Джонни-Ангел Стил Даниэла

Глава 10

Наступивший декабрь оказался непростым для всех. Джим заполучил еще трех солидных клиентов и теперь с головой погрузился в дела. Он твердо намеревался расширить свой бизнес. Элис не знала, связан ли этот подъем его активности с тем, что он бросил пить. В одном она была уверена: теперь Джим работал с куда большим удовольствием, да и зарабатывать он стал больше. Конечно, он уставал, однако, несмотря на это, настроение у него было приподнятым, да и вел он себя так, словно с его плеч свалился тяжкий груз. Кроме того, Джим стал регулярно бывать на соревнованиях Шарли, и хотя для этого ему приходилось раньше уходить с работы, он наверстывал упущенное по вечерам и по выходным. Вскоре он превратился в главного консультанта дочери, которую, как он убедился, ожидала блестящая спортивная карьера. В спорте Джим разбирался едва ли не лучше, чем в бухгалтерском учете, и Шарли, следуя его советам, добилась действительно впечатляющих успехов. Шарлотта пыталась благодарить отца, отдавая должное его советам, но он каждый раз отвечал, что ее победы — результат ее собственного таланта и трудолюбия. То же самое Джим повторял и в разговорах со всеми знакомыми и коллегами, перед которыми он хвастался достижениями дочери ничуть не меньше, чем когда-то успехами Джонни.

Шарли же буквально купалась в отцовской любви. В начале месяца ей исполнилось пятнадцать, и местная газета поместила на своих спортивных страницах ее фотографию. В последнее время Шарли стала больше обращать внимание на мальчиков, а в одной из местных юношеских команд у нее даже появился преданный поклонник. И все же она куда больше дорожила обществом Джима и его советами, словно наверстывая то, чего недополучила за годы отцовского равнодушия. Об этом он сам рассказывал своим товарищам на собраниях общества «Анонимные алкоголики» и в конце концов попросил у дочери прощения. При этом Джим не удержался от слез, поразив Шарлотту в самое сердце. Джим сказал, что он и представить себе не мог, что рядом с ним подрастает такое чудо, но тут же добавил, что любит ее просто потому, что она — его дочь.

Джим совершенно искренне считал настоящим счастьем, что ему удалось избавиться от душевного паралича, который сковывал его столько лет, мешая быть хорошим отцом. Джим просил у дочери прощения за все случаи, когда он отмахивался от нее, игнорировал, раздражался и в то же время нарочито восторженно восхищался всем, что делал его старший сын. Тогда, сказал Джим, для него существовал только Джонни, и ему надо было лишиться сына, чтобы опомниться.

Этот откровенный разговор еще больше сблизил Джима и его дочь. Пожалуй, единственным, о чем теперь жалел Джим, было то, что он не может подобным образом объясниться и с Бобби. У него, однако, сложилось стойкое представление, что раз сын не говорит, значит, он и ничего не понимает и разговаривать с ним бесполезно. Кроме того, каждый раз, когда мальчик попадался ему на глаза, Джим с новой силой ощущал тяжкий гнет собственной вины. Неловкость и стыд за свои ошибки и недостойное поведение сковывали и его собственный язык, так что разговор с Бобби вряд ли мог у него получиться.

Элис была очень рада тому, как складываются отношения между Шарли и отцом. Они с Джонни много говорили об этом — о том, как хорошо, что Джим осознал свои ошибки и стал общаться с дочерью, и о том, что он обратился к «Анонимным алкоголикам». Последнее обстоятельство они оба приписывали аварии, в которую попали Джим и Шарлотта, но Элис все же в глубине души подозревала, что это Джонни каким-то образом заставил отца бросить пить и подтолкнул его к тому, чтобы открыть дочери свое сердце.

— Я ждала этого много лет, — сказала она Джонни, когда он помогал ей в домашней прачечной. — Это самый настоящий прорыв, как теперь говорят. Или чудо. Вернее — два чуда…

В самом деле, Джим не пил. Совсем. Он, наконец, сумел признать успехи своей дочери и явил ей свою любовь и уважение. Но и это было еще не все. Главное, к Бобби вернулась способность говорить, и это тоже сделал Джонни. Правда, мальчик пока разговаривал только с ней и с братом — и ни с кем больше, но Джонни сказал, что он пока не чувствует себя достаточно уверенно и что настанет день, когда Бобби сумеет преодолеть себя. И день этот, похоже, приближался. Элис заметила, что ее младший сын стал чаще улыбаться и меньше сидеть в одиночестве в своей комнате. Он был теперь похож на человека, который возвращается в лоно семьи после долгого отсутствия или болезни. Кроме того, он стал лучше учиться. Оставаясь наедине с матерью или с Джонни, Бобби болтал не переставая. У него было о чем им рассказать, о чем спросить, а иногда он даже пытался шутить. Правда, делал он это пока неуклюже, стесняясь, но для Элис это было еще одним признаком несомненного выздоровления.

— Ну а ты, мама? — спросил ее Джонни. — Чего бы хотелось тебе?

Элис сама ни о чем не просила сына. До сих пор Джонни делал то, что считал необходимым.

— Я? — переспросила Элис, поворачиваясь к нему. — Мне бы хотелось, чтобы ты вернулся к нам навсегда.

Но они оба знали, что это невозможно. Конечно, Джонни остался бы, если б мог, поэтому Элис только сказала:

— Все равно я очень рада, что ты побыл с нами хотя бы это время. Ты столько для нас сделал! Честно говоря, ты спас нас всех.

И действительно, Джонни вернулся к ним три месяца назад. За это время он совершил для своей семьи чудеса, и Элис не могла не понимать, что работа, ради которой он вернулся к ним, завершена. Но каждый раз, когда она задумывалась об этом, ей становилось страшно, потому что она знала: скоро, очень скоро ему придется их покинуть.

— Ты ведь не исчезнешь внезапно? — спросила она и пристально взглянула на сына.

— Нет, мама. Я бы никогда не поступил так с тобой, — ответил он и добавил: — Я обязательно скажу тебе, когда будет пора.

Джонни давно понял, что шок, пережитый матерью, был особенно глубоким именно из-за того, что все произошло неожиданно, без предупреждения. И ему не хотелось причинить ей боль снова.

— Я скажу, — повторил он, словно прочтя ее мысли. — На этот раз ты будешь готова.

— Никогда, никогда я не буду готова расстаться с тобой! — воскликнула Элис, и глаза ее заблестели от подступивших слез. — Как можно подготовиться к такому?! О, как бы мне хотелось, чтобы ты остался с нами навсегда — хотя бы в таком образе!

— Ты же знаешь: если бы я мог, я бы остался, — сказал Джонни печально и обнял Элис. — И я обещаю, что на этот раз ты будешь готова сказать мне «до свидания». — Он улыбнулся. — Теперь все будет иначе, уж можешь мне поверить!

И хотя он говорил так, что не поверить ему Элис не могла, она все равно содрогнулась, припомнив безысходное отчаяние и боль, которые обрушились на нее после его гибели.

— Нам всем очень повезло, что ты… что тебе разрешили провести с нами хотя бы эти месяцы, — сказала она, понимая, что и так получила нежданный, невероятный подарок. — Скажи, дорогой, ты уже сделал все, что собирался, — все свои дела?

— Не знаю. Не думаю, — ответил Джонни несколько неуверенным тоном. Он действительно поначалу не знал, зачем вернулся, и только по мере развития событий ему стала ясна цель его миссии. Его внезапная смерть нарушила нормальное течение многих жизней, и теперь он пытался привести их в порядок. И во многих отношениях ему удалось сделать даже больше, чем он сумел бы, если бы остался в живых. Правда, Джонни никогда не знал, какие конкретно шаги ему следует предпринять в том или ином случае. Как только он справлялся с одним делом, перед ним тотчас возникала очередная задача.

— Мне кажется, когда сделаю все, что был должен, мы оба это поймем, — добавил он и посмотрел на Элис, а она чуть заметно кивнула в ответ. И она, и сам Джонни чувствовали, что этот день недалек. На это указывала вся логика развития событий, к тому же, наблюдая за сыном после его возвращения, Элис научилась многое угадывать.

— И тогда ты растаешь в воздухе? — неуверенно проговорила она, не сумев скрыть испуга.

— Я же сказал тебе, мама, я никогда не поступлю с тобой подобным образом, — повторил Джонни, который вдруг показался Элис очень взрослым и мудрым. — Да и они не позволили бы…

Действительно, подумала Элис, ведь они — кем бы они ни были — вернули Джонни, чтобы лечить старые раны, а не наносить новые.

— Хорошо, — сказала она. — Я просто хочу знать… Хотя вряд ли я смогу быть к этому готова.

— Когда придет время, мы поймем, — снова сказал он, но Элис уже чувствовала, что разлука близка. Материнское сердце подсказывало ей то, чего Джонни еще не знал. Его миссия близилась к концу — это было так же верно, как то, что солнце каждое утро встает на востоке и садится на западе. Джим бросил пить после нескольких лет ежедневных возлияний и подружился с дочерью. Теперь он ходил на все ее игры и давал советы, которым Шарлотта старалась следовать. Даже Бобби заговорил после пяти лет страшного, отчужденного молчания, и пусть об этом пока знала только она, сомнений у нее не было: рано или поздно ее сын снова станет обычным веселым ребенком, а не безмолвным и печальным призраком, каким он представал перед близкими все эти долгие годы.

— Даже если я все исполнил, у меня еще хватает работы, — промолвил Джонни, внимательно наблюдавший за выражением ее лица. — Я должен многое наладить, так сказать, настроить и только потом…

— Ты уж, пожалуйста, не торопись. Можешь даже потянуть время. — Элис вымученно улыбнулась, и Джонни рассмеялся:

— Обещаю, что не буду торопиться, мама.

— Ах, ты мой родной!.. — прошептала Элис и уткнулась лицом ему в грудь, а он нежно обнял ее за плечи.

Потом Джонни ушел. Элис знала — он отправился к Бекки. Элис было известно, что и у нее, и у Пэм все идет отлично. Бекки встречалась с Базом каждую неделю и выглядела вполне довольной таким поворотом своей судьбы. Элис несколько раз встречала ее на улице и заметила, что девушка уже не выглядит такой несчастной и раздавленной горем, какой она была на протяжении нескольких месяцев. Теперь Бекки чаще улыбалась, да и держалась она намного спокойнее и увереннее.

То же самое можно было сказать и о Пэм. Ее роман с Гевином продолжал развиваться и представлялся довольно многообещающим. Правда, встречались они главным образом по выходным, однако Гевин уже намекнул Памеле, что хотел бы даже переехать в Сан-Димас.

Однажды во второй половине дня Элис и Джонни украшали в гостиной елку и дружно распевали рождественские гимны, вторя игравшему диску. Неожиданно с работы вернулся Джим — утром он не захватил с собой бумаги, которые понадобились ему в офисе. Увидев, что Элис занята приятным делом, и услышав ее пение, он улыбнулся и спросил, как ей удалось водрузить на макушку звезду. Объяснить это было действительно нелегко, но Элис нашлась, сказав, что ей помог принесший газеты почтальон. Джима ее слова вполне удовлетворили, а Джонни не сдержался и хихикнул. И звезду, и украшения на верхние ветки вешал он, как делал это всегда, когда был жив.

— Потрясающая находчивость! — заметил Джонни, когда отец ушел. — Но почему именно почтальон? Почему не электрик или водопроводчик?..

Элис рассмеялась и, полагая, что муж уже поднялся к себе, ответила сыну вслух. Двери гостиной были открыты, и Джим услышал ее слова.

— Ты опять разговаривала сама с собой, Элис, — сказал он, возвращаясь в гостиную и останавливаясь на пороге. — Нужно с этим что-то делать! Может быть, тебе стоит обратиться в общество «Анонимные лунатики»?.. — попробовал пошутить он, но тут же снова стал серьезным. — Шарлотта очень из-за этого беспокоится, — добавил Джим. — Она считает, что твои разговоры с пустой комнатой связаны с Джонни.

При этих словах Джонни снова тихонько хихикнул и отступил в угол комнаты.

— Возможно, она права, но не стоит из-за этого беспокоиться. Со временем это пройдет, я уверена.

Элис знала, что говорила. Больше того, она боялась, что это пройдет очень скоро. Скорее, чем ей хотелось бы. Когда Джонки снова уйдет туда, откуда он так счастливо вернулся, ей будет не с кем разговаривать. Во всяком случае, так, как сейчас. Конечно, у нее были Джим и дети, и все же старший сын всегда оставался ее самым близким другом и собеседником.

Особенно сейчас.

— Нет, я не сошла с ума, — добавила она, желая успокоить мужа. — Правда, я слышала, что большинство психически больных совершенно искренне считают себя нормальными, но со мной действительно все в порядке. Я знаю это. Что касается того, что иногда я разговариваю сама с собой, то это… это что-то вроде привычки. Совершенно безобидной, уверяю тебя! Просто иногда мне бывает одиноко, вот я и разговариваю с нашим мальчиком. Понимаешь?

— Да, конечно, — кивнул Джим. — И все-таки ты должна обещать, что покажешься врачу, если это не пройдет.

— Да, разумеется, — с легким сердцем пообещала Элис, и Джим, успокоенный, ушел. Когда вернулась из школы Шарли, Элис усадила ее обедать, а сама отправилась за Бобби. Джонни, как он часто делал, поехал с ней. По дороге в школу они вспомнили, как Джим снова поймал Элис за разговором с пустой, как он думал, комнатой, и засмеялись.

— Мне кажется, что к тому моменту, когда ты покинешь нас, не только отец и Шарли, но и половина нашего городка будет уверена, что я сошла с ума, — сказала Элис. — Мне-то все равно, ведь я знаю, что это не так. Просто мне не хотелось, чтобы мои близкие и друзья слишком за меня беспокоились.

— А что, в этом что-то есть! — заявил Джонни и, с удобством расположившись на заднем сиденье, выставил ноги в окно. — Безумная миссис Петерсон… С такой репутацией ты сможешь делать что захочешь, никто не посмеет тебе и слова сказать! По-моему, это просто здорово!

— Ничего хорошего я в этом не вижу. И я не хочу, чтобы люди решили, будто я спятила. — Впрочем, Элис тут же подумала, что не имеет ничего против сумасшествия, благодаря которому она могла общаться с Джонни, видеть его, чувствовать, обнимать. Впрочем, в то, что он — призрак или галлюцинация, Элис не верила ни секунды. Это был ее Джонни — и точка. Ни один призрак не мог бы быть таким убедительным и разумным и в то же время шутить и смеяться, как он.

В то же время Элис отдавала себе отчет, что Джонни, который вернулся, обладал куда большим опытом и мудростью, чем до своей гибели. Теперь он лучше понимал отца, чувствовал тревогу и неуверенность младшего брата и читал в сердце сестры как в открытой книге, но это вовсе не означало, что он был каким-то сверхъестественным существом. Напротив, он был совершенно реальным, живым, просто он жил теперь другой жизнью. Это, однако, не мешало его духовной близости с матерью. Именно теперь они были близки как никогда, не только угадывая мысли, но и улавливая тончайшие душевные движения друг друга. Впрочем, подобное случалось с ними и раньше, разве что не так часто и не так очевидно. Теперь же их связь укрепилась, стала более тесной, благодаря ей они могли, если не забыть о пережитой боли, то, во всяком случае, отнестись к случившемуся философски. Элис, во всяком случае, была уверена: даже когда Джонни снова уйдет туда, откуда вернулся так ненадолго, она не потеряет его так безвозвратно, как в первый раз. И она будет не просто знать, что ее сын живет где-то там, в других пределах, но сможет беседовать с ним как сейчас, хотя видеть его ей, скорее всего, будет не дано.

Мысль об этом подбодрила Элис, и она улыбнулась Джонни. А уже в следующую минуту дверца машины распахнулась, и в машину забрался Бобби, с рождественскими гирляндами в руках, которые он сам склеил из блестящей бумаги на уроках труда.

— Очень кстати! — заметила, Элис, целуя младшего сына. — Как раз сегодня мы с Джонни наряжали елку.

— Красиво получилось? — спросил Бобби нетерпеливо.

— Очень красиво, но, если мы повесим на елку твои замечательные гирлянды, будет еще лучше, — сказала Элис, любуясь круглой мордашкой и лучистыми глазами сына. Все трое детей были бесконечно дороги Элис, но только ушедший от них Джонни навсегда стал частью ее души. Вернее, переместился в ее душу.

— А, правда, у меня здорово получилось? — спросил Бобби, разворачивая на коленях гирлянду. — Смотри, вот золотая, а вот серебряная!

— Они чудесные, твои украшения, — подтвердила Элис. — Мы повесим их на елку сразу, как вернемся домой, хорошо?

До Рождества оставалось еще две недели, но и дел оставалось немало. Джим устраивал у себя в офисе рождественскую вечеринку для своих коллег, к тому же именно сейчас ему приходилось особенно много работать, улаживая налоговые проблемы своих клиентов. Шарлотта готовилась к финальным играм баскетбольного чемпионата, а Бобби репетировал роль ангела, которую он должен был исполнять в школьной рождественской пьесе. Роль, разумеется, была без слов — мальчугану предстояло несколько раз пройтись по сцене, хлопая серебряными картонными крылышками, но он отнесся к предстоящей задаче чрезвычайно серьезно. Он репетировал даже дома, и Элис, не желая подвести сына, несколько раз переделывала его костюм, стараясь, чтобы Бобби выглядел на празднике как можно лучше.

В этом году Элис и Джим решили не приглашать гостей. В сочельник к ним должны были прийти только Адамсы, причем Памела предупредила, что придет вместе с Гевином, который взял недельный отпуск, чтобы быть вместе с ней и детьми.

И вот наступил канун Рождества. В назначенный час раздался звонок — это пришли Адамсы. Элис усадила гостей за стол и подала всем горячий эгног.[2] У Джима единственного не было в коктейле ни капли алкоголя, но его, похоже, это нисколько не огорчило. Он держался приветливо и оживленно, и Памела, улучив минуту, шепнула Элис, что еще никогда не видела Джима таким. И действительно, Джим сыпал шутками и улыбался; он разговорился с Гевином и уже через несколько минут принялся хвастаться перед ним спортивными достижениями Шарлотты. Точно так же он когда-то превозносил до небес Джонни, и Элис в очередной раз подивилась происшедшей с ним перемене. Именно такого признания Шарли всегда от него ждала и теперь была на седьмом небе от счастья. С тех пор как Джим впервые увидел свою дочь в игре, жизнь семьи круто изменилась, и Элис считала, что может больше не волноваться по поводу отношений Джима и Шарлотты.

Единственным, кто по-прежнему оставался как бы в стороне, был Бобби. Джим никак не мог заставить себя быть ближе к сыну. Ему так и не удалось избавиться от груза вины перед сыном, и из-за этого он держался с Бобби отчужденно, мальчик чувствовал это и старался лишний раз не попадаться отцу на глаза. Отец казался ему холодным и суровым, как скала. Лишь оставаясь наедине с матерью или с Джонни, Бобби оживал и с удовольствием вступал в разговор, словно пытаясь наверстать упущенное за годы молчания.

Бекки, сидевшая рядом с матерью, выглядела очаровательно в новом черном бархатном платье. Платье и новые туфли на высоких каблуках купил ей Гевин в одном из самых дорогих магазинов Лос-Анджелеса. Гевин вообще оказался щедрым человеком, он часто и с удовольствием покупал подарки и Пэм, и детям. Кроме того, ему явно нравилось принимать участие в семейных делах Адамсов — помогать Памеле, побросать мяч с мальчишками, поболтать с девочками. Своих детей у Гевина не было, и теперь он с удовольствием предавался мелким семейным заботам.

После ужина Гевин и Памела собирались сделать какое-то важное сообщение. Но перед этим Гевин поднял тост за дружбу Петерсонов и Адамсов и пожелал всем счастливого Рождества. Он еще держал бокал в высоко поднятой руке, когда младший из братьев Бекки вдруг выпалил, что «Рождество — это отстой!» — и расхохотался. Эта неожиданная выходка, однако, не производила впечатления грубости; напротив, по тому, как это было сказано и как весело отреагировал на выпад Гевин, было видно, что он и дети Пэм успели подружиться.

Сама Памела еще недавно и думать не могла о серьезных отношениях с мужчиной. Но Гевину удалось пробить крепкую стену ее защиты. Памела признала, что любит Гевина. Да, это было совсем иное чувство, чем то, что испытывала она к своему Майку. Да и она сама была другой. И все же она была рада связать с Гевином свою судьбу. Собственно говоря, их важное сообщение в том и состояло, что они решили пожениться и что свадьбу они сыграют в июне будущего года, поскольку им нужно было время, чтобы купить новый большой дом. Кроме того, Гевин предложил перевести детей в другую школу; он даже соглашался платить за их учебу, поскольку хотел, чтобы его новая семья имела все самое лучшее.

Пока все шумно поздравляли Памелу и Гевина, Элис заметила, что Джонни сидит на полу возле елки и внимательно за ними наблюдает. Конечно, больше внимания досталось Бекки — Джонни как будто впитывал в себя каждое сказанное ею слово, каждый ее жест. Бекки сегодня выглядела совершенно очаровательно; кроме того, она стала больше похожа на себя прежнюю, хотя в ее глазах нет-нет да и проскальзывала затаенная грусть. Особенно заметно это было, когда она заговаривала о Джонни — о том, что они делали когда-то и как встречали прошлое Рождество. Элис льстило, что эта совсем юная девочка все еще верна памяти ее сына, однако она надеялась, что подобное отношение к прошлому не помешает Бекки строить собственное счастье. В конце концов, она действительно была еще очень молода, и перед ней лежала вся жизнь. И Джонни тоже это понимал — понимал, что даже без него Бекки может быть счастлива, и потому глядел на нее и с нежностью, и с грустью.

— Ну а ты, Бекки? — спросила Элис, когда улегся оживленный шум. — Ты еще не собираешься замуж?

Элис не всерьез спросила Бекки, но ответ Бекки был важен. Впрочем, интересовал ее не столько ответ, сколько реакция девушки. Бекки порозовела, а Джонни громко воскликнул со своего места у елки:

— Надеюсь, что нет! Она еще слишком молода для этого!

Бобби услышал его и громко рассмеялся, а все, кто сидел за столом, удивленно воззрились на него. К счастью, Элис успела бросить на него предостерегающий взгляд, и мальчик снова замолчал, да с таким видом, словно ничего из ряда вон выходящего не произошло.

Несколько позднее, когда гости поднялись из-за стола и направились в кухню, чтобы взглянуть на праздничный пирог, который остывал на столе, Элис задержалась, чтобы выговорить старшему сыну.

— Что за выходки, Джонни Петерсон? — спросила она с шутливой суровостью. — Разве ангелы так себя ведут? Или ты воспользовался тем, что тебя никто не видит, и хлебнул эгнога?

Джонни фыркнул:

— Вот именно, мама! Меня никто не видит и не слышит, так что я могу делать что захочу — петь, кричать, ходить на руках и так далее. — И тут же, в подтверждение своих слов, он попытался пройтись колесом и едва не опрокинул кофейный столик.

— Похоже, твоей энергии нужен выход. Придется попросить тебя вымыть посуду, когда гости уйдут!

— Я с удовольствием, только дело не в этом. Просто мне хорошо, вот я и веселюсь как могу. — Он улыбнулся обезоруживающей улыбкой, и Элис, покачав головой, поспешила присоединиться к гостям. Когда она выходила, Джонни, уморительно гримасничая, отжимался от пола и распевал во все горло песню собственного сочинения.

— Ты где задержалась? — ласково спросил Джим, когда Элис появилась наконец в кухне.

Пока ее не было, Пэм спросила, не перестала ли она разговаривать сама с собой, и Шарли ответила, что в последнее время мама проделывает это почти постоянно — особенно когда остается одна. А Джим добавил, что не видит в этом никакой опасности, поскольку, как он заметил, Элис ведет свои беседы со старшим сыном. «Так ей легче представить, что Джонни или его дух рядом», — объяснил Джим, хотя он сам был далеко не спокоен. Правда, Элис не производила впечатления человека, который лишился рассудка или как минимум находится на грани нервного срыва, однако он был уверен, что она еще не оправилась после гибели Джонни. Иногда ему даже казалось, что этого вообще никогда не произойдет — особенно если она будет и дальше «говорить» со своим умершим сыном. Кроме того, нынешнее Рождество было первым Рождеством без Джонни, и Джим боялся, что ее тоска по нему может обостриться.

— Я просто хотела убедиться, что на елке горят все лампочки, — ответила Элис. Это прозвучало достаточно правдоподобно для всех, но только не для Джима, который слышал доносившийся из гостиной голос жены. Похоже, она снова разговаривала сама с собой, и ему оставалось только надеяться, что со временем эта странность исчезнет и Элис снова станет спокойной и уравновешенной женщиной, какой была всегда.

Вернувшись за стол, взрослые заговорили о планах Пэм и Гевина — об их свадьбе и о том, какой дом им нужен. Гевин сказал, что, как только они найдут подходящий, они приведут его в порядок с учетом своих нужд, а нынешний дом Адамсов и квартиру Гевина в Лос-Анджелесе выставят на продажу. Детям Пэм было жаль старого дома, однако и к предложению Гевина они отнеслись с восторгом — особенно когда он сказал, что их новое жилище будет, скорее всего, на берегу Озера и что они обязательно купят моторную лодку, чтобы ловить рыбу, нырять, плавать по Озеру.

Потом Памела повернулась к Бекки и попросила ее поделиться своими новостями. Девушка смутилась и покраснела, а Джонни, пересевший на один из стульев, освободившихся после того, как младшие Адамсы, Бобби и Шарлотта ушли наверх смотреть мультфильмы, горестно обхватил голову руками за волосы.

— Она ведь не собирается замуж, правда, мам? — спросил он, и по его лицу было видно, как он взволнован. Помешать Бекки Джонни, конечно, не мог, да и не собирался, однако Элис понимала, что мысль о том, что Бекки будет с кем-то другим, для него мучительна, как бы он ни уговаривал себя, что желает ей счастья. Сердце его каждый раз сжималось, стоило ему подумать о том, что в жизни Бекки для него больше нет места. Он сам свел ее с Базом и, когда все получилось, не завидовал ее счастью, и все же всякий раз, когда Джонни глядел на нее, ему хотелось заключить Бекки в объятия хотя бы один, последний разочек. Несколько раз Джонни даже держал ее за руку, но она ничего не чувствовала. Единственными, кого он мог обнимать и целовать, были мать и Бобби, и Джонни несколько раз спрашивал себя, что было бы, если бы и Бекки могла его видеть и слышать. Спрашивал и сам же себе отвечал: ничего хорошего. Возможно, именно поэтому он оставался для нее незримым и неслышимым. В противном случае Бекки вряд ли была бы сейчас так счастлива, да и ему было бы неизмеримо труднее снова покинуть ее — на сей раз навсегда.

— Так что же ты хочешь сказать нам, Бекки? — подбодрила девушку Элис, видя, что Джонни едва сдерживает нетерпение и волнение.

— Я получила стипендию, — ответила Бекки и скромно опустила глаза. — В Лос-Анджелеском университете. Занятия начнутся в январе. К этому времени Баз тоже вернется в университет, так что мы будем учиться вместе. Он очень помог мне, — закончила она со счастливой улыбкой.

— Ничего подобного, — обиженно бросил Джонни. — Это я! Я!

Элис поспешно кивнула, словно соглашаясь с ним. На самом деле, у нее было сказать сыну, но, покуда рядом находились другие люди, она не могла позволить себе обратиться к нему вслух.

— Это прекрасная новость, милая, — сказала Элис.

Она прекрасно понимала, как, должно быть, гордится дочерью Памела. Стипендия была на полный курс обучения, а специализироваться Бекки собиралась в области искусствоведения. У Элис хранилось несколько десятков ее набросков — карандашом и тушью, на большинстве из которых был изображен Джонни. Одного взгляда на них было достаточно, чтобы понять — Бекки чрезвычайно талантлива. Она собиралась изучать историю искусств, чтобы после окончания университета работать преподавателем. Джонни всегда считал, что Бекки стоит пойти именно по этой стезе, где она могла добиться наибольших успехов. И вот теперь Бекки была в начале пути.

После ужина Памела вышла на кухню с Элис, чтобы помочь ей. Джим и Гевин остались в гостиной, они вели серьезный разговор о бизнесе и налогах, о спорте и политике. Джонни остался с ними в гостиной. Ни бизнес, ни политика его не интересовали, но он не хотел идти в кухню, боясь, что мать забудется и ответит вслух на какой-нибудь его вопрос или комментарий. Нет, уж лучше он сядет в кресло и послушает, как его отец и Гевин обсуждают последние изменения в налоговом законодательстве штата.

Но просидел он в гостиной недолго. Через несколько минут он увидел, что Бекки отправилась наверх, чтобы присоединиться к младшим, и поспешно последовал за ней. Но, поднявшись на верхнюю площадку лестницы, Джонни увидел, что Бекки прошла мимо комнаты Шарли, где дети смотрели мультики, остановилась возле его комнаты и беззвучно скользнула внутрь. Плотно закрыв дверь за собой, она долго стояла в темноте, вдыхая знакомый запах, потом легла на его кровать и закрыла глаза. Лунный свет из окна падал на ее лицо, и Джонни, стоявший совсем рядом, нежно коснулся ее руки. Но Бекки ничего не почувствовала, и лишь ее сердце словно споткнулось, отзываясь на это прикосновение. На мгновение Бекки ощутила рядом его присутствие, и тотчас на нее снизошел необъяснимый покой.

— Я люблю тебя, Джонни, — прошептала она, не открывая глаз.

— И я тоже люблю тебя, Бекки. И всегда буду любить, — ответил он, глядя на ее прекрасное лицо. Потом его черты исказила короткая, как удар электрического тока, судорога. На мгновение Джонни зажмурился и добавил, с трудом ворочая губами, словно повинуясь неодолимой, но доброй силе, действовавшей в нем помимо его слабой, человеческой воли: — Я всегда буду любить тебя, Бекки, но я хочу, чтобы ты была счастлива. Тебе будет хорошо в колледже, и если тебе нравится Баз, если ты хочешь быть с ним… Ведь я никогда не смогу быть с тобой. — Тут он едва не задохнулся, но справился с собой и продолжил: — Я просто хочу, чтобы ты была счастлива с тем человеком, которого выберешь ты сама. Ты заслуживаешь этого, Бекки, любимая, а я… я буду любить тебя всегда. Помни об этом!

И Бекки, словно услышав его, услышав сердцем, кивнула головой. Снова ей стало спокойно и легко на душе, тоска отступила, осталась лишь легкая, светлая печаль по утраченной любви, по несбывшимся надеждам. Она встала с кровати и обошла комнату, легко прикасаясь кончиками пальцев к его кубкам, грамотам, фотографиям. Дольше всего Бекки задержалась перед фотографией, которая особенно нравилась ей. Точно такая же стояла у нее дома возле кровати, но теперь рядом с ней появилась и фотография База. Бекки пристально вглядывалась в родные черты, и чем дольше она смотрела на Джонни, тем отчетливее ей казалось, что она видит перед собой его живого.

— Я буду любить тебя всегда, — прошептала она и всхлипнула.

— И я тоже, — эхом откликнулся Джонни, подходя к ней сзади. — Живи и будь счастлива… — добавил Джонни совершенно искренне, и Бекки кивнула, как будто услышав его. Потом она подошла к двери и замерла. Наконец бесшумно открыла дверь и выскользнула в коридор. На душе у нее было легко — она словно поговорила с Джонни и рассказала ему все о себе. Ничего подобного Бекки не испытывала с тех пор, как погиб Джонни, но сегодня что-то изменилось, что-то произошло, и она почувствовала себя свободной. И когда Бекки вошла в комнату Шарлотты, она улыбалась, и только влажные ресницы говорили о недавних слезах. Ей казалось, что она только что попрощалась с Джонни, вернее, не попрощалась, а сказала ему «до свидания». Теперь она могла жить, не мучаясь оттого, что предала его или изменила памяти о нем. Любовь к нему по-прежнему переполняла ее душу, но вместе с тем к ней пришло ощущение покоя и освобождения от тех обязательств и клятв, которые они когда-то давали друг другу. И только обещание любить его и помнить было нерушимо. Теперь Бекки твердо знала: несмотря на то, что Джонни останется в ее сердце навсегда, это не помешает ей жить дальше и быть счастливой.

В половине двенадцатого Адамсы пожелали всем счастливого Рождества и заняли места в многоместном фургоне, который Гевин купил специально, чтобы возить повсюду свою свежеиспеченную семью. Петерсоны обнялись с ними на прощание, а когда те отъехали, стали собираться в церковь на полуночную праздничную службу. Их было только четверо, и Шарлотта с Джимом остро ощутили отсутствие Джонни. Откуда им было знать, что он уютно устроился на заднем сиденье между Шарли и Бобби. Джим поставил диск с записями рождественских гимнов, и Джонни негромко подпевал знакомым мелодиям. Элис и Джим на переднем сиденье негромко переговаривались. Для них нынешнее Рождество было не самым веселым, но сейчас они больше думали не о несчастьях, а о нежданных радостях, которые были в последнее время.

Большую часть службы Джим сидел, прикрыв глаза. Шарли беспокойно ерзала на скамье, но Элис даже не подумала одернуть дочь. Закрыв глаза, она прислушивалась к музыке и словам священника, чувствуя, как обновляется ее душа и уходят прочь земные скорби. Время от времени она улыбалась, исподтишка поглядывая на Джима, Шарли, Бобби и Джонни. Это были ее главные рождественские подарки, самые ценные дары ее жизни.

Единственным, что омрачило праздник, было легкое недомогание, на которое Элис пожаловалась мужу по пути домой. У нее кружилась голова и слегка подташнивало. Джим испугался, что это снова обострилась язвенная болезнь. В октябре Элис едва не умерла, и воспоминание об этом заставило его забеспокоиться.

— Вряд ли это язва. Скорее всего, съела лишнее за праздничным столом, — сказала Элис. Сама она никакого беспокойства по этому поводу не испытывала. Пожалуй, все дело действительно в лишнем куске индейки, подумала она. А может быть, и в сладких пирожках, которые принесла Пэм, — они показались Элис несколько тяжеловатыми, но ведь она и съела их всего две или три штуки. Ничего страшного, к завтрашнему дню все пройдет, решила она, и к тому моменту, когда они доехали до дома, она действительно обо всем забыла. Было уже очень поздно, и Элис собиралась поскорее уложить Бобби в постель, но, когда она взяла мальчика за руку, чтобы отвести в спальню, он неожиданно вырвался. Бобби стоял, глядя то на нее, то на Джима, словно безмолвно спрашивая о чем-то, и Элис, которая только догадывалась, что он мог иметь в виду, повернулась за советом к Джонни, который вошел в кухню следом за ними. Джонни в ответ кивнул и улыбнулся младшему брату. Тут уж у Элис не осталось никаких сомнений, и она почувствовала, как ее глаза наполняются слезами.

— Джим, — сказала она, с нежностью глядя на мужа, — мне кажется, Бобби хочет что-то тебе сказать.

Джим и Шарли уставились на нее в недоумении. Элис улыбалась, а Бобби неотрывно глядел на отца. Со стороны казалось, будто мальчик готовится к чему-то важному, что он давно должен был сделать, но не мог, и Элис знала, что этот рождественский подарок будет для Джима самым дорогим за всю его жизнь.

— С Рождеством, папочка! — негромко проговорил Бобби и застенчиво улыбнулся.

Джим вздрогнул и поднял руки, словно горло его перехватило внезапной судорогой. Потом он издал какой-то звук, напоминавший сдавленное рыдание, и, бросившись к сыну, крепко прижал к себе.

— Бобби, Бобби, дорогой мой… — бормотал он. — У тебя получилось! Но как?! Ничего не понимаю!..

В растерянности он переводил взгляд с Бобби на Элис и обратно, Шарли плакала от счастья, а Джонни с довольным видом наблюдал эту сцену. Он очень гордился своей семьей — отцом, братом, Шарли и, конечно, матерью, которая столько вынесла и не утратила ни надежды, ни веры в будущее, в их семью.

— Сначала я стал говорить с… — начал было Бобби, но, поймав предостерегающий взгляд матери, запнулся. — Стал говорить сам с собой, — продолжил он, не желая выдавать их с Элис главный секрет. — Это было на День благодарения. С тех пор я тренировался каждый день, и вот…

— Но почему ты так долго ждал? Почему ничего не сказал нам сразу?!

— Я должен был… — Бобби как-то очень по-взрослому улыбнулся и на несколько мгновений стал очень похож на своего старшего брата. — Потому что ты не был готов, — закончил он.

Джим ненадолго задумался, потом кивнул.

— Может быть, ты и прав, — согласился он. — Зато теперь я готов на все сто!..

И он действительно испытал огромное облегчение, словно несколькими своими словами Бобби зачеркнул пять лет отчуждения и холодности, в течение которых Джим ежедневно казнил себя за свою ошибку, но не мог найти сил, чтобы первым протянуть руку сыну.

— Я люблю тебя, папа, — прошептал Бобби, прижимаясь к отцовской груди.

— Я тоже тебя люблю, сынок, — ответил Джим, не замечая слез, которые катились по его лицу. Потом он взял Бобби за руку, и они вместе стали подниматься по лестнице. Элис провожала их взглядом. Вот уж поистине, думала она, Рождество — время настоящих чудес.

Глава 11

Утром Бобби первым спустился в гостиную, чтобы развернуть сложенные под елкой подарки. Через несколько минут к нему присоединились Шарлотта и родители. Шарли Джим купил на Рождество разнообразный спортивный инвентарь, в том числе «железного питчера» — автомат, подающий бейсбольные мячи, чтобы весной она могла начать тренироваться правильно их отбивать. О таком приспособлении Шарли мечтала давно, и Джим решил ее порадовать.

Жене он подарил новый свитер, модный жакет, а также изящный золотой браслет, который особенно понравился Элис. Сама она подарила Джиму новый кейс из натуральной кожи и замшевый пиджак, который ему когда-то приглянулся.

А Бобби получил целую гору игрушек. Выбирать их Элис помогал Джонни, и все они мальчику очень понравились. Он сразу же принялся собирать из конструкторов домики и вставлять батарейки в радиоуправляемые модели автомобилей и вертолетов.

Подарки привели всю семью в возбужденно-восторженное состояние. И только когда Элис отправилась на кухню, чтобы приготовить всем завтрак (мягкие банановые вафли, которые она готовила каждое Рождество), она снова почувствовала, что ей нездоровится. Она, впрочем, приписала это праздничному волнению и своим тревогам по поводу приближающейся разлуки с Джонни, поэтому проигнорировала посасывание под ложечкой. Куда больше ее беспокоило, что ей с Бобби, по-видимому, вскоре придется прощаться со старшим сыном и любимым братом, поэтому очень скоро она и думать забыла о своем недомогании.

Подавая своим домашним только что испеченные вафли, Элис заметила, что Джонни тихо сидит в сторонке и вид у него утомленный. В этом не было ничего удивительного — за прошедшие три месяца он сделал для них так много, что немудрено было и устать, и все же Элис ощутила какой-то болезненный толчок в сердце.

И снова, как бывало уже не раз, Джонни угадал ее мысли. Улыбнувшись, он поднялся и, подойдя к ней, встал совсем рядом, вожделенно поглядывая на блюдо с вафлями.

— Как же мне хочется их съесть! — вздохнул Джонни. При этом он снова стал похож на обыкновенного мальчишку, каким Элис его помнила, и она не сдержала горестного вздоха. Ей тоже хотелось, чтобы он мог хотя бы попробовать вафли, или пирог с яблоками, или свой любимый ананасовый мусс. А еще она хотела, чтобы он не погиб полгода назад, или чтобы сейчас он мог остаться с ней навсегда, но это было не только невозможно, но и — как вдруг остро осознала Элис — несправедливо по отношению к нему. Она ничего не знала о тех законах, по которым текла нынешняя его жизнь, но не сомневалась: так же, как и на Земле, ее сын должен жить дальше, чтобы исполнить свое предназначение, в чем бы оно не заключалось. Да, его неожиданная смерть — да еще в таком юном возрасте — еще недавно казалась ей несправедливой, но теперь она поняла или почти поняла: у каждого своя судьба. И самое главное — со смертью жизнь не заканчивается.

Джим и Шарли тем временем взяли по второй порции вафель, а Бобби еще не съел первую. Он был очень занят, рассказывая отцу и сестре, как работают его новые машинки и как их собирать.

— Парень явно наверстывает упущенное, — сказал Джим, после того как его дети (за исключением Джонни, который остался за столом, наслаждаясь ароматом вафель) покинули кухню.

— Да, — согласилась Элис. Ей снова было нехорошо, хотя за столом она почти ничего не ела. К счастью, ни Джим, ни дети этого не заметили, и только Джонни, похоже, насторожился.

— Почему, как ты думаешь, Бобби снова заговорил? — спросил Джим, с нежностью глядя на жену. Еще никогда она не казалась ему такой красивой, и, не удержавшись, он обнял ее и поцеловал в щеку.

— Почему? Что его подтолкнуло? — снова спросил Джим. Для него возвращение к сыну способности говорить было отпущением его самого большого греха. Пять трудных лет Бобби страдал и расплачивался за отцовскую вину и вот теперь избавился от муки, которая тяготела не только над ним, но и над всей семьей. И иначе чем благословением свыше Джим назвать случившееся не мог.

— Наверное, это просто чудо, — ответила ему Элис, и он не мог с ней не согласиться. К чему искать какие-то объяснения, размышлял Джим, когда нужно только одно — быть благодарным за этот чудесный подарок судьбы.

Потом он отправился в гостиную, чтобы посмотреть по телевизору футбольный матч. Скоро к нему присоединилась Шарлотта, а Элис осталась в кухне, где она продолжала заниматься хозяйственными делами. Компанию ей составил Джонни, а затем и Бобби, притащивший с собой добрую половину своих новых игрушек.

— Как ты себя чувствуешь, мама? — спросил Джонни, после того как несколько минут пристально наблюдал за матерью. — Ты какая-то бледная.

— Со мной все в порядке, — сдержанно ответила Элис. По правде сказать, чувствовала она себя не лучшим образом, но ей не хотелось никого волновать в этот праздничный день. Элис со смесью раздражения и страха подумала, что это, похоже, опять дает знать о себе язва. Но до поры до времени Элис решила не паниковать.

— Нет, я действительно чувствую себя нормально, — добавила она на всякий случай, но Джонни ее слова, по-видимому, не убедили.

— Мне кажется — ты меня успокаиваешь, — сказал он, и его голос снова прозвучал очень серьезно. — Сходи-ка ты лучше к врачу, прямо завтра и сходи.

— Схожу, если до завтра у меня все не пройдет, — пообещала она.

До самого вечера они провели время в приятном безделье — обедали, пили кофе, смотрели телевизор. На ужин Элис приготовила окорок, который они всегда ели в Рождество. У самой Элис никакого аппетита не было, и, подавая на стол, она была рассеянна и невнимательна. На протяжении последних часов она никак не могла отогнать от себя суеверную мысль, что на их долю выпало чересчур много хорошего и чудесного и теперь — по закону компенсации — должно случиться что-то плохое. И Элис даже знала, что это будет. Джонни… Он, похоже, доделал все «дела», ради которых вернулся к ней из небытия. Бекки получила стипендию и нового парня, который ей нравился. Пэм познакомилась с замечательным человеком, который полюбил ее и ее детей, и теперь они собирались пожениться. Джим избавился от пагубного пристрастия к бутылке и заново обрел дочь и сына. Бобби начал говорить, а сама Элис провела три незабываемых месяца с Джонни, которого она так любила и которого потеряла слишком рано. Иными словами, буквально все они получили драгоценные подарки, которые уже изменили или вот-вот должны были раз и навсегда изменить к лучшему их жизнь. Джонни больше нечего было «регулировать» и «организовывать», как он порой выражался, а это означало, что пришла пора прощания. Скоро, очень скоро ее сын снова уйдет. И уйдет навсегда — Элис знала это твердо, и от этих мыслей она теряла голову.

— Ты уходишь? — спросила она напрямик, когда после ужина они с Джонни остались в кухне одни. Посуда была убрана, позади был долгий, счастливый день. Даже Джим и Шарлотта, не подозревавшие о возвращении Джонни, не касались грустной темы, хотя их раны, конечно, все еще были болезненны. Но и они понемногу привыкали к его отсутствию. Что касалось Бобби, то ему Джонни с самого начала объяснил, что вернулся только для того, чтобы утешить их, и что, в конце концов, ему придется снова уйти.

— Не знаю. Может быть, — честно ответил Джонни. — Когда будет пора, мы с тобой это поймем. Да-да, ты тоже… — добавил он и улыбнулся. — Я же обещал, что это случится не раньше, чем ты будешь готова.

Он говорил уверенно, без тени сомнения, но его слова Элис совсем не понравились.

— В таком случае могу тебе сказать, что я не готова, — сердито сказала она. — И никогда не буду готова! Как ты не понимаешь, что снова расстаться с тобой для меня невыносимо?! Невозможно!..

Слезы заструились по ее лицу, и Джонни взглянул на нее с сочувствием.

— Не плачь, мама. Я ведь по-прежнему буду рядом, просто ты не сможешь меня увидеть.

— Я хочу, чтобы ты был здесь, здесь! — упрямо твердила Элис и даже топнула ногой, словно раскапризничавшийся ребенок. — И я хочу тебя видеть!

— Я знаю. Мне бы тоже хотелось остаться с тобой хотя бы… хотя бы так, как сейчас, но я не могу. Они не позволят. Я должен вернуться.

Он и так пробыл с Элис несколько месяцев. Одно это выходило за рамки любых законов, но Элис этого было мало. Умом она понимала, какого великого дара удостоилась, но ее сердце продолжало желать большего.

— Значит, они злые, — всхлипнула она, и Джонни нежно обнял ее. — Как они не понимают!.. Ты нам нужен… И мне, и Бобби, и папе, и Шарли тоже!..

— Я люблю тебя, мама. Я вас всех люблю, — ответил Джонни, и на мгновение Элис открылась вся глубина этих простых слов. Да и дело было не в словах, а в том всепобеждающем, не ведающем ни преград, ни расстояний чувстве, которое за ними стояло. Оно оказалось намного больше и могущественнее, чем Элис могла себе вообразить. Любовь изгоняла страх и неуверенность, она окружила ее словно облако, и в ней без следа растворилась вся боль, которую она уже испытала и какую боялась испытать снова.

— Ты устал, мой мальчик, — сказала Элис и посмотрела на сына снизу вверх. Слезы все еще блестели в ее глазах, но она больше не плакала. — И я тоже тебя люблю, Джонни.

— Я знаю. Всегда знал, — ответил он, и Элис умиротворенно вздохнула. Кажется, она все-таки сумела сказать ему самое главное — единственное, что имело значение.

Еще некоторое время они стояли в кухне, обнявшись, и ничего не говорили. Наконец, Элис нехотя разжала руки, и они вместе отправились к своим. Шарли и Бобби выглядели счастливыми, довольными и немного сонными. Они уже собирались ложиться, и немного погодя Элис и Джонни тоже пожелали друг другу спокойной ночи и счастливого Рождества и разошлись по своим комнатам.

Джим уже лег в кровать, но еще не спал. Элис собиралась немного почитать перед сном, но вместо этого они с Джимом неожиданно заговорили о том, что Рождество в этом году получилось неожиданно приятным и радостным даже несмотря на то, что с ними не было Джонни. Когда Джим упомянул об этом, Элис почувствовала себя виноватой перед ним, поскольку на самом деле их старший сын был с ними.

— Знаешь, я почему-то спокоен насчет него, — поделился с ней Джим своими самыми сокровенными мыслями. — Мне кажется, сейчас он находится в каком-то очень спокойном и счастливом месте… Не знаю, почему я так решил, мне просто так кажется, и все… — добавил он, обнимая жену за плечи.

— Я тоже так думаю, — ответила Элис и вздохнула, и после этого они долго лежали рядом, и молчание, казалось, только объединяло их. Джим уснул, а Элис еще долго лежала без сна, хотя за сегодняшний день порядком устала. Вглядываясь в темноту комнаты широко раскрытыми глазами, она думала о Джонни. Уже далеко за полночь Элис бесшумно встала и, накинув халат, вышла в коридор. Она уже направилась к лестнице, собираясь спуститься и согреть себе молока, чтобы успокоить разгулявшиеся нервы, как вдруг увидела Джонни, который как раз в этот момент появился из спальни Шарлотты. Все это время он был с ней — держал ее за руку, пока она не уснула. Теперь она спала и улыбалась во сне — может быть, в ее снах нашлось место и ему?

Зашел он и в комнату Бобби. Джонни объяснял брату, почему он не может остаться, почему должен двигаться дальше и как важно уметь хранить в сердце память о тех, кого любишь.

— Значит, ты все-таки уходишь? — спросил его Бобби, но в отличие от Элис предстоящая разлука его, похоже, не пугала. Несмотря на свой возраст — а может, именно благодаря ему, — он не только сумел лучше понять объяснения брата, но и принять их, и теперь в его душе не было ни сомнений, ни страха. Он точно знал, куда уходит Джонни и почему, вот только объяснить это он не мог.

— Да, ухожу, — честно ответил Джонни, который никогда не обманывал младшего брата.

— А ты еще вернешься? — спросил Бобби, и его глаза широко открылись.

— Может быть. Но, если честно, вряд ли.

— Спасибо, что помог мне снова научиться говорить, — торжественно сказал Бобби. — Без тебя вряд ли бы у меня что-нибудь получилось, — добавил он. Джонни-то хорошо знал, что это чистая правда.

Братья некоторое время сидели обнявшись. Потом Джонни накрыл Бобби одеялом, и мальчуган закрыл глаза. Он тоже улыбался во сне, и было ясно — он никогда не забудет своего старшего брата, на которого он становился все больше похож.

Обо всем этом Джонни рассказал Элис, пока они, обнявшись, спускались по лестнице. В самом низу он вдруг спохватился и вернулся к себе в комнату. С минуту Джонни стоял там, оглядываясь по сторонам и думая о том, как сильно ему будет не хватать матери, брата, сестры, отца. Вернувшись в кухню, он напомнил Элис, чтобы она сохранила для Бобби его любимый спортивный джемпер. Он сможет носить его, когда вырастет, сказал Джонни, а до тех пор Шарли тоже иногда может его надевать.

И как только он сказал это, Элис почувствовала, как к глазам снова подступают слезы. Она поняла, что означают эти слова. Пора было расставаться. Когда Джонни хоронили, Элис так и не попрощалась с ним — она просто не смогла подойти к гробу и прикоснуться к холодной щеке сына. Быть может, именно поэтому он и вернулся — вернулся, потому что она так и не сказала ему последних слов. А может, ему действительно нужно было привести в порядок их жизни и научить своих близких жить достойно и счастливо и без него. Как бы там ни было, Джонни завершил все, что должен был сделать, он все устроил так правильно и надежно, как делал все и всегда. За три месяца он сделал счастливыми многих людей, он поддержал и укрепил свою семью, помог выдержать испытание Бекки.

Джонни подождал, пока мать подогреет молоко, а потом сел рядом с ней и стал молча смотреть, как она пьет. Отставляя в сторону стакан, Элис взглянула на сына и поняла, почему не сможет уснуть этой ночью. Значит, он все-таки уходит, отправляется в дальний путь, и она уже никогда-никогда его не увидит. Мысль эта причинила ей такую боль, что Элис не смогла произнести вслух те несколько слов, которые собиралась сказать. Она только несколько раз судорожно сглотнула, и Джонни покачал головой.

— Не надо… — сказал он негромко. — Не стоит начинать все сначала. Отпусти меня, мама. Так будет легче и тебе, и мне. Кроме того, я ведь останусь с тобой, ты же знаешь.

— Мне будет легче?! Что я буду без тебя делать? Я так привыкла видеть тебя, разговаривать с тобой… — Элис уже с трудом сдерживала рыдания.

— Ты будешь очень занята, — уверенно сказал он и улыбнулся. — Ведь у тебя есть отец, и Шарли, и Бобби. — Он крепко прижал ее к себе и тотчас отпустил, а Элис посмотрела ему в глаза. Сколько боли, страдания, нежности было в этом взгляде!

— Я люблю тебя, сынок, как я люблю тебя!

— Я тоже очень люблю тебя, мама.

— Ты… ты самый лучший сын, такой сильный и умный, и я горжусь тобой. И всегда буду гордиться.

— И я горжусь тобой. Ты самая лучшая мама на свете. — Джонни вдруг выпрямился и зашарил по карманам с таким видом, словно что-то забыл, а сейчас вспомнил. — И еще одно… — проговорил он, протягивая ей небольшую коробочку, неумело завернутую в бумагу. — Вот, это тебе и папе. Эта вещь… я думаю, она сделает вас обоих очень, очень счастливыми.

— Что это? — удивилась Элис. — Можно открыть?

— Нет, не сейчас, — твердо ответил он, опуская коробочку в карман ее халата.

Потом Джонни медленно шагнул к двери, ведущей в сад, и, взявшись за ручку, широко ее распахнул. Мать и сын долго стояли на пороге и глядели в ночную темноту. Джонни обнял Элис и прильнул к ней всем телом, как он делал, когда был маленьким. Ночь была прохладной, но Элис было тепло то ли от выпитого молока, то ли от близости самого дорогого ей человека. Душу ее переполняли любовь и спокойствие, которые — она надеялась — останутся с ней навсегда.

Наконец Джонни наклонился и поцеловал ее. Элис тоже поцеловала его в последний раз, и он шагнул в ночь. Ей хотелось побежать за ним, чтобы остановить и вернуть, но ее ноги словно приросли к полу. Джонни сделал несколько шагов по тропинке, потом обернулся и прощально взмахнул рукой. Элис тоже помахала ему и улыбнулась из последних сил, хотя по лицу ее текли слезы. Ей было грустно, но это была особенная грусть, к которой примешивались и благодарность, и надежда на будущую встречу. Она на секунду прикрыла глаза, чтобы стряхнуть с ресниц соленые капли, но Джонни уже исчез, бесшумно растворившись в ночи на пути туда, куда она не могла за ним последовать.

Элис еще долго стояла на пороге, потом тихо закрыла дверь и вернулась в теплую светлую кухню. Ей все еще не верилось, что Джонни ушел. Она не могла, не хотела в это верить, как не хотела верить в его смерть полгода назад, но сейчас все было иначе. Джонни был прав, когда предсказывал это, хотя Элис по-прежнему не могла смириться с разлукой. Ее сердце все еще полнилось воспоминаниями о нем — о том, каким Джонни был до своей смерти и каким он вернулся к ней после нее.

Но когда Элис поднялась в спальню и взглянула на спящего Джима, ход ее мыслей изменился. Она поняла, что Джонни — их вечно юный мальчик — всегда будет с ними — в их памяти, в их сердцах и в тех добрых делах, которые он для них сделал.

Раздеваясь, Элис вспомнила о маленькой коробочке, которую Джонни опустил в ее карман. Чтобы не побеспокоить мужа, она отправилась в ванную комнату, включила свет и достала таинственный подарок. Когда она развернула бумагу, Элис рассмеялась вслух. Что за глупая шутка, подумала она. И что это он придумал?!

И в самом деле, ничем иным это просто не могло быть. В руках Элис держала тестер для определения беременности, какой можно купить в любой аптеке. «Зачем он мне?» — подумала Элис. Быть может, таким странным способом Джонни хотел напомнить ей о том, о чем они с Джимом уже давно перестали думать. Когда-то они всерьез собирались завести четвертого ребенка, но после несчастья с Бобби больше не возвращались к этому вопросу. Да и сейчас Элис, наверное, не решилась бы — она боялась возврата к безрадостному прошлому. Правда, Джонни изменил их жизни, но ведь его с ними больше не было, и теперь вся ответственность лежала на них.

Но пока Элис стояла в ванной, держа в руках тестер, у нее в ушах снова раздался голос сына, который настойчиво советовал ей воспользоваться реактивами.

«Давай же, мама, не бойся… сделай это…» Эти слова прозвучали так ясно, словно он снова стоял у нее за спиной. Элис даже обернулась, но если Джонни и был здесь, то она его не увидела. Зато она ощущала его присутствие в своем сердце, в котором бережно хранила самые подробные воспоминания о нескольких — увы, слишком коротких — месяцах, которые он провел с ними. Это время было насыщено множеством удивительных событий и переживаний, и в голове у нее все перепуталось, и все же главное Элис помнила. Перебирая в уме все, что случилось с ней в последние дни и недели, она подумала о недавнем недомогании, которое выразилось в легкой тошноте и головокружении и которое она приписала приступу язвы. Но что, если это была вовсе не язва? Что, если Джонни действительно хотел ей что-то сказать своим глупым подарком? Нет, Элис и мысли не допускала, что с ней могло случиться что-то подобное, и все же, чувствуя себя довольно глупо, она решилась и использовала тестер по назначению.

А уже через пять минут, когда результат теста наглядно проявился, Элис поняла, что не ошиблась и что пять минут назад она действительно слышала голос Джонни, который вовсе никуда не ушел и который отныне будет с ней всегда. И еще ей стало ясно, что его чудесное возвращение не было единственным даром. В ее чреве зародилась новая жизнь, и это изменило все окончательно и навсегда. Не будет больше возврата к унылым монотонным дням, наполненным болью и тоской, а будут новые надежды, новые заботы и дела и новое будущее — такое, какого она не могла себе и вообразить.

И, едва подумав об этом, Элис снова почувствовала, что Джонни стоит рядом. Что ж, все правильно, подумала она. Одна жизнь закончилась, другая только начинается, но ее старший сын, ее мальчик, которого она так сильно любила, навсегда останется с ней, в ее сердце.

И так и должно быть, потому что иначе невозможно было бы жить на свете.