Тайны «Фрау Марии». Мнимый барон Рефицюль Тарасов Артем

Проект разработали австрийские зодчие из города Шабац, который находится почему-то в Сербии. Но это не важно. Главным для Марка было то, что проект иностранный. Воплощение иностранного проекта тянуло на шестьдесят лимонов зелеными, что вполне устраивало заказчика и даже тешило его самолюбие.

На объект заехали по-серьезному: толпа гастарбайтеров с вагончиками для жилья, двумя огромными бульдозерами американской фирмы «Катерпиллер» и двумя экскаваторами японской фирмы «Гулливер», а также с малогабаритной электростанцией, компрессорами с отбойными молотками и прочей техникой.

Два новеньких самосвала, взятых в лизинг, были готовы немедленно приступить к вывозу мусора в соседний овраг, который предполагалось заполнить доверху, а потом просто заровнять бульдозером.

Марк Горюнов, чтобы не отрываться от коллектива и самому иногда наблюдать за строительством, прикупил себе новенький трейлер с биотуалетом, всеми удобствами, кроватью «кингсайз», домашним кинотеатром и джакузи. Поставил его в тенистой аллее напротив остатков усадьбы Браамкампа и с радостью устроился на первый ночлег на территории своей новой земельной собственности.

Горюнов засыпал с мыслями о новоселье, которое он обязательно закатит этак дня на четыре подряд, пригласив всю городскую элиту Петербурга, а может, и страны. Новоселье будут вести Собчак и Галкин, сколько бы ни запросили. Придется позвать парочку мировых звезд: Пола Маккартни и Лайзу Минелли, а может, и Мадонна удовольствуется двумя-тремя миллионами долларов за визит и одну песню…

Ночь прошла тихо и незаметно. Утром Марка разбудили встревоженные крики рабочих со двора. Пришлось подняться, накинуть халат и выглянуть из трейлера. Первое, что он увидел, были бегающие во все стороны гастарбайтеры, размахивающие руками и кричащие на смешанных языках от молдавско-русского до турецко-сербского.

Вскоре Марк рассмотрел и саму причину, которая повергла его персонал в такую панику: вся техника и завезенное оборудование были перевернуты вверх дном. «Катерпиллеры» беспомощно сверкали своими гусеницами, направленными в небо в свете восходящего солнца; стрелы экскаваторов, стоящих на крышах своих кабин, зарылись в землю по самые ковши; поставленные на попа подстанция и компрессор были накрыты кузовами лежащих на них самосвалов.

В центре двора, прямо напротив усадьбы, покоился на собственной крыше навороченный тюннинговый «Мерседес-Брабус», который по спецзаказу был доставлен Марку прямо с завода в Германии. Даже представить было трудно, какой надо обладать силой и специальным подъемным оборудованием, чтобы такое совершить, да еще тихо – так, что никто не услышал даже звука в безмолвии ночи.

Поохав и пообсуждав увиденное, рабочие начали думать, как все это вернуть в прежнее, нормальное положение. Кто-то предложил срочно вызвать подъемный кран, который и в самом деле добрался в усадьбу из города к полудню. Огромным напряжением крана, рабочих со вспомогательными бревнами и нервов удалось перевернуть один «катерпиллер», а дальше уже можно было действовать с его помощью, закрепляя тросы на бортах самосвалов, выкапывая ковши экскаваторов из земли и оттаскивая оборудование в сторону. Машина хозяина со слегка помятой крышей тоже вновь была поставлена на колеса, но вся красота «Мерседеса-Брабуса» была утеряна по причине появившихся на нем царапин. Марку пришлось всерьез задуматься о срочном приобретении новой машины. То есть он уже попал на деньги!

К вечеру все было приведено в порядок. Разгоряченные за день рабочие решили выставить на ночь вахту для наблюдения за хулиганами, чтобы больше не допустить такого хамства со стороны местного населения. Марк Горюнов обзвонился всем своим знакомым по мобильнику, рассказывая невероятную историю и спрашивая советов.

Будучи человеком весьма осторожным, он укатил в город и обещал поутру вернуться с вооруженной охраной, чтобы раз и навсегда отбить у вандалов желание так издеваться над честными олигархами.

Марк сдержал обещание и на следующий день был на объекте к девяти часам утра. Картина, увиденная им, сильно напоминала вчерашнее зрелище. Вся техника опять была перевернута вверх тормашками, но теперь надо было вытаскивать в том числе и самоходный подъемный кран, который закопался со своей стрелой в землю на целых два метра. А его трейлер – безобразие! – был закинут на дерево, на мощный вековой дуб, и красовался там, как звезда на макушке новогодней елки.

Горюнов привез с собой трех громил, вооруженных пистолетами и АКМ. Они недоверчиво осматривали пейзаж, отпуская насмешки, и цокали языком, дотрагиваясь до техники, находившейся в таком идиотском положении. Опять весь день ушел на водворение техники обратно «на колеса». Вечером все рабочие почему-то отпросились ночевать в соседние села.

Конечно же уехал в Петербург и сам Горюнов, уже полный сомнений в правильности принятого решения насчет покупки имения. Он прокручивал в голове варианты его перепродажи, пусть и с потерей денег, и думал, кому его можно быстренько всучить.

Три человека с автоматами расположились в разных местах по периметру усадьбы. Один сидел в трейлере Горюнова, другой заселился в сохранившийся флигель, а третий, чтобы созерцать всю территорию с высоты, устроился на том самом дубе, с которого сняли трейлер.

Все трое были вооружены и экипированы. Для ведения секретных переговоров у них были рации, в ушах – миниатюрные гарнитуры с микродинамиками и с микрофонами у ртов. Представители частного охранного агентства были одеты в камуфляжные костюмы, а их лица измазаны черной краской для конспирации и устрашения противника.

Все началось около трех часов ночи. К этому времени они устали от «секретных переговоров» между собой и не то чтобы уснули, но сильно задремали на своих местах.

Все трое очнулись уже в полете. Они вылетели из своих укрытий и поплыли по воздуху ногами вперед в сторону пруда.

Там их ждал корабль вместе с жутко выглядевшей командой, состоящей из набора полутрупов в рваной и грязной одежде. Среди этого сброда выделялись полутрупы в мундирах наполеоновской армии, в гусарских ментиках и даже в военной форме гитлеровской Германии. На капитанском мостике стоял грузный мужчина, взирая на происходящее пустыми глазницами, зияющими в черепе с остатками мертвой кожи и плоти.

Находясь в полном оцепенении, трое охранников плавно опустились на палубу, и их сразу подхватили костлявые руки полутрупов. Они запеленали их тела, как мумии, в парусиновые саваны, оставив открытыми только лица. Капитан беззвучно читал какую-то речь с листа бумаги, а все будто бы слушали его и кивали одобрительно черепами. Когда он закончил чтение, матросы начали зашивать саваны над лицами завернутых в них людей, превращая их в парусиновые коконы.

Закончив работу, они выбросили три кокона с людьми за борт. Так во все времена по морскому кодексу избавлялись от трупов на борту во время боевых рейдов флота.

Двое охранников утонули сразу. Одному же из них, когда он попал в воду, удалось распутаться и всплыть. Как только его голова показалась на поверхности водоема, корабль стал пытаться его раздавить. Он разворачивался над головой спасшегося мученика, но тот умудрялся всякий раз нырнуть или увернуться и снова появлялся на поверхности, истошно крича и умоляя о помощи.

И тогда за борт полетели пушечные ядра и другие тяжелые предметы. Их бросали с разных сторон, пытаясь угодить в голову пловца. Вот в очередной раз ядро грохнулось всего в нескольких сантиметрах от него, подняв в воздух сноп брызг. В другой раз его задело по голове толстой балкой, сброшенной с палубы. А в третий раз в миллиметрах от плывущего упал огромный якорь с куском грохочущей цепи. Несчастному в конце концов удалось доплыть до берега, залезть в осоку и скрыться в камышах. Он пролежал в воде без движения до самого утра, вслушиваясь в каждый всплеск и шорох, ожидая собственной казни…

Утром приехали рабочие, вернулся и Горюнов. Вся техника опять была перевернута; мало того – экскаваторы, бульдозеры, самосвалы и злосчастный подъемный кран вместе с компрессором и генератором электричества были скручены, как мокрые полотенца, когда их выжимают! Неведомая сила перекрутила технику вокруг оси, придав ей причудливые формы и, конечно, полностью выведя из строя, превратив в металлолом.

Особенно страшно смотрелись вагончики строителей и трейлер Горюнова, которые напоминали фигурные восковые свечи, скрученные по спирали, так как не лежали на крышах, а были поставлены «на попа» и торчали из земли…

(Запись и фотографии сделаны 10 августа 2005 года.)

Глава четвертая

Разбудите во мне совесть

Силой, правдой и строкой,

Кровь – заслуженная горесть —

Пролилась на мостовой.

1

Ринат дочитал документы, закрыл папку, тяжело вздохнул и машинально набрал номер телефона. – Привет, Ань! Как дела?.. Какой у меня голос?.. Есть причина. Я узнал такое, с ума сойти!.. В архиве, где ж еще… Что ты! По телефону нельзя! Короче, покупать имение – опасно для жизни!.. Конкретно? Последний из тех, кто владел усадьбой достаточно долго, повесился еще в восемнадцатом веке, и после него там жить никто не смог! Он был голландец, вице-адмирал Браамкамп. Потому усадьбу местные называют Голландской. – Ты сказал Браамкамп?! – Анна разговаривала с мужем из Хельсинки, где только что закончила беседу с адвокатами ныряльщиков и вышла в приемную их конторы. – Так вот послушай меня! Фамилия коллекционера, у которого Екатерина выкупила картины, тоже Браамкамп! Представляешь, все сходится! Это же здорово! – Настолько здорово, что хуже некуда, – нервно пробормотал Ринат.

– А в каком году хозяин повесился? – не обратила внимания на его реплику Анна.

– В тысяча семьсот семьдесят первом.

– Видишь! И «Фрау Мария» затонула тогда же! Ты можешь выяснить, почему он покончил с собой?

– Как ты себе это представляешь? На тот свет к нему смотаться?

– Ладно, сама узнаю. Там хоть написано, как он это сделал?

– Нормально, на люстре. Кстати, в том самом флигеле, где мы ночевали.

– Не сомневаюсь! Поэтому привидение там и появляется.

– Не только там, Ань! От историй об этой усадьбе можно поседеть за пять минут. Когда приедешь?

– Вылетаю в восемь. Встречай! Ты с риелтором разговаривал?

– Нет. И не буду!

– Это невежливо. Перенеси встречу на завтра.

– Ань, там такое написано!

– Ты же не веришь в привидения. Чего волнуешься?

– Если ты мне доверяешь, обещай прочитать документы перед встречей с риелтором. Хорошо?

– Конечно, доверяю! Только с призраком я договорюсь, вот увидишь!

– Обещай прочитать документы!

– Хорошо. Пока не изучу твои бумаги – подписывать ничего не будем. Назначь встречу на завтра! Целую!

Анна взглянула на часы – только половина третьего, еще уйма времени, которое надо с пользой занять. Она вышла из адвокатской конторы с видом человека, принявшего решение.

Вскоре Анна подъехала на такси к маленькому частному аэродрому. В офисе поговорила сначала с девушкой за стойкой, а потом напрямую с пилотом. Он разложил перед ней карту, на которой Анна указала пальцем на место в Финском заливе. Вначале летчик отрицательно качал головой, но в конце концов согласился.

Еще через некоторое время они поднялись в воздух на маленьком одномоторном самолете и взяли курс на юго-запад – к архипелагу Аландских островов.

Анна сидела рядом с пилотом, в ее наушниках звучала классическая музыка, заглушая шум мотора. Через полчаса они были над островами. Пилот сверился с координатами и указал на воду. Анна, быстро достав портативную камеру, сделала несколько снимков. Самолет начал кружить над местом, где покоился на дне драгоценный корабль «Фрау Мария», ожидавший внимания почти двести сорок лет. Пассажирка что-то попросила у летчика. Он, поколебавшись, сделал еще один круг и начал снижаться. Они пролетели у самой морской поверхности. Анна вглядывалась в мутную воду под самолетом, но внизу было невозможно что-либо различить – от волн отражался солнечный свет, и его яркие блики слепили глаза.

Самолет вновь набрал высоту, Анна достала из сумки футляр с темными очками и надела их. Пилот завертел головой – мол, снижаться больше не буду, – но пассажирка опять убедила его сделать еще один круг. И когда самолет на небольшой высоте совершал очередной вираж, пролетев над островом, Анна вдруг увидела! Она даже вздрогнула, когда внезапно через толщу воды отчетливо разглядела старинный корабль.

Тот стоял на дне вертикально, на киле, и две его мачты устремлялись вверх. Вокруг можно было различить обломки такелажа. Оторвавшиеся во время крушения реи и штаги – длинные шесты от парусов, – одним концом примыкали к бортам корабля, а другим упирались в каменистое дно. Постройки на корме судна, где когда-то находились жилые помещения, капитанская рубка и каюты, были разбиты штормом. От крыши остались только поперечные балки.

Корабль «Фрау Мария» на дне

На палубе виднелись квадратные люки и дыры в нескольких местах вдоль бортов. Но в основном настил палубы сохранился.

Летчик коснулся плеча Анны, и видение сразу же исчезло. Она растерянно кивнула пилоту, самолет развернулся и направился в сторону берега.

Полет закончился в Международном аэропорту Хельсинки. Пассажирка расплатилась с летчиком и скрылась в здании аэропорта.

Посадка на рейс до Санкт-Петербурга уже началась. Пройдя таможню, Анна вошла в салон пассажирского лайнера. Она двигалась по узкому проходу к своему месту, когда кто-то сзади произнес:

– Простите, девушка! Это не вы уронили? – Профессионально улыбающаяся стюардесса протянула Анне журнал, который подняла с пола раскрытым на одной из страниц в середине.

Какое совпадение! На развороте был изображен старинный двухмачтовый корабль с белоснежными парусами – очевидно, реклама агентства путешествий…

– Спасибо! – сказала Анна. – Да, это мой журнал. Мой!

Она села у иллюминатора, выглянула наружу и, улыбнувшись, произнесла полушепотом:

– Я обязательно найду тебя, «Фрау Мария». Я найду тебя, Анна Белль!

Анна Белль остановилась как вкопанная. Она отчетливо расслышала сквозь уличный шум слова: «Я обязательно найду тебя, „Фрау Мария“. Я найду тебя, Анна Белль!»

Девочка огляделась по сторонам, но рядом никого не было. Две фразы были сказаны на русском языке, который сложно было услышать в Амстердаме в 1765 году. Она не сомневалась лишь в одном: кто-то произнес ее имя. Но больше ничего странного не произошло.

Прислушиваясь к городскому шуму, Анна Белль пошла дальше. Амстердам жил своей повседневной жизнью портового города. По его каналам хаотично двигались лодки и суденышки покрупнее. Докеры выгружали товары, упакованные в тюки и коробки. Прямо от стен домов, стоявших вдоль набережной, выдвигались специальные поворачивающиеся балки с маленькими блоками, которые горожане использовали в качестве подъемных кранов, чтобы прямо из лодок подтягивать поклажу на верхние этажи. Пахло сыростью, иногда тянуло зловонием от сливавшихся в каналы нечистот.

Жители неспешно прогуливались по набережным, обходя стороной грузы, зависшие над головами, и повозки, едва разъезжавшиеся друг с другом при встречном движении.

Девочка догнала мать у поворота к дому, они вместе вошли в особняк Геррита Браамкампа.

– Почему ты отстала? – строго спросила Джейн у дочери.

– Я слушала улицу, – уклончиво ответила она.

Геррит встретил их очень приветливо.

– Nou, als je Amsterdam? [22] – поинтересовался он.

– Gewoon een geweldige stad! Ik heb het gemist in Rusland! [23] – воскликнула Джейн.

Разговор и далее продолжался на голландском.

– А как город показался вам, барышня? – спросил Геррит у Анны Белль.

– Я много знаю о нем из книг и видела на гравюрах. Но в действительности он гораздо больше и суетливей!

– Суетливей! Как верно подмечено, Анна Белль! Суетливей, чем другие. Это действительно Амстердам!

Геррит не скрывал своего удовольствия. Он жалел, что его любимая супруга не дожила до этого счастливого момента, и мысленно делился с ней радостью от общения с близкими людьми. Возможно, кто-то считал ошибкой его одиночество, но Геррит знал: это временно. Совсем ненадолго, пока он жив сам. Несравнимо с вечностью любви!

Смысл жизни господина Браамкампа сосредоточился вокруг его знаменитой коллекции. Геррит выкупал картины у тех, кому они доставались по наследству или иным случайным образом. Такие собственники, как правило, обращались с шедеврами недолжным образом, а он, знаток и ценитель, приводил полотна в порядок, заказывал для них красивые рамы. Он понимал, что совершает благое дело, собирая произведения искусства, приобретая у бедных картины, сохраняя их, чтобы человечество веками могло любоваться плодами художественного творчества. Именно так и формулировал для себя Геррит цель своей жизни.

Джейн погостила у дяди несколько дней. Она поняла: дочери будет хорошо с двоюродным дедушкой. Восторженный взгляд Анны Белль и не покидавшая ее лицо улыбка казались залогом будущей радостной жизни в Амстердаме. Джейн не боялась оставить дочь и была готова продолжить путь.

Она обняла Анну Белль. Слезы сами покатились по щекам.

– Матушка, не плачь! Мне здесь очень хорошо. Ты выздоровеешь и быстро ко мне приедешь!

– Конечно, моя девочка! Я скоро вернусь!

– А путь твой будет легким и быстрым…

– Jane, die u zal voldoen aan de in Napels Leopold. Ik stuurde hem een bericht van twee maanden geleden, – вмешался Геррит, сглаживая тяжесть момента прощания. – Zeg hem dat dit! [24]

Они перешли на голландский язык.

– Если это деньги, то совершенно ни к чему! У меня есть…

– Это не деньги, Джейн. Это мое участие и спокойствие. Я их даю не для тебя, а для себя самого. Пожалуйста, не обижай старика отказом.

Джейн обняла и поцеловала дядю Геррита.

– Спасибо. Я спокойна, что Анна Белль остается с вами. – Она печально посмотрела на свою десятилетнюю дочь, затем достала из саквояжа сверток, перевязанный лентой, и сказала по-русски: – Вот, это тебе маленький подарок!

Девочка с любопытством развернула ткань и увидела небольшую картину, написанную маслом на деревянной дощечке, в которую сзади были вставлены две клиновидные распорки. Это был образ Мадонны с младенцем на руках, скопированный одним из учеников Рафаэля.

– Если что-то случится, непременно возвращайся к дедушке в Россию!

– Что ты, матушка, ничего не случится!

– Запомни это, пожалуйста, он тебя очень ждет. Всегда. Прощай!

Кучер взмахнул кнутом, присвистнул и обрушил удар кожаных ремней на лошадиные крупы. Экипаж со скрипом тронулся в путь и вскоре скрылся за поворотом.

Анна Белль, вернувшись в свою комнату, установила материнский подарок на секретере.

На следующий день Геррит Браамкамп после завтрака направился в библиотеку. Там постоял, с обожанием рассматривая свои любимые картины на стене, не занятой книжными полками, подошел к глубокому креслу у окна и опустился в него; рядом на маленьком столике лежала раскрытая книга.

Он погрузился в чтение.

В библиотеку вошла Анна Белль.

– Geachte heer! Ik wil sdalt u een andere suggestie, [25]  – серьезно сказала девочка.

– Да, моя дорогая? – тотчас отложил книгу Браамкамп.

– Мне кажется, надо не просто записывать в каталог названия картин и имена художников, но еще заносить туда детали…

– Это как же, Анна Белль?

– Например, сделать отдельные списки натюрмортов, пейзажей, портретов. Пейзажи можно разделить на деревенские, городские и морские, а портреты – на мужские, женские, детские и групповые.

– Интересно…

– Только для посторонних, Анна Белль, – улыбнулся Браамкамп. – Я знаю, где находятся все мои драгоценные экспонаты и всегда могу их найти.

– Конечно, дорогой дедушка Геррит, я не предлагаю менять их местами. Хорошо бы начертить схему дома и во всех помещениях цифрами пометить местонахождение полотен. А потом эти цифры проставить в списках картин – тогда их можно будет сразу же отыскать в доме.

– Замечательно, Анна Белль! И ты сама сможешь это проделать?

– С радостью, дедушка! С радостью!

Анна Белль с большим энтузиазмом взялась за обработку картотеки. Она ходила по комнатам и развешивала на картинах картонные таблички с номерами. В руке у нее была печать, которую по ее настоянию Геррит заказал у гравировщика. Надпись на латыни гласила: «Heiredium teres adorn vita» – «Наследие прекрасного украшает жизнь» – и далее на голландском: «Из коллекции графа Геррита Браамкампа».

Кроме экслибриса, был изготовлен штамп с трафаретом, который Анна Белль заполняла отдельно для каждой картины. Она записывала название, имя художника, дату создания, год приобретения, жанр, краткую историю покупки картины, добавляла комментарий дедушки и номер. Прямоугольные картонки с этими сведениями Анна Белль складывала в коробки, которые, опять же специально, Геррит заказал для картотеки.

Девочка самостоятельно вычертила на большом листе бумаги план особняка, проставила на плане номера картин, и стало понятно, где они находятся в доме. Кроме того, все данные Анна Белль аккуратно заносила в тетради, которых набралась целая пачка. Они содержали списки картин, составленные по разным признакам: от жанра до года написания и сюжета.

– Когда ты закончишь работу, мы можем перевесить картины и поменять их местами по твоим рекомендациям, Анна Белль, – предложил Геррит Браамкамп, перелистывая очередной журнал и поражаясь усердию внучки.

– Нет, дедушка Геррит! Они уже привыкли к своим местам и к соседям. Это может отразиться на их настроении, – серьезно отвечала Анна Белль.

Девочка росла. Каждый раз, когда в зеркалах появлялось ее отражение, было видно, как она взрослеет. Черты лица менялись, постепенно исчезла детская припухлость щек, тело приобретало женственные формы. Действительно, в этот период времени – между одиннадцатью и пятнадцатью годами – дети быстро превращаются в подростков, просто на глазах. То же происходило и с Анной Белль.

Незаметно летело время. Удивительные метаморфозы отражались не только в зеркале. Ее портрет в медальоне, подаренном дедушкой Рене, тоже менялся. Анна Белль редко открывала золотую крышечку, но всякий раз поражалась увиденному чуду. Лицо на рисунке взрослело вместе с ней. Словно ее отражение, пойманное зеркалом, затем перемещалось в медальон.

На городской площади Амстердама перед Рождеством из красивых цветов выкладывали цифры приближающегося нового года. Анна Белль часто проходила по этой площади, когда отправлялась на уроки рисования и по поручениям дедушки в гости к художникам, чтобы проверить исполнение заказа или отнести деньги. Совсем недавно она видела там выложенные цифры – 1767. Ей скоро должно было исполниться двенадцать лет…

Однажды, выполнив очередное поручение, Анна Белль заглянула в библиотеку, где любил проводить время Геррит Браамкамп.

– Я только что от господина Франса ван дер Мина, дедушка Геррит! Как вы просили, я все ему передала.

– И что же он?

– Благодарил, жаловался на отсутствие денег и предложил написать ваш портрет, если вы согласитесь ему позировать.

– Вот еще! Терпеть не могу позировать художникам. Да и разве с меня можно писать портреты? Даже при его мастерстве я буду выглядеть ужасно! Мне надо подумать.

– Я так ему и ответила, дедушка.

– А он?

– Сказал, что в городе подорожали соль и табак.

– Ага! Это означает, что очередная картина нам обойдется дороже, Анна Белль. Но что я могу сделать, если этот господин ван дер Мин – гениальный портретист? Давай-ка взглянем еще разок на его работы, а потом решим, готовы ли мы принять его новые условия.

Анна Белль вслед за дедушкой вошла в гостиную, где висел портрет молодой женщины в роскошном серебристом платье с белыми манжетами, отороченными мехом горностая. Грациозность, с которой она держала в руке фарфоровую чашечку на блюдце, выдавала в ней особу утонченную и следящую за модой.

– Как ты думаешь, Анна Белль, что она пьет: чай, кофе или шоколад? – спросил Геррит.

– Вы хотите это узнать? – серьезно уточнила девочка.

– Мне хочется знать твое мнение. Картина написана больше десяти лет назад. Я думаю, что и сам маэстро ван дер Мин уже не вспомнит!

– Мне кажется, что это не шоколад. Вон на столике серебряный кувшин – очевидно, с горячей водой для чая или с кофе. Значит, в чашке не шоколад.

– Интересная догадка, Анна Белль!

– А как зовут эту женщину, известно?

– Да. Это портрет госпожи Мехтельд Мюльман, супруги известного негоцианта Яна Прангера. А вот, пожалуйста, он сам.

Я выкупил оба портрета, после того как заказчику они не понравились и он отказался заплатить. Ян Прангер на холсте был написан во весь рост. Импозантный господин в красном сюртуке поверх длинного жилета, расшитого по золотой парче красивыми узорами в голубых и синих тонах. На голове – седой парик и треугольная шляпа. – Видишь вензель «GWC» на скатерти, рядом с его левой ногой? – произнес Геррит. – Это название чартерной голландской компании, возившей торговые грузы в Вест-Индию – «Geoctrooieerde Westindische Compagnie». Господин Ян Прангер был директором этой компании и возомнил о себе невесть что! Только взгляни на него – ну никак не меньше величия, чем у барона какого-нибудь или даже члена королевской семьи! – Очень важный, – с улыбкой согласилась Анна Белль. – А его черный слуга с зонтиком совершенно замечательный! – Верно! А знаешь, почему господин Прангер отказался купить свой портрет? – Почему? – Посмотри внимательно: на его плечах пудра, рассыпавшаяся после того, как он неаккуратно напудрил свой парик! Видишь? – Так ведь это можно было закрасить! – рассмеялась Анна Белль. – Ну да! Попробуй сказать господину ван дер Мину, что на его законченной картине надо еще что-то закрасить или подрисовать! Маэстро знает себе цену – он наверняка не согласился, поэтому был таким раздраженным, когда я покупал у него эти портреты! – Я на минутку, дедушка! – проговорила Анна Белль и вернулась к портрету госпожи Мюльман. Геррит ушел вперед, качая головой и бормоча на ходу: – Как же! Так я и буду ему позировать! В мои-то годы! Тоже мне Рембрандт нашелся! Анна Белль между тем всмотрелась в женский портрет, и порыв ветра перенес ее прямо в комнату к супруге господина Прангера. Там витал аромат кофе.

– Извините меня, госпожа Мюльман, за вторжение! – присела в реверансе девочка. – Я Анна Белль, внучатая племянница Геррита Браамкампа. Мой дедушка просто хотел узнать, что вы пьете.

– Ужасную пакость! – вздохнула молодая женщина. – Мой муж привез этот напиток – кофе – из Вест-Индии и настаивает на том, чтобы все его пили! Он считает, что пить кофе теперь станет ужасно модно в Европе. А честно сказать, это такая несусветная горечь, просто гадость! Хотите попробовать?

– После ваших слов – не очень! – засмеялась Анна Белль.

Она вновь оказалась в гостиной особняка Браамкампа, а мадам Мехтельд Мюльман застыла на картине с чашечкой кофе в руке.

Анна Белль, сияющая и разгоряченная, вбежала в кабинет.

– Дедушка, дедушка, – прощебетала она, – госпожа пила кофе!

– Это ты… а, о портрете? Я тоже подумал – кофе. Вся Европа теперь пьет кофе по утрам! Господин Прангер другое пить жене не позволит.

– Мне не очень удобно это говорить, но господин ван дер Мин еще кое-что предложил…

– Что же?

– Он предложил написать мой портрет, – смущенно произнесла Анна Белль, – и просил передать вам, что в этом случае о цене можно не беспокоиться. Он будет согласен на ту цену, которую предложит господин Браамкамп.

– Вот мошенник! – возмутился Геррит. – Он же прекрасно понимает, что я не пожалею денег за портрет любимой внучки. Ну что за время наступило! Даже творцы опустились до уровня базарных торгашей…

– Что же ему ответить?

– А ты разве не поняла? Я согласен!

Анна Белль подошла к окну в библиотеке и распахнула его настежь…

На улице Амстердама дворник подметал мостовую. Острые крыши прижатых боками домов отражались в воде красной и серой черепицей; цветники на подоконниках, под ними торговые ряды с развешанным товаром – все это расположилось по выложенным из камня берегам каналов с горбатыми мостами и шлюзами, с лодками и яхтами на воде. А над каналами и домами в центре города возвышался грандиозный собор с золоченым куполом. Только он оставался неподвижным, а все вокруг замелькало и ускорилось в городе Амстердаме. Зеленые кроны деревьев неожиданно желтели, оголяясь под листопадом, покачивали голыми ветвями и через несколько секунд снова покрывались листвой.

Время летело невероятно быстро по направлению к вечности.

На знакомой площади осенними цветами только что опять выложили новую дату: 1770 год.

Анна Белль, проветрив комнаты, закрыла до этого настежь распахнутое окно. Очень скоро ей исполнится пятнадцать.

Детское пухлощекое личико на портрете в медальоне приобрело утонченный овал пятнадцатилетней девушки, взгляд стал более осмысленным, в нем уже нельзя было скрыть пытливый ум и проницательность.

Анна Белль вошла в свою комнату, посмотрела мельком на секретер и вздрогнула. Что-то привлекло ее внимание на картине, подаренной матерью. Неужели кровь?! Из глаз Мадонны по лицу и шее текли две тонкие струйки темно-красного цвета.

Анна Белль задохнулась от горя.

– Мама! Мамочка! – всхлипнула она и бросилась искать Геррита Браамкампа. – Дедушка… мама, моя мама умерла… – тихо произнесла девушка, найдя его в библиотеке.

– Что ты, Анна Белль, упаси Бог! Был гонец из Италии? Откуда ты можешь знать?..

Он не успел договорить – внучка в этот момент потеряла сознание и упала на ковер.

– Сюда! – закричал Геррит, и вбежавшие слуги склонились над Анной Белль.

К ее лбу приложили мокрый платок, дворецкий поднял ее на руки, отнес в спальню. Полежав немного, Анна Белль пришла в себя.

Взволнованный Геррит Браамкамп сидел рядом и вглядывался в белое как холст лицо внучки. Она открыла глаза, которые сразу же наполнились слезами.

– Анна Белль, маленькая моя, что случилось? Мы только на прошлой неделе получили письмо от Джейн. Ты сама читала. Там написано, что все идет хорошо. Матушка очень скучает по тебе и собирается приехать.

Девушка села на кровати, посмотрела на Геррита и чуть слышно произнесла:

– Пойдемте со мной, я покажу…

Они прошли к дальней части коридора и приблизились к страшной картине художника Питера Брейгеля Старшего «Триумф смерти».

Конечно, Джейн не появлялась в Амстердаме уже больше четырех лет, и это говорило о многом. Ей никак не удавалось вылечиться в Неаполе. Однако в письмах племянница никогда не жаловалась и всегда писала о хорошем самочувствии. Вот только протестовала, если Геррит спрашивал разрешения для Анны Белль поехать в Италию, чтобы ее навестить…

Питер Брейгель Старший. «Триумф смерти»

Анна Белль стояла перед картиной в белой ночной рубашке и босиком. Она указала Герриту на правый нижний угол полотна, твердо заявила:

– Вон там мама!

И, пристально рассмотрев ту часть картины, куда нацелился палец Анны Белль, Геррит Браамкамп остановился взглядом на фигуре женщины в красном платье и черной накидке на голове. Скелет, олицетворявший смерть, держал ее за талию, а она пыталась вырваться из его костистых рук. Напротив за тремя крышками гробов с крестами находилась огромная толпа других скелетов, наблюдавшая за этой сценой пустыми глазницами черепов. Ужас, присутствовавший в этом шедевре Брейгеля, был почти осязаемым. Торжество смерти вновь коснулось семьи Анны Белль.

В изображении этой бедной женщины Геррит узнал свою любимую племянницу – Джейн Ростовцеву-Браамкамп!

– Иллюзия! Этого не может быть! Завтра же продам эту картину. Ее давно просит Берлинский музей. Анна Белль, надо подождать известий из Италии…

– Мамы… больше нет, – с горечью в голосе сказала девушка и ушла в свою комнату.

Депеша о смерти Джейн пришла через неделю. Геррит распечатал письмо у порога. В нем сообщалось о том, что здоровье племянницы ухудшалось весь последний год. Она была помещена в частную туберкулезную клинику на острове Капри. Хотя несколько раз состояние Джейн выправлялось и казалось, что организм справится с недугом, затем наступало резкое ухудшение. Туберкулез перешел в открытую форму. Она потеряла слишком много крови и не выдержала сражения с недугом. Сначала перестали работать легкие, потом остановилось сердце…

Геррит оторвался от чтения письма и обернулся. На самом верху парадной лестницы тихо стояла Анна Белль – смотрела ему в спину, все понимая без слов. Она не стала ничего спрашивать и молча удалилась к себе.

Тело Джейн доставили в Амстердам. Оно прибыло на телеге в накрытом черной тканью гробу, обложенное льдом, который меняли в пути. О тяжелой утрате сообщили отцу Джейн – Рене Браамкампу в поместье под Санкт-Петербургом. Он прислал свои соболезнования и требование, чтобы Анна Белль немедленно возвращалась в Россию…

Потом были похороны Джейн.

Анна Белль в траурной одежде и Геррит в черном костюме шли за гробом. За ними теснилась непонятная толпа из малознакомых людей.

Пришли несколько художников, чтобы поддержать своего благодетеля. Был священник с крестом в руке. Кладбищенские служители засыпали могилу. Потом в особняке Геррита состоялись молчаливые поминки за упокой племянницы…