Дом ужасов Кунц Дин

Глава 7

В воскресенье парк развлечений переехал в Клиафилд, штат Пенсильвания, с тем чтобы в понедельник «возродиться» на новом месте. Большое американское ярмарочное шоу установило своим людям и владельцам павильонов и аттракционов, которые работали по контракту с БАЯШ, крайний срок — четыре часа пополудни. Сие означало, что к этому моменту все составные части парка развлечений, от заштатного киоска с закусками до самого сложного аттракциона, должны были полностью подготовиться к приходу посетителей.

Все три заведения Конрада Стрейкера, включая «Дом ужасов», уже к трем часам стояли на отведенных им местах, получив свидетельство о готовности. День выдался теплый и безоблачный. Теплый ожидался и вечер. «Денежная погода», — говорили карни про такие дни. Хотя самыми прибыльными для бизнеса были пятницы и субботы, в погожий теплый вечер горожане валом валили в парк развлечений и в любой будний день, даже в начале недели.

Имея в своем распоряжении час свободного времени, остающийся до открытия ярмарочного шоу для публики, Конрад использовал его, как использовал всегда в первый день на новом месте. Покинул «Дом ужасов» и направился к соседнему павильону, «Шоу уродов», принадлежащему Янси Барнету. Перед павильоном, во всю его длину, растянулся сверкающий яркими красками транспарант: «СТРАННЫЕ ЛЮДИ ЭТОГО МИРА».

К крайним срокам, устанавливаемым администрацией, Янси относился с тем же уважением, что и Конрад, поэтому в павильоне все было готово к работе, за исключением присутствия тех самых странных людей, которые не собирались покидать свои жилые трейлеры раньше положенного времени. И любой, наверное, их бы понял, узнав, что сам Янси Барнет и несколько его уродов вечером в воскресенье всегда садились играть в покер и игра заканчивалась глубоко за полночь, причем игроки не отказывали себе ни в холодном пиве, ни в виски, а сочетание этих двух напитков дает едва ли не самое сильное похмелье.

Павильон Янси делился на четыре больших помещения, через которые извивался обтянутый канатами проход. Каждая комната делилась на две или три кабинки с платформой и поставленным на нее стулом. За каждым стулом всю ширину кабинки занимал ярко разрисованный щит, на котором подробно объяснялось, с каким невероятным отклонением от нормы имеет дело посетитель этой конкретной кабинки. За одним исключением все эти отклонения от нормы были живыми людьми, человеческими уродами, у которых нормальные разум и душа пребывали в деформированных телах: самая толстая в мире женщина, трехглазый мужчина-аллигатор; мужчина с тремя руками и тремя ногами, бородатая женщина и (как выкрикивал зазывала двадцать или тридцать раз за час) многое, многое другое, чего не может представить себе человеческий разум.

Только один из участников «Шоу уродов» не принадлежал миру живых. Его можно было найти в центре павильона, оставив позади половину извилистого прохода, в самой узкой из кабинок. Мертвец находился в большом, специально выдутом для него стеклянном сосуде, наполненном раствором формальдегида. Сосуд стоял на платформе, безо всякого стула, подсвеченный сверху и сзади.

Именно на этот экспонат и пришел посмотреть Конрад Стрейкер в Последний час перед открытием ярмарочного шоу в Клиафилде. Встал у каната, отделявшего проход от платформы, как стоял сотни раз до этого, и печально всмотрелся в своего давно умершего сына.

Как и в других кабинках, заднюю стенку занимал большой щит. Прочитать слова, в которые складывались крупные буквы, не составляло труда.

ВИКТОР

«Уродливый ангел»

ЭТОТ РЕБЕНОК, КОТОРОГО ОТЕЦ НАЗВАЛ ВИКТОРОМ,

РОДИЛСЯ В 1955 ГОДУ ОТ НОРМАЛЬНЫХ РОДИТЕЛЕЙ.

УМСТВЕННЫЕ СПОСОБНОСТИ ВИКТОРА БЫЛИ НОРМАЛЬНЫМИ.

ОН БЫЛ НЕЖНЫМ, ЛАСКОВЫМ МЛАДЕНЦЕМ.

ЧАСТО СМЕЯЛСЯ, МАЛЕНЬКИЙ АНГЕЛОЧЕК.

ВЕЧЕРОМ ПЯТНАДЦАТОГО АВГУСТА 1955 Г.

МАТЬ ВИКТОРА, ЭЛЛЕН, УБИЛА ЕГО. ФИЗИЧЕСКИЕ

НЕДОСТАТКИ РЕБЕНКА ВЫЗЫВАЛИ У НЕЕ ОТВРАЩЕНИЕ И

УБЕДИЛИ ЕЕ, ЧТО ОН — МОНСТР.

ОНА НЕ СМОГЛА УВИДЕТЬ В НЕМ ДУШЕВНУЮ КРАСОТУ.

КТО ЖЕ В ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ БЫЛ ЗЛОМ?

БЕСПОМОЩНЫЙ РЕБЕНОК? ИЛИ МАТЬ, КОТОРОЙ ОН ДОВЕРЯЛ,

ЖЕНЩИНА, КОТОРАЯ УБИЛА ЕГО?

КТО БЫЛ РЕАЛЬНЫМ МОНСТРОМ?

ЭТОТ БЕДНЫЙ РЕБЕНОК? ИЛИ МАТЬ, КОТОРАЯ ОТКАЗАЛАСЬ ЛЮБИТЬ ЕГО?

РЕШАЙТЕ САМИ.

Конрад написал этот текст двадцать пять лет тому назад, и текст этот полностью выражал его чувства на тот момент. Он хотел показать миру, что Эллен была детоубийцей, безжалостным чудовищем. Он хотел, чтобы все узнали, что она сделала, и осудили за ее жестокость.

В межсезонье стеклянный сосуд находился у Конрада в Гибсонтоне, штат Флорида, дома. А во время сезона путешествовал с шоу Янси Барнета — публичное свидетельство вины Эллен.

На каждой новой площадке, когда все павильоны выстраивались вдоль центральной аллеи и до появления первых посетителей оставалось совсем ничего, Конрад приходил сюда, чтобы убедиться, что сосуд с тельцем Виктора благополучно перенес путешествие. И проводил несколько минут в компании своего мертвого сына, беззвучно повторяя про себя клятву отмщения.

Виктор смотрел на отца широко раскрытыми, ничего не видящими глазами. Когда-то зелень этих глаз ярко блестела. Когда-то это были шустрые, любопытные глаза, в них читались далеко не младенческие решительность и уверенность в себе. Теперь глаза заметно потускнели. Яркость зелени ушла. Она выцвела от воздействия формальдегида, да и безжалостные процессы разложения затуманили радужки.

Наконец, преисполненный желанием отомстить, Конрад покинул павильон и вернулся к «Дому ужасов».

Гюнтер уже стоял на платформе у входа, в маске и перчатках чудовища Франкенштейна. Увидев Конрада, он тут же запрыгал и замахал руками в танце, которым привлекал гостей ярмарочного шоу.

Призрак находился в будке кассира, высыпал в ящик для сдачи четвертаки, десяти и пятицентовики. Его бесцветные глаза поблескивали отсветом серебряных монет.

— Они собираются открыть ворота на полчаса раньше, — сообщил Призрак. — Все готовы взяться за дело, и, говорят, у ворот уже целая толпа жаждущих попасть к нам.

— Похоже, неделя будет удачной.

— Да, — Призрак провел рукой по белоснежным волосам. — У меня такое же ощущение. Может, тебе даже выпадет шанс вернуть долг.

— Что?

— Я про женщину, у которой ты в долгу, — пояснил Призрак. — Ту, чьих детей ты ищешь. Может, тебе повезет и ты найдешь ее здесь.

— Да, — кивнул Конрад. — Может, и найду.

В понедельник в половине девятого вечера Эллен Харпер сидела в гостиной своего дома на Кленовой аллее, пытаясь прочитать статью в последнем номере «Редбук». Сосредоточиться не могла. Всякий раз, доходя до конца абзаца, не могла вспомнить, о чем в нем шла речь, и ей приходилось возвращаться к началу. Наконец она сдалась и начала пролистывать журнал, глядя только на картинки, не забывая прикладываться к высокому стакану с водкой и апельсиновым соком.

Хотя час был не поздний, она уже прилично набралась. Но расслабление все не приходило. Только отупение. Но и отупела она еще не столь сильно, как хотелось.

В гостиной она сидела одна. Пол работал в мастерской. Эллен знала, что вернется он, как обычно, только к одиннадцати, чтобы посмотреть вечерние новости, а потом ляжет спать. Джой был у себя, тоже трудился над моделью, пластиковым Лоном Чейни из «Призрака оперы». Эми сидела в своей комнате тихо, как мышка. После возвращения от доктора Спенглера она спустилась вниз только к обеду.

Эта девчонка. Эта паршивая, дерзкая, распутная девчонка — беременная!

Разумеется, результата теста они еще не получили. На это требовалась пара дней. Но Эллензнала. Ее дочь забеременела.

Журнал зашуршал в трясущихся пальцах Эллен. Она отложила его в сторону и пошла на кухню, чтобы наполнить опустевший стакан.

Ее крайне тревожила щекотливая ситуация, в которую она попала. Она не могла позволить Эми оставить ребенка. Но если бы Пол узнал, что она без его ведома устроила дочери аборт, его бы это не порадовало. Дома он, по большей части, не лез ни в какие семейные дела, позволял ей принимать все решения, которые касались как домашних проблем, так и вообще их жизни. Но мог сказать свое веское слово, если его очень уж сильно доставали, и в тех редких случаях, когда выходил из себя, очень жестко настаивал на своем.

Если бы Полу стало известно об аборте после того, как его сделали бы Эми, он пожелал бы знать, как и почему она такое одобрила. И ей, чтобы оправдаться, предстояло привести очень убедительное объяснение. В данный момент Эллен понятия не имела, что она скажет мужу, если тот узнает про аборт.

Двадцатью годами раньше, когда она выходила замуж за Пола, ей следовало рассказать о том годе, который она провела в передвижном парке развлечений. Рассказать о Конраде и об отвратительной твари, которую она родила. Но она не сделала того, что следовало сделать. Не решилась. Скрыла от Пола правду. Испугалась, что он почувствует к ней отвращение и бросит, узнав о ее прошлом. Но если бы тогда, в самом начале их отношений, она бы все ему рассказала, то сейчас не попала бы в столь серьезную передрягу.

Не раз и не два во время их совместной жизни она была на грани того, чтобы открыть мужу свои секреты. Когда он заводил разговор о большой семье, на кончике ее языка уже вертелись слова: «Нет, Пол. Я не могу иметь детей. Видишь ли, я уже родила одного, и ничего хорошего из этого не вышло. Только плохое. Это был кошмар. Я родила что-то нечеловеческое. Оно попыталось меня убить, так что мне пришлось убить его первой. Может, причину появления на свет этого отвратительного младенца нужно искать в поврежденных генах моего первого мужа. Может, на моем генетическом вкладе никакой вины нет. Но я не могу пойти на такой риск». И хотя ей многократно хотелось сделать такое признание, она ни разу не озвучила его, более того, придерживала язык, наивно полагая, что все как-то образуется.

Потом, беременная Эми, она чуть не сошла с ума от тревоги и страха. Но девочка родилась нормальной. Какое-то время, несколько благословенных недель, она испытывала безмерное облегчение. Все сомнения насчет собственной генетической полноценности рассеивались как дым при виде этого розовенького, здоровенького, абсолютнонормальногочеловеческого дитя.

Но достаточно быстро в голову Эллен пришла мысль, что у выродков отклонения от нормы могут быть не толькофизическими. Недостатки эти, отличающие выродка от нормального человека, могли находиться исключительно в мозгу. Ребенок, которого она родила от Конрада, был не просто уродом. У него и разум был нечеловеческим, он буквально излучал зло, так что тот ребенок был монстром во всех смыслах этого слова. А вдруг у этой девочки разум такой же, как был у Виктора, пусть никаких внешних отклонений от нормы нет? Может, червь зла угнездился в ее разуме, где его никто не может видеть, затаился там и ждет удобного момента, чтобы выползти наружу?

Мысль эта жгла, как кислота. И от счастья Эллен, от ее оптимизма не осталось и следа. Скоро гуканье младенца перестало ее радовать. Она неусыпно наблюдала за дочерью, гадая, каких неприятных сюрпризов можно от нее ждать. Вдруг эта милая девочка, когда подрастет и станет сильной, как-нибудь ночью прокрадется в спальню к родителям и убьет их во сне?

А может, безумна она сама. Может, ребенок у нее совершенно нормальный, а вот с головой у нее явный непорядок. Эта мысль приходила к Эллен довольно часто. Но всякий раз, сомневаясь в своем психическом здоровье, она вспоминала ту кошмарную ночную битву со злобным, жаждущим крови отродьем Конрада, и эти жуткие, яркие воспоминания всегда убеждали ее, что повод для тревоги и страха у нее очень даже веский.

Не так ли?

Семь лет она сопротивлялась желанию Пола завести второго ребенка, но забеременела, несмотря на все меры предосторожности. Вновь прошла через девять месяцев ада, гадая, что за странное существо растет в ее чреве.

Джой, разумеется, родился нормальным маленьким мальчиком.

Внешне.

Но внутри?

Этого она не знала. Наблюдала, ждала, боялась самого худшего.

И по прошествии стольких лет Эллен не знала, что думать о своих детях.

Так что жила она словно в аду.

Иногда ее переполняли гордость и любовь. Она хотела обнимать их, целовать, прижимать к груди. Хотела отдать им всю любовь, которой они не видели от нее в прошлом… Но после стольких лет постоянных подозрений обнаружила, что ей просто не под силу раскрыть им свои объятия, сократить до нуля то безопасное расстояние, на котором она их всегда держала. Иногда она сгорала от любви к Джою и Эми, страдала от любви, которую не могла выплеснуть на них, плакала ночью тихонько в подушку, чтобы не разбудить Пола, скорбя по своему холодному, мертвому сердцу.

Но случалось, она видела в своих детях зло, сверхъестественное зло. В эти ужасные дни убеждала себя, что они хитрые, расчетливые твари, прячущиеся за личиной детской невинности.

Качели.

Качели.

А хуже всего было ее одиночество. Она не могла поделиться своими страхами с Полом. Тогда ей пришлось бы рассказать ему о Конраде, и он пришел бы в ужас, узнав, что она двадцать лет прятала от него свое прошлое. Эллен достаточно хорошо знала мужа, чтобы понимать: содеянное ею в молодости расстроит его не так сильно, как тот факт, что она обманула его насчет прошлого и так долго продолжала обманывать. Ей не оставалось ничего другого, как в одиночку бороться со страхом.

Вот и жила она словно в аду.

Если бы она смогла заставить себя поверить, раз и навсегда, что Эми и Пол — два обычных ребенка, ничем не отличающиеся от других детей, то и тогда не смогла бы полностью избавиться от тревоги. Поскольку существовала вероятность, что дети Эми и Джоя будут такими же монстрами, как Виктор. Проклятие могло передаваться через поколение, от женщины — не к ребенку, а к внуку или внучке. Могло дать о себе знать, когда этого никто не будет ждать. Современная медицина выявила наследственные болезни, которые проявлялись не в каждом поколении, с промежутком в несколько десятилетий.

Будь у нее полная уверенность в том, что первый, чудовищный ребенок появился у нее исключительно по вине дегенеративных генов Конрада, а у ее хромосом не было отклонений от нормы, Эллен смогла бы забыть о своих страхах. Но, разумеется, знать об этом наверняка она не могла.

Иногда у нее возникали мысли, что жизнь слишком трудна и жестока, а потому и незачем прилагать столько усилий, чтобы прожить ее.

Вот почему теперь, стоя на кухне вечером того дня, когда она узнала о беременности Эми, Эллен допила водку с апельсиновым соком, которые налила в стакан лишь несколькими минутами раньше, и быстро наполнила его вновь. Она опиралась на два костыля: спиртное и религию. Без этих подпорок она бы не протянула последние двадцать пять лет.

Поначалу, в первый год после ухода от Конрада, ей хватало одной религии. Ее взяли официанткой, деньги на жизнь появились, и большую часть свободного времени она проводила в церкви. Обнаружила, что молитва успокаивает нервы, исповедь — бальзам для души, а облатка Причастия, положенная на язык во время мессы, насыщает сильнее, чем обед из шести блюд. В конце этого первого года, который она прожила одна, через два года после побега из дома с Конрадом, Эллен более-менее обрела душевный покой. Правда, по ночам ей все еще снились кошмары. Она все еще боролось с совестью, пытаясь решить, то ли она жутко согрешила, то ли выполнила Божью волю, убив Виктора. Но, по крайней мере, работая официанткой, она впервые в жизни обрела независимость и, соответственно, повысила уровень самооценки. Более того, обрела достаточную уверенность в себе, чтобы съездить домой в надежде наладить отношения с родителями.

Именно тогда она и узнала, что в ее отсутствие они умерли. Джозефа Джавенетто свалил обширный инсульт через месяц после ее побега.

Джина, ее мать, умерла шестью месяцами позже. Так иногда случается: муж и жена уходят друг за другом, потому что не выдерживают одиночества.

Хотя Эллен никогда не была близка с родителями и хотя строгость и набожность Джины вызывали напряженность в отношениях матери и дочери, Эллен потрясло известие о смерти отца и матери. У нее возникло ощущение холодной пустоты, которая окружила ее со всех сторон. За случившееся она принялась винить себя. Убежала из дома, оставив матери короткую, резкую записку, не попрощалась с отцом… все это могло послужить причиной инсульта. Возможно, она преувеличивала свои «заслуги» в смерти родителей, но не могла отделаться от чувства вины.

И поскольку одна религия более не могла ее утешить, она подкрепила милосердие Иисуса милосердием бутылки. Пила Эллен много: в этом году больше, чем в предыдущем, а в следующем ставила новый рекорд. Только в семье знали о ее пристрастии к алкоголю. Женщины-прихожанки, с которыми она работала четыре дня в неделю по различным благотворительным проектам, пришли бы в ужас, узнав, что тихая, уравновешенная, трудолюбивая, набожная Эллен Харпер по вечерам в собственном доме, за закрытыми дверями, становилась совсем другим человеком: святая превращалась в алкоголичку.

Она презирала себя за возрастающую тягу к водке. Но без спиртного она не могла спать, спиртное блокировало ночные кошмары и давало ей несколько блаженных часов забытья от тревог и страхов, которые пожирали ее живьем последние двадцать пять лет.

Эллен поставила на кухонный стол бутылку водки и пакет апельсинового сока, отодвинула стул, села. Теперь, когда в стакане оставалось на донышке, ей не приходилось вставать, чтобы вновь наполнить его. И необходимость подходить к холодильнику возникала, лишь когда кубики льда превращались в воду.

Какое-то время она посидела, прикладываясь к стакану, а потом, когда посмотрела на стул по другую сторону стола, вспомнила, как утром на нем сидела Эми и говорила: «Меня тошнит по утрам, ко мне не пришли месячные, я точно беременна, знаю, что беременна…»Очень живо Эллен вспомнила, как ударила дочь, как трясла ее, ругала последними словами. Если бы закрыла глаза, увидела бы, как заставляет Эми встать на колени, как тычет головой в пол, кричит, словно безумная, молится во весь голос…

По ее телу пробежала дрожь.

«Господи, — внезапно ее пронзила мысль, от которой защемило сердце. — Я ведь такая же, как моя мать! Я веду себя совсем как Джина. Руковожу мужем, как руководила моим отцом Джина. Строга с детьми и так увлечена религией, что построила стену между собой и своей семьей… точно такую же стену, какую построила моя мать».

Голова Эллен пошла кругом, и не только от водки. Ее поразило сходство жизненного уклада семьи, в которой она воспитывалась, и той, которую создала сама.

Она закрыла лицо руками, устыдилась, взглянув на себя со столь неожиданной стороны. Руки похолодели.

Кухонные часы тикали, как часовой механизм бомбы.

«Совсем как Джина».

Она яростно замотала головой, словно решила отогнать эту неприятную мысль. Она не была такой же суровой, отстраненной и все запрещающей, как ее мать. Не была. Но даже если и была, в настоящий момент думать об этом, что-то менять она не могла. С беременностью Эми забот и так хватало. И такие серьезные проблемы следовало решать по одной. Если в чреве дочери росло что-то ужасное, избавление от плода, конечно же, стояло на первом месте. И вот после аборта, возможно, у нее появилась бы возможность заново переосмыслить свою жизнь и решить, какой женщиной она в итоге стала. Может, она даже сможет дать оценку тому, как повлияла на собственную семью. Но не теперь. Господи, пожалуйста, не теперь.

Она подняла стакан и осушила его, словно в нем была чистая вода. Нетвердой рукой налила немного апельсинового сока и гораздо больше водки.

Обычно Эллен напивалась где-то между одиннадцатью вечера и полуночью, но в этот день уже в половине десятого была хороша. В голове шумело, язык не слушался. Она словно куда-то плыла. Достигла того приятного состояния, к которому так стремилась: когда в голове не остается ни одной мысли.

Взглянув на часы и увидев, что они показывают половину десятого, она вспомнила, что в это время Джой должен ложиться спать. Решила подняться наверх, убедиться, что он помолился перед сном, подоткнуть одеяло, пожелать спокойной ночи, рассказать сказку. Она с давних пор не рассказывала ему сказку на ночь. Ему, наверное, понравилось бы. Он еще не настолько вырос, чтобы уже не слушать сказки на ночь, так? Он все еще ребенок. Маленький ангелочек. У него такое нежное, ангельское, детское личико. Иногда она любила его так сильно, что любовь едва не разрывала ее. Как вот теперь. Ее переполняла любовь к маленькому Джою. Она хотела поцеловать его милое личико. Хотела присесть на край кровати и рассказать сказку про эльфов и принцесс. Как же это будет хорошо и приятно — сидеть на краешке кровати и смотреть, как он ей улыбается.

Эллен допила стакан и поднялась. Встала слишком уж быстро, и кухня закружилась у нее перед глазами, так что ей пришлось схватиться за край стола, чтобы не упасть.

Пересекая гостиную, она врезалась бедром в приставной столик и сшибла прекрасную, ручной работы, деревянную статуэтку Иисуса, которую купила давным-давно, когда еще работала официанткой. Статуэтка упала на ковер, и, хотя она была лишь в фут высотой и совсем не тяжелая, Эллен пришлось затратить немало усилий в попытке ухватить ее и поставить на столик; пальцы напоминали сосиски и отказывались гнуться как положено.

Тут она задалась вопросом: а может, сказка на ночь — идея не из лучших? Может, не стоит ей подниматься наверх? Но потом подумала о нежном личике Джоя и его ангельской улыбке и поднялась по лестнице. Ступени так и норовили ускользнуть из-под ног, но ей удалось добраться до второго этажа, не упав.

Войдя в комнату сына, Эллен обнаружила, что он уже в постели. Горел только миниатюрный ночник, маленькую лампочку которого окружала сфера призрачного, лунно-бледного света.

Эллен переступила порог. Прислушалась. Обычно он тихонько похрапывал, когда спал, но в этот момент дышал тихо. Наверное, еще не уснул.

Покачиваясь на каждом шагу, она подошла к кровати. Посмотрела на него сверху вниз. Мало что могла разглядеть в густом сумраке.

Решив, что он спит, а потому придется ограничиться лишь легким поцелуем в лоб, Эллен наклонилась над кроватью…

И тут же из темноты на нее выпрыгнуло страшное, светящееся, нечеловеческое лицо, визжащее на нее, как рассерженная птица.

Эллен вскрикнула и отшатнулась. Наткнулась на комод, сильно ударилась бедром.

Перед мысленным взором пронесся калейдоскоп жутких образов: детская коляска, которую в ярости раскачивало лежащее в ней существо; огромные зеленые звериные глаза, горящие ненавистью; раздувающиеся, принюхивающиеся, сопящие ноздри; бледный, в трещинах язык; длинные костлявые пальцы, тянущиеся к ней в свете молнии; когти, рвущие ее…

Зажглась лампа на прикроватном столике, отгоняя ужасные воспоминания.

Джой сидел на кровати.

— Мама? — удивленно спросил он.

Эллен тяжело привалилась к комоду и жадно хватала ртом воздух, который несколько секунд, показавшиеся ей вечностью, не могла протолкнуть в легкие. Тварь в темноте на поверку оказалась Джоем. Он надел хэллоуиновскую маску, покрытую фосфоресцирующей краской.

— Что, черт побери, ты творишь? — пожелала узнать Эллен, оттолкнувшись от комода и шагнув к кровати.

Джой быстро снял маску. Его глаза широко раскрылись.

— Мама, я думал, это Эми.

— Дай мне ее, — она вырвала маску из его рук.

— Я положил резинового червя в банку с кольдкремом на туалетном столике Эми и подумал, что она пришла, чтобы посчитаться со мной.

— Когда ты перерастешь эти глупости? — спросила Эллен, сердце ее по-прежнему билось слишком уж быстро.

— Я не знал, что это ты! Я не знал!

— Это дурные шутки! — сердито рявкнула она. Приятный туман в голове, вызванный водкой, рассеялся. Мечтательная расслабленность уступила место напряженности, сковывающей все мышцы. Она по-прежнему была пьяна, но настроение поменялось с плюса на минус. Добродушие уступило место злобе. Хотелось рвать и метать. — Дурные, — повторила она, глядя на маску. — Дурные и извращенные.

Джой привалился спиной к деревянному изголовью, двумя руками схватился за одеяло, словно в любой момент мог отбросить его, чтобы выпрыгнуть из кровати и бежать со всех ног.

Все еще дрожа от шока, вызванного появлением из темноты лыбящегося, зубастого, светящегося лица, Эллен оглядела комнату мальчика. Пугающие постеры на стенах. Борис Карлофф в роли чудовища Франкенштейна. Бела Лугоши в роли Дракулы. Еще одно существо из фильмов ужасов, идентифицировать которое она не смогла. На комоде, на столе, на книжных полках стояли модели монстров, трехмерные пластиковые фигурки: они продавались в виде набора элементов, которые Джой собирал и склеивал.

Отец разрешил мальчику это ужастиковое хобби, утверждая, что в возрасте Джоя такое естественно. Эллен не протестовала. Хотя увлеченность мальчика ужасами и кровью ее тревожила, она полагала, что это относительно мелкий вопрос, из тех, где она всегда шла навстречу Полу, льстила его самолюбию, чтобы потом он с легкой совестью соглашался с ней в более серьезных и важных для нее делах.

Но теперь, в ярости, вызванной страхом, который нагнал на нее Джой, расстроенная нежеланными воспоминаниями, вызванными маской, по-прежнему пьяная, то есть неспособная на адекватную реакцию, Эллен бросила маску в корзину для мусора.

— Пора положить конец этому безобразию. Пора тебе перестать играться в этих чудовищ и начать вести себя, как и положено нормальному, здоровому мальчику. — Она взяла с комода две пластиковые модели и тоже отправила их в корзину для мусора. Смахнула туда же миниатюрных вампиров и гоблинов с его письменного стола. — Завтра утром, перед школой, сними эти ужасные постеры и избавься от них. Будь осторожен и не повреди штукатурку, когда будешь вынимать скобы из стен. Я куплю красивые, нормальные постеры, чтобы повесить на их место. Ты понимаешь?

Он кивнул. Большие слезы катились по щекам Джоя, но он не произнес ни слова.

— И чтоб больше никаких дурацких шуток! — рубила Эллен. — Никаких резиновых пауков на подушках. Никаких резиновых змей под одеялом. Никаких резиновых червей в баночках с кольдкремом. Ты меня слышишь?

Он опять кивнул. Его лицо побледнело как полотно. Он слишком уж резко реагировал на ее наставления. Не выглядел мальчиком, который видит перед собой строгую мать. Больше напоминал мальчика, перед которым стояла смерть. Похоже, нисколько не сомневался в том, что вот-вот она схватит его за горло и задушит.

Ужас на лице Джоя потряс Эллен.

«Я совсем как Джина».

Нет! Это не так.

Она делала лишь то, что должна. Ребенка следовало направить на путь истинный. Она выполняла родительские обязанности.

«Совсем как Джина».

Эллен вытолкала из головы эту мысль.

— Ляг, — приказала она.

Джой послушно скользнул под одеяло.

Она подошла к прикроватному столику и положила руку на выключатель лампы.

— Ты помолился перед сном?

— Да, — ответил Джой.

— Прочитал все молитвы?

— Да.

— Завтра вечером ты прочитаешь больше молитв, чем обычно.

— Хорошо.

— Я буду молиться с тобой, чтобы знать наверняка, что ты не пропустил ни слова.

— Хорошо, мама.

Она выключила свет.

— Я не знал, что это ты, мама, — еще раз попытался оправдаться Джой.

— Спи.

— Я думал, это Эми.

Внезапно ей захотелось наклониться, поднять его с кровати, прижать к груди. Крепко обнять, поцеловать и сказать, что все хорошо.

Но, начав нагибаться, она вспомнила хэллоуиновскую маску. Увидев эту жуткую образину, она подумала, что демон, сидевший в Джое, наконец-то проявил себя. Она в этом не сомневалась… лишь секунду или две, но достаточно долго для того, чтобы решить, что с Джоем произошла трансформация, которую она давно ожидала. И теперь она боялась, что, наклонившись и обняв его, столкнется нос к носу еще с одной образиной… только на этот раз не с маской. Может, на этот раз демон схватит ее и потянет на себя, чтобы острыми когтями вспороть живот. Поток любви разом пересох, оставив пустоту и страх. Она боялась собственного ребенка.

Качели.