Рефлекс убийцы Обухова Оксана

Пал Палыч потер двумя пальцами кончик носа, посмотрел себе под ноги:

— А вы уверены, Надежда Прохоровна, что Разольская манипулировала с чашками?

— Я не уверена, я видела, — весомо проговорила баба Надя. — Все прочие за фокусником следили, по сторонам не глазели, а я как раз почти за спиной Генриетты сидела — все видела. Осталось только выяснить, пользуется ли наша собачница сердечными пилюлями, имеет ли доступ к рецептам, понимаешь?

— Пожалуй, да… — пробормотал Архипов и первым вышел из номера.

Генриетта Константиновна Разольская открыла дверь не сразу. Вначале крикнула «Минуточку!», шуршала чем-то минуты полторы, потом приоткрыла дверь совсем чуть-чуть и в щелочку взглянула на визитершу.

— Надежда Прохоровна? — удивилась. Смоляной парик сидел на ней немного косо, из-под черных прядок выбивались седенькие волоски, помада на губах лежала тоже кое-как. Богачка была совершенно не готова к приему гостей и приглашать к себе не торопилась. — Чему обязана?

— Ох, — простонала баба Надя, — у вас нитроглицеринчику не найдется?

— В главном корпусе есть врач. Позвоните, вам принесут таблетку.

— Ох, ох, — запричитала сыщица Губкина и так показательно схватилась за сердце, что Разольской ничего не оставалось, только как посторониться и пропустить захворавшую соседку в номер.

— Сейчас, сейчас, Надежда Прохоровна. Проходите. Садитесь на диван, я мигом! — И скрылась в спальне.

Баба Надя, шаркая, ввалилась в гостиную, огляделась по сторонам: ничего себе номерочек, не хуже нашего будет. Завиточки, кандибоберы…

К гостье сразу же подбежал Арно, обнюхал ее ноги, баба Надя сказала псинке «у-тю-тю»…

Собака на дружбу не повелась. Приподняла верхнюю губу, показала меленькие острые зубы и наморщила нос.

Ух ты! Надежда Прохоровна хорошо знала таких вот мелких злобных шавок. От горшка и вершка не будет, а норову — на хорошего ротвейлера. За пятку схватит, почтальону портки порвет, а от кошки сама на дерево вскарабкается.

Бдительно следя за собакой, баба Надя опустилась в ближайшее кресло и от греха подальше прибрала под него ноги в тапочках. Врачи врачами, а пока из главного корпуса добежать успеют, кровью истечешь…

Арно подошел ближе и, гипнотизируя гостью взглядом коричневых выпуклых глазенок, сел напротив: не балуй, тетка!

Пухлотелая Генриетта Константиновна ходко выкатилась из спальни; на ходу копошась в косметичке-аптечке, достала упаковку нитроглицерина, выщелкнула одну красную горошину:

— Вот. Возьмите.

С видом почти уже умершей бабушки Надежда Прохоровна положила горошину под язык, расслабленно закрыла глаза.

— Сейчас отпустит, — пробормотала. — А у вас этих… — слабо покрутила рукой в воздухе, — никак название запомнить не могу… ах да… — произнесла название лекарства, которым отравили Богрова. Незаметно посмотрела на хозяйку номера сквозь неплотно прикрытые ресницы.

Никакой особенной реакции. Только искреннее беспокойство.

— Вы сердечница? — негромко поинтересовалась Разольская.

— Угу.

— Давайте я все же врача вызову…

— Да нет, не надо… мне бы таблеточку… пожалуйста…

— А вам это лекарство раньше прописывали?

И снова на лице и в голосе только беспокойство, без всякого подозрительного напряжения при упоминании таблеток.

Но впрочем, и о том, что у нее нет названного лекарства, не говорит. Не отнекивается.

Надежда Прохоровна широко открыла глаза, в упор, требовательно поглядела на чуть опешившую от неожиданной перемены в гостье Генриетту Константиновну и напрямик спросила:

— А Мишу Богрова ты спросить забыла: прописывали ли ему врачи это лекарство? Предписывали вместе с алкоголем принимать?

Удар пришелся по месту. Лег кое замешательство сменило понимание всего. Надежда Прохоровна прожила долгую жизнь, научившую читать по лицам: Генриетта сразу поняла, на что ей намекнула «прихворнувшая» соседка.

Слишком быстро поняла.

Отпрянула. И привычное для нее, как успела заметить Надежда Прохоровна, слегка дурашливое выражение лица сменила мина то ли брезгливости, то ли нешуточного сожаления. Верхняя губа приподнялась и напряглась, совсем как у собаки.

Разольская слепо повернулась к окну, стянула с головы дурацкий молодежный парик, провела им под подбородком, по шее…

— Убили, значит, Мишу? — сказала тихо. — Отравили…

Надежда Прохоровна наблюдала, как медленно, неотвратимо наползает на женщину оторопь, как повисает рука со стиснутым в кулаке париком. Опустив плечи, Разольская застыла соляным столбом, на несколько минут забыла о гостье, наблюдающей за ней, не слыша встревоженное сопение собаки…

Куда девалась дамочка с сумасшедшинкой в глазах? Куда ушла пугливая жертва новомодной фобии? Перед Надеждой Прохоровной стояла вполне нормальная пожившая тетка: с седеньким хвостиком на затылке, с морщинистыми пальцами, не упрятанными ни в какие атласные перчатки. На руках, где и положено, — россыпь старческой гречки, под глазами, как и у всех в этом возрасте, — мешки.

Стянув парик, Генриетта как будто утратила весь прежний ненормальный, совсем не украшавший ее шик. Кричащую яркость.

Обычной стала. Более понятной.

И сумасшествия совсем лишилась. Что тоже радовало.

В комнату тихонько постучали, Разольская очнулась, поджимая подбородок, задумчиво оглядела Надежду Прохоровну…

— Вы имеете отношение к правоохранительным органам? — спросила, прищурив только что незрячие глаза.

Надежда Прохоровна не ответила. По прежним своим расследованиям знала — как важно тонкое психологическое равновесие «момента истины», как важно его не разрушить: нарушишь, поколеблешь одним неточным словом — пиши пропало. Колыхнется внутренняя чаша в другую сторону, спрячется готовый к откровению человек в раковину и вновь уж не покажется. Передумает. Или испугается.

— Вы работаете в службе безопасности этого отеля? — продолжала допытываться Разольская, не обращая внимания на повторный стук в дверь.

Баба Надя и тут ничего отрицать или подтверждать не стала. Сидела на диване в любимой позе — руки высоко под грудью сложены — и в упор смотрела на хозяйку апартаментов.

— А впрочем, ладно, — отмахнулась Генриетта, — какая разница? — И, гаркнув в сторону двери: — Войдите! — ушла в спальню: Надежда Прохоровна через незакрытую дверь видела — села на пуфик перед туалетным столиком, начала нарядный платок на седенькую голову тюрбаном налаживать. — Принесите, пожалуйста, еще один прибор! — приказала официанту оттуда.

Привезший сервировочный столик парнишка кивнул, открыл дверь — сразу за порогом, можно сказать, высоко подпрыгивая, метался шеф Пал Палыч, строя бабе Наде из коридора страшные глаза.

Надежда Прохоровна бросила косой взгляд на сидящую перед зеркалом Генриетту — их взаимные отражения встретились взглядами — и сделала Паше незаметный жест ладошкой — уйди, мол, не до тебя, у меня тут «момент истины» назревает.

Скорее всего, верно расшифровать краткую пантомиму ладошкой Архипов не сумел. Заподпрыгивал перед официантом еще выше, зашевелил губами, выманивая движениями обеих рук бабу Надю из номера.

Надежда Прохоровна проявила строптивость, скрутила из трех пальцев тугую дулю и показала ее беснующемуся Палычу.

Сей выразительный международный жест Архипов понял. Выругался в сердцах сквозь зубы, уставил кулаки по бокам на брючный ремень и, отвернувшись, помотал головой — что с вами сделаешь, Надежда Прохоровна!

Офигевающий от прыжков охранного шефа официант закрыл дверь. Бабушка Губкина склонила голову и прошептала к район воротника:

— Прием, Паша, прием. У меня все нормально.

К воротнику мягонького домашнего костюма бабы Нади Пал Палыч пришпилил микрофон. Каждое слово, произнесенное в комнате, Архипов слышал, беспокоиться ему было не о чем, так что чего он гам в коридоре выделывал — его проблемы. У нас тут тишь да гладь, у бабушек «момент истины» назревает, и малолеткам здесь не место.

Генриетта Константиновна вернулась в гостиную; как и две минуты назад, присобирая подбородок, оглядела бабу Надю…

— А я ведь сразу догадалась: не просто так уютная бабушка в коридоре с вязаньем устроилась… Вы ведь, Надежда Прохоровна, не столько носок вязали, сколько за нашей компанией приглядывали. Так?

Надежда Прохоровна не стала отрицать. Поворочалась немного, подлаживая руки под вздыхающей грудью, и продолжила терзать «допрашиваемую» «всевидящим оком».

— Понятно, — наклонила голову Разольская. — Так я и думала. — Вскинула на ровесницу глаза, усмехнулась. — Арестовывать меня пришли?

— Поговорить, — заговорила наконец-то «всевидящая» сыщица.

— Это обнадеживает, — кивнула Генриетта и села в кресло перед накрытым для завтрака столиком. — О чем будем говорить?

— О том, зачем ты вчера чашечки с кофе переставляла, — сразу переходя к привычному обращению на «ты», сказала баба Надя. — Я это видела. Пока все за циркачом смотрели, ты чашечки переставляла.

— Переставляла, — согласилась Разольская. — Но ничего в них не добавляла.

— А зачем крутила по столу?

Совершенно оправданный вопрос снова заставил Разольскую ядовито усмехнуться:

— Арно приказал.

Здрасте-здорово. Опять причуды начались.

Надежда Прохоровна посмотрела на напряженно прислушивающуюся к их разговору собаку: Арно чутко прядал ушками, перебирал тонкими лапами. Умной собачонке не нравился хозяйский тон. Настораживали некие нотки.

— Считаете меня сумасшедшей? — догадливо поинтересовалась Генриетта. — Считаете, совсем старуха сбрендила, раз выполняет собачьи приказания? — горько скривила лицо, наклонила голову набок. — А зря. Арно поумнее многих двуногих будет. Он меня охраняет.

Понимаете, Надежда Прохоровна, — ох-ра-ня-ет. Я не зря везде ношу с собой собачку, Арнольд мой маленький бодигард. Он обучен замечать чужие или непривычные запахи на моих вещах. И кажется, — Разольская невесело усмехнулась, — вчера он снова выполнил свою задачу — спас мне жизнь.

— Тебе спас жизнь? — неуверенно переспросила баба Надя.

— Да, мне, — очень серьезно подтвердила Генриетта Константиновна. — Когда мы с ним вернулись к столику от иллюзиониста, Арно наморщил нос на мою кофейную чашку. Я ее отставила. Понимаете — не переставила, не поменяла с Мишиной местами, а отставила. Миша уже выпил свой кофе, я просто взяла его пустую чашку, поставила перед собой, и все. Все, понимаете?

Надежда Прохоровна недоверчиво смотрела на собеседницу. И Разольская, не выдерживая этого взгляда, разгорячилась:

— Я не знала, что Миша не помнит — выпил ли он уже кофе, или его чашечка все еще полная стоит! Я — не знала!! Миша вернулся за столик, залпом выпил кофе, и все!

— А почему ты его не остановила?

— Откуда я могла быть уверена, что кофе отравлен?!

— Но пить же его сама не стала!

— Так… — Разольская растерянно запнулась, повторила: — Я же не знала… Не могла быть уверена. А Миша так быстро схватил чашку, выпил… — И снова почти криком зашлась: — Я элементарно не успела его предупредить! Я на представление отвлеклась! На иллюзиониста смотрела!

— Угу, — пробормотала баба Надя. Разольской она поверила сразу и тут же поняла — признания Генриетты запутывают все окончательно.

Просто с ног на голову переворачивают.

В какую из чашек была добавлена отрава — в ту, что Богров прежде выпил (ведь, как говорил Паша, лекарство это не действует мгновенно), или в ту, что не понравилась Арно? (Еще вопрос вопросов: можно ли доверять предчувствию или нюху крошечного бодигарда?)

Кого, теперь получается, хотели убить — Разольскую или Богрова?

Чей кофе был отравлен?

Может быть, выпив из чашки Генриетты, Миша за горло через минуту схватился, потому что время пришло?

Расторопный Палыч, конечно, приказал чашечки для экспертизы запаковать, но поди теперь разберись — на обоих чашках обнаружат отпечатки пальцев Богрова… Генриетта в пер-читках была, испачкать краешек чашки помадой не успела… Паша приказал посуду не трогать, когда официант эти чашки уже на поднос составлял, так что расположение ничего подсказать не может…

Н-да, незадача.

И Генриетта вроде бы не врет. Надежда Прохоровна действительно видела только то, что Разольская предлагала собаке, как оказалось теперь, понюхать кофе. Как она чего-то в чашку добавляла, баба Надя и вправду не заметила…

Н-да, незадача.

Конфуз.

Надежда Прохоровна задумчиво кусала нижнюю губу… Вот к чему торопливость да самомнение приводят — к фиаско сыщика. «Пойдем, Паша, убийцу задерживать. Я все видела, все знаю…»

Тьфу, бестолочь самовлюбленная! Подставила Пашку! Тому теперь, поди, влетит от следователя по первое число. Побежали они, видите ли, с бабушкой «убийцу ловить», та все подозреваемой разболтала, процесс нарушила…

Всыпать бы этой бабушке!.. Чтоб впредь неповадно было в следствие нос совать.

— Чем отравили Мишу? — негромко прозвучал голос Генриетты Константиновны.

Надежда Прохоровна не стала попусту секретничать — все равно узнает скоро — и назвала лекарство.

— Так я и знала, — пробормотала Разольская. — Как все просто, как все хитро… — И замолчала.

— Что хитро? — переспросила баба Надя.

— Задумано убийство. Задумано и могло быть идеально исполнено.

— Идеально? — снова удивилась сыщица Губкина.

— Да. Совершенно безукоризненный, безупречный план. Если бы не Арно…

Плечи Разольской зябко передернулись, она обхватила их ладонями, стиснула крепко…

— Так ведь… — придерживая болтливый язык, не удержалась все же сыщица-пенсионерка Губкина, — я как раз тут слышала — наоборот…

(И почему Паша не приходит, не хватает за этот болтливый язык?! Приехавший вчера на происшествие следователь шибко нудным буквоедом бабе Наде показался! Такой — только случай дай — три шкуры за любой проступок спустит!)

— Что вы слышали? — подняла брови Генриетта.

— Ну… убийство за случайное отравление ни за что не сойдет…

— Это смотря у кого, — усмехнулась Разольская. — В случае со мной — убийство выглядело бы безупречным несчастным случаем. — Дотянулась до тумбочки, взяла с нее аптечку-косметичку и вынула оттуда белую лекарственную баночку. — Я каждый день принимаю эти таблетки. Строго слежу за дозировкой. Если бы я выпила кофе, куда уже добавили повышенную дозу, то, вероятнее всего, спокойно дошла до своего номера, заперла бы дверь с обратной стороны и легла спать, не забыв, кстати, принять такую же обязательную таблетку. Понимаете? Мне стало бы плохо только после того, как я приняла свое лекарство. В этом номере. За закрытой дверью. Вероятно, я умерла бы во сне от остановки сердца.

— А смерть бы списали на несчастный случай, на невнимательность.

— Да. Милиционеры решили бы, что я по оплошности приняла лекарство повторно или… просто решила свести счеты с жизнью.

— Дверь закрыта. Никто в номер не входил.

— Конечно. И лекарство — мое. Его присутствие в организме ни у кого не вызвало бы подозрений, если бы не увеличенная дозировка. Миша умер потому, что за ужином пил коньяк. Это лекарство категорически не совместимо с алкоголем. Смертельно опасно даже в небольшой дозе.

В дверь постучали, Разольская буркнула: «А вот и наш дружок со второй чашкой» — и крикнула официанту:

— Войдите.

Вместо прилизанного чинного паренька в номер зашел нервный, встрепанный охранный шеф. Оглядел невозмутимых собеседниц, прошел до накрытого столика, поставил на него круглый подносик с чайным прибором. Но вон не вышел. Замялся.

Генриетта Константиновна понятливо покрутила головой, искоса глянула на бабу Надю:

— Ну? Теперь, как я понимаю, все в сборе? Введите, уважаемая Надежда Прохоровна, коллегу в курс дела, а я, с вашего позволения, перекушу чем Бог послал… Мои таблетки не выносят пустого желудка.

Аппетитно двигая пухлыми ручками, Разольская намазала маслом тост, приглядывая за странно молчаливыми «коллегами», откусила кусочек…

Надежда Прохоровна не знала, как себя вести. Ей было почему-то неловко признаться перед хозяйкой апартаментов, что разговор их был услышан и, скорее всего, записан, что пришла она сюда подготовленной по всем правилам современного сыска — с микрофоном на воротнике.

Неудобно стало. Стыдно как-то.

Архипов гоже вел себя не типично. Смотрел на бабу Надю, многозначительно выпучивая глаза, бровями ерзал, знаки делал.

— Э-э-э, Паша-а-а… — протянула наконец «коллега» Губкина, — ты ведь все слышал, да?

— Нет, Надежда Прохоровна, — ернически, но облегченно фыркнул шеф, — я ничего не слышал.

— А-а-а, — понятливо чавкнула Разольская, — вот в чем дело… Из этого номера, Надежда Прохоровна, ничего невозможно услышать. — Мотнула головой в сторону письменного стола: — Вон видите черную коробочку с огоньком на крышке? Это, уважаемые коллеги, так называемая «глушилка». Радиус «поражения» пятнадцать метров. Ферштейн?

— Ферштейн, — ухмыльнулся Павел Павлович и объяснил ничего не понимающей бабушке Губкиной: — Как только вы вошли в этот номер, передатчик прекратил работать. — Смущенно поскреб скулу, видимо припомнив, каким орангутангом за дверью перед официантом прыгал и знаки подавал. — Прибор на столе подавляет все радиоимпульсы электронных приборов, в частности микрофонов и сотовых телефонов. Так, Генриетта Константиновна?

Разольская важно кивнула:

— Так, так, любезный. Чайку изволите?

— Спасибо, сыт. И попрошу вас, Генриетга Константиновна, на время выключить прибор, я жду звонка.

Разольская выполнила просьбу и пригласила гостя сесть:

— Усаживайтесь рядом с Надеждой Прохоровной, Павел Павлович, она вам все новости за пять минут расскажет. Начинайте, Надежда Прохоровна. — Генриетта уже уверенно командовала горе-сыщиками, скоренько наполняла не выносящий пустоты отравленный таблетками желудок; «коллега» Губкина негромко вываливала на Пал Палыча всю добытую информацию.

Краснела.

Через минуту заполыхал ушами и Архипов.

Крякнул. Растянул ставший вдруг тесным узел галстука.

На Разольскую старался не смотреть, спросил Надежду Прохоровну:

— Вы не заметили вчера, Надежда Прохоровна, пока Генриетта Константиновна и прочие отсутствовали за столом, кто-нибудь приближался к чашкам? Мог подсыпать лекарство в кофе?

— Не подсыпать, а, скорее всего, подлить, — не слишком отвлекаясь от бутерброда, поправила Разольская. — Лекарство выпускается также и в ампулах, предположу, что разумнее было бы использовать жидкую форму.

— Никого я не видела, Паша, — стыдливо буркнула сыщица Губкина. — Я за фокусником больше смотрела. А что народ по комнате ходил… Да, помню. Подходили к буфету, кто за чем. Богров покурить выходил. Но чаще всех бродил фокусник.

— Он тут ни при чем, — отмахнувшись, вставила Разольская.

— А кто при чем? — пытливо прищурившись, поинтересовался Архипов.

— А тот, — обтирая пальцы салфеткой, сказала совладелица холдинга, — кто именно этого артиста пригласил на выступление. — Выдержала театральную паузу, оглядела примолкших гостей. — Иллюзиониста пригласил человек, уже бывавший на его представлении и знающий, что тот работает без ассистентки и будет задействовать сидящих на представлении зрителей. Конкретно — меня и Арнольда.

— Какого Арнольда? — слегка опешил Архипов.

— Это так собаку зовут, — скоренько уточнила Надежда Прохоровна. — Полным именем.

— Да, — подтвердила Разольская и продолжила: — В представлении было задействовано максимальное число участников. И я совсем не исключаю, что артиста попросили обратить конкретное внимание на женщину с собакой, когда-то бывшую его коллегой. Понимаете?

Кто-то намеренно удалил меня и Арнольда от чашечек с кофе. Кто-то близкий, из тех, что знают — собака ни за что не подпустит чужого к хозяйской чашке. Понятно?

— Да. — Архипов в медленном кивке опустил голову. — Сейчас я… — полез в карман, — позвоню… узнаю, кто этого фокусника пригласил…

Разольская с печальной усмешкой смотрела на засуетившегося мужика, крутила в пальцах замусоленную салфетку.

— Не торопитесь, Павел Павлович, — сказала грустно. — Вы вряд ли что-то узнаете. Этот убийца не оставляет следов.

Но начальнику службы безопасности отеля уже ответили по телефону, он буркнул в трубку «Алло, Сергеич, это Архипов… тут, знаешь ли, какое дело» и быстро вышел из номера.

Генриетта проводила его сочувственным взглядом.

— Все бесполезно, — вздохнула она. — Но все-таки… хотелось бы надеяться…

Подманила к себе Арно, подхватила собачку на колени…

— Почему все бесполезно? — негромко поинтересовалась оконфузившаяся сыщица Губкина.

Генриетта Константиновна тихонько дунула на макушку собаки, погладила острые ушки:

— Шесть лет назад, Надежда Прохоровна, я заподозрила, что в нашем обществе появился отравитель. Первой его жертвой стал мой муж Андрей Филиппович.

— Заподозрила? А что же — следствие не проводилось?

— Ну почему же. Проводилось. Но смерть признали естественной. — Генриетта Константиновна отвела взгляд на окно, смотрела какое-то время на улицу… — Андрюшу кремировали. Я начала подозревать неладное слишком поздно.

— А почему вообще начала? — осторожненько воткнулась в чужие воспоминания бабушка Губкина.

— А потому, — невесело усмехнулась собеседница, — что сама едва жива осталась. — Прижала к себе Арно. — Благодаря ему сейчас разговариваю с вами.

Собачка подняла мордочку к хозяйскому лицу, лизнула в губы, в нос.

— Арно тогда впервые не понравился мой бокал с глинтвейном. Я в то время еще не принимала никаких лекарств, могла позволить себе капельку вина… Арно затявкал на бокал, едва не выбил его из моих рук… Я поставила бокал на столик… а через неделю случайно узнала, что в том ресторане скончался официант. Именно тот, что прислуживал нам за столом.

Я думаю, парнишка не удержался, пожадничал и тайком нм хлебал мой глинтвейн…

— А его что, тоже кремировали? — не удержавшись от вполне резонного вопроса, перебила баба Надя. По ее мнению, если уж беспокоишься за свою жить любую случайную смерть в своем окружении проверишь.

— Тогда, всем почти нынешним составом, мы ужинали в ресторане восточной кухни. Парнишка оказался из Узбекистана… Его тело увезли на родину, следствия вообще никакого не велось — мальчик работал по поддельному удостоверению личности… Чуть позже я попыталась разыскать его родственников, но — бесполезно. Ресторан сменил хозяев, прежние владельцы куда-то уехали… Фамилию мальчика никто не вспомнил…

— Надо было через железнодорожников действовать! вспыхнула упорная сыщица Губкина. — Тело ведь как-то на родину доставили!

— Надежда Прохоровна, — укоризненно покачала головой Разольская, — это вы меня учите, да? Я на розыски могилы мальчика состояние угрохала! Мне доказательства нужны были! Жизненно важны! Мне нужно было убедиться — паранойя у меня или реальная угроза!

— Ну ладно, ладно, — примирительно проговорила баба Надя, в которой праведный сыщицкий норов взыгрывал порой к месту и не к месту. — Молодец твой Арно.

— После происшествия в ресторане я начала дрессировать Арнольда уже намеренно, — продолжила Разольская.

— Неужто сама? — не удержалась от вопроса баба Надя.

— Я из цирковой семьи, Надежда Прохоровна. — И удивилась в свою очередь: — Разве вы не знали?

— Нет.

— Я родилась и выросла в цирке. И уж чего-чего, а надрессировать собачку — сумею.

— Дрессировщицей была? — уважительно проговорила бывшая крановщица, в бытность свою походы в цирк предпочитающая любому театру.

— Я была клоунессой, работала с воздушными акробатами.

— Ого!

— Если бы не травма и не встреча с Разольским, ни за что из цирка не ушла бы. Цирковые народ особый. Хоть билетером, хоть униформистом, хоть на конюшню, только — в цирке.

Генриетта Константиновна мечтательно перевела глаза на потолок. Надежда Прохоровна с новым интересом разглядывала миниатюрную богачку, представляя, как та с красным клоунским носом, в штанах пузырями под куполом летала, и многое начинала понимать иначе.

Особенные повадки бывшей клоунессы, ее наряды — вычурные и неуместные — паричок, собачка обретали оправданность. Правдивость.

Присутствие словно приклеенного под мышку Арнольда тоже нашло объяснение. Он был охранником. Натренированным и бдительным.

Разольская поймала, уловила что-то новое во взгляде бабы Нади, усмехнулась:

— Вы думаете, мне нравится все это?

— Что нравится? — смутилась визави.

— А все. Громоздкие украшения, парики, манеры придурочной старухи. Это — маскировка, Надежда Прохоровна. Маскарад. Пусть сумасшедшая, зато живая.

Разольская в упор смотрела на Надежду Прохоровну, как будто пыталась передать той толику своего смертельного страха. Глазами показать кошмар нескольких последних лет.

— Что, все так плохо? — в итоге пожалела клоунессу крановщица.

— Хуже, чем вы можете себе представить, — серьезно подтвердила Разольская. Боюсь и на самом деле показаться сумасшедшей, но я жива только благодаря бдительности и притворству. Если бы…

— Так, подожди! — перебила баба Надя. — А в милицию-то почему не пошла?!

— А жить хотела, — лаконично объяснила Генриетта. — Если кого-то хотят убить всерьез, никакая милиция не поможет. Я просто притворилась безвредной. Безобидной сбрендившей старухой. Так как единственный человек, с кем я поделилась подозрениями — Богров Терентий Николаевич, — умер через две недели после того, как пообещал мне заняться расследованием смерти Андрюши и мальчика из ресторана.

— Отца Михаила тоже убили?! — поразилась Надежда Прохоровна.

— Я думаю — да, — твердо ответила Разольская. — Поскольку давно не верю в подобные совпадения. Я поговорила с Терентием, он пообещал подключить к расследованию все ресурсы и — умер.

— От чего?

— От естественных причин, — усмехнулась Генриетта Константиновна. — Он скончался в собственной бане, тело нашли только спустя несколько суток — Аделаида тогда на каком-то показе мод в Италии звездила, — при вскрытии не обнаружили никаких подозрительных обстоятельств. Некоторые яды, Надежда Прохоровна, разлагаются бесследно в организме быстрее, чем до трупа добирается патологоанатом.

Разволновавшаяся Надежда Прохоровна машинально цапнула с тарелочки воздушный, рассыпчатый тост, откусила чуть ли не половину — пока жевала, мысли стремительно собрались в удобоваримую кучку…

— Так что же получается, Генриетта, — сказала через пару минут (Разольская в тот момент с Арно миловалась). — У вас, как ты подозревать, уже нескольких человек кто-то отравил?! Мужа твоего покойного, парнишку из ресторана, отца Михаила, самого Мишу… А как насчет Сергея Федоровича?.. Махлакова тоже отравили?!

Бывшая клоунесса усадила собачку на колени, провела ладонью по гладкой ушастой готовке…

— Сергей Федорович давно страдал желудком. Когда на новогоднем вечере ему стало плохо, решил — опять прихватило. Выпил какое-то лекарство, пошел в спальню… Римма обнаружила его мертвым только поздним утром. Врачи констатировали сердечный приступ. Сердечные спазмы, Надежда Прохоровна, часто путают с желудочными коликами. Особенно если человек много выпил и много съел.

Четкий и краткий рассказ Разольской произвел на бабу Надю впечатление вызубренного некролога. Все мысли собраны, нюансы схвачены, озвучены без лишней чепухи.

— И никаких следов отравы?

— Никаких. Сердечный приступ, внезапная смерть после обильного застолья — в желудке убойная смесь из алкоголя и жратвы. — Горько: покачала головой. — Сережа вообще любил покушать. — Дотянулась до белого фарфорового чайника. — Чаю, Надежда Прохоровна? Очень ароматный…

Бабушка Губкина так и не поняла, когда Генриетта Разольская бывает настоящей. Когда говорит «выпендриваться» и «жратва» или когда манерничает в паричках-перчатках, лепечет — «чай очень ароматный». Клоунесса невероятно ловко запутывала любое созданное впечатление.

Наверное, от привычки создавать эффект старушечьего помешательства.

…Разольская разговаривала по телефону, предлагая Севе Минкину выгулять собаку, Надежда Прохоровна неторопливо прихлебывала чай, обдумывая невероятную историю: если брать слова циркачки на веру — вокруг нее шесть лет травят людей, и никто ничего не делает.

Такого не бывает. Возможно, во времена каких-то Борджиа и Медичи — в перестроечную эпоху Надя Губкина всего Дрюона и Пикуля перечитала — подобное и могло сойти с рук, но в наши дни… При современной медицине… Шесть лет безнаказанно травить людей…

Невероятно! Не Средние века, когда отравители могли годами народ в могилы пачками укладывать. Ныне скорбящие родственники жертв не побегут к священнику — изгони, батюшка, нечистую силу, домашние один за другим помирают, — чуть что — бегом в милицию: спасите, помогите, анализы сделайте.

Хотя… Какой-то ярославский мужик за несколько лет пять человек на тот свет отправить успел, прежде чем попался…