Дом ужасов Кунц Дин

— Конечно, нелепо. Мне ты можешь рассказывать все. Я же твоя лучшая подруга, не так ли?

— Да.

И действительно, Лиз была ее лучшей подругой. Более того, единственной подругой. Эми не проводила много времени с девушками своего возраста. Общалась исключительно с Лиз, и вот это, если вдуматься, казалось довольно странным. Очень уж сильно отличались они друг от друга. Эми усердно училась и получала хорошие отметки; Лиз отметки совершенно не волновали. Эмми собиралась идти в колледж; Лиз эта идея повергала в ужас. Эми нравилось побыть одной, в компании она часто стеснялась; Лиз всегда старалась быть на виду, со свойственной ей смелостью, а иногда и безрассудством. Эми любила книги; Лиз предпочитала фильмы и глянцевые журналы. Несмотря на тот факт, что Эми не нравился избыточный религиозный фанатизм матери, она по-прежнему верила в Бога, Лиз же заявляла, что сама концепция Бога и загробной жизни — чушь собачья. Эми прекрасно обходилась без спиртного и травки, могла выпить и покурить только по настоянию Лиз, которая говорила: если и есть Бог (она заверяла Эми, что Бога нет), ему стоит поклоняться только за то, Что он создал алкоголь и марихуану. Но, несмотря на бессчетные различия, дружба девушек только расцветала. Прежде всего по той причине, что Эми прилагала к этому немало усилий. Делала то, что хотела делать Лиз, говорила то, что Лиз хотела услышать. Никогда не критиковала Лиз, всегда старалась ее рассмешить, смеялась над ее шутками и практически всегда соглашалась с ее мнением. Эми тратила массу времени и энергии для того, чтобы укрепить их отношения, но не переставала спрашивать себя: а почему, собственно, ей так уж хочется быть лучшей подругой Лиз Дункан?

Прошлой ночью Эми спросила себя: а не возникало ли у нееподсознательногожелания залететь от Джерри Гэллоуэя, чтобы досадить матери? Тогда эта мысль поразила ее. Теперь же пришла другая: может, и дружбу с Лиз Дункан она водила по той же причине? В школе у Лиз (и ее это только радовало) была самая худшая репутация. Она сквернословила, с учителями вела себя вызывающе, была неразборчива в связях. И, общаясь с ней, Эми тем самым могла бунтовать против традиционных ценностей и морали матери.

Как и прежде, Эми обеспокоилась: получила еще одно подтверждение, что могла поставить под удар свое будущее, лишь бы причинить матери боль. Если так оно и было, тогда негодование и злость, которые она испытывала по отношению к матери, сидели в ней гораздо глубже, чем она это осознавала. Опять же получалось, что она не контролировала свою жизнь: контроль принадлежал черной ненависти и горечи, которые ей не подчинялись. Эти умозаключения так разволновали Эми, что она не пожелала их развивать; быстренько вышвырнула из головы.

— Так ты собираешься рассказать мне, что случилось? — спросила Лиз.

Эми моргнула.

— Э… ну… я порвала с Джерри.

— Когда?

— Прошлой ночью.

— После того, как вы ушли с бала? Почему?

— Он глупый, злобный сукин сын.

— Он всегда таким был, — указала Лиз. — Но раньше тебя это не волновало. С чего такая перемена? И какое это имеет отношение к трем или четырем сотням баксов?

Эми огляделась, боясь, что кто-то еще услышит ее слова. Они сидели в последней кабинке, так что позади нее никого не было. А впереди, за спиной Лиз, четверо футболистов мерялись силой рук. За ближайшим столиком две пары увлеченно и, похоже, со знанием дела обсуждали последние фильмы. Никто не подслушивал.

Эми посмотрела на Лиз.

— В последнее время меня тошнит по утрам.

Лиз сразу все поняла.

— Ох, нет. А месячные?

— Не пришли.

— Срань господня.

— Теперь ты понимаешь, почему мне нужны деньги?

— Аборт, — кивнула Лиз. — Ты сказала Джерри?

— Потому мы и расстались. Он говорит, что ребенок не его. И помогать не будет.

— Он просто мерзкая тварь.

— Я не знаю, что мне делать.

— Черт! — вырвалось у Лиз. — Лучше бы ты пошла к врачу, которого я тебе рекомендовала. Взяла бы рецепт на противозачаточные таблетки.

— Я боюсь этих таблеток. Ты слышала все эти истории о раке и тромбах.

— Как только мне исполнится двадцать один, я собираюсь стерилизоваться. Но пока таблетки — необходимость. Что хуже — риск тромба или залет?

— Ты права, — вздохнула Эми. — Не знаю, почему я не последовала твоему совету.

«Да только, возможно, я хотела забеременеть, пусть даже не догадывалась об этом».

Лиз наклонилась к ней.

— Господи, детка, я сожалею. Чертовски сожалею. Мне просто дурно. Действительно дурно. Дурно от того, что ты вляпалась в эту историю.

— Представляешь себе, что чувствую я?

— Господи, вот уж не повезло так не повезло.

— Я не знаю, что мне делать, — повторила Эми.

— Я скажу тебе, что тебе делать. Ты пойдешь домой и расскажешь обо всем отцу и матери.

— Ох, нет. Я не смогу. Это будет ужасно.

— Слушай, я понимаю, веселого тут мало. Будут крики, вопли, обзывания. Они вывалят на тебя кучу вины. Это будет что-то, можешь не сомневаться. Но они не поколотят тебя и не убьют.

— Моя мать может.

— Не говори ерунды. Старая сука станет рвать и метать, так что какое-то время ты будешь чувствовать себя самой несчастной на земле. Но не стоит забывать о том, что у нас самое главное. А самое главное — доставить тебя в клинику и выскрести этого ребенка как можно быстрее.

От такого подбора слов Эми передернуло.

— Все, что от тебя требуется, — продолжала Лиз, — так это стиснуть зубы и молчать, пока на тебя будут лить помои, а потом они заплатят за аборт.

— Нет. Ты забываешь, что мои родители — католики. Они думают, что аборт — грех.

— Они могут думать, что это грех, но они не заставят такую молодую девушку, как ты, сломать себе жизнь. Католики постоянно делают аборты, что бы они там ни говорили.

— Я уверена, что ты права, — кивнула Эми. — Но моя мать слишком набожна. Она никогда на это не согласится.

— Ты действительно думаешь, что она захочет, чтобы в ее доме жил незаконнорожденный внук? Не устыдится этого?

— Чтобы причинить мне боль… а главное, дать мне урок… не устыдится.

— Ты уверена?

— Более чем.

Какое-то время они, помрачнев, молчали.

В музыкальном автомате Донна Саммер запела о цене, которую ей пришлось заплатить за свою любовь.

Внезапно Лиз щелкнула пальцами:

— Есть идея!

— Какая?

— Даже католики одобряют аборт, если жизнь матери в опасности, не так ли?

— Не все католики. Только самые либеральные одобряют аборт даже при таких обстоятельствах.

— И твоя маман — не из либеральных.

— Нет.

— Но отец-то более вменяемый? Во всяком случае, в религиозных вопросах.

— Он не такой фанатик, как мать. Может согласиться на аборт, если придет к выводу, что беременность будет грозить мне потерей здоровья.

— Хорошо. Так ты внуши ему, что беременность чревата потерей психического здоровья. Понимаешь? Пригрози, что покончишь с собой, если не сможешь сделать аборт. Веди себя как безумная. Устраивай истерики. Совершай иррациональные поступки. Кричи, вопи, смейся безо всякой причины для смеха, снова кричи, бей посуду… Если все это не убедит их, имитируй попытку самоубийства. Надрежь вены. Не так, чтобы совсем, но до крови. Они не будут знать наверняка, сделала ты это сознательно или случайно, и не захотят рисковать.

Эми медленно покачала головой:

— Не сработает.

— Почему?

— Я плохая актриса.

— Готова спорить, ты их проведешь.

— Так себя вести, притворяться… Знаешь, я буду чувствовать себя полной дурой.

— То есть ты предпочитаешь чувствовать себя беременной?

— Должен быть другой выход.

— Например?

— Не знаю.

— Поверь мне, детка, это наилучший вариант.

— Не знаю…

— А я знаю.

Эми, задумавшись, пила колу.

— Может, ты права, — выдавила она из себя через пару минут. — Может, я попробую провернуть этот трюк с самоубийством.

— И все получится. Даже не сомневайся. Вот увидишь. Когда ты им скажешь?

— Я думаю, сразу после вручения аттестатов, если не найду более удобного случая.

— Через две недели! Послушай, детка, чем раньше, тем лучше.

— Две недели ничего не изменят. Может, за это время я сумею раздобыть денег.

— Не сумеешь.

— Как знать.

— Не сумеешь, — отрезала Лиз. — И потом, тебе только семнадцать. Тебе, скорее всего, не сделают аборт без согласия родителей, даже если ты раздобудешь деньги, чтобы оплатить его. Готова спорить, тебе должно исполниться восемнадцать, прежде чем ты получишь право решающего голоса.

Эми как-то об этом не подумала. Она не считала себя несовершеннолетней. Наоборот, ей казалось, что она уже прожила сто десять лет.

— Перестань витать в облаках, детка, — продолжила Лиз. — Ты не послушалась моего совета насчет таблеток. Так хоть теперь постарайся внять голосу разума. Пожалуйста, пожалуйста, ради всего святого, послушай меня. Чем скорее, тем лучше.

Эми понимала, что Лиз права. Она откинулась на спинку сиденья, обмякла, словно марионетка с перерезанными нитями.

— Ладно. Чем скорее, тем лучше. Я скажу им сегодня вечером или завтра.

— Сегодня.

— Не думаю, что у меня хватит на это сил. Если я собираюсь имитировать самоубийство, я должна все четко спланировать. А это можно сделать только на свежую голову и собравшись с силами.

— Тогда завтра, — согласилась Лиз. — Не позже, чем завтра. И покончи с этим. Послушай, у нас впереди отличное лето. Если я поеду на запад в конце года, как я и надеюсь, это будет последнее лето, которое мы проведем вместе. Так что нужно сделать так, чтобы воспоминаний нам хватило надолго. Солнце, травка, пара-тройка новых парней. Все должно быть тип-топ. И ничего такого не будет, если ты начнешь раздуваться, как воздушный шарик.

Для Джоя Харпера это воскресенье стало отличным днем.

Утро началось с мессы и воскресной школы, как обычно скучной, но потом все быстро пошло на лад. Когда его отец заглянул в «Ройял-Сити ньюс» за воскресными газетами, Джой нашел на полке новые комиксы, а в кармане — достаточно монет, чтобы купить два лучших. Потом на ленч мать приготовила курицу и блины, его самые любимые блюда.

После ленча отец дал ему денег на кино и разрешил поехать в «Риалто». Этот кинотеатр (показывали в нем только старые фильмы) находился в шести кварталах от их дома, и ему разрешали ездить туда на велосипеде, но не дальше. В это воскресенье в «Риалто» крутили фильмы про монстров, «Тварь» и «Пришельцы из далекого космоса». Оба выше всяких похвал.

Джой любил такие вот пугающие истории. Почему — сказать не мог. Иногда, сидя в темном зале кинотеатра, он едва сдерживался, чтобы не надуть в штаны от страха, когда какая-нибудь склизкая тварь подкрадывалась к герою, но все равно любил.

После кино Джой вернулся домой, и на обед мать приготовила чизбургеры и тушеную фасоль, которые нравились ему даже больше курицы и блинов. Больше всего на свете. Он ел, пока не понял, что после следующего куска просто лопнет.

Эми вернулась из «Погребка» в восемь вечера. Джою полагалось идти спать в половине десятого, поэтому он еще бодрствовал, когда она нашла резиновую змею, повешенную в ее стенном шкафу. Выскочила в коридор, выкрикивая его имя, потом бегала за ним по комнате, пока не поймала. После того как сестра долго щекотала Джоя и заставила пообещать никогда больше так ее не пугать (оба знали, что обещание это останется невыполненным), он уговорил ее поиграть в «Монополию», с условием закончить игру ровно через шестьдесят минут. Как обычно, обыграл ее, потому что она, пусть и почти взрослый человек, слишком уж мало знала о законах финансового мира.

Эми он любил больше всех. Даже думал, что это неправильно. Больше всех полагалось любить мать и отца. Разумеется, после Бога. Бог шел на первом месте. Потом мать и отец. Но любить маму было так трудно. Она все время молилась с тобой, или молилась за тебя, или читала лекцию о том, как должно себя вести, и говорила снова и снова, как ей хочется, чтобы ты вырос добропорядочным человеком, но только говорила, никогда не прижимала к себе, не ласкала. Любить папу было куда легче, но общались они очень уж мало. Он слишком много времени отдавал юриспруденции, возможно спасая невинных людей от электрического стула, а дома любил побыть в одиночестве, занимаясь миниатюрными моделями поездов. Не нравилось ему, когда кто-то появлялся в его мастерской.

Оставалась Эми. Вот к ней он всегда мог обратиться, она всегда была рядом, и Джой не знал и другого такого милого человека, полагал, что никогда не узнает, и оставалось только радоваться, что у него такая сестра, а не злобная, похожая на краба, Вероника Калп, с которой приходилось жить в одном доме Томми Калпу, его лучшему другу.

Позже, после игры в «Монополию», уже в пижаме, с почищенными зубами, он помолился перед сном с Эми, что было куда лучше, чем молиться с мамой. Эми произносила молитвы быстрее мамы и иногда меняла слова, отчего они становились смешнее. Скажем, вместо «Мария, Матерь Божья, услышь мою мольбу», она могла сказать: «Мария, Матерь Божья, услышь мою пальбу». Она всегда смешила Джоя, но он, конечно же, понимал, что смеяться в полный голос нельзя, иначе мать услышала бы, спросила, что такого забавного в молитвах, а потом всем досталось бы на орехи.

Эми подоткнула ему одеяло, поцеловала, и наконец он остался один в лунном свете ночника. Устроился удобнее и мгновенно заснул.

Воскресенье прошло великолепно.

Но вот понедельник начался плохо. Вскоре после полуночи, буквально в первые минуты нового дня, Джой проснулся от наводящего ужас шепота матери. Как и прежде, он не открывал глаз, притворяясь, что спит.

— Мой маленький ангел… может, совсем и не ангел… внутри…

Она опять набралась. Как говорится, напилась в стельку. Едва держалась на ногах.

Бормотала, что никак не может решить, плохой он или хороший, доброе у него сердце или злое, насчет того, что внутри его может затаиться что-то ужасное, ожидающее удобного момента, чтобы вынырнуть на поверхность, о том, как не хотела она приносить дьяволов в этот мир, о том, что работа на службе Богу состоит в том, чтобы всеми силами избавлять мир от зла, о том, как когда-то она убила кого-то по имени Виктор и надеялась, что ей не придется проделать то же самое с ее драгоценным ангелочком.

Джоя начала бить дрожь, он испугался, как бы она не заметила, что он не спит. Он не знал, что она сделает, осознав, что он слышал ее странное бормотание.

Почувствовав, что терпеть больше мочи нет и сейчас он предложит ей замолчать и уйти, Джой попытался сосредоточиться на чем-то другом, отключив голос матери. Представил себе огромное, злобное инопланетное существо из фильма «Тварь», который этим днем посмотрел в «Риалто». Существо напоминало человека, но превосходило его размерами. Гигантскими руками могло в минуту разорвать тебя на куски. Запавшие глаза горели огнем. И при этом оно было растением. Инопланетным. Практически неуничтожимым растением, которое питалось кровью. Джою живо вспомнился эпизод, когда ученые искали инопланетянина за различными дверями; не нашли, прекратишь поиски, а когда открыли следующую дверь, за которой никого не ожидали найти, монстр прыгнул на них, рыча, брызжа слюной, с твердым намерением кого-нибудь сожрать. Вспоминая эту яростную и неожиданную атаку монстра, Джой, почувствовал, что кровь застыла у него в жилах, как случилось и в кинотеатре. Эпизод этот внушал дикий страх, в сравнении с которым пьяное бормотание матери казалось невинным детским лепетом. Да и вообще, если подумать о том, что случалось с людьми в фильмах-ужастиках, то в реальной жизни просто не было поводов для боязни. И внезапно Джой подумал: а не в этом ли причина его любви к страшным историям?