Не бойся, я рядом Гольман Иосиф
– Неудачное определение. Комики – поголовно депрессивные личности.
– Давай уже, читай.
– Даю, – сказал Парамонов, доставая бумажку из кармана пиджака: он вообще не умел читать стихи на память.
- По камням, не по лугу
- Ходят кони по кругу.
- Ходят, воду качают,
- Головами качая.
- День за днем, год за годом.
- Но однажды под вечер
- Сердобольный проезжий
- Заплатил за них деньги
- И пустил их на волю.
- По широкому полю,
- По цветущему лугу
- Ходят кони по кругу.
- По траве, как по камням.
Олег читал без аффектации и «завывов», как часто практикуют поэты. Но на Будину стихи в его исполнении все равно действовали намного сильнее, чем когда она их читала с листа.
Нет, они ей и на бумаге нравились: к Олежкиному дню рождения Будина даже подарочек приготовила – собственноручно сверстанный и проиллюстрированный сборник его стихов.
Но в безыскусном воспроизведении автора они все равно действовали иначе.
Говорить об этом сейчас Ольга не стала.
Однажды сказала – так автор ответил, что, значит, стихи не очень. Хорошие стихи – и на бумаге хорошие.
– А я б с удовольствием ходила кругами, – сказала Будина, объезжая изрядную рытвину – дорога уже разительно отличалась от подмосковной. – Мне сейчас все нравится: дом – работа – любимый. Ходила бы и ходила.
– Значит, стихотворение воспринято с оптимистической точки зрения, – усмехнулся поэт.
– Ну, из того, что я раньше читала, это точно не самое печальное, – улыбнулась она. – Давай дальше.
– Осенний цикл, – сказал Парамонов.
– Слушаю, – отозвалась Ольга.
- Раз – это радостный бег собаки.
- Два – молитва
- велосипедному колесу.
- Три – очевидно – вареные раки,
- Которых я в котелке несу.
- Далее будет дуб из сказки,
- Пес мой,
- облаивающий лису.
- Здесь же – дыра на моей рубашке,
- Которую нечем зашить в лесу.
- Это – в-четвертых было. Что в-пятых —
- Пока не знаю. Смотрю. И вот —
- В-пятых – обсыпали пень опята.
- В-пятых – паук в пустоте плывет.
- Сижу на теплой еще землице.
- Вдыхаю сладкий осенний дух.
- Шестая в списке – большая птица.
- Неспешно чистит свой серый пух.
- Ветер в болоте крутит осоку.
- Зеленые волны —
- во все края.
- В небе неярком усталое солнце —
- Словно спокойная грусть моя.
– Мне нравится, – снова отозвалась Ольга. – И грусть – гораздо лучше, чем тоска.
– Гораздо, – согласился Парамонов.
– Еще есть? Ты ж сказал цикл.
– Есть.
– Ну так читай.
– Еще одно осеннее.
- Все ближе осень.
- Все дальше – юность.
- На стрелах просек
- Грибы проснулись.
- Позолотились
- Лесные стены.
- Дожди пролились
- Тоской осенней.
- Жара упала,
- Как лист в болото.
- Спит лес устало
- Под звон осота.
- В глухих распадках
- Не слышно трелей.
- И пахнет сладкой
- Предзимней прелью…
- Средь сонных сосен
- Слегка взгрустнулось.
- Все ближе осень.
- Все дальше – юность.
– А ты знаешь, меня все устраивает в моем возрасте, – вдруг сказала Будина. – И я не хотела бы разом помолодеть.
– Нестандартный подход для женщины, – усомнился почти супруг. – Непонятный.
– А по-моему, совершенно понятный. Щелкнет некий гном пальцами – или волосок выдернет, или палочкой волшебной взмахнет – и мне опять тебя десять лет дожидаться. Нет уж, спасибо. Давай дальше читай.
– Даю.
- А море бархатным вдруг стало.
- Решив загладить негой жуть,
- Убрало вспененную муть.
- Валы на плоскость раскатало.
- Как сытый лев, к исходу дня
- Улегся шторм, ворча негромко.
- Сиротски плавают обломки.
- Еще в неведенье родня.
- Еще все бредят кораблем.
- Еще все верят в провиденье.
- Ни спасжилетом, ни рублем —
- Ничем не вымолить спасенья.
- Рыданье в каменных губах.
- Весь день в воде. Немеют скулы.
- И коль побрезгуют акулы —
- К утру возьмет бездонный страх.
- …Штиль будет долог и прозрачен.
- Но в малых рябинах воды
- Угадываться будут знаки
- Былой и будущей беды.
– Написано хорошо, – задумчиво сказала Будина. – Воздействует. Я, конечно, не литературовед, но действительно воздействует. Хотя первые – светлее. После них легко. Еще что-нибудь написал?
– Написал. Но это я Марку Вениаминовичу подарю. Лично.
– А мне нельзя?
– Пока нет.
– А хоть о чем оно?
– Я, знаешь, – после паузы заговорил Парамонов, – начал слегка сомневаться в смысле своего лечения.
– Ну ты даешь! – Ольга аж рулем слегка вильнула, пугнув встречного водителя. – Как так можно говорить? Ты забыл, как себя чувствовал до таблеток?
– Я помню. Но ты же сама говоришь, что стихи изменились. Значит, их уже кто-то другой пишет, не прежний.
– Ты не прав, Олежик. Поэт-то один, просто настроение у поэта разное. И если оно было немотивированно плохое, то что неправильного в таблетках?
– Не знаю, – задумался Олег. – У меня пока нет решения. Только стишок для доктора.
Через час с небольшим свернули с трассы на волшебную лесную дорогу, хорошо почищенную снегоуборочной машиной.
А там уже и въезд в усадьбу показался.
Только теперь он разительно отличался от того, что видел Парамонов в прошлый свой приезд. И совсем уже не похожа была картина на ту, которую впервые увидели Марк с Логиновой.
Во-первых, насколько хватало глаз, в лес уходил мощный, высокий – но при этом очень красивый, «под ковку» – забор.
Во-вторых, ворота были не просто восстановлены. Они были идеально отреставрированы, став такими, какими их видели сто пятьдесят лет назад.
Ну разве что автоматика добавилась современная.
И охранник с мобильным телефоном и рацией на поясе.
Он быстро сверил номер машины, ворота раскрылись, и «жигуленок» покатил в глубь имения.
Восстановлено было все.
Фантастически быстро даже для обычных времен, не то что для кризисных.
Парамонов был здесь в декабре, но и с тем периодом – а прошли-то полтора месяца – отличия были неизмеримые.
Главный корпус – по крайней мере внешне – был готов немедленно принять больных. Причем сделали его отменно: при полностью сохранной архитектуре с первого взгляда было очевидно, что это здание буквально нашпиговано всякими умными системами.
Парамонов почувствовал некоторое удовлетворение: часть новинок – прежде всего касавшихся экологии дома – посоветовал Лазману именно он.
Они объехали большую клумбу и припарковались на стоянку.
Там уже стояли несколько машин: Олег узнал «Вольво» Марка Вениаминовича, на которой его доставили сюда в прошлый раз.
Они подошли к главному входу.
Прозрачные стеклянные двери автоматически распахнулись, продемонстрировав гостям мрамор и гранит обширного холла.
Там их встречал Митяев, также уже знакомый Парамонову.
– Ну, как вам дворец? – с торжеством спросил он у Парамонова.
– Нечто, – несколько двусмысленно ответил Олег.
– Пациент с порога должен ощущать силу своей будущей защиты, – гордо объяснил бывший моряк.
Он, кстати, теперь передвигался не на своей, обычной, коляске, а на какой-то навороченной, более напоминающей самоходный агрегат из научно-фантастических мультиков, чем инвалидное кресло.
Пригласив гостей за собой, Митяев направил свой аппарат к широкому лифту, где легко можно поместить не трех человек, но и все пятнадцать.
Впрочем, Парамонова это как раз не удивило: если в клинике будут операционные – он знал про неожиданный симбиоз психиатрии и косметологии – то должны быть и лифты для перевозки пациентов, в том числе на каталках.
На третьем этаже их уже ждали.
Стол был накрыт, и водка охлаждена.
Застолье предполагалось в небольшом зале, но Парамонов знал, что это лишь часть огромного помещения-трансформера: Марк Вениаминович планировал проводить здесь не слишком широкие, но очень действенные и актуальные конференции по обмену опытом. Свое согласие на участие уже дали весьма именитые врачи, как российские, так и зарубежные.
– Ну, как вам все это? – спросил Марк. Он здорово похудел и осунулся – практически непрерывно мотаясь из Москвы сюда, к любимому детищу – однако явно был счастлив и доволен собой.
Его жена, Татьяна Ивановна, была здесь же, рядом с мужем.
Третьего – высокого веселого мужика – Парамонов не знал.
Тот, не ожидая, пока его представят, протянул руку Олегу и поцеловал – Ольгину.
– Бубнов Виктор Нефедович, – отрекомендовался он.
– Если б не Виктор, всего бы этого не было, – сказал Лазман.
– Да ладно тебе, – улыбнулся тот. – Если б не ты, всего этого бы тоже не было. И если б не Татьяна Ивановна. И если б не Митяев. Просто все удачно сложилось. И вовремя.
– Когда планируется привезти первых пациентов? – спросил Парамонов.
– Уже через месяц-два, – ответил, опередив всех, Митяев.
«Вот кто здесь самый счастливый», – подумал о нем Парамонов.
Из скучающего и непристроенного инвалида бывший моряк превратился в деятельного, вездесущего – и давно незаменимого – хозяина этого нарождающегося дома. А когда приедут первые больные – это уже Марк Вениаминович Олегу говорил – то пример Митяева может им и витальных сил добавить: коли инвалид оказывается нужным и даже необходимым, то что говорить про больных депрессией, у которых, как правило, и руки, и ноги работают нормально.
После недолгого застолья – с очень вкусной едой: Бубнов и здесь не поскупился на специалиста – Парамонов еще раз прогулялся по зданию.
Интерес у него был непраздный: планировалось продолжение той, первой, статьи. Вызвавшей, кстати, бурю откликов.
Оказалось – а по-другому и быть не могло – тема затрагивала очень и очень многих. Кто-то страдал сам, кто-то мучился от того, что болеют близкие.
Парамонов как автор получил больше двухсот писем, почтовых и электронных, – невероятно много при их невеликих тиражах.
Большинство – с подписью и обратным адресом.
И более половины написавших просили о помощи. Причем финансовые проблемы при этом тяготили только тридцать пять процентов обратившихся – Парамонов на калькуляторе высчитал. Остальные были готовы платить сами.
Что сильнее всего поразило автора статьи – многие читатели (больше тридцати процентов откликнувшихся) впервые столкнулись с ясным и понятным описанием проблемы.
Хотя, с другой стороны, что здесь странного?
Нормальные люди – или считающие себя таковыми – не читают учебников по психиатрии. А нигде более – кроме как в «научпопе» – ясного и одновременно корректного рассказа о подобных заболеваниях и не найти.
Кстати, Парамонов не только похвалы за статью получил.
Упреки тоже.
Три члена редколлегии даже обращение к нему подготовили. Мол, негоже их замечательному научно-популярному изданию про психов писать. Пришлось неоперившемуся главреду обратиться за поддержкой к покойному Льву Игоревичу – ведь статью по данной тематике заказал Парамонову еще старый главный редактор.
Потом стало уже легче.
На расширенной редколлегии эти трое свое недовольство вновь проявили.
Однако оказались в меньшинстве против девяти – Парамонов как автор материала воздержался – проголосовавших за продолжение темы. Это было логично: как можно считать важной тему экологии, например, леса, а экологию человеческой души – нет?
Так что «душеспасительные», как сказал главный художник, статьи время от времени будут появляться в их издании. В частности, материал о первой специализированной клинике расстройств эмоциональной сферы – так теперь назывался совместный проект Лазмана и Бубнова.
Закончив фотосъемку и еще порасспрашивав всегда готового помочь Митяева, Парамонов поднялся в кабинет Марка Вениаминовича.
– Ну что, понравилось? – поинтересовался главврач.
– Не то слово, – честно ответил главред.
– А ваша статья уже нам помогла – в коммерческом смысле.
– Это каким же образом? – удивился Парамонов.
– Очень многие звонили и писали, и уже более десяти человек приезжали, – объяснил Лазман. – И больные, и – их даже больше – родственники. Просили помощи своим близким. Записывали их на прием и интересовались возможностью госпитализации.
Да, еще забыл интересный момент. Показательный. Один товарищ деньги прислал. Не на свое лечение – на клинику. Немаленькие деньги – на половину сантехники хватило. Написал, что родственник у него погиб от депрессии. И он не хочет, чтобы погибали другие.
– Замечательно, – отреагировал Парамонов.
– Меня даже больше порадовал отклик от самих больных. Я ж говорю, обычно это мобильные и успешные люди, только, к несчастью, безрадостные. Когда нелеченные, конечно, – добавил Лазман.
Олег тихонько хмыкнул.
– А вы не согласны? – Мимо зоркого глаза психиатра, казалось, не проходил ни один нюанс парамоновского настроения.
– Не знаю, – тихо сказал он.
– Мне кажется, есть смысл обсудить, – мягко сказал Марк Вениаминович. – Раньше у вас сомнений в пользе лечения не было.
– Теперь вот есть, – неохотно сказал Олег.
– Что, остались какие-то неприятные побочные эффекты?
– Нет, – успокоил его Парамонов. – Вы были правы: они оказались преходящими.
– А что же тогда вас смущает? Из-за каких причин человеку следует терпеть – и совершенно необоснованно – страх, тревогу, тоску? Из-за чего нужно рисковать жизнью? Вы ж статистику суицидов не хуже меня знаете.
– Не хуже, – согласился Олег, знавший эту проблему не только по статистике.
– Ну так объяснитесь.
– Не знаю. Не сформулировал пока.
– А вы сформулируйте. Мы не торопимся. – Доктор Лазман умел быть весьма настойчивым, если дело касалось здоровья его пациентов.
– Возможно, мне не нравится, что мое настроение зависит от препаратов, – наконец сказал Парамонов. – Я вообще предпочитаю быть независимым. Ни от чего.
– Не принимается, – спокойно возразил Марк. – Представьте, что у больного диабет. Не получит инсулин – не только настроение испортится.
– Вы думаете, это можно сравнивать?
– Несомненно! Вы же не наркотики принимаете. Вы просто проводите заместительную терапию. Если организм что-то важное не вырабатывает, а мы умеем это восполнить – было бы глупо умением не воспользоваться.
– А с творческими способностями? – вдруг сказал Парамонов то, что вообще-то собирался скрыть.
– А что с творческими способностями? Вы перестали писать?
– Мне кажется, я стал хуже писать, – сказал Олег. – А это для меня очень важно. Очень.
– Верю, что это для вас важно, – тоже серьезно сказал Марк. – Но сомневаюсь в причинно-следственной связи. Поймите, это же не наркотизирующие средства. Скажем, рокер нюхнет кокаин. У него резко усиливаются эмоции, причем, как правило, в эйфорическую сторону. И кажется ему, что создал он нечто великое. А другим, кто не нюхал кокаина, так не кажется. Но у вас же совсем не похожий случай. Лекарства только восстанавливают ваш естественный эмоциональный фон. Они никак не меняют структуру вашей личности.
– Не знаю, не знаю, – вздохнув, сказал Парамонов.
– Хорошо, – Лазман явно не собирался отпускать пациента. – А кто-нибудь еще – не вы, а посторонний – нашел связь между приемом антидепрессантов и ухудшением вашего творчества? И вообще, кто-то еще согласен с тем, что качество ваших текстов ухудшилось?
– Мне кажется. Мне самому.
– А мне кажется, что у вас – начало следующего депрессивного эпизода. – Доктор был очень мягок. И очень настойчив: – И, думаю, вы сами об этом догадываетесь, Олег Сергеевич.
– Вы думаете, любое ухудшение настроения – это болезнь? – улыбнулся Парамонов.
– Если необоснованное – то да, – спокойно согласился доктор. – Давайте, приезжайте ко мне завтра, в психосоматику. Там разберемся со всем подробно. Как вы на это смотрите?
– Не знаю. Мне надо подумать.
– Хорошо, – легко согласился Марк Вениаминович. – Думайте. Но помните, что я всегда готов вас принять. И вам помочь. Мы все это уже – с вами вместе – проходили.
– Спасибо, – вздохнул Олег.
И передал врачу сложенный вчетверо листок.
– Потом прочтете, – сказал он, прощаясь.
– Хорошо, – мягко ответил Лазман и крепко пожал Олегу руку.
А Бубнов тем временем засел прямо в холле первого этажа с Логиновой и о чем-то яростно с ней спорил. Похоже, это у них было постоянное «развлечение».
Увидев спускавшегося по лестнице Парамонова, подошел к нему попрощаться.
– Ваша жена пошла по территории гулять, – сказал он Олегу. – Кстати, мы тут новую технологию приобрели. То есть, как и у других, пересадка собственных волос. Но гораздо менее болезненно и более надежно. Вы от лысины избавиться не хотите?
– А вы? – спросил Парамонов Бубнова, у которого череп даже не просвечивал, а откровенно сверкал.
Бубнов захохотал:
– Ну вот, хотел контакт с приятным человеком поддержать – и нарвался.
Парамонов тоже улыбнулся:
– Ну ее! Что есть, то есть.
– А я сделаю, – пообещал Бубнов. – А то и в самом деле нехорошо. Не будут верить моей рекламе.
Парамонов, сопровождаемый Митяевым, вышел на улицу.
Там неожиданно вышло солнце, и запахло, как это иногда зимой бывает – почему-то арбузом.
Ольга уже возвращалась с прогулки.
– А я зайца видела! – похвасталась она.
– Здесь и зайцы, и лисы, и белки. И даже косулю раз видели, – охотно поддержал приятную тему Митяев, похоже, отвечавший не только за внутренние и внешние территории клиники, но даже за окружающий лес и его обитателей.
Они сели в Ольгин «жигуль», попрощались с бывшим моряком и, проехав под поднявшимся шлагбаумом, покинули преображенную старую усадьбу.
– Отдал Марку Вениаминовичу стих? – спросила Ольга.
– Отдал, – ответил Олег. А сам удивился: надо же, не забыла!
– А мне так и не прочтешь?
– Нет, извини.
– Олежек, а таблетки снова не надо начать принимать? – осторожно спросила Будина.
– А что, мои болячки так всем заметны?
– Нет, – спокойно ответила она. – Не всем. Только мне. Ну, и Марку Вениаминовичу, наверное, – Ольга улыбнулась.
– А если без таблеток – ты меня не вытерпишь? – спросил он.
– Вытерплю, – она по-прежнему улыбалась. – За меня не волнуйся. Главное, чтоб ты вытерпел.
Некоторое время ехали молча.
– Если надумаешь – скажи. Я тогда тебе буду напоминать, – наконец нарушила молчание Ольга.
Парамонов понял сразу.
– Если надумаю – скажу, – пообещал он.
Впереди было два часа пути, и уж точно было о чем подумать.
Стихотворение, написанное Олегом Парамоновым и переданное Марку Вениаминовичу Лазману
Операция на мозге
- Неделю назад я был в страшной тоске.
- Теперь мне спокойно, как в гипсе – руке.
- Врачи осторожно пробрались в мой мозг, —
- И так же, как Бог первозданный мял воск, —
- Исправили мой безнадежный недуг.
- И стало мне легче – не сразу, не вдруг.
- И стал я спокоен, как в гипсе – рука.
- И вдаль отступила худая тоска.
- И яркой лазурью залит небосвод.
- И в воздухе свежем отрада живет.
- Лицо обвевает прохлады струя.
- Я – рад. Я – беспечен. Животное – я!
26
– Ну, ты готов? – спросила Будина Олега.
Она уже полностью собралась, став из-за зимней одежды совсем уж неприлично похожей на плюшевого медвежонка. Или даже на Нюшу из новомодных «Смешариков».
А что, осталось всего полтора месяца доходить. И здравствуй, маленький Парамонов!
Олег уже тоже был одет.
Хотя слово «зимняя» про его одежду можно было использовать лишь условно: как влезет во что-нибудь, так и ходит, не желая приобретать ничего нового. Вот и в этой куртке он отходил всю осень, а также прошлую зиму и весну.
И ведь нежадный! Просто неодолимо лень заниматься тем, что неинтересно: хождением по магазинам, примерками, стоянием в кассу.
Хотя, честно говоря, в последние недели Ольгу в поведении ее любимого более волнует другое.
Он так и не начал пить свои таблетки, намереваясь перебороть начинавшийся приступ самостоятельно. И все попытки Будиной переубедить упрямца пока были тщетны.
А депрессия началась точно.
Чего уж там стало дефицитным – серотонин ли, адреналин, другие трансмиттеры – Ольга так в этом и не разобралась, хотя честно купила и прочитала самый новый учебник по психиатрии. За серьезные деньги купила, между прочим, без малого тысячу рублей.
Но ей и без учебника было понятно, что Олегу становится хуже.
Другие, может, и не замечали.
Однако перед ней Парамонов был как на ладони.
Вот он в который раз разглядывает обычную родинку на лбу. Поймав ее взгляд, делает вид, что старательно причесывается.
Это он-то, который в жизни расчески в кармане не имел!
Или прямо во время разговора вдруг на секунду умолкает. Прислушивается к каким-то проявившимся в организме ощущениям.
И уж точно неправильно их интерпретирует.
С Ольгой ему, конечно, стало полегче.
Он уже почти научился задавать ей различные способствующие успокоению вопросы.
То наводящие, косвенные: не худеет ли он, не бледный ли. Нет ли температуры.
А то – прямо в лоб: «Как ты думаешь, у меня рака нет?»
После четкого и уверенного ответа ему на некоторое – не слишком продолжительное – время становится спокойнее.
Тревога проявляется не только канцерофобией: он использует для того, чтобы поволноваться, все сколько-нибудь подходящие для этого поводы.
Скажем, ожидалась комиссия из издательства.
Проверять работу журнала.
Еще до того, как начальство пришло, результат был известен: издание выдавало один номер лучше другого. А по итогам деятельности с рахманинским папашей у них еще и тираж вырос, в то время как остальные журналы издательства, как правило, теряли подписчиков.
Короче, нечего волноваться. Но ведь волновался так, что давление падало! То есть эфемерные мысли приводили ко вполне материальным расстройствам.
Парамонов как-то рассказал Будиной про лихую тройку его воображения, которая берет вскачь, невзирая на указания кучера.
Очень точное сравнение.
Любой внешний повод, даже самый мелкий – и мозг Олега, а точнее, его болезнь, делает переживания глубокими и истинными.
Они вышли из квартиры – Будина к нему все-таки переехала – и спустились на лифте вниз, в подземный паркинг: там теперь стоял ее «жигуленок», по-видимому, единственный автомобиль такого класса на все сто двадцать мест парковки.
Хотели сначала пойти пешком, но из-за многочисленных наледей, – теперь зимы теплые, не то что раньше, – передумали: до парка доедут на машине, а дальше уже – своим ходом.
На машине, кстати, ей недолго осталось ездить.
Как ни сопротивлялся Парамонов, а пришлось ему сдавать на права.
Но и сейчас при первой же возможности от руля увиливает.
Ольга и это считает проявлением болезни.
Когда возвращались из новой клиники Лазмана, уже недалеко от Москвы, – вдруг раздался несильный удар по кузову их машины.
Может, камешек.
Может, кусок льда с других авто.
В общем, ничего тревожного в этом Будина не увидела.