Не бойся, я рядом Гольман Иосиф

Все эти мысли крутились в голове Олега, когда он, попрощавшись с задержавшимся главным художником – обложка у того никак не вытанцовывалась, – быстро пошел к остановке трамвая.

Красная, набитая людьми под завязку железяка, пригромыхала довольно быстро. Парамонов выбрал наземный рельсовый транспорт, потому что трамвай точно, без пересадок, доезжал прямо до психбольницы, где Олег собирался встретиться с Марком Вениаминовичем.

Он с трудом протиснулся в середину салона, нечаянно задев по дороге какую-то средних лет мадам.

– Смотреть надо, куда ноги ставишь! – заорала та вслед Парамонову.

– Извините, пожалуйста, – сказал он. Не нарочно же задел.

Извинения приняты не были.

В ход пошел дежурный набор штампов, как из какого-нибудь доперестроечного «Крокодила» или «Фитиля».

Парамонов не хотел отвечать, но глупые оскорбления все же задевали. Он поднял глаза и укоризненно посмотрел на неугомонную тетку.

Это вызвало новый приступ ярости:

– Что смотришь-то? Еще толкнуть хочешь?

И, приписав Парамонову самые ужасные намерения – причем тут же в это сама поверив, – завопила на весь вагон:

– Да тебе к психиатру надо! Вон, через остановку больница будет!

– А я к психиатру и еду. – Неожиданно Парамонову стало весело.

А тетке – нет.

Она замолчала, протиснулась между плотно стоявшими телами пассажиров и улизнула в дальний конец вагона.

Более того, близстоящие пассажиры тоже предпочли хоть на чуть-чуть, но увеличить пространство между ними и Парамоновым.

Олег про себя хмыкнул.

Жаль, что он не сможет это вставить в статью, которую сейчас везет на просмотр Лазману, а потом, в следующем номере своего журнала, собирается опубликовать.

Пока будет такое вот отношение к расстройствам психики и их несчастным обладателям, ничего хорошего в этой сфере ждать не приходится.

Что ж, его статья станет первым камнем в борьбе за права «психов».

Со СПИДом же более или менее получилось – образовать сограждан и сделать жизнь инфицированных более сносной. Значит, и здесь должно получиться.

Здесь даже может быть легче, потому как проблемы с душевным здоровьем хоть и бывают индуцированными, но не бывают заразными.

На остановке «Больница» Парамонов действительно покинул вагон, сопровождаемый опасливыми взглядами сограждан.

Марк встретил его на проходной.

Они прошли через территорию, куда, пользуясь чудесной погодой, вышло погулять множество больных.

Один из них – немолодой красиво-седой дядька лет под шестьдесят, почти старик, – поразил Парамонова ясным и чистым взором.

Он доброжелательно поздоровался с Лазманом, кивнул и Олегу. Лазман тоже вежливо раскланялся с больным.

«Нечасто встречаются такие хорошие лица. Да и те – в дурдоме», – подумал про себя Олег, но спрашивать про больного у Лазмана не стал.

Устроились в ординаторской, в которой тоже никого не было – дежурный врач был вызван в приемный покой, на острый случай.

– Мы не виделись с вами две недели, – констатировал доктор, взглянув в тетрадь: все свои мысли и наблюдения он аккуратно, каждую встречу, записывал. Причем не в компьютер, а в толстый ежедневник. – Вы, как мы договаривались, сейчас принимали два препарата. Нейролептик мы уже за ненадобностью сняли. Верно?

– Да, – согласился Олег.

– И какие изменения вы отметили за этот период?

– Особых изменений нет, – сказал Парамонов. – До конца все не прошло, но и хуже не стало.

Они обсудили сохранившиеся парамоновские беспокойства, потом доктор провел небольшой психотерапевтический сеанс.

И вновь Олег ощутил – буквально физически – мягкие ласкающие прикосновения каких-то «резиновых пальчиков» прямо внутри своего мозга.

Засыпать на сеансе он так и не научился.

Но после лазмановского «Откройте глаза. Глубоко вздохните» у него было ощущение, что он прекрасно вздремнул, минут этак сто пятьдесят, причем в хорошем месте, со свежим воздухом и удобным ложем.

Хотя сидел в ординаторской, пропахшей больничными ароматами, на продавленном поколениями врачей кресле.

Потом вопросы начал задавать Олег:

– А как вы оцениваете мое состояние? Мне еще будет лучше, или все останется на этом уровне?

– Трудно сказать, – честно ответил доктор. – Поживем – увидим. Хотя, субъективно, мне уже не кажется ваше состояние плохим. Сегодня оно вполне меня устраивает. Я же вам показывал результат по тесту Бека: уровень вашей депрессии мы опустили с опасных двадцати пяти баллов до приемлемых семнадцати.

– Да, не сравнить с тем, что было, – вынужден был согласиться Парамонов. – Каков будет план дальнейших действий?

– Ну, в ближней перспективе, думаю, ничего менять не следует, – подумав секунду, спокойно сказал врач. – Дозы и так небольшие. Одно лекарство, принятое на ночь, купирует тревогу и помогает сну, другое, которое вы пьете утром, дополнительно борется с депрессивной вялостью. Это, конечно, упрощенное представление об их воздействии, но в нашем случае его достаточно. Я думаю, курс стоит продолжать, а встретиться нам следует через две недели. Возможно, если все пойдет благополучно, будем сокращать дозы. Вы, кстати, знаете, что резко бросать прием нельзя?

– Да.

– Так что лучше, если у вас в аптечке всегда будет запас.

– А как долго мне их придется пить?

– Они вам мешают?

– Ну, создают определенные неудобства. – Парамонов так и не научился открыто обсуждать некоторые особенности своего организма.

– Это, во-первых, преходяще. А во-вторых, убирается стимуляторами, – все правильно понял Лазман. – Но поверьте мне, названные вами неудобства куда приятнее, чем акцентированная депрессия.

– Верю, – усмехнулся Парамонов.

– Вообще же я думаю, – договорил до конца врач, – что депрессивный эпизод идет на выход. Потом будет хорошее настроение и очень высокая работоспособность.

– Так почему не уменьшить дозы? – вернулся к своему вопросу Олег.

– Потому что фаза выхода тоже имеет свои нюансы. Она, в некотором роде, даже опаснее пика. Не про вас будь сказано, многие суициды происходят именно в этот период. И знаете почему?

– Догадываюсь, – сказал Парамонов, уже выслушавший однажды лекцию на подобную тему от печального Лидочкиного врача. – Потому что из отпуска – и снова на фронт.

– Точно, – подтвердил доктор. – Так называемый хвост депрессии. То хорошо, то вдруг, без видимых причин, плохо. Поэтому уж дойдем до конца. Отклик на лечение у вас хороший. Потерпите немного – и с этими препаратами тоже закончим.

– И наступит счастье? – улыбнулся Олег.

– Примерно так, – согласился Марк Вениаминович. – Вплоть до нового эпизода.

– А это обязательно? – помрачнел пациент.

– Исключения возможны, но маловероятны. – Парамонову даже где-то нравилось, что доктор ничего от него не скрывал, выкладывал все вчистую, тем самым усиливая желание принимать все его заявления как истинные.

Когда закончили с врачебным приемом, Олег передал доктору подготовленную им статью. Ту самую, в рубрику «Экология души», изъятую у Сереги Рахманина и оплаченную из честно заработанной Парамоновым премии.

Лазман углубился в чтение.

По мимике легко было понять, что читать написанное психиатру было не скучно.

Время от времени он что-то черкал на полях ручкой.

Закончив, сказал следующее:

– Давайте, я еще подумаю. Все-таки мы впускаем множество народу в ранее закрытую тему. Так что лучше, чтобы все было максимально аккуратно. А в целом мне понравилось, – закончил доктор, здорово облегчив нервное ожидание автора.

– И стихи мне ваши понравились, – вдруг сказал он.

«Откуда вы их взяли?» – чуть не спросил Парамонов. Но вовремя сообразил, что источник мог быть только один.

Ольга и передала.

Они же встречались.

Ольга потом, после их встречи, обняла Парамонова, погладила его по голове и сказала: «Как же тебе было плохо, Олежка!» Что ж он ей такого ужасного рассказал, что девушку так проняло?

Вот Ольга стихи и передала.

– Стихи, они же диагноз? – усмехнулся Парамонов.

– Есть немного, – согласился доктор. – Но главное, что они имеют отношение к литературе. А не только к расстройству эмоциональной сферы.

– Спасибо, – поблагодарил Олег. И сделал то, что раньше делать не собирался.

– Я тут вам еще один рассказик принес, – сказал он, передавая врачу сложенные листы. – Юмористический.

– Юмористический – это хорошо, – обрадовался Лазман. – Как называется?

– «Депрессия», – ухмыльнулся Парамонов. – Как же еще.

– Понятно, – вздохнул Лазман. – Прочту обязательно. Спасибо.

Они вышли из корпуса на освещенный солнцем двор. Зелени было столько, что, если б не решетки на окнах и не высоченные стены, ни за что не угадаешь в этом учреждении «психушку».

Больных на улице осталось гораздо меньше.

Вообще практически не осталось.

Лишь на скамейке недалеко от входа сидел все тот же пожилой мужчина, с которым доктор тепло поздоровался по дороге в корпус.

– Вы еще гуляете, Владимир Павлович? – спросил Лазман.

– А куда мне торопиться? – благожелательно ответил тот.

– Вот, – пожаловался Олегу при пациенте доктор. – Абсолютно здоровый человек, а выписываться не хочет. Так, Владимир Павлович?

– Так, Марк Вениаминович, – согласился мужчина.

– Как это? – опешил Парамонов. – Вы добровольно вместо выписки сидите в дурдоме?

Сказал и прикусил язык.

«Дурдом» – нелучшее слово при больном.

Даже при двух больных, считая Парамонова.

– А где вы видите дурдом? – добродушно улыбнулся Владимир Павлович. Он, похоже, вообще не умел злиться или гневаться. – Здесь не дурдом. Здесь умные и добрые люди. Здесь замечательная библиотека, книжки из которой читают. Здесь есть с кем интеллектуально общаться. И никто не хочет тебя подставить или разорить.

Это там, молодой человек, дурдом! – мужчина показал рукой на проходную. – За стеной! А здесь – нет!

Они попрощались с успокоившимся Владимиром Павловичем и направились к проходной. По дороге Парамонов так и не осмелился более ничего спрашивать о встреченном незнакомце.

Уже выйдя с территории больницы, он вспомнил сегодняшнюю даму из трамвая.

Потом, по какой-то неведомой ассоциации – безумствующих брокеров на бирже.

Молодежь, танцующую на слепящих глаза и глушащих уши дискотеках.

Знакомых бизнесменов, променявших все – здоровье, семью, талант – на условные во всех смыслах единицы.

Ну и где дурдом?

Нет, это определенно стоило дальнейшего обдумывания.