Кирилла. Он был в черной майке, кожаных штанах и тапочках с подозрительно загнутыми кверху носами. Никакого креста, даже нательного, на нем не было. На горелке рядом с ним стояла турка, возле нее – кофейная чашка, в фарфоровой вазочке виднелись разноцветные карамельки.

– Кирилл Ханович, вы смотрите на меня так, будто, зайдя в храм божий, узрели врага рода человеческого, смиренно молящегося со свечкою в руке, – сказал Кураев. – Присаживайтесь, что ли.

– Наcчет произведенного эффекта вы абсолютно правы, Андрей Вячеславович, – откликнулся Кирилл, расположившись напротив отца Андрея. – Только я бы несколько по-иному расставил акценты. Скорее, чувствую себя жителем Содома, увидавшим одного из ангелов, посланных спасти праведников от гнева господня.

Халиль поставил перед Потемкиным огромную кружку пива, плошку с осьминогами, соусницу, блюдце с разрезанным пополам лимоном и тарелку с мелко нарезанными овощами. Кураев подлил себе в чашку кофейку и бросил туда красную карамельку. Этот стол, бар и приятный ветерок с океана, несомненно, располагали к интересной беседе.

– Вы даже не представляете себе, насколько ваше внутреннее ощущение близко к реальному положению вещей, – заметил отец Андрей, пригубив кофе.

– В каком смысле? – Потемкин приподнял кружку за здоровье собеседника и отхлебнул пива.

Он взял лимон, полил соком гадов морских, ухватил самую сочную тушку, обмакнул ее в соус и отправил в рот.

– Простой вопрос: где вы находитесь? – спросил Кураев.

– Я же уже сказал вам, что мне это все напоминает.

– Как называется этот остров?

– Кажется, Бела.

– Знаете, почему Бела? – хитро посмотрел на Кирилла отец Андрей.

– Думаю, это просто название. Либо местное, либо придуманное колонизаторами.

– Бела, или Вала, он же Сигор – один из городов содомского пятиградия. Четыре – Содом, Гоморра, Адма и Цевоим – были сожжены за грехи их жителей. Уцелел лишь Сигор; его жители были так же порочны, но город спас праведный Лот, который, будучи предупрежден ангелами, бежал именно в Сигор из обреченного Содома.

– Жена его, правда, нарушила инструкцию и обратилась в соляной столп.

– Да, в этом есть свой урок, – согласился Кураев. – Но вот что любопытно. Лот с дочерьми поначалу укрылся в Сигоре. Потом он ушел из него и стал жить в горе, потому что «боялся». Дальше начинается интересное. «И сказала старшая младшей: отец наш стар, и нет человека на земле, который вошел бы к нам по обычаю всей земли; итак напоим отца нашего вином, и переспим с ним, и восставим от отца нашего племя». То есть дочери Лота, которые знали об уничтожении Содома, были уверены, что мужчин на земле больше не осталось. Возникает вопрос: куда пропали жители Сигора?

– Хочу заметить, что эти события в семейной хронике Лота порождают серьезные сомнения в его праведности, – усмехнулся Потемкин, припомнив первую картинку из порнографического ряда, появившегося на его компьютере при первом контакте с «Эдемом».

– Да, инцест есть инцест. Но надо принять во внимание состояние Лота… Да и историческая судьба порожденных этим инцестом моавитян и аммонитян…

– Разумеется, «не виноватый я, они сами пришли»! – рассмеялся Потемкин. – Видимо, с тех самых пор состояние алкогольного опьянения стало не смягчающим, а отягчающим вину обстоятельством. Но бог ему судья. Хотя во многих случаях суд его довольно странный, и славится сей судья, как бы сказали сейчас, двойными стандартами. Однако же не могу с вами не поспорить: жители из Сигора никуда не пропадали. Согласно Евсевию Памфилу, епископу Кесарийскому, в его время этот город назывался Зоара. В нем было значительное количество собственных жителей и стоял римский военный гарнизон. Он был обитаем, а в его окрестностях произрастали бальзам и пальма, что свидетельствовало о прежнем плодородии местности.

– Одно не исключает другого. При содомской катастрофе город уцелел, но жителей в нем не осталось, иначе дочери Лота не согрешили бы со своим отцом. Впоследствии город был вновь заселен. Помните пророчество Исайи о моавитянах – потомках Лота по линии старшей дочери? «Рыдает сердце мое о Моаве; бегут из него к Сигору, до третьей Эглы»…

– Хорошо, согласен. Так что же, по-вашему, случилось с сигорцами?

– Так как библейские летописцы фиксировали все события весьма скрупулезно, а никаких упоминаний о дальнейшей судьбе жителей Сигора нет, логично было бы предположить, что они просто исчезли из их поля зрения, покинули Ханаан. По одной из версий, сигорцы дошли до Красного моря, построили ковчег и проделали свой путь к земле обетованной – не по суше, а по воде. И в конечном счете, – Кураев многозначительно посмотрел по сторонам, – нашли ее здесь.

– Что вы хотите этим сказать?

Потемкин выпил еще пива, достал сигарету и вопросительно взглянул на отца Андрея. Тот махнул рукой, что не возражает.

– Я хочу сказать, точнее – предположить, что народ Сигора существует.

– Но ведь, получается, это тысячелетний Содом. Многотысячелетний Содом.

– Совершенно верно.

Кирилл вспомнил свой разговор с Беатриче и понял, что Кураев знает много такого, что было бы полезно в его расследовании. Однако для того, чтобы вытянуть из отца Андрея максимум информации, лучше всего было прикинуться Фомой неверующим, – будучи по натуре проповедником, Кураев в миссионерском угаре наверняка выложит ему все, что знает.

– То, что вы говорите, смешно. – Потемкин мотнул головой в сторону пляжа: – А все эти люди? Все эти сливки общества, которые здесь предаются радостям жизни? Они совершенно точно не имеют никакого отношения к той истории. Возьмите меня, например.

– Вы давно в «Эдеме»? – спросил Кураев.

– Вчера прилетел.

– Так откуда же вам знать, что здесь на самом деле происходит и кто на самом деле здесь живет? В смысле – не приезжает, а именно живет, находится постоянно? Вы даже не догадываетесь, зачем существует это заведение, в чем его миссия.

– О чем вы вообще говорите, Андрей Вячеславович? Это же обычный бордель и свинг-клуб! Большой, элитный, со вкусом сделанный, весьма недешевый… Но бордель. Ау!

Материализовавшийся из влажного воздуха халдей услужливо поставил на стол пепельницу.

– Слушай, братец, принеси-ка кальян, – попросил Кирилл.

– Вам чего-нибудь особенного? Имеется новая смесь «укус Лотоса» с гашишем, – радостно сообщил Халиль.

– Ну давайте ваш «Лотос», – кивнул Кирилл и обратился к отцу Андрею: – Не вижу никаких оснований относиться ко всему этому серьезно.

– Вы, Кирилл Ханович, похоже, не совсем отдаете себе отчет в том, где оказались и что вокруг вас происходит. Нельзя понимать события мировой истории линейно. Каждый факт имеет под собой сложную мистическую подоплеку.

– Глупости вы говорите, Андрей Вячеславович. Какая еще мистика! Тут же пикник для завсегдатаев Давосского форума. Пока мы с вами разговариваем, высокопоставленные мужчины и женщины с разных континентов отсасывают друг у друга.

– Могу себе представить, – поморщился Кураев. – Однако, если вам кажется, что этот пикник лишен всякой внутренней логики и смысла, то вы глубоко заблуждаетесь. Вы в курсе, кто управляет этим, как вы говорите, борделем?

– Нет, не знаю. Поясните, если можете.

– Я сам до конца не уверен, но некоторые вещи знаю почти наверняка. – В осанке и глазах отца Андрея появился азарт. – Многое открывается прямо здесь. И истина где-то рядом.

«Вот оно!» – мелькнуло в голове у Потемкина, которому как раз принесли кальян.

– Если вы имеете в виду Джиллиан Андерсон, то я ее видел вчера – она занималась сексом с кронпринцем Дании.

Кураев замахал руками:

– Да нет же! Какая еще Андерсон? Вы знакомы с каббалой?

Потемкин, который в этот момент затягивался, громко закашлялся.

– Андрей Вячеславович, даже если бы я никогда не изучал каббалу, у меня теперь вряд ли получилось бы обойтись без нее. У вашего покорного слуги, например, со Сбербанком есть дела. А там человеку, который не знает, что такое сфирот, ловить просто нечего.

– Что, так грубо?

– А то. Их командор-неврастеник внедрил каббалу вплоть до начальников управлений, филиалов и даже, не поверите, допофисов. Вы думаете, откуда у них в совете директоров некто Раджат Кумар Гупта, который получает больше, чем сам предправления? При этом живьем оного Кумара в «сберкнижке» на улице Вавилова никто не видел. Он общается с коллегами по скайпу прямо из центра по изучению каббалы в Лос-Анджелесе. Карьера в банке полностью зависит от цимцум. Творчество Аризаля вместо должностной инструкции и книга Зоар как брендбук, хе-хе. Мне вот, чтобы с кем-то пообщаться, надо обязательно какие-нибудь кодовые слова говорить. Ата Гибор Леолам Адонай[84]. Гримуар какой-то.

Кураев расхохотался.

– Я, кажется, начинаю догадываться, зачем им этот идиотский ребрендинг!