Слезы дракона Кунц Дин

- Конни, ради всех святых, ведь он может остановить и наше время, потом найти нас, а когда подойдет поближе, снова запустит его перед тем, как позволит нам продолжить игру. Ты и знать-то о нем ничего не будешь, пока он не оторвет тебе нос и не спросит, не нужен ли тебе носовой платок.

- Но, если он собирается обмануть…

- Обмануть? А с чего это ты взяла, что он не обманет? - раздраженно воскликнул Гарри, совершенно забыв, что только две минуты тому назад сам выражал надежду, что Тик-так выполнит свое обещание и будет играть по правилам. - Он же не мать Тереза.

- …тогда совершенно не важно, будем мы ошиваться здесь или драпать отсюда.

Ключи седовласого пользователя автоматической кассы находились в его машине. Конни вытащила их из зажигания и отперла ими багажник. Но крышка не поднялась автоматически. Пришлось, как крышку гроба, приподнимать ее рукой.

- Не забудь: крышка самозащелкивающаяся, - напомнил он.

- Да? Теперь ясно, как бы ты этим воспользовался, или я не права?

Он подмигнул ей. Они подхватили преступника на руки, Гарри под мышки, Конни за ноги, отнесли к багажнику и мягко туда опустили. Тело показалось им несколько тяжелее, чем могло быть в реальности. Конни попыталась захлопнуть крышку багажника, но в этой, совершенно необычной обстановке, ее толчок оказался слабым, и крышка остановилась на полпути; пришлось даже опереться на нее обеими руками и надавить всем телом, чтобы защелкнулся замок.

Когда кончится Пауза, и снова пойдет время, бандит, оказавшись в багажнике, так и не узнает, как очутился в столь плачевном состоянии. В мгновение ока из нападающего он превратился в плененного узника.

Гарри заметил:

- Теперь понятно, как я три раза подряд попадал на один и тот же стул в кухне Ордегарда с вложенным в рот дулом собственного револьвера.

- Он всякий раз изымал тебя из реального времени и снова и снова возвращал на кухню.

- Н-да. Шуточки юного дарования.

Конни предположила, что таким же образом в кухне Рикки Эстефана оказались все эти змеи и тарантулы. Скорее всего, во время предыдущей Паузы Тик-так набрал их в различных зоомагазинах, лабораториях, и даже в местах их обитания, а потом просто перетащил в бунгало. И тогда снова запустил время - отдельно для Рикки, - напугав его до смерти неожиданным появлением этих гадов в его доме.

Конни зашагала прочь от машины и, остановившись прямо посреди автостоянки, прислушалась к неестественной тишине ночи.

Было такое впечатление, что все в природе внезапно умерло - от переставшего вдруг дуть ветра до последнего человека, что вся планета превратилась в огромное кладбище, на котором трава, цветы, деревья и оцепеневшие фигуры людей обратились в гранитные скорбящие изваяния.

В последнее время у Конни несколько раз возникало острое желание бросить к чертям собачьим свою полицейскую работу и убежать в пустыню Мохаве, как можно дальше от людей. Ведя спартанский образ жизни, она сумела скопить относительно крупную сумму денег; уединившись в пустыне, она будет в состоянии довольно долго протянуть на них, ни в чем не нуждаясь.

Голые, безлюдные пространства, покрытые песком, обломками скал и поросшие низкорослым кустарником, мнились ей во много раз предпочтительнее современных городов.

Но покой мира Паузы намного отличался от покоя обожженной солнцем пустыни, где жизнь была в порядке вещей, а цивилизованный мир, каким бы ни был постылым, все же существовал где-то там, за горизонтом. Не прошло и десяти "неминут" кладбищенской тишины и неподвижности, как Конни уже тосковала по шальному разноцветью человеческого зверинца. Человек, как вид, от природы лжив, нечист на руку, завистлив, невежествен, жалостлив к самому себе, лицемерен, а его утопические видения часто приводили к массовому уничтожению людей - но, если он сам себя не уничтожит, всегда будет жива надежда, что он станет благороднее, научится отвечать за свои поступки, жить самому и не мешать жить другим и наконец разумно управлять Землей.

Надежда. Впервые в своей жизни Конни Галливер начала верить, что надежда сама по себе может быть именно тем, ради чего стоит жить и принимать мир таким, какой он есть.

Но Тик- так, пока жив, не даст этой надежде сбыться.

- Я эту суку ненавижу, как никого в мире, - вырвалось у нее. - Мне бы только дорваться до его глотки. Я его собственными руками придушу.

- Чтобы разделаться с ним, надо сначала остаться в живых, - резонно заметил Гарри.

- Ладно, пошли.

С первых мгновений им казалось, что самым верным решением было не стоять на месте в этом застывшем мире.

Если Тик-так намеревался и впрямь выполнить свои обещания пользоваться только глазами, ушами и головой, выслеживая их, значит, безопасность возрастала в прямой зависимости от того, насколько далеко они успеют убежать от него.

Мчась вместе с Конни по оцепенелым улицам города, Гарри был почти уверен, что этот сумасшедший сдержит свое слово охотиться за ними, используя обычные, естественные, средства поиска, и выпустит их из Паузы невредимыми, если, правда, не поймает их раньше, чем пройдет час времени. Несмотря на свои невероятные способности, этот парень был еще совершенно зеленым юнцом, несмышленышем, играющим во взрослые игры, а дети, как известно, зачастую относятся к играм намного серьезнее, чем к реальной жизни.

Понятно, что, когда он отпустит их души на покаяние, когда вновь будут пущены часы, время начнет свое движение с одного часа двадцати девяти минут первого ночи. До рассвета останутся все те же пять часов. И, если Тик-так вдруг решит играть в эту игру внутри игры по правилам, это еще вовсе не значит, что он откажется от своего намерения убить их на рассвете. То, что им удастся живыми выйти из Паузы, просто предоставит им возможность, что почти невероятно, попытаться самим найти и уничтожить его.

Но даже если Тик-так не выполнит своего обещания и использует какое-нибудь дополнительное, шестое, чувство, чтобы быстро их обнаружить, им казалось, что двигаться все же было гораздо предпочтительнее, чем без дела стоять на месте. Может, он и вправду нацепил на них какие-то средства психической наводки, о которых говорил Гарри; в таком случае, если он обманул их, он все равно найдет их, куда бы они не убежали. Но, постоянно находясь в движении, они, по крайней мере, будут чувствовать себя в относительной безопасности до тех пор, пока он их не поймает или не перекроет им все пути к отступлению, если сумеет разгадать их намерения.

Сворачивая с улицы на аллею и снова на улицу, они бежали через дворы с застывшими вокруг глухими домами, перепрыгивая через заборы, с ходу проскакивая детские площадки, и топот их бегущих ног был какой-то приглушенно-металлический, и каждая тень казалась им словно отлитой из железа, а неоновые огни реклам, не мигая, горели с таким удивительным постоянством, какого Гарри никогда в своей жизни не видывал, окрашивая тротуар в застывшие радужные тона.

Некоторое время они бежали вдоль остановленного временем бурного, узкого потока дождевой воды, разительно отличавшейся ото льда: она была чище и прозрачнее, чем лед, черной от окружающей ее ночи, усыпанной серебристыми блестками огоньков уличных фонарей, а не кристалликами изморози. К тому же поверхность потока была не плоской, как у замерзающих зимой рек, а покрыта рябью волн, водоворотов и стремнин. В тех местах, где на своем пути он разбивался о камни, в воздухе висели недвижные струи сверкающей воды, напоминая собой мозаичные панно, собранные из осколков стекла и стеклянных бусинок.

Несмотря на желание не стоять на месте, бежать очень долго они не могли: еще до того, как им пришлось начать с Тик-таком игру в кошки-мышки, они уже буквально с ног вaлились от усталости, ранее пережитого и многочисленных травм. Всякое новое усилие увеличивало все эти болячки в геометрической прогрессии.

Сначала им казалось, что двигаться в этом окаменевшем мире им так же легко, как в привычной для них обстановке, но вскоре Гарри заметил, что воздушное пространство за его спиной оставалось совершенно неподвижным. Как нож в масло входили они в воздух, и, как масло, тот просто расступался перед ними, не создавая никаких завихрений, и это означало, что объективно воздух значительно загустел, стал более плотным, чем субъективно они ощущали это. Скорость их могла быть значительно меньшей, чем они предполагали, и, следовательно, каждое их движение требовало гораздо больше усилий, чем им казалось.

Более того, Гарри чувствовал, что ранее выпитый им кофе и съеденные гамбургеры тяжело и недвижимо осели в желудке. И в груди его уже саднило от кислотных отрыжек типичного несварения желудка. Примечательным был и тот факт, что, чем дольше они бежали по этому гигантскому, величиной с целый город, мавзолею, тем необъяснимей и оттого многократно увеличивающими их страдания становились биологические реакции их организмов. Столь интенсивная и напряженная деятельность, казалось, должна была бы значительно разгорячить их, между тем им становилось все холоднее и холоднее. На теле Гарри не выступило ни единой капельки пота, даже холодного как лед. Пальцы ног и рук заиндевели так, словно он брел по льдам Аляски, а не бежал по морскому курортному городку в южной Калифорнии.

В ночном воздухе, на первый взгляд, не произошло никаких изменений: он стал не холоднее, чем был до Паузы. Более того, так как стих дувший с океана легкий прохладный ветерок, казался даже теплее. Причина странного внутреннего холода зависела не от температуры окружающей среды, а от чего-то более таинственного и глубокого - и потому пугающего.

У них возникло ощущение, что мир вокруг них вместе с громадными своими энергетическими запасами провалился в небытие, какую-то черную дыру, безжалостно высасывающую все их жизненные соки, и что это будет продолжаться, пока и сами они не превратятся, как все вокруг, в неодушевленные предметы. Гарри подумал, что им, видимо, необходимо более рационально расходовать силы.

Когда стало совершенно ясно, что силы их на исходе и необходимо искать надежное убежище, где они могли бы укрыться, они покинули жилые кварталы и углубились в каньон с поросшими мелким кустарником склонами. Вдоль бежавшей по каньону подъездной дороги, рассчитанной на трехрядное движение грузового транспорта, освещенные рядами электрических фонарей, четко деливших ночь на черное и белое, высились производственные цеха предприятий, которые в городах, подобных Лагуна-Бич, пекущихся о своем внешнем виде, обычно убирают на задворки, подальше от основных туристских маршрутов.

Перейдя на шаг, они, дрожа от холода, побрели по улице. Конни крепко обхватила себя руками. Гарри поднял воротник куртки и застегнул на ней все пуговицы.

- Как думаешь, сколько минут прошло из этого часа? - спросила Конни.

- Хрен его знает. Я вообще потерял всякий счет времени.

- Полчаса?

- Может быть.

- Больше?

- Может быть.

- Меньше?

- Может быть.

- Твою мать!

- Может быть.

Справа от них, на обширной территории, огражденной высоким решетчатым чугунным забором с колючей проволокой наверху, рядами, бок о бок, как огромные дремлющие слоны, виднелись во мраке эллинги, в которых хранились морские трамвайчики для увеселительных прогулок.

- Что делают здесь все эти машины? - удивилась Конни.

По обеим сторонам дороги, забив ее так, что из трехрядной превратили в двухрядную, стояло множество припаркованных автомобилей. Это было более чем странно, потому что в момент наступления Паузы производственные цеха и склады уже не работали. Что подтверждалось и полностью отсутствующим в них освещением, отключенным несомненно семь или восемь часов тому назад.

Рядом с эллингами, в огромном панельном доме, за которым вверх по склону каньона взбегали террасы с высаженными в них различными видами растительности, скорее всего, расположилась фирма, занимающаяся озеленением городских улиц и площадей.

Прямо под одним из уличных фонарей они набрели на машину, в которой молодая парочка занималась любовью. Блузкa у девушки была расстегнута у ворота, и рука молодого человека находилась внутри ее; мраморная ладонь тискала такую же мраморную грудь. Уставившемуся на них сквозь стекла автомобиля Гарри казалось, что застывшие на их лицах маски сладострастия, выкрашенные паронатриевым светом в обезличенно-желтые тона, были такими же эротическими, каку мертвецов, брошенных на кровать в объятия друг друга.

Они прошли дальше, мимо двух, разместившихся точно друг против друга по обе стороны дороги, автомастерских, специализирующихся на ремонте разных типов иномарок. Позади каждой из них находились огороженные высоким железным забором свалки, куда доставлялись покореженные в авариях автомобили, с которых они снимали годные для ремонта детали.

Машины, блокируя все подходы к мастерским, плотной стеной стояли по обе стороны улицы. Парень лет восемнадцати или девятнадцати, без рубахи, в джинсах и кедах, как и все вокруг в могучих тисках Паузы, растянулся на капоте черного "камаро" образца 1986 года, вытянув руки вдоль тела ладонями вверх и уставившись в помутненное небо, словно пытаясь там что-то разглядеть, с застывшей на лице маской восторженно-глупого наркотического блаженства.

- От всего этого мороз по коже дерет! - воскликнула Конни.

- Да, - согласился Гарри, сгибая и разгибая руки, чтобы снять с них окоченелость.

- Но знаешь, что я тебе скажу?

- Будто где-то все это ты уже видела.

- Ага.

Ближе к концу подъездной дороги пошли только складские помещения. Одни были выстроены из бетонных блоков, с покрытыми пылью оштукатуренными стенами, в пятнах и подтеках от скатывавшихся с крытых рифленым железом крыш дождевых вод. Другие были цельносборными из гофрированного железа.

Припаркованных автомобилей становилось все больше и больше, и на последнем отрезке подъездной дороги, которая кончалась упершимся в развилку каньона тупиком, они плотно стояли по обеим ее сторонам в два ряда, превратив теперь дорогу из трехрядной в однорядную.

Последним строением в самом конце дороги оказалось огромное складское помещение, на котором не видно было никаких надписей, указывавших, собственностью какой фирмы оно являлось. Это был блочный, весь покрытый пылью, с крышей из рифленого железа громадный барак. На передней стене висело огромное объявление: "СДАЕТСЯ ВНАЕМ", а внизу аршинными цифрами был обозначен номер телефона агента по продаже недвижимости.

Главный вход, представлявший собой поднимающиеся вверх ворота, в которые без труда мог въехать тяжелый грузовик с прицепом, были освещены прожекторами. С юго-западной стороны строения находился другой, меньший вход, около которого стояли двое крепышей лет по двадцати каждый, с литыми мышцами, обретенными не только занятиями по поднятию тяжестей, но в основном благодаря обильным стероидным впрыскиваниям.

- Вышибалы, - констатировала Конии, когда они подошли к оцепеневшим во время Паузы дутым силачам.

Неожиданно все увиденное обрело для Гарри вполне определенный смысл.

- Да это же "рэйв".

- В будний день?

- Может быть, празднуют чей-то день рождения или еще что.

Завезенный из Англии несколько лет тому назад феномен "рэйва" особенно привлекал к себе подростков и молодых людей постарше, которым очень хотелось бы веселиться всю ночь напролет где-нибудь подальше от недремлющего ока власть предержащих.

- Надо же, местечко-то какое отличное выбрали! - полувосхитилась, полуудивилась Конни.

- Место как место, не намного лучше, чем другие, хотя, в общем, неплохое.

Организаторы "рэйвов" обычно снимали большие складские помещения или производственные цеха всего на одну или две ночи, не больше, часто меняя место проведения мероприятия, чтобы реже мозолить глаза полиции. О времени и месте проведения следующего "рэйва" сообщалось в подпольно печатаемых газетах и рекламках-листовках, раздаваемых прямо в магазинах грампластинок, ночных клубах и школах; сообщения эти были написаны на тайном языке субкультуры с использованием фраз типа "The Mickey-Mouse X-press", "American X-press", "DoubIe-Нit Mickey", "Get X-rауеd", "Dental Surgery Х -plained" и "Free Balloons for Kiddies".

"Mickey Mouse" и "Х" были кодовыми названиями сильнодействующего наркотика, более известного как "Экстаз", а ссылки на надувные шарики означали, что в продаже имеется закись азота - веселящий газ.

Жизненно важным было сохранить все это в тайне от полиции. Лейтмотивом любого нелегального "рэйва" - в отличие от их значительно "окультуренных" имитаций в официальныx ночных рэйв-клубах - были секс, наркотики и полная анархия.

Гарри и Конни, прошагав мимо окаменевших вышибал и пройдя через двери, сразу попали в самое сердце хаоса, но хаоса, которому Пауза придала неожиданную и неестественную видимость порядка.

Пещероподобное помещение было освещено полдюжиной красных и зеленых лазеров, дюжиной желтых и красных прожекторов и стробоскопами - и все они мигали, пульсировалии метались по залу, пока Пауза не положила этому конец. Разноцветные полосы застывшего света, выхватив из веселящейся толпы одних, оставили других в тени.

Примерно с полтысячи людей, в основном в возрасте от восемнадцати до двадцати пяти лет, а некоторые и того моложе, лет по пятнадцати-шестнадцати, застыли в различных танцевальных и нетанцевальных позах. Так как на "рэйвах" диск-жокеи в основном гоняли сверхвозбуждающие ритмы техно-музыки с преобладанием мощных, сотрясающих стены, быстро сменяющих друг друга соло-партий ударных инструментов, большинство из "священнодействующих" молодых людей были застигнуты Паузой в момент дикой, безудержной, неистовой пляски, с широко раскинутыми руками, развевающимися волосами, с нелепо вывернутыми ногами и скрюченными телами. Молодые люди в большинстве своем были одеты в джинсы или брюки из плащевой ткани, фланелевые рубашки и бейсбольные шапочки, лихо сдвинутые козырьками назад, или в яркие спортивные куртки, натянутые прямо на футболки. Однако некоторые из них были во всем черном. Женская половина молодежи была одета более разнообразно, но, какой бы ни была экипировка, в первую очередь она выглядела возбуждающе-соблазнительной - туго обтягивающей, сверхкороткой, с низким вырезом, больше открывающей, чем скрывающей; "рэйв" - это прежде всего, и в основном, торжество плотских наслаждений. Могильная тишина, сменившая бухающую музыку, как ножом, вырезала вопли и крики танцующих; неестественно застывший свет вкупе с царящим безмолвием придали соблазнительно обнаженным линиям икр, бедер и грудей некий антиэротический, мертвенный облик.

Проходя вместе с конни через окаменевшую толпу танцующих, Гарри заметил, что лица их были растянуты в какие-то странные, уродливо-карикатурные гримасы, несомненно, призванные, до того как сделались неодушевленными, выражать опьянение танцем и безудержное веселье. В оцепенелом своем состоянии они причудливым образом превратились в маски гнева, ненависти и страдания.

В огненных проблесках лазеров, мощных прожекторов и часто сменяющих друг друга возбуждающих кадров, направляемых кинопроекторами на две огромные стены, это была не танцплощадка, а диорама преисподней, где, терзаемые муками грешники, корчась от невыносимой боли, молили Всевышнего избавить их от этих тяжких страданий.

Лишив "рэйв" грохота и движения, Пауза обнажила истинную подноготную этого необузданного веселья. Неприглядной тайной, скрытой под внешним блеском и громом, было то, что все эти бражники и кутилы, одержимые поиском сверхощущений и чувств, на самом деле не получали никакого истинного наслаждения, ибо каждый, мучаясь в одиночку, в одиночку же неистово искал выхода своим страданиям.

Гарри потащил Конни прочь от танцующих к зрителям, расположившимся по периметру громадного сводчатого помещения. Некоторые из них стояли небольшими группами, остановленные Паузой в момент надрывного обмена репликами и громкого смеха, с искаженными и напряженными лицами, со вздутыми на шеях жилами, стремясь перекричать грохочущую музыку.

Но большинство из них стояли в одиночку, отрешенные от общей массы, замкнутые на самих себя. Лица некоторых ничего не выражали, а глаза бессмысленно и тупо озирали толпу. Лица других были напряжены, с лихорадочно-возбужденными, блуждающими взглядами. Скорее всего, этот эффект был результатом резкого перехода от ослепительного света к мрачной тени, но, какими бы ни были эти взгляды, пустыми или наполненными страстью, окаменевшие зрители-рэйверы напоминали Гарри киноэкранных зомби, остановленных в момент совершения какого-то чудовищного злодейства.

- Тут от одного страха рехнуться можно, - с тревогой заметила Конни, тоже, видимо, ощутив в этом диком зрелище нечто неуловимо угрожающее, которое, попади они сюда до Паузы, не столь явно бросилось бы им в глаза.

- Добро пожаловать в девяностые!

Многие из зомби на периферии танцплощадки держали в руках надувные, ярко раскрашенные шары, хотя и не прикрепленные к ниточкам. Вот какой-то рыжий, веснушчатый парень лет семнадцати-восемнадцати растянул отверстие своего канареечно-желтого шара, прижав его указательным пальцем, чтобы содержимое шара не улетучилось. А вот молодой человек с усиками крепко зажал отверстие своего шара между большим и указательным пальцами, и то же самое сделала стоящая рядом с ним блондиночка с пустыми голубыми глазами. Те, кто не зажимал отверстие шара пальцами, пользовались переплетными прищепками, которые можно было приобрести в любом магазине канцтоваров. Некоторые рэйверы зажимали отверстия своих шаров губами, периодически втягивая в себя большие порции закиси азота. И все они, с отсутствующими или напряженными глазами, блестевшими поверх ярко раскрашенных шаров, напоминали собой сборище восставщих из могил мертвецов, вломившихся в детскую в самый разгар веселого рождественского праздника.

Хотя представшая их глазам картина, благодаря Паузе, приобрела до невозможности странный и уродливый вид, Гарри тем не менее ощутил в ней что-то до боли зловеще знакомое. В конце концов он был следователем по особо опасным уголовным преступлениям, а смерть во время "рэйва" была если не обычным, то, во всяком случае, вполне вероятным явлением.

Иногда смерть наступала от чрезмерной дозы наркотиков. Ни один зубной врач не позволит себе дать пациенту в качестве успокоительного концентрированную смесь закиси азота, превышающую восьмидесятипроцентный уровень содержания азотного газа, тогда как во время "рэйвов" продавали чистый, вообще не разбавленный кислородом газ. Слишком частые мелкие дозы наркотика, принимаемые в течение короткого промежутка времени, или слишком большая его одноразовая доза способны не только превратить наркомана в бессмысленно хихикающего идиота, но даже спровоцировать у него разрыв сердца или, того хуже, привести к необратимым травмам мозга, вследствие которых человек либо постоянно конвульсивно дергается, словно выброшенная на лед рыба, либо напрочь замирает в состоянии полной кататонии.

На задней стене склада, по всей ее длине, Гарри заметил нависающую над залом на высоте около двадцати футов площадку, на которую с двух противоположных концов поднимались две лестницы с деревянными ступеньками.

- Туда, - повел рукой Гарри в направлении площадки.

С этой высотной обзорной точки им открывалось все пространство помещения: они успеют мгновенно засечь Тик-така, из какого бы из двух нижних входов он не объявился в зале. А лестницы с обеих сторон площадки обеспечат им возможность бегства независимо от того, по какой из них он станет подниматься.

Когда они направипись к ппощадке, в самой глубине зала наткнулись на двух большегрудых молодых девиц, одетых в туго облегающие бюсты футболки, на которых красовалась надпись: "Just say NO!" ("Просто скажи НЕТ"), самая распространенная шутка "рэйвов", высмеивающая возглавляемую Нэнси Рейган антинаркотическую кампанию. Смысл шутки сводился к тому, что обе эти женщины фактически говорили да закиси азота - Nitrous Oxide, сокращенно "NO", - ничего при этом не отрицая и не утверждая.

Им пришлось обойти трех девушек, улегшихся прямо на полу неподалеку от стены, две из которых, зажав в руках полуспущенные шары, были остановлены Паузой во время припадка неудержимого смеха, от которого лица у обеих густо налились кровью и побагровели. Третья находилась без сознания, рот ее был нелепо открыт, а на груди скукожился полностью сдутый воздушный шарик.

Ближе к торцу склада, справа, неподалеку от лестницы, на боковой стене белой краской было намалевано такое огромное "Х", что его можно было видеть с разных концов и точек зала.

Двое парней, одетых в легкие свитера с изображением Микки Мауса - а на голове у одного из них красовалась еще и шапочка с мышиными ушами, - застыли в момент оживленной торговли, принимая от клиентов двадцатидолларовые купюры в обмен на таблетки "Экстаза" или на кружочки печенья, пропитанного этим наркотиком.

Прошли они и мимо девочки-подростка, лет пятнадцати, с невинными глазками и личиком молодой монахини. На ней была черная футболка с красочной картинкой двенадцатизарядного дробовика, под которой красовалась надпись: "Pump Action" ("Самовзводный"). Пауза настигла ее в тот момент, когда она отправляла в рот печенье.

Конни вытянула печенье из оцепенелых пальцев девочки и полуоткрытого рта. Бросила его на пол. Но до пола бисквит не долетел, зависнув в нескольких дюймах от него. Конни ногой придавила его к полу и растерла ботинком.

- Дурья башка!

- Ты ли это? Глазам не верю.

- Что ты имеешь в виду?

- Откуда вдруг такая трогательная забота о нравственности?

- Кто-то же должен этим заниматься.

Метилендиоксиметамфетамин, или "Экстаз", амфетамин с галлюциногенными свойствами, способен вызвать у наркомана бурную активность и вслед за ней чувство полной эйфории. Помимо этого, он способен также порождать псевдочувство глубокой интимной близости к любому человеку, в компании которого в момент принятия наркотика оказывается наркоман.

Хотя во время "рэйвов" торговали и другими наркотиками, пальму первенства рэйверы_ неизменно отдавали "экстазу" и закиси азота. "Закись азота - это же самый безобидный веселящий сок - разве не так? А "Экстаз" позволяет человеку настроиться на дружеское расположение с себе подобными и слиться с Матерью Природой. Верно?…" Именно так обычно рекламировался этот наркотик. И еще: "…Испытанное средство борцов за чистую экологию и за мир без войн и насилия, в больших количествах употребляемое во время массовых демонстраций за спасение нашей планеты от угрозы тотального уничтожения. Конечно, людям с больным сердцем следует остерегаться этого наркотика, но до сих пор во всех Соединенных Штатах не было зарегистрировано ни одного смертельного случая от его употребления. Ученые недавно, правда, обнаружили, что от "Экстаза" в мозговой ткани образуются небольшие отверстия величиной с игольное ушко, и чем длительнее потребление наркотика, тем больше в ткани возникает этих отверстий, от сотен до тысяч, но нет доказательств, свидетельствующих, что они отрицательно сказываются на основныx функциях мозга, и, скорее всего, уверяю вас, предназначены, чтобы лучше пропускать через себя космические лучи и тем самым, как утверждают, способствовать более интенсивному процессу просвещения!" Не больше и не меньше.

Поднимаясь вверх по ступенькам, Гарри в просветах между ними мог наблюдать различные непристойные сценки, происходившие в тени под лестницей и остановленные Паузой.

Все сексуальное воспитание общества, вся литература, поющая гимн целесообразности использования презервативов, в одно мгновение выбрасывается из головы, как ненужный мусор, с помощью единственной таблетки "Экстаза", если под ее воздействием у наркомана возникает половое влечение, а оно возникает почти неизменно. Какая там, к черту, угроза подхватить венерическую болезнь, когда совершенно незнакомый тебе раньше человек вдруг оказывается таким близким по духу, той самой, вновь обретенной, твоей половиной, своей чистотой и светлым ликом радующей твой космический, третий глаз, так близко принимающий к своему сердцу твои желания и потребности!

На площадке, куда они поднялись, освещение было не таким ярким, как внизу, но Гарри без труда различал лежащие на полу или приткнувшиеся к стене паpoчки. Здесь непристойность была на порядок выше, чем внизу, более открытая и агрессивная; парочки были застигнуты Паузой в момент страстных поцелуев, их руки искали, тискали, расстегивали, ласкали…

Две или три парочки, одурманенные "Экстазом", настолько видимо, потеряли над собой контроль, что, забыв, где находятся, фактически в открытую заннмались любовью.

У Гарри не было никакого желания проверить свое подозрение. Как и жалкая, и одновременно ужасная картина внизу на танцплощадке, сценки на верхней площадке особого удовольствия тоже ему не доставляли. Для обычного, непредубежденного наблюдателя меньше всего было в них эротического, скорее, то, что он видел, побуждало к мрачным размышлениям, подобным тем, которые вызывают у зрителей картины художника Иеронимуса Босха, живописующие бытие преисподней и ее обитателей.

Когда Гарри и Конни, петляя меж улегшихся прямо на полу парочек, шли к перилам площадки, чтобы сверху вниз посмотреть на всю эту вакханалию, Гарри предупредительно заметил:

- Смотри под ноги, как бы куда не вступить.

- Ну и циник же ты, Гарри.

- Просто желаю во всем и везде оставаться джентльменом.

- Это здесь-то? Ну, ты даешь!

Сверху им хорошо было видно застывшую в вечном веселье толпу.

- Я скоро околею от холода, - призналась Монни.

- Я тоже.

Плотно встав рядом и прижавшись друг к другу, они каждый одной рукой обхватили друг друга за плечи: так было теплее.

Никогда в жизни Гарри не ощущал такой близости к другому человеку, как в данный момент к Конни. Но близости не в романтическом смысле этого слова. Окаменевшие на полу за их спинами в порочных позах парочки совершенно не настраивали его на романтический лад. Да и сама атмосфера мало этому способствовала. То, что он ощущал, можно было определить как платоническое чувство близости к хорошему другу, к партнеру, как и он, доведенному обстоятельствами до изнеможения, поставленному, как и он, на край гибели, бок о бок с кем он, вероятнее всего, погибнет на рассвете - и это была очень существенная деталь, - а между тем ни он, ни она так и не решили для себя, чего ждали и хотели от жизни и что вообще за штука такая, эта жизнь.

- Скажи, не все же дети ходят на такие сборища по собственной воле, задурманивают себе мозги химической отравой? - прошептала Конни.

- Нет, конечно же. Далеко не все. Большинство детей намного благоразумнее и держатся друг друга.

- Потому что уж очень не хочется думать, что эта оболваненная толпа - типичное явление для "грядущего поколения будущих лидеров нации", как их официально называют.

- Так оно и есть на самом деле.

- А если нет, - сказала она, - тогда постпришественный бардак будет в тысячу раз хуже того, в котором мы живем сейчас.

- От "Экстаза" в мозгу образуются малюсенькие отверстия, - напомнил он ей.

- Да, знаю. Трудно даже представить себе, каким тупоголовым может оказаться руководство страны, если в Конгрессе станут заседать бывшие мальчики и девочки, вкусившие эту запретную радость.

- А с чего это ты взяла, что Конгресс уже сегодня не такой тупоголовый?

Она криво улыбнулась.

- Это, конечно, многое проясняет.

Температура в помещении была не низкой и не высокой, но их буквально трясло от холода.

Оцепенелый мир грозно молчал.

- Жалко твою квартиру, - посетовала Конни.

- Что?

- Сгоревшую твою квартиру, говорю, жалко.

- А-а. - Он безучастно пожал плечами.

- Я знаю, ты так дорожил ею.

- Она застрахована.

- Все равно. В ней было так уютно, все прибрано, разложено по полочкам, у каждой вещи свое место.

- Да? В тот единственный раз, что ты в ней побывала, если мне не изменяет память, ты назвала ее "отлично благоустроенной тюрьмой", а меня "блестящим примером сраного, суматошливого кретина, равных которому не сыскать на всем географическом пространстве от Бостона до Сан-Диего".

- Не может быть.

- Именно так и сказала.

- Неужели правда?

- В тот раз, помнится, ты здорово на меня разозлилась.

- Скорее всего. А за что?

- В тот день мы арестовали Нортона Льюиса, - напомнил ей Гарри, - и нам здорово пришлось за ним погоняться, пока удалось загнать его в угол, а я не позволил тебе разделаться с ним на месте.

- Да, помню. У меня тогда руки аж чесались, так хотелось всадить ему промеж глаз пулю.

- Зачем?

Она вздохнула.

- Накипело в душе.

- Мы же его все равно в конце концов прищучили.

- А могло ведь и не получиться. Просто тебе чуть-чуть повезло. А этого подонка и пристрелить было мало.

- Согласен.

- А насчет твоей квартиры - это я так, со злости брякнула, я вовсе не это имела в виду.

- Именно это.

- Ладно, пусть так, но сейчас у меня другое мнение. Мир, в котором мы живем, дурной, и каждому из нас приходится приноравливаться к нему по-своему. Ты это делаешь лучше, чем я, намного лучше.

- Знаешь, что здесь сейчас происходит? По-моему, то, что психологи называют "процессом обретения чувства локтя".

- Господи, спаси и помилуй!

- И тем не менее так оно и есть.

Она улыбнулась

- А мне кажется, все это уже произошло намного раньше, несколько недель, а то и месяцев тому назад а сегодня мы просто признались себе в этом.

Немного смущенные таким поворотом событий, оба замолчали.

Гарри думал о том, сколько минут могло пройти с тех пор, как они убежали от отсчитывавшего секунды голема. Ему казалось, что час уже прошел, хотя точно определить время, в котором не живешь, было невозможно.

Чем дольше длилась Пауза, тем больше Гарри был склонен верить, что пытка их будет длиться ровно один час, как голем и обещал. Каким-то шестым чувством, рожденным скорее инстинктом полицейского, чем стремлением принять желаемое за действительность, он догадывался, что Тик-так не всемогущ, каким хочет казаться, что даже его феноменальные способности не беспредельны и что прилагаемые им усилия держать Паузу должны относительно быстро измотать его.

Постоянно растущее чувство внутреннего холода, которое доставляло им столько неудобств, могло означать не что иное, как то, что Тик-таку все труднее и труднее поддерживать их жизненные ритмы в мире, охваченном всеобщим оцепенением. Несмотря на все попытки их мучителя контролировать им самим созданную реальность, оба они постепенно и неуклонно превращались из подвижных фигур на шахматной доске в неподвижные.

Он вспомнил, как донесшийся из радиоприемника в машине хриплый голос буквально поверг его в шоковое состояние, когда он на бешеной скорости мчался из района Ирвин, где догорала его квартира, в Коста-Меза, где жила Конни. Но только сейчас он по достоинству оценил важность сказанных ему тогда бродягой-големом слов:

- Теперь мне пора немного отдохнуть, герой… отдохнуть… устал… немного вздремну…

Было сказано еще что-то, прозвучали какие-то угрозы, постепенно скрипучий голос стал убывать, усилились эфирные помехи, потом наступила тишина. Теперь Гарри неожиданно понял, что самым важным в этом происшествии было не то, что каким-то сверхъестественным образом Тик-так мог контролировать эфир и обращаться к нему по радио, а то, что даже этому сверхсуществу, обладающему почти божественным даром всемогущества, необходим, как и любому живому организму, периодический отдых.

Осознав это, Гарри вспомнил, что после каждого нового яркого и неожиданного появления Тик-така неизменно следовал промежуток времени, длиной с час и более, полного затишья, когда тот никак не проявлял себя.

"Пора отдохнуть, герой… устал… немного вздремну…"

Вспомнил он и то, как ранее, когда они еще находились на квартире у Конни, он убеждал ее, что любому социопату, даже обладающему сверхмощными, паранормальными способностями, присущи свои маленькие слабости и свои уязвимые места. В последующие часы, по мере того как Тик-так выделывал один трюк похлеще другого, его оптимизм относительно возможности счастливого для них исхода постепенно сошел на нет. И вот теперь он вспыхнул с новой силой.

"Пора отдохнуть, герой… устал… немного вздремну…"

Он уже собрался было поделиться этим своим обнадеживающим открытием с Конни, как та неожиданно оцепенела.

Так как рука Гарри все еще лежала у нее на плече, он вдруг почувствовал, что ее тело перестало дрожать. В какое-то мгновение он испугался, что холод так глубоко проник в нее, что, поддавшись энтропии, она стала частью Паузы.

Затем он увидел, что она наклонила голову, напряженно вслушиваясь в едва различимый даже в этой гробовой тишинe звук, который он, увлеченный своими мыслями, пропустил мимо ушей.

Звук повторился. Легкий щелчок.

Затем глухое поскрипывание.

Более отчетливый шлепок.

Все звуки были какими-то плоскими, и как бы прерванными в самом зачатии, подобные тем, которые они сами производили на всем дoлгом пути от прибрежного шоссе до этого заброшенного склада.

Конни, встревоженная, сняла свою руку с плеча Гарри, и он сделал то же самое.

Внизу по танцплощадке, пересекая застывшие тени и снопы застывшего света, между нетанцующими зомби и окаменевшими танцорами шагал бродяга-голем. Тик-так вошел в ту же дверь, что и они, точь-в-точь повторяя их путь.

4

Первым порывом Конни было тотчас отступить назад от перил верхней площадки, чтобы голем, посмотрев вверх, не заметил ее, но она подавила в себе это желание и осталась совершенно неподвижной. В бездонной тишине Паузы даже малейший шорох, скрип подошвы или половицы, мгновенно обратит на себя внимание странного сверхсущества.

У Гарри тоже мгновенно сработал инстинкт самосохранения, позволивший и ему отреагировать на ситуацию сходным с Конни образом и остаться, слава Богу, совершенно неподвижным, словно он был одним из рэйверов.

Теперь, даже если голем и посмотрит вверх, то вряд ли заметит их. От яркого света внизу верхняя площадка казалась совсем скрытой тенью.

И вдруг Конни пришло В голову, что реакция ее была обусловлена не чем иным, как призрачной надеждой, будто Тик-так действительно станет преследовать их, полагаясь только на обычные человеческие чувства, как он им и обещал. Будто от социопата-убийцы, какими бы способностями он ни обладал, паранормальными или обычными, можно ожидать верности данному им слову. Глупо, недостойно ее, но все равно ужасно тяжело было расставаться с этой надеждой.

Если силой желания, как в сказке, можно околдовать целый мир, то посмеет ли кто-либо возразить, что в какой-то мере и ее желаниям и надеждам может быть присуща определенная магическая сила?

И разве не странно, что именно ей могла прийти в голову эта мысль, ей, еще в раннем детстве отказавшейся верить в даровые благодеяния свыше и чудодейственное исцеление печалей?

Конечно, в качестве оправдания всегда можно заявить, что с годами человек меняется. Но она и в это не верила. Большую часть жизни она оставалась такой, какой была всегда, не ожидая от мира ничего сверх меры, только то, что сама зарабатывала себе потом и кровью, даже получая своеобразное извращенное удовлетворение от мысли, что ее ожиданиям никогда не суждено переступить границы дозволенного.

Жизнь может быть горькой, как слезы дракона. Но горьки ли слезы дракона иль нет, зависит от того, как каждый человек воспринимает их горечь.

И вот теперь что-то начало в ней меняться, что-то очень важное и существенное, потому, видимо, и хотелось жить дальше, чтобы посмотреть, что же это за изменения с ней происходят, кем или чем она становится.

Но внизу, выслеживая ее, чтобы убить, рыскал бродяга-голем.

Конни, открыв рот, дышала медленно и совершенно беззвучно.

Продвигаясь меж окаменевших танцоров, громадное существо вертело головой по сторонам, методично оглядывая толпу. Попадая в лучи застывшего света, оно попеременно становилось то красным, то зеленым, то желтым, из желтого снова красным, или белым, или зеленым, а когда заходило в тень, то делалось серым или черным. Но глаза его неизменно оставались голубыми, неестественно сверкающими и странными.

Когда пространство между танцующи ми показалось ему слишком узким, чтобы пройти, голем грубо оттолкнул молодого человека в джинсах и вельветовой куртке. Тот опрокинулся на спину, но сопротивление загустевшего во время Паузы воздуха не позволило ему достичь пола. Он так и завис в пространстве под углом в сорок пять градусов, сохраняя танцующую позу и празднично-бессмысленное выражение лица, готовый шлепнуться на пол в первую же долю секунды после того, как снова будет запущено время, если оно вообще будет когда-либо запущено.

Из конца в конец пересекая огромное, пещерообразное помещение, гигант-голем налево и направо расталкивал и других танцоров, придумывая им самые разнообразные и замысловатые положения, в которых они зависали, не касаясь пола - летящие, вращающиеся, спотыкающиеся и сталкивающиеся в воздухе головами, - и которые будут завершены, когда Пауза кончится. Если это действительно произойдет и время снова начнет свой бег, выбраться из здания целыми и невредимыми станет почти невозможно, так как перепуганные рэйверы, совершенно не подозревая, что кто-то намеренно сделал это, когда они находились в оцепенении, станут обвинять в том, что их сбили с ног или сильно толкнули, своих ближайших соседей по танцу. Не успеет пройти и полминуты, как в разных местах танцплощадки одновременно вспыхнут драки, после чего начнется всеобщее столпотворение, которое неминуемо перерастет во всеобщую панику. В ярком свете шныряющих по толпе лучей лазеров и прожекторов, в грохоте барабанов, отбивающих такты техноритмов, сотрясающих стены здания, и на фоне то тут, то там вспыхивающих жестоких потасовок стремление во что бы то ни стало выбраться отсюда заставит сотни людей давиться у входных дверей, и только чудо может помочь многим из них не оказаться в этой свалке затоптанными насмерть.

Конни не питала к танцующей внизу толпе особых симпатий, так как одной из главных причин, приведших эту толпу сюда, было отнюдь не желание следовать здравому смыслу и существующим в стране законам. Но, какими бы незаконопослушными, сметающими все добродетели со своего пути и запутавшимися в самих себе они ни были, в первую очередь они были людьми, и ее бесили бездушие и безразличие, с какими Тик-так, как дредноут, проходил сквозь них, совершенно не думая о последствиях того, что с ними произойдет, когда мир снова тронется в свой прерванный путь.

Она скосила глаза на стоявшего рядом Гарри и прочла в его лице и взгляде те же ужас и гнев, которые обуревали и ее. Зубы его были так плотно сжаты, что на челюстях четко проступили огромные желваки. Но они ничего не могли сделать, чтобы остановить то зло, которое совершалось внизу. От пуль не было никакого проку, а помышлять о том, что Тик-так прислушается к их мольбам, даже самым глубоко прочувствованным и ярким, было безумием.

Кроме того, стоит им раскрыть рот и подать голос, как они тотчас обнаружат себя. Бродяга-голем еще ни разу не взглянул в их сторону, и пока у них не было причин сомневаться, что Тик-так использует суперчувства, чтобы их найти, или что ему уже точно известно, где именно в помещении склада они затаились.

Затем Тик-так совершил столь вопиющий и жестокий акт насилия, после которого им стало совершенно ясно, что он намеренно желает спровоцировать всеобщее столпотворение, долженствующее неминуемо повлечь за собой большую кровь. Началось с того, что он неожиданно застыл перед девушкой лет двадцати с волосами цвета воронова крыла, тонкие руки которой высоко взметнулись над головой в одном из тех экзальтированных жестов, призванных выразить высшее проявление радости, возникающей у танцующего человека не под воздействием наркотиков, а самопроизвольно, от ритма движения и примитивной, бьющей по нервам музыки. Постоял немного, глядя на нее сверху вниз, словно восторгаясь ее красотой. Затем обеими исполинскими своими ручищами ухватился за ее руку и, крутанув, вырвал ее из плечевого сустава. Низко и смачно хохотнул, небрежно отшвыривая руку назад, за спину, где она повисла в воздухе в промежутке между двумя другими танцующими. Ужасное увечье было совершенно бескровным, словно руку вырвали не у живого человека, а у манекена, но крови, естественно, сейчас не могло быть и речи, но она потоком хлынет, едва вновь будет запущено остановленное время. Тогда весь ужас этого злодеяния и его кровавые последствия окажутся более чем очевидными.

Конни зажмурилась, не в силах смотреть на то, что ему взбредет в голову сделать в следующий раз. Как следователь по особо тяжким преступлениям, она на своем веку перевидала множество случаев бессмысленного и безумного варварства - и их последствий - и собрала целые кипы вырезанных из разных газет статей, повествующих о поистине дьявольских по своей жестокости преступлениях; Конни стала невольным свидетелем того ужаса, что этот психопат сотворил с бедным Рикки Эстефаном, но свирепая дикость совершенного на танцплощадке преступления потрясла ее, как ничто другое.

Страницы: «« « ... 1314151617181920 » »»