Садовник для дьявола Обухова Оксана

Часть третья

Елена молча разглядывала большую, чуть потускневшую хрустальную люстру. Между мыслей по существу проскальзывала привычная хозяйственная думка: Лидия совсем здесь пыль не протирает. «Родня» безмолвствовала. После выкрика свекрови все онемели, и даже вредная старуха ждала какой-то реплики убийцы.

Что ж, получите.

Елена, медленно покачивая головой, сняла взгляд с потолка, уставилась на бабку:

– Надежда Прохоровна, вы бредите. Я даже не хочу на эти глупости отвечать.

– Чего ж так?

Приживалка встала, обошла кресло Веры Анатольевны и остановилась напротив Елены через стол, положила на него руки:

– Ты, Лена, видела Серафиму той ночью. Ты разбудила мужа. Сказала ему, что дочка к неженатому садовнику ночью шастает.

– Бред. Бред! Бред!!!

Каким-то чудом старуха угадала даже глагол, который той ночью Елена применила к падчерице, – шастает. И это знание разило наповал.

Как?! Как старуха догадалась?!

Елена была абсолютно уверена, что НЕ оставила следов. Никто никогда не сумеет доказать ее причастность к убийству Гены! Улики уничтожены, ее никто не видел.

Так как, если б видел, допрашивала бы ее не эта бабка. Следователь терзал бы уже неделю.

– Нет – правда, – жестко отчеканила старуха. – Ты мне еще в первый день сказала: «Никакая одежда не превратит за одну ночь демона в ангела». Но я тогда значения не придала – ангелы– демоны, демоны – ангелы. Какая тут связь? Но ты и сейчас при всех подтвердила, что видела Серафиму в одежде ангела. Сима, – повернула лицо к девушке, – ты когда-нибудь раньше что-то подобное носила?

Серафима медленно, с прищуром глядя на мачеху, покачала головой:

– Нет. Никогда. Только той ночью.

Надежда Прохоровна повернулась к Елене:

– Ну? Что скажешь? Притворишься, что оговорилась? Так зря. – Надежда Прохоровна оглядела притихших Кузнецовых. – Тебя тут хорошо все знают. Поняли уже.

– Ладно! Хорошо! Вы правы! – Сознавшись в малом, Елена не собиралась уступать. УЛИК ПРОТИВ НЕЕ НЕ БЫЛО! И быть не могло. – Я и Гена той ночью спустились на кухню за бутылкой вина. Не спалось что-то. Геннадий увидел, как Серафима проскользнула по тропинке до сторожки, сказал: – «Пойду проверю, куда дочь собралась.» Я вернулась в спальню, уснула. Когда проснулась, здесь уже была милиция.

– А почему сразу об этом не рассказала?! – выкрикнула Вера Анатольевна, напряженно сжимая сухонькие кулачки.

– Я не хотела, чтобы в смерти отца обвинили дочь! – с надрывом выпалила добрая, добрая мачеха. – Я пожалела девочку! Из-за ссоры двоих мужчин, отца и любовника, – вся жизнь кувырком!

– Но ты ведь обманула!

Елена всхлипнула, поморгала добрыми, честными глазами…

– Как ты могла. – тихонько проговорила Вера Анатольевна. – Ты.

– Вера, – перебила Надежда Прохоровна, – она тебя обманывает. Серафиму было невозможно увидеть из окна кухни. Твоя внучка пошла в обход.

Вера Анатольевна закусила губу, напряженно поглядела на вдову младшего сына:

– Елена? Что ответишь?

– А что мне отвечать? – пожала плечами та. – Сейчас Серафима скажет что угодно, лишь бы обелить Дениса. Меня она всегда ненавидела. – Усмехнулась с доброй укоризной падчерице. – Зачем ты так, Симочка? Что я тебе сделала?

Вера Анатольевна перебрасывала взгляд с Серафимы на Елену, никак не могла понять, чью сторону принять: изовравшейся уже давно внучки или овдовевшей невестки, всегда вступавшейся за негодную девчонку, всегда пытавшуюся ее прикрыть.

Ведь все пока выглядело не очень хорошо для Серафимы. Она, оказывается, бегала ночью к молодому парню. Тайком. В почти прозрачном белье.

Она и в самом деле так влюблена в Дениса, что готова врать и дальше, лишь бы вытащить парня из тюрьмы.

Серафима во все глаза смотрела на мачеху, казалось, девушка задохнулась от негодования, ее душило возмущение, мешало оправдаться.

Елена говорила правду? А девчонка всего лишь изворачивается?

Ведь отца убили рядом со сторожкой, в которой, оказывается, она была той ночью.

Вера Анатольевна пристально смотрела на внучку, на невестку; Павел уже давно подсел к Катарине, муж и жена напряженно переплели пальцы, растерянно держались за руки.

И только Надежда Прохоровна сохраняла полнейшее самообладание. С усмешкой наблюдала за выкручивающейся убийцей.

– Вер, ты ее не слушай, – сказала наконец. – Ты девочке своей верь. Она тогда в обход пошла. Через кусты.

– Интересно! – гневно, с обидой фыркнула Елена. – Это почему же все должны верить Серафиме, а не мне?! Это не мой любовник сейчас на нарах парится – ее! Она что хочешь.

– Лена, – спокойно перебила баба Надя. – Тем утром милиция нашла на ветке крыжовникового куста сухой обрывок ткани. Он был от одежды Серафимы, девушка нам правду говорит — она вдоль кустов пробиралась, в обход.

– Чепуха, – отмахнулась убийца. – Почему вы верите этой девчонке, а не мне?! Она пошла через кусты обратно! Я и Гена видели ее на дорожке! Это правда.

– Нет, – спокойно ответила Надежда Прохоровна, – это ложь. – Сходила к серванту, достала из него черный пакет для мусора и вывалила из него на стол окровавленный пеньюар, ночную рубашку и тапочки.

Вера Анатольевна чуть слышно охнула. И так посмотрела на внучку, что та стала белее полотна.

Катарина прижала к горлу ладонь, закашлялась.

От окровавленной одежды шел удушающе гнилостный запах.

Не обращая внимания на оторопевших Кузнецовых, Надежда Прохоровна тщательно разложила пеньюар, положила на него ночную рубашку, запахнула поверх нее полы халатика.

– Смотрите, – проговорила. – Прореха на халате как раз посередине пятна находится. Если бы Серафима той ночью возвращалась через кусты, то на ветке повис бы кусок, испачканный в крови. А там висел белый. Чистый. Серафима порвала одежду до того, как папу нашла. Понятно?

Вера Анатольевна привстала с кресла, кусая губы, повертела порванный подол и так и сяк. Старший сын подошел поближе.

– Все видите? – спросила баба Надя. – Серафима правду говорит. Не Лена.

Убийца вскочила на ноги, засновала по комнате, заламывая руки.

Не так, не так все происходит! Неправильно!

– Господи, это какая-то дичь! – причитала она на ходу. – Вера Анатольевна, ну подумайте! Пожалуйста! Неужели вы думаете, что я смогла. Ну вот представьте: я заманиваю Гену к сторожке, а он стоит и спокойно ждет, пока я схожу в сторожку за ножом и перережу ему горло?! Он что – паралитик?! Слабоумный?! Он выше меня на целую голову! Здоровый, крепкий мужик. Зрение хорошее. Как я могла к нему с ножом подкрасться?!

– Когда он в окошко подглядывал да наклонялся, – спокойно парировала бабушка Губкина.

– Ага, – язвительно кивнула Лена. – Он что, пять минут так стоял?! Нарочно ждал, пока я в подсобке садовый ножик разыщу, пока в потемках по верстаку шарю? Денис с Серафимой, что характерно, тоже ничего не слышали?!

– А ты ножик заранее приготовила.

– Зачем? – Елена округлила глаза. – Я что, знала, что Серафима именно той ночью пойдет садовника обольщать? Взяла садовый нож, не побоялась, что Денис пропажу обнаружит.

– Ничего ты не боялась, – отмахнулась баба Надя. – Ты заранее все продумала. Увидела, как Симка пакетики из магазина привезла, и сразу все скумекала. Поняла, что та сегодня же ночью на свиданку отправится.

– Да-а-а?! – ернически протянула Лена. – Я все подготовила, все угадала. Что еще скажете? Что я гениальный киллер, случайно тут поселившийся?! Что для меня убийство придумать – как высморкаться?!

– Да ничего я говорить не буду, – снова отмахнулась Надежда Прохоровна. – Я лучше покажу.

Неторопливо опять сходила до серванта, не глядя нашарила на верхней полке нижнего отделения еще один пакет и медленно, выдерживая театральную паузу, расставила на столе извлеченные из пакета комнатные тапки Катарины.

– Ой, – тихонько пролепетала хозяйка обуви, но свекровь так на нее глянула, что Катька тут же захлопнула рот ладонью.

– Ну? – нервно усмехнулась Лена. – И что? Испачканные в крови туфли Катарины.

– Испачканные, – изучающее глядя на убийцу, подтвердила баба Надя.

– Так, может быть, это — она? – уже чуть ли не весело спросила Елена. – Она убила Гену, у них давно.

– Нет, – перебила гостья. – Это не она.

– Интересно, что милиция на это скажет? По-моему, улики налицо. И мотив известен. – Елена сложила руки на груди, немного отвернулась, но искоса поглядывала, наблюдая, как Надежда Прохоровна неспешно переворачивает тапки подошвами вверх, как кладет с ними вровень на столе грязнущие перевернутые балетки Симы.

– Вот смотрите, – сказала баба Надя. – Две пары обуви. Подошвы Симиных туфелек изгвазданы землей и кровью, на подошвах тапочек Катарины нет ни земли, ни крови. – Повернулась к старшей невестке: – Кать, ты в домашней обуви по улице ходишь?

– Да, – чуть слышно пролепетала та. – Но только по дорожкам, вокруг бассейна.

– Конечно, – удовлетворенно проговорила сыщица Губкина. – Зачем же в такой нарядной обувке по земле после дождя шастать? – Посмотрела на Елену, усмехнулась. – Что, голубушка? Недомудрила и перемудрила?

– О чем ты, Надя? – нахмурившись, спросила Кузнецова.

– А вот о чем. Вместо того чтобы не только кровью тапки забрызгать, но и покрепче их подошвами к земле прижать, попачкать, Ленка их только капельками украсила, понимаешь? Недомудрила.

– А перемудрила в чем?

– А в том, что вообще эти тапки пачкать задумала. Эти тапки, Вера, говорят о том, что к убийству она готовилась.

– Ложь! – выкрикнула Лена. – Ни к чему я не готовилась, никого не убивала!

– Лидия, – тихонько, не обращая внимания на крики, позвала Надежда Прохоровна.

Кухарка, уже давно вышедшая с кухни, привлеченная громким разговором хозяев, стояла в дверях.

– Ты где эти тапочки обнаружила?

Лида кивнула, облизала губы и спрятала руки под фартук.

– В доме Катарины и Павла Алексеевича, в шкафчике с домашней химией. Лежали упрятанные под насадку для швабры.

Надежда Прохоровна отошла от стола, приблизилась к убийце и раздельно, медленно, как гвозди каждое слово вколачивая, проговорила:

– Ты, Лена, к убийству Гены подготовилась. Ты нож и тапки заранее припрятала. Ты Симу дождалась. Ты все до самых мелочей просчитывала, и тапки Кати это подтверждают – не неожиданным убийство это было, просчитанным и подготовленным.

– Посмотрим, что на эту ерунду ответит суд! – выкрикнула убийца и отошла от пожилой сыщицы в угол. Забилась. Стояла против всего семейства, дыхание сбивалось от страха и ненависти.

– А чего тут отвечать? – усмехнулась баба Надя. Отогнула воротник своего плюшевого костюма цвета свежего шоколада и показала какую-то миниатюрную палочку с идущим внутрь шнурочком. – Это, Лена, микрофон, – сказала назидательно, – он все твои слова на суде подтвердит. Я сегодня днем в город ездила, с одним знакомым милицейским майором встречалась. Он и сейчас сидит неподалеку от ваших ворот, каждое слово слушает и записывает.

Надежда Прохоровна говорила сущую правду. Догадавшись, кто убил Геннадия, она поехала к старому знакомцу майору Дулину и попросила его связаться со следователем, ведущим это дело. Знала пенсионерка Губкина, что никто бабушку всерьез не примет, слушать не станет. Майор Дулин, с которым не раз судьба связывала, изучил бабу Надю хорошо – ни в каком маразме ее не подозревал, считал самой хитроумной старушкой на своей «земле» и к словам прислушивался.

Тут же разыскал коллегу, занимающегося расследованием убийства в бывшем дачном поселке, отрекомендовал ему Надежду Прохоровну со всем возможным пиететом.

Сейчас сидел в скромной милицейской «газели» и, прямо скажем, слегка напыжившись – такой талант в околотке вырастил! – принимал поздравления от коллег.

Елена ошарашенно, во все глаза смотрела на микрофон. А баба Надя продолжала добивать:

– А еще, Лена, сегодня днем я заглянула во двор дома, где твои родители живут. И знаешь что услышала? – Вопрос был риторическим, Елена перевела очумелые глаза с микрофона на лицо бабушки. – Там мне соседки, подружки твоей мамы, рассказали, как ты в позапрошлом году с родителями разругалась. Как с братом подралась.

– Это он на меня с кулаками полез, – едва слышно отнекивалась убийца.

– Конечно полез, – кивнула баба Надя. – Когда ты их с отцом ничтожествами обозвала. Когда сказала, что ноги твоей в их доме не будет. А после, когда мать два месяца в больнице лежала, ни разу не приехала. – Надежда Прохоровна развернулась к Кузнецовой, посмотрела на нее печально. – Я знаешь о чем, Вера, думаю? Я думаю о том, что Гена разводиться решил. И квартиру эту двухкомнатную не для брата жены купил, а для нее самой. Она ведь, – протянула указательный палец в сторону Елены, – с родителями и братом почти два года не виделась. Не нужны они ей стали.

– А может быть, я помириться хотела! – выкрикнула Елена. – А Гена решил мне помочь и купил для брата квартиру!

– Не ври, – отмахнулась бабушка Губкина. – Хотела б помириться, навестила б больную мать. Но ты хотела одного: остаться в богатом доме. – Посмотрела пристально на сузившую глаза убийцу, горько покачала головой. – Мне страшно думать, Вера, что такая вот невестка могла остаться у тебя под боком. От безнаказанности ведь и вовсе взбеситься могла. Свободу почуять. Кого б она задумала убить в следующий раз? Серафиму? Катарину? Или, может быть, тебя?.. Уговорила б тебя обманом наследницей сделать, умаслила б. Такие, Вера, ни перед чем не останавливаются, извести могла бы всю семью под корень – примеры схожие бывали.

Лицо Елены исказилось от бешенства, вытянув вперед скрюченные пальцы, она попыталась сорвать микрофон с воротника Надежды Прохоровны. К ним подскочил Павел, обхватил убийцу брата поперек туловища, оттащил к двери.

– Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу! – брызгая слюной, вопила та, изворачивалась. – Пусти, пусти, дуралей! Ты думаешь, с женой под одной крышей живешь, а, Паша?! Ты с дьяволом живешь! С дьяволом! Она. она с Генкой путалась! Она по кабакам таскалась. Она – дрянь! Она.

– ЗАМОЛЧИ!!!! – раздался крик Веры Анатольевны. Кузнецова одну руку прижала к горлу, вторую положила на левую сторону груди, к сердцу.

Павел вытащил брыкающуюся женщину на крыльцо.

Там уже ее подхватили пропущенные Лидией в ворота мужчины в форме и без оной.

Милицейская группа под предводительством следователя Грушина и оперативника Дулина заполнила гостиную старого дома. Грушин, принимая в свое ведение добытые Надеждой Прохоровной вещественные доказательства, не преминул легонько поворчать. Мол, населению надо меньше Агату Кристи и Дарью Донцову почитывать, побольше с профессионалами советоваться, а то, понимаешь ли, развели самодеятельную театральщину, скоро каждый начнет туману напускать да микрофоны у профессионалов требовать.

Бабушка Губкина, в корне не согласная с Грушиным, сослалась на усталость и слабое старческое здоровье, сказала, что свидетельские показания попозже даст, и улизнула от ворчуна на второй этаж Верочкиного дома. Села в кресло перед окном и минут двадцать, в полной тишине, смотрела на укрывающийся в сумерки сад.

Подумать было о чем.

Вскоре от лестницы донеслись тяжелые шаги, поскрипывание ступенек, и в комнату вошел майор Дулин.

Вошел, посмотрел на сидевшую в потемках бабушку.

– Не обижайтесь, Надежда Прохоровна, – сказал. – Грушин, конечно, педант, но все-таки не полный формалист. Бывает хуже. Он когда про какие-то вещественные доказательства услышал, чуть из автобуса не выпрыгнул. – Усмехнулся. – Не привык Аркадий Павлович к вашим-то методам.

– Понятно, Николаич, – вздохнула баба Надя. – Куда мне, старой, за вами, молодыми, угнаться.

– Ну-ну, не надо ложной скромности, – верно уловил опытный оперативник настроение добровольной помощницы следствия. – Вы операцию на высшем уровне провели. Честное слово.

– Скажешь тоже. операцию. – продолжила нарываться на (вполне заслуженные) комплименты Надежда Прохоровна.

– Не сойти мне с этого места! Всю картину преступления логически распутали. Я словно радиоспектакль прослушал!

– То-то оно и есть что спектакль, – согласилась Надежда Прохоровна. – Я как сорока трещала, Ленкино спокойствие убалтывала да расслабляла. Без подготовки-то, Николаич, только репей у забора растет.

– Понятное дело, – усмехнулся Дулин, – репей. И вы, Надежда Прохоровна, самый настоящий молодец. Домой когда думаете отправляться? Могу подвезти.

– Спасибо, Володя, я до завтра тут останусь. Дело одно нерешенное осталось. Не криминальное, душевное.

Эпилог

Для утреннего чая незаметная, как тень, Лидия накрыла низенький столик перед большим окном в гостиной Веры Анатольевны.

Вдова архитектора держала тонкостенную чашечку китайского фарфора чуть подрагивающими пальцами, осторожно прихлебывала чай и смотрела на проснувшийся утренний сад. Вчера она отказалась ехать в больницу, прибывший на карете скорой помощи врач сделал ей укол и в приказном порядке отправил занемогшую женщину в постель.

– Поверить не могу, – сказала Кузнецова Надежде Прохоровне. – Все еще в голове не укладывается – как я могла быть такой близорукой?..

– Не кори себя, Верочка, – тихонько отвечала баба Надя, окуная кусочек печенья в чашку с горячим какао.

– Легко сказать. Я сама, сама уговорила Геннадия на ней жениться!

– Ты тогда всерьез болела. О внуках думала. Как бы они без мамы справились да без тебя остались? Сумел бы Геннадий воспитать их без жены и бабушки?

– Конечно! Я думала о внуках, о своем спокойствии и сама ввела эту женщину в наш дом!

– Тогда ты, как казалось, верно поступала.

– Казалось, – кивнув, фыркнула архитекторша. – А результат?

– Ты не о результате думай, – чуть-чуть ворчливо проговорила гостья, – о внучке. Такую хорошую девочку затравить позволила.

Вера Анатольевна недоуменно подняла вверх выщипанные брови.

– Затравить, затравить, – подтвердила баба Надя. – Серафима ведь мудрее всех вас, вместе взятых, оказалась. Почувствовала в мачехе гнильцу, бунтовала. А вы – не поняли. Не поверили.

Вера Анатольевна подняла голову вверх, вытянула шею.

– Наверное, ты, права. – проговорила медленно кивая, согласилась. – Серафима с первого дня в штыки приняла мачеху.

– Вот! А вы – взрослые! – вместо того чтобы разобраться, поверили Елене! Я вот как представлю, что эдакая-то мачеха могла над ребенком измываться, дрожь пробирает! У нее ведь – ни чести, ни совести! Девочка и бунтовала-то от бессилия. Никто ж не верил, что Елена плохой человек, так?

– Не верил, – заторможенно подтвердила Вера Анатольевна. – Я даже не прислушивалась к жалобам Симы.

– Вот! Всех вас Ленка провела. Только с Серафимой обломилась.

– А ты как догадалась? – прищурилась Вера Анатольевна. – Ведь Елена чистым ангелом выглядела.

– Да, – отмахнулась баба Надя. – Мне бы с первого дня надо было догадаться. Она ведь мне сразу свое нутро выказала. Помнишь наш первый разговор наедине в этой комнате, а? Ты еще тогда сказала, что о душе беспокоишься, не грех ли гордыни в тебе взыграл?

– Помню, – немного нахмурившись, кивнула Вера Анатольевна.

– А Лена через час сказала – ты о лице своем переживаешь. Мол, потерять его не хочешь, мол, остаться незамаранной для тебя всего важнее. Понимаешь разницу? Лицо и душа. Не разглядела она в тебе ничего, Верочка, не разглядела. Как о себе судила, поскольку человек гнилой. – Вздохнула. – Я тоже хороша, за разницу в словах первоначально зацепилась, а потом на мотивы съехала. Бусы никак с Ленкой связать не могла. Путалась.

– Какие бусы? – прищурилась Кузнецова.

– А такие, – со значением понижая голос, проговорила баба Надя, – что она для меня по ступеням рассыпала. – Рассказала быстренько Вере Анатольевне о злокозненной проказе ее невестки и закончила так: – Я ведь вначале думала, это для тебя кто-то бусы рассыпал. Покушался. Только потом сообразила, воедино связала – забитый туалет, рассыпанные бусы, твой крепкий сон. Вспоминаешь, Вера, как спала в ту ночь крепко? Она ведь, думаю, нарочно мне и тебе чего-то вечером в чай подсыпала. Я ж никогда так раньше стремглав в туалет не бегала. А ведь каждый вечер дома чай пью. И много. Тебя она усыпила, меня мочегонным напоила.

Вера Анатольевна с усмешкой покрутила головой, прищурилась:

– Признаюсь, Надя, я сразу догадалась – не просто так ты меня в больницу отправляешь. Задумала что-то. – Помолчала немного и рассерженно ударила ладонью о подлокотник кресла. – И как же я могла быть такой слепой, настолько не довериться собственной внучке?!

– Так обманули тебя, Верочка, обманули. Сначала, пока болела, покрепче привязали, потом и вовсе подмяли. Скажешь – не так?

– Так, – жестко согласилась Вера Анатольевна.