Песня Кахунши Ирани Анош
– Как?
– Бомбей. Чего ты улыбаешься, я серьезно. Бомбей наш дом, мы тут все кормимся как можем. А кормиться-то нечем. Не город, а блядь.
Чамди всегда коробило от таких слов. Койбои только так и говорили, но понятнее от этого не становилось.
– Что такое? – спрашивает Сумди. – Не нравится, как я Бомбей назвал?
– Нет, просто я…
– А, ты ругани не любишь?
– Ну да.
– Ничего, поживешь у нас пару дней – так на всю округу ругаться будешь! Ладно. Ну хоть признался, что ты не с улицы.
– Как ты догадался?
– Легко. У тебя все не так. Взять хоть зубы твои. Белые, ровные, ухоженные. Ты их небось чистишь.
– Чищу.
– А вот на мои посмотри.
Сумди широко разевает рот. Зубы у него выщербленные, неровные, один на другой налезает, как будто им места мало. И еще изо рта у Сумди воняет так, что Чамди поскорее отворачивается.
– В жизни зубы не чистил. Они у меня, конечно, гнилые и корявые – но руку я тебе перекушу в два счета! Ну, перекусить, может, и не перекушу, но сломаю запросто, только попробуй на меня наехать!
– Да я верю…
– И ведешь ты себя странно.
– А что не так?
– Как принц. Сначала думаешь, потом говоришь. А из меня слова сами льются. Как блевотина.
Мальчишки идут и болтают. Навстречу катит свою тележку продавец сока. Под стеклом лежат апельсины и сладкие мозамби. Сверху миксер с апельсиновым соком, а рядом – пирамидка из апельсинов. Чамди восхищенно любуется аккуратной пирамидкой и продавцом, который с цирковой ловкостью толкает тележку, не давая фруктам рассыпаться. Интересно было бы поглядеть на его тележку вечером. Наверное, красиво получается, когда в стеклянном кубе лампочка горит.
– Хорошо бы там было побольше машин, – рассуждает Сумди.
– Почему?
– Движение встанет, и у нас будет больше времени на светофоре. Тебе что, все разжевывать надо? Не можешь сам мозгами пошевелить?
– Но еще рано совсем.
– И что?
– Так рано пробок не бывает. В приюте мы только после полудня гудки слышали.
– Откуда он взялся, твой приют? Чему вас там только учили?
– Читать и писать учили.
– Ты что, грамотный?
– Да.
– И гордишься этим?
– Очень.
– Ну и дурак! Какой в этом толк? Когда тянешь руку в окно такси, у тебя автограф просить не будут.
– А что надо делать?
– Надо изобразить, что ты страдаешь.
– Но мы и вправду страдаем.
– Эй, герой! Не забывай, ты в Бомбее! Здесь твоя правда никому не нужна. Главное – спектакль. Слезы. Заплакать сможешь?
– По заказу?
– Да ладно, шучу!
Сумди кладет ему руку на плечо и останавливается. Впереди они видят старика, он отпирает маленькую часовую мастерскую.
– Ну, значит, так. Побираться не стыдно. Мы с тобой ребята башковитые. Была бы у нас жизнь попроще, мы бы милостыню не просили. Но работу нам никто не даст, а жить надо. Так что ничего стыдного в этом нет.
Сумди теперь говорит мягче, чем прежде, но в то же время настойчивее.
– Значит, слушай. Заплакать очень просто. Слезы сами потекут. Я, например, думаю об отце, как его машиной сбило, как мама кричала и бежала к нему, как я в сестру вцепился, потому что испугался даже больше, чем она. Мы с ней к телу даже не подходили. Или думаю про Амму, как она по ночам сидит в темноте одна и рвет на себе волосы. Знаешь, я каждый день про это думаю и все равно плачу.
Сумди плюет на ладонь и приглаживает волосы, хотя приглаживать ему почти нечего. При солнечном свете шрам на лице еще темнее и страшнее, будто кожу с лица сдирали по кусочку.
– Я и с такой физиономией очень даже ничего, – хвастается Сумди. – Знаешь, сколько раз меня звали в кино сниматься, пока я милостыню просил? Только на черта мне слава? Кому она нужна? Да я в любую минуту могу снять штаны и напрудить полную улицу, и никто мне и слова не скажет! А звездам так нельзя.
Чамди глаз не сводит со шрама – края уха неровные, как рваная бумага. Бедняга, наверное, переживает из-за этого.
– Главное, понравиться теткам, – продолжает Сумди, – этим коровам деньги девать некуда.
Сумди шагает на проезжую часть и устремляется к черно-желтому такси, которое остановилось на светофоре. Пассажиров в нем нет. Чамди вдруг замечает, что дома на этой улице гораздо выше и на каждом балконе спутниковая антенна.
– Бхайя[2], подай на хлебушек… – жалобно ноет Сумди.
– Нечего мне тут плешь проедать с утра пораньше! – отвечает таксист.
– Так ведь еды-то нету. Вот плешь и проедаю.
– Ишь, остряк нашелся! Гляди, языком не обрежься.
– В том-то и беда! Острого языка еда боится. В рот не лезет. Смотри, какой я худой!
– По мне, так ничего.
– И нога совсем высохла. Полиомиелит.
– Ну-ну. Еще какие болячки припас?
– Любовь, вот главная болезнь!
– Ха! – фыркает таксист и достает рупию из нагрудного кармана серой рубашки.
– Что я куплю на одну рупию? – Проваливай. И чтоб я тебя больше не видел.
– Значит, до встречи через неделю?
Таксист ухмыляется. Загорается зеленый, и Сумди возвращается на тротуар.
– Здорово!
– Ты давай лучше сам работай! Поздравления оставим на потом.
– А можно я сначала просто посмотрю?
– На кого? На меня? На такого неграмотного?
– Клянчить – это тоже целая наука.
– Ладно, возьму тебя в ученики.
– Заметано.
– Учителя полагается уважать. Зови меня «сэр».
– Да, сэр.
– Первый урок – никогда не проси у таксистов.
– Но ты же…
Сумди щелкает его по лбу:
– Не спорь с учителем. Таксисты редко подают. Но этот – постоянный. Я его почти два года знаю. У него один и тот же маршрут. Когда в настроении – подает. А вообще-то таксистов разжалобить невозможно, у них жизнь не лучше нашей. Ну, если только чуть-чуть. Так что слезам они не верят. И не вздумай хвастаться, что умеешь читать и писать. А вдруг они неграмотные? Им надо чувствовать, что они умнее тебя. Ты нищий, а нищим положено быть тупыми.
– Ладно, буду тупым.
– Иногда полезно прикинуться, будто у тебя мозги набекрень. Особенно с чувствительными дамочками. Сведи глаза в кучку и мычи. Разок-другой стукнись башкой о машину. Подойди к окну и покашляй им прямо в лицо. Тогда точно подадут.
– Понял.
– Теперь парочки. Что такое парочки, знаешь?
– Вроде.
– Объясни.
– Ну, это когда парень с девушкой…
– Чего ты мнешься? Влюбленные всегда прекрасны. Так им и говори. «Боже мой, вы прямо как Лейли и Маджнун[3], ваша любовь будет жить в веках».
– И пусть у вас будет много-много детей.
– Дурак! Никаких детей, а то можно и по уху получить! Какому парню захочется, чтобы его девушка раздулась, как футбольный мяч? Если ему нужен мяч, он пойдет и купит себе мяч. Никаких детей. Говори, что они просто созданы друг для друга. Если повезет, дадут монетку. Лучше всего просить, когда они целуются. Нуди, не отставай: «Подайте несчастному, подайте несчастному». И так, пока парень не сунет тебе пять рупий.
– Пять рупий?!
– Любовь – штука дорогая. Теперь самое главное. Иностранец. Человек из другой страны. Вот тут бей на жалость. Побольше грязи, рожу слюнями перемажь, особенно под глазами, пусть думает, что ты плачешь. Подойди поближе и смотри ему прямо в глаза. Это непросто, они всегда в темных очках, но ты постарайся. Если сразу денег не дают, скажи: «Меня отец бьет», или «Мама умирает», или «У меня машина сломалась».
– Машина сломалась?
– Говори что угодно, они все равно по-нашему не понимают. В основном. Но некоторые соображают хорошо. И язык знают. Это я тебе еще не обо всех рассказал. Тут много тонкостей. Но на сегодня хватит. Урок закончен, можешь идти домой.
– Я дома. Улица – мой дом.
– Во даешь! Молодец! Все, ты созрел. Иди деньги зарабатывай.
Сумди ковыляет прочь. Мимо проезжает фургон и обдает его клубами дыма и копоти. Вместо того чтобы отвернуться, Сумди вдыхает поглубже и орет:
– Дыши глубже, легкие крепче будут!
И кашляет.
– Ничего, зато слезы потекут, если дым в глаза попадет. Чего это ты такой чистый? Надо срочно перемазаться. Я бы тебе и одной рупии не дал, ишь, принцем тут расхаживает. Ходи так, словно мир на плечах тащишь. Через пару дней так и будет, кстати. И сними ты этот белый шарф, тут тебе не горный курорт!
Сумди заливается смехом, а Чамди думает: как странно, этот парень хромой, чумазый – и ничего, улыбается до ушей.
Чамди только собирается сойти с тротуара, как подкатывает безногий на тележке. Опираясь на руки, переносит тело на землю, переставляет эту штуку на тротуар, садится и едет дальше. Над левым глазом у него глубокая рана, в которой ползают мухи. На затылке шишка размером с крикетный мяч. Чамди оглядывается на Сумди, но тот исчез, зато появился темноволосый малыш лет четырех, он сердито смотрит на Чамди. Мальчик совсем голый, только черный шнурок на поясе. И сопливый. Мальчик так таращится, что Чамди закрывает глаза.
Он представляет себе приютский двор. Дует легкий ветерок. Бугенвиллеи тянут к нему лепестки, гладят его по лицу. Их ветви разрастаются, заполняют весь двор, взбираются на черную стену, тянутся к улочке, по которой он бежал из приюта. Просто удивительно, как быстро они перемещаются. «Скоро и сюда доберутся», – думает Чамди.
Совсем рядом проносится грузовик, но он не слышит рева мотора.
Красивая машина с тонированными стеклами. В машине играет музыка. Чамди бежит, вспоминая наставления Сумди. Надо заплакать. Чамди старается вспомнить, когда он в первый раз ясно понял, что у него нет родителей. Нет, ничего не получается. Кажется, он шел через двор, а миссис Садык сидела на камне у колодца. Чамди посмотрел на нее и вдруг осознал, что она не его мать. Ему было очень грустно в тот день, но он не плакал. Значит, и сегодня вряд ли заплачет.
Чамди стучит по стеклу. Ничего. Он стучит сильнее. Стекло опускается, молодой парень сердито кричит:
– Вали отсюда! И клешни свои убери, а то получишь!
Все ясно, этот ничего не даст. Чамди идет к следующей машине, такси, оглядывается на светофор, чтобы посмотреть, горит ли еще красный свет, и тут порыв ветра бросает ему в глаза пригоршню пыли. Глаза слезятся. Чамди трет их кулаками, вслепую пытается выбраться на тротуар и налетает на мотоцикл. Мотор оглушительно ревет, отовсюду летят гудки. «Светофор переключился», – понимает Чамди.
– Вот говнюк!
Наверное, это про него. Чамди старается проморгаться, но без толку. Серые стены и покосившиеся фонарные столбы словно окутало дымом. Чамди спотыкается о бордюр, охает, выбирается, прихрамывая, на тротуар и тут же садится.
– Эй, герой! – слышит он голос Сумди. – Чего разлегся?
– У меня с глазами что-то.
– Ага, все в ресницах! Давай поднимайся!
– Я ничего не вижу…
– Нежный ты у нас, – ворчит Сумди, помогая ему встать. – Открой глаза.
– Если бы я мог их открыть, я бы так и сделал, как думаешь?
Сумди грязными пальцами с черными ногтями разжимает веки.
– А, вот в чем дело. Сейчас, погоди. – Сумди дует ему в глаз.
– Что там?
– Песок, что же еще?
Сумди снова дует, но легче не становится.
– Не дергайся. Сейчас ногтем достану.
– Что?!
– У меня на мизинце длинный ноготь. Нарочно отрастил. Знаешь зачем? Чтоб удобней было чесать в…
Он замолкает, но Чамди и так все понял.
– А теперь ты этим ногтем мне в глаз полезешь?
– Шутка! Пошутить нельзя?
Сумди осторожно ведет ногтем по глазу и поддевает песчинку. Чамди ойкает.
– Все. Теперь открывай второй.
Второй глаз Чамди открывает сам. Прошло… Глаза покраснели и слезятся.
– Повезло! – радуется Сумди. – Теперь ты как будто зареванный. Чеши за деньгами! И помни – учитель за тобой наблюдает.
На светофоре загорается красный свет.
Чамди полон решимости доказать, что способен выжить на улице. Он ждет, пока первые ряды машин остановятся, заглядывает в салоны и в одном видит раскрасневшуюся от жары толстуху. Сумди говорил, у толстых тетенек толстые кошельки. Чамди сам себе желает удачи, обаятельно улыбается и подходит к окну. И только тут замечает рядом с толстухой мальчишку, года на два младше, чем он сам.
– Ма, – говорит мальчишка, – смотри, нищий.
Чамди сразу же перестает улыбаться. Он не ожидал столкнуться с ровесником. А главное, мальчишка сразу понял, что Чамди нищий. Может, Чамди и сирота, но он умеет читать и писать, а нищим он стал временно. А вот мальчишка сразу сказал – нищий. Можно подумать, на Чамди спецодежда, как на полицейском или на докторе. Он опускает голову. Наверное, дело в его грязной майке. Мальчишка кричит:
– Смотри, какой он худой!
Чамди боится поднять голову. Он хотел понравиться толстухе, сказать что-нибудь веселое и остроумное. Стать похожим на Сумди.
Он пытается втянуть ребра, хоть и знает, что ничего не получится.
– На-ка, дай ему денежку, – слышит он голос толстухи, и в протянутую руку ложится монетка.
Чамди не знает, сколько ему подали, он глядит себе под ноги. Замечает сломанный ноготь на большом пальце. Это он его о бордюр сломал. Зажав монетку в кулаке, Чамди отходит от машины.
Глава 6
Старик смахивает пыль с витрины часовой мастерской и что-то бурчит. Интересно, может, он бурчит, потому что часы показывают разное время? На прилавке ползают мухи, и старик колотит по ним пыльной тряпкой.
Вдали виднеются небоскребы. Каково это, жить на двадцатом этаже? А приют оттуда видно? На этой улице дома гораздо ниже, этажей в четыре-пять. Наверное, окрестным ребятам совсем негде играть. Зато с балконов можно воздушных змеев запускать.
Солнце палит вовсю, заливая светом оживленную улицу. Перед магазином игрушек выстроились в ряд оранжевые и серебристые машинки, над ними развешаны прозрачные коробки с куклами. В углу пластмассовая бита, совсем маленькая, для детей, а рядом лежит игрушечный пистолет. Чамди пистолетик не нравится, хотя понятно, что из такого никого не убьешь. Хозяин сидит на табуретке, в руках у него заводная кукла о двух головах. Он вытаскивает ключ, и обе головы смешно дергаются. Похоже, хозяин сам с удовольствием играет со своими игрушками, а вот прохожие спешат мимо, и никто ничего не покупает.
Дальше портняжная мастерская, какой-то человек развешивает у входа цветочные гирлянды. Может быть, их та старуха, что сидит возле храма, сплела? Чамди скучает по своим бугенвиллеям. И почему из них гирлянды не плетут? Чамди не видел их всего два дня и уже чувствует, как цвет лепестков ускользает от него. Может, удастся найти какой-нибудь садик и там подзарядиться? Тут он вспоминает про лепестки в кармане, достает их и сжимает в кулаке. Какой-то человек в грязной рубахе потерял сознание и упал прямо на дорожку. По его ногам ползают черные муравьи. Вот было бы здорово, если бы лепестки сделали этот мир прекрасным, таким же, каким был двор в приюте. Нет, ничего не получается. Наверное, сорванные, они уже не действуют. Чамди снова прячет лепестки в карман.
Сумди возвращается и хлопает Чамди по плечу.
– Они все нищие, – говорит Сумди. – Богачи в машинах, они и есть самые настоящие нищие. Четыре часа пахал, а собрал только шестнадцать рупий. Плохой день.
А вот Чамди, наоборот, удивлен, что его новому другу подали так много.
– А ты как? Сколько собрал?
– Четыре рупии.
– С лицом у тебя беда. Сам ты вроде и тощий, а лицо довольное. Попробуй в следующий раз прикинуться больным. Ничего, двадцать рупий мы собрали, и ладно.
– Значит, можно поесть?..
– Не гони, герой. Не сейчас.
– Почему?
– Сначала покажи деньги.
Чамди очень расстраивается. Неужели Сумди ему не верит? Он вытаскивает из кармана свой заработок: четыре монетки по пятьдесят пайс и две рупии.
Сумди забирает деньги.
– Ладно. Двадцать есть.
– Почему ты мне не веришь?
– Я верю.
– А деньги почему пересчитываешь?
– Потому что они не наши.
– Как это?
– А так. Это деньги Ананда-бхаи.
– Кто такой Ананд-бхаи?
– Наш босс. Все попрошайки в этом районе должны отдавать деньги ему. А он потом немножко нам обратно отдает.
– Это же наши деньги!
– Глянь на мое лицо, – отвечает Сумди. – А?
– Глянь, говорю. Ты все спрашивал, откуда у меня шрам и почему пол-уха как отгрызено.
– я…
Чамди не в силах смотреть ему в глаза. Он разглядывает рубашку Сумди, кремовую, в жирных пятнах.
– Это Ананд-бхаи меня порезал. Расписался, как он говорит. Ножом.
– По лицу?!
– После смерти отца я в иранском ресторане работал. Посуду убирал со столов, полы подметал. Однажды по пути домой меня остановил какой-то человек. Сказал, что он папин друг. Мы пошли дальше, и вдруг он меня ударил. Я от страха даже про свою ногу забыл и рванул от него. Далеко не убежал. Он схватил меня за шиворот, полоснул ножом по лицу и говорит:
– Я Ананд-бхаи, твой отец мне денег должен был, так что ты теперь будешь отрабатывать.
Больно было ужасно, и страшно тоже, но я рассердился и обругал его. Тогда он и половину уха еще отхватил. Теперь понятно, почему эти деньги не наши?
Чамди смотрит в небо. Он так ошибался! Раз небу все равно, что на земле творится, значит, это другое небо, не такое, как у него во дворе.
– Я тогда зарабатывал честным трудом, – сердито продолжает Сумди. – А теперь я жалкий попрошайка. Я ведь уже взрослый, Чамди. А побираются только малыши, прокаженные и калеки. Взрослые ребята продают газеты и журналы или чай разносят.
– А ты почему тогда не работаешь?
– Кто мне работу даст, с моей-то рожей?
Даже ты на меня все время таращишься.
– Извини…
– Да ладно. Мне в любом случае нельзя работать. Наверное, так мне и быть всю жизнь глазами Ананда-бхаи.
– Глазами?
– Шпионить. Я высматриваю. Подслушиваю. Наводки даю.
– Наводки? А это что?
– В нашем городе главное – это информация. Я кручусь у чайных, у ювелирных магазинов, на стоянках такси. Всюду, где народ болтает. Как увижу что интересное, сразу Ананду-бхаи рассказываю. Ладно, скоро сам поймешь.
Сумди позвякивает монетками в кармане:
– Маловато. Вечером опять работать пойдем.
Чамди хочется поговорить про Бомбей. Почему тут нет ни красок, ни песен, почему тут никто не улыбается и никто друг друга не любит? С другой стороны, он ведь еще не видел города. Наверняка скоро выяснится, что Бомбей все-таки похож на город его мечты.
– Ну хоть чуть-чуть, совсем чуть-чуть мы потратить можем? – спрашивает он.
– Ни пайсы! Я должен отдавать Ананду-бхаи не меньше двадцати рупий в день. Кровь из носу. Он без этих денег проживет, конечно, но если не принесу – искалечит. Просто так, для порядка.
– А мою часть можно потратить? Ананд-бхаи ничего обо мне не знает.
– К вечеру узнает.
– Как это?
– Красавчик скажет. Видел безногого с дырой на лбу и шишкой на затылке?
– Ага.
– Это он, Красавчик. Он здесь милостыню просит. И заодно докладывает Ананду-бхаи о новеньких. Про тебя уже все знают, друг мой.
Сумди снова роется в карманах. Щелкает языком, что-то бурчит под нос – похоже, ругается, только Чамди таких слов никогда не слышал. Ну точно как койбои. Нет, все-таки у Сумди сердце чистое, нельзя про него так говорить.
Очень жарко, денег нет, хотя с утра и удалось заработать. Чамди опять страшно хочет есть. Сумди рассеянно тянет руку к губам, будто папиросу держит.
Они минуют ряд велосипедов и магазинчик, где торгуют трубами и сантехникой. Полуголый рабочий положил железяку на наковальню и колотит со всей дури. Вот сапожник уснул на корточках перед мастерской.
Уже видно их дерево. Чамди становится очень стыдно, ведь Амма и Гудди останутся голодными. Впереди ресторанчик восточной кухни. Хозяйка разговаривает по телефону на непонятном, но очень красивом языке. Женщина вроде бы ругает кого-то, но не сердится, скорее даже смеется. Как будто ей приятель шину проколол или развязал ленту в косичке.
Сколько же на свете языков? Когда-нибудь он свой собственный придумает. Чамди сразу веселеет. В его языке слова будут только хорошие, чтобы утешать и радовать, а обидных не будет. Непонятно только, смогут ли люди всегда говорить красиво? И чтобы слова «нет» вообще не было. Попросишь еды – и никто тебе не откажет.
– Ты знаешь хозяина булочной? – спрашивает он Сумди.
– Усаму?
– Его Усама зовут?
– Это я его так прозвал. Он усатый. Тебе зачем?
Читать бесплатно другие книги:
