Слезы дракона Кунц Дин

- Слышала ли я что-либо подобное? Может быть, и не совсем то, но тоже, уверяю тебя, оставляет желать лучшего, а может быть, и хуже, гораздо хуже. В прошлом году в Нэшвилле одна девица укокошила своего хахаля, устроив в его кресле-каталке небольшой пожарчик.

Гарри вздохнул. Она продолжила:

- В Бостоне восемь юнцов изнасиловали и потом зверски убили женщину. И знаешь, что они заявили в свое оправдание? Им было скучно. Скучно, видите ли, им было! Виноваты, оказывается, городские власти, ничего не сделавшие, чтобы занять молодежь полезным делом.

Он взглянул в сторону толпящихся перед окнами за полицейским оцеплением людей, затем быстро отвел глаза в сторону. Спросил:

- Зачем ты коллекционируешь эти перлы?

- Слушай, Гарри. Мы живем в век хаоса. Надо шагать в ногу со временем.

- Уж лучше я похожу в отсталых.

- Чтобы быть хорошим полицейским конца века, надо быть частью этого века. Нутром чувствовать ритмы эпохи. Цивилизация рушится на наших глазах. Все требуют прав, но никто не желает нести ответственность, и нет никакого сдерживающего центра. И надо точно знать, какое из правил можно нарушить, чтобы уберечь всю систему в целом, чтобы вовремя оседлать гребень любой волны сумасшествия.

Он только молча смотрел на нее, что было несложно, гораздо проще, чем пытаться вникнуть в смысл произносимого ею, ибо и мысли не желал допустить что она может оказаться права. Такой смысл претил ему. Он его на дух не принимал. Во всяком случае не сейчас. Гораздо приятнее было просто смотреть на ее милое, воодушевленное, гневное лицо и просто им любоваться. Несмотря на то, что она совсем не соответствовала ослепительным стандартам пышнотелости, пропагандируемым на американском телевидении шлюхами из коммерческих фирм по продаже пива, и не обладала обильно орошаемой потом бесшабашной обольстительностью рок-звезд, непомерно раскоряченными ляжками и тоннами театрального грима на лицах, непостижимым образом возбуждавших целое поколение юнцов, Конни Галливер была привлекательной женщиной. Во всяком случае, так казалось Гарри. Не потому, что у него к ней было какое-то романтическое влечение. Вовсе нет. Но он был мужчиной, а она женщиной, работали они бок о бок, и потому, вполне естественно, он не мог не обращать внимание на ее темно-каштановые, почти черные, густые волосы, отливавшие шелковистым блеском, хотя она стригла их очень коротко и расчесывала пальцами! Ее странно голубые, фиалковые глаза, когда свет падал на них под определенным углом. Эти глаза могли бы быть неотразимыми, если бы не были внимательными, подозрительными глазами полицейского.

Ей было тридцать три года, на четыре года меньше, чем Гарри. В редкие моменты, когда извечная настороженность ее несколько ослаблялась, ей можно было дать не больше двадцати пяти. В остальное время почерпнутая из работы в полиции мрачная житейская мудрость, постоянно отражавшаяся на ее лице, делала Конни значительно старше ее лет.

- Ты чего на меня уставился? - поинтересовалась она.

- Просто пытаюсь понять, такой ли ты на самом деле твердый орешек изнутри, каким стараешься преподнести себя?

- Пора бы уже знать.

- Вот именно - пора бы.

- Слушай, Гарри, брось разыгрывать из себя Фрейда.

- Даже и не думаю. - Он отпил воды из стакана.

- Ну вот и чудесно. Мне нравится, что ты не подвергаешь психоанализу всякого, с кем сталкиваешься. Вообще, весь этот психоанализ - фигня на постном масле.

- Согласен.

Его не удивило, что в чем-то они полностью сошлись во мнениях. Несмотря на многие различия, в них было достаточно схожести, делавшей их отличными партнерами в работе. Но из-за скрытности Конни в том, что касалось ее личности, Гарри не знал, лежали ли в основе данного единства мнений сходные или прямо противоположные посылки.

Иной раз Гарри казалось очень важным понять движущие мотивы некоторых из ее поступков. В другое время он был уверен, что близость взаимоотношений может только все запутать и осложнить. А беспорядка в чем-либо он не выносил. С точки зрения профессиональной этики, следовало вообще избегать близости отношений в работе, держать друг друга на определенной дистанции, отделившись своего рода буферной зоной - тем более что оба пapтнеpa были при оружии.

Вдалеке прокатились глухие раскаты гpoмa.

В разбитое, с торчащими в раме острыми осколками стекла огромное окно ворвался прохладный ветер и вихрем пронесся по залу ресторана. На полу затрепетали и закружились разбросанные по всему помещению бумажные салфетки.

Близость дождя обрадовала Гарри. Слишком много в мире накопилось грязи, которую необходимо было смыть.

- К психотерапевту пойдешь? - спpoсила Конни.

- Нет - ответил Гарри. - У меня все в порядке.

- А может кончишь работу да махнешь домой?

- Не могу же я свалить все на тебя.

- Да я тут мигом управлюсь одна.

- А писанина?

- И с ней тоже.

- Ага, а кто лепит ошибку на ошибке, я или ты?

Она неодобрительно покачала головой.

- Да ведь ты сейчас комок нервов, Гарри.

- А делов-то - всего ничего: освоить компьютер и пройти спецподготовку по правилам орфографии.

- В меня только что гранату швырнули, а ты мне о каких-то там сраных правилах орфографии талдычишь.

Он понимающе кивнул и поднялся из-за стола.

- Еду в Центр и сажусь за писанину.

Под аккомпанемент почти не смолкающих глухих раскатов грома к телу убитой женщины приблизились двое одетых в белые халаты работников морга. Под присмотром помощника следователя они стали готовить тело к отправке в морг.

Конни протянула свою записную книжку Гарри. Для отчета ему может понадобиться то, что она туда успела внести.

- Увидимся позже.

- Пока.

Один из работников раскрыл полупpозрачный мешок для тела. Он был так туго сложен, что слипшиеся пластиковые поверхности отделялись друг от друга с тягучим, хрустящим, почти живым и оттого еще более неприятным звуком.

Гарри сам себе удивился, когда его чуть не стошнило. Женщина лежала лицом вниз, и он видел только ее затылок. Один из следователей сказал, что пули прошили ей лицо и грудь. И Гарри боялся взглянуть на ее лицо, когда тело станут переворачивать, чтобы положить в мешок.

Усилием воли подавив тошноту, он отвернулся и заспешил к выходу.

Конни сзади негромко позвала его.

- Гарри?

Он неохотно оглянулся.

- Спасибо тебе за все.

- И тебе спасибо.

Скорее всего, это будет их первое и единственное упоминание того, что оба живы только благодаря четким слаженным совместным действиям.

Не останавливаясь и заранее содрогаясь при мысли о толпящихся снаружи зеваках, он заспешил к выходу. Позади раздался влажный, причмокивающий звук. Работники морга оторвали от пола приклеенное к нему загустевшей кровью тело убитой.

Порой он забывал, почему пошел работать в полицию. И тогда это ему казалось не столько актом сознательного выбора профессии, сколько актом сумасшествия. В таких случаях он терялся в догадках, пытаясь представить себя в другой профессии, и, как всегда, мозг неизменно отказывался повиноваться ему. Вероятно и впрямь существует нечто, называемое судьбой, некая таинственная сила, неизмеримо более значительная для человека, чем законы, по которым Земля и другие планеты вращаются вокруг Солнца, определяющая биографии мужчин и женщин, переставляя их, словно пешки, на шахматной доске жизни. А пресловутая свободная воля, скорее всего, не более чем безнадежная научная фикция.

У входной двери полицейский офицер в форме, пропуская его, бросил вполголоса:

- Как в зоопарке.

Гарри так и не понял, имел ли он в виду жизнь вообще или толпу зевак у ресторана.

С того времени как Гарри и Конни зашли в ресторан поесть, снаружи значительно похолодало. Над завесой деревьев небо было сплошь серым, как кладбищенский гранит.

Оттесненные сбитыми из реек козлами с туго натянутой, между ними желтой бечевой, какой полицейские обычно оцепляют место преступления, около шестидесяти или восьмидесяти человек, сгрудившись и толкая друг друга, вытягивали шеи, чтобы получше рассмотреть зал, в котором была учинена кровавая бойня. Молодые, подстриженные по последнему крику моды люди стояли бок о бок с пожилыми гражданами, с иголочки одетые бизнесмены - с пляжниками в шортах и гавайских рубашках. Некоторые жевали огромные, с шоколадной начинкой пирожные, купленные неподалеку в булочной-кондитерскои, и у всех без исключения был праздничный настрой, словно никому из них никогда не суждено умереть.

Гарри, едва выйдя из ресторана и став центром заинтересованных взглядов толпы, сразу же почувствовал себя неловко. И опустил глаза, чтобы не видеть их глаз. Страшась обнаружить в них, одному Богу ведомо что скрывающую за собой пустоту.

Круто свернув вправо, он прошел рядом с первым, уцелевшим, окном. Впереди маячило другое окно, выбитое, из рамы которого все еще торчало несколько острых, как клыки, осколков. Вся бетонированная дорожка перед ним была усыпана битым стеклом.

Пространство между полицейским кордоном и фасадом здания было совершенно пустым - как вдруг молодой человек лет двадцати нагнулся и пролез под желтой бечевой в том месте, где она была натянута между двумя росшими вдоль обочины деревьями. И как ни в чем не бывало начал пересекать тротуар прямо перед носом у идущего Гарри, совершенно не замечая его и обратив все свое внимание на то, что происходило внутри помещения.

- Пожалуйста, пройдите назад за ограду.

Мужчина - а вернее юнец в по ношенных кроссовках, джинсах и футболке с эмблемой пивной фирмы "Текатс" - и ухом не повел, словно обращение касалось не его, и остановился у выбитого окна. Перегнувшись через раму, весь отдался жуткому зрелищу внутри зала.

Гарри тоже невольно взглянул в ту же сторону и увидел, как тело женщины запихивали в пластиковый мешок.

- Я же вам сказал, вернитесь за ограду.

Гарри подошел совсем близко. Юнец был на дюйм или два ниже его, худощавый, с копной густых черных волос. Он не мигая смотрел на труп и на молочного цвета резиновые перчатки работника морга, быстро темнеющие от крови и казалось, совершенно не замечал выросшего рядом с собой Гарри.

- Ты что, оглох?

Юнец даже не шелохнулся. Рот его был слегка приоткрыт, словно в предвкушении чего-то захватывающего. Остекленелые глаза зачарованно глядели прямо перед собой.

Гарри положил руку на его плечо.

Юнец лениво-нехотя отвернулся от кровавого зрелища, но его взгляд все еще оставался отрешенным, словно смотрел не на Гарри, а сквозь него. Цвет его серых rлаз напоминал слегка потускневшее серебро. Розовый язык медленно облизал нижнюю губу, словно отведал чего-то сладенького.

Гарри взбесили не отказ этого подонка повиноваться и не высокомерие его пустого взгляда. А именно, как ни cтранно, этот бесстыдно-циничный розовый кончик языка, оставивший мокрый след на припухлых губах. В Гарри вдруг проснулось дикое желание измочалить эту физиономию, в кровь разбить эти губы, вышибить зубы, заставить упасть на колени, согнать с него спесь, научить его ценить жизнь и уважительно относиться к смерти.

Он сгреб юнца в охапку и, не успев сам толком сообразить, что делает, полуотволок, полуоттолкнул его прочь от окна, назад за полицейский кордон. Он не помнил, ударил ли эту гнусь, скорее всего, нет, но, пока волок, грубо заламывал ему руки, дергал из стороны в сторону, и, наконец, с силой согнув его пополам, вытолкнул за ограждение - словно схватил его на месте преступления, когда тот приставал к своей жертве или душил ее, обхватив сзади.

Хулиган тяжело шлепнулся на четвереньки, и толпа слегка отпрянула, освобождая ему место. Тяжело дыша, он перевалился на бок и снизу вверх злобно посмотрел на cвoero обидчика. Длинные волосы спутались. Футболка была разорвана. Зато Гарри удалось нанонец приковать к себе и его взгляд и его внимание.

В толпе возбужденно зашушукались. Случившееся в ресторане было пассивным развлечением, и убийца умерщвлен задолго до их прибытия на место преступления, а здесь действие разворачивалось прямо у них на глазах. Словно экран телевизора, раздавшись вширь, позволил им ступить внутрь себя и они оказались в эпицентре настоящего полицейского действа, с головой окунулись во все его взлеты и падения, и когда Гарри заглянул в их лица, то прочел в них желание, чтобы сюжет был захватывающим и густо приправленным насилием, чтобы было что порассказать за обедом своей ошеломленной семье и друзьям.

И тотчас он сам себе стал противен за свою идиотскую выходку и, отвернувшись от юнца, зашагал прочь. Быстро дойдя до конца длинного, занимающего целый квартал здания, он скользнул под желтую бечеву в том месте, где не было никаких зевак.

Их с Конни служебная машина стояла за углом, припаркованная у обочины следующего квартала, вдоль которой также росли деревья. Едва оставшиеся позади зеваки скрылись из виду, Гарри внезапно охватила дрожь. Быстро переросшая в неистовую трясучку. Не пройдя и половины пути к машине, он остановился и оперся рукой о дерево. Начал медленно и глубоко вдыхать и выдыхать воздух.

Резкий удар грома сотряс небо.

Призрачный танцовщик, сотворенный из мертвых листьев и прочего уличного мусора, закружился на тротуаре в объятиях вихря.

Слишком уж грубо обошелся он с тем парнем. Видимо, из себя Гарри вывело не столько его непослушание, сколько нервозное состояние, явившееся следствием того, что случилось в ресторане и на чердаке. Синдром заторможенного стресса.

Но этим дело не ограничивалось: ему необходимо было выхлестнуть свою злость на кого или что бы то ни было, Бога или человека, свое безысходное отчаяние от вселенской глупости, несправедливости и тупоголово-слепой жестокости судьбы. Как мрачные птицы печали, неизменно возвращались его мысли к двум погибшим в ресторане людям, к раненым, к полицейскому, находящемуся на грани жизни и смерти в больнице, к их терзаемым страхом и отчаянием родителям, женам и мужьям, плачущим детям, друзьям - ко всем тем звеньям единой цепочки горя, которую бесшумно и навеки выковывает смерть.

Парень просто подвернулся под руку первым.

Гарри понимал, что должен бы вернуться и извиниться перед ним, но не мог. И не потому, что парень был ему лично неприятен, а потому, что не желал больше видеть омерзительный оскал толпы.

"А этой маленькой гнуси урок все равно не помешает", - оправдался он перед самим собой.

С парнем он обошелся совершенно в духе Конни. И мыслил теперь так же, как и она.

…надо нутром воспринимать ритмы эпохи… цивилизация рушится на наших глазах… надо точно знать, какие из правил можно нарушить, чтобы уберечь всю систему… оседлать гребень любой волны сумасшествия…

Все в Гарри протестовало против такого понимания сути происходящего.

Насилие, сумасшествие, зависть и ненависть не в состоянии поглотить всех и вся. Сострадание, благоразумие и осознанная доброта в конце концов должны одержать верх.

Плохие времена? Да, конечно, мир много раз уже переживал их, сотни миллионов загубленных душ в войнах и погромах, огромные государства, управляемые бесноватыми убийцами, фашистами или коммунистами, но ведь бывали же и целые эпохи мирного труда, сотрудничества - увы, недолгие! - между различными социальными группами, так что испокон веку оставалась надежда на лучшее.

Отнял руку от дерева. Потянулся, чтобы немного снять напряжение с мышц. А как хорошо начался день… и как быстро полетел в тартарары. Но он вернет все на круги своя. В этом ему поможет работа над отчетом. Ничто не в состоянии так вернуть действительности ее упорядоченный и стройный ритм, как составление официального отчета, печатаемого под копирку в трех экземплярах.

Гулявший по улице ветер, окрепнув, поднимал в воздух тучи пыли и мелкого мусора. И если ранее призрачныи танцор кружился в вальсе, то теперь отплясывал неистовую джигу. Едва Гарри шагнул в сторону от дерева, как крутящийся вихрь мусора, неожиданно изменив направление, врезался в него с такой силой, что заставил зажмурить глаза, защищая их от острых, градом осыпавших его мелких камешков.

У него мелькнула шальная мысль, что налетевший на него вихрь подхватит его, как Элли, и унесет в Волшебную Страну. Сверху, под напором ветра, подрагивая, протяжно скрипели ветви деревьев, и листья дождем сыпались с них на землю. Вой и свист ветра в какое-то мгновение слились в дикий протяжный вопль - и неожиданно наступила кладбищенская тишина.

Чей- то скрипучий, низкий, утробныи голос сказал рядом с ним:

- Тик-так, тик-так.

Гарри открыл глаза и тотчас пожалел об этом.

В двух футах от него стоял огромного роста, отвратительного вида обитатель улиц и подворотен, одетый в лохмотья.

Лицо его было обезображено рубцами и гнойными болячками. В уголках сощуренных глаз затвердела липкая белая масса. Зловоние, исходившее от его гнилых зубов и покрытых нарывами губ было столь омерзительным, что Гарри чуть не задохнулся.

- Тик-так, тик-так, - повторил бродяга.

Говорил он негромко, но, казалось, что орет во всю глотку, так как звук его голоса был единственным слышимым в мире звуком. Все иное было окутано зловещей, неестественной тишиной.

Пораженный огромным ростом и исключителъно неопрятным видом незнакомца, Гарри невольно отступил нa шаг. В засаленных волосах бродяги застряли комья слипшейся грязи, травинки, кусочки листьев, в спутанной бороде - остатки ссохшейся пищи и даже кое-что похуже. Руки его были черны от глубоко въевшейся грязи, и так же черно было под длинными, запущенными ногтями. Это была ходячая чашка Петри с гнездившимися в ней микробами почти всех известных человечеству смертельных болезней и одноврмeнно испытательным полигоном новых вирусных и бактериологических ужасов.

- Тик-так, тик-так, - ухмыльнулся бродяга. - Ты умрешь ровно через шестнадцать часов.

- Вали-ка ты отсюда, братец, куда подальше, - нахмурился Гарри.

- На рассвете ты отдашь концы. - Бродяга округлил глаза. И были они сплошного пурпурного цвета, и не было в них ни зрачков, ни радужной оболочки, словно вместо глаз там были вставлены стекла, за которыми бурлила наполнявшая череп кровь. - На рассвете тебя уже не будет в живых, - повторил бродяга.

И разлетелся на мелкие куски, словно взорвался изнутри. Но взрыв этот не был похож на взрыв гранаты, без горяче-упругой взрывной волны и оглушительного грохота, хотя внезапно вселенскую тишину нарушил протяжный вопль невесть откуда взявшегося ветра. Разлетавшиеся же в разные стороны куски тела бродяги вовсе не были сгустками мяса и крови, а состояли из мелких камешков, слипшейся пыли, сухих листьев, веточек, увядших цветков, комьев земли, какого-то старого тряпья, обрывков пожелтевших от времени газет, бутылочных колпачков, осколков стекла, разорванных театральных билетов, птичьих перьев, каких-то обрывков веревки, конфетных фантиков, оберточной фольги, погнутых, ржавых гвоздей, скомканных бумажных стаканчиков, утерянных пуговиц.

Ветер с неистовой силой швырнул в лицо оторопевшего Гарри эти ошметки от только что стоявшего перед ним бродяги. И ему снова пришлось закрыть глаза.

Когда, не опасаясь риска потерять зрение, он снова решился открыть их и быстро огляделся поднятого в воздух ветром мусора не видно было и в помине. Ветер тоже перестал дуть. Исчез и призрачный танцор. Бродяги тоже нигде не было видно, словно был унесен ветром и он.

Гарри снова ошарашенно, не веря случившемуся, огляделся по сторонам. Сердце бешено колотилось в груди.

От перекрестка донесся автомобильный гудок. Тотчас из-за угла вынырнул грузовик и, урча, стал приближаться к нему. По другой стороне улицы, взявшись за руки, шли парень и девушка, и девичий смех был подобен маленьким звонким колокольчикам.

И Гарри вдруг сообразил, как неестественно тихо сделалось в мире в промежутке между появлением и исчезновением одетого в лохмотья гиганта. Если исключить звуки его жестокого и злобного голоса и тех невнятных шорохов, которые он издавал при движении, в мире властвовала такая тишина, словно все происходило на глубине в тысячи лье над не моря или в безвоздушном пространстве космоса.

Вспыхнула молния. Вокруг него на тротуаре заплясали черные тени ветвей. Гром забарабанил по хрупкой мембране почерневшего, будто выжженного молнией, неба все сильнее и сильнее, в одно мгновение температура воздуха упала градусов на десять, и разверзлись обремененные водой хляби небесные. Пригоршни крупных капель защелкали по листьям, затренькали по капотам стоявших у обочин машин, черными мокрыми пятнышками проступили на одежде Гарри, брызнули ему в лицо, а холод, который они принесли с собой, глубоко проник в его душу.

ДВА

1

За лобовым стеклом неподвижной машины внешний мир, казалось, полностью растаял, словно из туч на землю пролили цистерны универсального растворителя. По стеклу потоками бежала вода, и деревья исчезали на глазах, словно зеленые детские мелки. Ливень, мгновенно слив воедино контуры спешащих прохожих с разноцветными зонтиками, стирал их с лица земли.

У Гарри Лайона мелькнула мысль, что и он вот-вот превратится в жидкость, в некий бездушный раствор, который тут же будет смыт в океан потоками воды. Гранитные основания разума и железной логики, на которых покоился его мир, рушились у него на глазах, и он был бессилен предотвратить это крушение.

Теперь он и сам не мог толком понять, действительно ли воочию видел верзилу-бродягу или тот ему только пригрезился.

Не секрет, что в наши дни Америка была буквально наводнена толпами людей без крова и средств к существованию. И чем больше денег тратило государство, чтобы сократить их число, тем больше их становилось, пока не возникло ощущение, что нашествие их было не столько результатом неадекватной государственной политики, сколько небесной карой. Как и многие другие, Гарри научился не замечать этих людей, так как не видел возможности весомо изменить их участь… а еще и потому, что само их существование ставило под сомнение вероятность собственного благополучия. Большинство из них, не представляя собой никакой опасности, вызывали только жалость и сочувствие. Но встречались среди них и довольно странные типы с вечно подрагивающими и подергивающимися от подавленных неврозов лицами, движимые маниакальными желаниями, с сумасшедшим блеском в глазах, до предела взвинченные и оттого способные на любые преступления. Даже в таком захолустье, как Лагуна-Бич - называемом в памятках для туристов не иначе как "жемчужиной Тихого океана, калифорнийским раем", - Гарри без труда мог бы отыскать пару-другую бомжей, чьи хищные повадки и внешний вид мало чем отличались от человека, возникшего, как ему показалось, из вихря.

Правда, вряд ли кто-либо из них сможет похваляться пурпурного цвета глазами без зрачков и радужных оболочек. Равно как и способностью являться миру в образе мусорного вихря, а затем, разлетевшись на составные части этого уличного хлама, быть унесенным ветром без следа.

Похоже, что все это ему просто померещилось. Но именно такой вывод меньше всего устраивал Гарри. Естественно, что погоня и расстрел Джеимса Ордегарда не могли не сказаться на его психике. Но трудно поверить, что, оказавшись случайно втянутым в кровавую оргию, затеянную Ордегардом, он будет травмирован настолько, что в привидевшемся ему призраке различит реальную грязь под ногтями и почувствует убийственное зловоние, исходящее из его рта.

Но если дурно пахнущии верзила - реальность, то откуда же он взялся? И куда исчез? Кто он такой? В результате какой болезни или, быть может, родовой травмы обрел в наследство свои страшные глаза?

Тик- так, тик-так, на рассвете тебя уже не будет в живых.

Он повернул ключ в зажигании и завел мотор.

Надо было срочно садиться за работу, составлять упоительно нудный и длинный отчет, заполнять сотни официальных бланков, выверять все исходные данные. Аккуратно отпечатанная стопка документов сведет нелепое происшествие с Ордегардом в цепочки точных слов, собранных на чистом белом листе бумаги в четкие параграфы, и тогда оно перестанет казаться таким странным и необъяснимым, как в данный момент.

Естественно, что пурпурноглазый бродяга не будет упомянут в отчете. К делу Ордегарда он не относится. К тому же Гарри не хотел давать повода ни Конни, ни кому бы то еще в Центре для шуточек в свой адрес. Приходя на работу безукоризненно и с иголочки одетым, при галстуке, пренебрегая сквернословием, где оно было нормой общения, всегда неукоснительно следуя различным инструкциям и содержа свои подшивки документов в образцовом порядке, он и без того слишком часто становился объектом их острот.

Позже, когда вернется домой, он все же напишет отчет о встрече с бродягой, но для себя лично, чтобы и этому, на первый взгляд, совершенно необыкновенному происшествию найти разумное истолкование, а затем преспокойненько забыть о нем.

- Лайон, - встретившись глазами с собственным отражением в зеркальце заднего обзора, изрек он, - ты и в самом деле олух царя небесного.

Включил дворники, и почти растворившиися за лобовым стеклом мир тотчас обрел зримую плотность.

Небо от туч почернело так, что сработали реле, регулирующие уличные фонари. Асфальт в лучах ламп блестел как антрацит. Вдоль обочин неслись бурные потоки мутной воды.

Он решил ехать по Тихоокеанскому прибрежному шоссе, но вместо того, чтобы свернуть на бульвар Краун Вэлли, который вел к Центру, проехал мимо поворота. Преследовал мимо Ритц Коув и, пропустив еще один поворот, поехал прямо в Дана Пойнт.

Когда Гарри остановил машину перед домом Энрике Эстефана, он был и сам несколько озадачен, отчего вышло именно так, хотя подспудно давно решил про себя, что поедет сюда.

Дом представлял собой прелестное бунгало, построенное в 40-50 годы, задолго до того, как бездушная архитектура одинаково оштукатуренных частных домов с приусадебными участками стала последним криком моды. Резные, с орнаментальным узором ставни, украшенные створчатыми раковинам и пояски и островерхая ступенчатая крыша делали дом еще более привлекательным. Дождь ручьями стекал с листьев высоких финиковых пальм в палисаднике.

Когда ливень чуть поутих, он выскочил из машины и бегом припустил по дорожке к дому. Едва успел взбежать по кирпичным ступеням крыто и веранды, как ливень хлынул с прежней силой. Ветра не было и в помине, словно дождь всей своей массой придавил его к земле.

Тени, притаившиеся между широченными качелями и белыми деревянными креслами, обитыми зелеными парусиновыми подушечками, казались старыми друзьями, собравшимися ради него. Даже в солнечные дни здесь веяло уютной прохладой, так как густо переплетенные, с красными цветками, заросли бугенвиллей, заполонив своими гирляндами все боковые решетки, уже ползли вверх по крыше.

Нажав кнопку звонка, за шумом дождя он расслышал в глубине дома мягкий переливчатый колокольный перезвон. Через веранду бесшумно пронеслась небольшая ящерица и быстро скользнула по ступенькам в дождь.

Гарри терпеливо ждал. Энрике Эстефан - для друзей просто Рикки - теперь ничего уже не делал быстро.

Открыв внутреннюю дверь, Рикки, прищурясь, уставился через стеклянную перегородку на посетителя, явно недовольный, что его потревожили. Затем широко улыбнулся:

- Гарри, всегда рад тебя видеть. - Отпер стеклянную дверь и жестом пригласил Гарри войти. - Правда, очень рад тебя видеть.

- С меня течет, как с утопленника, - сказал Гарри, снимая туфли и выставляя их на веранду.

- Туфли-то не надо снимать, - запротестовал Рикки.

Гарри в носках прошел внутрь.

- Тактичнее мужика в жизни не встречал, - прокомментировал этот жест Рикки. - вылитый я. Господин Прекрасные Манеры с заряженным револьвером и наручниками за поясом.

Они пожали друг другу руки. Рукопожатие Энрике Эстефана было твердым и цепким, хотя на его сухой, горячей, морщинистой руке почти не осталось мяса - одна кожа да кости. Будто обмениваешься рукопожатием со скелетом.

- Идем на кухню, - пригласил Рикки.

Гарри пошел вслед за ним по полированным дубовым половицам. Передвигался Рикки медленно, с трудом волоча ноги, почти не отрывая их от пола.

Свет в небольшой коридор проникал из кухни, находившеqся в его конце, и от свечки, мерцавшей в небольшом, цвета рубина, стакане. Свеча была зажжена в честь Богородицы и стояла на узком столике у стены. Сзади нее на-ходилось зеркало в серебряной оправе в виде перевитых листьев. Дрожащее пламя перебегало по серебряным листьям и плясало в з еркале.

- Как дела, Рикки?

- Отлично. А у тебя?

- Бывали и лучше, - признался Гарри.

Рикки, почти одного роста с Гарри, казался на несколько дюймов ниже его, так как при ходьбе наклонялся вперед, словно шел против ветра, и на его сгорбленной спине под бледно-желтой рубашкой резко проступали худые лопатки. Шея сзади была тощей и костлявой. А затылок нежным и хрупким, как у младенца.

Кухня оказалась намного просторнее, чем можно было ожидать в таком бунгало, и не такой мрачной, как коридор: выложенный мексиканской плиткой пол, отделанная сучковатой сосной кухонная мебель, огромное окно, выходившее на обширный задний двор. По радио звучала песня Кенни Джи. В воздухе стоял густой аромат кофе.

- Кофе хочешь? - спросил Рикки.

- Если не затруднит.

- Не затруднит. Я только что сварил себе целую бадью.

Пока Рикки доставал из шкафчика чашку и блюдце и разливал кофе, Гарри исподтишка наблюдал за ним. И то, что видел, не радовало его.

Худое лицо Рикки выглядело вконец изможденным, глубокие морщины залегли в уголках глаз и рта. Кожа висела складками, утратив былую эластичность. Глаза слезились. Белые волосы отдавали нездоровой желтизной или это только так казалось на фоне желтой рубашки, хотя лицо и белки глаз явно свидетельствовали о быстро прогрессирующей желтухе.

Он еще больше потерял в весе. Одежда висела на нем, как на чучеле. Ремень был затянут на последнюю дырочку, а брюки болтались сзади, как пустой мешок.

Энрике Эстефан казался стариком. От роду ему было только тридцать шесть лет - на год моложе Гарри, - но тем не менее он был самым настоящим стариком.

2

Большую часть времени слепая проводила не в кромешном мраке, а обитала в другом мире, полностью отличном от того, в котором провела всю свою жизнь. Фантазия лепила в ее воображении ярчайшие картины, наполненные разно-цветными, розовыми и янтарными, замками, дворцами из нефрита, роскошными апартаментами, великолепными загородными виллами с кристально чистым воздухом и огромными изумрудными газонами. Окруженная всем этим великолепием, она неизменно видела себя там в роли верховной правительницы - королевы, знаменитой актрисы, известного модельера, общепризнанного писателя, талантливой балерины. С нею случались удивительные, вдохновенно-романтические приключения, от которых захватывало дух. Но порой ей чудилась империя зла с мрачными пещерами, сырыми, с вечно сочащейся по стенам влагой, катакомбами, наполненными разлагающимися трупами, выжженными дотла огромными пространствами, серыми, унылыми, словно кратеры на луне, в которых обитали безобразные и злобные существа, и всегда она от кого-то убегала, скрывалась, пряталась, пребывая в вечном страхе, слабая, беззащитная, озябшая и совершенно голая.

Временами этот внутренний мир был начисто лишен конкретности - своеобразный сгусток цвета, звука и запаха, бесформенный, бестелесный, - и она медленно плыла в нем, изумленная и пораженная его великолепием. Часто движение это сопровождалось музыкой - Элтон Джон, "Три Дог Найт", Нильссон, Марвин Гей, Джим Кроче, любимые ею голоса, - и под ее аккомпанемент цвета кружились в хороводе и взрывались многоцветием, создавая композиции, равных которым по яркости и роскошеству красок в реальном мире невозможно себе представить.

Но случалось, что в бесформенно-бестелесный мир вдруг врывалось зло, и тогда волшебство очарования меркло и безотчетный страх овладевал ею. Цвета блекли и мрачнели, музыка, растеряв гармонию, обретала зловещий ритм. Ей начинало казаться, что ее быстро уносит бурным и холодным течением, ледяная вода покрывает ее с головой, она захлебывается, задыхаясь, тщится вынырнуть на поверхность, наконец это ей удается, и она жадно вдыхает прогорклый, зловонный воздух, обезумев от страха, плача навзрыд, моля провидение поскорее выбросить ее на спасительный твердый и теплый берег.

Изредка, однако, как в данный момент, покинув призрачный мир, сотканный фантазией, она возвращалась в мир действительный, полностью сознавая, где находится. Улавливая приглушенные голоса в соседних комнатах и коридоре. Чуть повизгивающую при ходьбе обувь на каучуковой подошве. Сосновый аромат дезинфицирующего средства, запахи лекарств, иногда (но не сейчас) едкий запашок мочи.

Ощущала, что укрыта чистыми, хрустящими простынями, приятно холодившими ее разгоряченное тело. Когда из-под постельного белья она высвободила руку и протянула ее в сторону, тотчас нащупала холодное стальное предохранительное ограждение на своей больничной кровати.

Некоторое время все ее внимание было сконцентрировано на том, чтобы определить природу доносившегося до ее ушей странного звука. Она даже не пыталась приподняться в постели, а только цепко держалась за ограждение и, затаив дыхание, внимательно вслушивалась в непонятный мерный рокот, вначале ошибочно принятый ею за отдаленный рев толпы на стадионе. Нет, не толпы. Огня. Пофыркивание - пришепетывание - посвистывание всепожирающего пламени. Неистово заколотилось сердце, но вскоре она смогла наконец разгадать истинную природу этого огня: это был звук злейшего его врага - всепотопляющего ливня.

Напряжение ее чуть спало, но неожиданно рядом послышался какой-то шелест, и она в ужасе застыла.

- Кто здесь? - спросила она и сама подивилась своей заплетающейся, несуразной речи.

- А, Дженнифер, пришла в себя, милая.

"Дженнифер - это мое имя".

Голос был женским. Женщина явно в годах, и, хотя в нем звучали профессиональные нотки сиделки, тембр его был доброжелательным.

Дженнифер почти узнала, кому он принадлежал, знала, что раньше уже слышала его, но окончательно тем не менее не успокоилась.

- Кто вы? - снова спросила она, уже не обращая внимания на то, как звучит ее речь.

- Это я, Маргарет, дорогая.

Звук приближающихся каучуковых подошв.

ДженниФер съежилась, почему-то решив, что ее собираются ударить.

Чья- то ладонь мягко взяла ее за запястье правой руки, и Дженнифер в ужасе отпрянула.

- Не надо нервничать, милая. Я только хочу проверить пульс.

Дженнифер немного успокоилась и прислушалась к дождю за окном.

Вскоре Маргарет отпустила ее запястье.

- Пульс немного частый, но вполне сносный.

Медленно к Дженнифер стала возвращаться память.

- Так вы Маргарет?

- Верно.

- Дневная сиделка?

- Ну конечно же, милочка вы моя.

- Значит сейчас утро?

- Уже почти три часа дня. Через час я кончаю дежурство. А мое место займет Ангелина.

- Почему у меня всегда такая путаница в голове… когда я просыпаюсь?

- Не надо думать об этом, милая. Все равно ничего тут не изменишь. У вас не пересохло во рту? Хотите чего-нибудь освежающего?

- Да, пожалуйста.

- Апельсиновый сок, пепси, спрайт?

- Сок, если можно.

- Одну секундочку.

Удаляющиеся шаги. Звук открываемой двери. Оставлена открытой. На монотонный шорох дождя накладываются иные, доносящиеся из других закутков здания, разнообразные звуки спешащих по своим делам людей.

Дженнифер попыталась принять более удобное положение в кровати, благодаря чему заново открыла для себя, что не только не в состоянии сделать это, но и что ее левая сторона полностью парализована. Левая нога лежала как колода, даже пальцами невозможно было пошевелить. И такой же недвижимой была левая рука, от плеча и до кончиков пальцев.

Невероятный ужас охватил ее, проник в самые глубины ее души. Она почувствовала себя совершенно беспомощной и брошенной на произвол судьбы. Необходимо было срочно восстановить в памяти, каким образом оказалась она в таком состоянии и как попала сюда, в больницу.

Приподняла над постелью правую руку. Рука, она знала, была худой и слабой, но весила, казалось, тонну.

Пальцами провела по подбородку, затем вдоль рта. Сухие, запекшиеся губы. А ведь когда-то они были иными. Мужчины обожали их целовать.

В сплошном мраке памяти вдруг всплыло воспоминание: страстный поцелуй, нежные, вполголоса произносимые слова. Воспоминание тотчас растаяло, так и не вызвав из мрака конкретный образ. Коснулась рукой правой щеки, носа. Когда ладонь переместилась на левую сторону лица, кончики пальцев ощутили его, но само лицо никак не отреагировало на прикосновение. На ощупь было очевидно, что мышцы на этой половине лица навеки застыли, словно сведенные судорогой.

Чуть помешкав, она скользнула пальцами к глазам. Медленно очертила линии их изгибов, и то, что обнаружила, заставило дрогнуть ее руку.

И в ту же секунду внезапно пришло озарение, и она вспомнила не только, как оказалась здесь, на койке, но и все остальное, всю свою жизнь, вплоть до самого раннего детства, даже то, о чем не хотелось бы вспоминать, что была не в состоянии вынести.

Отдернув руку от глаз, она горестно-жалобно всхлипнула. Груз памяти камнем придавил ей грудь, не давая дышать.

Мягко завизжали-зашаркали подошвы - вернулась Маргарет. Звякнул поставленный на тумбочку стакан.

- Сейчас приподымем кроватку и попьем сока.

Страницы: «« « 12345678 » ... »»