Под музыку Вивальди Величанский Александр
ПРЕДИСЛОВИЕ
ЧТОБ НЕ СТАТЬ ЧАСТИЦЕЙ ЧЕРНИ…
Екатерина Маркова
- Близ холма, что всем известен
- как гора Парнас,
- я бесхитростных овец и
- коз убогих пас.
- Крючковатым был мой посох —
- им – единый мах —
- Я я ловил ягнят и нес их
- В в гору на руках.
В те поры, как писали в древности, на Парнасе сменилась власть сталинских соц. реалистов, угодников и воспевателей лагерного социализма на хрущевских поэтов – шестидесятников, полубогов толпы, со значительными выражениями лиц, твердо знавшими, что сталинизм – зло, что необходимо вернуться к истине, а истина по тем временам, была – возвращение к ленинским нормам. А. Вознесенский писал «Лонжюмо», Е. Евтушенко прославлял юного вождя поэмой «Казанский университет». Героями стали «Комиссары в пыльных шлемах», а не их святые жертвы…
Все это случилось после разоблачительной речи Н. Хрущева на ХХ и ХХII съездах КПСС «О культе личности Сталина». В это время возникали разные группки не страшащиеся немедленной репрессии. Конечно, наиболее «крутые» как сейчас говорят, вроде ВСХСОНа питерского, боевой организации, карались почти что по-старому, знаменитая 58-ая статья, по которой расстреливали без суда, по признаниям выбитым пытками, заменена была на 70-ую только в 1961 году(антисоветская агитация и пропаганда). Но литературные группки существовали в наступившие «вегетарианские» времена, по слову Ахматовой, более менее спокойно. Единственно, членам этих кружков надо было где-нибудь работать, иначе – по указу «За тунеядство», часто давали реальные сроки, сажали таких интеллектуалов – книгочеев с уголовниками, пользовавшими несчастных «по понятиям»… (Этот указ отменили только в 1991 году)
В 60–е годы в МГУ возникла литературная группа СМОГ, аббревиатура расшифровывалась двояко – «Самое Молодое Общество Гениев» и «Смелость, Мысль, Образ, Глубина». Студенты дневного отделения могли не работать, а вот вечерники, заочники и просто вольные поэты вынуждены были идти в дворники, истопники, сторожи, т. е. в исконно крестьянско-люмпенские профессии…
Печатающиеся поэты, как правило, продолжали выполнять задачи Союза писателей СССР – «передовой идеологического фронта». Эта «передовая обеспечивалась тысячными тиражами книг, крупными гонорарами, домами творчества, госдачами в Переделкино… Служишь партии – получи.
Юные поэты уже не могли служить КПСС, и дело даже не в политике, просто по эстетическим соображениям… В СМОГ входило много поэтов – среди них Леонид Губанов, Александр Величанский, Аркадий Пахомов, Владимир Алейников, Юрий Кублановский… Все они, кроме Губанова, учились в МГУ… Часто заливали свою непризнанность дешевым алкоголем, травили плоть свою юную… Знакомились по стихам – Величанский был старше других, он уже поработал на шарикоподшипниковом заводе и отслужил в Армии:
- «Сегодня возили гравий
- и завтра возили гравий…
- …А девочки шлют фотографии
- и службы проходит срок,
- скоро закончим с гравием
- и будем возить
- песок.
Молодого Юрия Кублановского поразили эти стихи, так о советской армии еще не писали. Величанскому понравились стихи Юрия, так подружились…
Все они не печатались, судьба их тогда была темна, неустроенна…
В семье Величанских была пишущая портативная машинка Олимпия, которую отец привез из США. На ней поэт печатал свои стихи, потом подшивал в общую коленкоровую тетрадь двумя цыганскими иглами. Так возникали самиздатовские сборники, по 10-15 экземпляров. Сборники эти расходились по рукам… В одном таком сборничке было напечатано, ставшее потом знаменитым «Под музыку Вивальди». Музыку написал Берковский, а запели молодые Никитины и поют до сих пор. Музыку эту исполнял даже оркестр Поля Мориа…
Слава Лен, исследователь творчества СМОГа, относит их поэзию к нарождающемуся бронзовому веку литературы. Думается, что поэты эти прямые продолжатели серебряного века, еще звучащего эхом в душах, пораженных страхом перед стальными законами государства.
- Все же есть тепло в нас
- и в бешенной стуже вьюг,
- потому что «Бог наш
- есть огнь поядающий»…
Александру Величанскому удалось единожды, в декабрьской книжке «Нового мире» за 1969 год, напечататься у самого А.Т. Твардовского, создавшего Журнал, как церковь для отмаливания своих и чужих грехов, журнал в котором пытался печатать Правду о временах террора против крестьянства, против интеллигенции… Александр Трифонович даже у Величанского спросил, нет ли у него чего-нибудь, разоблачающего Сталина.
В подборку вошло такое стихотворение:
- Мы мстим, и мстим, и мстим, кому не весть,
- Отмщенья ярость зверская – для нас большая честь!
- Веками вечными одно лишь мщенье длилось…
- О, если справедливость только месть,
- И если в зверстве добродетель есть,
- Будь они прокляты, добро и справедливость!
Во многом и сам «Новый мир» был посвящен мести сталинскому времени… Твардовский понял, казалось бы далекого по стилистике поэта. Интуиция гениального редактора его не подвела, хотя некоторые непривычные образы вызывали у него недоумение:
- Озимые люди по избам сидят.
- Спасибо соседи когда посетят:
- Ведь время – не сахар, и сердце не лед,
- И снежная баба за водкой идет.
Твардовский, со свойственным ему материалистическим мышлением, спросил. – «Значит есть и яровые люди?» И тем не менее опубликовал 10 стихотворений молодого, незнакомого (в смысле «племя молодое, незнакомое»), с осторожностью относясь к незримому будущему русской поэзии, осознавая, что дело имеет с талантом.
Но Твардовского вскоре отстранили от журнала. Он умер в 1971 году. Его авторы превратились, кто в диссидентов, кто в эмигрантов, а кто в отшельников, созерцающих этот мир по дару своему – способностям и таланту… Так жил Величанский «ловил ягнят и нес их в гору на руках», писал стихи:
- Но в стране такой ничейной,
- чтоб не стать частицей черни,
- знаком плюс иль знаком минус…
Александр Величанский родился в 1940 году. Его отец Леонид Величанский был корреспондентом ТАСС, мать, Лариса Гавриловна Тюрина работала на радио, вещающего за рубеж. Она открыла греческим слушателям Валентина Распутина, Василя Быкова, других замечательных писателей…
Несколько лет в детстве Величанский жил в Греции, которая каким-то образом осталась в его душе, он изучал греческий, переводил новогреческих поэтов, конечно по подстрочнику, Константина Кавафиса, Рицоса… Только в 2000-м вышла книга его переводов «Охота на эхо». Туда вошли и переводы с английского, с грузинского… Поэты: Джон Дон, Джорж Герберт, Эмили Дикинсон, Галактион Табидзе, Нико Самадашвили…
К слову сказать, Иосиф Бродский спрашивал уже в Америке, приехавшего туда Юрия Кублановского: – «А что вы мне не рассказываете о Величанском, ведь это единственный современный поэт, который англоязычную поэзию знает лучше меня.» Когда-то поэты, которых не печатали, занимались переводами, что бы как-то выжить. Величанскому – и переводы приходилось отправлять «в стол», он в чем-то повторил литературную судьбу своей любимой Эмили Дикинсон, которая писала стихи в 60-е годы ХIХ века, а опубликовались они только в 1890-ом году. Единственная прижизненная книга Величанского вышла в год его смерти в 1990 году. А ведь поэт редко писал что-то против власти, правда, если писал. То хлестко:
- Грамотность нужна нам б…ть,
- поголовная, как стадо,
- чтобы всякий мог, коль надо,
- но донос, а написать.
- Грамотность нужна нам б…ть,
- вездесущая, как атом,
- чтоб не Пушкина – куда там,
- но повестку прочитать.
Поэт Величанский не сошелся бы, видимо, с любой властью, всеми 4-мя чувствами – слухом, зрением, обонянием, осязанием. Ну и пятым, конечно…
Лев Шестов писал о Серене Кьеркегоре: – «Легко можно допустить, что Киркегарда в его потустороннем бытии больше всего тяготит и угнетает мысль, что он не имел мужества сам при своей жизни в глаза людям поведать свою тайну, и что если бы нашелся человек, который теперь разгадал бы его тайну и показал людям. Он снял бы этим огромное бремя с души покойного».
Читая стихи Александра Величанского, живя с ними, мы попытаемся снять то самое бремя по мысли Шестова, по мысли, которая так занимала поэта.
Александр Величанский рано умер, но многое успел…
- Мои стихи короче
- июньской белой ночи,
- но долгим свежим сумраком окружены они.
- И вы о них мечтали
- среди стекла и стали
- в казенные безжизненные дни.
ВОСПОМИНАНИЯ О СУЩЕМ
1969–1970
«Эту серую сирень…»
- Эту серую сирень
- помню я прекрасно.
- Было сыро во дворе,
- в небесах ненастно.
- Пахло свежею травой,
- сладкой тонкою листвою
- лет за двадцать до того,
- как мы встретились с тобою.
«Научусь тебе, мгновенье…»
- Научусь тебе, мгновенье:
- ты – последний медный грош —
- позади одно забвенье,
- и в забвенье ты уйдешь.
- Неразменный миг отрады,
- и мучений вечный миг,
- и еще чему-то надо
- научиться мне у них.
«Ты прости моим словам…»
- Ты прости моим словам.
- Я твое дыханье слышу.
- Дождь трепещет, данный свыше
- потемневшим деревам.
- Сада смутную красу
- дождь тишайший не пугает:
- я ведь теми же губами
- это все произнесу.
«Почернеют звезды…»
- Почернеют звезды,
- задохнется слово,
- запрокинет голову
- сосен крутизна.
- Этот дождь тишайший
- нами зацелован,
- и на наших лицах
- утра белизна.
«Вдали вдоль погоды…»
- Вдали вдоль погоды
- плывут пароходы
- совсем невесомые
- издалека,
- а мы остаемся,
- а мы остаемся,
- как этот песок,
- насчитавший века.
«О, этот миг пропащий…»
- О, этот миг пропащий,
- куда же ты пропал? —
- на пляже барабанщик
- стучался в барабан —
- он был едва заметен —
- был маленький совсем,
- и вот сейчас поэтому
- исчез он насовсем.
«Время небывалое…»
- Время небывалое
- уплывало,
- и рябина алая
- горевала,
- и погода белая
- вечером, когда
- не уходит милая
- никуда.
«Потянулись минуты…»
- Потянулись минуты,
- потянулись часы.
- Облака почему-то
- чрезвычайной красы.
- О, помедли хотя бы
- ты, земная теплынь,
- красноватый сентябрь,
- голубая полынь.
- Проходи расставанье,
- день, сменись на другой!
- Да хранит расстояние
- свой подземный покой.
«Ты не плачь, моя прекрасная…»
- Ты не плачь, моя прекрасная,
- я молиться научусь,
- чтоб печаль твоя безгласная
- полегчала хоть чуть-чуть.
- Ты не плачь, моя печальная,
- это мне не по плечу —
- чистым золотом отчаянья
- я за это заплачу.
«По чужим октябрям…»
- По чужим октябрям
- чьи-то птицы кричали,
- в чьих-то парках трещали
- листопадов слои…
- Мы с тобою еще
- никогда не встречались,
- и теперь наконец-то
- это нам предстоит.
«И вдруг она покинула меня…»
- И вдруг она покинула меня,
- на миг один с листвой смешавшись павшей.
- Был ветер, волосы ее едва трепавший,
- и был октябрь на исходе дня.
- Она мелькнула в обнаженной чаще,
- где водоросли дерев прозрачны и стройны,
- и ослепленный близостью щемящей,
- я не узнал ее со стороны.
«Не заходите в березняк…»
- Не заходите в березняк,
- когда затих его сквозняк
- и листьев серая труха
- лежит на дне березняка,
- когда чуть теплится денек
- в берестяном его дыму:
- он тоже слишком одинок
- и не до вас теперь ему.
«Столько нежности сжалось во мне…»
- Столько нежности сжалось во мне,
- столько горькой тоски по тебе я вобрал в свою душу,
- что порой удивительно даже,
- как ты можешь еще оставаться вовне,
- как ты можешь еще оставаться снаружи —
- на чужбине ноябрьской стужи,
- на бульваре пустом с ледяною скамьей наравне.
«Осени плачевной…»
- Осени плачевной
- наступил черед —
- листьев предвечерних
- кончен перелет.
- Легкое ненастье
- зарослей лесных
- над опавшим настом
- солнечной листвы.
- Увяданья влага —
- выжимки лучей.
- В глубине оврага
- почернел ручей.
- Так на нас с тобою
- сквозь стволов зазор
- дикою ордою
- наступал простор.
- И в последних числах
- мертвой тишины
- слышишь: это смыслом
- мы окружены.
«А если вправду только грусть…»
- А если вправду только грусть
- нас с мирозданием роднит,
- пусть утолит молчанье уст
- холодной осени родник:
- октябрь догорит дотла,
- природы кончится полет,
- и наши бренные тела —
- тепла последнего оплот.
«Твое дыхание все призрачней и тише…»
- Твое дыхание все призрачней и тише —
- сейчас и я усну тебе вослед.
- Ты рядом теплишься, чуть видишься и дышишь
- и ты, двоясь, приснишься мне во сне.
- Жилья чужого глохнут водостоки,
- чужой рассвет за окнами затих.
- Мы никогда не будем одиноки —
- ни наяву, ни в страшных снах своих.
«Мы долго искали…»
- Мы долго искали
- Никольскую церковь.
- Качались в канале
- моторные лодки
- и цепи.
- Мы так хохотали,
- что было прохожим неловко.
- Бежали без удержу.
- И улыбались бесцельно.
- Потом мы курили
- на скверике буром и редком.
- Расправив платок, ты покрыла открытые пряди.
- Потом оказалось, что вовсе размазались веки,
- и ты рисовала их,
- в зеркальце смутное глядя.
- Никольская церковь в ветвях пустовавших висела.
- Кормить голубей запрещалось на дворике ровном.
- Стесняясь друг друга,
- вступили мы в сумрак огромный.
- Но служба окончилась.
- Церковь почти опустела.
«Есть тишь царскосельского чуда…»
- Есть тишь царскосельского чуда,
- спокойствия царская тишь:
- вершины исполнены гуда,
- и листья летят ниоткуда,
- плывут по поверхности пруда,
- где плавают отблески лишь.
- Листвы годовалая груда,
- и весь этот мир под листвой —
- забвением скрытое чудо:
- листы на поверхности пруда,
- вершины старинного гуда —
- всей нашей души естество.
- Приходит оно ниоткуда,
- отвека навеки дано,
- и отблески листьев повсюду —
- и в небе, и в проблесках пруда.
- Спокойствие свойственно чуду
- и свойственно очень давно.
«Тяжелый снежный лес…»
- Тяжелый снежный лес
- в слепящей белой пене
- от солнца спрятал тени
- и в глубине исчез.
- Там столько лет подряд
- стволы стояли прямо.
- Следов лосиных ямы
- там в зарослях стоят.
- Там тише тишина,
- черней под снегом хвоя,
- и ветка над тобою
- качается одна.
«Под музыку Вивальди…»
- Под музыку Вивальди,
- Вивальди! Вивальди!
- под музыку Вивальди,
- под вьюгу за окном,
- печалиться давайте,
- давайте! давайте!
- печалиться давайте
- об этом и о том.
- Вы слышите, как жалко,
- как жалко, как жалко!
- вы слышите, как жалко
- и безнадежно как!
- Заплакали сеньоры,
- их жены и служанки,
- собаки на лежанках
- и дети на руках.
- И всем нам стало ясно,
- так ясно! так ясно!
- что на дворе ненастно,
- как на сердце у нас,
- что жизнь была напрасна,
- что жизнь была прекрасна,
- что будем еще счастливы
- когда-нибудь, Бог даст.
- И только ты молчала,
- молчала… молчала.
- И головой качала
- любви печальной в такт.
- А после говорила:
- поставьте все сначала!
- Мы все начнем сначала,
- любимый мой… Итак,
- под музыку Вивальди,
- Вивальди! Вивальди!
- под музыку Вивальди,
- под славный клавесин,
- под скрипок переливы
- и вьюги завыванье
- условимся друг друга
- любить что было сил.
«Быстро блекнут зим покровы…»
- Быстро блекнут зим покровы:
- то декабрь, то январь.
- Почернел закат багровый.
- Дом зажегся, как фонарь.
- Но в глуши небес румяных
- наши ночи хороши:
- бесконечны, постоянны,
- как бессмертие души.
«Если все открылось разом…»
- Если все открылось разом,
- то чему благодаря? —
- над морозом, как над газом,
- розоватая заря:
- все детали отличатся,
- пропадавшие зазря —
- станет ясно: это счастье,
- утро, проще говоря.
- Навсегда увидим мы:
- в толщах крыш стоят дымы,
- и над нами, и под нами —
- осчастливлен снег тенями —
- ласковым касаньем тьмы.
«Темнота предместий…»
- Темнота предместий —
- чем она горчит? —
- мы с тобой не вместе —
- всяк в своей ночи.
- И редки, как звезды,
- средь небытия,
- в этом мраке розном
- огоньки жилья.
«Да знаешь ли, о чем она молчит…»
- Да знаешь ли, о чем она молчит
- и что таит в излучинах улыбки?
- как переливы тела, гибки
- сознанья потаенного лучи.
- И счастлив тот, кто счастлив по ошибке —
- кто со счастливых губ молчанье пил в ночи.
«Твой город укромный…»
- Твой город укромный,
- обида! обида!
- с печалью огромней
- печали Давида —
- смолчал бы, стерпел бы,
- не подал бы вида —
- кричал бы и пел бы:
- обида! обида!
«В ней спокойствие есть молодое…»
- В ней спокойствие есть молодое —
- оболочка смятений и снов,
- но внезапно взлетят ладони,
- губы выгнутся силой слов —
- вся вперед подается, силясь
- проясниться сквозь эту гладь —
- и потом стихает опять:
- только глаз остается вырез.
«Ты умеешь чувство придержать…»
- Ты умеешь чувство придержать
- и прикрыть чуть подведенным веком,
- удается многоводным рекам
- неподвижно блещущая гладь —
- и порою легкий ветер вспять
- тянет их течение со смехом.
«Мне хочется не красоты пустячной…»
- Мне хочется не красоты пустячной,
- но чуда, перешедшего за край:
- искусство, не старайся, не играй,
- но лишь услышать ей возможность дай,
- когда я крикну ей, еще такой вчерашней:
- родная, сжалься! Видишь, как я стражду —
- не говори так буднично и страшно,
- не привыкай ко мне, не привыкай.
«Что больней – расставанье?..»
- Что больней – расставанье?
- или встреч упоенье?
- или боль пониманья?
- или стихотворенье?
- или тайная смута
- у сомнений на дне,
- когда вдруг на минуту
- ты забыла о мне?
«А в женской мысли, нежной и незрячей…»
- А в женской мысли, нежной и незрячей,
- я смысла никогда не замечал:
- она, как огонек жилья горячий
- в ночи без окончаний и начал,
- она любого смысла легче —
- не различить ее и не отвлечь:
- ночами так округлы плечи
- и нечленораздельна речь…
- И вечный мрак вкруг женской мысли вечен.
«Есть мученье душ холодных…»
- Есть мученье душ холодных —
- всех мучительней оно:
- равнодушию дано
- долго мучиться, бесплодно.
- Это вечная разлука —
- жить, одним собой томясь —
- вот на что уходит мука —
- душ единственная связь.
(Комарово)
- Я писал о себе —
- или нет – о любимой,
- нет – о времени тонком,
- как небес полутон,
- но всегда оставлял
- этот день нелюдимый,
- ну, хотя бы назавтра,
- навсегда, на потом.
- Но когда вспоминал,
- то шептал я невольно,
- каждый нынешний день
- отгоняя от глаз,
- мы приехали к Вам
- со своею любовью,
- ни о чем не жалея,
- ничего не стыдясь.
- Мы приехали в тишь
- перелесков предзимних,
- где в небесных озерах
- плавал листьев кумач,
- где сквозят в сосняке,
- как в забвенье бессильном,
- и без признаков жизни —
- только призраки дач.
- Та дорога сквозь лес
- не вела, не кружила —
- оставалась на месте
- возле крепких оград.
- И сосновых высот
- не скрипели пружины.
- Лишь шагов наших шорох
- возвращался назад.
- По чужим октябрям
- чьи-то птицы кричали,
- оставляя всю тишь
- лишь тогдашнему дню:
- мы приехали к Вам
- в той светлейшей печали,
- что походит на осень,
- если не на весну.
- Мы приехали к Вам —
- не к живой, не к почившей
- и не к жившей когда-то
- и не к сущей поднесь.
- (Если можно сказать,
- отчего же молчишь ты:
- только небыли нет —
- то, что было, то есть).
- Мы глядели на тень:
- по цветам на могиле
- солнце быстро бежало,
- очертанья теней
- искажались легко,
- зябко ежились, жили —
- тень стального креста,
- тень голубки стальной.
- Мы приехали к Вам.
- Был невидимый полдень.
- Жег кладбищенский сторож
- погребений труху —
- ленты тленных венков,
- хвою, стебли – но полно —
- их осенний дымок
- так витал наверху.
- Мы молчали вдвоем.
- Было легким молчанье.
- И взглянуть друг на друга
- мы боялись вдвоем.
- Тень отбрасывать тень
- наземь не в состояньи:
- свет проходит насквозь
- очертанья ее.
- Но нельзя горевать.
- Не печально, не больно —
- только странно и трудно
- все додумать до дна:
- мы приехали к Вам
- со своею любовью,
- прихватив по дороге
- сигарет и вина.
- …А сегодня зима,
- и достаточно снега,
- чтобы всё, что угодно,
- этой явью затмить.
- Но таков был тот день —
- будто вовсе он не был,
- ну, а то, чего не было,
- невозможно забыть.
«С каждым днем для меня всё ясней твое имя…»
- С каждым днем для меня всё ясней твое имя
- и лица перемены, и рук безутешная гладь.
- Нужно очень спешить: ты изменишься непоправимо
- через день, через миг – даже рук не успеем отнять.
- Станешь новой, а та, что осталась в безжизненном прошлом
- (как я помню сейчас этот чуткий наклон головы)
- несказанною станет, неясной, совсем невозможной.
- Я и сам невозможен. И старые строки новы.
«Ничего, ничего, еще будет в чести…»
- Ничего, ничего, еще будет в чести
- эта малость тепла в человечьей горсти —
- стает снег во дворе под твоею озябшею тенью —
- только ты не забудь, не отчаивайся и прости.
- Ничего, ничего…
«Кто уничтожит волю злую…»
- Кто уничтожит волю злую,
- вражды безбожную межу —
- затем, что руки ей целую,
- в глаза счастливые гляжу,
- затем, что мучаюсь разлукой
- и задыхаюсь счастьем встреч,
- за все отчаянье, за звуки,
- которым счастья не сберечь.
«Случись со мною сказка…»
- Случись со мною сказка,
- чтоб шелковый клубок
- катиться до развязки
- передо мною мог.
- Но вот уже калитка —
- искомый терем, сад…
- И остается нитка,
- ведущая назад.
«А если станет тяжелей…»
- А если станет тяжелей,
- о счастии не сожалей:
- не изменяй ему случайно —
- печалуйся одной печалью,
- и будет счастие целей.
СОЛНЦЕСТОЯНЬЕ
1970
«Только летом, только летом…»
- Только летом, только летом
- есть в году такой пробел:
- перед зеленью и светом
- слабый сумрак оробел.
- В эту пору, в эту пору
- свет всеобщий, мрак – ничей.
- Это тот пробел, в котором
- катятся черемух горы
- в прорубь черную ночей.
«Летом из холодной печки…»
- Летом из холодной печки
- пахнет стужею и сажей.
- На плите неразогретой —
- полстакана молока,
- пачка соли, нож и спички
- и еще комок бумажный
- из засаленной газеты
- от январского денька.
«Деревьев новые овины…»
- Деревьев новые овины
- прикрыли день наполовину.
- Вблизи от зарослей малины,
- явившись призрачно и вдруг,
- стоят огромные люпины
- и озираются вокруг.
«Вот у нас какие маки…»
- Вот у нас какие маки:
- восклицательные знаки! —
- поглядят на них и, глядь —
- начинают восклицать
- все окрестные соседи и зеваки.
«Мы растворяемся в погоде…»
- Мы растворяемся в погоде,
- прозрачной, словно благодать.
- Хоть дни подобны длинной оде —
- солнцестоянье на исходе —
- и что-то надо предпринять.
«Был день от зноя лиловатый…»
- Был день от зноя лиловатый.
- Шиповник цвел аляповатый.
- Кричали малые ребята.
- И лаял пес.
- И лаял пес.
- По рытвинам между берез
- тащился облачный обоз
- и нас с тобою вез да вез
- куда-то.
«Май на одуванчик дунет…»
- Май на одуванчик дунет —
- целый месяц улетит.
- Что прозрачнее июня
- зорька узкая глядит.
- А в июле
- нам вернули
- года пыльный монолит.
«Мы поедем без билета…»
- Мы поедем без билета
- в убывающее лето.
- Пассажиров сквозь газеты,
- как сквозь сито протрясло.
- Оттого в пустом вагоне
- никого сегодня нету:
- на платформе, как в июне,
- пусто: пусто и светло.
«Был ли каждый Божий миг…»
- Был ли каждый Божий миг
- мал, как мотылек?
- Иль, как небо, был велик
- и, как даль, далек?
- Уместился в коробке
- спичечном моем —
- иль, как камушек в реке,
- мир исчезнет в нем?
ПЫЛАЮЩЕЕ ОЧЕРТАНЬЕ
1970–1971
1. ДЕКАБРЬ БЕЗ ЯНВАРЯ
«Гасите верхний свет и со стекла…»
- Гасите верхний свет и со стекла
- житейские живые отраженья
- исчезнут. И декабрьская мгла
- во мраке электрического тленья
- за окнами предстанет без движенья,
- неощутимая для жалкого тепла.
«В декабре не рассветает вовсе…»
- В декабре не рассветает вовсе.
- Пассажиры тусклые на транспорт
- стаями бросаются с утра.
- В предрассветном отсвете постылом
- побледнел забитый снегом диск
- угловых часов.
- Кто с недосыпу,
- кто с похмелья. Холодно. Вдали —
- огонек болотный: то троллейбус! —
- и с газетным шорохом метель
- мчит ему навстречу.
- Приготовься.
- Соблюдай закон очередей.
- Будь достоин сутолок и давки:
- после анонимного удара
- локтем бей куда-то наугад.
«Глотайте зимний дым!..»
- Глотайте зимний дым!
- Дыханием седым
- ловите оторопь неразличимой жизни.
- Цепляйтесь за крючки очередей,
- работайте, старайтесь быть полезней,
- катитесь с гор на иностранных лыжах,
- выращивайте маленьких детей…
- И отразитесь вы, авось, в весенних лужах,
- и отпуска дождетесь наконец.
«Заполночь. Захвачены такси…»
- Заполночь. Захвачены такси.
- Опустев, скривились переулки,
- а проспекты – те еще прямей
- стали. Неприметные метели
- к ночи вдруг почуяли простор.
- Да мигает желтый светофор.
- Вот покой: все так его хотели.
- Но взгляни на мерзлое стекло:
- по открытым улицам окраин,
- по набухшим кромкам пустырей
- по-кошачьи выгнув спины, плечи,
- странные, прозрачные фигуры
- движутся как будто наугад,
- будто ищут след или пропажу.
- Ты, увидев их, подумай так:
- «Вот что нам припас кромешный мрак,
- вот они – владельцы тишины,
- обладатели всеобщего покоя…
- Может быть, давно они погибли
- или не погибнут никогда…»
- Если только может быть такое.
«Зажглось окошек решето…»
- Зажглось окошек решето
- на стенах дальних новостроек.
- На снежных подступах к Москве
- все отсветы зажглись.
- Пьяна: в заляпанном пальто
- (не больше года как пошила) —
- сестру не может отыскать
- в насиженных снегах.
Сумерки
- «Папа, ты такой дурак —
- это же не наш барак,
- и крыльцо совсем не наше,
- и не наш внизу овраг», —
- говорит отцу Наташа.
- «Не садись же, говорят!
- Видишь – окна не горят,
- трубы не дымят, папаша,
- наших нет нигде ребят», —
- говорит отцу Наташа.
- «Ну, – проснись же, ну, проснись!
- Видишь, сколько кошек – брысь!
- А людей не видно даже,
- только вон один, кажись…»
- Нет, их четверо, Наташа.
«Замело метелью перепутья…»
- Замело метелью перепутья.
- Опустились ледяные прутья
- деревянных веток во дворе.
- Этой ночи больше нету в декабре.
- Но курятся всё еще сугробы,
- и никто не знает, чем полны
- их ночные черные утробы —
- кроме мусора всея страны,
- может быть, в них крест лежит нательный
- или документ какой поддельный,
- или пьяный человек: ветеран войны.
В метро
- Я монетку черную найду
- в толчее опилок и народа:
- ну, монетка, ты какого года?
- кто на медь добыл тебе руду?
Окраина
- Остановлюсь. Застыну здесь навек.
- И буду, разве что, протягивать окурок
- со звездочкой огня – кривым пьянчугам,
- мальчонке с личиком хмельным,
- благополучным созидателям, идущим
- на поводу у комнатных собак,
- художнику в лохмотьях бороды,
- в восторженном полупальто, старушке
- с белесым крылышком фабричной стрижки древней
- с разрезанным морщинами лицом.
- Но никому не укажу дорогу,
- совета не подам, не подбодрю.
- Черт дернул нас идти.
- Ступайте сами.
«Правда ли, что Дельвиг спился…»
- Правда ли, что Дельвиг спился
- в холодеющем халате
- у поддельного камина
- средь задернутых гардин?
- (Не унять заветной дрожи
- в слабых пальцах. Из прихожей
- слышен шепот голосов
- и кандальный звон часов).
- Кажется, что быть того не может.
«Декабрьский снег – напоминание…»
- Декабрьский снег – напоминание.
- И всё ж за ним не уследишь
- в застенке дня. И сумрак ранний
- наполнит улицы до крыш,
- сольется с облачностью низкой…
- Сойдутся годы близко-близко,
- как эти два прохожих странных
- у вновь расклеенных афиш.
2. ЭХО
«Все на свете мне помеха…»
- Все на свете мне помеха,
- все предметы ни к чему —
- только эха, только эха
- бы дыханья моему!
- Пустота – залог успеха:
- распахнется тесный звук —
- тишины далекой веха —
- лишь безжизненное эхо
- утоляет жадный слух.
«Что надобно для красоты?..»
«Не должен быть слишком несчастным,
А, главное, скрытным…
…поэт».
А. Ахматова
- Что надобно для красоты? —
- всей жизни ей мало, но ты
- не должен быть слишком несчастным,
- пусть боль твоя ежечасна,
- привычна, невыносима,
- но такова игра:
- нет тяжести свыше силы —
- всё – легкий полет пера.
«Что горше горя?..»
- Что горше горя? —
- ан горя мало!
- Не можешь даже
- сказать наверно:
- где было больно,
- где было скверно
- и где удача
- подстерегала.
«Когда цветут деревья…»
- Когда цветут деревья,
- и ночь лежит в цветах,
- без зависти и ревности
- я говорю ей так:
- не сравниваю даже
- свой стих с твоей красой,
- но со своею давешней
- душевной пустотой.
«Когда приходит ясность…»
- Когда приходит ясность,
- неведомая связь,
- вдруг странная бесстрастность
- и даже неприязнь
- овладевает мною,
- и долго мне претит
- нежданное, иное,
- невнятное на вид.
- Так встретившись нечаянно
- и буднично с тобой,
- сперва не замечали мы
- свершенное судьбой.
«Сольчей, чем соль, печаль твоя…»
- Сольчей, чем соль, печаль твоя
- и боль твоя, о, Боттичелли,
- как раны гвоздные на теле,
- в котором нету бытия.
- Подкрашенный церковный воск —
- он у тебя чуть-чуть подтаял:
- Флоренции кровавые порталы
- еще расплывчаты от слез.
«Может быть, всего мудрее…»
- Может быть, всего мудрее
- быть картинной галереей,
- где картины друг на друга
- с удивлением глядят,
- где навеки все забыто,
- кроме цвета, кроме вида,
- и в безвременьи упругом
- спрятан жизни горький яд.
«Наш город картонажный…»
- Наш город картонажный
- придуманный, ненужный:
- прекрасно изогнулись
- подъемы цепких улиц,
- и будто вправду были —
- лотки, локомобили,
- и облака, и облака,
- и гроздь арбузов у ларька,
- деревья на пригорке и
- городовых фигурки, и
- девицы в шляпках скромных,
- в платьицах укромных,
- и молодые господа,
- что мельком забрели сюда,
- и ты с вечерним веером
- смотрела и не верила —
- доверчива и вечно молода.
«Во время оно…»
- Во время оно,
- незнамо когда,
- жил-был Иона
- во чреве кита.
- «Будешь пророком», —
- сказал ему Бог.
- Этой мороки
- страшился пророк.
- И Иегова
- судил это так:
- верное слово
- хранит Он в китах.
- Не оттого ли
- горды иногда
- мы и неволей
- во чреве кита?
«Уважаемая мисс Дикинсон…»
«How happy is a little stone».
E. Dickinson[1]
- Уважаемая мисс Дикинсон,
- Ваш маленький камушек
- такой неприметный… пыльный,
- беззаботный и в вечность канувший,
- затерявшийся на земле обильной —
- он больше любого огромного камня,
- хоть тот настоящий и его можно потрогать,
- и он даже не уместился бы на дороге,
- по которой Вы гуляете вечером несказанным,
- уважаемая мисс Дикинсон,
- аккуратно глядевшая себе под ноги.
«Не глупая игра в лото…»
- Не глупая игра в лото,
- где цифры совпадут едва ли —
- нет, неожиданность есть то,
- что мы всю жизнь невольно ждали.
- А потому не сочиняй,
- не фантазируй своевольно —
- и так живем мы невзначай,
- и с нас случайностей довольно.
«Пускай за горечь прорицаний…»
- Пускай за горечь прорицаний,
- отравленных сознаньем лжи,
- звучать мой голос перестанет —
- хоть в нем неправду накажи,
- и пусть других людская жалость
- поглаживает вдоль волос…
- Вот если б песня не сбывалась,
- а только пение сбылось.
«Сгорела ветвь дотла…»
- Сгорела ветвь дотла.
- Но ты б еще смогла
- на миг былого прорастанья
- пылающее очертанье
- увидеть в сполохах тепла,
- и отстраняясь от клочьев дыма,
- заплакать неисповедимо.
«Это легкость паденья…»
- Это легкость паденья,
- что совсем не легка:
- ожило притяженье
- и земли, и стиха —
- столь весенняя легкость,
- что того и гляди
- очевидностей пропасть
- разорвется в груди.
«Выходи на воздух вешний…»
- Выходи на воздух вешний —
- в нем развешаны скворешни
- всё в нем видно до листка
- и невидима тоска
- за прозрачностью кромешной.
В ранних сумерках под утро
- Две головы в подушке
- рассвету не ясны.
- Объятья двоедушны:
- их разрывают сны.
- И по-дневному мелко,
- чуть различая срок,
- глядит на них побелкой
- летучий потолок.
«За одиночество, мой друг…»
- За одиночество, мой друг,
- нам надо выпить – годы вхожи
- к нам запросто теперь, и ворох шуб
- и пьяный шум исчезли из прихожей.
- По улицам бегут весельчаки,
- к гитарам прислоняются чубами,
- и девочки чуть теплыми губами
- улыбок открывают тайники.
- Лучатся фонари. И скоро – полночь.
- Итак, за одиночество, мой друг,
- единственное, может быть, единство.
- За время, удлиняющее ночь.
Говорящий скворец
1
- Окурки. Книги. Водки
- остатки, наконец.
- А у разбитой фортки —
- в дворце своем скворец
- висит себе – незрячим,
- нечистым языком
- бормочет что-то зря. Чем
- болтать – поклюй молчком.
- …Насыпать крошек в ящик,
- воды в лоток налить —
- но с птицей говорящей
- о чем же говорить?
2
- Скворец говорливый
- под вечер умолк,
- и стало тоскливо,
- и в горле комок.
- И клетки болтался
- в углу теремок.
- Никто не пытался —
- никто не помог.
«Что за странный предвечерний…»
«What inn is this?»
E. Dickinson[2]
- Что за странный предвечерний
- постоялый двор? —
- у крыльца бродяга черный
- да глухой забор.
- Где хозяин? – только эхо —
- нету до сих пор.
- Не дозваться человека,
- девку – экий вздор!
- Что за комната-прореха!
- не трещит очаг,
- лишь сумерничают тихо
- тени при свечах.
- Щас бы пива для почину…
- Эй, хозяин – ты? —
- что еще за чертовщина,
- Господи прости?
«Люблю их всех – красивых и дурных…»
- Люблю их всех – красивых и дурных,
- ученых книжниц и пьянчужек плотоядных.
- Настанет осень. Будет много яблок
- и на коленях нераскрытых книг.
- Мне нравится смотреть на них,
- когда они забудутся на миг
- (им память вообще дается туго):
- они всегда бесстыдны, как в раю,
- и за надменность гордую свою
- всё ненавидят загодя друг друга.
Ноктюрн
- Оттого что сильный дождь,
- мокнет конь и мокнет вождь,
- композитор и поэт,
- генерал без эполет.
- И до нитки, и до нитки
- мой сюртук промок гранитный,
- оттого что до зари
- лопаются пузыри.
3. ПЫЛАЮЩЕЕ ОЧЕРТАНЬЕ
Арлекин, Пьеро и Коломбина
1
- Ах, Пьеро – такой простак!
- А Арлекин любить мастак
- и вот эдак и вот так
- и вот эдак!
- Коломбину за плечо
- он хватает горячо,
- и поцеловав еще
- в губки напоследок,
- говорит: чего коснеть,
- Коломбина!
- Бузина пошла краснеть
- и рябина!
- Лик мой ясен,
- бел мой торс
- и волос красивый ворс
- так прекрасен.
- А Коломбина думает: Пьеро,
- вы так играли на губной гармонике!
- Зачем же вы не доблестный герой,
- а только умоляете и молите?
- У вас к тому же – серые глаза,
- и над глазами – серые ресницы…
- Но Арлекин ее хватает за —
- за, мягко говоря, за поясницу:
- и пойдут они в трактир —
- как не пить вермут
- с Арлекином таким
- необыкновенным!
- (Ах, безрадостный Пьеро,
- бери бумагу и перо,
- чернила фиолетовые,
- промокашку розовую:
- улетело лето,
- наступила проза
- в этом самом лучшем из миров:
- Арлекин Коломбину
- уволок за куртину,
- или прям, на перину,
- ах, Пьеро, Пьеро…)
2
- Арлекин, в графине пусто.
- Киснет кислая капуста.
- И давно доел пирог
- этот выродок Пьеро.
- В кружках сохнет пепел, пена.
- И с похмелья Коломбина
- после давешней возни
- истерична, черт возьми.
- Коломбина спит босая
- (к ней пристроился поэт).
- Снится ей сажень косая
- и какой-нибудь обед.
- Снятся руки, снятся ноги,
- заключения врача.
- И лежит Пьеро убогий
- у роскошного плеча.
3
- Коломбина, видишь сон? —
- двух обличий унисон:
- горечь глаз, горячка рук
- и стыда порочный круг.
- «Ты прекрасна, Коломбина:
- хризантема, георгина
- или лучше – василек…»
- Руки вздев и выгнув спину,
- гаснет свечки фитилек —
- остается злобный стон.
- Коломбина, видишь сон? —
- вот по грудь ты входишь в речку,
- вот вода покрыла плечи,
- кто-то машет рукавом,
- и внезапно – никого:
- не приемлет больше вин
- потускневший Арлекин,
- не толкается в нутро
- неродившийся Пьеро.
- Возле берега записка
- проплывает близко-близко.
- По песку бегут следы:
- Коломбина, это – ты.
Выходцы
- Перебив зеркала,
- в том священнейшем осатаненьи,
- когда сажа бела,
- начинают они свое жадное пенье,
- и всплывают из каверзных вод их слепые тела.
- И звучит: «Приходи
- на условленный угол с витриной!
- Ревновать прекрати —
- порываю я с той паутиной!..»
- И, ослепнув, пруды
- покрываются жадною тиной,
- и звучит голосок
- сквозь бесценных мгновений песок:
- «Из бездонных зеркал
- мы не зря, мы не зря ускользнули
- в этот летний провал,
- где лиловые тени в июле.
- Позабудем себя —
- что отрадней такого забвенья…»
- Но осколки слепят,
- вновь слепят их до дна на мгновенье.
«Безумен утверждавший…»
«He is stark mad who ewer saith
That he been in love an hour».
D. Donne[3]
- Безумен утверждавший,
- что он хоть миг любил.
- Таким безумцем ставши,
- он лишь любимым был:
- твоей любовью жил он,
- владел твоей тоской…
- А ты – ты не твердила
- бессмыслицы такой.
«Безоглядна мысли гладь…»
- Безоглядна мысли гладь
- (только боль владеет далью).
- Вера это – ожиданье:
- что ж без веры ожидать?
- Покидая свой подвал
- (сумрак, запах керосина),
- слепо погляди на синий
- неба летнего провал.
ВО СПАСЕНИЕ
1971–1972
1. ВО СПАСЕНИЕ
«Пусть останутся в минувшем…»
- Пусть останутся в минувшем,
- когда дни покинут нас,
- те слова, что наши души
- прошептали в первый раз.
- Если всё на свете – тайна,
- всё чудовищно случайно —
- пусть вовеки не подслушать
- нашей тайны никому.
«А ты, мой ангел во плоти…»
- А ты, мой ангел во плоти,
- еще за то меня прости,
- что я тебя – земную —
- небесной именую.
- Нельзя ж пред женщиною ведь
- безжалостно благоговеть,
- а ангелов тревожных
- жалеть никак не можно.
- Я не приду к тебе домой —
- душа твоя и так со мной:
- таит проникновенье
- такое отдаленье.
- А если не простишь, пойму,
- что ты осталась в том дому
- у окружной дороги,
- где зимы-недотроги.
«Вдали от милых дней…»
- Вдали от милых дней
- печаль всего родней,
- раз лжет уже воспоминанье,
- и сердце ошибается в биеньи —
- вдали от милых дней
- лишь счастие видней,
- и, может быть, печаль о нем случайно
- является забытою печалью.
«Уже давно я продал эту книгу…»
- Уже давно я продал эту книгу,
- где говорилось о любви прекрасной,
- что равносильна вечности и мигу,
- и счастью чистому, и лжи, и муке крестной.
- Теперь продать мне нечего, а надо б.
- И вспомнил я старинного поэта,
- и все, что им таинственно воспето
- слепой любви в укор или в награду.
«Я женщину эту люблю, как всегда…»
- Я женщину эту люблю, как всегда.
- Она же, как прежде, как встарь, молода,
- хоть смотрит больнее, хоть помнит о том,
- что я ей шептал зацелованным ртом.
- Я женщину эту люблю, как всегда,
- хоть вторник сегодня, а завтра – среда,
- хоть спали до света – да снова темно,
- хоть, может быть, нет нас на свете давно.
«Совесть моя тесная…»
- Совесть моя тесная,
- вовсе на краю
- вот какую песенку
- я тебе спою:
- «Ходики да печка.
- Чайника шумок.
- Вот бы где навечно
- я остаться смог.
- Хороши сторожка,
- бестолковый пес,
- и забор заброшенный
- бузиной зарос.
- Даже святотатцу
- в глубине стыда
- хочется остаться
- где-то навсегда —
- кем угодно – сбоку
- от больших дорог —
- сторожем, собакой,
- колыханьем дров.
«Ну как тебя благодарить мне…»
- Ну как тебя благодарить мне
- в каком борении и ритме,
- ну как тебя благодарить мне
- и как любить еще больней?
- Среди бессонницы, рыданья
- не мне нашла ты оправданье,
- лишь счастья нашего наитье
- оправдано душой твоей.
2. ПРИ ДАЛЕКОМ КОЛОКОЛЬНОМ ЗВОНЕ
«Тоньше, тоньше жизнь с годами…»
- Тоньше, тоньше жизнь с годами,
- тоньше посвиста птенца.
- Что не ждали, не гадали —
- все свершилось до конца.
- И когда необходимо
- стану я пред грозный суд,
- все посмотрят сквозь и мимо —
- не осудят, не спасут.
«В чернозем смертей посеяно…»
- В чернозем смертей посеяно
- и грехом воспалено —
- не искусство, а спасение,
- нет – виновности вино.
- Что ж мы ждем от вопля, лепета,
- наши души разгласив:
- красота сама бестрепетна,
- трепет груб и некрасив.
«Потаенную жестокость…»
- Потаенную жестокость
- в сердце женском не жалей.
- Потаенно и жестоко
- преклоняйся перед ней.
- Ты не знал ее до срока
- или знал едва-едва —
- безвозвратно, одиноко
- сохрани ее слова.
«Кромешной тьмы глаза…»
- Кромешной тьмы глаза
- стихов моих касались.
- Но ты, слепая зависть,
- смогла их наказать
- непониманьем, сном,
- сладчайшей черной злобой,
- всегда глядевшей в оба
- и знавшей об одном.
«Я заблудился, не найти…»
- Я заблудился, не найти
- ногам пути в затонах моха;
- над чащей плещется просвет,
- заметно заалев.
- Любое дерево в лесу —
- оно настолько одиноко,
- что никому не отыскать
- его среди дерев.
«Поклон примите от прохожего…»
- Поклон примите от прохожего,
- который не живет нигде:
- ни в чаще леса непогожего,
- ни в городе и ни в избе,
- ни в пустоши необитаемой
- и ни в пути с сумой вдвоем,
- ни на виду у всех, ни в тайне,
- ни в одиночестве своем —
- от проходимца – нет, от странника
- среди земного иль астрального
- хаоса (космос мнится нам) —
- поклон всем кольям и дворам.
При далеком колокольном звоне
- Жил на свете человек (а может, не жил).
- Утром воду приносил, поленья – к ночи.
- Ко Христову Воскресенью нес гостинцы —
- что жене своей, что малым своим деткам.
- Что ни день – будь в непогоду или в вёдро —
- запрягал он свою утлую кобылу,
- день гонял ее по взмыленным дорогам,
- а под вечер они вместе возвращались
- при далеком звоне колокольном —
- на кого бы царь не опалялся,
- у кого бы вор не крал пожитки,
- кто б пред Господом ни впал в какую ересь,
- кто б ни умер, кто бы ни родился.
Вместо перевода
- Когда она проезжала
- мимо заката солнца,
- мимо детей ученых,
- мимо людских могил,
- то рожь сильнее рыжела,
- и дети кричали отчетливей,
- и слышали звук колокольца
- те, кто в могилах был.
«Да, когда-нибудь, когда не…»
- Да, когда-нибудь, когда не
- станет горя и утрат,
- всё внезапно явным станет —
- тут узнает в аккурат
- жалкий раб бумажной дести,
- что за месть в себе несет —
- что когда-то было детство
- и младенчество…
- и всё.
3. ЖИВАЯ ОГРАДА
Памяти моего отца
1. «У всякого – своя полынь…»
- У всякого – своя полынь.
- Всему своя полынь.
- Простимся ныне навсегда
- и сразу отболим.
- У всякого – свой сонный мак.
- Всему свой цвет и сон,
- былого хлеба лебеда
- и свет, и мрак…
- и всё.
2. «Прощай шиповник, и жасмин и навсегда…»
- Прощай шиповник, и жасмин и навсегда
- прощай, смородины колючая ограда,
- крыжовник, яблони в цвету, и навсегда —
- рябина и береза у ограды.
- Прощайте ирисы, тюльпаны, водосбор,
- пионы, лилии и флоксы, и навеки —
- большие маки… и огромный мир,
- давящий на смородинные ветки.
3. «Живая ограда живет до поры…»
- Живая ограда
- живет до поры.
- Под снежные груды
- уходят дворы.
- Над твердью могильной
- летят под уклон
- раскосые крылья
- окрестных ворон.
- То ветер на свечку
- слетел с высоты.
- И в зимнюю спячку
- впадают кусты.
- Смородинных веток
- тончайший узор
- не сдержат вовеки
- подобный напор.
- В дому запоздалом,
- в древесной тиши
- не стало, не стало
- теперь ни души.
- Вкруг жизни, вкруг сада,
- его детворы —
- живая ограда
- живет до поры.
4. «Провал и безопорье, и дыра…»
- Провал и безопорье, и дыра,
- в бессмысленном пространстве злая точка —
- преображенье завтра во вчера,
- когда цветок узнает точно,
- что восходить ему пора,
- когда почует срок тугая почка,
- когда трава надумает вставать,
- а птицы – время точно обозначить.
5. «Что нас окутало кругом?..»
- Что нас окутало кругом?
- Что нас преследует и душит?
- Ребячья простота присуща душам,
- а мы не ведали о том.
6. «Мы вновь приедем в этот дом…»
- Мы вновь приедем в этот дом,
- построенный его трудом.
- Там сруба запах сладкий
- и сад его посадки.
- И по следам его следов
- тропинкой узкой вдоль кустов
- рябины черноплодной
- пройдем мы в дом холодный.
- То будет осенью: денек
- сентябрьский будет одинок,
- как эта тропка лисья,
- смешав следы и листья.
- Крылечко скрипнет. Стукнет дверь.
- И одиночество теперь
- в бревенчатом затворе
- уже почти что горе.
- Так выйдем в сад повеселей:
- следы и листья на земле,
- и каждое растенье —
- его поминовенье.
- В саду становится видней,
- насколько крепче и вольней,
- чем наш удел непрочный,
- дыханье этой почвы.
7. «Деревьям ли мерещится война?..»
- Деревьям ли мерещится война?
- земле ль понять людские разногласья?
- Судьбе-молчальнице видна
- земля, исполненная ясного бесстрастья:
- ее парные зеленя,
- наплывы или удаленья,
- в беспечности ее огня —
- рачительное тленье…
- И углубляясь в грунт на штык,
- побег грядущий прививая,
- вне человечьей суеты
- мы в этом мире пребываем.
8. «Утра дачного туман…»
- Утра дачного туман.
- Тени хороши.
- Распечатанный тюльпан
- на столе лежит.
- Вы из запредельных стран
- получили днесь
- распечатанный тюльпан —
- дорогую весть.
9. «Тропинка малая в клубничной толкотне…»
- Тропинка малая в клубничной толкотне,
- впитавшая в себя песок и гальку,
- сама вернется поутру ко мне,
- сама вернется поутру ко мне,
- какою б я не обернулся далью.
10. «В лесу сиротливом…»
- В лесу сиротливом
- есть высохший пруд.
- Лопух и крапива
- на взгорье растут.
- Лопух и крапива —
- житейский сорняк —
- в лесу сиротливом,
- где хвоя да прах.
- Не знает окрестный
- заброшенный люд,
- чей век безвозмездный
- окончился тут
- и чье здесь когда-то
- дымилось жилье,
- куда без возврата
- исчезло живьем.
- В лесу беспечальном
- поляна и пруд
- нечайно, случайно
- на вас набредут —
- былого истома,
- томление лет —
- те вязы вкруг дома,
- которого нет.
МНЕ КАЖЕТСЯ, ДУША
1972–1973
Посвящается В.А. Севрюгину
«Для трагика невидима…»
- Для трагика невидима
- и для слепца безлична —
- трагедия обыденна,
- обыденность трагична.
- И не с набатом в унисон
- людская бьется мука,
- нет, внемлешь ты сквозь смертный сон,
- как в стекла бьется муха.
«Бывает всякое: сентябрь бывает, май…»
- Бывает всякое: сентябрь бывает, май…
- Сентябрь, пайщиков своих пересчитай —
- всех садоводов, их детей и их собак —
- ясны их тени в облетающих садах.
- А, впрочем, нет, пускай безоблачно-пестры
- во всех садах горят деревья и костры,
- и мальчик на большом велосипеде,
- как маятник, качается и едет.
«Звезды в море упадая…»
- Звезды в море упадая,
- упадая на беду,
- тьму собою прободая,
- звезды знают и ведут:
- то ль хвостатая комета —
- угрожающий Пифон,
- то ль играет до рассвета
- звездных циклов патефон.
«Бесплотно время, говорят…»
- Бесплотно время, говорят.
- Но звезды только в нем горят.
- Надеюсь я, что плотью лет
- наполнил пустовавший след,
- мелодий сих речитатив
- в косматый мрамор воплотив.
ПОДЗЕМНАЯ НИМФА
1976–1977
«…Nimph in the orisons
Be all my sins rememred…»
Shakespeare
Подземная нимфа (1)
- Подземная нимфа (воды – ни глотка)
- из тьмы непроглядной метрополитена —
- о, что за улов – твое плавное тело,
- о, как ты плывешь в этих толпах умело,
- на кожу скамьи так пленительно села,
- как будто на камень прибрежный. Гладка,
- как лак и твоя полноводная кожа,
- и сколько ж ее голубой – далеко же
- нам плыть… Ты сидишь и читаешь, о, Боже,
- подземные боги! – газету с лотка.
Ева (1)
- Представьте райский зоосад:
- плоды послушные висят,
- не счесть оленей, яблок,
- и тигры – травоядны.
- И средь библейской красоты —
- невинны, как кругом цветы,
- парные топчут травы
- Адам и Ева… Браун.
Девочка
- Подростки: в очках он, а девочка в юбке короткой —
- на летней скамейке, обнявшись невинно и робко,
- сидят в ожиданье дневного сеанса кино,
- и жадно глотают одно на двоих эскимо.
- Но мальчик в очках и с пушком на губе – только мальчик:
- и лакомство сладко, и фильм предстоящий заманчив,
- и девочка чувствует только объятия миг.
- И жадно глядит на нее проходящий старик.
Пастушка
- Пасла я Зорьку возле базы.
- Вдруг шестеро в противогазах.
- Чтоб личность скрыть. Ну, я далась
- легко, чтоб не прибили часом.
- Ну и страшон противогаз!
- Гляжу я в стеклышки – не вижу:
- в поту. Ребята еле дышат
- в глазастом этом колпаке.
- Запомнила наколку МИША
- я у шестого на руке.
- Построили всю часть и руки
- велели вытянуть. С сеструхой
- идем мы вдоль шеренги – ишь:
- чуть не качаются со страху.
- Набрали мы шестнадцать Миш.
- Мой Мишка разъяснился скоро.
- Из Горького. Здоров, как боров.
- Но симпатичный. Остальных
- он продал сразу без отпору.
- За групповуху – к ногтю б их,
- да мы, однако, деньги взяли,
- хоть покуражились вначале:
- начальству не с руки ЧП.
- Папаша дом сестрице справил.
- А с Мишкой ходим мы теперь.
Магдалина
- Магдалина, не ломай
- столь умелых рук —
- заповедный древний рай
- явится вокруг —
- без усилия извне
- ты войдешь туда
- новой Евой, ибо не
- ведала стыда.
Все нормально
- Вечерний город лиловеет. Веет нефтью от реки.
- Речной трамвай: на нем цветные, как цветы, провинциалы.
- Прозрачный диск луны провис, и сквозь него видны деньки
- оставшегося лета… Вот и отпуск отгуляла.
- И снова площади всё той же лиловеющей Москвы.
- Прибитой пылью пахнет следом за машиной поливальной.
- А от меня еще соленым пышет воздухом морским,
- загаром и травою горной… Словом всё нормально.
Ева (2)
- Яблоки дороги
- нынче, Адам:
- очередь в городе,
- цены на рынке.
- И надоело:
- один джонатан…
- Бедная Ева:
- в лице – ни змеинки.
Голосок
- По квартире бьет звонок.
- Не тебя ль опять, сынок?
- Этак вот – двенадцать дён,
- уж не менее. Трезвон —
- даже ночью и чуть свет,
- а тебя всё нет да нет.
- Ишь висит на проводу.
- Ну, давай уж, подойду.
- Нет его. Не приходил.
- Голосок уж больно хил.
Молитва Рахили
М.Х.?
- …Я их украла ненароком, Иегова,
- Бог плодородья, Бог мужа моего,
- его отца и деда – ей Богу,
- руки сами брали, не ведая того.
- Сам посуди, ты ведь Бог мне лишь по мужу —
- Бог Авраама и Исаака страх —
- сам посуди – кругом нагая сушь, и
- где-то вдали лишь горы или враг.
- Как же не красть мне идолов домашних —
- кров нужен сыну – не зря ж Ты даровал
- силу моей измучившейся пашне —
- сам посуди: Иосиф слишком мал.
- Бог Авраама, пощади, коль виновата.
- Тяжкий удел Ты дал своей рабе.
- Семь лет объятий не родных и вороватых
- в жесткой и редкой пастушеской траве.
- О, Иегова, мне в идолах нет нужды —
- они папаше в обмане помогли.
- Как не узнал мой муж объятий чуждых? —
- это они своей наслали мглы.
- Это они сестре моей подслепой
- чрево отверзли – на зависть и на зло
- рабе Твоей – шесть раз. Лишь напоследок,
- о, Иегова, мне тоже повезло.
- О, Иегова, попомни мое горе:
- в страхе, что сам он Лию предпочтет,
- ночь продала я за ветку мандрагоры —
- как я топтала в пыли ту ветвь… И вот,
- о, Иегова, Ты снял с меня позор мой,
- дал моей жажде живительный глоток —
- среди травы бессовестной и сорной
- возрос блаженный, возлюбленный цветок.
- Муж мой украл у брата первородство,
- сердце Лавана, как сказано, украл —
- Ты помогал, Ты от мужа не отрекся…
- Не прогневись – Иосиф слишком мал.
- Бог Авраама, ведь двадцать лет держали
- идолы эти Иакова в плену.
- Звала бежать я его, но не бежал он,
- брата страшась в отеческом дому.
- Бог Авраама, не век же жить средь страха! —
- мир Твой для страха, а не для нас велик.
- Встретив меня, заплакал мой Иаков,
- камень огромный от сердца отвалив.
- Ото всего, что дашь нам, десятину
- будем исправно платить Тебе, о, Бог…
- Двадцать лет гонял отцовскую скотину
- муж и воздать путем Тебе не мог.
- Плодил детей с сестрой моей толстухой,
- с моей рабыней, потом с ее рабой…
- Сам был лишь раб отцовский, лишь пастух и
- робко боролся с ниспосланной судьбой.
- Неужто сыну наследовать лишь рабство,
- о, Иегова! Но страх перед отцом
- возобладал над страхом перед братцем…
- Идолы эти повинные во всем,
- чуть не лишили нас всего именья —
- овец и коз, верблюдов и коров,
- волов, рабынь, рабов… Но Ты пометил
- наших овец… И под родимый кров
- мужа направил отчим ужасом не Ты ли?
- Я не украла, я лишь пленила их,
- чтобы они нас снова не пленили.
- Бог Авраама, наверно Ты простишь
- своей рабе ребяческую хитрость.
- Муж мой Лавану разгневанному рек,
- в страхе своем он рек ему: «Убит пусть
- будет укравший». Но настигавший рок
- Ты отвратил от рабы раба Господня
- и посрамил истуканов – под седлом
- и подо мной… Ты Свой завет исполнил —
- скоро Ты дашь нам обетованный дом.
- Ты с господином моим в ночи боролся
- и пощадил Иакова, хоть Ты
- наверняка сильней и выше ростом…
- Не замечаю я этой хромоты.
- Я их украла невзначай, о, Иегова!
- Бог Авраама, приближается Исав…
- Ты от отца нас спас, спаси нас снова,
- крепким щитом надежде нашей став.
- …Вот он – Исав. С залысинами плечи.
- О, Иегова, я сделаю добро!
- Вот господин мой пошел ему навстречу,
- семь раз склонясь и хромая на бедро.
Недоуменье
- Бледнеет и скалится, грозно трясет бородою —
- ревнует – ни за что ни про что, ревнует, ну, стоит
- мне с кем-нибудь слово сказать, улыбнуться кому,
- ревнует и, стало быть, любит, одно не пойму:
- ведь ежевечерне так просто дается ему же
- из бездны своей коммуналки вести меня к мужу —
- вести меня к мужу, о, Господи, прямо в кровать,
- прощаться у бензоколонки и не ревновать.
Подземная нимфа (2)
- О, нимфа, под землею тесно:
- колышется людское тесто,
- заранее сюда попав.
- В газете сказано, что прав
- лишили правдолюбцев в Чили
- и что канадцев мы побили…
- Но в центре так тебя сдавили,
- что оборвался телеграф.
Рука
- Дерев нерукотворны своды.
- Нерукотворны формы трав.
- Нерукотворные породы
- камней без граней и оправ.
- Нерукотворная подруга —
- нерукотворный плод округлый
- она срывает свысока…
- и потянулась к ней рука.
Сестры
- В угловую толпу протолкавшись —
- и поближе, поближе бы каждой —
- раскрывая глаза на призыв
- и про тяжесть авосек забыв,
- под дождем накренившимся мокнут,
- но не прячут от ливня лицо,
- нет – глядят Филомела и Прокна
- на попавшего под колесо.
Членство
- Нет, что ты, я переспала
- со всеми нациями нашей
- империи, а как иначе
- узнать, какая удала?
- И лучше всех, но ты не смейся —
- не ингуши, не адыгейцы —
- евреи! – в этаких делах
- способней всех – я проверяла:
- их было у меня навалом —
- все – закусивши удила.
- …Но вышла замуж я на вид
- нелепо: он – рязанский малый,
- хоть член ЦК[4], но членства мало…
- К тому же он – антисемит.
Роман
- Забыла я эту историю вовсе.
- Десять лет прошло. Или семь. Или восемь.
- Однажды изменишься так,
- что дело уже не в летах.
- Теперь и припомнить то время мне не с кем.
- Была физкультурницей я в пионерском
- концлагере. Помню едва:
- березы, зарядка, трава.
- И что за напасть – я влюбилась в мальчишку.
- Тринадцати лет ему не было. Слишком
- он был – непонятно какой.
- Глядеть ли со взрослой тоской
- умел ли, быть может, сама тосковала
- в ту пору я? Этакий худенький малый.
- Да что там – без всяких химер —
- он попросту был пионер.
- Но только глядел на меня без утайки
- глазами своими. В разорванной майке,
- в каких-то дурацких трусах
- и в галстуке красном – во страх —
- повязанном прямо на грязную шею.
- Принес он мне лилии, без разрешенья
- сбежав неизвестно куда —
- в округе – ни рек, ни пруда.
- Два слова друг другу сказали едва ли
- за лето – всё бегали да приседали.
- Была я – что надо: стройна.
- Но знал он, что я влюблена.
- Я с Толькой спала, с баянистом, но это
- совсем не вязалось с моим шпингалетом,
- и он не сердился на нас,
- и даже помог нам не раз —
- как там говорили, «стоял на атасе»,
- ну, словом, стерег затаившихся нас он
- в орешнике за костровой
- поляной, как впрямь часовой.
- Но прыгал в длину он и вывихнул руку.
- От боли не спал. И вот впрямь, как физрук,
- от Тольки к нему по ночам
- ходила, чтоб он не скучал.
- Сопели, нашкодившись вдоволь, ребята.
- Смывался на танцы красавец-вожатый.
- На койку присев, как сестра,
- молчала я с ним до утра.
- Раз только сказал, что со мною не больно.
- Я шепотом этим была так довольна,
- так счастлива – ну и дела —
- что после сама не спала.
- Так промолчали три долгие ночи,
- чуть видя друг друга, но чувствуя молча,
- средь детской нетронутой тьмы.
- И, кажется, плакали мы.
Крещенье
- Две девы ночью топят воск.
- Темно: лишь слабый блеск волос.
- Взаимную оставив злость,
- судачат безумолку
- про друга милого, про грим,
- про то, как в страсти мы горим…
- Но то не воск, а стеарин,
- и обе – комсомолки.
Сходство
- На сходстве бусинок основан принцип бус.
- В ней многое напоминало совесть,
- красу напоминало, тонкий вкус…
- А совестью ли, вкусом ли, красою
- она сама напоминала – ну-с,
- кого она тебе напоминала?
- Да мало ли кого… И впрямь не мало —
- сказал бы да обмолвиться боюсь.
Она любила каждого из тех (десять стихотворений)
1
- Она любила каждого из тех,
- кого она любила, так, что грех
- нам говорить здесь о грехопаденье.
- Как мужа. Как отчизну. Как в мечтах
- любить возможно. Так, как смертный страх
- иные любят. Так, как наслажденье
- она любить умела… И ее
- ВСЕ помнили, хоть каждый за свое,
- но все – как полубред, как наважденье.
2
- Она любила каждого из тех,
- кого она любила – без утех
- каких-либо: спокойно, домовито —
- все было выстирано, вымыто – успех,
- казалось ей, достигнут. Но они-то
- не понимали этого – у тех,
- кого она любила, были виды
- совсем иные на нее – ни-ни:
- она их отгоняла, и они
- все проходили быстро, как обиды.
3
- Она любила каждого из тех,
- кого она любила – больше всех,
- и говорила каждому в постели:
- «С тобою, милый, лучше, чем со всеми».
- Что, в лучшем случае, могло бы вызвать смех,
- хотя в иных будило гнев немалый…
- Вот этого она не понимала —
- не понимала, дура, как на грех.
4
- Она любила каждого из тех,
- кого она любила, ибо верх
- взяла над ним, хотя он на поверку,
- в конце концов, оказывался сверху,
- но унижался прежде – и при всех
- желательно… И сворошив, как ветки,
- обломки воли мужеской в тела,
- она затем сжигала их дотла —
- дотла – не оставалось даже метки
- от них на простыни – ни буквы, ни числа.
5
- Она любила каждого из тех,
- кого она любила, будто ТЕХ —
- ОСМОТР с отличием прошедшую машину.
- И говорила просто, без ужимок:
- «А ты что думал? – как девчонка, вверх
- ногами неизвестно с кем лежи, мол?
- Нет, я сперва узнаю, с кем он жил
- или живет. Каков оклад и пыл.
- Не пьет ли. Можно вызнать без нажима.
- И если все в порядке – мой навек».
6
- Она любила каждого из тех,
- кого она любила временами —
- в любое время года: лег ли снег
- тяжелый, неразборчивый… весна ли
- смутила грязь незамерзавших рек…
- иль лето белое отметило крестами
- ночные окна… иль уже листва
- осенняя пятнала ее зонтик…
- Любимые сменялись, как сезоны —
- по всем законам злого естества.
7
- Она любила каждого из тех,
- кого она любила – больше всех
- и более самой себя, конечно —
- терпела издевательства и смех,
- делила щедро прихоти утех —
- она любила каждого в надежде,
- что и ее полюбит человек
- какой-нибудь. И потому заранье
- любила всех за это упованье.
8
- Она любила каждого из тех,
- кого она любила, но до тех
- лишь пор, пока нужна была им эта
- любовь ее – не ведая ответа,
- не зарясь на разительный успех,
- не утоляя собственного пыла
- (а в ней его едва ли много было),
- покуда срок нужды в ней не истек,
- она их всех воистину любила.
9
- Она любила каждого из тех,
- кого она любила – не навек,
- но каждого любила без оглядки,
- не думая о сроках страсти краткой.
- Но появлялся новый человек.
- Он был хорош. И значит – все в порядке.
- Сама, того не ведая, с ума
- сводя порой иного, без оглядки
- глядела вдаль – на лица и дома.
10
- Она любила каждого из тех,
- кого она любила – без помех,
- раздумий, слов иль слез еще! Бывало,
- ее после разрыва удивляло,
- как мог ей полюбиться пустобрех
- такой… На деле же их всех
- она не видела. Она лишь изменяла
- со всеми – изменяла одному,
- любимому столь долго потому.
Жестокий романс
(на мотив «Маруся отравилась»)
- Смешны ее веснушки
- на маленьком лице.
- Не вспоминай дурнушка
- об этом подлеце.
- Не брей своих подмышек
- и глаз не подводи —
- выписывай из книжек
- научные труды.
- Довольно заниматься
- сведением бровей —
- займись трудами Маркса
- и дальше их развей.
- И он, подлец, узнает
- (не Маркс, а твой подлец),
- какой посредством знаний
- ты станешь, наконец.
- Всё может Божья милость
- до воскрешенья вплоть:
- Маруся защитилась.
- Храни ее Господь.
Про мово
«Но я другому отдана;
Я буду век ему верна»
- Мы с Женькой встретились сперва,
- когда мои хозяева
- свезли меня на дачу.
- Все лето прогуляли ТАК.
- Он на гармошке был мастак.
- Но подступаться начал.
- Однако я себя блюла.
- Хоть лапал он меня дотла.
- В Москве по нем томилась.
- Он приезжал по выходным.
- В подъезде мы стояли с ним —
- хозяйка не бранилась.
- Потом он в армию ушел.
- Сказал, не дожидайся, мол.
- И писем мне не слал он.
- Но я ждала его – с ума,
- видать, сошла, хоша сама,
- но ТАК с одним гуляла.
- Он с армии привез жену
- себе. Фабричную одну.
- Видать, поила шибко.
- Кудрей-то, Господи, кудрей! —
- да шестимесячны у ней
- и брюхо, и завивка.
- Он, как пришел, – сейчас ко мне.
- А я ему: ступай к жене —
- она вить губки красит.
- Тут он мне в морду этак во —
- ему подружка про мово
- насказывала басен.
- Сама позарилась, поди.
- А он и рад. Ну, погоди.
- Ходил один за мною
- лет пять: тихоня и не пьет.
- А мне уж двадцать пятый год.
- И я пошла женою.
- Ну, от хозяев, ясно, взял.
- Пошла я в дворники. Подвал
- нам в новом доме дали.
- И Женька – тут как тут. Да я
- поди, сумею устоять,
- хоть дрался он вначале.
- Ведь мой-то что – уж больно стар:
- и заступаться бы не стал —
- куда ему – портянка.
- А Женька, Женька – парень. Вить
- я жду, когда он снова бить
- придет меня по пьянке.
Плясовая
- У мово ли у милка
- Сладка водочка горька.
- Горше водочки – медок.
- Помер, помер мой милок,
- помер, помер кавалер,
- помер сокол – околел.
- В меня миленький гостил —
- все до ниточки спустил —
- целовальникам сволок.
- Помер, помер мой милок,
- помер, помер кавалер,
- помер сокол – околел.
- На могилке у милка —
- ни травинки, ни цветка —
- полынья, чертополох.
- Помер, помер мой милок,
- помер, помер кавалер,
- помер сокол – околел.
- Я во этом во аду
- свово милого найду:
- йде колечко? йде платок?
- Помер, помер мой милок,
- помер, помер кавалер,
- помер сокол – околел.
Концы с концами
- Ее судьба сложилась круто:
- двоих любила – дело швах —
- поэта, нет – обернута,
- что алкашом на Кадашах
- прослыл во всех продмагах… ах,
- и знаменитого изгоя —
- мечтал о райских он краях,
- за что его начальство злое
- с работы – в шею – на бобах
- сидел с ребенком и женою.
- Любил ее обериут[5],
- любил не менее спиртного
- (от коньяка и до «Тройного»),
- но не оплачивался труд
- поэта вольного – на что вам
- опохмелишься? И она
- всегда была ему должна —
- ему, подругам и соседу.
- Зато изгой был сыроедом.
- Но сырость тоже, Боже мой,
- до страсти дорога зимой,
- к тому ж в пристрастиях с женой
- он не сходился. Огурцами
- пацан не проживет – обмен
- веществ… И чтоб концы с концами
- сводить, она – судите сами —
- спала с одним из АПН.
Встреча
- Она его увидела вдали
- еще незрячим взором. Люди шли
- куда попало, торопясь из стужи.
- Но он остановился у ларька
- табачного. Стал ближе. И к тому же
- заметен чем-то стал издалека,
- но только чем – она не разумела.
- Вот дальше двинулся он, как-то неумело
- минуя ближних… Боже, на кого ж
- он так похож? Сутулостью и ростом.
- Походкой бережной. И жестами похож:
- как вытряхнул из пачки папироску,
- от ветра отвернувшись – и лицом
- склоненным показался ей знаком…
- Нет, положительно, мы с ним встречались где-то.
- Вот дым знакомым выпустил кольцом.
- И рот кривит знакомо. И одет он
- в знакомое пальто. Идет с ленцой —
- той поступью упругой, но и вялой
- одновременно… И она узнала! —
- пальто сначала – шили на заказ!
- И вот такая же была в ту зиму стужа,
- когда пальто надел он в первый раз:
- ужасно шло ему – прям не узнаешь мужа.
Лесная нимфа средней полосы
- Лесная нимфа средней полосы:
- ей хвоя сыплется в роскошные власы
- с еловой вольной лапы. Паутина
- касается удачных черт. Она
- литая средь болот – окружена
- природой робкой скудными дарами —
- грибы, черника… Но зато самой
- даны какие бедра… вечерами —
- какая грудь, какие ноги – ой —
- искусанные комарами.
Напрасно
- Напрасно певчий на нее кричал.
- Отталкивал иль мучил по ночам,
- напрасно чуть не бил, хоть вроде не в чем
- ее и упрекнуть, напрасно пел
- чуть что, чтобы молчать с ней – он был певчим
- и чтил свой дар – ее ученых дел
- навязчиво чурался он, как праздных,
- и пел: «О, ге-о-фи-зи-ка!», напрасно
- он не хотел и слышать про детей
- ее (их было двое: сын и дочка),
- напрасно не звонил подолгу ей:
- сама придет – стирать пора. И точно —
- она являлась с грудою еды,
- с той ровной радостью, к которой вряд ли ты
- и впрямь причастен. Называла «милый».
- Стирала. Как могла, пеклась о нем.
- Не зря он нервничал. Она его любила
- САМОСОСРЕДОТОЧЕННО – при чем
- тут он? – хотя он был и вправду певчим
- самососредоточенным… Но печень
- болела вечерами… Желтизна
- какая-то являлась из-под бритвы…
- При чем тут он – акафисты? Молитвы?
- обряда векового новизна?
Рай
- Мне, парень, кажется порою,
- коль вправду грянет трубный гром,
- мы (бабы) в рай повалим роем,
- как будто утром из метро.
- Ведь христианки мы по сути,
- поскольку жребий наш таков —
- поскольку жребий нам повсюду —
- любить и обнимать врагов.
Сатир
- Говорил сатир ревнивый:
- «Чем нас привлекают нимфы? —
- тем, что будто дерева,
- одинаковы сперва,
- но затем – совсем различны,
- коль вблизи рассмотришь лично
- каждую – сквозь их красу.
- Словом, с ними – как в лесу».
Ненавижу
- Ненавижу мужиков.
- Всех. Тебя вот, скажем. Мужа.
- Всех. Живете вы легко.
- И молоденьких подружек
- ваших тоже не терплю.
- Им-то, правда, отрыгнется
- скоро, скоро – к октябрю,
- к осени. Потянет в гнезда —
- всем захочется тюрьмы.
- Вы становитесь умнее,
- интереснее, а мы —
- мы рожаем и дурнеем.
- Вам, подонкам, невдомек,
- что мы чувствуем не хуже
- вас… Летит, как мотылек,
- на любую юбку… Ну же.
Фавн
- И в темноте
- подумал фавн:
- так на досуге
- пошучу я:
- де, нимфы тем
- доступней нам,
- чем им доступней
- вера в чудо.
Ночь
- Не надо слез прогорклых,
- давно ослепших слез.
- Сидела полуголая
- в жару своих волос.
- Теней ночная графика
- явилась на стенах.
- Молчали фотографии.
- Водопровод стенал.
- Белела простынь голая.
- И ночь была душна.
- Вот где-то радиола, и
- мелодия слышна.
- Шуршала зелень в скверике,
- как прежде по ночам.
- И – никакой истерики.
- И – телефон молчал.
- По улице ходили
- гуляки – ну-ка тронь!
- И в кухне холодильник
- подрагивал, как конь.
Ламентация
Читать бесплатно другие книги:
С помощью сказки – волшебной тропинки в детство – можно отыскать и осознать психологические проблемы...
Автор доступным языком расскажет вам о синдроме дефицита внимания с гиперактивностью – детском забол...
Она молода, красива и замужем за губернатором штата. Но ее постоянно угнетает мысль, что она недосто...
В этой книге представлен быт Эдо – столицы Японии во времена сегунов из рода Токугава; рассказываетс...
Что стоит затеряться в джунглях Амазонии? Извилистые тропки переплетаются хитрым лабиринтом, кроны д...
Этот Город занимает три четверти площади страны, и в каждом из множества его Районов свои правила. В...
