Не бойся, я рядом Гольман Иосиф
– Сейчас двенадцать. Думаю, я тебя подниму, – решительно сказала Логинова.
Задачи на ближайшие часы у нее определились.
Через час с небольшим – расстояние было совсем маленькое, зато состоящее из одной сплошной пробки, да еще в аптеку зашла – она подходила к его подъезду.
Поднялась на третий этаж.
На двери висела старинная – на медной еще дощечке – табличка: «Вениамин Гедальевич Лазман, доктор. Три звонка». Когда-то – Логинова еще застала этот период – квартира была коммунальной, хотя Лазманы занимали в ней большую часть площади: папа Марика был признанным специалистом при всех властях.
Позже Марк выкупил две другие комнаты и стал единоличным хозяином огромного – больше ста тридцати метров – апартамента.
Логинова трижды коротко позвонила. Она всегда так звонила, еще с тех пор, когда на звонок мог откликнуться и иной житель.
Не сразу, но раздались шаркающие шаги. Похоже, Марконе совсем плохо.
Щелкнул замок, Татьяна раскрыла дверь.
Марконя стоял в полутемном коридоре, действительно согнутый, в халате и небритый. Ему явно было больно.
– Марконечка, – ласково сказала Логинова. – Сейчас будем тебя лечить.
Он обрадовался, как ребенок.
Не столько будущему с сомнительным исходом лечению (радикулит – небыстрая штука), сколько самому Таниному приходу и ее ласковому тону.
Он зашаркал в большую комнату, где был разобран диван.
На стене почти без звука работала огромная плазменная телепанель. А на столе был накрыт завтрак, впрочем, так и не тронутый.
– Самое обидное, – жаловался Марконя Татьяне, – что, не полезь я за этим чертовым флаконом, был бы сейчас в норме.
– Завтра бы случилось, – утешила его Логинова. – Сам знаешь, чему быть, того не миновать. Особенно если речь о радикулите.
– Да завтра черт бы с ним! – взорвался Лазман. – У меня сегодня, может, дело жизни решается!
– Ложись, деловой! – подтолкнула Татьяна бывшего супруга. – Спиной кверху!
Она стащила со спины Марка дорогой шелковый халат и набрала на ладонь противорадикулитную мазь.
Массаж Татьяна изучала не только в вузе, еще и на курсы ходила и потом довольно долго подрабатывала.
Марконечка под ее сильными руками кряхтел и стонал.
«Бедненький», – подумала Логинова, стараясь причинять как можно меньше боли.
Но спина Марка требовала-таки усилий.
И когда он все это вырастил! Тело его было мускулистым и без особого лишнего жирка. Освободилось, значит, время от семейной жизни, и подался мужик в фитнес.
А что, молодец.
Не такой уж он и одинокий ребеночек, оставленный в лесу.
Татьяна старалась изо всех сил.
Стало жарко.
– Марконь, если я разденусь слегка, ты не будешь приставать? – спросила она.
– Издеваешься? – простонал бывший супруг.
Татьяна на секунду прервалась, быстро сняла джинсы и блузку и накинула на себя Марконин невесомый шелковый халат. Великоват, правда, размера на три. Но с закатанными рукавами и затянутым поясом вполне сгодился.
Она удобнее устроилась на его ягодицах и снова занялась поясничным отделом. Потом пошла вверх вдоль позвоночника, чутко выявляя и очерчивая – по Маркониным стонам и ощущениям в своих, ничего не забывших, пальцах – локализацию болезненных очагов.
Еще через несколько минут боль в Маркониной спине стала стихать.
– Я думаю, это мышцы, – сказала уже реально уставшая (давно не практиковала) Логинова. – Ни грыж, ни узлов никаких не нащупала. Так что скоро пройдет, только больше резко не нагибайся.
– Спасибо тебе, Танюх! – сказал намучившийся с утра Марк. – Ты меня спасла прямо.
Он осторожно повернулся на правый бок и обнял еще не успевшую слезть с дивана Татьяну.
– Ты обещал не приставать, – напомнила Логинова. Но как-то неубедительно.
– И ты поверила мужчине? – укоризненно сказал Марк Вениаминович.
Далее все произошло стремительно.
Татьяна вдруг – и уж очень мгновенно – оказалась под ним, пояс Марк даже и развязывать не стал, потому что широкий халат никак не мешал его – весьма конкретным – устремлениям.
А еще через секунду перестала мешать и последняя стянутая вниз часть Татьяниной одежды.
Далее слышалось только пыхтение Марка и ее вздохи. Причем несложно было понять, что вздыхала она не от боли или обиды.
– Гад ты, Марконя, – когда отдышались, беззлобно сказала Логинова. – Заманил бедную женщину и почти что изнасиловал.
– Тебя изнасилуешь… – рассмеялся бывший супруг. – Все, дорогая! Я тебя больше никуда не отпущу. – Он, по понятным причинам, не мог бы немедленно повторить содеянное, но и выпустить телоТатьяны из своих лап был не в состоянии. – Ты теперь вся моя.
– Ой, Марик, давай сейчас не будем об этом, – сказала Татьяна. – Мне надо спокойно обдумать.
– Хватит, – неожиданно резко сказал недавний больной. – Тут нечего думать. Ты – моя женщина. Если б это было не так, ничего бы не произошло.
– Пожалуй, – вынуждена была согласиться Логинова. Если б сейчас на месте Марка был кто-то другой, она бы умерла, но не дала бы с собой сделать это.
Они полежали, тихо и спокойно.
– И все же ты жулик, – сказала она через минуту. – Надо же, даже радикулит задействовал в свою пользу.
– Я больше не жалуюсь на радикулит, – двусмысленно заявил Марконя. И так прижал ее к себе своими накачанными лапищами, что Логинова поверила – не отпустит.
Ну, значит, судьба.
Когда Марк встал с дивана, выяснилось, что радикулит никуда не исчез. Отошел на, так сказать, заранее подготовленные позиции.
Конечно, боль ослабла, но передвигался Марконя с трудом и сидеть мог, только аккуратно выбрав наименее дискомфортное положение.
– Ты у меня останешься, – сказал он Логиновой. – Мне необходим уход.
И хитрым глазом посмотрел на нее.
Она рассмеялась.
– А еще будешь моим водителем.
– Это лишнее, – в ней заговорил врач. – Тебе сейчас дня три лежать необходимо.
– Через сорок минут мы выезжаем, – спокойно сообщил он. – Опаздывать нельзя. Лучше лишний час подождем в приемной. Ты – за рулем.
Странное дело: встретились через два года, а как будто роли поменялись.
Ишь, раскомандовался!
Раньше командовала в основном Татьяна.
Но теперь новая расстановка сил кажется ей естественной и не вызывает внутреннего сопротивления.
Разве что везти она его никуда не собирается: с радикулитом, как и с любой другой болезнью, шутки плохи. Скрутит так, что мало не покажется.
И снова Марконя ее удивил.
Все понимает, сам доктор.
Но повезет она его в любом случае.
Потому что едет он на встречу с очень большим начальником из близко расположенной к Москве губернии. В ее московское представительство – теперь каждый российский регион имеет в столице собственное представительство.
И там ему, Марконе, вроде бы дают старую усадьбу, в которой будет расположена мечта всей его профессиональной жизни.
Клиника депрессий.
Со всеми видами медикаментозного и немедикаментозного лечения. Вплоть до конюшни с тремя лошадками, потому что ничто так не укрепляет дух человека, как общение с этим живым чудом природы.
Конечно, без решеток на окнах, с комфортабельными комнатами, как в хорошем доме отдыха.
Хотя палаты тоже будут. Лечебное «микроотделение» – восемь палат на двенадцать коек – для тяжелых больных, которых можно будет пользовать новейшими препаратами, только что разработанными в самых продвинутых исследовательских центрах Запада: соответствующие договоренности уже достигнуты.
Понятно, что ни губернский, ни федеральный бюджеты такую клинику не поддержат. Поэтому проект был умным и хитрым.
Усадьбу даст государство.
Оно же будет иметь возможность пролечивать там бесплатно определенное количество больных.
Остальное дадут частные лица, фонды, сам Марконя, наконец. Тоже человек небедный.
Деньги будут поступать и от лечения больных.
И люди – у кого есть хорошие доходы – заплатят с удовольствием. Потому что страдания их серьезны, а реальной помощи в стандартной медицине они получить не могут.
Кроме того – и Логинова с Марконей в этом вполне согласна – эндогенными депрессиями чаще всего страдают успешные, в том числе и в материальном отношении, граждане. Недаром их проблемы так трудно понимают окружающие – с жиру, мол, бесятся.
А потому вопрос оплаты действительно эффективного лечения не будет для этого контингента острым.
– А что, забавно, – задумалась Татьяна. – Свежий проект. Я бы в нем поучаствовала, если возьмешь.
– Уже взял, – обрадовался Марк. – Ты будешь директором. У тебя получится.
– Почему бы и нет? – Логиновой с детства нравились быстрые решения. – Еще надо будет Витьку Митяева к делу пристроить. Завхозом, администратором и главным психологом по совместительству.
– Согласен, – не задумываясь, подтвердил Лазман. Он знал бывшего военного водолаза и полностью разделял Татьянино мнение о нем.
Получалось, что опаздывать действительно было нельзя, и они с Лазманом засобирались на выход.
Марк брел медленно и даже в большом «вольвовском» джипе угнездился с трудом.
Логинова села за руль.
Несмотря на некоторые опасения, машина ей легко поддалась, а еще через несколько минут Татьяна уже получала удовольствие от вождения.
Днем пробка слегка подрассосалась, и они подъехали намного раньше назначенного времени, успев зайти подкрепиться в маленькую кафешку и заодно еще раз обсудить основные положения предстоящей беседы.
Татьяна смотрела на Марка, на его веселые, несмотря на притаившуюся радикулитную боль, глаза, и сама уже не понимала: а были ли они, эти два года разлуки?
Или ей только привиделось?
22
Уговорила-таки Ольга Олега согласиться на просьбу Петровского.
Даже не столько Ольга уговорила, сколько сам Парамонов понимал, что грех отказывать старику. Для Льва Игоревича их журнал был единственным – кроме сына, разумеется – и любимым детищем: лично придуман, лично выпрошен у тогдашних – еще советских – боссов, лично относительно благополучно проведен сквозь нищие девяностые, когда – особенно в начале десятилетия – денег не то что на научно-популярный журнал – на обслуживание стратегической авиации не хватало.
Короче, уходя в пятницу с работы, Парамонов дал свое согласие.
Главред расцвел, видимо, проэкстраполировав его нынешнее решение на отдаленное будущее.
Олег не стал рушить старику счастье, тем более что Петровскому уже в понедельник-вторник предстояла операция на сосудах сердца. Да, пусть все говорят, что несложная и даже тривиальная.
Но сердце – есть сердце.
Да и, честно говоря, вовсе не противно быть заместителем главного редактора хорошего издания. Парамонова не смущали никакие дополнительные нагрузки и обязанности, кроме, пожалуй, одной. Придется лично переписывать за Серегу Рахманина всю его хрень и галиматью.
Хотя, с другой стороны, не сам ли Олег ввел в отношении Сереги совсем уж чудовищное правило – платить тому за ненаписанный материал? А разве не так получилось со статьей по психиатрии? Отдал же он Рахманину, как и обещал, свою премию за право возиться с этим текстом.
Так что, как ни крути, а быть заместителем главреда, похоже, придется. Пока – до выхода старика с больничного. А там – как получится: Парамонов тоже давно считает издание родным, и, если, не дай бог, понадобится – придется ему подставлять свои плечи.
Олег вышел из метро и, проигнорировав трамвай, двинулся в сторону редакции. На ходу мысли крутились быстрее и правильнее.
Статья по психиатрии, похоже, получалась.
Парамонов прочел ее вслух – пусть и в неокончательном виде – Будиной, и материал получил горячее одобрение слушательницы. Ольга лишь попросила посильнее замаскировать проглядывавшую из текста личную заинтересованность автора. Нечего всему миру показывать свои слабые стороны.
Парамонов не согласился. Он не стыдился своей болезни, теперь точно зная, что это – болезнь, а не примитивный страх патологического труса.
Кроме того, уже на второй день приема он почувствовал эффект от лекарств, а к концу недели стало реально легче.
Лазман, узнав, обрадовался, сказал, что один из выписанных ему препаратов нередко дает быстрые положительные результаты при депрессиях тревожного толка. Да и другой – относительно новый, очень мягкий нейролептик – должен был сработать без замедления, в том числе и против обсессий.
Но все равно приятно, потому что хоть и исследованы вдоль и поперек запущенные в оборот лекарства, однако на каждого человека воздействуют индивидуально. Поэтому подбор наилучшего препарата (или, что чаще – препаратов, которые к тому же всегда оказывают еще и перекрестное воздействие) – такое же искусство, как и вся прочая психиатрическая практика.
В чем сказался эффект лекарств, Олег даже сразу бы четко не сформулировал.
Уже потом сообразил: страхи и навязчивые сомнения не то чтобы исчезли, но как-то отодвинулись на задний план.
Не занимали голову целиком.
Не мешали спать – раньше-то по сто раз просыпался. Не мешали работать. Вот закололо ночью в правом подреберье, так возникла мысль, что хорош уже объедаться на ночь селедкой с картошкой, какими бы вкусными они ни были. А до применения лекарств тот же симптом вызвал бы острый страх рака. И жить с таким острым страхом – пусть даже никакого рака нет, и ты это где-то, дальним уголком мозга, понимаешь – ох, как нелегко.
Причем нелегко – неточно подобранное слово. Но даже опытный редактор и журналист Парамонов затруднился бы подобрать слова, характеризующие его ощущения во время приступов страха и тоски.
Кстати, такой эффект коснулся не только его ипохондрических ожиданий, но и тревоги иных происхождений: например, относительно будущего и – что, может быть, самое главное – относительно будущего возможного ребенка.
Раньше только предположения, что надо будет переживать его болезни, опасности взросления – да даже риск внутриутробных дефектов – уже вызывали панику. Сейчас Олег думал об этих ужасах гораздо реже. Вот, например, теперь вспомнил, когда прокручивал в голове эффект от воздействия лекарства.
А когда все-таки думал – то, конечно, без энтузиазма, но и без тряски рук.
Что и требовалось доказать: зачем думать о бедах – и ужасаться им – когда они, во-первых, еще не наступили, а, во-вторых, достоверная вероятность их наступления вообще ничтожна?
Вот здоровый мозг и не боится.
А больной тоскует.
И это счастье, что во многих случаях такому больному мозгу можно помочь.
И еще была одна причина радоваться.
Доктор убедительно объяснил, что в его – циклической по определению – болезни есть хоть всего одна, зато замечательная, особенность: эта болезнь излечивается всегда. По крайней мере, данная фаза.
Она может длиться недели. Или, как в случае с Парамоновым – месяцы. Но в итоге обязательно проходит. Причем с одним очень важным уточнением: ни после первого, ни после пятого или двадцатого приступов, как правило, не наступает дефектов личности, психических дефектов.
То есть эта болезнь по определению не прогредиентна, ее течение и «результаты» с ходом времени необязательно утяжеляются, чего, к великому несчастью, не скажешь про многие другие психические заболевания.
Олег уже успел пройти половину недальнего пути, как вдруг вспомнил и про потенциально неприятное свойство одного из прописанных ему Лазманом антидепрессантов. Как сказано в его описании – а уж будьте уверены, Парамонов изучил изложенное наизусть – у некоторой части пациентов могут наступить побочные явления в виде снижения полового влечения и еще кое-каких сексуальных проблемок.
Лазман попытался убедить Парамонова в несерьезности угроз.
Проблемы, мол, необязательно возникнут.
А даже если возникнут, то по окончании депрессивной фазы, после прекращении приема исчезнут сами по себе.
Ну и, наконец, давно существуют надежные помощники мужчин в подобных ситуациях – виагра и другие, более современные и безопасные, средства.
Парамонов все равно на этом месте зациклился.
Потом взял и рассказал Ольге.
– Даже не думай об этом, – мгновенно отреагировала Будина. – Даже не бери в голову.
– Ты хочешь выйти замуж за импотента? – усмехнулся Олег.
– Я хочу выйти замуж за Олега Парамонова, – мягко объяснила Ольга. – И если у него даже возникнут какие-то проблемы, то мы переживем их вместе. – Потом подумала и добавила: – Да и вообще, это все ерунда.
– Что ты имеешь в виду? – не понял Парамонов.
– Если женщина любит мужчину, она всегда сумеет сделать так, чтоб он не чувствовал себя ущербным.
– Ты умеешь? – улыбнулся Олег.
– Научусь, – отрезала Будина, закрывая тему.
Да, ко многому за последние недели изменил свое отношение младший редактор Парамонов.
Он, например, совсем недавно искренне считал психотерапию лженаукой.
Нет, он честно прочитал две книжки Зигмунда Фрейда.
Они его не убедили.
Во-первых, объяснять любые психологические и, тем более, психические проблемы, оставляя в качестве их источника только детские переживания (и почти удаляя из рассмотрения генетику) – сейчас, в двадцать первом веке, как-то немножко… упрощенно, что ли.
Во-вторых, стаскивать всю жизнь человека только к сексу тоже казалось Парамонову некорректным.
Лазман, не торопясь, объяснил малограмотному, как выяснилось, Олегу, что Парамонов сам несколько отстал от жизни.
Работающих – с хорошими практическими результатами, между прочим! – систем психотерапии оказалось около десяти, в том числе – неофрейдистская.
Марк Вениаминович и сам активно применял эти приемы наряду с медикаментозным лечением.
Парамонов вспомнил их первый психотерапевтический сеанс во время встречи в психосоматической больнице.
Олег чувствовал себя не в своей тарелке: Лазман обещал ему гипноз и расслабление, а Парамонов по-прежнему все слышал и чувствовал.
И, в принципе, мог бы даже вовсе не слушать голос врача.
Не получилось, – такой он сделал вывод.
Однако уже через несколько секунд обнаружил, что ситуация изменилась: он по-прежнему не спал, все отчетливо слышал, но тело его, удобно устроившееся в кожаном кресле, действительно расслабилось. А желания отвлечься от голоса врача уже больше не появлялось.
Наоборот, слушать его было приятно.
Шершавые звуки речи Марка как будто мягкой расческой медленно проходились по его голове, даже не по голове – а по самому мозгу, оставляя после завершения сеанса состояние успокоенности и размягченности.
«Нет, Марк Вениаминович все-таки большая умница», – подумал Парамонов, вспоминая в деталях тот, самый первый в их «лечебном» общении, визит.
Олег, тогда очень нуждавшийся в поддержке, раскололся по полной, выложив, в том числе, все свои припрятанные в разных местах тела «раки». Если бы Марк начал его сразу разубеждать, Парамонов скорее всего не поверил бы.
Лазман поступил по-другому.
Внимательнейшим образом он изучил многочисленные предыдущие анализы и диагнозы, сделанные врачами общего профиля и принесенные по предварительной просьбе Лазмана Парамоновым.
Задал, наверное, тысячу и один вопрос.
Последним было: верно ли он понял, что в данную секунду максимальные неприятности Парамонову доставляет канцерофобия?
Парамонов подтвердил: верно. Мысль об этой болезни не только бросала его в дрожь, но и делала бессмысленными всякие начинания, нацеленные в будущее. Потому что у онкологического больного будущего нет.
Лазман сначала жестко – на конкретных фактах – оспорил это предположение, объяснив его депрессивной составляющей нынешнего парамоновского мышления. При этом он Олега никак не ругал и не пытался переубеждать – только разъяснял ему особенности его же, Олегова, болезненного мироощущения.
А после «прелюдии» шарахнул главным калибром.
Взял листок бумаги, ручку и, немного попыхтев и посопев, передал написанное Парамонову.
Вот он, аккуратно дважды сложенный лист, чтобы его можно было постоянно носить с собой в кармане.
Впрочем, доставать и раскрывать бумагу необходимости не было.
Парамонов помнил этот текст наизусть.
Я, Лазман Марк Вениаминович, доктор медицинских наук, данной распиской гарантирую отсутствие у наблюдаемого мною пациента, Парамонова Олега Сергеевича, каких-либо онкологических заболеваний. А также заболеваний соматического характера, непосредственно опасных для жизни пациента.
Далее шли подпись и дата.
Парамонов, получив документ в руки, ошарашенно вчитывался в содержание.
– А как же так можно? – наконец спросил он. – Зачем вы так рискуете?
– Я ничем не рискую, – спокойно объяснил врач. – Все имеющиеся анализы мы посмотрели. Все объективные исследования оценили. Обнаружили вполне выраженные – клишированные даже, вплоть до мелких деталей – повторяющиеся ипохондрические фантазии на тему онкологии.
А потом, вы думаете, я не видел онкологических больных? Любая болезнь накладывает на больного свой отпечаток. Любая. На вас отпечатка онкологии нет. Зато стоит печать – штамп прямо – ваших депрессивных ощущений и фантазий, вполне соответствующих вашему заболеванию и его нынешнему состоянию.
Так что я действительно ничем не рискую. Носите справку с собой и при малейшей тревоге перечитывайте.
– А вы не можете ошибаться? – спросил Парамонов, на самом-то деле очень желая верить доктору.
– Вероятность ошибки всегда есть, – согласился Лазман и попросил: – Напишите на этом же листе слово «корова».
Парамонов удивился, но написал. Как и положено, через два «о».
Передал листок врачу.
– Вы уверены, что написали правильно? – спросил тот.
– Конечно!
– Со стопроцентной вероятностью?
Парамонов уже почуял подвох.
– Ну, наверное, девяносто девять и куча девяток в периоде, – улыбнулся он.
– Почему не сто?
– Черт его знает. Может, я сплю. Может, меня гипнотизируют. Или еще какая-нибудь фигня.
– С моей справкой – то же самое, – улыбнулся Марк Вениаминович. – Для меня ваш вид и ваши симптомы – это слово «корова» через два «о». Могу ли я ошибаться?
– Если вы спите, – рассмеялся Олег. – Или под гипнозом.
– Или еще какая-нибудь фигня, – поддержал веселье доктор.
Ушел Парамонов с той встречи, конечно, неисцеленный. И даже не с коренным образом изменившимся настроением.
Но – и это он прекрасно понимал – было достигнуто очень и очень важное ощущение. В своей сопровождавшей его по всей жизни беде Олег всегда был один. Даже когда еще был жив любящий отец.
Теперь, похоже, все меняется к лучшему.
Лазман понимает, что с ним происходит.
Лазман желает и, видимо, умеет облегчить его состояние.
Вот эти ощущения дорогого стоили.
Ощущения сильной и дружественной поддержки там, где раньше сражался в одиночку.
Тем временем Парамонов уже подходил к подъезду редакции.
На ступенях стояла стайка сотрудников.
Вид у них был какой-то взъерошенный. И напуганный, что ли?
Читать бесплатно другие книги:
