Быть единственной Белякова Людмила

Молодые да ранние подали заявку в ЗАГС скоренько, без предварительного уведомления родителей, и жених пришел представиться будущей тещеньке недели за три до регистрации, когда только-только начали закупать продукты для свадьбы. И тут же пропал, пропал женишок-то! Прям анекдот – влюбился с первого взгляда в будущую «маму»! Сам-то он был постарше своей юной невесты, и разница в возрасте с ее мамой была незначительна. Мамка же, не больно посчитавшись с чувствами и жизненными планами дочери, с ходу ответила ему взаимностью…

Свадьба расстроилась, жених забрал заявление. Дочка в исступлении несколько раз кидалась то на мать, то на жениха, то вешаться. Подруги и родственники, поняв, что сделать ничего не удастся – парочка нововлюбленных неразлучима, – увещевали девчонку тем, что она молодая, еще встретит свою судьбу… А у мамы-проститутки в кои-то веки появился шанс по-человечески выйти замуж и стать порядочной женщиной… И вообще, стоит ли горевать о мужике, способном вот так, с места в карьер, переметнуться к другой, да еще старой бабе? Но никто еще не придумал аргумента, способного дойти до сердца, пылающего любовью, и до души, переполненной горькой обидой. И девчонка, искренне пожелав дорогой мамочке и бывшему жениху гореть синим пламенем, спешно уехала куда-то на заработки. Влюбленные, втайне довольные тем, что так получилось, отпраздновали пышную свадьбу и, между прочим, до сих пор живут в согласии, воспитывают общего ребенка и не особенно, по-видимому, беспокоятся о канувшей в неизвестность дочке-падчерице.

«Вот, – думала Маша, потихоньку, чтобы не будить сыновей, входя в дом, – такие матери бывают! Бортанула свою кровиночку и рада-радехонька… Живет – не тужит… Я не такая! Я все сделаю для их счастья, все! Всю жизнь только для них и жила… И жить буду!»

Думать, сможет ли она стерпеть рядом с собой девку-сыкуху, забравшую у нее сыновнее сердце, Маша не стала. Ответ был для нее ясен, но мучителен.

«Вот приведет завтра и Вовка какую-нибудь. Скажет: «Это тебе, мама дорогая, невестка…» Да как же это так… уже?! Так скоро? Еще и не жили мы семьей хоть как-то спокойно и сыто, а уже надо разлучаться!»

Горькие, неотвязные мысли мучили Машу почти до самого утра, они перемежались с воспоминанием о почти бесплатно отработанной смене, отзывались болезненным колотьем в затылке – наверное, опять поднялось давление.

Заснула Маша уже почти на рассвете, встала поздно и с трудом. Сыновья, как у них водилось, наутро после ее работы крутились с завтраком сами – из того, что она им оставляла. Маша, в общем, понимала, что это не от большой сыновней любви, а оттого, что в такие утра она была особенно раздражительна. Маша с трудом сдерживалась от «кошачьих октав», как когда-то называл это беглый муж, а сыночки просто сбегали от ее упреков и окриков. И верно: случись что, ну хоть малейший предлог, Маша высказала бы Вадьке за все, за все! За его намерение привести в дом эту козу приблудную, за неблагодарность, за нелюбовь к маме…

День до вечера прошел муторно, но по многолетней привычке дом Маша тщательно прибрала – а пусть видит эта городская штучка, что дом хоть и не слишком богатый, но чистый безупречно – ни пылинки, ни соринки, хотя в нем двое взрослых мужиков. Приоделась даже, натянув купленное по случаю недавнего юбилея новое платье.

Обычно сыновья появлялись с работы ближе к семи вечера, но сегодня Володя пришел пораньше.

– Ну чё, мам, праздник у нас? – вместо приветствия, радостно заявил он с порога, снимая на веранде грязные башмаки.

– Это какой же? – передернула плечами Маша, вышедшая на шум: уж не младшенький ли с гостьей припожаловали?

– Так Вадик невесту приведет демонстрировать!

– Ну уж и праздник, – смогла выдавить из себя какой-то сдавленный шип Маша, повернулась и ушла в дом.

«Уже «невеста»!

Когда Володя вошел на кухню, улыбки на его лице уже не было, скорее, он был озадачен.

– Так ты ж сама хотела…

– Ничего я не хотела, – буркнула Маша и, отвернувшись к плите, поставила разогревать ему ужин.

– Ты как-то не так это все воспринимаешь… Нормальное дело. Мы ж молодые…

Он явно хотел сказать что-то еще или спросить, но, постояв немного в дверях – Маша чутко прислушивалась к его невнятному хмыканью, – вышел, так и не договорив.

В это время в ноябре во дворе уже было хоть глаз коли – фонари горели в Выселках только по большим праздникам, а в остальное время пара-тройка здешних улиц освещались только светом из окон домов. Но когда на улице зашелестела по намерзавшему на лужицах тонкому ледку машина, давно напрягшаяся и набрякшая слезами Маша разглядела-таки в окошко – это было такси. Из него вышел Вадик, открыл дверцу, и оттуда вылезла девица.

«Точно – привел! Привел все-таки…» – похолодела Маша, надеявшаяся, что пронесет беду, не приедет сегодня девка-супостатша, а завтра Маша работает и гостей принимать не сможет никаких, а потом еще что-то случится… Так и рассосется душевный этот нарыв… Но ведь нет, не пронесло. Приехала. Идет… На такси Вадик ее катает – кровные свои, невесть какие, тратит.

В сенцах, из которых налево была дверь на кухню, а направо – в комнату, послышались оживленные голоса – похоже, Володя принимал деятельное участие в приеме «дорогой гостьи».

«Вот и он тоже… Рад-радехонек!»

Тут Маша вспомнила, что сама вроде как сватала старшего. Гальку эту белоглазую приглашала – на свою голову.

«Они что – подумали, что я больно хочу их женатыми видеть?! Ох, что ж это я… И как я скажу, что я против… этих… девок?! Они ж взрослые, знамо дело – мужикам бабы нужны… Ох, ну и жизнь! И с чего говорят, что матери парнями управлять легче? Женила – и с плеч долой, пусть, мол, его теперь жена кормит-обстирывает… Это те думают, у кого сыночков нет – да таких, как мои».

Маша все-таки подкрасила на выход к «гостье» губы – кое-как, потому что било ее мелкой, неукротимой дрожью. Позовут они ее или лучше пойти самой – застать врасплох, потыкать вторженку наглой мордой за какую-нибудь совершаемую в отсутствие хозяйки непристойность? Да, вот так!

Маша ринулась в комнату и в темноватом коридорчике наткнулась на Вадика, который, к великому Машиному удивлению, был в костюме и галстуке.

«Во вырядился, поди ж ты! Будто уж и на свадьбу!»

На работу Вадик ходил обычно в джинсах и свитере. А тут…

– Ну, мам, ты где?

Маша хотела ответить в рифму, но сдержалась, только шумно выдохнула набранный было воздух. Не время еще.

– Там Настя пришла… Тебя ждем.

– Тут я, – выдавила Маша. – Занята была.

Она вошла в собственную свою комнату, как подсудимый – в зал суда, где ему предстояло столкнуться носом к носу с родными его многочисленных жертв. Маше ее комната очень нравилась, хотя заходила она сюда редко, только вытереть пыль и полить гераньки на окнах. Тут, в раздавшемся от старости серванте, спали мертвым сном хрустальные вазы и селедочницы, с переплатой купленные ее родителями и никогда ни для каких практических целей ими не использовавшиеся. Люстра «каскад» с пластмассовыми бирюльками, некогда дефицитная и шикарная, давала мало света, поэтому в зале всегда было сумрачно. Сколько на это истрачено сил, денег, нервов! И теперь здесь вот появилась… да… эта…

У круглого стола, покрытого желтоватой льняной скатертью, рядом с Володей сидела девица в черном костюме, похоже, длинная и тощая, с распущенными по спине светло-русыми волосами. Сама-то Маша, по старинному обычаю, как порядочная мужняя баба, волосы всегда в пучок на затылке завертывала, и эта новая мода ходить патлатой ей никогда не нравилась.

Девица что-то оживленно обсуждала с Володей, и они оба не сразу обратили внимание на хозяйку дома. Вадик довольно громко, нарочито, откашлялся. Собеседники замолкли на полуслове и обернулись в их сторону.

Девица, подняв глаза, секунду подслеповато моргая, всматривалась в сумрак у двери, а потом улыбнулась во весь свой большой рот и радостно сказала:

– Здравствуйте, Мария Степановна!

«Чему радуешься-то? Сейчас шугану вот тебя как следует… Хоть бы встала перед старшими, наглячка!»

Машу просто окатило ледяной волной ненависти к этой… Пришла, сидит!

– Вот, мама, познакомься – это Анастасия, моя хорошая подруга, – услышала Маша из-за спины чуть охрипший голос Вадика.

Девица все-таки встала и действительно оказалась высокой – почти с самого Вадима ростом. Маша, чувствуя, как наливаются свинцовой тяжестью ноги, сделала несколько шажков к столу. Девица протянула ей руку – как мужик мужику, – и Маше волей-неволей пришлось чуть-чуть пожать длинную белую кисть.

– Ой, какие у вас мозоли! – удивленно-почтительно произнесла Настя.

Резкая обида полоснула Машу по сердцу – уж она ее и упрекает! Что Маша простая баба, без образования, всю жизнь на черной работе…

«Гнушаешься рабочими мозолями, да?» У самой девицы рука была мягкая, влажная и нежная – это уж Маша заметила сразу, хоть и кратким было их рукопожатие.

– Да уж, – поджала губы Маша. – Погорбатилась я на этих!.. Одна, без мужа…

– Да, – вроде как сочувственно отозвалась гостья, – мне мальчики рассказывали, как тяжело вам приходилось.

«Мальчики»? Ах, так она, может, сразу на обоих губы раскатала?! Ну, по всему видно – сучка еще та! С двумя сразу гуляет! Не один, так другой! А? Во проститутка так проститутка – куда уж нашим, выселковским!»

В комнате повисло напряженное молчание. Маша стояла чуть отвернувшись, опустив глаза, не желая глядеть в лицо «невесте».

– Мам, давайте чаю попьем, а? А то мы все с работы, голодные… Я чайник поставлю? – предложил Вадик.

– Вы сидите, я сам, – предложил Володя и выскочил из комнаты.

«Вот, сбежал сынок, не захотел мать поддержать в трудную минуту! Оставил меня с… «этой», – еще больше обиделась Маша, но у стола села хотя бы потому, что ноги просто подкашивались от какого-то тяжкого внутреннего спазма, зажавшего еще и сердце, и скулы.

Гостья и Володя сели тоже.

– Вы что же, вместе с Вадиком работаете? – выдавила из себя Маша наконец, глянув в лицо девчонке-разлучнице.

– Не совсем, но почти, – охотно и так же радостно сообщила наглячка. – Я из Москвы приезжаю два раза в неделю. Наблюдаю, как на вашем предприятии автоматическую линию налаживают.

– Начальник, значит? – чуть презрительно произнесла Маша.

– Ну да. В какой-то степени. Контроль осуществляю, общий.

У Насти были большие серые глаза за стеклами очков и острый нос, наверное, чуть длинноватый. Она с видимым удовольствием разглядывала и Машу, и обстановку дома, непрестанно водя по сторонам своими лупилками.

– Думаете, у нас тут деревня? – чувствуя, что нащупала точку опоры, осведомилась Маша.

– Мам, не начинай, – процедил Вадим.

– А что? – повернулась к нему с улыбкой Настя. – Ну деревня и деревня – что в этом плохого? Здесь так все здорово… Дорожки, салфеточки… Была б моя воля – я бы весь год на даче жила, только она у нас «холодная». Ну и работать надо, конечно.

«Ага, так ты здесь, у меня, жить решила – раз дом хороший, добротный? На дороге сэкономить? Не выйдет! На пороге лягу, а не пущу! Не пущу!»

– И вы что ж, уже все без меня… решили? – с трудом произнесла Маша, чувствуя, как закипают внутри нее, плюясь раскаленными каплями на самые чувствительные места души, гнев и озлобление и на эту девку, и на сына, который готов бросить мать ради этой длинноносой.

– Да нет, – легко и беззаботно махнула Настя рукой, и Маша увидела на ее запястье золотую, поди, настоящую цепочку-браслет, такую же, как на тощей шее. – Ничего пока не решили.

– Мы решили, Настя, мы все решили, – тихо, но твердо, как гвозди вбивал, произнес Вадик.

– Ничего мы не решили, – опять махнула рукой «невеста». – Не преувеличивай.

– Та-а-к! – В комнату вошел, осторожно неся парующий чайник, Володя. – Вы бы хоть чашки достали пока. А то сидят тут, разговоры светские ведут. Вадьк, ты бы хоть посуду вынул.

Вадим быстро встал, чтобы взять из серванта чашки. Маша заметила краем глаза, что лицо у него расстроенное. И еще она было намерилась сказать младшему, что жирно для «этой» парадный сервиз тревожить, но это выглядело бы так, словно они уж вовсе нищие и жалеют для гостей хорошую посуду. Маша с трудом промолчала – даже встала, чтобы помочь накрыть на стол. Не ради «этой» – а для того, чтобы показать, кто в доме хозяйка.

Чаепитие с принесенным ребятами тортом прошло в невнятных, коротких замечаниях – видимо, застольной беседы без спиртного в Выселках не получалось по определению. Маша старалась ничего у гостьи не спрашивать, сильно опасаясь, что любой ответ выбьет у нее и без того раскалившиеся предохранители. К счастью, чаепитие быстро подошло к логическому завершению.

– А салфеток у вас в хозяйстве нет? – медовеньким голоском осведомилась Настя, оглядывая стол, куда было выставлено все Машино кулинарное богатство, включая три сорта варенья.

– Какие нежности при нашей бедности, – процедила Маша, сжимая спрятанные под столом кулаки – а то б отвесила этой девке по наглой роже.

– Мам, ты… как бы… – тихо проговорил Вадик.

– Ничего, – так же легко, будто ей до Маши и дела-то особенного не было, сказала Настя. – У нас платок есть для таких целей.

Она, ломаясь, как тульский пряник, вытерла свой ртище крошечным платочком и, спрятав его, глянула прямо Маше в глаза:

– Все, спасибо, Мария Степановна, за теплый прием и угощение. Нам пора.

«Нам?! Как это – «нам»?! Вадик что, с ней уедет? Прямо сейчас и уже… навсегда?»

Действительно, младший поспешно встал, встала и гостья. Она снова приторно улыбнулась:

– Всего хорошего. Не провожайте меня, Мария Степановна. Вовчик, ты с нами?

«Она и его с собой уведет?! Вот так просто – возьмет и уведет? Обоих?!»

– Да, сейчас оденусь, – скороговоркой ответил старший и поднялся.

– Да куда ж это вы на ночь глядя? – обрела дар речи Маша – надо же, эта кобыла только хвостом махнула, а они и горазды за ней бежать!

– Мы Настю проводим на станцию, – бесцветно ответил Вадик.

– А она что – маленькая, сама не доберется? Не ходите никуда!

– Мам, ну ты что – как девушку одну, ночью почти, отпустить?

Насти уже не было в комнате, и высказать сыну все, что накипело на душе за эти кошмарные сутки, Маше уже было невтерпеж.

– «Девушку»! Видали мы таких «девушек»!.. Сколько на ней мужиков перебывало, не спрашивал?… Нечего тут!.. Дома сиди! Мать велит!

– Ты, мам, по-моему, уже… совсем… И потише, пожалуйста!

Вадик махнул рукой и поспешно вышел вслед за гостьей и братом. В душе Маша надеялась, что наглячка подслушивает – а как нет? Наверняка подслушивает! И поймет, что пришлась не ко двору, и больше не появится.

Маша еще долго стояла, пытаясь уловить, о чем бубнят голоса, доносившиеся из сенцев, – они, кажется, довольно горячо спорили. Потом все стихло, хлопнула дверь, скрипнула калитка.

«Ушла, ушла – больше не вернется… А вернется – ей же хуже! Не «решила» она! Это я не решила!»

Брезгливо, двумя пальцами, собирая посуду со стола в тазик, – всю, не только ту, на которой остались розовые полукружия девкиной помады, – Маша размышляла, что сказать, когда вернутся ребята. Не ушли же они оба, на самом деле, безвозвратно, с этой носатой оглоедкой? А если ушли? И если сейчас не ушли, то что будет, когда их обоих все-таки сведут со двора голодные на мужиков девки-сыкухи?!

Чудо, что Маша не перебила подчистую родительский сервиз – руки у нее просто сводило от отвращения. Щедро окатив всю посуду крутым кипятком – словно выводя заразу, которую могла занести в дом эта «проститутка», – Маша расставила посуду сушиться на чистое полотенце и тщательно, как после грязной работы, вымыла руки. В сенцах послышался шум. Вернулись сыновья.

«Нет, оба вернулись, оба!»

Машу словно осыпало веселым, разноцветным конфетти – как в фильме далекой юности «Карнавальная ночь». Никуда они от нее не денутся – нет ничего дороже матери! Сейчас они придут ужинать… Ах, как же Маша их, родных, любила! Как хотела, чтобы они всегда были здесь, в ее доме, при ней!

Маша кинулась к холодильнику, вынуть и поставить разогревать кастрюльку с борщом, который так любил старший. Она выложила несколько ломтиков хорошей красной рыбки, незаметно «сэкономленных» с тарелок из кафе, и уже разлила борщок по тарелкам, но почему-то сыновья на запах, как обычно, не шли, и тогда Маша отправилась звать их к столу сама.

– Вадичка, Володенька, а вы почему кушать не идете?

Ребята сидели в комнате у старшего и смотрели по телевизору хоккей. В полутьме Маша разглядела, что Вадик только слегка повернулся в ее сторону и опять уставился на экран.

– А, сыночки?… Остынет все ведь.

Родные дети угрюмо молчали.

– А, Володенька? Ты чего такой? Чего вы оба?

Ничего не говоря, Володя встал, щелкнул выключателем у двери. Маше, едва приглядевшейся к полутьме, больно ударило светом по глазам.

– Мам, а как вообще это называется, а?

– Что «называется»? – возможно нежнее спросила Маша, беспомощно моргая.

– Вот то, как ты Настю принимала?

Машу, едва отошедшую от нервной трясучки, снова защемило жгучей обидой на сыновей. Он что – за эту шалаву родной матери выговаривать собрался?

– А что, а что? – затараторила она, опасаясь, что сейчас вступит с претензиями Вадим и ей не успеть высказать им свое недовольство. – Как я ее принимала, как?

– Настя сказала, что весь вечер тряслась от страха, что ты ей в глаз вилкой ткнешь или в волосы вцепишься.

«А надо, надо было! Зенки ее наглые выколоть!»

– Ох, какие вы все интеллигентные стали, я посмотрю! – Маша, как и ее мать когда-то, вскинула руки в боки. – Да чтоб ноги ее здесь не было!

– И не будет, – глухо пробормотал Вадик, встал, спотыкаясь, вышел, даже не взглянув на мать.

– И не будет! И не будет! – кричала Маша, повернувшись ему вслед, чувствуя, как наливается пульсирующей болью затылок.

– Престань орать! – вдруг крикнул старший так, что она, вздрогнув, обернулась к нему и замолкла. – Настя Вадьке отворот дала, полный! Из-за тебя. Мне, говорит, такие родичи не в кайф, я еще пожить хочу.

– Ох, ох! Горе-то какое! – нарочито заохала Маша, живо пришедшая в себя. – И как же мы теперь без нее обойдемся?!

– Не знаю, как ты, – вдруг вынырнул из-за Машиной спины Вадим, – а мне без нее… плохо! Ты не только ее – ты нас тоже обидела!

Лицо у него было в красных пятнах, какое-то сморщенное и жалкое, волосы всклокочены. Маша вдруг сделалось не по себе – может, не надо было… уж так, особенно? Если не с этой сыкухой, так уж с мальчиками?

– А что я, что я? Я что ей сделала? Что – матом послала?

– Еще бы не хватало! – фыркнул Вадик.

– Да ничего, только лицо у тебя было такое, – неприязненно произнес Володя, – хуже всякого мата. Словом, мама, с девушкой ты его поссорила. Можешь быть довольна.

– Сыночки, сыночки, – неожиданно для самой себя жалостно заканючила Маша, – ну зачем вам эти девки, а? Вам что – со мной плохо? Я что – не постираю вам, не сготовлю? Зачем они сдались? Не думайте вы о них! Мать-то у вас одна!

Маша, словно переполнившись треволнениями этого жуткого дня, разрыдалась и, схватившись за нудящий левый бок, пошатнулась. Краем глаза она увидела, как Вадик метнулся в направлении кухни – видно, сработала давняя привычка приносить ей валерьянку. Володя, тоже явно испуганный, подхватил ее под руку и посадил на диван.

– Мама, успокойся. Не надо себя так заводить, – скорее досадливо, нежели покаянно, забубнил он. – Не накручивай себя. Что сделано, то сделано.

Маша все рыдала, отметив краем сознания, что не слишком-то торопятся любимые детки уверять ее, что ни на каких девок они родную мать не променяют, сами никуда не уйдут и в дом никого не приведут.

Появился Вадик, поднес ей стаканчик с валерьянкой и воду. Маша нарочно еще сильнее затрясла руками – чтобы стакашок аж звенел о зубы.

– Мам, может, скорую вызвать? – предложил Володя довольно спокойно, даже деловито.

– Нет, не надо… Вы мне только скажите: будете вы по девкам шастать или нет?! – уронила Маша руку со стаканчиком.

Стаканчик выпал и, озорно цокая, покатился под мебель.

– Мам, ну это же естественно! Мы молодые…

– «Молодые»! – горестно повторила Маша, мотая головой.

– И мы не «шастаем», а встречаемся с нормальными девушками.

– Где вы их видели – нормальных-то? – пробормотала Маша и попыталась встать, но не смогла, неловко плюхнувшись назад на диван.

– Может, пойдешь к себе, приляжешь? – безо всякого слышимого сочувствия предложил Вадик.

– Хочешь мать с глаз долой убрать, да? – горестно покачала головой Маша.

– Да чего ж убирать теперь? – махнул рукой младший. – Ты все, что могла, сделала… Настя и так-то не слишком меня воспринимала, а теперь, после такого приема… Даже не захотела, чтобы я ее до Москвы проводил, – мне, говорит, хоть чуть-чуть в себя прийти надо. Можешь радоваться.

«А я и радуюсь! Радуюсь!» – чуть не закричала Маша, собираясь с силами и вставая с дивана.

… Ворочаясь поздно вечером в постели у себя в комнате, она удовлетворенно размышляла: вот и еще одна атака хищниц-сыкух отбита. Пусть сама вусмерть поругалась с сыновьями, пусть! Но и отогнала, отогнала волчицу эту поджарую!

И дала понять сыновьям, что лучше умрет, а их девок на порог не пустит!

Всю ночь Маше снилось, что она, услышав во сенцах или на веранде подозрительные, осторожно-вкрадчивые шорохи, выскакивает туда в надежде ущучить очередную злодейку, пробирающуюся в ее дом, но ничего не может различить в кромешной, сырой ноябрьской ночи – только выкрикивает во тьму ярые матерные угрозы, слыша, как возвращаются к ней проклятия слабым, невнятным отголоском… Несколько раз Маша просыпалась от того, что вскрикивает во сне. Но сразу же, усталая от этих кошмаров, засыпала снова.

Наутро завтракать вышел один Володя. Вадик, промелькнув в дверях кухни, буркнул что-то брату, накинул на ходу куртку и почти побежал через двор.

– Вот, даже кушать не стал, – оскорбленно заметила Маша, решив, что старший сын принял ее сторону и осуждает поведение младшего брата.

– Мам, ты не понимаешь… Настя Вадьке сильно нравится, а теперь… Через две недели она работать у нас закончит, вообще перестанет приезжать. И после такого…

Сам Володя вяло ковырял вилкой вчерашнюю так и не съеденную картошку и тоже не торопился есть – так, просто сидел у стола, втянув голову в плечи.

«Вот и хорошо! Хорошо! Все забудется, устаканится…»

– И значит, все – у него с ней ничего не получится. – Володя бросил вилку на стол и стал глядеть в запотевшее окно.

– Ну и что, что не получится? – выпятила губу Маша.

– А то, что они больше видеться не смогут, если она сама не захочет. А после… такого точно не захочет.

– Ну и что? Ну и что?! Ну и не захочет? Подумаешь! Что с того? – допытывалась Маша.

Наконец Володя поднял на нее глаза.

– Мам, а ты про такую вещь – любовь называется – не слыхала?

– Ох, вы и «любовь» себе придумали! – Маша звонко хлопнула себя по боку. – Да нет никакой любви, нет!

– Мама, – четко, словно для глупой, произнес Володя. – Если ты нашего отца не любила и никого вообще не любила, это не значит, что другие люди на это не способны.

«Ах, он мне и папочку своего припомнил!» – совсем вышла из себя Маша – кажется, даже похуже вчерашнего.

– Да б… ство одно у вас, мужиков, на уме! Вот что! – выкрикнула Маша.

Володя, издав какой-то храпливый звук, почти отбросил от себя тарелку, вскочил и выбежал из кухни. Маша, с ужасом осознав, что, кажется, рассорилась и со старшим сыном тоже, но не в силах остановиться, закричала ему вслед:

– А что, не так? Не так?! Одно у вас на уме! Любовь какую-то придумали!..

… Машин день до обеда прошел в каком-то вязком недоумении: а что же она такого сделала, что оба сыночка с ней и говорить-то не желают? Что, неправду она им сказала? Чистую правду! Любовь, видите ли… Девки им нужны… А мать как же? Мать родная побоку?!

Несколько раз Маша принималась плакать, но быстро это занятие бросала – все равно никто не видит… Все настойчивее кололо сердце и наливался болью затылок. Способствовала отвратительному самочувствию и погода, гнусная свинцово-непроницаемая темень за окном, морось – даже не дождь, а какая-то сырая снежная крошка противно постукивала в оконные стекла и покрывала двор тонким серым слоем.

Маше хочешь не хочешь, а надо было съездить в город, за сердечными лекарствами. За вчерашний и сегодняшний кошмарные дни она выпила все свои запасы, а на работу ей надо было только послезавтра, да и не успела бы она в аптеку перед суточным дежурством.

– … Так ты что, Маша, ты вообще против того, чтобы сыновья заводили семью, детей? Я что-то совсем тебя перестаю понимать… Как ты сама-то их судьбу представляешь? Так и будут при тебе бобылями сидеть?

Тетка поставила перед ней свои любимые дулевские, дорогие, дефицитные, синие с золотом, кружки и налила чаю.

– Ну, я не знаю…

– Они, по-твоему выходит, вообще с девушками встречаться не должны?

Маша, тяжко вздыхая, молчала. Ну не скажешь ведь: «Да, не должны! Не для того я их поднимала одна, из сил выбивалась, чтоб чужим девкам отдать!»

– А, Маш?

– Нет, я не против – но пусть бы девчонки-то хорошие были! – наконец заговорила, прижимая руки к груди, Маша.

– А с чего ты решила, что та девушка плохая? С образованием, работает…

– Наглая она, – решительно отрубила Маша. – В дом вот пришла… Разве порядочная девушка так бы поступила?

– Чего ты несешь, Маша, а? Ну чушь ведь полная! – Тетка смотрела на нее прямо, не мигая, как змея, и еще иронично усмехалась.

– А что? – не поняла Маша и обиделась.

– А что, по-твоему, порядочные – это те, которые по темным подъездам с парнями трутся?

– Ну нет… Зачем…

– А как?… А? Порядочные девушки как раз и приходят домой к молодым людям, чтобы познакомиться с их родителями, – терпеливо объяснила тетка, так и не дождавшись от Маши вразумительного ответа. – Во всем мире так принято.

Подъездов в сплошь застроенных частными домами Выселках не было, и Маша не знала, как ведут себя городские «порядочные девушки» в подъездах с парнями. И вообще, к чему было сказано про «весь мир», Маша не поняла. Ясно одно: тетка ее горестей близко к сердцу не принимает, Маше совершенно не сочувствует и дельного совета ей не даст.

– Манечке хочется, чтобы ее сынки на ней самой женились, – вступил в разговор теткин муж. – Причем оба одновременно. Как в фильме про Ивана Васильевича. – Он чего-то приколачивал в прихожей, а теперь появился, как черт из рукомойника, на пороге кухоньки, довольный и ерно ухмыляющийся. Поскольку ему никто не возразил, теткин муж продолжил, очень, по-видимому, довольный собой: – А ведь была такая интересная тенденция в древние века. Чтобы родовые владения не дробить. Хочешь возродить традицию, а, Мань? – Он озорно погрозил ей пальцем: знаем мы вас, мол. – Так и пойдете втроем под венец? Красота! Сынки по бокам, ты посередке и вся в белом… А?

Маша, исповедуясь тетке, надеялась, что он не слышит ее откровений. Ан нет, не только слышал, но и встрял с оскорбительными замечаниями, используя свое образование.

– Вы и скажете тоже! – фыркнула Маша. – Постыдились бы!

– Да, Саня, ты бы не очень, – поморщилась тетка. – Что за фантазии! У Маши серьезная проблема.

– А чего мне стыдиться-то? У нас-то проблем по этой части нет! Наша дочка при муже и детках, крепко. У нее все хорошо, и мы в ее жизнь не вмешиваемся. Прин-ци-пи-ально! – Он весело посмотрел на несчастную Машу поверх очков.

– Поэтому и хорошо, что отдельно от старших живут – и от ее, и от его, – согласилась с ним тетка.

– Я руки помою, а ты мне тоже чайку налей, ладно? – попросил теткин муж, исчезая.

Маша поняла, что он сейчас сядет к столу и будет измываться над ней дальше.

– Пойду я, – решила она, поднимаясь.

– Да чего, сиди, – пожала плечами тетка.

– Дел много, – важно проговорила Маша, давая понять, что у нее с двумя наличествующими детьми хлопот больше, чем у родственников, давно сбывших свой товар с рук.

– Ну ты как-то определись с ребятами-то со своими, – как бы между прочим посоветовала тетка, провожая ее в прихожей. – От природы же не уйдешь… С девушками они все равно встречаться будут, так что… Это их право. Но если ты и дальше… так будешь… себя вести… Я не представляю, что из этого получится. Просто рассоришься с ними. А от природы не уйдешь. Они же молодые. Будущее-то за ними.

«Молодые!.. Природа!» – горько повторяла Маша, бредя домой под въедливо-холодной моросью. – Как им объяснить, что лучше мамы все равно никого нет? И все, вместе взятые, эти девки-сыкухи никогда не будут любить их так сильно, как я? А когда они это поймут, меня уж и на свете не будет… Вот поплачут тогда, поплачут!»

Домой Маша притащилась уже в сумерках. Дом в глубине двора стоял неосвещенной, мрачной громадой – сыновья, видимо, еще не пришли с работы. Надо было приниматься за ужин. Вот она приготовит что-то получше, повкуснее – у них дурь-то из голов и повыходит! Эта мужская природа не только на девках построена – кормить мужика получше надо, тогда и не сбежит.

Маше эта мысль, пусть и не бог весть какая оригинальная, очень понравилась, и она с энтузиазмом взялась замешивать пирожки, что делалось в Выселках только по большим праздникам, в крайнем случае – по выходным. Но стоило, сейчас стоило… Маша, конечно, знала, что развела младшего с невестой… Но что делать! Она была еще не готова с ними расстаться, даже с одним.

«И вообще, Вовка что-то там про любовь балаболил… Если б эта наглячка Вадика по-настоящему любила, то на все бы пошла! Что угодно ради него стерпела – лишь бы замуж! – утешала себя Маша и вдруг пришла к спасительному решению: – А может, так и сказать – это я ее проверяла? Ага! Проверяла, любит она тебя или так – крутит-вертит… И вот проверила! Не любит – так все это и понимать надо!»

Вообще, болезненные семейные нарывы зрели в Выселках годами и десятилетиями – так уж было от веку заведено. Любовь как таковая в Выселках не слишком котировалась – баловство все это. Главное – быть замужем! Не слыть проституткой, а числиться в «честных давалках»! И поэтому годами жены терпели мужнины побои и свекровины подковырки в надежде, что или муж осознает и оценит стойкость, или, по крайности, свекруха помрет. Случалось, что на похоронах свекрови невестка рыдала в голос, и все знали отчего – чисто ополоумела от радости избавления. Но случались вовсе плохие истории – скверные даже для Выселок…

Не так давно один местный парень взял-таки себе кралю из города, образованную, умную. Из города почти что в деревню поехала… Любила – вот и поехала. А может, никто больше не брал ее, очкастую, тощую, – и такое говорили. Нет, свекровь-то к ней как раз неплохо отнеслась – только недовольна была, что та в огороде работает мало, устает с непривычки. Невзлюбил сноху свекор. И попрекал, и попрекал на каждом шагу, что домашним хозяйством не занимается, все за книжками сидит, в аспирантуре-де учится. Учился там, правда, и сын – но это же было совсем другое дело! Мало кто в Выселках, с их-то многоколенной алкогольной наследственностью, доучивался даже до техникума, а тут такое, поди ж ты!.. Свекор втихаря накручивал сына: брось да брось ее, гони, пока детей не нарожала! Не пара она тебе, найдем нормальную девчонку, чтоб только тобой занималась, а не книжками… Сын вяло огрызался, мать расстраивалась, девчонка звала мужа переехать в город, на съемную квартиру, чем озлобляла свекра еще больше. Словом, семейная идиллия цвела пышным цветом, не могла не дать и дала-таки соответствующие плоды.

Закончилась это тем, что, когда молодуха была уже сильно в положении, свекор, оставшись с ней как-то один в пустом доме, напустился на нее сначала с обычными упреками, а потом, распалившись, уже и с кулаками: всю жизнь ты нам испоганила, откуда только взялась! А затем, вконец разозленный ее нежеланием каяться, рыдать от стыда и просить прощения, принялся еще и насиловать, хоть девчонка была почти на сносях. Вот, мол, сын у меня размазня – сейчас увидишь, что такое настоящий мужик!

Сноха, в чем была, держась за живот, выбежала из дому, поскользнувшись на февральской гололедице, упала наземь и тут же на морозе, посреди деревенской улицы принялась скоропостижно рожать. Встревоженные соседи вызвали скорую, а увидев ее в кровь разбитое лицо, позвонили еще и в милицию – согласно привычке, выработанной годами. И тут такое закрутилось, такое – врагу не пожелаешь!

Дед-насильник, чуток поостыв и скумекав, что ждут его за такие подвиги пара-тройка серьезных статей, решил по-быстрому наложить на себя руки. Из петли его вынул вовремя подоспевший сынок, уразумевший из бессвязных бормотаний, что его папа резко не хочет закончить свои дни у зонской параши и просит дать ему помереть. В конечном итоге свекровь, едва оклемавшись от сердечного приступа, слезно умолила невестку не подавать заявление на деда ее ребенка – раз все обошлось, так зачем же? Бывает – дело-то семейное… И теперь уже не первый год семейка жила под тем же кровом, в тягостном молчании, но в горячих взаимных чувствах – все люто ненавидели и презирали друг друга.

… Некстати вспомнив, что свекра в ее доме нет и уже не будет и насиловать ее невесток будет некому – разве что самой за кочергу взяться, Маша решила, что пока ничего страшного не произошло. Настька эта носатая вот-вот исчезнет из их жизни, и Вадик ее быстро забудет. Молодой же, не страшно… Найдет другую… Найдет другую?! А вот этого совсем не хотелось бы… Может, поопасится Вадик новых душевных ран и пожизненно забьет большой нуль на всех девок разом? Такие мужики в Выселках водились – обожглись на пустых, безрезультатных ухаживаниях за местными красотками, запили и больше никому и не нужны были…

«Ох нет! Пить – это нет, нет… Этого уж совсем не надо. Или лучше пускай бы пил, но с девками не гулял? Ой, да что это я?»

Едва не спалив за этими размышлениями два противня пирожков с вареньем, Маша поставила румяных отдыхать и слегка ободрилась, радуясь, что весь дом сейчас наполнится их сладким ароматом и пришедшие с работы сынки еще раз убедятся, что лучше как дома, с мамой, им нигде не будет. Правда, она так и не решила – что лучше, пусть бы пил или гулял ее младшенький, но… Ладно, утро вечера мудренее. Придумается что-нибудь.

Маша умылась, причесалась, полила гераньки, оборвала с них невесомые, как из папиросной бумаги, сухие соцветия – да, теперь до весны… Скоро Новый год, они будут встречать его все вместе… И никто им с ребятами на целом свете не нужен… Ведь правда?

Однако уже было самое время возвращаться сыновьям. Электричка из Москвы приходила в семь, еще минут сорок Володе надо было добираться до Выселок автобусом… Вот хорошо, что для московских невест Володенька не жених, потому как иногородний, почти лимитчик. Никакой умный родитель его своей разлюбезной доченьке не присоветует, на свою жилплощадь не пустит и не пропишет.

Маша облегченно вздохнула, вспомнив об этом. Но уже было без четверти восемь. Поезд, что ли, опоздал у Володеньки? И даже часто задерживавшийся в гараже, чтоб подхалтурить, Вадик должен был бы вернуться…

Наконец, уже в девятом часу, в сенцах стукнула дверь. Кто пришел, может, оба? Но это был Володя. Один.