За несколько стаканов крови Мерцалов Игорь
— Ну и как?
— Мне не понравилось. Разврату много. Еще песню ввели «Если в колодце воды не хватает, значит, имперцы ее выпивают». Да, про математику слышал: разрешили делить на ноль и… что-то про число «пи», запамятовал.
— Это не прошло, — заметил Персефоний. — Было предложение, — объяснил он неуклонно шалеющему Тучко, — чтобы число «пи» равнялось трем и пятнадцати, но депутаты не увидели разницы и предложение отклонили. А вот в историю поправки ввели.
— Тогда уж скажи: поправки в поправки, — сказал Хмурий Несмеянович. — От истории там уже давно ничего не осталось.
— Да, так вернее. Значит, имперцы слезли с веток не в одиннадцатом, а в тринадцатом веке, а Кецалькоатль был накручинцем Куценко.
— А еще, — подхватил берендей, который, похоже, в своем медвежьем углу был не так уж оторван от жизни, — ввели заморскую игру гольф и…
Однако Хмурий Несмеянович воскликнул:
— Стоп, стоп, стоп! Придержите коней, хлопцы. Стало быть, суммируя полученные данные, делаем вывод: в независимом графстве все идет, как и шло. Так?
— Так, — переглянувшись, признали Яр и Персефоний.
— Значит, кроме новых денег, ничего особенного не случилось. Вот и не морочьте мне голову, а то сейчас забросаете газетными передовицами типа «Верка Суржик — переодетая женщина».
— Что, правда? — встрепенулся берендей.
— Не знаю, не проверял, — съязвил Тучко. — И можешь поверить: если выпадет случай, проверять не стану. Это как с механическим соловьем: поет — и хорошо, а как устроено — не твое собачье дело.
— Шути, как хочешь, бригадир, а я вот не пойму, зачем такая бурная деятельность, — вздохнул Яр. — Им ведь царствовать от силы год осталось, а ты хоть школу возьми — они же целое поколение коту под хвост пускают.
— Ну, звеньевой, насчет года ты поторопился, — усмехнулся Хмурий Несмеянович. — Кохлунд, конечно, всего лишь графство, пусть и немаленькое, а Западу вся Накручина нужна. Так что пару лет наши вожди еще вполне способны протянуть, если только не перегрызутся у всех на глазах.
Берендею еще было что сказать, но едва он открыл рот, как Хмурий Несмеянович резко выпрямился:
— Так, все, кончай перекур, начинай приседания. Триста понтов стервингов покроют стоимость брики и лошадей?
— С лихвой, — ответил Яр.
— Персефоний, отсчитай триста. Лихва за беспокойство пойдет.
Упырь отсчитал ассигнации и протянул их берендею. Тот долго возился, упрятывая деньги во внутренний карман, потом вздохнул:
— Значит, до встречи, бригадир?
— До встречи.
— Будь здоров, Персефоний, — сказал берендей, спускаясь с передка. — Удачи вам обоим.
Он отвернулся и зашагал по залитой лунным светом дороге. Тучко пересел на его место, взял вожжи и, развернув повозку, направил ее к Шинельино.
— Теперь с тобой давай решать, — сказал он. — Сам понимаешь, насильно я тебя не держу. Но видишь, как дело оборачивается: там, за спиной, сейчас погоня, и, если с парнями сам Эргоном, стряхнуть ее с хвоста будет непросто. Тебя со мной видели, и назад идти попросту опасно.
— Я понимаю. Действительно, просто так рисковать глупо. Если вы не против, я сделаю часть пути с вами, а там видно будет.
— Вот и договорились. И если где по дороге попадется нотариус, обязательно справим тебе соглашение. А то получится, я слово дал и не сдержал. Не годится.
Он шевельнул вожжами, и лошади побежали быстрее. Вскоре повозка въехала в Шинельино — сонное и дряхлое местечко, из последних сил поддерживающее видимость достойной жизни. Даже собаки здесь брехали боязливо.
Постоялого двора в Шинельино не было, но в доме старосты свет загорелся, еще когда брика миновала околицу. Навстречу приезжим вышел сам староста. Назвался он Дакакием Зачтожьевичем. Это был мятый и всклокоченный мужчина маленького роста, согнутый не то заботами, не то рефлекторным почтением ко всем, кто выше его; тем не менее взгляд имел чистый, и в глазах как будто светился какой-то каверзный вопрос, на который очень не хотелось отвечать.
С ним вышли домовой и овинник, похожие на хозяина, как зеркальные отражения.
Тучко извинился за поздний визит и попросил продать ему мешок овса для лошадей. Староста распорядился, овинник принес мешок, домовой помог ему погрузить ношу и принял деньги.
— А не найдется ли горилки, хозяин?
— Простите, сударь, не держим-с.
— Жаль. Ну, бывай, Дакакий Зачтожьевич! Извини, что поднял среди ночи.
— Что вы, сударь, никакого беспокойства, мы и не ложились еще…
— От Лионеберге до Майночи путь неблизкий, надо запастись.
— Конечно, конечно-с…
— Тут вслед за мной еще приятели должны подтянуться — вернее всего, завтра с утречка. Ты их не пропусти, Дакакий Зачтожьевич, и, если с пути собьются, направь, так и скажи: мол, сам Хмурий Несмеянович просил передать, что направляется в Майночь, и пускай догоняют как хотят. Запомнил?
— Не беспокойтесь, сударь, все как есть запомнил, так и передам-с…
— Ну, с тем и прощай!
Тучко тронул коней с места, и вскоре убогое Шинельино навсегда осталось позади.
Минут двадцать брика ехала по столбовой дороге, потом Тучко свернул на малоезжий проселок. Последовали еще два поворота, во время которых даже Персефоний потерял направление. Окольные дорожки вились и вились, однажды где-то слева между ветвей мелькнул желтый огонек в окошке, но тут же исчез за частоколом осин и берез, однако Хмурий Несмеянович его приметил и вскоре сделал еще один поворот.
Спустя немного времени деревья расступились, и Персефоний по звездам установил, что они держат путь на северо-запад. Повозка затряслась по кочкам разъезженного проселка. Проплыло по правую руку какое-то селение, и вот раскинулся перед путниками широкий шлях.
Хмурий Несмеянович зевнул, посмотрел на небо — до рассвета оставалось еще часа три — и сказал:
— Твоя очередь, корнет. С лошадьми управишься?
— Полагаю, да.
— Вот и садись на мое место. Нам пока вперед и вперед.
Он перебрался в повозку, отыскал под сеном какую-то мешковину, завернулся в нее и мгновенно заснул.
Персефоний правил, пока не зарозовела заря. Приметив ручей недалеко от шляха, он остановил повозку, напоил усталых лошадей, засыпал им в торбы овса и разбудил бывшего бригадира, только когда из-за деревьев брызнули первые лучи солнца, больно хлестнув по глазам.
Последним, что он услышал перед тем, как предаться забвению, завернувшись в ту же мешковину с головой, был стук копыт. Хмурий Несмеянович снова тронулся в путь, не дав лошадям полноценного отдыха: опасался, что Эргоном медлить не станет.
Глава 8
ЭРГОНОМ СТРОИТ ПЛАНЫ
Хмурий Несмеянович не лукавил и не льстил себе, когда думал, что редко ошибается, но на этот раз он ошибся. Когда утром его преследователи достигли Шинельина, Эргонома с ними не было.
Бригадир не мог знать, что пути их пересеклись по чистой случайности. Человек, которого он не без оснований считал самым опасным из всех, кого встречал в своей жизни, не стремился поддерживать связи с бывшими соратниками и в предместье прибыл совсем по другим делам. Однако, приметив знакомых герильясов и смекнув, что означает их активность, решил не проходить мимо.
Упустив бригадира, бойцы, наскоро посовещавшись, решили отправиться вдогон и немедленно взялись за дело: кто пошел искать лошадей, кто — собирать припасы. Эргоном немного послушал их, стоя в тени, а потом вернулся на постоялый двор.
Побоище уже закончилось. Общий зал был завален телами — преимущественно скупщиков и поджигателей, однако кое-кто из домовых тоже нашел здесь свою смерть, и почти все были ранены. Под стоны едва ли что-то соображающего хозяина, которого так и не смогли увести члены семьи, домовые перевязывали раны и вполголоса обсуждали, что станут говорить, когда прибудет полиция.
В дальнем углу за столом сидел нотариус Вралье и консультировал влюбленных призраков.
В углу напротив Гемье и Васисдас пили пиво и дулись друг на друга. Эргоном подошел к ним, перешагивая через тела и лужи крови, которые казались черными. Движения его были исполнены кошачьей грации.
При всей его видной внешности Эргонома сложно было назвать красивым. В нем было чуть-чуть величия, чуть-чуть мужественности, чуть-чуть утонченности, но всего — именно по чуть-чуть и недостаточно для целостного впечатления. Одно не вызывало сомнений: этот человек — прирожденный убийца.
— Что нового? — спросил он, подсаживаясь.
В отличие от своих соратников по звену, Эргоном очень хорошо говорил по-накручински.
— Только то, что ти предсказаль, — ответил гном, широким жестом указывая на царящий вокруг разгром. — Домовие действительно перебили скупщьиков…
— Я вижу, — с превеликим терпением ответил Эргоном и, понизив голос, добавил: — Я спрашиваю: вы сумели сделать то, что я вам советовал?
— Я, я! — кивнул Васисдас. — Ми хотили внис, пока тут шум. В трьох ясчиках дейстфительно биль тапак, а в четфьортом…
Эргоном остановил его жестом: хотя все вокруг заняты своими делами, незачем говорить вслух. Он и так отлично знал, благодаря какому именно зелью прославился этот постоялый двор.
— Погрузили уже? — спросил он.
— Уи. Но куда вьезти? — спросил гном.
Эргоном, не торопясь ответить, встал на ноги.
— Ну, так идем отсюда, — позвал он сообщников.
Покинув постоялый двор, они направились в глухой закоулок, где эльф и гном поставили нанятую в городе бричку. Ящик с похищенным наркотиком стоял в ней, прикрытый рогожей.
— Что по ходу скрысили? — бесцеремонно поинтересовался Эргоном, прислонившись к бортику и набивая трубку из кисета.
Его собеседники сделали возмущенные лица, но потом сознались в попутной экспроприации из подвала «Трубочного зелья» двух бутылок коньяка, одной вина и одной — уксуса (взятой по ошибке), а также трех пачек табаку, которые гном бесхитростно набил себе за пазуху.
Эргоном покачал головой, велел Васисдасу вытащить коньяк, выбил пробку и отпил прямо из горлышка. Эльф, явно сознавшийся далеко не во всем, постарался вернуть разговор в прежнее русло:
— Так кута фести ясчик? Не успеем ше! Сейтшас са прикатиром погонимся!
— Ох, бригадир, бригадир! — вздохнул Эргоном. — Столько возни… По правде сказать, плюнул бы я на него.
— Как — плюнуль?
— Сатшем плеваль?
— Да затем, что есть дела поважнее. Крупная игра намечается… Так уж и быть, скажу, — решил он. Эльф и гном тотчас придвинулись к нему. — Запад выделяет Кохлунду деньги на перевооружение. И неплохая собирается сумма, за нее в правительстве будет большая драка. Выиграет тот, что предложит наилучший план перевооружения. У меня хорошие связи в команде господина Перебегайло, и я могу это дело провернуть. У остальных планы — как сделать перевооружение самым дорогим. А у меня есть план, как сделать его достаточно эффективным, чтобы обеспечить дальнейшие инвестиции. Вы мне в этом деле еще понадобитесь.
— Политик… — поморщился Гемье. — Эргоном, это же нье наш профиль…
— Крясное это тело… — поддержал его Васисдас, правда, без ярко выраженного отвращения.
— Я понимаю, что тырить хлам по подвалам легче, а грабить на большой дороге приятнее, — презрительно сказал Эргоном. — Но настоящих денег так не получишь.
— Уи, я все понимаю, но пойми и ти, Эргоном: я просто люблю наше дело. Давай, как прежде, сколотим бригаду… Ты видель домових — вот тебе уже готовие коротишки! Берьем четверых, ищем пару человьеков и — нас ждут великие дела! Эргоном, что есть лучше, чем крепкий бридага?
— Лучше, чем крепкая бригада, мой верный друг? Есть кое-что, например, обеспеченная старость.
Гемье нервно дернул плечами. Гномы живут вдвое дольше людей, но ему было уже под девяносто, и, несмотря на характерный для закордонцев легкий нрав, леденящий призрак старости уже порой мерещился ему в одиночестве бессонных ночей.
Зато Васисдас, которому старость грозила от силы лет через двести, безоговорочно поддержал Эргонома:
— У нас кофорят: копи на пенсию смолоту.
Под давлением аргументов гному оставалось только признать:
— Уи, конечно… ви прави… Но как же бить с бригадьиром?
Тень сомнения легла на чело Эргонома.
— Не хотел бы я время тратить, — вздохнул он. — Тучко, конечно, основательно сдал в последнее время…
— Мне так не показалось, — проворчал гном, и они с Васисдасом невольно переглянулись, вспомнив, как не осмелились прошлой ночью войти в дом, содрогавшийся от звуков яростного боя.
Эргоном, без труда угадав их мысли, наградил обоих насмешливым взглядом. По-настоящему он был не в претензии на подельников за тот провал, ведь они провалили не его приказ. Напротив, был рад, что не стали рисковать жизнями — в ту минуту никто еще не мог представить, что на бригадира снизойдет дух милосердия.
— Сдал! — убежденно повторил Эргоном. — Если кто-то заботится о жизни тех, кто хочет его убить, значит, о грехах задумался, а это для разумного все равно что сразу лечь да помереть. Тучко сломался, чует, что ему конец, вот и чудит. Начинаю понимать, чем он занимался с того дня, как бригаду бросил.
— И тшем? — спросил эльф.
— А ничем. Сидел где-нибудь в лесу на пне да клял судьбу. Тем не менее охотиться за ним — дело хлопотное и рискованное. То есть совершенно для нас не подходящее. Нас теперь должна заботить политическая борьба, а не авантюры.
— Я тебья не понимаю, Эргоном, — покачал головой Гемье и выразительно посмотрел на бричку. — Говорьишь — политик, но настояль, чтобы ми приехаль сюда…
— Это ты пока еще в политике не разбираешься, — снисходительно усмехнулся Эргоном. — Я ведь говорил: мы выехали в предместье, чтобы провести социальный мониторинг… — Он осекся: как-то слишком уж внимательно слушали его подельники. Эргоном понял, в чем дело, и вздохнул: — Да, а грамотность-то надо повышать, не дай бог, вы мне прилюдно мониторинг с мародерством перепутаете. В общем, официально мы тут с населением беседовали, а это, — он кивнул на бричку, — это нам понадобится на представительские расходы… на взятки, — популярно объяснил он. — С другой стороны… Ах, черт возьми, с другой-то стороны, наш бригадир — лакомый кусочек!
Гемье и Васисдас терпеливо ждали окончательного решения, а Эргоном никак не мог его принять. Намерение стать политиком отнюдь не было поколеблено, и путь этот оставался самым разумным. Он видел вокруг бездну примеров, когда всякий, не желающий работать ни в поле, ни у станка, но при этом не имеющий ни талантов, ни образованности для любого рода интеллектуального труда, объявлял себя политиком — и это никого не удивляло. В такой среде Эргоном, с его цепким умом и богатым жизненным опытом, легко мог сделать блестящую карьеру.
Но очень уж большой куш обещала удача в непростом деле поимки бригадира!
— Уж представительскими расходами его наследство обеспечило бы нас надежно! — размышляя вслух, проговорил Эргоном. Наконец он решился: — Ладно! Самое главное сейчас — не допустить, чтобы герильясы своего добились. Тогда мы просто приведем как-нибудь на то самое место толкового мага…
— Ох, Эргоном, не ми одни так думали, но пока что никому не удалось, — засомневался Гемье.
— Конечно, не удалось: маги такого уровня на дороге не валяются! Вот как раз в правительстве я и надеюсь отыскать подходящего. Но раз уж Тучко не проявил благоразумия и не удрал из графства, парни вполне могут исхитриться загнать его в угол. Вот этого допустить нельзя. Поэтому сделаем так: отправляйтесь-ка вы с герильясами. Постарайтесь разбередить Ляса, чтобы он обязательно Хмура шлепнул. Ну а если другие не дадут лешему этого сделать и приведут Хмура на место раньше, чем я появлюсь или дам о себе знать… Тогда, несмотря ни на какой риск, кончайте бригадира и сматывайтесь. И раз уж вы за это дело взялись, лучше вам меня не разочаровывать. Все понятно? Тогда дуйте к герильясам, думаю, они уже снарядились.
Эргоном запрыгнул на облучок и вдруг спросил:
— Да, кстати, надеюсь, вы карманы набили не для себя, а на продажу?
— Коньечно!
— Само сапой!
— Это раньше как-то не обсуждалось, так что на всякий случай говорю: если замечу, что кто-то из вас на дрянь польстился, убью на месте.
Он взялся за поводья и направился в Лионеберге, оставив подельников провожать грустными взглядами бричку, заваленную барахлом, которым они разжились во время мероприятия, так и оставшегося для них «социальным мониторингом».
Эргоном без спешки катил по дороге и старался сосредоточить мысли на предстоящей политической игре, но это оказалось не очень легко. До вчерашнего дня он не вспоминал о бывшем командире. Когда Тучко исчез, вместе с ним исчезли бригадные списки: то ли он забрал их с собой, то ли вообще уничтожил в каком-нибудь порыве самоистязания — Эргоном не интересовался. Если остальные бойцы в большинстве своем ругательски поносили бригадира лишь за то, что они теперь не могли претендовать на преференции, обещанные кохлундским правительством для герильясов, то новоиспеченный политик был только рад. Отсутствие документов давало свободу маневра и позволяло при необходимости обзавестись любым прошлым в зависимости от обстоятельств. Для политика это большой плюс.
Сказать по правде, обнаружив, что Тучко не канул в небытие, а вернулся и тотчас попался на глаза рассерженным сослуживцам, Эргоном в первую очередь подумал именно о документах. Но уже в следующую минуту, конечно, сообразил, что списки никого из герильясов не интересуют. Какие, к черту, списки, когда можно схватить бригадира и привести его в Купальский лес — обязательно живым и желательно беспомощным, а уж там любой ценой вырвать у него секрет…
Эргоном криво усмехнулся. Хотел бы он поглядеть на лица герильясов, если они схватят Тучко, а тот им ничего не скажет. Трудно поверить, чтобы человек выдержал все, на что способна изощренная фантазия борцов за независимость, но Тучко упрямый, с него станется.
«Ну ладно, я сделал, что мог, а теперь — как карта ляжет», — сказал себе Эргоном, еще раз обдумав создавшееся положение. Эльф и гном, конечно, обалдуи, однако дело знают. То, как они оплошали подле заброшенного дома, не более чем случайность. И то сказать — появление упырька из Лионеберге было полной неожиданностью. Он ведь и самому Эргоному ухитрился помешать, так что нагоняй от своего вожака Гемье и Васисдас получили вполне умеренный.
Подвести Эргонома они не посмеют, а значит, Тучко все равно что мертв. Герильясы остаются ни с чем, а Эргоном, проникнув в высшие круги власти, рано или поздно найдет достаточно квалифицированного чародея. Но для того чтобы привлечь на свою сторону подобного союзника и не ждать от него предательства, нужно срочно приводить в исполнение свой план и становиться значимой фигурой в плеяде политических деятелей Накручины.
Рассуждая таким образом, Эргоном все-таки заставил себя выбросить бригадира из головы…
Конечно, не зная всего этого, Хмурий Несмеянович не мог предположить, что Эргоном не возглавит погоню за ним.
Однако следует отметить, что и Эргоном, в свою очередь, заблуждался, не подозревая, что уже через пару дней охота на бывшего бригадира станет для него задачей номер один.
Глава 9
ОСОБЕННОСТИ УПЫРИНОЙ ОХОТЫ
Двое беглецов ехали, выписывая петли и огибая селения мимоезжими тропками. Хмурий Несмеянович правил днем, Персефоний ночью. Время от времени, свернув с дороги и углубившись в заросли, они давали роздых лошадям, но те все равно уставали.
— Напетляли мы здорово, корнет, пора менять тактику, — сообщил Тучко упырю через два дня, когда отгорела вечерняя зорька и они сидели перед разведенным в лощине костром, над которым булькал котелок. — Постоим на биваке, понаблюдаем за дорогой. Поблизости есть городок — называется Ссора, но местечко мирное, тихое. Если мы с тобой где-то дали маху и, несмотря ни на что, парни висят у нас на хвосте, обязательно наведаются в город. Тогда мы им вслед ручкой сделаем и двинем в другую сторону. А если они так и не появятся, значит, проверяют другие направления и пару лишних суток нам выиграть удалось. В этом случае мы сами в Ссору поедем. Я подгадаю так, чтоб въехать на закате: вместе будем бодрствовать. Сменим лошадей, кстати же и бумагу тебе выправим обещанную. Да, наверное, сразу и расстанемся. Оттуда до Лионеберге ковролетное сообщение, оно тебе в самый раз: вжик — и дома.
— А вы один дальше справитесь? — осторожно спросил Персефоний.
Хмурий Несмеянович усмехнулся было, но шутить не стал, тут же посерьезнел.
— Ты это брось, сынок, не для тебя такие игры. Спасибо, конечно, за беспокойство, но у меня с парнями свой спор, ты тут ни при чем. И так помог мне больше, чем я ждал. Кстати, как насчет платы?
— О чем вы?
— Как о чем? — в свою очередь удивился Тучко. — Слушай, корнет, не надо казаться проще, чем ты есть. Ты мне помог, я тебе должен. Могу в качестве оплаты предложить деньги, но, думаю, ты больше нуждаешься непосредственно в пропитании, так? Вот и предлагаю: поскольку соглашение будет у тебя в кармане уже завтра ночью, не нацедить ли тебе стопочку крови? Это соглашение задним числом все и покроет.
— Давайте поговорим об этом, когда бумага действительно будет у меня в кармане, — сказал Персефоний.
Хмурий Несмеянович взглянул на него удивленно, но сразу понял:
— А, законность! Конечно… Только смотри у меня, от голода не свались.
— Голод мне теперь не грозит недели две, — сказал Персефоний как можно более беззаботно, но, видимо, перестарался, потому что в глазах Тучко тут же появилось недоверие. — Я имею в виду — настоящий голод…
— А ненастоящий — ощущаешь уже сейчас?
— Ну это не то чтоб голод… Нет, правда, мы, упыри, выносливы, даже такие молодые, как я. Но, если честно, нормой считается еженощное питание. Понимаете, равномерная, регулярная подпитка дает наиболее гармоничное развитие сил. Сложно объяснить…
Бывший бригадир вздохнул.
— Ну да, про гармонию сил нам еще в школе объясняли на видовой физиологии. Главное мне понятно, можешь поверить. Я даже могу понять, почему ты согласен потерпеть с моей кровью до завтра. Но вот, например, пара лошадей — почему ты не пользуешься случаем полакомиться ими? Хотя бы несколько капель — вреда ты им нанесешь не больше, чем стайка комаров, болезненных ощущений вообще не доставишь, а себе сделаешь лучше…
— Да что вы, что вы, Хмурий Несмеянович! — воскликнул Персефоний. — Об этом лучше и не думать. Во-первых, это все равно жестокое обращение с животными. Ведь лошади не предоставляют мне свою кровь по доброй воле, значит, я совершил бы по отношению к ним насильственные действия. А во-вторых, эти лошади ваши. При определенных условиях я мог бы питаться за счет животных, принадлежащих мне, — закон предусматривает такую возможность. Но покушение на чужую собственность…
— Довольно, корнет, я понял. А что насчет охоты? Вот тебе лес, в нем полно зверья…
— То же самое: жестокое обращение.
— Да почему, черт возьми? Эти звери и так, по закону природы, ежеминутно служат пищей друг другу — и, заметь, ни одно из них еще не изъявляло своего добровольного согласия за все миллионы лет, что они существуют! Все разумные охотятся при необходимости, закон может ограничивать только охоту в брачный период или на территории заповедника.
— Да, это не очень справедливо. Но таков закон. Упырь может охотиться только на умирающее животное — и по возможности он должен выпить столько крови, чтобы усыпить животное и прекратить его мучения.
— Забавно… Похоже, все упыриные законы, какие только существуют на свете, изданы с одной целью: держать ваше племя в ежовых рукавицах.
— Ну да, — спокойно кивнул Персефоний. — Так же, как и законы всех остальных разумных.
Тучко мотнул головой.
— Ерунда! Все законы ограничивают проявления злой воли, они регулируют сознательный выбор, который может сделать разумный, — сказал он. — Сознательный! А вас, как я посмотрю, норовят ограничить в естественных проявлениях. Запрет на еду! Ха, да это все равно что приказать гномам жить на деревьях.
— Каждый упырь начинает свое существование с таких вопросов. И ему объясняют: всякий закон — это ограничение и чем больше ограничений мы способны вынести, тем мы сильнее.
— Чем больше страданий, тем совершеннее душа, как говорят люди, — фыркнул Хмурий Несмеянович. — Чем больше пота впитают скалы, тем больше золота они отдадут, как говорят гномы. А лешие говорят: чем больше смерти, тем больше жизни. А эльфы говорят: чем дольше ждешь сна, тем он ярче. А упыри, стало быть, соригинальничали: чем меньше воли, тем ее больше! Звучит! Да только все к одному сводится: терпи — и воздастся тебе. Философия смирения…
— Конечно, — недоуменно ответил Персефоний. — Это же одна из основ веры…
— Вот только про веру мне тут не надо! — рассердился Тучко. — Я не такой дурак, чтобы быть атеистом. Но мне недостаточно веры. Я не верить хочу, а знать. Я молиться только об одном готов: не надо решать за меня. Дайте мне самому выбрать, что мне нужно. Выбрать и взять. А остальное меня не волнует, я ни перед кем не выслуживаюсь, ни перед разумными, ни перед богом. Понимаешь, малыш?
Персефоний осторожно кивнул.
— Возможно… Во всяком случае, мне кажется, теперь я понимаю, почему вы ввязались в войну, Хмурий Несмеянович.
Зрачки бывшего бригадира расширились, будто от мгновенной боли. Однако он не дал воли чувствам.
— Да, пожалуй, ты меня понял, — согласился он. — А вот мне тебя, наверное, не понять. Ну скажи, неужели совсем не обидно жить по законам, которые тебя унижают?
— Нет, — ответил упырь. — Жить не может быть обидно, а закон выше желаний.
— Ты говоришь так, потому что веришь в это, или потому, что тебя этому учили?
Персефоний ответил не сразу. Не то чтобы у него были сомнения, но в слишком уверенном ответе, как ему показалось, будет что-то фальшивое.
— Наверное, я в это верю, потому что меня так учили, — сказал он. — Ведь не могли же учить зря?
— Э, что с тобой говорить! — рассердился Хмурий Несмеянович, но тут же и в свой адрес высказался: — Я тоже хорош. Не люблю пустую болтовню, а порой как черт за язык дернет: ляпну что-нибудь и потом остановиться не могу… Все, в общем, языки почесали, и будет.
Он снял котелок с огня, поужинал и, не говоря ни слова, лег спать. Персефоний встал и прошелся по лощине. Дивная выдалась ночь: безветренная, воздух лесной духовит, а какие звезды! Редко при почти полной луне бывают они такими роскошными. В ночи кипела жизнь. В полосах лунного света скользили по воздуху тени, протяжный птичий крик плутал меж стволов.
Персефоний стоял неподвижно, позволяя звукам ночи протекать сквозь свою не живую и не мертвую плоть. Песня сверчка, спор барсуков, прыжок лисицы — все было открыто ему. По ночной дороге едет всадник… Лишь на миг упырь уделил ему внимание, сосредоточив чувства, и тут же успокоился: человек этот не имел отношения к погоне за Хмурием Несмеяновичем. Просто купеческий приказчик, возвращающийся из деловой поездки. Где-то вдали ощущается еще один человек — подвыпивший хуторянин. Это все не важно, ведь здесь не город, здесь — открытый мир, и они — случайные гости.
Персефоний улыбнулся. Должно быть, несмотря на нерегулярность, усиленное питание принесло свои плоды: нечасто ему удавалось столь глубокое погружение в ночь.
А все-таки в рассуждениях Хмурия Несмеяновича что-то есть… В самом деле, для чего нужен закон, запрещающий охоту?
Как прекрасно было бы жить за чертой городов, на лоне природы! Тут сердце бьется в унисон с ритмами Космоса, тут нет чужих мыслей — мелких, суетных, глупых…
На минуту идея показалась ему настолько прекрасной и, несомненно, справедливой, что он готов был усомниться в своей вере в приоритете закона. Однако Персефоний заставил себя подумать: неужели я первый, кому пришло это в голову? А если нет, то почему же упыри мирятся с создавшимся положением вещей? Почему не стремятся прочь из городов, за что ценят существование среди разумных?
И вскоре Персефоний нашел ответ. На лоне природы можно жить только дикарем, иначе это будет фальшь, нечестная игра. А дикарство — это путь к утрате закона. Сперва внешнего, государственного, потому что дикарь не нуждается в государстве. А потом и внутреннего Закона общины, потому что дикарем упырь скорее будет жить один. Коротко говоря, это путь к превращению в животное.
Улыбка Персефония угасла. Если смотреть с этой точки зрения, Хмурий Несмеянович был самым настоящим животным.
Внезапно ход мыслей упыря был прерван настойчивым зовом инстинкта. Где-то рядом лилась кровь. Усилием воли он сосредоточил внимание на этом ощущении. И нахмурился. Он явственно чувствовал боль крупного животного, получившего жестокую рану, однако не улавливал ни голода, ни ярости хищника. Казалось бы, вот он, тот самый оговоренный Законом случай, о котором он недавно рассказывал Хмурию Несмеяновичу: трагическая случайность в лесу, при которой упырь даже обязан прекратить мучения попавшего в беду зверя. Но странно: вместе с болью он чувствовал ярость борьбы, но не мог понять с кем. Как будто с пустотой…
Персефоний решительно устремился в заросли. Перемахнул через ручей, из которого Тучко набирал воду для похлебки, вонзился в папоротник, не шелохнув ни единого листочка, миновал залитую светом поляну, нырнул в тень под кручеными вязами и вскоре очутился на берегу все того же ручья, делавшего здесь очередной поворот.
На поляне в столбах лунного света могучий красавец олень из последних сил сражался с противником, которого не назначала ему природа.
Это было какое-то магическое существо, ростом чуть выше среднего человека. Из раны на груди сочилась густая вонючая кровь, в которой не чувствовалось ни капли жизненной силы, и больше никакого запаха от него не исходило.
Олень атаковал, понуждая противника отступать, но стоило ему предпринять попытку к бегству, колдовская тварь, с виду не слишком поворотливая, наскакивала и полосовала животное кривыми когтями, заставляя разворачиваться и снова вступать в бой.
На мгновение противники замерли, и Персефоний, разглядев, что среди травы повсюду виднеются кости, вдруг понял, что ему довелось увидеть собственными глазами не что иное, как ПМБГ — полуматериального боевого голема, оружие, запрещенное всемирной конвенцией как негуманное, но то и дело всплывающее где-то на земном шаре.
ПМБГ, упакованные в какой-нибудь небольшой предмет (обычно в кувшин, поскольку в их разработке использовались параметры джиннов), могли сколь угодно долго лежать в каком-нибудь месте, чтобы при приближении неприятеля самораспаковаться (самовызваться, как это называли в газетах) и, перейдя из энергетического состояния в полуматериальное, приступить к действию. То есть убивать все живое с массой не ниже, чем у фэйри, оказавшееся в пределах досягаемости.
Кто поставил здесь голема, почему его не обезвредили, когда он перестал быть нужен? Пустые вопросы. Кохлундские леса полны подарками войны…
Персефоний повернулся, чтобы уйти. Олень, безусловно, мог бы стать для него законной добычей, но связываться с боевыми чарами очень опасно. Насколько он знал, саперы уничтожали ПМБГ дистанционно, запуская на занятый ими участок двух-трех големов сходной структуры.
Но что-то мешало уйти… что-то, замеченное краем глаза, но не осознанное. Персефоний вновь осмотрел поле боя и разглядел скелет разумного, именно — лешего. Разбросанные вокруг клочья одежды были когда-то формой, но не военной, а егерской. Беднягу назначили временным смотрителем леса уже в дни перемирия.
Взмах лапы — олень пошатнулся, упал на колено…
Персефоний и сам не подозревал, что вступит в бой, пока его руки не сомкнулись на шее голема. Мысли скользили как будто за гранью сознания, тело управлялось отнюдь не разумом. Прикоснувшись к таинству ночи на лоне природы, упырь как будто и впрямь стал наполовину животным.
Прыгнув на спину чудовищу, Персефоний мощным рывком свернул ему шею. Голем растворился в воздухе, обернувшись энергетической структурой, втянулся в свое убежище, скрытое травой, и материализовался вновь — целехонький и невредимый. Он вновь был полон сил и рвался выполнить приказ.
Молодого упыря встретил захват длинных лап. Он сумел поднырнуть под них и, обогнув голема, уступавшего ему в проворстве, вновь запрыгнуть на спину. Однако голем неплохо учился на ошибках. На сей раз он не стал дожидаться серьезных травм и опрокинулся навзничь, грозя раздавить Персефония. Лишь в последний миг упырь успел соскочить на землю.
Противник выпрямился и стал надвигаться. Внезапно серая тень метнулась к голему. Израненный олень, уже не нашедший сил для бегства, дотянулся до врага! Голем упал, и Персефоний навалился на него, круша руками колдовскую плоть.
Ему вновь удалось нанести противнику серьезные повреждения. Глазами смертного увидеть миг развоплощения было бы невозможно, но взгляд упыря различил призрачную дымку, втянувшуюся в ковер травы. Персефоний метнулся туда и увидел горлышко стеклянной бутылки, вкопанной в землю. Он вонзил пальцы в дерн и, напрягая мускулы, вырвал бутылку из почвы.
Чудовище опередило его на долю секунды, страшный удар подбросил упыря в воздух. Однако Персефоний не выпустил трофей, даже когда упал и покатился по земле. Колдовская тварь приближалась. Преодолевая боль, Персефоний с размаху хватил бутылкой по ближайшему стволу. Голем замер, и несколько секунд передышки позволили Персефонию собрать волю в кулак. Каждое движение давалось с трудом, он чувствовал себя невероятно уставшим, но был уверен, что теперь его противник лишился возможности перевоплощаться. К сожалению, он не представлял, как ему еще один раз одолеть ставшего осторожным голема голыми руками…
Белая вспышка с негромким шипением сверкнула и поглотила голову твари. Неуклюжее тело покачнулось и рухнуло, испаряясь на глазах. Хмурий Несмеянович с боевым посохом в руке перепрыгнул через ручей и подошел к упырю.
— Ну ты даешь, корнет, — хрипло проговорил он. — Не мог отыскать себе развлечение попроще?
Персефоний стоял покачиваясь. Он не слушал Хмурия Несмеяновича, но вовсе не из-за накатившей слабости. Просто слова не имели значения.
— Эй, да он тебя зацепил! — воскликнул Тучко, разглядев рваную рану на боку упыря. — Обожди-ка, сейчас мы это исправим.
Персефоний шагнул мимо него и приблизился к умирающему оленю. В глазах несчастного животного застыла боль.
Вот что имело значение!
В голове всплыло: прекратить мучения… Что за глупость? Персефоний склонился над оленем, чуть не упав при этом, и посмотрел ему в глаза. Животное перестало вздрагивать всем телом при каждом вздохе: боль ушла. Себе Персефоний такой поблажки не сделал, чтобы не терять ни времени, ни осознания важности того, что ему предстояло сделать. Правда, что именно ему предстояло, он, по-настоящему, понятия не имел, но каждое новое действие, совершенное телом, воспринималось как воспоминание о затверженном уроке.
Оттолкнув руку продолжающего что-то говорить Тучко, Персефоний встал на колени и, нагнувшись, припал ртом к ранам животного. Слюна упыря обладает не только обезболивающим, но и заживляющим действием — как мертвая вода. Поэтому, кстати, после их укусов, вопреки стойкому общественному мнению, не остается следов. То есть обычно не остается — иногда встречаются редкостные недотепы, о которых говорят, что они «укуса не скроют», чему в своде людских фразеологизмов соответствует выражение «ложкой в рот не попадет». Однако кто бы мог предположить, что заживляющее действие настолько сильно? А впрочем, кажется, дело было вовсе не в слюне…
Персефоний уже ничего не понимал.
Ибо, строго говоря, Персефония не стало.
Он не исчез как личность, нет — как личность он просто вдруг сделался не нужен, точно сброшенная маска. Исчез он как упырь, ибо именуемое так существо, представитель особой расы в классе разумных обитателей мира, обернулось в его сознании уродливым големом, глупой ошибкой… ум с трудом подбирал определения… вот — зыбкой абстракцией! Тенью на стене, вообразившей, будто она главнее того, кто ее отбрасывает.
Олень шевельнулся. Не обращая ни малейшего внимания на ошарашенный взгляд Тучко, тот, кто недавно звался Персефонием (хотя и сейчас мог бы им назваться — имя для него не имело значения) продолжал свое дело, и раны затягивались, пока он пил кровь. Целительное воздействие? Глупость. Обмен жизненной силой? Тоже глупость. У происходящего не было названия, во всяком случае, названия, которое понял бы прежний Персефоний, а новый в названиях не нуждался.
Наконец исчезла последняя рана. Персефоний разбудил животное. Олень сделал несколько неуверенных шагов, помотал головой и, тяжело ступая, направился к воде. Утолив жажду, он медленно удалился в чащу. Глядя ему вслед, Персефоний наконец заметил, что боль уже не мучает его: раны зажили вместе с ранами животного.
Человеческий голос… знакомое лицо…
Человек, с раздраженным видом сидевший на бревне на краю поляны, поднялся на ноги и зашагал прочь. Персефоний вздрогнул, ощутив потребность следовать за ним. Он не понимал, зачем это нужно, но без рассуждений двинулся в путь.
Лощина, остывающее кострище, громадная брика… испуганно фыркающие лошади…
Хмурий Несмеянович посмотрел на посох, словно тот был обычной палкой, и бросил на траву рядом со своей постелью.
— Между прочим, заряд почти исчерпан, а где его пополнить, не представляю. Нет, как уже было сказано, я не напрашиваюсь на комплименты, но хотелось бы знать, на кой шут все это было нужно?
— Нужно… — с трудом ворочая языком, произнес упырь.
Обычное сознание пробудилось в нем, он чувствовал себя, словно заново учится ходить после долгой болезни. Неужели рассуждения о потере разума и превращении в животное оказались отнюдь не фигурами речи? Полно, он вел себя совсем не по-животному… но и не как нормальный разумный, не как упырь, это точно.
Тень на стене не понимает своих действий, и горе ей, если она задумается над их смыслом.
Читать бесплатно другие книги:
