Дом у янтарной сосны Муратова Ника

Глава 13

Кира очнулась на больничной койке в реанимации. Она чувствовала себя так, словно ее оглушили. Звуки доносились как сквозь ватные затычки в ушах, голова гудела, где-то глубоко внутри тела ощущалась боль, такая же глухая, как и звуки вокруг. Она пошевелила рукой. Облизала губы сухим языком. Хотелось пить. Кира понимала, что она в больнице, но ничего не знала о том, что случилось. Она прекрасно помнила вечер в клубе, помнила, как пригласила Леву на танец и как неожиданно почувствовала отвратительно резкую боль в низу живота, настолько сильную, что она сковала ее, обездвижила, вместе с болью телом завладела слабость. Дальше Кира помнила только то, что в глазах потемнело и Лева крепче схватил ее за талию. И все.

Через несколько минут звуки в палате стали более различимы, свет не слепил глаза. Она повернула голову в сторону стола, где сидела медсестра, и та улыбнулась ей.

– Проснулись? Не тошнит? Боль сильная? – Медсестра измерила давление и сделала запись в журнале.

Кира тихо отвечала на ее вопросы, прислушиваясь к собственному голосу – он осип и стал чужим. Она поднесла руку к горлу и пощупала его. Саднило внутри.

– Это после наркоза, вам же трубку в горло вставляли, поэтому такие ощущения, – успокоила медсестра. – Скоро пройдет. Сейчас позову врача.

– Вы знали, что были беременны?

Конечно, знала. Вопрос врача прозвучал нелепо. Была беременна. Была. Значит, она потеряла ребенка. Вот откуда такая сильная боль.

– Выкидыш?

– К сожалению, еще хуже. Внематочная беременность. Знаете, что это? Когда плодное яйцо прикрепляется и растет не в матке, а в маточной трубе. А потом места становится мало, и яйцо лопается вместе с трубой, вызывая кровотечение и шок, как в вашем случае.

– Меня оперировали?

– Да. Теперь ваш шанс забеременеть уменьшился вдвое. Учитывая возраст, не советовал бы откладывать на следующую пятилетку.

«А это уже не твоего ума дело, – подумала Кира. – Сама как-нибудь разберусь».

Кира слушала врача со спокойным выражением лица, бесстрастно, словно речь шла не о ней и ее ребенке. Она все пыталась понять – что она чувствует. Моральная дилемма решилась сама собой – изначально у этой беременности не было шанса. Глупо было откладывать поход к врачу, но кто же знал, что придется выбирать не между сохранением ребенка и абортом, а между часами, минутами операции. Судьба распорядилась по-своему, как это всегда и бывает.

Жаль только, что пришлось сделать больно Алексу. Но это исправимо – она извинится и все объяснит. Наверняка он уже сегодня примчится к ней в больницу. Интересно, врачи сказали ему, что именно случилось? Теперь скрывать беременность не имеет смысла. Да и легче будет объяснить свое нелепое поведение. Даже очень удобно – можно все списать на нервозность, присущую беременным. Ни для кого не секрет, что при этом у многих едет крыша, вот она так и скажет – было временное помутнение. Он поймет. Он такой, Македонский, он всегда ее понимал. Кира с нежностью подумала о том, как прильнет к нему и промурлыкает слова извинения. Обычно извинения давались ей с трудом, при ее складе характера признавать свою неправоту всегда было тяжело. Но не с Алексом. Он стал таким... родным, что ли, что казалось совершенно естественным сказать ему, что она не права.

Македонский, Македонский... А ведь она чуть не родила его ребенка. Кире вдруг захотелось плакать. Как бы она ни внушала себе, что ничего страшного не случилось, это было неправдой. Случилось. Случилось страшное. Живой комочек, который мог бы стать ее малышом, которого можно было бы любить, баюкать, заботиться о нем, живое тельце погибло. Эмбрион, превратившийся в кровяной сгусток, был ее ребенком. Кира прикрыла глаза рукой. Хотелось повернуться на живот и уткнуться мокрым от слез лицом в подушку, но любое движение вызывало боль, и она не смогла даже повернуться на бок. Какой же она была дурой, когда думала, что сможет сделать аборт! Да ей никогда, никогда бы не хватило решимости пойти на это! Сколько раз она участвовала в дискуссиях по поводу абортов и доказывала, что всегда проще избавиться от нежеланного ребенка, чем родить и всю жизнь потом расхлебывать последствия. Возможно, это так и есть. Но только не в ее случае. Сейчас, лежа на больничной койке со свежим шрамом на опустошенном животе, она нисколько не сомневалась, что выбрала бы «расхлебывать последствия».

Что сейчас думает Алекс? Переживает? Конечно, переживает. Но только ли из-за нее? Понимает ли он, что, как и она, он только что потерял ребенка? Сможет ли он подобрать слова, чтобы успокоить ее? Кира ощутила, что больше всего хотела бы сейчас увидеть именно его, услышать, как он ее любит, почувствовать его поддержку. Никто сейчас не сможет понять и утешить ее. Никто, кроме него! Потому что это их общее горе. Вот что она думала, утирая влагу на щеках и беззвучно всхлипывая. Не хватало еще, чтобы врачи увидели ее слезы. И еще она думала о том, что обманывала себя столько времени, убеждая, что Алекс ничего для нее не значит. Значит, и еще как. Кира нашла утешение в этой мысли. Представила себе, как встретит его сегодня. Как перестанет отталкивать, прекратит изображать, что делает одолжение, принимая его любовь. Она больше не будет обесценивать то ценное, что имеет. Потеря ребенка – достаточно ясный знак, чтобы понять эту простую истину: цени, что имеешь. Пока имеешь это.

Кира перестала плакать, и лицо ее просветлело. Она повернулась в сторону двери, представляя, как она отворяется и в нее входит Македонский. Она проговаривала про себя слова, которые скажет ему. Представляла его лицо, его взгляд, улыбалась его словам.

Прошли часы, дни. В дверь палаты входил кто угодно, но только не Гуров. Речь, подготовленная Кирой, так и не была услышана.

Дело шло к выписке, и Кира абсолютно не понимала, что происходит. После прихода Груни об Алексе она так ничего и не слышала. Он исчез. Не приходил в больницу. Не звонил. Как будто его вовсе не существовало. Кира тоже не звонила. За это время она передумала все, что угодно. Он, конечно же, узнал о беременности от врачей. И при этом так себя повел? Не навестить ее ни разу, не увидеть своими глазами, как она! Казалось, это не Алекс, а кто-то другой, более черствый, равнодушный, толстокожий. Ее Македонский был не таким! Он никогда бы не отдалился в такой момент!

Она нашла только одно возможное объяснение – новость о беременности сделала свое дело. Все именно так, как она и подозревала, когда решила скрыть ее! Как она и опасалась. Получается, ей не в чем себя винить, она была права, когда решила не говорить ему, когда решила порвать с ним. Пока она тут льет слезы об их ребенке, он в это время питает свои эгоцентричные страхи потерять свободу. Ему наплевать на ребенка. И на Киру, по большому счету, тоже. Беременность испугала его даже в несостоявшемся виде, что говорить о том, что было бы, если бы она сообщила о ребенке раньше! Кира накручивала себя против Алекса, злилась, приписывала ему самые гадкие качества, обвиняла во всех смертных грехах – только бы заглушить агрессией страх, что потеряла его навсегда. И чувство вины, что именно она уничтожила их отношения.

Мама тактично не стала расспрашивать о беременности и отце ребенка. Тут и спрашивать не надо – они давно знали, что Кира встречается со своим дизайнером. Думали, что он, как и Лева, лишь промежуточный вариант. И хотя между собой немного осуждали дочь за то, что выбрала такого молодого парнишку, но в ее дела не вмешивались. Ведь о замужестве речи не было, и, значит, повода для беспокойства тоже.

Кира пролежала в больнице неделю, пока не сняли швы. Ее навещали подруги, родные. Нона даже зачем-то советовалась с Марой, все ли у Киры будет хорошо.

– Мара сказала, – сообщила она Кире, – что у тебя все будет нормально. И сглазу никакого на тебе нет, просто стечение обстоятельств, урок ты какой-то проходишь. Она не стала говорить какой. Говорит, ты сама все узнаешь и поймешь.

– Нона, спасибо тебе за заботу, но не надо подключать к проблеме моего здоровья всех своих знакомых! – взмолилась Кира. – Скоро, чего доброго, приведешь сюда старух с дымящимися травками и четками снимать с меня наговоры.

– Я такими вещами не занимаюсь, – обиделась Нона. – Мара другая, ты же знаешь. Я просто о тебе беспокоюсь.

– Ладно, ладно, – слабо улыбнулась Кира. – Прости неблагодарную, я просто еще в себя не пришла.

Нона махнула рукой, как при безнадежном случае, и принялась раскладывать на тумбочке гостинцы.

– Твой мальчик небось места себе от беспокойства не находит?

– Не знаю. – Кира отвела глаза.

– Что-то случилось?

– Мы поссорились.

– Сейчас? – изумилась Нона. – Да когда вы успели?

– Неважно. Не спрашивай, пожалуйста. Не хочу об этом говорить.

Да Кира и не знала, что говорить. Свою версию она выстроила, но до конца в нее поверить не могла. Даже если Алекс решил, что она нарочно его обманула, даже если разозлился на ложь, он ведь мог прийти и поговорить, выяснить все, дать ей шанс все объяснить. «Везет же мне на мужиков, которые сбегают, не сказав ни слова», – подумала она с горькой иронией.

– Ты выписываешься завтра?

Соседка по палате, Динара, наблюдала, как Кира собирает сумки.

– Да, утром за мной приедут. Уже не дождусь, когда домой попаду. Тошнит от одного больничного запаха.

– Счастливая, а мне тут еще неделю отбывать.

– Тебе же швы должны вот-вот снимать?

– Собирались, а сегодня УЗИ сделали, сказали, что что-то там не так, инфекция, внутренние швы несостоятельные, и теперь заново будут открывать и чистить.

– Да ты что? Ужас, сочувствую. – Кира участливо сжала руку Динары. – Надеюсь, все пройдет хорошо.

– Надеюсь, – вздохнула Динара. – Опять требуют лекарства, кровь.

– Кровь?

– Ну да. Они всегда для операции требуют кровь, у них с запасами напряженка, так они подстраховываются, просят родственников найти доноров.

– А меня не просили, – удивленно пробормотала Кира.

– Не может быть. Ты же говорила, что потеряла много крови. Если они не просили твоих найти кровь, значит, попросят при выписке. Вот увидишь!

Динара так уверенно говорила об этом, что Кира засомневалась – а может, и вправду кто-то сдал кровь, просто ей об этом забыли сказать?

– Спрошу утром у врачей, – пожала она плечами. – Наверное, родители все организовали.

Ответ врача поверг ее в полное изумление.

– Кровь? Конечно, сдавали. Вы же потеряли очень много крови, еле вас откачали, могло бы быть и хуже.

– А кто сдавал?

– Муж.

– Андрей?

Кира смотрела на врача, как на сумасшедшего. Врач ответил ей таким же взглядом.

– Муж, – повторил он. – Ваш муж. У вас что, их несколько?

«Ни одного», – подумала Кира, но промолчала.

– Когда он привез вас, сразу и сдал. А потом оказалось, что у него другая группа, а в банке крови вашей не было, так он целую ораву то ли бомжей, то ли еще кого, в общем, человек десять странных типов приволок, чтобы они для вас кровь сдали. Вся больница потом об этом говорила.

Видя недоумение Киры, врач открыл историю болезни.

– Вот, – перелистал он страницы, – в квитке из приемника расписался Гуров А. Это муж?

Она посмотрела на квиток, роспись Алекса и кивнула.

– Э-э-э... Гражданский.

– Ну, нам-то какая разница, главное, что кровь нашел.

Она молчала. И как она не догадалась сразу? При чем тут Андрей? Просто при слове «муж» у нее не возникло никаких других ассоциаций. В больницу ее привез, конечно же, Алекс. Значит, он не ушел тогда из клуба, он увидел, что ей стало плохо. В голове не укладывалось. Он привез ее в больницу, невероятным способом нашел для нее кровь – и исчез. Безумие какое-то. Она никогда не могла до конца понять мужчин. Верно говорят, что их логика отлична от женской. Эх, были бы такие курсы, на которых учили понимать, как они думают! Бывает же погружение в языковую среду или профессиональную. Почему бы не придумать погружение в мужской мозг, чтобы наперед знать, чего ожидать. Кире явно не хватало этого навыка, раз вот уже второй раз от нее уходит дорогой ей мужчина, и она не может понять почему.

Дома Кира провалялась еще несколько дней и вышла на работу раньше, чем закончился больничный. Не выдержала одиночества и тишины. Однажды ночью она проснулась и разревелась как белуга. Стала считать, сколько было бы сейчас ее беременности, представила, какого размера был бы ее ребенок, ее живот, что бы она чувствовала. Она плакала о том, что ничего уже не будет, кусочек ее тела погиб, и вместе с ним погибло в ней что-то еще, что-то, оставившее ноющую боль, намного более сильную, чем от рубца на животе. Она лежала на кровати и била кулаком по подушке в отчаянном бессилии. А рядом никого не было. Никого, кто мог бы успокоить, выслушать, понять. Никого, с кем можно было бы разделить отчаяние.

Врач посоветовал ей попить валерьянки, чтобы успокоить нервы.

– Депрессия в первое время – это нормально. Такое бывает у многих. Вы справитесь, просто дайте этому время.

Кира не стала пить ни валерьянку, ни другие успокаивающие. У нее было надежное средство от депрессии, всегда ее безотказно спасающее. Работа.

Хорошо, что дел скопилось много, меньше времени оставалось на раздумья. Физически она восстановилась довольно быстро и сидела на работе допоздна, пока не начинала засыпать от усталости. И только по вечерам, лежа в одиночестве, позволяла себе думать об Алексе. Кира и не подозревала, что так привязалась к Македонскому. Она не решалась назвать свою привязанность любовью. Было бы глупо признать любовь к тому, кто не захотел дальнейших отношений.

Они могли бы встретиться с ним, чтобы обсудить вопросы по ремонту дома, но еще раньше условились, что Алекс сдаст дом «под ключ», чтобы Кира увидела уже готовый результат. Ей оставалось только передавать ему деньги. Но за ними он всегда присылал прораба.

Эти три месяца, прошедшие после их расставания, она посвящала все свое свободное время проекту Зелотова. Ассистента они так и не наняли, Кире пока удавалось справляться самой. Отсутствие личной жизни освободило массу свободного времени.

Уже несколько консультантов приехали на работу в различные организации, и Зелотов с Кирой получили первые проценты от своего посредничества. Проценты составили весьма неплохую сумму, и Кира почувствовала вкус и к новым доходам, и к новому делу. К тому же ей удалось связаться с подобной фирмой в Англии, и многих консультантов они находили совместно. Доходы приходилось делить, но зато количество клиентов росло, а время на выполнение заказа уменьшалось.

В конце мая она получила от Алекса эсэмэс: «Дом готов к сдаче. Сообщите, когда будете принимать».

Как раз в ночь перед этим она вновь видела свой ставший уже родным сон. Никакой новой информации он не нес. Все те же детали. Но сон оживил в памяти желаемую картину, и Кира вдруг испугалась. Испугалась, что приедет в Апрелевку и увидит что-то совершенно другое. Если дом будет другим, это разрушит сказку, в которую она поверила! Она не сможет полюбить этот дом, не сможет жить в нем, он станет ей таким же чужим, каким был до ремонта. Стоит ли тогда торопиться? Она ничего не ответила Алексу. Тем более что сухой тон его сообщения только разозлил ее. Похоже, и он злится – на то, что придется с ней встретиться, злится, что еще в чем-то зависим от нее. Не будь заказа, он, наверное, вообще никогда бы не объявился. Ну ничего, пусть подождет, пусть увидит, что она тоже не цепляется за первую попавшуюся возможность встретиться с ним!

Через неделю ее молчания он позвонил.

– Это Алекс Гуров.

– Я достаточно долго с тобой общалась, чтобы узнавать тебя по голосу. Или ты предпочитаешь официальное представление?

– Когда дело касается работы, предпочитаю представляться, – отрезал он. – Вы собираетесь принимать свой заказ или как?

– Собираюсь, – тихо ответила она.

Как он разговаривает с ней! Таким чужим и холодным она его не знала. Что же могло случиться? Что могло настолько отдалить его от нее?

– И когда же? – спросил он бесстрастным голосом.

– Завтра. Ничего, что воскресенье? Утром в двенадцать я подъеду.

– Мы всегда по выходным работали, переживу и на этот раз потерю воскресенья.

Нахамил, можно сказать. Будь это не Алекс, а кто-то другой, Кира так бы его прижучила, что навсегда запомнил бы, как хамить заказчику. Но Алекс никогда не хамил. Чтобы довести его до такого состояния, надо очень постараться. Либо он делал это специально, чтобы окончательно отрезать все возможные пути примирения, либо скрывал собственную неуверенность. А может, и то и другое.

Собиралась Кира тщательно. Они не виделись давно, и неизвестно, что он думал о ней все это время. Хотелось непременно показать, что она хорошо выглядит. Она надела облегающую трикотажную кофточку с открытым воротом, узкую юбку с трикотажными вставками и кожаным ремешком. Долго подбирала макияж и украшения. И вдруг разозлилась сама на себя. «Как дура малолетняя! – думала она, сердито стаскивая наряд. – Не на первое же свидание иду! Расфуфырилась тут! – бросила она своему отражению. – Кинул тебя парниша, и кинул. Пора уже привыкнуть к этой мысли и не питать иллюзий. А ты на что-то надеялась? Если и надеялась, то забудь. Переодеться, и немедленно! Еще подумает, что я вырядилась, чтобы его попытаться вернуть. Да ни за что на свете он от меня этого не дождется! Идиотизм не лечится. Не маленький, сам пусть со своей жизнью разбирается».

Кира переоделась в серые потертые джинсы и такую же куртку, надела солнцезащитные очки и решительно вышла из дома. Даже губы не подкрасила. Алекс ей, похоже, больше не нужен, она ему тоже, а дом встретит и примет ее в любом виде. Лишь бы она его приняла. Мысль о доме вновь нагнала на нее страху. Все-таки это было сегодня главным. Полгода она шла к этому моменту, и казалось, что от того, что она получит сегодня, зависит очень многое в будущем.

Кира подъехала к знакомому месту и чуть не зажмурилась от неожиданности. Воплощенный в реальности, ее сон производил довольно сильное впечатление. Она даже тихонько ущипнула себя – не спит ли. Такой же невысокий забор, аккуратный вход, отмеченный возвышающейся рядом сосной, зеленая лужайка во дворе и сам дом... Дом абсолютно преобразился. Можно сказать, до неузнаваемости. Но точнее – до узнаваемости, потому что Кира узнала его. Да, именно так он выглядел в ее бредовых идеях! Она уже была здесь много раз. Она знала это место и каждой клеточкой кожи наслаждалась знакомым ощущением. Так бывает, когда после долгого отсутствия возвращаешься домой. Хочется обнять каждый кустик, прильнуть щекой к двери, обнять весь дом. Свой дом!

Алекса не было видно. Очевидно, он ждал ее внутри. Кира медленно прошла к двери по выложенной плиткой тропинке, все еще боясь, что реальность рассеется и окажется очередным сном. Она едва ступала, едва прикасалась ко всему. Казалось, прикоснись она чуть сильнее – и все исчезнет, развеется, как иллюзия, как мираж. Она постучала, намеренно не нажимая на звонок. Не хотелось трезвонить на весь дом, пугать его своим шумным появлением. Она хотела познакомиться с домом в тишине, без лишних звуков, чтобы ничто не мешало прочувствовать его атмосферу.

Алекс открыл дверь и с порога принялся о чем-то деловито отчитываться, показывать бумаги. Кира предупреждающе подняла руку.

– Ш-ш-ш.

Алекс замолчал. Но не обиженно, а так, словно понял ее состояние. Он тихо отошел в угол, уселся в кресло и предоставил ей время и пространство, чтобы охватить все взглядом, впитать в себя атмосферу дома, комнат, обстановки, цвета. Она растворялась в своей мечте. Алекс завороженно смотрел на ее счастливое лицо и чувствовал, как у него перехватывает дыхание. Она была так красива в своем счастье! Ему даже стало обидно, что он не является частью этого счастья. Она упивалась своей мечтой, и ей не надо было делиться этим ни с кем, даже с ним. Когда-то он тоже жил с ней в этом стремлении к мечте, они вместе делали этот дом, он играл на ее идеях, как на струнах, и черпал вдохновение в ее уверенности, что все получится именно так, как она видела во сне. Ему не надо было спрашивать, получилось ли у него уловить ее фантазию. Он видел, что это именно так.

Пока Кира кружилась по комнатам, прикасаясь к стенам и порхая пальцами по глади высоченных окон, Алекс перебирал ключи и думал, что видит этот дом в последний раз. Он и сам успел влюбиться в свое творение. Каждую деталь, каждую мелочь он подбирал так, словно от этого зависит самое важное в его жизни. Скольких усилий ему стоило не видеться с Кирой, знают только он и Груня, убиравшая за ним бутылки выпитого пива и виски и считавшая дни, гадая, когда же кончится этот черный период. В чем причина депрессии, ей и спрашивать не надо было. Как говорил устами своего героя-кота Булгаков, «домработницы все знают... это ошибка думать, что они слепые».

Чего уж скрывать – поначалу новая пассия Саши Груне не понравилась. Опытный женский глаз моментально уловил разницу в возрасте, а так же твердость ее характера. Она решительно заключила, что такая дамочка в момент возьмет мальчика в оборот, превратит в подкаблучника, сделает своим хвостиком и в итоге бросит, разбив сердце. А если не бросит, то посадит в клетку своих пут, не давая сделать и шагу. Саше она, естественно, ничего этого не говорила. Груня знала, что нравоучений в своей жизни он хлебнул сверх нормы. Марта Феоктистовна сделала все, чтобы детство сына превратилось в череду поучений, нотаций, бесчисленных занятий, вспышек пугающей материнской любви и опеки, таких же внезапных вспышек агрессии от неудовлетворенности жизнью, объятий, сменяющихся подзатыльниками, перебранок с мужем на глазах у сына и настойчивого желания объяснить ему, как взрослому, что все это делается исключительно ради его блага, во имя его счастья и достойного будущего.

Груня все эти годы была безмолвным свидетелем смятого в комок Сашиного детства и пыталась лишь своей ничего не требующей взамен любовью компенсировать странность его существования. Когда он ушел из дома, Груня совершенно не удивилась. Она даже подспудно ждала чего-то подобного – взрыва, бунта, протеста. Больше всего боялась, что мальчик сделает с собой что-нибудь нехорошее. По телевизору то и дело мелькали сообщения о подростках, которые бросились с крыши многоэтажки, повесились, и прочие ужасы. Иногда она даже украдкой проверяла, что Саша делает в своей комнате, все ли с ним в порядке. И когда он сбежал, она облегченно вздохнула. Если хватило сил вырваться, значит, хватит сил и выжить. Правда, она думала, он пойдет к отцу, но Марта, буквально помешавшаяся после его ухода, сообщила, что у отца его нет и вообще нигде нет. Через неделю они получили от него письмо, сообщающее, что он, мол, жив-здоров, уехал на Север, просит его не искать.

Как ни странно, Марта тоже сразу все поняла. Поняла, что искать и возвращать сына бессмысленно, что ее материнство бесславно провалилось, как, впрочем, и вся жизнь. Она как-то сразу сникла, погасла, о Саше с Груней практически никогда не заговаривала и словно похоронила себя как мать вместе с воспоминаниями о сыне. Она продолжала обшивать клиентов, погрузившись в лоскутки, лекала и нитки. Электрическая швейная машинка журчала сутки напролет. Она зарабатывала много денег и все откладывала их на черный день. Черный день настал для Марты неожиданно, так неожиданно, что она не успела потратить свои сбережения. Заблаговременно составленное завещание обеспечило Груне, посвятившей почти всю свою сознательную жизнь Марте и Саше, безбедное существование. Груня долго и упорно молилась, чтобы Бог послал ей счастливую старость, и она явилась в виде вернувшегося Сашеньки, ее любимого мальчика.

Появление Киры принесло с собой угрозу ее счастью. Она могла отнять у нее Сашу, отнять не задумываясь, просто развлечения ради. Груня знала, конечно, что в один прекрасный день это произойдет, с Кирой или без Киры. Но Кира была из тех женщин, которые не терпят опеки, а значит, Груня окажется им с Сашей не нужна. Именно это и пугало ее больше всего. Однако со временем Груня изменила свое мнение. Кира, особо не стараясь, нашла путь к сердцу пожилой женщины. Все, что для этого потребовалось, – искренность. Груня так и не поняла, любит ли Сашу его девушка или нет, но то, что она не играет с ним, Груня оценила со всей честностью своего бесхитростного сердца. Она видела, что Саша как-то успокоился, повзрослел даже, видела, как у него появилось не свойственное ему ранее желание заботиться о ком-то, быть нужным, быть рядом, жить для кого-то. Она видела и то, как он загорелся новым проектом. Алекс раньше не посвящал ее особо в свои дела, а тут – нашел благодарного слушателя и зрителя его эскизов. Груня мало что понимала в дизайнерских тонкостях, ей было важно слушать и поддерживать его запал, его огонь.

И неожиданно все рухнуло. Пропало. Разбилось. После посещения больницы Саша больше не заговаривал о Кире. Он сник, никаких следов от былого приподнятого настроения не осталось. Только проект все так же занимал его. Может, даже еще сильнее, чем раньше. Наверное, это было единственной нитью, все еще связывающей его с Кирой, и он отдавал этому делу всю свою энергию. Когда дом был закончен, Саша показал Груне его фотографии.

– Нравится?

– Это ее дом?

– Да.

– Красиво, – восхищенно вздохнула Груня. – Теплый дом получился. В нем будет хорошо. Я бы не отказалась в таком жить. А что, уже пора сдавать?