Песня Кахунши Ирани Анош
– Из собачатины. Они бродячих собак убивают – и на отбивные.
Чамди цепенеет. Может, Сумди так шутит? Он поворачивается к Гудди. Она не смеется.
– Стала бы я собачатину есть? – спрашивает Гудди. – Ты же видел, как я Моти люблю. Моти я есть не стану.
– Слава богу, – переводит дух Чамди. – А то меня чуть не вырвало.
– Я только чужих собак ем, – продолжает Гудди.
Сумди хохочет. Он заворачивает в газету оставшееся мясо и хлопает сестру по спине. Она толкает его в ответ. «Такого насмотрелись – и веселятся», – удивляется Чамди.
– Одного я не понимаю, – говорит он Сумди.
– Чего?
– Ананд-бхаи ведь может красть машины и хорошие деньги зарабатывать. Так зачем ему нищие?
– Зачем? Это большой бизнес, вот зачем.
– И что, очень он разбогател на нашем подаянии?
– Неважно, разбогател ли он. Главное, что мы нищие. С голоду не умираем, хоть и хотели бы. Таким, как Ананд-бхаи, важно держать всех в подчинении. Мы боимся искать работу, потому что он нас накажет. Мы отдаем ему деньги, собираем для него информацию. Раз попадаешь в этот капкан, уже не выбраться. Потому-то мы и хотим ограбить храм. Хотим уехать из этой помойки.
– А если он нас поймает?
Сумди молчит.
Они снова выходят на широкую улицу. Магазины дорогих шелков, ювелирные лавки. И полицейский участок имеется, с колоннами в синюю и желтую полоску.
«Странный тигр получился бы, – думает Чамди. – Полицейский тигр. Наверное, настоящим полицейским нужны сильные тигры – охранять порядок в городе. В один прекрасный день стены участка задрожат, из полосатых колонн выскочат тигры и отправятся патрулировать улицы. Тогда уж не будет никаких убийств», – весело думает Чамди.
Ему хочется рассказать про тигров Сумди и Гудди, но девочка неожиданно сворачивает в переулок. Сумди молча идет за сестрой. Она, похоже, все еще переживает за Моти. Здорово, что она заботится о больной собаке, хотя сама ходит голодная.
Сумди останавливается перед ювелирной лавкой «Шри Шьям». На запертых коричневых дверях магазина лежат длинные тени. Ставни и тяжелый замок тускло мерцают в свете уличных фонарей. Сумди ведет Чамди по узкому проулку. Стена опутана проводами, из водосточной трубы капает вода. Капает прямо кому-то на голову.
Глаза Чамди привыкают к темноте, и он различает на земле человеческий обрубок. Ни рук, ни ног. И волос тоже нет. Только голова и туловище. Нищий лежит на спине и не может отклонить голову от капающей воды – если это, конечно, вода. Он слышит шаги, открывает глаза и поворачивается. От него нестерпимо воняет.
– Дабба, еда! – говорит Сумди.
Услышав слово «еда», Дабба мгновенно жмурится и раскрывает рот. Сумди дает ему мясо, Дабба быстро жует, глотает и снова открывает рот. Бедра Даббы прикрывает грязный лоскут, единственная его одежда. Он доедает третий, последний, кусок мяса, облизывает губы и широко открывает глаза. Вода стекает по его груди.
– Можешь меня подвинуть? – просит он Сумди. – Со вчерашнего вечера капает. Прямо пытка какая-то!
– Помоги, – Сумди оборачивается к Чамди.
На вид Даббе лет пятьдесят. «Глаза у него добрые, – думает Чамди, – это потому, что он вынужден целый день на небо таращиться. Они и цветом такие же, серо-голубые, как небо под вечер».
– Берись со своей стороны и поднимай, – командует Сумди.
Чамди держит Даббу за плечи, Сумди ниже пояса. Вдвоем они с трудом приподнимают тело. Чамди задыхается от вони.
– Дальше нам не оттащить, – говорит Сумди. – Лежи здесь, Дабба.
Они кладут нищего недалеко от трубы. Чамди смотрит на руки. Чистые.
– Это новенький? – спрашивает Дабба.
– Это Чамди. Мой друг.
– Спасибо, ребята.
Чамди кивает. Не может он смотреть Даббе в глаза, хоть они и похожи на небо.
– Сумди, почеши мне грудь. А то с ума сойду.
– Где почесать?
– Хоть где. Замучился, сил нет.
Чамди смотрит на грязное тело. Как же Сумди будет его чесать? Гадость какая!
– Тут где-то крышечка должна быть от бутылки, – говорит Дабба, будто услышав его мысли.
Сумди скребет ему грудь.
– М-м-м, – стонет Дабба, – сильней чеши, сильней!
– Скажи где.
– Везде. Сильней давай! Хоть шкуру сдирай, только чеши, я тебя очень прошу!
Сумди скребет крышкой – где нажимает, где чуть отпускает. Наверное, не первый раз он это делает, а потому знает, когда Дабба стонет от наслаждения, а когда от боли. Еще Чамди догадывается, что Даббе приходится ходить под себя.
– Теперь рожу чеши, – просит Дабба и закрывает глаза в предвкушении удовольствия.
Сумди убирает руки от груди Даббы, и Чамди видит кровавые расчесы.
– Ананд-бхаи велел передать…
– Я весь внимание, – отзывается Дабба, подставляя лицо.
– Он придет к тебе попозже. Ему нужна информация.
– У меня хорошие новости. Очень хорошие. Но с меня хватит. Попробую-ка я с ним поторговаться. Сколько можно? Пора и в покое пожить.
– Понимаю, – вздыхает Сумди.
– И уши почеши, уши тоже.
– Мне пора. Еще надо Амму накормить.
– Хорошо. Только наклонись. Дело есть одно.
Он что-то шепчет на ухо Сумди и тяжело вздыхает.
– Обещай, что поможешь, – говорит Дабба. – Если Ананд-бхаи не согласится, мне без тебя не обойтись.
– Я… я постараюсь.
– Спасибо, Сумди. Теперь я смогу поспать. Наконец-то…
Сумди выбрасывает крышку и похлопывает Даббу по груди:
– Ну, мы пошли.
Сумди подталкивает Чамди к выходу из проулка. Чамди оглядывается и видит, как человеческий обрубок червем извивается на земле.
– Что он тебе сказал?
– Не лезь куда не просят.
– Пахнет от него ужасно. Как он в туалет ходит? – осторожно спрашивает Чамди.
– Где лежит, там у него и туалет.
– А кто его моет?
– Ананд-бхаи не разрешает его мыть. Говорит, чем сильнее вонь, тем больше от него народ шарахается. Когда Ананд-бхаи разрешает, мы Даббу водой из ведра обливаем. И все.
– Бедный!..
– Он, может, и бедный, но Ананду-бхаи большие деньги приносит.
– Милостыней?
– Настоящие деньги Ананд-бхаи грабежами добывает. Он пристроил Даббу возле ювелирного, чтобы тот всякие важные разговоры подслушивал. Ювелиру на него наплевать – лишь бы клиентов не распугал. А они Даббу и не замечают, он для них вроде прокаженного. А Дабба лежит и запоминает – когда товар привозят, во сколько, где деньги для поставщика. Короче говоря, все. Когда Ананд-бхаи хочет какой-нибудь магазин ограбить, Даббу запихивают в джип и отвозят туда.
– Значит, если ты – глаза Ананда-бхаи, то Дабба – уши?
– Точно.
– Почему же Ананд-бхаи вас не бережет?
– А зачем? Умрет один Дабба, он себе другого сделает.
– Как это – сделает?..
– Ты что думаешь, Дабба таким родился? Он был нормальный мужик. Работал официантом в персидском ресторане. Потом его сбил таксист. Дабба остался без ног. Он и сейчас меню наизусть читает, просто так, чтобы время убить.
Чамди собирается спросить, что случилось с руками Даббы, но тут же догадывается сам. Так вот почему его Коробком зовут.
Ананд-бхаи делает из людей коробки.
Глава 8
Чамди не может заснуть. Ему мерещится Дабба, как он извивается по земле, стараясь почесаться.
Ярко горят фонари на большой улице. Свет падает на стоянку такси, на предвыборный плакат с политиком в белом костюме. Какой-то таксист загнал машину на пешеходную дорожку и заснул на заднем сиденье, высунув в окно босые ноги. Мимо такси проносится стайка маленьких оборванцев. Впереди всех, задыхаясь, бежит мальчонка со свертком в руках. Он спотыкается, плюхается на дорожку и надрывает бумагу. Внутри печенье. Остальные подбегают и набрасываются на еду. Мальчонка получает подзатыльник от девочки постарше, но не отбивается, а только беспомощно улыбается в ответ.
Чамди собирается перейти через дорогу и познакомиться с ребятами, но тут внезапно слышит голос. Он настороженно замирает. Может, этот теплый, как ночь, голос ему просто почудился?
Нет, кто-то на самом деле поет.
Чамди идет на звук. Проходит мимо сгоревшего дома, вот уже и дыра в ограде, совсем недавно он пролезал здесь по дороге в логово Ананда-бхаи. Позади стены школьная площадка. Может, это привидение поет, какая-нибудь умершая девочка из этой школы? Она скучает по друзьям и поэтому поет ночью, а отзвук песни сохраняется до утра, до первого школьного звонка. Чамди тихонько пролезает в дыру, но едва ступает на гравий, как песня смолкает. На земле, прислонясь спиной к ограде, сидит Гудди.
– Чего тебе? – спрашивает она.
– Так это ты!
Неподалеку валяется старая резиновая сандалия и потерянная кем-то красная ленточка для волос. В школьное окно стучит ветка.
– Это ты пела?
– Не-а.
– Но здесь больше нет никого.
– Ты почему не спишь?
– Не спится. У тебя красивый голос. Я же знаю, это ты пела.
Чамди садится рядом, вытянув и скрестив ноги, как она.
– Ты чего придвигаешься?
– Просто… темно. Мне тебя не видно.
– Да не бойся ты, не съем.
– Могу уйти, ты только скажи.
– Как хочешь.
– Тогда я посижу. Ты мне споешь?
– Нет.
– Пожалуйста!
– Я по заказу не пою.
– Тогда я наемся так, что раздуюсь как шар. И придется тебе искать другого тощего мальчика.
– Ты мне угрожаешь, что ли?
– Ага.
– Да я тебя на куски порежу, гадина паршивая! На дольки покромсаю и продам, будет всем на обед чамдятина! Только попробуй еще мне угрожать!
– Ты чего?!
Гудди что-то ищет на земле. Ветер пригнал красную ленточку к самым ее ногам, но Гудди не обращает на нее внимания. Она нащупывает сучок и принимается что-то чертить на дорожке.
– Спой, ну пожалуйста!
– Спою, если ты пообещаешь украсть деньги из храма.
– Не могу.
– Посмотри на меня, – говорит Гудди.
Чамди смотрит на девочку. Она наверняка его ровесница, но кажется гораздо старше. Ее дольше жгли солнечные лучи, она дольше дышала пылью, слушала автомобильные гудки. И она единственная из его знакомых, кто видел, как отец погибает под колесами машины.
– Посмотри мне в глаза, – говорит Гудди. – Обещай, что ты украдешь эти деньги во что бы то ни стало. Если дашь слово, глядя в глаза, то его нельзя нарушить. Давай, посмотри на меня.
У Чамди сосет под ложечкой, но деваться некуда – придется дать слово.
– Обещаю, – говорит он и мысленно добавляет: «Я обещаю достать для тебя деньги. А вот украсть, наверное, не смогу».
Гудди бросает сучок, вытирает ладонь о платье и начинает петь.
Чамди никогда прежде не слышал такой волшебной мелодии. Наверное, у Гудди и горло волшебное.
Кажется, будто краски ожили и запели и каждая стала нотой. У Чамди мурашки бегут по телу. Если бы он умел летать, он влетел бы в окно ближайшего класса и с легкостью вернулся сквозь стекло обратно. Вот такой у Гудди потрясающий голос.
Нежно колышется листва, будто и деревья откликаются на песню, в воздухе кружатся и танцуют пылинки.
Гудди замолкает. Чамди уже понял, что эта песня – начало чего-то удивительного, неземного. Значит, и он должен говорить на неземном языке, должен рассказать Гудди, как прекрасна ее песня.
И он шепчет ей на ухо:
– Кхиле сома кафузаль.
– Что? – переспрашивает Гудди.
– Кхиле сома кафузаль, – ласково повторяет он.
– Что это значит?
– Это язык Садов. Когда-нибудь я расскажу тебе, что это значит.
– И где на нем говорят?
– В Кахунше.
– В Кахунше?
– Это город без несчастий. Наступит день, когда все несчастья умрут. И тогда родится Кахунша.
Чамди шепотом рассказывает Гудди о своей тайне и на миг забывает, что сейчас ночь. Все вокруг наполняется светом: листва, красная ленточка, даже гравий готов взорваться цветными лучами.
Гудди откидывает со лба челку и смотрит на Чамди, широко раскрыв глаза. Ресницы удлиняются, кажется, будто и они тянутся к Чамди.
– Да ладно тебе! – говорит Гудди. – Ты что, дурак, что ли? Такого места не бывает.
– Бывает. Оно родится из твоей песни.
– Совсем с ума сошел?
– Да. И буду сходить, снова и снова, пока мы не будем счастливы. Ты, я, Сумди, Амма с малышом и даже Дабба. Когда-нибудь мы все вместе поселимся в Кахунше.
Глава 9
Мальчишки курят на тележке. Сумди сидит рядом с бритым карапузом. Ребята по очереди затягиваются, передают папиросу дальше по кругу и ждут, пока она к ним вернется. Один выстукивает какой-то ритм на жестяной банке. Бритый тоже стучит, но только по высохшей ноге Сумди. Стукнув, он прикладывается к ней ухом, будто надеется услышать звук. Все смеются. Сумди что-то рассказывает. Ну конечно. Про ребра, которые неожиданно превращаются в слоновьи бивни. Чамди хихикает, потому что Сумди рассказывать совсем не умеет.
Свет уличного фонаря играет в волосах Гудди, она улыбается Чамди. Фонарь сейчас – как будто солнце, его свет отражается от ее волос. Тускло светится окно комнаты над булочной Усамы. Хорошо, что там тихо. Может, там уже спят крепким сном и жена Усамы видит то, что снилось ей в детстве.
– Пошли, – зовет Гудди.
– Куда?
– Покатаемся.
– На чем?
Гудди молча поворачивается и шагает прочь. Здорово, что она позвала только его. Чамди больше ее не боится, ведь раз Гудди так поет, значит, сердце у нее очень доброе.
Гудди, не оглядываясь, идет мимо запертых лавок. Чамди в двух шагах позади – дороги-то он не знает. Светофоры мигают красными бессонными глазами. На перекрестке, совсем рядом с тротуаром, разворачивается такси. На асфальте устроились бездомные, спят и не шелохнутся. Даже свет фар им не мешает.
У дверей запертого бара маячит темная фигура – руки сложены на груди, вид свирепый. Каждому ясно, что бар под охраной. Рядом курят двое. Они пытаются подняться, но у них ничего не получается, видно, что они совсем пьяные. На крышах хлипких лавок разложены камни, чтобы ветром не унесло жестяные листы.
На ступеньках аптеки спят трое ребятишек. Гудди легонько пинает одного, он сердито подскакивает, но при виде девчонки улыбается, перестает ругаться и снова кладет голову на бетонную «подушку». Наверное, потому-то Сумди и говорил, что Бомбей – огромный приют. Здесь полно сирот, таких же, как Чамди.
Вот здорово было бы, если бы на улицах фонари поставили разноцветные – розовые, красные, фиолетовые, оранжевые. А что такого? Все равно столбы кренятся над крышами, точно деревья.
Гудди останавливается у разбитого такси, которое врезалось в дерево на тротуаре, и ныряет под днище. Осторожно, чтобы не напороться на стекло, Чамди лезет за ней.
– Это зачем? – спрашивает он.
– Мы тут спрячемся.
– И что?
– Лошадей ждать будем.
– Здесь есть лошади?
– Да. Тебе какие нравятся, каурые или вороные?
– Не знаю… Я их ни разу не видел.
– Сейчас покатаемся.
Она что, смеется? Очень может быть. Будут потом с братом ухохатываться: вот, мол, балда, поверил, что на улицах бывают лошади!
– Надо только чуть-чуть подождать. Они обязательно прискачут, – говорит Гудди.
– Что, сами?
– Во дурак-то! В упряжке. Гхора-гади называется.
– Лошади, ночью, в упряжке?
– Ну да. На них катаются у моря, по Марин-драйв. А потом они отдыхают. Тут недалеко у них конюшня, и старик-кучер всегда проезжает по этой дороге. Обратно, правда, придется своим ходом. Ну что, идет?
– Идет.
– Надо будет прыгать. Если старик увидит, может и кнутом огреть. Так что ушами не хлопай.
– А ты уже каталась с Сумди?
– Нет. Сумди не может бегать.
– А! Ну да…
– С минуты на минуту появятся.
Чамди ужасно нравится, что они поедут на лошадях. Самый отважный поступок, на который он мог решиться в приюте, это ночью тихонько побродить по двору. Выйти в город он никогда не отваживался. А теперь он гуляет по улице, да еще и прокатиться собирается. В настоящем экипаже.
Чамди лежит, распластавшись под разбитой машиной, и ему становится не по себе. Темная дорога, вокруг только дома, лавки и бары. Но рядом Гудди. Воспоминание о том, как она пела, придает Чамди сил.
– Твоя песня… такая красивая, – говорит он. – От кого ты ее услышала?
– Сама придумала.
– Из нее родится новый город.
– Нет, – обрывает его Гудди. – Не родится.
– Почему?
– Я придумала ее после смерти отца. Он в тот день переходил улицу, я его окликнула, и он оглянулся. Еще рукой мне помахал. Тут-то машина и выскочила… Я придумала песню, потому что он погиб. Как же теперь из нее может родиться город?
Чамди смотрит на дырявую шину. Диск колеса треснул. На левой передней дверце вмятина. Кажется, будто корпус сделан из черного картона.
Гудди неожиданно хватает его за руку и шепчет:
– Едут!
Чамди ничего не слышит. Он только видит грязные руки Гудди с обкусанными ногтями и оранжевые браслеты, которые она никогда не снимает. Локоть, расчесанный в кровь, рукав коричневого платья. Лицо.
Ну и пусть эта песня – память о погибшем отце. Все равно будет так, как он говорит.
– Уже совсем близко, – шепчет Гудди.
Она держит Чамди за руку. А он не может отвести от нее глаз. Гудди чувствует его взгляд и поворачивает его лицом к дороге.
Они выглядывают из-под машины и видят черных-пречерных лошадей. Старик курит, на коленях у него кнут. Огромные колеса вращаются, точно галактики, экипаж приближается.
Вот он проезжает мимо, и дети бросаются вдогонку. Гудди вспрыгивает на запятки, усаживается, протягивает Чамди руку. А ему совсем не хочется прыгать. Он готов всю жизнь бежать за этой девочкой, потому что, как только он окажется рядом, она перестанет тянуться к нему. Никто никогда не протягивал ему руки, а он столько раз мечтал об этом! Чамди представлял себе мать и отца, как он бежит в их объятия через приютский двор. Он никогда не представлял себе девочку с каштановыми волосами и желтыми зубами, а так ведь даже еще лучше. Экипаж набирает скорость, но Чамди этого не замечает. Ему хочется одного – на всю жизнь сохранить в душе образ девочки, которая тянется к нему.
Гудди беспокоится. Она машет ему. Очнувшись, Чамди мчится во весь дух и в один прыжок взлетает на сиденье рядом с Гудди. Они вместе смотрят, как убегает назад город. Небоскребы отступают, но их огни продолжают сиять. Густые, тяжелые ветви смыкаются над дорогой. Лошади бегут резво, Чамди слушает цоканье копыт. Он счастлив. Вот бы лошади так везли их до самого приюта! И чтобы не было никакой конюшни!
Интересно, что это за улица? Вон кинотеатр, на нем написано «Супер-синема», напротив еще один, «Шалимар». Хорошие названия. Может, они братья? Два брата – Супер и Шалимар.
Чамди глядит в темно-синее небо. Лунный свет падает на головы, плечи, носы, коленки ребят – и вот уже они оба окутаны сиянием. Гудди хлопает в ладоши, а Чамди улыбается во весь рот. Жестяные крыши лавок тоже блестят в лунном свете, смывающем с улиц ночную усталость. Пусть он впитывается в кожу, пока не потечет сверкающими каплями.
Чамди хочется поскорее рассмотреть лошадей, пока и они не утонули в сиянии. Их атласные вороные бока заблестят, и от этого на улице станет светлее. Может, тогда люди пробудятся ото сна, распахнут все окна и увидят детей, мальчика и девочку, глотающих свет. Пусть взрослые выйдут на улицы, чтобы побегать под ласковым серебристым дождем. Гудди откидывает челку и смеется. Чамди не знает – чему, но смех этот так же прекрасен, как и ее песня.
– Сегодня тебя зовут не Гудди. Я буду звать тебя Соловушкой. – Чамди и сам не ожидал, что скажет это.
Они хохочут. Наверное, старик знает, где они прячутся, но не сердится, и лошади тоже знают, но продолжают бежать вперед. Возможно ли, чтобы во всем мире остались только они? Ему кажется, что так и есть. Чамди очень хочется рассказать об этом Гудди.
Мальчики давно разбежались. Только Сумди ждет у тележки, почесывая ногу. Чамди понятия не имеет, который теперь час, но, должно быть, очень поздно, потому что улица совсем пустая. Удивительно, как она меняется утром, точно животное, просыпающееся на рассвете.
– Вы где были? – спрашивает Сумди.
– Мы катались.
– Чамди, а ты заметил, какая у этого жеребца огромная средняя нога?
– Чего ты его дразнишь? – вступается Гудди.
– Я его дразню?
– Отстань от него!
– Что такое, Чамди тебя приворожил?
Читать бесплатно другие книги:
