Самый темный вечер в году Кунц Дин

Медведь называл это Худшим-из-того-что-она-может-сделать, потому что мать страшно разозлится, если поймает Пигги за этим.

Когда Худшее-из-того-что-она-может-сделать сделано, Вечно блестящая штучка прячется, Пигги умывается, одевается. Она Готова-ко-всему.

Медведь говорил, когда у тебя есть НАДЕЖДА, ты Готов-ко-всему.

Пигги ест разломанные печенья, оставшиеся со вчерашнего дня. Она прячет еду, если может. Еда не всегда появляется, когда хочется есть.

Она думает о том, что сказал Медведь во сне: «Беги, Пигги, беги!»

Он имеет в виду не сон, а происходящее наяву. Медведь предупреждает ее.

Она помнит, что прочитала в глазах матери прошлым вечером, матери с ножом, похожим на тог, которым она убила Медведя. Ее глаза были такими ужасными.

«Беги, Пигги, Беги!»

Если Пигги посмотрит на подошвы своих ног, она увидит, что бывает, если ты пытаешься бежать.

Это было давно. Но следы остались, она может их видеть.

Если ты попытаешься бежать, тебе будет больно, очень больно. Сначала ты услышишь щелчок, потом почувствуешь боль.

Большой палец матери зажигает огонь. Потом гасит. Потом зажигает. Если ты пытаешься бежать.

Пигги садится за стол и достает из ящика коробку.

В коробке картинки. Много, много картинок. Они все одинаковые, но разные.

Она давно вырезает их из журналов, не столько дней, сколько еще будет, и дольше, но давно.

Она склеит их вместе так, что ей от этого будет приятно. Она вырезала их из многих и многих журналов. Теперь картинок у нее достаточно. Она готова начать.

Глядя на картинки, Пигги улыбается. Они такие красивые. Их много и много. Они стоят и сидят. Бегают и прыгают. Собаки. Одни собаки.

Глава 57

Бесконечная армия в белом собралась на западе и двинулась на восток, молчаливыми когортами, захватывая великий мост без выстрелов и криков.

«Золотые ворота» — название не моста, а горловины бухты, сам-то мост оранжевый.

Фермы, горизонтальные балки, ванты, главные тросы и башни начали исчезать в тумане.

Эми вела «Экспедишн» на север, к округу Марин, и иногда не видела ничего, кроме вертикальных тросов. Казалось, мост подвешен к облакам, и путешественники едут по нему из белой пустоты жизни в белую тайну смерти.

— В те дни, — Эми говорила о годах супружеской жизни с Майклом Коглендом, — я, пусть и меня воспитали в вере, не могла видеть. Жизнь была яркой, странной, иногда бурной, но в суете тех дней я не замечала очевидного. Прекрасная собака, которую звали Никки, пришла ко мне, когда я была девочкой… и теперь в мою жизнь пришла эта девочка, которую звали Никки, и я подумала, что это удивительно и мило, но не более того.

Майкл проводил вне дома все больше времени, в Европе, Азии, Латинской Америке, вроде бы оправлялся туда по делам, но, скорее всего, в компании других женщин.

Ее дочь Николь, ее вторая Никки, уже пятилетняя, начала видеть дурные сны. Вернее, один дурной сон. Во сне она снежной ночью бродила по темному лесу, заблудившаяся, одинокая, испуганная.

Лес начинался за их домом, густой хвойный лес, который ночью не освещался лучом маяка.

Эми подозревала, что дурные сны Никки — следствие длительных отлучек ее отца, который поначалу очаровал девочку и завоевал ее сердце, как ранее очаровал и завоевал сердце матери Никки.

Как-то вечером, в пижаме, сидя на кровати, Никки заговорила о шлепанцах.

«Мама, прошлой ночью во сне я была босой. Я должна брать шлепанцы в кровать, чтобы во сне не ходить по лесу босиком».

«Это же приснившийся лес, — ответила Эми. — Почему земля не может быть мягкой?»

«Она мягкая, но холодная».

«Так это зимний лес?»

«Да. И снега очень много».

«Так чего бы во сне тебе не гулять по летнему лесу?»

Та ночь пришлась на зиму. Первый снег выпал на предыдущей неделе, а во второй половине того дня небо добавило снежному покрову еще пару дюймов толщины.

«Я люблю снег», — ответила Никки.

«Тогда, может, тебе стоит брать в кровать сапоги».

«Может, и стоит».

«А также шерстяные носки и теплые штаны».

«Мама, не говори глупости».

«И норковую шубу, и большую норковую ушанку».

Девочка засмеялась, но тут же стала серьезной.

«Мне не нравится этот сон, но больше всего мне не нравится, что я хожу босиком».

Эми достала из стенного шкафа пару шлепанцев и сунула их под подушку Никки.

«Вот. Если тебе приснится этот сон о лесе и ты опять будешь босиком, сунь руку под подушку и надень шлепанцы во сне».

Она подоткнула дочке одеяло, убрала волосы с лица, поцеловала в лоб, в левую щечку, потом в правую, чтобы тяжесть поцелуя не перевешивала одну сторону головы.

Вечером Эми почитала и легла спать в половине одиннадцатого, как обычно, в своей спальне.

— Может, мне сесть за руль? — с переднего пассажирского сиденья спросил Брайан. В голосе слышалась нежность.

Они миновали мост «Золотые ворота» и продолжили путь на север по автостраде 101.

Густой туман, едва не поглотивший мост, рассеивался по мере того, как трасса уходила от океана.

— Нет, — она покачала головой. — Мне так лучше, есть во что вцепиться руками.

В ту зимнюю ночь ее разбудил ветер, не завываниями и свистом, а нестройным звоном ветровых колокольчиков, которые висели на балконе большой спальни.

Эми посмотрела на выходящее на запад окно, ожидая увидеть пляшущие снежинки, но за окном царствовала темнота, снег не падал.

Хотя звон колокольчиков обычно ласкал слух, на этот раз что-то встревожило Эми. Впервые на ее памяти ветер показывал себя плохим музыкантом.

Когда же она окончательно проснулась, интуиция подсказала, что разбудил ее не звон колокольчиков, а какой-то другой звук. Она села, отбросила одеяло.

В отдельном домике жили Джеймс и Эллен Эвери. Они поддерживали в поместье идеальный порядок, следили за тем, чтобы хозяева ни в чем не знали нужды. Джеймс был мастером на все руки и очень ответственно относился к своим обязанностям.

В одном из крыльев особняка находились комнаты Лисбет, горничной, и Каролины, няни.

Каждую ночь в доме включалась охранная система. При попытке выбить окно или взломать дверь взвыла бы сирена, и Джеймс Эвери тут же бы прибежал.

Тем не менее тревога не отпускала Эми, и она поднялась с кровати, застыла рядом.

Напрягла слух, прося ветер хоть на несколько мгновений угомониться, чтобы прекратился перезвон колокольчиков.

Лампа на прикроватном столике могла включаться вполнакала. Эми нашла соответствующий выключатель, нажала, спальню залил тусклый свет.

Несколькими неделями раньше она совершила поступок, который тогда казался импульсивным, лишним, глупым. Из-за убийства с особой жестокостью, истории о котором заполнили страницы газет и не сходили с экрана телевизора, купила пистолет и взяла несколько уроков, чтобы научиться им пользоваться.

Нет. Не из-за убийства, которое освещали информационные выпуски.

То был самообман, позволяющий по-прежнему верить, что в ее жизни наступила черная полоса, но она не катится под откос.

Если бы она боялась убийц-незнакомцев, которые могли ворваться в дом, то сказала бы кому-нибудь, уж Джеймсу Эвери точно, о покупке пистолета и о взятых уроках. И хранила бы оружие в ящике прикроватного столика, где могла легко до него дотянуться… и где его могла увидеть служанка. Не прятала бы в сумочке, которой не пользовалась, в глубине ящика комода, где лежали сумочки.

С ощущением, что она не в реальном мире, а во сне, в тусклом свете, который едва позволял разглядеть мебель, она добралась до комода и достала сумочку, служившую кобурой.

Когда Эми отворачивалась от комода, она услышала, как едва слышно скрипнула дверная ручка, ахнула, увидев, как он входит в комнату, его глаза светились в сумраке, словно лед на камне в лунном свете. Майкл. Который находился в Аргентине по делам и собирался вернуться только через шесть дней.

Он не произнес ни слова, она — тоже, потому что обстоятельства, глаза и усмешка яснее ясного говорили о его намерениях.

Действовал он быстро и жестко. Ударил Эми, и ее отбросило назад, ручки ящиков комода вдавились в спину. Но она крепко держала сумочку.

Ударил второй раз, кулаком, целил в лицо, но попал в голову, и Эми упала на колени. Но крепко держала сумочку.

Схватив за волосы, Майкл рывком поднял Эми на ноги. Охваченная ужасом, боли она не чувствовала.

Вот тогда Эми увидела нож, увидела, какой он большой.

Майкл еще не собирался пустить его в ход, крутанул волосы, чтобы повернуть ее, и она повернулась, как беспомощная кукла.

Когда Майкл оттолкнул ее, она споткнулась и упала, едва не ударившись головой о туалетный столик. Но крепко держала сумочку.

Дернула за «молнию», сунула руку внутрь, перекатилась на спину и дважды, как ее и учили, нажала на спусковой крючок[37].

Пуля что-то разбила, в Майкла не попала, но он в шоке отпрянул от нее.

Эми выстрелила вновь, он побежал и уже в дверном проеме между спальней и коридором вскрикнул от боли, потому что третья пуля все-таки настигла его. Пошатнулся, но не упал, а потом исчез.

В самозащите и защите безвинных убийство — не преступление, колебания аморальны, трусость — единственный грех.

Она последовала за ним, в уверенности, что рана не смертельная, с твердым намерением следующей пулей отправить его на тот свет.

В коридор падал свет из комнаты Никки.

В часах сердца Эми заводной ключ ужаса так сильно затянул пружину, что та лопнула, и с губ сорвался молчаливый крик, словно она внезапно перенеслась в безвоздушный мир. Вакуум возник в легких, вакуум окружал ее.

Держа пистолет перед собой обеими руками, она вошла в комнату Никки, но Майкла там не было.

Он побывал там раньше, и увиденное было столь жутким, что Эми отбросило назад, а от горя она едва не приставила пистолет ко рту, чтобы проглотить четвертую пулю.

В этот момент ее не заботило, что этим выстрелом она могла отправить себя прямиком в ад. Но еще больше ей хотелось отправить туда его.

Она буквально слетела по лестнице, в пустом холле увидела распахнутую входную дверь.

Забыв о том, что несколькими мгновениями раньше ей хотелось умереть, Эми выскочила из дома на крыльцо, сбежала со ступенек в ночь.

На востоке, за домом, яркий луч света вырывался из фонарной комнаты на вершине маяка, мощный и молчаливый, как ее крик, предупреждающий моряков, плывущих по Атлантике, о местонахождении берега.

Дуга движения луча составляла сто восемьдесят градусов, чтобы свет не мешал жителям материка, так что на западе маяк ночь не разгонял. Свет чуть отражался от снега, слишком слабый, чтобы Эми могла что-нибудь разглядеть.

Оглядывая ночь в поисках Майкла, она не могла увидеть его… а потом увидела. Он бежал к лесу.

Она выстрелила в четвертый раз, чайки в испуге поднялись в небо, улетели на запад, потом развернулись, над ее головой промчались на восток и ввысь.

Майкл был слишком далеко, чтобы она смогла попасть в него из пистолета. Поэтому Эми бросилась в погоню, решив сначала сократить расстояние, а потом уж стрелять.

Она настигала его, не сомневаясь в том, что так и будет. Он был ранен, она — нет. Он бежал в страхе, она — в ярости.

Когда Майкл добрался до леса, Эми выстрелила вновь, но он не упал, а деревья сомкнулись вокруг него и скрыли в своей тьме.

Теперь ей уже казалось, что сон ее обожаемой дочери реализовался наяву, сон Никки о том, как заблудилась она в заснеженном лесу. Родной отец отнял у нее не только жизнь, но и душу и теперь собирался бросить ее в лесу, где ей предстояло бродить веки вечные, босоногой и испуганной.

Вот эта безумная мысль заставила Эми войти в лес на десять шагов, потом на двадцать, прежде чем она остановилась. Видела перед собой тысячи троп, уходящих сквозь ночь в лабиринт деревьев.

Она прислушалась, но ничего не услышала. То ли он где-то залег, чтобы внезапно напасть на нее, то ли успел убежать достаточно далеко по тропе, и до нее уже не доносился шум его шагов.

Если он затаился, чтобы внезапно напасть, она бы пошла на такой риск, потому что могла убить его в борьбе.

Если он убежал, торопясь к автомобилю, который оставил на другой стороне леса, где проходила местная дорога, ее преследование сыграло бы ему на руку.

С неохотой, но не видя другого выхода, она вышла из-под деревьев и побежала к дому, чтобы позвонить в полицию.

Уже практически добралась до крыльца, когда осознала, что на выстрелы никто не выбежал ни из домика, ни из особняка. Ни Джеймс и Эллен Эвери, ни Лисбет, служанка, ни Каролина, няня.

Они все погибли, то есть она осталась единственной выжившей.

Глава 58

Харроу стоит на скалистом утесе над пляжем, наблюдая, как стена тумана надвигается с моря.

Если туман достаточно плотный, а солнце укрыто еще и тучами, маяк запрограммирован на включение до наступления темноты.

Хотя инженеры береговой охраны этого не знают, Харроу научился подсвечивать датчики, поэтому маяк в такую погоду раньше не загорается. И луч маяка не зародит подозрений у сегодняшних гостей.

Харроу прождал девять лет для того, чтобы закончить начатое той ночью, но теперь ему не терпится показать Эми нож, тот самый, прежде чем вновь пустить его в ход. Он надеется, что она нож узнает и сразу поймет, что ее, в конце концов, ждет та же судьба, что и дочь.

Она, возможно, скорее узнает нож, чем его. За два года, которые он провел в Бразилии, лицо его претерпело кардинальные изменения.

Рио — мировая столица пластической хирургии, где работают лучшие хирурги. Люди приезжают со всех континентов, чтобы вновь обрести молодое лицо.

Так что через два года он вернулся в Штаты с другими именем, фамилией, лицом. Сразу же начал поиски Эми. Дел у него хватало, на него работало множество людей, так что поиски эти не могли стать первоочередной задачей, которая отнимала бы большую часть его времени. Но он не оставлял попыток найти ее.

Конечно, понимал, что ему следует соблюдать предельную осторожность. Если бы он поинтересовался судьбой Эми у человека, имеющего доступ к закрытым судебным архивам, то мог бы привлечь к себе ненужное внимание.

И достаточно долго он не мог получить нужного результата, несмотря на предпринятые усилия, как свои, так и нанятых им частных детективов. Теперь Эми жила новой жизнью, вроде бы перерезав все ниточки, связывающие ее с прежней.

И только девятью месяцами раньше Харроу подумал о медальоне, который постоянно носила Эми, и о сентиментальной истории о хромой, изголодавшейся собаке, найденной ею на лугу и ставшей любимицей сирот и монахинь.

Эми всегда восхищалась золотистыми ретриверами. Говорила, что подарит золотистого ретривера Николь, когда дочери исполнится восемь или девять лет: в таком возрасте ребенку уже можно доверить собаку.

Также она давала деньги (его деньги) местной группе по спасению золотистых ретриверов. Он видел их статьи в местной прессе и удивлялся, а зачем им это нужно. Собаки — это собаки, люди — это люди, все умирают, и тебя это не должно волновать, если, конечно, речь идет не о тебе.

Харроу предположил, что, начав новую жизнь, она сохранила имя. Многие так делали, даже в рамках программы защиты свидетелей, когда за ними охотилась мафия.

Кроме того, после той зимней ночи у нее мало что осталось, за исключением имени. Сирота, никогда не видевшая родителей, она наверняка не захотела бы лишиться еще и своего имени. Стремилась бы к тому, чтобы сохранить что-то из прошлого, пусть маленький, но якорек.

Интернет не оправдал его надежд, частные детективы — тоже, но лишь потому, что он недостаточно четко ставил задачу. И Харроу предпринял еще одну попытку, введя в строку поиска слова: «Эми, собаки, золотистый ретривер, спасение».

Он нашел многих Эми, которые любили собак, но только одна создала организацию по их спасению. Ее фотографии на сайте этой организации Харроу не нашел, но, читая отчеты о спасении собак, размещенные на сайте, узнавал голос женщины, на которой в свое время женился.

Частный детектив Верной Лесли сумел раздобыть ее фотографию, которая подтвердила, что именно эта Эми была матерью ребенка Майкла Когленда, ребенка Харроу.

Он не мог сразу напасть на нее, потому что не знал, ждет она от него удара или нет. Предпочел действовать осторожно. Принялся наводить справки.

Когда выяснил, что Эми встречается с Маккарти, заплатил Вернону Лесли, чтобы тот провел обыск в квартире архитектора. Вот так узнал о существовании Ванессы, прочитал электронные письма, которые она посылала Брайану, заинтересовался этой женщиной.

Нашел ее, используя свои связи в преступном мире, недоступные Маккарти, увидел, как Ванесса выглядит, встретился с нею лицом к лицу и понял, что жизнь его изменилась. Изучение тела, разума и сердца Лунной девушки стало для него главным занятием в жизни, и на какое-то время необходимость свести счеты с Эми отошла на второй план.

Но теперь этот день настал.

Глава 59

Эми не могла больше говорить, не могла и вести автомобиль, так что припарковала «Экспедишн» на обочине автострады.

Молча прошла на луг, заросший желтоватой, высыхающей травой, серыми сорняками. Земля полого уходила вниз, но у подножия склона не росли дубы, только все та же трава, а над головой висело пепельное небо.

Эми остановилась, пройдя двадцать футов, посмотрела на свои руки, ладони, тыльные стороны, снова на ладони.

Воспоминания хранились не только в мозгу, но и в руках. Кожа ладоней помнила, как в последний раз она прикасалась к своему живому ребенку, мягкость кожи девочки, шелковистость чистых волос, когда Эми убирала их с лица дочери, тепло воздуха, выходящего из маленьких ноздрей.

Эми могла ощутить все это снова и снова: подбородок Николь, гладкую щеку, нежную мочку. Ощущения эти были такими реальными и не могли измениться до конца ее дней. А когда они приходили, званые и незваные, она еще долго не могла прийти в себя.

Она двинулась дальше, без какой-то цели, так же, как прожила последние девять лет, ни к чему конкретному, ища только ответ на вопрос, как такое могло произойти, в душе, конечно же, зная, что такого ответа ей не найти, что ее потеря — уравнение, которое ей не решить в этой жизни.

Еще через двадцать шагов, или через сотню, Эми упала на колени, не устояла, уперлась в землю руками, словно ребенок, который собрался куда-то ползти, но сил ползти у нее не было, да и некуда ей было ползти.

За все эти годы, когда она перестала быть Эми Когленд и не смогла вновь стать Эми Харкинсон, будучи Эми Редуинг, она никому не рассказывала историю той ночи. Девять лет держала в себе, вспоминая разве что бессонными ночами, и вот теперь рассказ этот вымотал ее донельзя, эмоционально и физически.

Она стояла на коленях, упираясь в землю руками, опустив голову, которая казалась тяжелее камня, и звуки, срывавшиеся с губ, больше напоминали не рыдания, а попытки протолкнуть в легкие воздух через сдавленное горло. Она плакала, рассказывая о смерти Никки, талисмана «Misericordia». Но никакие слезы не могли адекватно отразить боль утраты, вызванную гибелью ее второй Никки. Возможно, у нее был только один достойный выход — умереть в ту же ночь.

Она сидела на пожелтевшей траве, скрестив ноги, чуть ли не в позе лотоса, разве что вцепившись в колени руками, с поникшей головой, медленно качаясь взад-вперед.

Однажды она прочитала, что медитация — путь к спокойствию, но никогда не медитировала. Знала, что всякий раз медитация будет приводить к размышлениям о той ночи, к тем же вопросам без ответа, одному «почему?» и тысяче «что, если?».

Медитации Эми предпочитала молитву, и молитва ее поддерживала. Она молилась о своей дочери, о Джеймсе и Эллен, Лисбет и Каролине. Молилась о собаках, всех собаках, об избавлении их от страданий.

Какое-то время спустя Эми подняла голову и увидела Брайана, который в растерянности стоял в футах сорока, с Никки на поводке. Он не знал, правильно ли поступает, не мешая ей прийти в себя, но, разумеется, принял оптимальное решение.

Она любила его за неловкость, колебания, сомнения, застенчивость.

Майкл Когленд являл собой образец решительности и уверенности в себе. А его обаяние и обходительность оказались лишь маской социопата, в котором никогда не было и грана человечности.

Вот тут Брайан спустил с поводка золотистого ретривера, и тоже поступил правильно. Собака побежала в ее объятья.

Уже без колебания, неуклюжий, как мальчишка, направился к ней и Брайан, сел рядом.

Заговорил после короткой паузы.

— Собачьи жизни короткие, слишком короткие, но ты знаешь, что происходит. Ты знаешь, что боль придет, тебе придется потерять собаку, и у тебя будет болеть сердце, поэтому ты стараешься полноценно использовать каждый момент общения с ней, разделить ее веселье, порадоваться ее невинности. И все потому, что ты не можешь жить с иллюзией, будто собака — твой спутник на всю жизнь. И в этом тяжелом признании есть что-то особенное, ты принимаешь и отдаешь любовь, прекрасно понимая, что за это придется платить невероятно высокую цену. Может, любовью к собакам мы расплачиваемся за все другие наши иллюзии и за ошибки, которые мы совершаем из-за этих иллюзий.

Господи! Вот в его словах она не слышала ничего неуклюжего. Они вобрали в себя восемь лет ее жизни, которые Эми посвятила спасению собак, и она таких слов найти бы не смогла.

Какое-то время они молчали, одаривая собаку, эту живую Никки, той любовью, которую испытывали друг к другу.

— Майкл покинул страну, — наконец заговорила Эми, считая, что должна закончить рассказ. — Его так и не нашли. В Аргентину он не вернулся, хотя обеспечил себе стопроцентное алиби в Буэнос-Айресе. Его тамошние друзья поклялись, что он был с ними в ту ночь. Разумеется, их слова во внимание никто не принял. Потому что я видела его и выжила. Что же это за люди, которые под присягой изрекают ложь, заведомо зная, что это ложь, даже когда их показания более не имеют ровно никакого значения?

Получив наследство на том основании, что он женился и стал отцом ребенка, Майкл более не нуждался в семье. По закону жена могла претендовать на часть его состояния, так же, как и дочь. Эми и Николь были не активами, а обязательствами, вот он и счел необходимым подправить баланс.

Мог бы нанять кого-нибудь для этой работы, но, должно быть, опасался, что наемный убийца может потом его шантажировать. Жестокость убийств показывала, что Майкл не просто решал бухгалтерскую проблему. Нет, убивать ему определенно нравилось.

Как выяснила полиция, он подготовился и на тот случай, что станет подозреваемым, несмотря на железное алиби. За три года, предшествующие ночи убийства, вывел практически все свое состояние из Соединенных Штатов, пропустил деньги через сложную систему инвестиционных фондов и компаний, создаваемых для отмывания денег, так что выяснить их местонахождение более не представлялось возможным.

Потрясенные действиями своего сына, старшие Когленды окружили Эми особой заботой, относились к ней, как к дочери. Но она утеряла вкус к роскоши, и образ жизни, который когда-то казался таким притягательным, теперь прельщал не больше, чем диета из уксуса и пепла.

Эми обратила в наличные ту небольшую часть состояния Майкла, которая осталась в Штатах, прежде всего закладные на дома. Но чувствовала, что это кровавые деньги, и понимала, что должна найти в жизни новое призвание, чтобы попытаться хоть как-то их очистить.

Холодная расчетливость и предельная жестокость, с которой Майкл расправился со своими жертвами, однозначно указывали, что он не будет отсиживаться на каком-то тропическом острове, лениво греясь на солнышке до конца своей жизни. Оказав сопротивление, она заставила его отступить, более того, ранила, в прямом и переносном смысле.

Когда человек лишен человечности, эту нишу заполняет гордость. Майкл мог решить, что она должна заплатить за рану, нанесенную его гордости, и начать ее искать.

Вот адвокат Эми и сумел убедить суд, что государство должно помочь его клиентке стать другим человеком и засекретить документы о перемене фамилии.

С трех лет она была Эми Харкинсон и практически забыла фамилию, написанную на листке, пришпиленном к рубашке, когда ее нашли в церкви «Mater Misericordia». Редуинг.

Она точно знала, что никогда не упоминала об этой фамилии Майклу. Она стеснялась своего трагического прошлого, словно была подкидышем, придуманным Диккенсом. И вместо того чтобы сказать будущему мужу всю правду, то есть предстать перед ним женщиной, не знающей своих корней, она предпочла опустить часть правды, дав понять, что она — ребенок Харкинсонов и попала в приют после их смерти.

Ее адвокат и судья рекомендовали ей взять совершенно новую фамилию, начать с чистого листа, но Эми уже пережила немало панических атак, вызванных именно тем, что у нее нет прошлого. Монахини в «Misericordia» помогли, убрав фамилию Редуинг из своих архивов и, насколько возможно, из памяти.

Таким образом, она потеряла и сестер. До ареста Майкла она не могла приехать в приют, поскольку теперь вроде бы не имела к нему никакого отношения.

Эми отправилась на запад. Купила маленькое бунгало. Стала узницей одиночества, грустила чуть ли ни год, не находя выхода из своей камеры.

А потом, коснувшись медальона на шее, вдруг вспомнила хромающую Никки, которая поднималась к ней по осеннему лугу, и поняла, что должна делать. Нашла хорошего заводчика. Купила двух щенков.

Фред и Этель вернули ей надежду. С надеждой она смогла вновь подумать о том, что ее жизнь имеет значение, и основала «Золотое сердце».

И вот тут, на другом лугу, зазвонил мобильник Брайана. Ванесса объяснила, куда ехать дальше. Они находились менее чем в часе пути от возвращения Надежды в жизнь Брайана.

Глава 60

Однополосная асфальтированная дорога, отойдя от шоссе, примерно через полмили уткнулась в выкрашенные белой краской металлические ворота.

Если бы туман стал чуть погуще, даже в дневном свете различить ворота удалось бы с трудом, несмотря на установленные на них красные отражатели. В свете фар ряд этих овалов холодно поблескивал.

Билли Пилгрим опустил стекло на водительской дверце и нажал кнопку вызова аппарата внутренней связи, упрятанного в специальную стойку.

— Кто здесь? — после короткой паузы спросил Харроу.

— Это Билли. — Харроу знал его и под несколькими другими именами, но не как Тайрона Слотропа.

— Ты приехал на пределе, — укорил его Харроу.

— Я увидел молодую красотку в автомобиле с наклейкой «ВОЗДЕРЖАНИЕ ВСЕГДА В ПЛЮС» и не убил ее.

Харроу вновь заговорил после паузы:

— Тебе всегда удается рассмешить меня, Билли. Но сейчас не время для этого, понимаешь?

— Джульетта Джанки говорит, что я слишком много работаю. Может, в этом все дело.

— Мы сейчас будем обсуждать объем твоей работы?

— Нет. Просто говорю.

— Мешок с вещами из дома Эми с тобой?

— Да, но я привезу его позже.

— Когда позже?

— Как ты и сказал, я приехал на пределе. Мне ведь нужно подготовиться к встрече. Привезу мешок вместе с этой сукой и Маккарти.

— Ты в порядке? — спросил Харроу.

— Потом хочу взять отпуск. Почитать. Посмотреть, удастся ли мне найти ту молодую мамашу с двумя близнецами в двойной коляске.

— Какую молодую мамашу?

— Послушай, мне нужно подготовиться. Я привезу мешок с вещами из дома Редуинг позже.

Ворота распахнулись, Билли проехал на территорию поместья.

Будь погода ясной, он бы воспользовался снайперской винтовкой, которая позволила бы ему в нужном месте из укрытия прострелить пару колес внедорожника Редуинг, захватив их врасплох. Они не увидели бы ни его, ни винтовку, не успели бы дать задний ход и ретироваться к воротам.

При таком тумане Билли в снайперской винтовке не нуждался. Мог дожидаться их у дороги. Прострелил бы из «глока» покрышки, убедил Редуинг и Маккарти выйти из автомобиля, застрелил бы собаку через боковое окно.

За воротами дорога уходила вниз, прежде чем преодолевала подъем и последние двести ярдов спускалась к маяку.

Харроу хотел, чтобы Редуинг поднялась на гребень, увидела маяк, осознала, что она в ловушке, где ее ждало что-то похуже смерти. Вот в этот момент от Билли и требовалось обездвижить «Экспедишн».

Сейчас туман скрывал большую часть маяка, но контуры огромной башни все равно просматривались.

Билли свернул с асфальта, заехал в сосновую рощу, припарковался, выключил фары, потом двигатель.

После того как он отвел бы Редуинг и Маккарти в домик смотрителя маяка, их ждала целая программа. Босс любил зрелища.

Билли не сомневался, когда пленников уже закуют в кандалы на кухне, босс попросит его подождать в маяке. О делах они всегда говорили там, а не в присутствии Ванессы.

Поскольку Билли оставался последней ниточкой, связывающей Редуинг и Маккарти с боссом, он не сомневался, что Харроу убьет его в маяке.

Билли хотел, чтобы кризис среднего возраста настиг его после того, как позади осталась половина жизни, а не на ее исходе. Он не хотел погибнуть в маяке.

Вместо этого он собирался пойти в гараж и вывернуть свечи в обоих автомобилях Харроу, которые там стояли. Потом вернуться к своему взятому напрокат внедорожнику и уехать, обогнув ворота по полю и растворившись в тумане.

С Билли Пилгримом ему предстояло расстаться. Навсегда. Он намеревался пожить Тайроном Слотропом неделю, месяц, может, и до конца жизни.

Он понимал, что более не сможет заниматься преступной деятельностью в Калифорнии, Аризоне, Неваде или в некоторых южно-американских странах, потому что там его слишком хорошо знали как человека Харроу.

Всем нравился полноватый, лысеющий Билли, все хотели его обнять, но они боялись Харроу и использовали каждую возможность поцеловать ему зад. Страх всегда брал верх над привязанностью, и Билли прекрасно знал, что в большинстве своем человеческие существа предпочитали не обниматься, а лизать зад.

Как только стало бы известно, что Билли больше не пользуется благорасположением Харроу, каждый встреченный им давний друг захотел бы его убить, чтобы ублажить Харроу. Дружба в его бизнесе ничего не значила, он сам доказывал это много раз, к примеру, застрелив Джорджи Джоббса. Люди — это мясо, какие чувства могут быть у мяса? Разве телячья вырезка заботится о свиной отбивной? Конечно же, нет.

Будучи Тайроном Слотропом, он бы поехал туда, где никогда не появлялись ни Харроу, ни его команда. В Оклахому или в Южную Дакоту. Конечно, в одиночку пришлось бы нелегко, но он нашел бы массу возможностей совершать преступления и на новой территории. Люди, которых он мог убить, жили везде.

Страницы: «« ... 1415161718192021 »»

Читать бесплатно другие книги:

«В последнем векe, в период торжества материализма и позитивизма, нечего было и думать что-нибудь пи...
«С грустью следил защитник православия за направлением сектантской мысли и думал: «Господи, до чего ...
«Тильда уходила из дому и раньше – обычное дело для кошки, не признающей никаких авторитетов. Уходил...
«Замуж! Замуж! Замуж!»… мечта Риты начала осуществляться весьма необычным способом – с помощью обряд...
«И спустя несколько секунд еще один хомо нормалис – плоская матрица человеческой души – шагнул в нов...
Перед вами краткий отчет о 7 днях нашего среднестатистического соотечественника... Рассказ-предупреж...