Лазарит Вилар Симона
Но пока им приходилось ждать, когда Сабир окончит вечерний намаз. Сарацин молился в стороне от всех, опустившись на колени лицом к Мекке. Время от времени он отвешивал глубокие поклоны, сопровождая их странными жестами.
О том, что означают эти жесты неверного, Джоанна спросила Мартина д'Анэ, когда отряд уже выступил в путь и рыцарь оказался неподалеку от нее. Уже смеркалось, и в полумраке госпитальер не мог видеть — по крайней мере так думала Джоанна, — насколько непригляден ее облик.
— Сабир правоверный мусульманин, мадам, — отозвался рыцарь, — и совершает обязательную молитву — намаз — пять раз в день. Перед намазом полагается омовение, но ислам позволяет отступления от этого правила в затруднительных обстоятельствах — например, когда под рукой нет воды. Поэтому движения его рук — не что иное, как символическое омовение. Аллаху довольно и этого.
— Вы хорошо знаете обычаи язычников, сэр, однако я ни разу не видела, чтобы вы сами молились. Ехавшие с нами в составе каравана тамплиеры преклоняли колени перед крестообразными рукоятями своих мечей всякий раз, когда им представлялась такая возможность. Разве в ордене Святого Иоанна иной устав?
Мартин, усмехнувшись про себя, ответил — дескать, благородная дама слишком крепко спала, чтобы видеть его за молитвой. Да и не время сейчас то и дело преклонять колени — довольно молчаливой молитвы в душе. Его задача — вывести отряд из опасных мест. Если небеса будут к ним милостивы, уже к исходу этой ночи враждебные земли останутся позади. Вот тогда наступит время возблагодарить Господа. И, возможно, — при этих словах он слегка склонился в седле к своей спутнице, — прекрасная Джоанна де Ринель не будет столь сурова к нему, как прежде.
Они продолжали путь, делая лишь краткие остановки у редких источников. К ним лепились крохотные селения с саманными лачугами и загонами, в которых жители укрывали на ночь своих коз и овец. По ночам никто не рисковал выходить из хижин, пока топот конских копыт не затихал вдали и силуэты вооруженных всадников не растворялись во мраке.
Луна стояла почти в зените, и каменистая дорога была хорошо видна. И в какое-то мгновение леди Джоанна поймала себя на том, что любуется Мартином д'Анэ, скакавшим во главе отряда. Горделивая посадка, могучие плечи, стройный стан. Лица госпитальера она не могла видеть, но знала, насколько соразмерны и приятны его черты…
Внезапно рыцарь, словно почувствовав ее взгляд, обернулся и посмотрел прямо на нее. Луч луны озарил его лицо своим таинственным светом, и Джоанне почудилось, что Мартин улыбается ей — насмешливо и в то же время нежно.
Ей захотелось улыбнуться в ответ, но вместо этого Джоанна отвернулась.
Нет! Больше никогда она не поддастся на подобные уловки! Однажды она уже позволила себе подобную слабость — и что из этого вышло?
Джоанна не хотела думать об этом, но память упрямо возвращала ее в прошлое, к событиям, которые она стремилась забыть навсегда.
Перед ее мысленным взором возникло множество воинов. Это была Бургундия, город Везле, место сбора обеих крестоносных ратей — английской и французской. Все эти паладины — конные рыцари, пехотинцы, священнослужители и вельможи — с восторгом смотрели на нее, когда она, стоя на возвышении, пела по просьбе короля Ричарда воинственную песнь крестоносцев. Он и сам обладал великолепным голосом, но все-таки обратился к Джоанне, полагая, что боевой гимн в устах женщины, прекрасной, как Пресвятая Дева, наполнит сердца воинов большим воодушевлением.
Она пела:
- Когда трубач трубит поход,
- Не время для утех.
- Иерусалим нас всех зовет!
- Наденем же доспех!
- Возьмем мы верные мечи,
- Крестом прикроем грудь.
- Святой Отец благословит,
- Господь укажет путь!
- Идем с мольбой мы за тобой.
- Наш крест и меч едины!
- Веди с собой нас в бой, герой,
- В пределы Палестины!
Восхищенные крестоносцы дружно подхватывали припев. А Джоанна, заметив, как глядит на нее в этот миг король Филипп Французский, едва не сбилась. Он не был красавцем, в его лице было нечто капризное и жестокое, да и ранние залысины отнюдь не красили Капетинга, но ведь это был могущественный повелитель!
Джоанне польстило его внимание. Поэтому она и не отвела взгляда, когда Филипп послал ей воздушный поцелуй.
Так это началось. Затем последовала возвышенная куртуазная игра в рыцаря и прекрасную даму, которой оба чрезмерно увлеклись. Цветы от Филиппа, подарки от Филиппа, полные изысканных комплиментов речи. Пока Ричард и другие военные вожди обсуждали планы дальнейших действий, король Франции был занят одной Джоанной. Казалось, еще немного — и он попросит у английской дамы перчатку или шарф, как рыцарь на турнире, хоть сам он еще носил траур по недавно скончавшейся супруге.
Со стороны могло показаться, что Филипп окончательно потерял голову от кузины Ричарда Плантагенета. Да и сама она упивалась знаками его внимания. Даже Обри помалкивал, впрочем, намекнув, что Джоанне не составило бы труда попросить короля Филиппа предоставить им лучший шатер в лагере при Везле или же оплатить их расходы по постою в гостинице. Как всегда, Обри искал выгоду, да и пребывание в небольшом городе, битком набитом воинами, было связано с массой неудобств. На это Джоанна резко ответила, что она не шлюха, торгующая своей благосклонностью, а благородная дама, которой приличествует с достоинством принимать поклонение венценосного рыцаря. И Обри проглотил это молча.
Ричард также не преминул отметить, что Филипп с большей охотой проводит время в обществе его кузины, чем в кругу военачальников. Однажды он сказал ей:
— Чем любезнее ты будешь с Филиппом Капетингом, тем меньше он будет ныть и жаловаться, ссылаясь на то, что важнейшие дела требуют его присутствия во Франции. Он не посмеет проявить малодушие перед дамой, ратующей за наше святое дело. Вместе с тем… Кузина, я надеюсь, что ты достаточно разумна, чтобы не довести дело до скандала. Ведь речь идет и о моей чести!
О, это она понимала! И все было весьма благопристойно возвышенно до тех пор, пока Филипп не назначил ей свидание в безлюдной галерее аббатства бенедиктинцев. Она не посмела отказать — то были древние, славящиеся своей святостью стены; здесь всего несколько десятилетий назад призывал ко Второму крестовому походу сам святой Бернард из Клерво. Свидание в аббатстве — не больше, чем галантная встреча.
Однако Филипп, едва появившись из-за колонны в галерее, набросился на нее, как хищник. Джоанна поначалу решила, что это не более чем продолжение их куртуазной игры… Когда же Филипп страстно впился в ее шею, а его горячие ладони заскользили по ее обтянутой шелком груди, она испугалась. Он задыхался и молил ее о любви… В какое-то мгновение она ослабела и едва не сдалась. В ее сердце вновь родилось то горячее и пьянящее чувство, которое ее муж называл бесстыдством. И король Франции мгновенно уловил это.
— Моя, — шептал он, прижимая Джоанну к стене за колонной, — моя, вся моя…
Сейчас она стыдилась вспоминать, как чуть было не уступила ему. Ее лишило воли сознание того, что ее возжелал не кто-нибудь, а король великой державы. И если бы ласки Филиппа не были столь грубыми и беспорядочными, если бы он в пылу не причинил ей острую боль, словно тисками сдавив грудь, все могло бы пойти иначе. Джоанна охнула, отпрянула и стала вырываться из королевских объятий, однако Филипп крепко держал ее. Тогда она стала упрашивать его отпустить ее. Но король уже не владел собой: треск рвущегося шелка только раззадорил его. Он рывком вздернул край ее платья, и его колено оказалось между ее отчаянно стиснутых ног…
Даже когда в полумраке галереи на них упал сноп света, Филипп все еще не прекращал своих попыток овладеть ею. Лишь гневный голос аббата, приказывавший благородному господину и даме прекратить бесстыдство, заставил короля ослабить хватку. Джоанна тут же вырвалась и убежала.
Но в Везле, как уже сказано, было слишком много мужчин, и вид стремительно пересекавшей двор аббатства женщины в изорванном светлом платье породил немало слухов. Филипп же повел себя далеко не рыцарственно: при встрече с Ричардом, когда у них вышла размолвка по какому-то незначительному вопросу, француз заявил, что ему жилось бы куда легче, если бы все Плантагенеты были столь же уступчивы, как их дамы. И хотя Джоанна не принадлежала по прямой линии к Плантагенетам, несложно было догадаться, кого он имеет в виду.
Вот тогда-то Ричард и призвал ее к себе и долго, с угрюмым видом, слушал, как она, рыдая и заламывая руки, клянется в том, что между нею и Филиппом не было близости и что Капетинг вел себя с нею не как рыцарь, а как последний поселянин с площадной девкой.
— Тебе надо уехать отсюда, — наконец произнес король. — Дама, которую мои воины почитали чуть ли не как небесную покровительницу, не может служить поводом для грязных сплетен.
И Ричард отправил их с Обри с миссией в Венгрию. Все обошлось и внешне выглядело почти благопристойно, но Джоанна стыдилась себя и порой задавалась вопросом: а что, если бы в ту минуту не появился аббат, привлеченный шумом борьбы, и Филипп не отпустил ее? Уступила бы она?
Она ненавидела себя за слабость, за томительный телесный голод, временами охватывавший все ее существо, и в такие минуты была особенно нежна и покладиста с мужем. Ричард позаботился о том, чтобы ее супруг ничего не заподозрил. Обри же тотчас воспользовался переменой в ее настроении, чтобы завладеть деньгами, которые они получали по векселям храмовников. Но и это не умерило его скупости: порой они даже ночевали на открытом воздухе в холода, когда рядом находились заезжие дворы, которые Обри находил излишне дорогими.
Джоанна не перечила ему ни в чем и предоставляла супругу свой кошелек по первому требованию. Лишь в одном Обри де Ринель не скупился и вел себя почти расточительно: когда дело касалось его самого. Так, он внезапно ни с того ни с сего приобрел у проезжего торговца плащ, подбитый драгоценными соболями, истратив на него кучу денег. Джоанна и тогда смолчала, но в дело вмешался Дрого и потребовал, чтобы средства, отпущенные на их поездку королем Ричардом, были вверены ему, ибо именно он ведет все расчеты за продовольствие, корма для лошадей и прочее, без чего не обойтись в пути.
Сэр Обри впал в ярость, схватился за меч, и они едва не сцепились. Но сторону Дрого приняли все их люди, и лорду в конце концов пришлось смириться. Вскоре они прибыли ко двору короля Белы Венгерского, где им отвели превосходные покои и назначили достойное содержание, что привело ее супруга в полный восторг.
В Венгрии они провели большую часть зимы. Джоанна не ожидала, что эта страна так богата и что венгерская знать окружает себя чуть ли не ромейской роскошью. Тон в придворных нравах задавала супруга короля Белы — Маргарита Французская, и после утомительных странствий Джоанна вновь оказалась в своей стихии. Она пела и наслаждалась музыкой и танцами, посещала турниры, кружила головы венгерским рыцарям, и те сражались в ее честь, а она награждала победителей.
Обри, казалось, был польщен тем впечатлением, какое она произвела при дворе. Лишь позднее она узнала, что ее супруг за право прогуляться с нею верхом, повести в танце или занять место рядом на пиру требовал от ее поклонников подарков. В конце концов среди придворных пополз слух, что за изрядный куш лорд готов даже уступить свое место на ложе. Именно тогда королева Маргарита деликатно намекнула, что им обоим следовало бы покинуть королевскую резиденцию в Эстергоме.
Обри возложил всю вину на Джоанну: она-де так вольно вела себя при дворе, что им не удалось исполнить поручение Ричарда: склонить короля Белу к участию в крестовом походе. Венгерский государь, формально дав согласие, так и не предпринял ничего, чтобы присоединиться к воинству паладинов.
По прибытии в Константинополь вдовствующая императрица Агнесса пригласила сэра Обри и леди Джоанну — кузину короля Ричарда — воспользоваться ее гостеприимством. Но продлилось это недолго, хоть Обри явно не спешил в Святую землю. Однако ее супруг так докучал императрице, выклянчивая подношения, что Джоанна вздохнула с облегчением, когда по приказу императора им пришлось покинуть столицу.
Именно тогда Обри неожиданно принес обет целомудрия и воздержания. Из-за этого отношения супругов стали еще более напряженными. Все усилия Джоанны быть хорошей женой таяли, как лед под лучами солнца. Только тогда она с горечью осознала, что совместное путешествие не сблизило их, а породило еще более глубокое отчуждение. Вокруг было столько молодых мужчин, восхищавшихся ее красотой, и порой даже Годит ворчала, что не стоило бы ее госпоже тратить лучшие годы на человека, подобного Обри.
Джоанна одергивала камеристку — не ей судить поступки госпожи. В конце концов, она из рода де Шамперов, а это обязывает во всем хранить достоинство. Тем временем пустота и одиночество захлестывали ее душу, как бурные волны терпящий бедствие корабль…
Отряд внезапно остановился, и Джоанна, отвлекшись от своих мыслей, заметила, что их проводники чем-то обеспокоены.
Уже светало, за ночь они проделали немалый путь. Но внезапно Сабир, по-прежнему ехавший далеко впереди, во весь опор прискакал обратно и принялся о чем-то советоваться с рыцарем-госпитальером и рыжим верзилой Эйриком.
Джоанна бросила взгляд на безучастно ожидавшего Обри. Если отряду что-то угрожает, ему бы первым делом следовало принять участие в обсуждении плана дальнейших действий. Муж, словно прочитав упрек в ее взгляде, приблизился к рыцарю. Там уже находились Иосиф со своими охранниками и капитан Дрого с четверкой уцелевших воинов-саксов.
Затем рыцарь д'Анэ повернул коня и направился к ней.
— Очень ли утомлена ваша лошадь, мадам?
Джоанна огладила холку своей гнедой.
— Вспотела, но дышит ровно. Думаю, сможет проделать еще немалый путь.
— А в карьер?
— Есть необходимость так торопиться?
Рыцарь указал вдаль.
— Как только рассвело, Сабир заметил облако пыли за той возвышенностью с плоской вершиной. Столько пыли могло поднять только внушительное количество всадников, однако в этих местах нет никаких дорог. А без дорог в этих краях передвигаются только отряды газизов. Затаиться, положившись на милость небес, здесь негде — вокруг ни зарослей кустарника, ни глубоких ложбин. С другой стороны, отряды газизов обычно довольно многочисленны, и все они отменные воины, владеющие конем и оружием чуть ли не с детских лет.
— А что предлагает мой супруг? — спросила Джоанна.
Внешне она оставалась спокойной, но при мысли о том, что ей довелось пережить, оказавшись в руках у разбойников, сердце женщины сжалось.
— Ваш муж храбрый воин. Он предлагает принять бой.
Губы Джоанны невольно сложились в презрительную усмешку. О, она хорошо помнила, как прославленный победитель турниров растерялся, словно мальчишка, когда вооруженные до зубов люди в чалмах принялись осыпать стрелами сопровождавших их воинов, укрываясь за корявыми стволами маслин.
— Сэр Мартин, вы опытны и знаете местность и обычаи здешних людей. Поэтому я готова выслушать вас.
— А я бы, в свою очередь, положился на моего Сабира. Он уверяет, что достаточно часа хорошей скачки, и мы окажемся в безопасности.
— Если вы доверяете этому сарацину — я последую его совету. И не тревожьтесь за меня и других женщин: выбирая спутниц, я отдавала предпочтение тем, кто хорошо держится в седле.
Мартин молча отвесил полупоклон. Могучий саврасый конь рыцаря легко вынес его во главу отряда. Он скакал за Сабиром, время от времени оборачиваясь, чтобы убедиться, что со спутниками все в порядке.
Действительно: англичанка и обе ее служанки держались неплохо. Их лошади шли машисто, не сбиваясь с ровного галопа, и было видно, что всадницы правят ими умело, несмотря на бездорожье. Хуже обстояло с вьючными животными, которых пришлось тащить в поводу. Особенно отставал навьюченный поклажей верблюд. Иосиф ехал не слишком уверенно, но рядом с ним был Эйрик, которому Мартин велел приглядывать за сыном Ашера.
Солнце поднималось все выше, несущийся галопом небольшой отряд вздымал тучи пыли, которую могли заметить и те, кого они опасались. Сабир считал, что им надо двигаться прямо на юго-запад. Тогда вскоре появятся зелень, заросли кустарника и небольшие рощицы. Где-то там находится небольшая пограничная крепость, в которой расположен довольно многочисленный ромейский гарнизон.
После получаса такой скачки лошади, еще в течение ночи проделавшие изрядный путь, начали сбиваться с шага. Но впереди уже маячили курчавые заросли, местность стала ровнее, и путь пошел под уклон. Внезапно раздался предупреждающий крик одного из воинов, ехавших в арьергарде.
Мартин оглянулся. Так и есть: слева от них в воздухе висела пыльная пелена, и в ней уже можно было различить темные точки мчащихся всадников.
Рыцарь придержал коня, давая спутникам вырваться вперед, а сам принялся следить, насколько быстро сокращается расстояние между отрядом и погоней. Мимо пронеслись леди Джоанна, затем ее супруг, еще кто-то… Мартин кружил на месте, сдерживая коня и оценивая расстояние до преследователей. Те были явно быстрее. Проклятье, если бы не эти вьючные животные — мулы и верблюд! Должно быть, надо оставить их на произвол судьбы и спасаться самим…
Он бросился вдогонку за отрядом, когда до него долетел ликующий женский возглас. Леди Джоанна, обернувшись на полном скаку, махала ему, указывая жестами на нечто, пока еще остававшееся для него невидимым.
Лишь поднявшись на небольшой пригорок, Мартин и сам едва не вскрикнул от облегчения. Ибо впереди, за серебристой зеленью масличной рощи, виднелась массивная приземистая башня с прямоугольными зубцами. Но до нее еще предстояло добраться!
Мартин убедился, что леди Джоанна удаляется в сторону крепости, и ринулся на помощь Эйрику, который тащил за поводья выдохшуюся кобылу Иосифа. Сил у молодого еврея тоже оставалось совсем немного, и он не мог заставить измученное животное продолжать скачку. Люди, приставленные Ашером бен Соломоном к сыну, не покинули его и держались рядом, окружая юношу плотным полукольцом.
Преследователи приближались, уже были слышны их гортанные крики. Вскоре засвистели стрелы. Одновременно Мартин различил еще какой-то отдаленный звук. Боевая труба! В крепости их заметили и подали сигнал тревоги. До нее уже было рукой подать, даже на скаку он различал развевающийся на башне стяг с монограммой «ХР». Леди Джоанна была уже у самых ворот — она продолжала кричать, стараясь привлечь к себе внимание воинов гарнизона.
«Пусть они успеют открыть ворота и выслать подмогу!» — безмолвно взмолился Мартин.
К какому богу он обращался в эту минуту? Он и сам не знал, но в таких обстоятельствах человек всегда взывает к высшим силам.
В то же время его не оставляли сомнения. Что, если ромеи решат, что помощь неизвестным беглецам может обернуться для них неприятностями? Однако вид знатной дамы, взывавшей о помощи у самых стен крепости, возымел действие. Ворота начали неспешно приоткрываться.
Теперь Мартин мог уже не спешить и спокойно оценить положение. К нему подъехал Сабир и придержал свою кобылу, следя за отставшими. Мартин с теплотой подумал: «Вот кто всегда рядом, с ним, как за каменной стеной!»
Отсюда он мог отчетливо видеть приближавшихся газизов. Это был многочисленный отряд, но все же не настолько крупный, чтобы попытаться взять крепость штурмом. Их больше интересует добыча — недаром, когда лопнул повод, на котором тащили верблюда, и замученное животное, замедляя бег, свернуло в сторону, часть преследователей тут же кинулась следом. К ним присоединилась еще дюжина воинов. Верблюд, навьюченный кожаными вьюками, — огромный соблазн для нищих всадников-тюрков!
Мартин неторопливо направился к крепости, время от времени оглядываясь назад. Верблюд приостановил погоню, но ведь были еще и мулы с поклажей! В одного из них только что угодила выпущенная преследователями стрела. Мул упал и забился в пыли. Но тут, к неописуемому изумлению Мартина, Обри вздернул своего коня на дыбы, развернул его и помчался назад. Остановившись возле раненого мула, он торопливо спешился и принялся снимать со спины животного вьюки.
— Этот человек лишился рассудка! — воскликнул пораженный рыцарь.
Первым его движением было броситься на помощь англичанину, но вместо этого он натянул поводья.
К дьяволу! Сэр Обри путается у него под ногами и мешает сближению с леди Джоанной. Лучшего случая отделаться от него не представится. Сейчас газизы избавят его от лишних хлопот. Видно, такова судьба этого свихнувшегося сквалыги.
Со стен крепости по-прежнему следили за происходящим, но не спешили вмешиваться. Сэра Обри можно было уже считать мертвецом. Мартин видел, как Эйрик, на миг оставив Иосифа, начал было поворачивать коня, чтобы вмешаться, но, видимо, в голову ему пришла та же мысль, что и рыцарю, и он оставил эту затею.
Иначе повел себя Иосиф. Оглянувшись и заметив, что англичанина вот-вот настигнут газизы, молодой еврей что-то приказал своим людям, те развернулись, на ходу натягивая луки, и дюжина стрел поубавила прыти преследователям.
Всадники, направлявшиеся к Обри, придержали коней, а тут как раз появился еще один мул с поклажей, привлекший к себе их внимание. Сэр Обри, вскинув на плечо снятую с раненого мула переметную суму и дико озираясь по сторонам, бросился ловить свою лошадь, успевшую отойти на солидное расстояние от хозяина.
Трое или четверо газизов были уже совсем рядом с лордом. Сэр Обри попятился, выхватил меч из ножен, но новый залп лучников Иосифа отогнал наседавших на него всадников. Однако в следующую секунду один из них оказался рядом с англичанином и вихрем налетел на него, размахивая саблей.
Сэр Обри отскочил, увернулся и заметался между окружившими его газизами, переметная сума полетела в пыль, но теперь ему уже было не до нее.
«Сейчас кто-нибудь из газизов захлестнет его глотку арканом и потащит за собой», — решил Мартин. Именно так и действуют тюркские конники, если не могут подступиться к врагу на расстояние Длины клинка. Он не понимал причины безумной отваги англичанина, но знал, что еще несколько мгновений — и тот окончательно осознает, что для него все кончено.
Но тут из ворот крепости показался отряд закованных в броню ромейских воинов. Их было не так уж много, но катафрактарии[80] слыли грозными воинами. Поэтому легко вооруженные и уже заполучившие значительную часть добычи газизы предпочли не связываться без нужды с тяжелой имперской кавалерией.
Один из них, склонившись с седла на скаку, подхватил оброненные Обри сумы. И, вновь удивив Мартина, англичанин ринулся следом, яростно размахивая мечом и вопя, словно надеялся отбить свое добро. Когда грабитель уже удалялся, сэр Обри в бессильном отчаянии метнул ему вдогонку меч.
Мартина это позабавило. Что за сокровища хранились в этих сумах, если Обри рисковал ради них жизнью?
Об этом он узнал позже, когда все они уже находились в крепости и местные женщины обносили спасенных чужеземцев холодной водой. Обри напоили первым; едва опомнившись, он принялся звать жену.
Леди Джоанна приблизилась и несколько мгновений вглядывалась в его искаженное отчаянием лицо. Затем, заметив слезы на глазах мужа, взяла в свои ладони его всклокоченную, осыпанную пылью голову.
— Ах, Джоанна, что же теперь делать? — всхлипнул Обри. — Ведь там остались все наши украшения, и мой пояс с янтарем, и твои серьги ромейской работы, и тот великолепный плащ, подбитый соболями, за который заплачено целое состояние!
— Зачем тебе меховой плащ в Святой земле, Обри? — не повышая голоса, спросила его супруга. — Говорят, там всегда жарко.
Лорд резко освободился из ее объятий.
— Ты ничего не понимаешь! Тебе, с детства привыкшей к непомерной роскоши, все это кажется неважным. А я… мне пришлось уплатить такие деньги! И как ты явишься к своему могущественному брату без серег с опалами и золотых брошей? Ты просто не представляешь, какой жалкой нищенкой ты будешь выглядеть!
Леди Джоанна отвернулась и молча пошла прочь.
Обри остался неподвижно сидеть у стены, уронив голову на руки.
Покинув лорда, Мартин направился к Иосифу, беседовавшему со своими воинами. Молодой еврей был явно ими доволен, нахваливал их меткость и самообладание, благодарил за спасение жизни спутника.
— Ты добрый человек, Иосиф, — заметил Мартин. — Но чересчур простодушный. Какое тебе дело до этого жадного, вздорного чужеземца? Поверь, ему и в голову не приходило жалеть твоих соплеменников, когда он резал их в Бери-Сент-Эдмундс в Англии.
— Ты полагаешь, что я должен во всем уподобляться ему? — сдержанно отозвался Иосиф. — Разве Всевышний не учит нас терпению и снисходительности к таким, как этот Обри де Ринель?
Мартин не ответил — лишь взглянул на сына Ашера с легкой грустью. Да, Иосиф не походит на своего отца. Тот деловит, во всем находит свою выгоду и всегда действует в соответствии с заранее составленным планом, не задумываясь о возможных жертвах. Для него важны только люди его крови. Почему же он не научил сына следовать этим правилам? Почему Иосиф вырос таким чистым и великодушным?
— И все же ты допустил ошибку, друг мой! — наконец произнес рыцарь.
Он знал, что Сабир и Эйрик согласны с ним. Но Иосиф продолжал улыбаться, уверенный в своей правоте.
ГЛАВА 9
Вода! Сколько угодно чистой горячей воды — какое блаженство!
Погрузившись в исходящую паром лохань, леди Джоанна рассмеялась. Какой же унылой и подавленной она была еще совсем недавно, а сейчас ее переполняет чистая радость. Опасности позади, она свободна и жива, она под надежным покровительством!
Невольно перед ее внутренним взором возник образ рыцаря Мартина д'Анэ. Это ее смутило, и она нахмурилась, сдувая с ладони мыльную пену.
В то время, пока рыцарь д'Анэ втолковывал коменданту гарнизона, какую знатную особу спасли его воины, пока для именитых гостей готовили покои и грели воду для омовения, Джоанна, несмотря на возбуждение от пережитого, неожиданно уснула, прикорнув на узкой кушетке в углу. Сколько она проспала? Трех часов вполне хватило, чтобы снова почувствовать себя бодрой и отдохнувшей.
За это время Годит и Саннива тоже успели прийти в себя. Теперь обе хлопотали вокруг госпожи, сами полуодетые. Горничная энергично терла намыленной тканью тело госпожи, смывая пот, пыль и грязь — следы нелегкого путешествия, а Годит, все еще позевывая, разбирала гардероб Джоанны — вернее, то, что уцелело после стычки с газизами. В конце концов камеристка убедилась, что положение хуже некуда: большая часть нарядов и украшений исчезли бесследно.
— Сэр Обри был отчасти прав, — наконец заметила Годит, — когда ринулся спасать наше добро! Увы, его постигла неудача, и теперь мы все равно что нищие. У вас, госпожа, осталось всего одно платье. К счастью, ваше белье уцелело — оно было во вьюках моего мула… — камеристка встряхнула, расправляя, белоснежную рубашку из тонкой кисеи.
Джоанна откинулась на край лохани и глубоко вздохнула. Сейчас не время думать о потерях. После всего, что им довелось пережить, это казалось сущей мелочью.
— Все это суета, Годит моя. Прежде всего мы должны возблагодарить Пресвятую Деву за то, что сами остались живы и находимся в безопасности.
Однако позже, когда Джоанна, завернувшись в кусок полотна, окинула взглядом разложенные на скамье остатки ее гардероба, ее охватило уныние. Действительно, она осталась почти нагой. Да и денег — звонкой монеты — было совсем немного. Орденские векселя, которые она хранила в футляре, прикрепленном к поясу, правда, уцелели, однако обратить их в наличность в ромейских владениях почти невозможно. Здесь другой мир, и вера, пусть и христианская, но иная, чем у франков.
Вместе с Годит они перебрали то, что осталось от некогда обширного гардероба Джоанны. Камеристка только сокрушенно покачивала головой.
— Ваше желтое платье изорвано в клочья, и виной тому проклятые язычники, в руках у которых мы побывали! Ни одной вуали, ни одного шелкового покрывала — а как без них знатной замужней даме? Придется вам, госпожа, разгуливать среди здешних схизматиков подобно юной деве — с непокрытой головой. А надеть вам придется — уж что тут поделаешь! — вот это темно-серое платье со шнуровкой на груди… Нет, не думала я, что доживу до часа, когда моей высокородной госпоже придется облачаться в то, что носят простые служанки!
Годит недаром сокрушалась: знатные дамы в те времена носили блио со шнуровкой на спине: это сразу же давало понять, что перед вами знатная дама, одевающаяся с помощью служанки. Шнуровка на груди, пусть и более удобная в тех случаях, когда требовалось спешно одеться, считалась принадлежностью нарядов простолюдинок. Это серое платье Джоанна прихватила с собой на тот случай, если внезапно понадобится надеть что-нибудь простое и не стесняющее движений. Но как в таком наряде убедить коменданта гарнизона, что перед ним — родня блистательных Плантагенетов?
Оставалось надеяться на длинные волосы — только они смогут подтвердить ее принадлежность к избранному кругу. Обычай не дозволял простолюдинкам носить волосы такой длины, да и времени, чтобы ухаживать за ними, у постоянно занятых работой женщин не было. Белокурые косицы Саннивы достигают только ключиц, а Годит прячет свой небольшой узелок под простым головным покрывалом с обтягивающей щеки и шею барбеттой. Когда же горничная расчесала волосы Джоанны, их сверкающая темная масса окутала молодую женщину, словно плащ, ниспадая почти до колен. Когда волосы окончательно просохнут и Саннива заплетет их в косы, они станут немного короче, но все равно будут достаточно длинными, чтобы можно было с первого взгляда уяснить — этой даме не приходится самой ухаживать за собой.
Джоанна сидела в длинной чистой рубашке, над ней все еще хлопотала Саннива, когда в дверь постучали и в покой с поклоном вошел капитан Дрого.
— Удалось ли тебе отдохнуть, Дрого? — участливо спросила леди.
Ее верный слуга выглядел изможденным и осунувшимся. Капитан тотчас опустился на выступ стены и, вытянув перед собой раненую ногу, потер ноющее бедро со словами, что позволит себе отдых лишь после того, как убедится, что его госпожа хорошо устроена и ни в чем не нуждается.
Затем Дрого поведал о том, что большую часть хлопот взял на себя рыцарь д'Анэ: он вел переговоры с комендантом гарнизона о постое путников, обещал оплатить всю необходимую провизию, да и эти покои для женщин освободили по его просьбе. Крепость, по мнению Дрого, содержалась в порядке, но вот прислуга здесь — одно мужичье, даже толкового конюха не найти.
Джоанна оглядела низкие своды покоя, массивные балки над головой, стены без драпировок, сложенные из грубо отесанных каменных глыб. Тесно, полутемно — свет едва пробивается через небольшое оконце, забранное решеткой и на ночь запирающееся ставнем, да и запах казармы еще не выветрился. Но на что сетовать после того, как несколько дней подряд ей приходилось спать на голой земле, подстелив лишь попону и укрывшись плащом?
— Где сейчас сэр Обри? — наконец спросила она.
Капитан скупо усмехнулся.
— Лорд, госпожа моя, прекрасно устроен. Он успел сойтись с молодым евреем Иосифом, добился его расположения и умудрился взять у него взаймы изрядную сумму. С этими деньгами сэр Обри отправился к коменданту и потребовал предоставить ему лучшее помещение в жилой части крепости.
— Что ж, я рада за него, — с явным облегчением вздохнула Джоанна.
Ее слуги обменялись взглядами: давно ли их госпожа неотступно следовала за мужем, исполняя все, что только тому придет в голову?
Отведенные ей покои леди Джоанна покинула только к вечеру, решив, что наконец-то выглядит вполне достойно — косы заплетены едва ли не от висков и перевиты лиловыми лентами, сыскался и скромный головной обруч из чеканного серебра. На плечах — легкая бледно-сиреневая накидка, скрывающая шнуровку.
К ней тотчас направился Обри и объявил, что комендант гарнизона приглашает обоих супругов разделить с ним вечернюю трапезу.
К лорду вернулось обычное высокомерие, а его наряд просто поразил Джоанну. Сэр Обри был облачен в долгополый кафтан ромейского покроя, сверху донизу расшитый причудливыми узорами, в которых чередовались очертания ангелов и вьющихся виноградных лоз. Заметив ее изумление, супруг пояснил, что кафтан — дар коменданта, который просто счастлив, что ему довелось предоставить свой кров и защиту столь высокородным особам.
«Выпросил, как обычно», — догадалась Джоанна, но вслух ничего не произнесла, ограничившись кивком.
В покое парафилакса, как называют греки начальника гарнизона, гостей ожидал обильный стол: многочисленные закуски — «оректика», жареная баранина, мясные колбаски, тушенная в белом вине птица, всевозможные овощи, зелень, нарезанные ломтиками свежие и засахаренные фрукты. Вперемешку с блюдами на столе высились узкогорлые кувшины с напитками.
По здешнему обычаю женщины во время трапезы располагаются отдельно от мужчин, но парафилакс, видимо, решил оказать особую честь знатной иноземке: встретив леди Джоанну на пороге, он сопроводил ее к дальнему концу стола и усадил между сэром Обри и молодым евреем Иосифом. В Англии такое и представить было бы невозможно: оказаться за одним столом с иноверцем-евреем. Однако выяснилось, что Иосиф призван служить переводчиком между англичанами и хозяином — он-то и сообщил леди Джоанне, что в те дни, пока путники блуждали по пустынным плоскогорьям, здешние христиане отпраздновали свою Пасху, приходящуюся на иное время, чем у западных христиан, и парафилакс имеет намерение угостить гостей пасхальным пирогом.
Пирог оказался высоким, как крепостная башня, а его тесто имело желтоватый оттенок. В Англии к Пасхе обычно пекут печенье в виде кроликов и запекают в тесте окорок, а вот традиция крашеных яиц оказалась общей, и парафилакс преподнес их знатной гостье с чрезвычайной любезностью. И уж совсем удивил Джоанну Иосиф, поведав, что традиция дарить крашеные яйца берет начало от тех времен, когда Мария Магдалина преподнесла такое яйцо в дар императору римлян Тиберию.
Джоанна поразилась: откуда иудею так хорошо известны традиции и обычаи христиан?
Но тут вмешался сэр Обри, усомнившийся, что евреи вообще знают, что такое Светлое Христово воскресенье.
— Если бы вы внимательно слушали слова священника в церкви, высокочтимый господин, — скромно заметил Иосиф, — то помнили бы, что Иисус из Назарета прибыл в Иерусалим как раз в канун празднования Пасхи. Так что и мы, иудеи, имеем к этому празднику самое прямое отношение.
Обри с пренебрежением отвернулся, а Джоанна постаралась скрыть насмешливую улыбку.
В следующее мгновение в покои парафилакса вступил Мартин д'Анэ. Он был облачен в длинное черное одеяние с белым крестом на груди и выглядел истинным рыцарем ордена Святого Иоанна. Держался он с таким достоинством, что начальник гарнизона поднялся ему навстречу и указал на место подле себя. Оба негромко заговорили, и леди Джоанна, немного знавшая греческий после пребывания в Константинополе, догадалась, о чем идет речь. Рыцарь просил военачальника позволить им продлить их пребывание в крепости — до тех пор, пока ромейские воины не обследуют округу и не убедятся, что газизы убрались восвояси.
Оттого, что именно этот человек взялся оберегать их в пути, на душе у леди Джоанны стало спокойно и тепло. Что ж, таков устав этого ордена — еще с давних времен братья-госпитальеры обязаны заботиться о паломниках. И все же, ловя на себе взгляд сверкающих голубизной глаз рыцаря, она догадывалась, что делает он это ради нее.
Получив согласие парафилакса, Мартин обратился к супругам:
— Теперь у нас есть несколько дней, чтобы как следует передохнуть. Надеюсь, к тому времени мужественный Дрого окончательно поправится. Затем я поведу вас через горы к морю по Ликийской тропе. Это не самый удобный, но более спокойный и безопасный путь, и, думаю, наш отряд с ним справится. Комендант крепости не сможет выделить нам сопровождение — людей у него немного, но нам хватит и тех, что прибыли вместе с нами.
Сэр Обри хотел было возразить, но Джоанна удержала мужа, опустив ладонь на сгиб его локтя.
— Мы с лордом Незерби, не имея иного проводника, должны быть признательны за ваше бескорыстное желание сопутствовать нам. Не так ли, любезный супруг?
Для себя Джоанна давно решила, что после всех ошибок и безумств Обри она не позволит ему принимать какие-либо решения и тем более навязывать их другим.
Мартин также заметил, что леди Джоанна мягко поставила сэра Обри на место.
«Так, красавица, именно так, — мысленно подбодрил он ее. — Чем холоднее станут ваши отношения, тем скорее я тебя заполучу».
И хотя спустя некоторое время супруги покинули трапезный покой вместе, но разошлись в разные стороны еще до того, как за ними захлопнулась тяжелая дверь.
Мартин вышел проводить Иосифа, и в одной из галерей тот неожиданно проговорил с легкой грустью:
— А ведь она славная девушка, эта англичанка…
— Но до нашей Руфи ей все же далеко. — Мартин тотчас догадался, чем вызвано уныние приятеля. Он был совсем не прочь потолковать с Иосифом о его сестре, но тот, сославшись на усталость, вскоре ушел к себе.
Уже стемнело, на крепостных стенах сменялась стража, свободные от караула воины готовились отойти ко сну. Но Мартину не спалось. Он спустился в залитый лунным светом крепостной двор и остановился у башни, где находились покои, отведенные леди Джоанне.
Молодая женщина тоже не спешила гасить свечу, стоявшую на подставке у кушетки, покрытой лохматыми овчинами. Несмотря на все пережитое, на душе у нее было хорошо. И, если уж быть до конца честной с собой, приходилось признать, что ей необыкновенно приятно внимание мужественного и пригожего рыцаря.
— Годит! — Джоанна окликнула уже похрапывавшую в углу камеристку. — Годит, а ведь ты права: он и впрямь хорош. И даже эта странноватая улыбка его не портит…
Служанка что-то невнятно пробормотала во сне. Саннивы в покое не было: она испросила у госпожи разрешение на свидание со своим женихом — рыжим оруженосцем госпитальера. Джоанна не стала препятствовать, тем более что Эйрик повел себя благородно, не отвергнув девушку после того, как она побывала в лапах у разбойников. Когда же и бегать на свидания, если не в такую дивную лунную ночь!
Джоанна в одной рубашке подошла к окну и распахнула ставень.
Ночь и впрямь была восхитительна. В крепости и ее окрестностях царила тишина, казавшаяся еще более глубокой от трелей бесчисленных сверчков и цикад. По верху крепостной стены неторопливо двигалась тень часового с длинным копьем, а выше раскинулся густо-синий бархат неба с мириадами звезд и сияющим меж ними ликом луны. Ее лучи озаряли далекие гряды холмов, стройные копья тополей, зубцы на крепостной стене и пустынный двор, вымощенный плитами известняка.
Однако двор оказался вовсе не пустым. Джоанна беззвучно ахнула, заметив внизу мужской силуэт в длинном черном одеянии. Рыцарь стоял прямо под ее окном, и его лицо было обращено к ней. Давно ли он здесь? Чего ждет?
Джоанна поспешно натянула на плечо сползшую сорочку и попятилась. И все же не удержалась и еще раз осторожно выглянула из-за ставня. Мартин д'Анэ по-прежнему пристально смотрел на ее окно.
Она мигом улеглась и натянула на голову покрывало, сердце ее колотилось. Чепуха, пусть себе стоит сколько угодно. Разве он имеет право на что-то надеяться? Годит давно говорит, что он не сводит с нее глаз. Может ли мужчина оскорбить женщину взглядом? В особенности ночью, стоя у ее башни?.. О таких вещах обычно поют в любовных кансонах, Джоанна сама не раз пела об этом, а теперь приходится признать, что его внимание волнует ее куда сильнее, чем она могла представить.
Хуже всего, что от этого где-то в самой глубине ее существа просыпается то неистовое возбуждение, которое ее муж именует «бесстыдством» и которое его пугает. Обри дал обет целомудрия, тем самым как бы вынуждая и ее последовать его возвышенному порыву. Возможно, он прав и ей, Джоанне, тоже пора избавиться от греховных помыслов… Но как? Как, если в эту минуту она думает вовсе не о супруге, а ее сердце бьется все сильнее и сильнее, по телу пробегает легкая дрожь, а бедра тяжелеют и наливаются темной медовой сладостью…
Мартин д'Анэ… Безупречно красивый, смелый, учтивый. Но он — орденский брат, и думать о нем как о мужчине, возлюбленном, — все равно что грезить о монахе. Однако на монаха этот голубоглазый рыцарь вовсе не похож. И вот что еще странно: совсем недавно, в пустыне, когда она, измучившись, засыпала среди камней, а госпитальер укрывал ее от ночного холода своим плащом, она не обращала на это никакого внимания. Пережитые опасности, плен, разочарование в Обри, усталость, неизвестность впереди — все это лишало ее сил.
Что же случилось, если сейчас, ворочаясь на узкой кушетке, она не может думать ни о ком другом, кроме стоящего под ее окном рыцаря в темном одеянии, и ее тело откликается этим мыслям, как струна прикосновениям пальцев музыканта?
В углу храпела Годит, за стеной спали слуги, сопровождавшие ее в пути от самого Незерби, Саннива все не возвращалась, и Джоанна могла без помех предаться тому, что иногда позволяла себе, когда греховное напряжение становилось совсем уже невыносимым. Сдерживая горячее дыхание, она нащупала внизу, где сходятся бедра, особенно чувствительное местечко, и принялась его поглаживать. Ее дыхание стало сбиваться, но желанная разрядка все не наступала. Рукоблудие — так называют этот грех священники, считая его особенно пагубным… Джоанна гнала от себя эти мысли, напряжение росло, и наконец ее тело судорожно изогнулось. В какой-то миг она представила, что это делает с ней Мартин, и едва не всхлипнула — настолько обострились все чувства. Всего через несколько мгновений бедра ее сжались, по телу прокатилась волна дрожи, а низ живота словно затопило горячим медом.
Она едва сдержала крик — и откинулась на изголовье, все еще бурно дыша.
«Об этом никто не узнает, — думала она, сворачиваясь калачиком на жесткой кушетке. — Никто. А завтра я сама все забуду…»
Утром Мартин, Эйрик и Сабир собрались неподалеку от крепости в тени старой смоковницы. Сабир сообщил, что за это время он успел объехать окрестности и убедился, что они могут продолжать путь.
— Нет, — резко возразил Мартин. — Дождемся, пока вернутся воины парафилакса. Я понимаю, что нам троим, Сабир, опасаться нечего, но с нами Иосиф, и жизнью сына Ашера бен Соломона мы не должны рисковать. Рана капитана Дрого еще не закрылась, он нуждается в покое, а леди Джоанна ни за что не согласится оставить его здесь — как я убедился, она очень ценит своих людей.
— Пусть так, — едва заметно кивнул Сабир, однако его темные глаза остро блеснули из-под чалмы. — Не стоит только забывать, что пока мы медлим, крестоносные рати продолжают осаждать Акру, и если город падет… Аллах свидетель, мы должны поспешить, иначе твоя игра с сестрой маршала ордена Храма уже не будет стоить выеденного яйца. Если же эта гурия с глазами, как фиалки, так манит тебя, возьми ее прямо сейчас. Ромеи это проглотят, а ее мужа я могу прирезать, если он попытается помешать.
— Мы не должны так действовать, — вмешался Эйрик.
Мартин также возразил: если он силой принудит сестру маршала храмовников к связи, это приведет де Шампера в неописуемую ярость, и ни о каких договоренностях с ним больше не будет и речи. Ашер бен Соломон, разрабатывая свой план, имел в виду совсем иное: не насилие, а добровольную уступку со стороны леди Джоанны, которая должна быть замечена теми, кто сможет подтвердить слухи об этом. В этой глуши таких людей нет. Следовательно, все должно произойти там, где немало рыцарей и знатных франков — тех, чье слово имеет вес.
Но Сабира и это не удовлетворило.
— Если тебе, Мартин, так не терпится выполнить самую приятную часть плана нашего господина, — хмурясь, проговорил он, — то, клянусь тюрбаном Пророка, я сам отправлюсь в Акру и попытаюсь спасти госпожу Сарру!
— Нет! — отрезал Мартин. — Этого не будет. В одиночку ты не справишься и, скорее всего, погибнешь, угодив в лапы крестоносцев. Если бы все обстояло так просто и зависело только от храбрости и воинского мастерства, наш покровитель в самом деле послал бы тебя. Но он вверил это дело мне, и тебе придется подчиниться.
Отстранив Эйрика, насмешливо наблюдавшего за их перепалкой, рыцарь направился к воротам крепости. Он хорошо знал Сабира, который всегда предпочитал действовать самостоятельно. Но ему были известны и сроки, о которых шла речь у них с Ашером бен Соломоном. Тот был совершенно уверен, что Акра не будет взята до тех пор, пока под ее стенами не появится свежее войско из Европы. И, судя по всему, это время еще не пришло.
С такими мыслями Мартин направился к конюшне, чтобы проверить своего коня. И, к своему изумлению, застал у стойла саврасого леди Джоанну.
Рыцарь замер за каменной опорой, поддерживавшей кровлю конюшни, и стал наблюдать. Обычно его конь не подпускал к себе чужих, но сейчас, хоть его ноздри и раздувались, саврасый не отдергивал голову и позволял женщине ласково оглаживать его шею и морду.
До Мартина донесся ее негромкий голос:
— Ты такой славный, такой чудесный мальчик, такой большой, красивый!..
Рыцарь невольно улыбнулся. В этом голосе одновременно звучали сила и мягкость — такое сочетание безотказно действует на животных.
Ему удалось приблизиться к женщине почти вплотную, оставаясь незамеченным. Но саврасый, учуяв хозяина, тут же вскинул голову и навострил уши.
— Он мало к кому так благосклонен, мадам, — вполголоса произнес Мартин, слегка склоняясь, чтобы вдохнуть запах волос леди Джоанны — они тонко пахли фиалковым корнем и розовой водой.
Она не вздрогнула, даже не обернулась.
— Я поняла, что вы рядом, по поведению коня, сэр. Прекрасное животное: стройные ноги, широкая грудь, длинная спина, удобная под седло. Но я впервые вижу коня с такой великолепной статью и при этом столь неблагородной масти!
В этом англичанка была права. Шерсть его скакуна имела сложный окрас: корпус и спина песочно-желтые, живот еще светлее, а вдоль хребта до репицы тянулся почти черный «ремень» — признак, доставшийся коню от диких лошадей, которые еще кое-где встречаются на степных просторах Азии. Ноги жеребца также были темными, почти черными у бабок, но выше светлели, и там, словно тени, проступали так называемые «дикие» отметины — едва заметные поперечные полосы. Грива и хвост издали казались почти черными, но и в них встречались бурые и совсем светлые, почти седые пряди.
Лошади такой масти чаще всего бывают низкорослыми и большеголовыми, подобных часто можно видеть среди рабочих крестьянских лошадок. Но его конь был много крупнее обычной скаковой лошади, хоть и не так велик, как боевые кони. К тому же Мартину еще никогда не доводилось ездить на более умном и преданном жеребце.
Мартин похлопал саврасого по крутой шее.
— У арабов, мадам, есть пословица: никогда не покупай рыжую лошадь, продай вороную, окружи заботой белую, а сам садись на гнедую. И хоть ваши английские кони в основном гнедые или золотистые, а мой саврасый неблагородной масти, я не променяю его ни на какого другого жеребца, даже на одного из тех красавцев, которых выращивают в Незерби.
Это было отчасти дерзко, но леди Джоанна не обиделась, лишь спросила, как зовут его коня, и удивилась, когда Мартин ответил, что никогда не дает своим скакунам имен: они слишком часто гибнут в бою. Если не знаешь, как звали убитого четвероногого друга, утрата кажется не такой тяжелой.
— Но разве кони непременно должны гибнуть? — огорчилась англичанка, продолжая ласково поглаживать саврасого. — Давайте назовем его Персик, и он прослужит вам долго, очень долго! Взгляните, он и в самом деле похож на этот плод, который с одной стороны всегда темнее, чем с другой!
Мартин еле сдержал усмешку: что за нелепая кличка — Персик!
И все же они продолжали мило беседовать, и Мартин, улучив момент, предложил даме прокатиться верхом в окрестностях крепости. Погода превосходная, в такой день нет ничего лучше, чем мчаться навстречу свежему ветру!
Леди Джоанна слегка растерялась, даже осведомилась: разумно ли отправляться на верховую прогулку, когда не далее как вчера в округе бесчинствовали газизы?
Вместо ответа Мартин бросил седло на спину саврасого и взглянул поверх него на молодую женщину с самой обворожительной из своих улыбок.
— Думаю, вам, мадам, не стоит ничего опасаться, пока я рядом!
В реплике звучали вызов и легкая насмешка.
Джоанна тут же парировала выпад, заметив, что и в самом деле не подумала о том, что ее спутник — рыцарь ордена Святого Иоанна, воины которого слывут лучшими в христианском мире. За исключением, разве что, тамплиеров, — лукаво добавила она и тут же принялась седлать свою гнедую кобылку, с легкостью обходясь без помощи конюха или слуги. Пусть леди и была высокородной особой, но обращаться с лошадьми умела, этого не отнимешь.
Они проехали пару миль по дороге по направлению к отдаленным холмам и рощам, за которыми вскоре показались плоские черепичные крыши небольшого селения и скромный купол сельской церкви. Джоанна не отставала от рыцаря ни на шаг, да и он не стремился обогнать спутницу. Уверенная посадка, умение слиться с лошадью в одно целое, ловкость, с которой леди Джоанна правила, — Мартин невольно залюбовался ею. Вскоре они достигли ущелья, по дну которого струилась небольшая речушка, но ехать дальше Мартин не рисковал — с ним была женщина. Сабир в деталях описал ему окрестности, но и он не успел разведать, что лежит за этим ущельем.
В крепость всадники возвращались шагом, неспешно беседуя.
В общении Мартин нашел Джоанну милой и даже забавной: в селении ей непременно понадобилось отведать местного меда, и она ела его со свежеиспеченной лепешкой, испачкав руки и лицо и сама же над этим смеясь. От пасшегося поодаль стада отделился черный козленок и потрусил им навстречу, жалобно блея, и Джоанна стала подзывать его столь же жалобным блеянием, пока тот не увязался за ее конем. Ее, северянку, удивляли зреющие в апреле апельсины и усыпанная опавшими лимонами земля под вечнозелеными деревьями — так в Англии осыпаются в августе яблоки с ветвей яблонь. Леди Джоанна восхищалась богатством и изобилием этого края, добавляя, что нет ничего удивительного в том, что сельджуки так яростно стремятся его завоевать. И, похоже, не остановятся, пока не добьются своей цели.
Мартин не поддержал тему, заявив, что, поскольку земли эти принадлежат Ромейской империи, ромеям и надлежит обуздывать аппетиты тюрок, утвердивших по соседству свой султанат.
Постепенно разговор перешел на него самого.
— Мне говорили, что родом вы из Намюра, — неожиданно спросила англичанка. — Значит, вы фламандец?
Мартин понятия не имел, где в действительности родился подлинный госпитальер Мартин д'Анэ, поэтому ответил, что он не фламандец, а француз и до поступления в орден жил в замке Маэн.
— Но вы вовсе не похожи на француза, — заметила собеседница. — Замок Маэн, говорите? Никогда не приходилось слышать о нем.
— Это недалеко от Ардеша в Пикардии.
Читать бесплатно другие книги:
